Правдой будет сказать...

Братья и сестры!

С чувством ответственности и благодарности Создателю за возможность обратиться к читателям берусь я за перо, так как надеюсь, с помощью Божией, постараться поделиться со всеми, читающими эти строки, хотя бы малой частью опыта духовной жизни, который, несомненно, имеется у каждого, кто держит в руках эту книгу.

Мне, епископу Новосибирскому и Бердскому Сергию, милостию Божией суждено было родиться в семье московского священника, прослужившего у престола Божия более сорока лет в одном приходе и благим примером побудившего всех своих пятерых детей связать жизнь со служением Церкви Божией. Только сейчас я осознаю всю глубину духовной жизни моего отца-священнослужителя, сумевшего сохранить сердечный мир и неподдельное уважение ко всем людям, несмотря на то, что в сталинских лагерях погиб его отец и наш дед, тоже священнослужитель, что по приказу «тройки» был расстрелян по навету старший брат, что семья была до нитки обобрана воинствующими безбожниками и сам он, как «лишенец», не был допущен к вступительным экзаменам в высшее учебное заведение.

Отец простил всех, как учит и к чему призывает нас Евангелие, и поэтому, когда несколько лет назад стали открывать секретные архивы, и мир узнал о великих жертвах тех лет, он был совершенно спокоен и явно не хотел вспоминать прошлое. Эту умиротворенность он передал и нам, своим детям, что мне, лично, позволило при открывшихся для Церкви благоприятных обстоятельствах для проповеди и самого широко служения, сразу же, не оглядываясь назад, включиться в созидательную работу.

Воспитанием нашим в основном занималась мама, художница по образованию, но отложившая мольберт и кисть на многие годы и, таким образом, принесшая в жертву свой талант ради всестороннего развития своих детей. Благодаря этому все мы были воспитаны в духе церковности и получили прекрасное образование, в основном музыкальное. После достижения совершенного возраста у всех нас постепенно сложилось убеждение, что жизнь свою мы должны посвятить служению Церкви, хотя отец нас никогда к этому не призывал.

Окончив Московскую Семинарию и Академию, я был оставлен преподавателем в духовных школах, где последние пять лет занимал еще и административный пост инспектора. В годы учебы мне Промыслом Божиим суждено было стать ближайшим помощником покойного Святейшего Патриарха Пимена, сначала помогать ему на богослужении, а потом, после принятия монашеского пострига и перехода на жительство в Троице-Сергиеву Лавру, я сочетал учение, а позже учительство, с послушанием келейника Патриарха. Те семнадцать лет, что я провел в непосредственной близости со Святейшим Патриархом, конечно же, невозможно описать на нескольких страницах, скажу лишь, что передо мной открылся особый срез жизни не только самого первоиерарха нашей Церкви, но и нашего общества тех лет.

Господь через священноначалие возвел меня на высокое епископское служение. У кого-то оно может отождествляться прежде всего с большой властью. Но, сравнивая служение двух Патриархов, покойного Пимена и ныне здравствующего Алексия II, я могу со всей ответственностью сказать, что воистину Сам Христос управляет Своей Церковью и Он один знает, что для нее благо и в какое время больше людей через благодатную жизнь Церкви приближаются к Царству Небесному.

Нас, церковных людей, несомненно радуют те благие перемены, которые произошли в нашем Отечестве. Свобода Церкви сегодня проявляется во многом, начиная от возможности Святейшему Патриарху быть действительно Великим Господином и Отцом многомиллионной паствы, что выражается в многочисленных посещениях с пастырскими визитами самых различных, порой удаленных друг от друга на тысячи километров епархий и приходов (при всем своем желании Святейший Патриарх Пимен этого сделать не мог) и кончая необыкновенной активностью рядовых верующих, которые, наконец, начинают осознавать, что именно они являются телом церковным, хранителями отеческих преданий и учения церковного. Во всем этом истинный христианин видит действие Святого Духа, промыслительно все устрояющего ради нашего спасения, ради приведения всех нас в Царство Небесное.

Сам Господь наш Иисус Христос проходит сейчас по городам и весям нашего многострадального Отечества. Он, и только Он один, ведет нас всех и каждого в отдельности по пути в Небесное Отечество, а наш долг увидеть Его очищенными от греха сердечными очами, позволить Ему взять нас за руку и вести за Собой. Для этого всем нам необходима крепкая вера в Спасителя нашего и Господа, позволяющая чувствовать Его в своем сердце и побуждающая нас говорить с Ним как с самым близким и родным существом. Верю, что по молитвам наших верующих людей Господь не оставит Своею милостию Россию и поможет всем нам уже здесь на земле обрести Его вечное Царство.

Смиренный СЕРГИЙ, Божиею милостию епископ Новосибирский и Бердский

Господь судил мне семнадцать лет быть рядом с ныне покойным Святейшим Патриархом Московским и всея Руси Пименом.

Несомненно, что есть люди, которые знали покойного Патриарха более продолжительное время, и то, что я собираюсь записать в своих воспоминаниях о годах, проведенных на службе у Патриарха нашей Церкви, может показаться им не совсем объективным и даже излишне откровенным. Признаюсь, что я много думал об уместности подобных воспоминаний, и только то, что образ покойного мне очень дорог и незабываем, побуждает меня взяться за перо.

Кроме того, меня неоднократно просили об этом многие из тех, кому я рассказывал о своем пути к монашеству и, естественно, не мог не говорить о тех сложных годах, которые переживала наша Церковь в период правления страной атеистически настроенной власти. Правда и то, что мои записи будут носить субъективный характер, но я и не претендую на роль объективного хронографа.

Когда я впервые увидел и обратил внимание на Святейшего? Наверное, это случилось на богослужении в Троице-Сергиевой Лавре в конце шестидесятых годов. Пимен, тогда еще митрополит Крутицкий и Коломенский, запомнился мне, студенту-богомольцу, излишней строгостью по отношению к сослужившим ему молодым академическим монахам, допустившим какую-то ошибку в богослужебном чине. Мне запомнилась его громкая реплика: «Чему вас здесь учат?!», что, конечно, произвело на меня неприятное впечатление и было потом дома предметом для обсуждения с моим отцом-священником.

Тогда-то я узнал, что старейший по хиротонии член Священного Синода нашей Церкви не имеет специального богословского образования, как, впрочем, и мой отец, сорок пять лет прослуживший у престола Божия и снискавший любовь и уважение многих прихожан.

После того, как вскоре после революции были закрыты все духовные учебные заведения, Церковь, по убеждению безбожников, была поставлена в условия постепенного умирания. Теперь многие уже и не знают страшного в те годы слова «лишенец». «Лишенцами» называли всех тех, кого большевистская власть, считая «чуждым элементом» и «врагами народа», лишала всех гражданских прав, обрекая их и членов их семей на медленную голодную смерть.

К «лишенцам» относилось и духовное сословие, которому не должно было быть места в «светлом коммунистическом завтра». Тогда я узнал о том, что мой родной дядя (папин брат) смог получить начальное образование не иначе, как только сменив фамилию и уехав подальше от родных мест, и о том, что мой отец, придя с фронта, не был допущен к экзаменам в вуз, а потому был рукоположен в священный сан, тоже не имея богословского образования. Теперь я убежден, что глубоко верующий христианин, стремящийся к богословским знаниям, может получить их не только в специальном духовном учебном заведении, – участвуя в ежедневном богослужении и углубляясь в смысл многочисленных литургических текстов, он обретает подлинное духовное знание и приобщается к двухтысячелетнему опыту Церкви. Этим путем прошел мой отец, этим же путем прошел и покойный Патриарх, с семнадцатилетнего возраста избравший для себя иноческий путь. Однако, хорошо мне сейчас, имея за плечами высшее богословское образование, рассуждать так, но, очевидно, совсем иные чувства и мысли переживали отец и митрополит Пимен, сознавая огромную ответственность, которая ложится на плечи духовного руководителя, не имеющего хотя бы семинарского диплома. Вполне может быть, это и не так, хотя бы потому, что я за семнадцать лет пребывания рядом с Патриархом ни разу не услышал от него слов сожаления, что вот-де не пришлось ему поучиться в семинарии.

Несомненно, что он был весьма талантлив и даровит, что позволило ему самостоятельно довольно тщательно изучить необходимые для пастыря предметы. Меня всегда удивляла его способность к быстрому чтению. Причем это замечание касается любого текста: богослужебного, светского, научного. Читать Патриарху приходилось много, но он никогда не уставал от этого занятия.

Скажу больше – от чтения богослужебных текстов вслух он, как мне кажется, получал явное удовольствие. Конечно, необходимо сразу сказать, что он имел удивительный по красоте громкий баритон, прекрасную дикцию. Однажды, когда мы были на отдыхе в Одессе, он предложил мне послушать отрывки из какого-то, сейчас уже не помню, понравившегося ему светского произведения. Это было по-настоящему художественное, артистическое чтение. Потом я видел не раз, как Патриарх «с листа» читал доклады на богословских встречах, при том, что тексты эти явно составлял не он, а его помощники из различных отделов при патриархии. Помню, что удивлялся этой способности Патриарха не я один...

Но вот в памяти моей сейчас вдруг всплыл эпизод из последних лет жизни Святейшего. Он был тогда уже очень слаб и болен. Рождественское поздравление от клира и паствы произнес в Елоховском соборе митрополит Ювеналий. Небольшое ответное слово было заранее отпечатано и подано Святейшему. Я видел, как глаза его скользят по строкам, но силы озвучить прочитанное уже не было... Томительная пауза... Хор запел...

Но в те годы, когда я впервые был представлен митрополиту Пимену, его внешность, манера совершать богослужение у большинства людей вызывали искреннее восхищение. Высокий рост его скрадывал большую полноту, причиной которой, как и у многих архиереев, был сахарный диабет. В свою очередь, сахарный диабет появлялся у преосвященных владык, конечно же, не от «многих сладких речей поклонников», как имели обыкновение шутить в патриархии, а от колоссальных нервных нагрузок в процессе управления епархиями. Если в периоды гонения на Церковь факты глумления атеистов над верой и святынями ежедневно ложились на стол управляющего епархией архиерея, то он в то же время должен был ради сохранения добрых отношений с безбожной властью идти наперекор себе, часто здравому смыслу, и называть черное белым, понимая, что в противном случае его многочисленная гонимая паства вообще останется без всякого духовного руководства. Добросовестный историк найдет десятки подобных примеров.

Не случайно поэтому накануне Великой Отечественной войны в Русской Православной Церкви от многих десятков дореволюционных архиереев оставалось лишь четверо...

Помню, как будучи студентами музыкального училища им. Ипполитова-Иванова, мы с братом регулярно посещали всенощные бдения в патриаршем соборе, где тогда служил митрополит Пимен. Патриаршие служения были тогда редкостью, так как девяностолетний Патриарх Алексий I по старческой немощи в основном постоянно молился в домовом храме. Думаю, что митрополит заметил нас, а потому однажды в конце службы мы были приглашены в алтарь для беседы с ним. Она была недолгой и запомнилась мне прежде всего потому, что на приглашение митрополита участвовать в его службе в качестве иподиаконов мы с братом дружно отказались, что, впрочем, у самого владыки Пимена не вызвало никакой отрицательной реакции. Благословив «весьма загруженных учебой студентов», как мы отрекомендовались, митрополит, добродушно улыбнувшись и попросив нас передать поклон отцу, сел в «ЗИМ» и уехал.

Заметил посещающих архиерейские службы в Богоявленском соборе студентов не только будущий Патриарх, но, как стало мне позже известно, когда я был уже монахом и нес послушание в патриархии, за нашей семьей велось довольно пристальное наблюдение со стороны органов КГБ.

Конечно, об этом можно было догадываться, зная о преследовании в нашей стране тогда инакомыслящих и о тяжелом положении Церкви, но , нам, студентам музыкального училища, было в то время не до подобных мыслей. Молодость брала свое, мы собирались шумными компаниями в дни гражданских праздников, выезжали на природу, где у костра иногда можно было услышать довольно язвительные анекдоты о наших партийных руководителях и о нашей «счастливой» жизни.

Помню только, что когда отец наш узнавал об этом, то он всегда начинал очень волноваться, укорял нас в легкомыслии и говорил, что за подобные анекдоты в тридцатые и сороковые годы многие люди заплатили жизнью.

Шел 1970-й год. Мы с братом заканчивали музыкальное училище, заканчивал я с отличием, и была реальная возможность поступить в Московскую консерваторию. Брат мой так и сделал, поступив в класс профессора Тернана, а я после Долгих раздумий решил расстаться с музыкой и посвятить жизнь служению Церкви. Конечно, решение это пришло не сразу, но я ни с кем не советовался и, к слову сказать, нам отцом в этом отношении была дана полная свобода. Более того, он дал нам всем возможность получить музыкальное образование и никогда не говорил о своем желании видеть нас служащими в церкви. Но то, что это было предметом его и маминых ежедневных молитв, я в этом не сомневаюсь. Сегодня, спустя почти тридцать лет вспоминая эти события, убеждаешься, что Сам Господь устраивал жизнь нашей семьи по Своему всеблагому Промыслу. Со стороны изменения в моих намерениях, наверное, были заметны, так как однажды, после того как я сказал в классе, что в будущем, наверное, начну заниматься вокалом, наш аккомпаниатор София Яковлевна, старый профсоюзный работник, довольно резко прокомментировала: «Знаю я этот вокал в Троице-Сергиевой Лавре!».

Осенью я пошел служить в армию. Как музыканта, меня взяли в ансамбль песни и пляски Московского военного округа ПВО, и два года, проведенные в этом коллективе, стали для меня хорошей школой самопознания. С одной стороны, в эти годы я много путешествовал по нашей стране, побывал в Сибири, в том числе в Томске, дважды выезжал за границу, что в те годы сделать самому было чрезвычайно трудно, а уж сыну священника вообще невозможно (это я понял несколько позже), а с другой стороны, я еще раз проверил себя и убедился в правильности принятого мною решения.

В начале лета 1971 года в Москве было избрание и поставление нового Святейшего Патриарха. Я наблюдал за работой Поместного собора нашей Церкви с интересом и был весьма обрадован, что Первосвятителем Русской Церкви стал знакомый нам владыка Пимен. Взяв в ансамбле увольнительную, я смог побывать на торжественном духовном концерте в Большом зале Московской консерватории. Глядя с галерки на нового Патриарха, я не думал тогда, что мне скоро Господь судит быть рядом с ним, сначала на богослужении, а потом ежедневно до самой его блаженной кончины. Демобилизовавшись из армии в декабре 1972 года, я уже с Рождества стал прислуживать за патриаршим богослужением. Признаюсь, что желание посвятить жизнь служению в церкви во мне хотя и было, но первым конкретным шагом в этом направлении я наметил для себя поступление летом в семинарию. Поэтому мой приход на патри-аршию службу в качестве иподиакона живо отразился в моей памяти уже потому, что это я сделал против своей воли. Решающую роль в тот момент сыграл мой младший братишка Федор, посещавший постоянно патриаршие службы, и в канун нового 1973 года сказавший мне, что меня уже на следующее богослужение будут ждать в соборе. Я и сейчас помню то смущение, которое охватило мою душу. Ведь я намеревался сам сделать ряд конкретных шагов, дабы войти в Церковь, но, как я теперь понимаю, Господь с самого начала показал мне, что основным принципом жизни Церкви является послушание, и заставил меня с первого же дня смириться и поступать так, как мне укажет священноначалие. Наверное, внешне это не было заметно, но в первые месяцы в сердце моем действительно сатана воевал с Богом. Слава Богу, я смог тогда победить свою гордыню, о которой даже и не подозревал ранее, но которая весьма болезненно себя проявила, когда мне было указано конкретное дело в алтаре собора и мое место.

Святейший Патриарх Пимен воспринял мое появление в своей свите сначала довольно безразлично, но спустя несколько месяцев стал иногда меня подзывать к себе, спрашивал о здоровье отца и просил передавать ему свое благословение.

Приближалось лето, пора вступительных экзаменов в семинарии, и я стал подготавливать необходимые документы. И вот здесь случился один эпизод, на который я сначала не обратил внимания, но он остался в моей памяти и позже сыграл, как я теперь понимаю, решающую роль в моей судьбе. Не знаю почему, но я вдруг стал совершенно четко осознавать, что мое пребывание на службе рядом со Святейшим Патриархом еще совершенно не значит, что я смогу успешно сдать вступительные экзамены в семинарию и начать учиться в духовной школе. Много позже я узнал, что относительно братьев Соколовых органами госбезопасности было дано в семинарию распоряжение: ни в коем случае даже не брать документов на поступление от этих лиц. И когда администрация семинарии однажды взяла документы у какого-то нашего однофамильца, то реакция спецслужб была весьма бурной, и канцелярской службе пришлось объясняться по этому поводу. Случилось это еще задолго до моего намерения поступать в семинарию, а потому, если бы я сдавал экзамены с общим потоком, то был бы наверняка отсеян, как не прошедший по конкурсу. Помню, меня несколько насторожила реакция самого Святейшего Патриарха на мое желание учиться. «А зачем тебе это?» – сказал как-то он, но я сразу почувствовал, что за этими словами скрывается нечто большее – наверное, как могу только догадываться, намек со стороны спецслужб Патриарху о нежелательности нашей учебы. Таким образом, правила, распространявшиеся на «лишенцев» в тридцатых и сороковых годах, продолжали действовать и в семидесятых.

Но Господь все устроил иначе. Сначала я решил заручиться письменным благословением Патриарха на учебу, для чего сам .отпечатал прошение (почему-то на толстой ватманской бумаге), и в удобный момент подал его Святейшему. «Бог благословит» – начертал он, снова сказав, что не видит в этом необходимости. Понятно, с подобной резолюцией Первосвятителя канцелярия приняла мои документы без излишних вопросов. Когда же настало время экзаменов, Патриарх вдруг сказал, что берет меня с собой в Одессу на две недели, дав мне понять, что вступительные экзамены в семинарию – не самое главное для его иподиакона. Так был положительно решен вопрос о моей учебе в духовных школах, хотя в сентябре мне лично были устроены испытания в кабинете инспектора МДА, после чего я увидел себя в списках учащихся первого класса.

Учиться мне было не сложно. По праздникам и воскресеньям я ездил в Москву на патриаршие богослужения, одновременно навещая родителей и друзей. Но то, что духовная школа была мне необходима, я очень скоро убедился, поняв, что главное, что я должен был получить за годы обучения, состояло вовсе не в сумме богословских знаний, а в особом опыте духовной жизни, без которого немыслимо пастырское служение. Считаю, что мне особенно повезло в том, что я смог застать в живых некоторых маститых преподавателей-старцев, которые, прежде чем уйти в путь всея земли, успели посеять в наших сердцах семя веры и совершенного упования на благой Промысел Божий. Особенно дорого мне сегодня имя покойного профессора, протоиерея Александра Ветелева, который был другом моего дедушки, хорошо знал нашу семью и именно поэтому, как я сейчас понимаю, преподал мне однажды особый урок, запомнившийся на всю жизнь.

Отцу Александру было тогда около восьмидесяти лет, но он не оставлял учительства и пользовался большим авторитетом как богослов, получивший образование еще в дореволюционное время, и как добрый пастырь, щедро раздававший свой духовный опыт молодым семинаристам. Жил он в Москве со своей дочерью (и моей крестной матерью) Ольгой Александровной около гостиницы «Советская», и мне было поручено раз в неделю сопровождать его в поездках на лекции в Сергиев Посад (тогда еще Загорск). Рано утром я брал такси, привозил отца Александра на Ярославский вокзал в Москве, покупал ему свежую «Правду» или «Известия»», которые он тщательно прочитывал в электричке, обязательно начиная с передовицы. «Чтобы наше слово о Правде Божией было действенно, – говорил отец Александр, – мы должны хорошо знать, чем живет сегодня наш народ, что его волнует и какие планы он строит на будущее». Часто, наблюдая за старцем-профессором, я не мог скрыть своего удивления его поступками. В отдельном кармашке его пальто всегда находились «рублики», которые он щедро раздавал многим нищим, поджидавшим своего благодетеля у ворот и на аллеях Троице-Сергиевой Лавры. Однажды я попытался было убедить батюшку не подавать милостыню пьяному попрошайке, но в ответ услышал от отца Александра, что, прежде чем рассуждать подобным образом, нам полезно мысленно представить себя на месте просящего, и тогда всякая нерешительность нас оставит, ибо сказано в Евангелии: «Просящему у тебя дай». Следует подавать всегда, учил он, ибо нам не известны обстоятельства жизни просящего человека. И дело не в тех копейках, которые мы можем ему подать, а главное – во внимании к его беде. Поэтому непременно наше подаяние должно сопровождаться молитвой о несчастном, ибо то, что дарует ему Бог, несомненно значимее для него, чем наша милостыня.

Отец Александр живо интересовался моими занятиями, спрашивал, что я читаю и достаточно ли у меня литературы. И вот однажды он, узнав, что по катехизису у меня нет одной из книг, велел мне позвонить ему на неделе и взять нужную мне книгу. Я же, по молодости своей, отнесся к этому легкомысленно, решив, что успею взять эту книгу в другой раз. Но случилось так, что по какой-то причине не смог видеть отца Александра несколько недель. Когда же я с ним вновь увиделся, был готов, что он сделает мне замечание за мое легкомыслие и забывчивость.

Но то, что я услышал от него, было для меня столь болезненно, что я понял, что профессор всерьез озабочен моим духовным образованием. «Ты плохо воспитан», – сказал он. Эти слова ударили меня как электрическим током. Отец Александр был тонким психологом и потому определил во мне самую болезненную точку. Я был готов признать себя виновным, несовершенным, – ибо кто из нас без греха? Но я не мог допустить, чтобы упрек был направлен на моих родителей, против моих дедушки и бабушки, которые принимали активное участие в моем воспитании. Да, это был болезненный урок, запомнившийся мне на всю жизнь. Уже позже, став сам преподавателем духовной школы и наблюдая за молодежью, я неоднократно убеждался в мудрости своего первого духовного учителя.

Одним из самых больших грехов, поражающих душу человека, как учат нас святые отцы, является самомнение или гордыня. Человек часто приписывает себе то, что ему даровано от Бога, за что он прежде всего должен благодарить Создателя, и если другие этого не имеют, то это не их вина, а таков Промысел Божий о мире. И духовная опытность должна прежде всего проявляться в том (а этому и должны прежде всего учиться в семинарии будущие пастыри), чтобы уметь постоянно видеть источники добра в Боге и стараться свою волю ежеминутно согласовывать с волей Божией. Но эта опытность приходит со временем, и поэтому многие люди страдают грехом гордыни.

Не сомневаюсь, что отец Александр видел во мне этот недостаток – гордыню и постарался при первом же случае указать мне на мое духовное убожество.

Действительно, все, чем я мог гордиться – происхождением из семьи священника, музыкальным образованием и даже службой у Святейшего Патриарха, который в какой-то мере тоже был уже моим воспитателем, – от меня не зависело, а было лишь милосердием Божиим ко мне. И я должен был постоянно помнить об этом и не забывать благодарить Бога. «Ты плохо воспитан». До сих пор слышу я эти мудрые слова, за которыми стоит нечто гораздо большее: «Научись во всем, даже в мелочах, видеть благую волю Божию. Сказанное мимоходом слово, жест и даже телефонный звонок могут сыграть в жизни человека роковую роль. Ибо, как сказано в Священном Писании, – от слов своих человек оправдывается в день суда, но и от слов своих осудится». Я по сей день глубоко благодарен приснопамятному протоиерею Александру за его отеческий урок, тем более, что уже в том же году мне суждено было пройти через гораздо большее испытание, заставившее меня усердно молиться и собрать воедино все свои духовные силы.

Весной по телефону меня несколько раз пытались пригласить на беседу в районный комитет комсомола. Но так как к комсомолу я никогда никакого отношения не имел, то я полностью проигнорировал этот факт. Но вот мне приходит повестка из военкомата с приглашением явиться в определенный день и час.

Приезжаю в Москву и показываю в отделе учета в комиссариате повестку. Девушка-сержант долго изучает повестку и, наконец, говорит, что они меня не вызывали. Но тут же спохватывается, вспомнив что-то, и предлагает мне немного подождать. Со мной, оказывается, хотят побеседовать ответственные люди, которые сейчас подойдут. Так я познакомился с сотрудником КГБ, который не счел необходимым даже представиться, но показал, что обо мне «они» знают буквально все, жалеют меня, ибо мне вновь предстоит служба в армии – «переподготовка», но готовы мне помочь и сделать так, чтобы я продолжил учебу в семинарии. От меня же требуется совсем ничтожная малость – лояльность, взаимопонимание и готовность «помогать» им. «Вы состоите на службе при Патриархе, который встречается с разными людьми, и нам будет весьма важно знать, что рядом с Патриархом есть наш человек, правильно понимающий наши общие задачи», – говорил он. «Кроме того, вы сын московского священника, мы сделаем так, что у вас будет прекрасная карьера, может быть для этого и не обязательно учиться в семинарии». И прочее, и прочее...

Сначала я волновался, но по мере того, как он говорил, а говорил он долго и уверенно, волнение оставило меня и мне стало невыносимо противно. Я и раньше знал о возможности подобных встреч, но то, что это делается так нагло, так цинично и грубо, я не мог допустить. Я почувствовал, как во мне закипает злость, но сдержал себя и притворился озабоченным. Конечно, с самого начала нашей беседы я стал про себя молиться. Постепенно мне стало совершенно ясно, что этот «товарищ» сам не верит тому, что говорит. Он отрабатывал свой хлеб, но работал грубо и непрофессионально. Он сразу пустил в ход и «кнут», и «пряник». В армии я служил музыкантом, а поэтому «переподготовка» меня никак не могла касаться. Это знал каждый музыкант, а он почему-то этого не учел.

Конечно, я бы мог сразу уйти, хлопнув дверью, но что-то подсказывало мне, что необходимо потянуть время и тогда можно будет безболезненно разойтись с этим субъектом.

Я вдруг сказал ему, даже не знаю почему, что его предложение очень серьезное и я смогу дать на него ответ, только посоветовавшись с духовником...

Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего, но скоро взял себя в руки и спросил, кто мой духовник. На этот раз я, наверное, столь выразительно посмотрел на него, что он смутился. «А не архимандрит ли Иоанн Маслов?» – вдруг спросил он. «Нет» – ответил я, а в сердце своем порадовался, услыхав имя нашего семинарского духовника...

Мы договорились с «товарищем», что он сам через несколько дней приедет в Загорск, чтобы на лаврской площади услышать от меня окончательный ответ. Наверное, я никогда так не молился, как в эти дни. Посещение братских молебнов и акафистов в Троицком соборе Лавры, у святых мощей Преподобного Сергия Радонежского духовно укрепили меня. Конечно, я не стал беспокоить своего московского духовника совершенно ясным для меня вопросом, и если первая встреча с «товарищем» в Москве длилась около часа, то на лаврской площади мы говорили с ним не более пяти минут. Отправляясь на нее, я поставил перед мощами Преподобного Сергия самую большую свечку, какую только смог купить.

Увидев меня еще издали, «товарищ» скорым шагом направился в сторону гостиницы, где, как я понял, был запланирован со мной разговор, но только ли разговор? Сообразив вовремя, что меня потом могут этим начать шантажировать, я быстро догнал комитетчика, что ему явно не понравилось, и бурно среди площади стал с ним объясняться. Он пытался было пригласить меня в гостиницу и говорил, что нас вместе не должны видеть, но это еще больше взволновало меня. Помню, что я, наивный, пытался его пристыдить, сказав, что если то, что он мне предлагает, – дело чести и направлено на укрепление нашего отечества, то зачем скрываться от народа и к чему эти посулы блестящей карьеры преуспевающего столичного священника, когда я в этих монастырских стенах хочу остаться на всю жизнь? После последних моих слов он посмотрел на меня, как на фанатика, и я понял, что разговор окончен и я могу быть свободен.

Больше я с ним никогда не встречался.

Когда я вернулся в семинарию и мои чувства немного успокоились, я мысленно вновь повторил то, что только что говорил на площади. Но почему я ему сказал, что собираюсь остаться в этих стенах на всю жизнь, то есть стать монахом? Правдой будет сказать, что я еще никак не планировал свою будущую жизнь и служение в церкви, и поэтому то, что экспромтом вырвалось у меня на лаврской площади, теперь даже озадачило меня.

Должно было пройти еще долгих четыре года учебы, когда я, уже будучи студентом первого курса Академии, окончательно принял решение, что по внутреннему своему духовному устроению я хочу и с Божьей помощью смогу быть монахом. Естественно, что это решение мною не принималось быстро, я просил благословения на иночество у родителей, советовался с духовником, посещал почитаемых старцев, но это уже совсем другая история.

Та теплая осень особо запомнилась мне в связи со следующим событием. Шел 1973 год. После службы в армии я сразу же начал иподиаконствовать у Святейшего Патриарха Пимена, который Милостью Божией скоро очень тепло и приветливо стал ко мне относиться. Описываемое событие непосредственно вытекает из этого обстоятельства.

Как-то после службы он подозвал меня к себе и сказал: «Я хочу дать тебе одно поручение, которое заключается в следующем. Некоторые прихожане передали мне желание одной женщины подарить Патриарху икону Казанской Божией Матери. Живет эта женщина за Москвой, а потому попрошу тебя съездить к ней и привезти мне эту икону». Для меня, конечно, была большая радость в чем-либо помочь Святейшему, а потому я попросил благословения сразу же приступить к делу. В тот же день после обеда в патриархии я взял,дежурную машину и поехал сначала в храм Пророка Илии, что в Обыденном переулке, встретился с духовной дочерью отца Владимира, которую я попросил сопровождать меня, ибо адреса той жертвовательницы я не знал. Получив благословение у отца Владимира, который, кстати, являлся и моим духовным отцом и был в курсе дела, мы отправились за город.

В те дни стояло «бабье лето». Проехаться в это время по Подмосковью, значит полюбоваться дивной красотой осенней природы. Было солнечно, и пожелтевшая листва бурных подмосковных лесов золотом встречала нашу машину. Добрались мы быстро, так как был воскресный день, и дорога была свободна от тяжелого грузового транспорта. Скоро мы были уже в районе станции Удельная, где и проживала та женщина. От станции мы покатили по дачным улицам, на которых играло много детей. Моя провожатая не очень хорошо помнила дорогу и адрес, а потому нам пришлось немного поколесить по этому району. Наконец мы оказались перед большим деревянным домом с обширным садовым участком. Было часов 5 вечера. Выйдя из машины, я с удовольствием вдохнул ароматный воздух и огляделся вокруг. «Дивны дела Твои, Господи...» – только и можно было что сказать. Деревья утопали в золоте и сквозь них пробивало теплое осеннее солнышко.

Я заметил, что моя спутница несколько смущена. Она попросила меня немного погулять на улице или в саду, так как хотя ее знакомая и говорила о намерении подарить икону Патриарху, но навряд ли ждет нас сегодня, и что с иконой этой ей расстаться будет не совсем легко, ибо образ этот, на-моленный столетиями, одно время был драгоценной семейной реликвией каких-то дворян и перед ним обязательно совершались службы и молебны с акафистом. В настоящий момент это одна из любимых икон этой женщины. «Ее надо подготовить к вашему приходу», – сказала моя спутница.

Признаюсь, я был настроен в этот момент далеко не скромно. «Выполняю личную просьбу Патриарха, – зудило у меня в голове, – а здесь еще может и не отдадут икону, зря беспокоили, будет неприятность в патриархии». Но с другой стороны, я был даже рад подольше задержаться здесь и насладиться красотой дачного Подмосковья. Я, конечно, вежливо согласился и пошел гулять по саду, увешанному спелыми яблоками и имеющему особый аромат от поздних цветов, которых было великое множество. В саду был беспорядок: валялся старый велосипед, корыто с прогнившим дном, какие-то доски попадались под ноги, а в углу сада выскочила из конуры и залилась на меня лаем дворняжка. Но она была на цепи, это позволило мне спокойно прогуливаться. Правда, я заметил, что на лай обратили внимание жильцы и в окнах дома, а их было около шести с одной стороны, стали появляться любопытные лица. Они явно с великой любознательностью рассматривали незваного гостя, приехавшего на черной «Волге» с московским номером и изучающего их приусадебный участок.

Так продолжалось минут двадцать. Позлее я понял, что этот большой дом принадлежит нескольким хозяевам, чем и можно было объяснить беспорядок на дворе. Двор не был разделен, а был общим, что и позволяло потихоньку захламлять его старыми вещами. К той двери в противоположном конце дома, куда скрылась моя провожатая, вела узенькая, заросшая зеленью, неровная тропинка.

Я еще немного подождал и уж было направился к той самой двери незваным гостем, как она открылась, и моя спутница дала мне знак войти. Я пошел по скрипевшей старой лестнице в совершенно темный коридорчик, где пахло керосином и сыростью, а оттуда попал в узенькую комнатку с одним окном. Здесь тоже было не очень-то светло – окно было засижено мухами, а на подоконнике стояло много каких-то предметов, которые загораживали свет. Когда я огляделся, то увидел, что комната очень маленькая. Слева от окна стоял стол, а на нем и над ним находилось множество икон. Они были самые различные, но все довольно простые и обветшалые. И лишь только в центре стола стоял большой образ Казанской Божией Матери. Его невозможно было не заметить, а потому я сразу же обратил на него внимание, даже забыв поздороваться с хозяйкой.

Я не знаток икон, а потому не пытался определить древность и ценность этой иконы. Скажу только одно, что она была в прекрасном состоянии. Большая серебряная риза отливала старинной какой-то особой эмалью, на которой была написана история этой иконы, и большими аметистами. Венчик весь был выложен из горного хрусталя. Образ был в большом киоте размером примерно сантиметров восемьдесят на шестьдесят. Перед ним горела старинная лампада. Когда же я наконец увидел хозяйку этой комнаты и поздоровался, то был несколько удивлен. Ею оказалась древняя, сгорбленная старушка лет восьмидесяти, а то и больше. В полумраке комнаты я и не разглядел, как она одета, но помнится мне, что меня поразила бедность обстановки и невзрачность обитательницы этого жилья.

Моя спутница стала представлять меня старушке, но той было явно не до меня. Постепенно я привык к обстановке и все внимание обратил на старушку. Моя спутница все пыталась убедить ее, что такую икону ей держать опасно, что из-за нее могут ограбить и убить, и что-то в этом духе. Но старушка, как я видел, не слушала ее. Вообще для нее в тот момент в комнате как будто никого не было, а была лишь она да Богоматерь. Да, именно Сама Богоматерь, ибо я видел, как она разговаривала с иконой, – как с живым человеком. На глазах ее были слезы, которые она смахивала своей жилистой ссохшейся рукой, а сама постоянно смотрела на образ и говорила самые простые фразы.

Из ее слов я понял, что она прощается с иконой, как с живым человеком. «Милая моя, Матерь Божья, – говорила она, – не оставляй меня одну. Как же я буду без Тебя-то?» Слова ее прерывались глубокими вздохами, и она постоянно клала перед иконой земные поклоны. «Дай я Тебя вытру, а то как же Ты пыльная пойдешь», – говорила старушка и протирала икону и киот чистой тряпочкой. Потом она достала из какого-то сундука чистое белое полотенце и стала укрывать образ. Слова, которые она обращала к иконе, были настолько пропитаны теплом и лаской, что я был поражен и молча наблюдал за всем происходящим. Старушка отдельно завернула старинную лампаду и отдала ее мне.

Но вот икона была обернута полотенцем, я помог старушке в этом, ибо икона была громоздкая. Я аккуратно хотел было взять образ, но в этот момент старушка как-то особо ревниво отстранила меня. «Нет-нет», – сказала она. «Но ведь она же тяжелая», – возразил я, недоумевая, неужели эта ветхая бабуля думает сама нести образ.

И в этот момент я услышал такое, чего никогда не ожидал. Старушка, как бы прочтя мои мысли, с укором взглянула на меня и сказала: «Да нешто я смею? Богородица Сама пойдет, а я уж только провожу Ее до калитки... Она вперед, а я, грешная, за Ней, стопочка в стопочку. Нешто я смею Ее носить?» – с укором повторила она, глядя на меня. В этот момент она с легкостью взяла огромный образ, который почти закрыл ее всю, и легко, тихонько пошла по темному коридору, по шаткой лестнице на улицу. Я был поражен, ведь икону-то я пытался поднимать и знал, насколько она тяжела. А старушка тем временем тихонько ступала по узкой тропинке под окнами, благоговейно держа образ на вытянутых руках.

Так она совершенно спокойно донесла икону до машины, где я помог ей поставить образ на заднее сиденье. «Дай я Тебя хоть последний раз поцелую», – сказала старушка и стала класть на улице у машины земные поклоны.

В тот момент я переживал особые чувства. Ясного отчета себе я дать не мог, как эта чуть живая старушка пронесла такую тяжесть через весь сад, по такой тропинке, где и просто-то ходить опасно: мусор хрустит под ногами, того и гляди за что-нибудь зацепишься. И в тоже время у меня, как колокол, до сих пор звучат ее слова: «Да нешто я могу Ее нести? Богородица Сама пойдет, а уж я за Ней, стопочка в стопочку...» Произошло ли чудо на моих глазах, я не знаю, но я ясно чувствовал, что приобщился за какие-то десять минут к великой благодати, которая выражалась в предельно простой, но твердой вере и любви этой сгорбленной старушки. Я вырос в религиозной семье, с детства меня окружали иконы и молитвы, но такой любви к Первообразу, такой непосредственной беседы с Царицей Небесной я никогда не мог бы себе представить, и это тронуло меня до глубины души.

Старушка так и осталась стоять у калитки сада, смахивая рукой набежавшие слезы, пока наша машина не скрылась за поворотом.

Лишь постепенно я пришел в себя и ясно понял, что Господь сподобил меня приобщиться к великой благодатной силе нашего народа, которой является его вера. И это не было случайностью, ибо я только что начал заниматься в семинарии, где так часто суммой богословских знаний измеряется духовная зрелость человека. В тот момент я опытно познал, что с Горним миром можно очень просто связаться, имея чистое сердце и крепкую веру. Хотя я и был только наблюдателем всего описанного, но я с полной уверенностью могу и сейчас сказать, что старушка поклонялась и лобызала не доску и краски, покрытые драгоценной ризой, а перед ней предстояла Сама Владычица, наша Богородица, присутствие Которой я чувствовал, но по своей греховности и духовной слепоте не осязал вполне четко и ясно.

Те минуты я прожил как в завороженном состоянии. Как часто сейчас приходится мне наблюдать, когда люди смотрят на икону и видят в ней только краски. Они тратят огромные деньги, чтобы приобрести икону как уникальную вещь старины. Бедные, как они несчастны. Ведь это идолопоклонство. Благодарю Бога, что Он сподобил меня увидеть истинное, живое поклонение Первообразу. Икона Казанской Богоматери была передана мной Святейшему Патриарху с записочкой, в коей написаны были имена для молитвенного поминовения последних обладателей этого образа. После незначительной реставрации ризы и живописи, образ был помещен в одном из центральных залов Патриархии, где и находится по сей день.

1978 г.

Правдой будет сказать...

Всякий раз, когда я записываю запомнившиеся эпизоды моей жизни, ловлю себя на мысли–а надо ли это делать? Приносит ли это пользу моей душе? Конечно, может быть, кому-то интересно узнать, как человек принимает решение стать монахом, как этот монах подвизается в непосредственной близости к Святейшему Патриарху Пимену, тем более, что жизнь священноначалия нашей Церкви тесно соприкасается с правительственными кругами, а потому самые различные ситуации, от трагических до комических, конечно же, имели место и могли бы стать предметом подробных воспоминаний. Да и для истории был бы оставлен интересный материал о взаимоотношениях Церкви и государственной власти в период «застоя» и «перестройки». Все это так, и информации молено было бы опубликовать много, например, о кремлевских встречах с Андреем Андреевичем Громыко или Михаилом Сергеевичем Горбачевым. Понятно, что интерес у многих вызовет не сам факт встреч, о которых пэдробне сообщалось в прессе, а поведение их участников, оттенки и нюансы, которые говорят весьма о многом.

Писать об этом бесстрастно – трудно, да и вряд ли возможно. Осуждать же или оценивать происходившее мне все более не хочется. Поэтому я принял решение закончить свои воспоминания, запечатлев на бумаге еще лишь несколько эпизодов из своей жизни, которые я не могу забыть, и которые, как мне кажется, смогут принести духовную пользу читающим. Правда, и в этом случае остается опасность впасть в гордость или хотя бы испытать некое дешевое тщеславие, чего я боюсь, ибо грехов у меня и так достаточно.

Сейчас минул уже третий год моего епископского служения на Новосибирской кафедре. К сожалению, человек, облеченный саном, для многих является тайной за семью печатями, а уж епископ – это вообще ангел, слетевший с неба. Но это представление неверно, оно препятствует общению народа с духовенством, а в результате затрудняется духовная жизнь. Но скажут, что для Духа Святого нет преград, ибо Дух дышит, где хочет» (Ин. 3, 8), и это истина, однако то непонимание, которое между священством и паствой бывает, – работа врага человеческого спасения диавола, и мы, пастыри, должны не только сознавать это, но всеми силами стараться его уменьшить, что достижимо только с Божией помощью.

Беда наша в том, и об этом я, как епископ, не боюсь сказать, что есть, к сожалению, духовные лица всех рангов, которые эту «неприкосновенность» не только воспринимают как должную привилегию, но и стремятся ее упрочить, придать ей ореол таинственности и чуть ли не Богом данной привилегии. Кстати, этот грех есть не только в среде духовенства, я наблюдал его и в среде светских учителей, которые, как вспоминаю из студенческих лет, не пожелали однажды отдыхать на природе вместе с учащимися, мотивируя это тем, что тогда не будет возможности «расслабиться». Именно в это время я впервые задумался – как же распространен среди наставников, руководителей и вообще людей, облеченных хотя бы минимальной властью, дух лицемерия. Становится страшно, когда понимаешь, что учитель, профессор, наставник и, увы, пастырь, может все духовные силы свои употреблять на то, чтобы хорошо играть роль праведника на людях, но оставаясь среди «своих» или наедине, не смущаться сознанием, что он такой же, как и многие, грешный человек. Мне кажется, что так жить очень трудно, ведь людей ввести в заблуждение можно только на время, а истинное положение дела так или иначе, рано или поздно, станет непременным достоянием всех. Поэтому, помня о великой ответственности перед Богом не только за дела, но и за каждую мысль, куда разумнее предстать перед людьми – учащимися, пасомыми – с сознанием своего несовершенства и готовностью вместе со всеми, с помощью Божией, возрастать в вере, добродетели и совершенстве. Благодарю Бога, что я в жизни достаточно много встречал учителей и пастырей, искренность которых была заметна при первой встрече. С Божией помощью стараюсь им подражать и я.

О ИСЦЕЛЕНИИ

С событием этим связан мой первый опыт сознательной молитвы. Это важно отметить, ведь я жил в окружении молитвы с младенчества. Вокруг молились все.

Отец-священник ежедневно уезжал на богослужение в свой московский храм, и его предстояние перед Богом отождествлялось в нашем детском сознании как строжайшая дисциплина. Присутствуя за папиным служением, надо было набраться терпения и стоять в храме, «как свечка». Бывать на этих службах нам со старшим братом Колей приходилось редко, но, участвуя в богослужении в нашем сельском гребневском храме в качестве свещеносцев, а для этого нам были сшиты голубые детские стихари, мы уже старались во всем подражать отцу, становились не по-детски строгими и не позволяли себе в храме никаких вольностей.

Молились ли мы тогда? Если под молитвой подразумевать возношение ума и сердца к Богу, то надо признать, что наше участие в храмовой молитве было чисто внешним: вовремя зажечь свечи, чинно выйти впереди священника, который нес Евангелие или Святые Дары, подать диакону и взять обратно кадило, которое непременно должно быть с горящим углем.

Нам с братом тогда было по 5–6 лет и, конечно же, требовать от ребенка в этом возрасте сознательного духовного делания, каковым и является молитва, нельзя. Другое дело, если выше перечисленные действия за богослужением совершает взрослый человек – пономарь, послушник или иподиакон – и сердце его остается холодным, а в голове роятся мысли, связанные с житейской суетой (а мне пришлось это пережить, когда я уже студентом семинарии был иподиаконом Патриарха), конечно, такое духовное состояние ущербно и должно вызывать, по крайней мере, чувство своего недостоинства и вести к покаянию.

Но были редкие дни, когда отец приходил в наш сельский храм и вставал вместе с певцами на клиросе. Мы стояли рядом и могли видеть то вдохновение, с которым наш батюшка погружался в чтение и пение. Прекрасное знание церковного устава, мастерское владение звонким баритоном, глубокое проникновение в смысл славянских текстов – все это создавало впечатление пламенного творчества. Отец весь погружался в молитву и было видно, что иначе он молиться не может.

Такое же впечатление от папиной молитвы оставалось у нас после молебнов и панихид, которые регулярно совершались отцом в нашем доме перед учебой или каким-либо путешествием, а также на могилах наших усопших родственников. Понимаю, что вряд ли можно употребить понятие профессионализма к духовному деланию, но именно такое впечатление оставляла в нас молитва отца-священнослужителя, не имевшего, кстати, никако|го богословского образования. Дар молитвы и слу|жения людям он, конечно, получил от Бога, что постоянно чувствовали все окружающие его люди, и выражалось это в их благоговении перед отцом Владимиром.

Молитва мамы была иной. Мы, дети, наблюдали ее гораздо чаще. Несомненно, мама имела цель и обязанность – научить детей молитве. Поэтому молитвы утренние, вечерние, перед приемом пищи и после, всегда свершались в ее присутствии. Пока мы не выучили молитв наизусть, их всегда неспешно читала мама, следя, чтобы мы тихонько повторяли за ней. Таким образом все молитвы мы заучили не по печатным текстам, а с голоса, постепенно расширяя наше молитвенное правило, которое никогда не было большим.

Полное утреннее и вечернее правило я впервые стал совершать по молитвеннику только в семинарии и тогда же ощутил разницу, которая была (или не была) в душевном чувстве удовлетворения после прослушанных или прочитанных молитв. Как говорят, «что греха таить», ведь бывает, что отстояв продолжительное богослужение и прослушав множество замечательных молитвословий, в конце службы должен себе признаться, что молитвы, как таковой, так и не было в сердце. Поэтому неудивительно для знающих сладость молитвы, что в семинарии, после окончания вечернего правила, которое ежедневно удлиняется студенческой проповедью, многие воспитанники не спешили расходиться по спальням, а еще оставались в храме, заканчивая свое внутреннее молитвенное общение с Богом, которое нельзя назвать «правилом», ибо это потребность души, однажды познавшей близость Бога.

Знание наизусть утренних и вечерних молитв очень помогло мне в армии, когда я мог прочитывать их, стоя в строю. Надо сказать, что человек, ежедневно совершающий молитвенные правила, постепенно приобретает особый навык к молитве, некую внутреннюю потребность. И если обстоятельства не позволяют прочесть привычных молитв, то чувствуешь себя неуютно в течение всего дня. Поэтому знание наизусть хотя бы некоторых основных молитв необходимо христианину.

Подлинно счастлив тот, кто может через слова известных всем молитв излить свое сердечное чувство к Богу, но бывает так, что человек чувствует потребность в безмолвной молитве, не связанной со словами. В подобных случаях бывает достаточно лишь самых кратких молитвословии, таких, как «Господи, помилуй!», «Господи, помоги!» или «Слава Тебе Боже наш, слава Тебе!». Хорошо, если христианин, почувствовавший потребность в такой молитве, уже знаком с молитвой Иисусовой: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». Эта молитва, при правильном ее употреблении, способна дать человеку чувство своего реального духовного состояния, то есть своей греховности, и низвести в сердце кающегося мир Христов.

Но, пожалуй, я сейчас пишу о монашеском опыте духовной жизни, которым уже двадцать лет пытаюсь овладеть. Хотя впервые узнал я о подобном молитвенном состоянии еще будучи ребенком, наблюдая ночную молитву мамы. Ясно помню, что я неоднократно, глядя на нее молящуюся, засыпал в своей кроватке. Наверное, мне было тогда года три-четыре, потому что жили мы в это время все в одной комнате. Помолившись с нами и уложив нас спать, мама еще какое-то время работала по дому, а когда приходила отдыхать сама, то снова молилась. Конечно, за день она очень уставала, потому что начиная молиться на коленях, она скоро садилась на коврик рядом с нашими кроватками и продолжала молитву.

В комнате было темно, и свет был только от лампады, поэтому в таких моментах никакими книгами мама не пользовалась. Молитва ее была безмолвна, но заметно было – насколько напряженно ее духовное состояние. Я засыпал, но иногда еще видел, как мама в конце молитвы многократно и неспешно осеняла крестным знамением на все четыре стороны, низводя на нас, детей, и на всех, за кого молилась, Божие благословение.

Я знаю, что и сейчас у нее, уже старушки, осталась эта привычка: после молитвенного правила и чтения акафистов, благо время теперь позволяет, она непременно осенит крестным знамением того, за кого молилась, и если я, уже епископ, бываю где-то рядом, то непременно сподобляюсь материнского благословения, особенно перед путешествием.

Естественно, что мы, дети, подражая родителям, совершали все положенные христианину молитвенные правила, но теплоту сердечной беседы с Богом и чудодейственность молитвы я познал лишь после случившегося со мной несчастья. Кажется, я заканчивал тогда обучение в музыкальной школе, так как ездил для этого в Москву. В нагрудном кармане у меня постоянно лежал переписанный мамой от руки девяностый псалом «Живущий под кровом Всевышнего...». Постоянно прочитывая его перед поездкой, я скоро выучил его наизусть, причем по-русски, а не по-славянски, как читается он в храме.

Учился я игре на контрабасе успешно, благодаря хорошему педагогу Владимиру Аркадьевичу Борисову, который был уже в пенсионном возрасте и не скрывал своей любви к хорошему церковному пению.

Помню, когда я играл переложенную для исполнения на инструменте арию Ивана Сусанина из оперы Глинки, то мой учитель сказал, что это произведение следует играть с таким чувством, какое бывает у христианина в Великий Четверг Страстной недели при слушании чтения Двенадцати Евангелий о страданиях и смерти Христа. Благодаря прекрасным педагогам, в душе, несомненно, верующим, я имел возможность правильного духовного развития.

Никогда не забуду той поистине пасхальной радости от чувства духовной близости и единства, когда в московском храме Ильи Обыденного, который, благодаря дедушке, стал для меня духов|ным училищем, я вдруг встретился на клиросе со хвоей учительницей по сольфеджио. Все это, как помню, вдохновляло меня особенно прилежно учиться музыке. Но ради чего? Этот вопрос, естественно, должен был встать однажды. И он встал. И ответил я на него для себя просто: чтобы быть выдающимся музыкантом. Казалось бы, в этом нет ничего плохого, тем более, что преподаватели мои серьезно готовили меня для поступления в музыкальное училище, что я с успехом позже и осуществил. Но чувство гордости стало постепенно укореняться в моем юношеском сердце. Я и сейчас хорошо помню, какие пустые и тщеславные мысли роились у меня в голове, особенно после удачных экзаменов и отличных оценок.

Но Господь милостив, и Он обогатил меня тогда особым духовным опытом, опытом сердечной пламенной молитвы, хотя и молился я тогда, чтобы не пострадала моя карьера музыканта. Случилось так, что когда я усиленно и небезуспешно готовился к очередному концерту (или экзамену, сейчас уже не помню) и тщеславные мысли не оставляли меня ни на минуту, а это действительно было так, я вдруг поскользнулся на весенней подмерзлой дороге и сильно повредил себе при падении большой палец.

До выступления оставались считанные дни, а палец мой посинел, распух, и я испытывал сильную боль. В травмпункте мне сделали тугую перевязку и посоветовали на неделю, как минимум, забыть об инструменте. И сейчас помню, что хотя палец и очень болел, больше я переживал, что не смогу в очередной раз прославиться. Мне очень хотелось еще раз отличиться.

Но что лее делать? Не знаю, как это объяснить, но я дерзновенно решил молиться и просить у Бога исцеления. Именно так. Другой вариант меня не устраивал. Сейчас, когда с того момента прошло более тридцати лет, сознаешь всю дерзость такой молитвы. Но горе мое было велико, хотя и происходило от неудовлетворенного тщеславия.

Были первые дни Великого поста, и все мы ходили вечером в храм на чтение покаянного канона преподобного Андрея Критского. Стоя в храме, я плохо слушал чтение и пение. Очень болел палец, и я только повторял про себя: «Господи, исцели!» Во мне не было чувства покаяния, чувства вины. В горле стоял комок от подступающих слез и боли. Я в каком-то безумии даже не просил, а требовал от Бога исцеления. В таком состоянии я пробыл весь вечер и, ложась спать, был очень расстроен. Палец сильно болел, но, измученный, я все же загнул.

Первое, что я почувствовал утром, – моя рука была совершенно здорова. Помню, что я даже ис-•пугался. Боли в пальце не было. Попробовал пошевелить – боли нет. Тогда я быстро снял довольно массивную повязку. На пальце не было даже и следа от былой травмы. Я, все еще сомневаясь, взял смычок и попробовал играть. Пальцы, как обычно, слушались, и я вдруг понял, что Господь меня исцелил. Еще больше обомлело мое сердце, когда я осознал, что Господь не только слышал вчера каждое мое дерзновенное требование, но что и сейчас Он ближе ко мне, чем кто-либо.

Мне было пятнадцать лет, когда я сподобился этой милости Божией. Я еще не осознавал своего недостоинства, не видел еще грехов, не каялся, как подобает христианину, этот опыт мне еще предстояло приобрести, но с того момента я уже знал, что Господь рядом и с ним можно говорить просто своими словами.

Думал ли я когда-нибудь, что стану епископом? Положа руку на сердце признаюсь, что было время, когда горделивая мысль стать авторитетным пастырем посещала меня.

Сейчас смотрю на эти мечты как на проявление духовного младенчества, когда непременно хочется чем-то отличиться и, если уж не быть известным артистом, ведь я окончил музыкальное училище, то и после получения духовного образования непременно хотелось не затеряться и не быть как все. Но эта болезнь «духовного роста» постепенно прошла, и сейчас хорошо помню, что когда я на исповеди в год окончания семинарии сказал духовнику о желании принять монашество и он на это довольно просто ответил, что, значит, будешь епископом, то я пережил очень неприятное чувство.

Спорить с духовником, да еще на исповеди, вроде бы неуместно, тем более, что он цитирует Священное Писание, где говорится, что тот, кто епископства желает, доброго дела желает. Как семинарист я эти тексты помнил и, конечно же, знал, как их следует правильно понимать. Здесь совсем не тот случай, когда говорят, что плох тот солдат, который не мечтает быть генералом.

В Христовом воинстве (а все христиане должны постоянно вести духовную брань с силами зла в своем сердце) совершенно иной взгляд на понятия славы, чести, достоинства и силы. Достаточно вспомнить евангельское утверждение, что сила Бо-жия в немощи человеческой проявляется, чтобы понять, что принципы правды Божией отличаются от наших принципов, как небо от земли. Поэтому «желать епископства» в евангельском контексте означает стремление к совершенному самопожертвованию в служении людям. Наверное, как раз реальная оценка своих духовных сил и возможностей и знание труднейших проблем жизни, с которыми приходят к священнику люди, отпугивают многих добрых христиан от высокого пастырского служения. Прекрасно об этом сказано в трудах святителя Иоанна Златоуста, именуемых «Семь слов о священстве».

Конечно, в выборе жизненного пути для меня большую положительную роль сыграл пример отца-священнослужителя, снискавшего большую любовь со стороны прихожан.

Я никогда не считал для себя зазорным стремиться во всем походить на отца. Но как показала жизнь, к семейным узам я не был предрасположен. Правда, и о монашестве я по сути дела ничего не знал, и по-настоящему почувствовал монашеский крест, как ни странно, уже став епископом, уехав далеко от родного дома и родственников.

Думаю, что каждый человек в выборе жизненного пути уникален и в успешности этого вряд ли возможно быть уверенным, как говорят, на все сто процентов. Вся жизнь, от рождения до смерти, дар Божий, и если это человек понимает, а скорее, если он в это верит, то, пожалуй, первый экзамен на духовную зрелость предстоит выдержать молодому человеку как раз в вопросе выбора профессии и образа жизни. Настроенному смиренно в этой ситуации легче, так как все, что бы ни случилось, воспринимается с верой во всеблагой Промысел Божий.

Но вот уже пошел двадцать второй год как я монах и уже четвертый год моего епископского служения в Новосибирске. Свой монашеский постриг я хорошо помню, наверное, еще и потому, что записал свои воспоминания о нем через два года. Записывал не для публикации, а чтобы иметь возможность позже кое-что сравнить в своем восприятии духовного мира.

Сегодня главное, за что благодарю Бога, что Он помог мне утвердиться в мысли, что я тогда не ошибся и поэтому ни разу не пожалел о выбранном пути. Хотя это вовсе не значит, что иноческое мое служение дало мне возможность беспорочно прожить эти годы. Увы, грехов множество, и каждый раз, готовясь к исповеди, а это значит обнаруживая, прежде всего, в самом себе греховную скверну, с душевным трепетом сознаешь, сколь велико еще ко мне милосердие Божие.

Итак, ничего не меняя, далее предлагаю читателю записки двадцатилетней давности. ПОСТРИГ

Господи, благослови!

Прошло ровно два года с того момента, как я дал священные иноческие обеты. Два года. Много это или мало? Вопрос сложный. Хочется ответить – мало, ибо за этот срок я ничему не научился, ничего не приобрел. Иногда даже кажется, что два года назад, еще до вступления в число братии, я был чище, возвышенней. Дай Бог, чтобы это только казалось, ведь два-то года прошли, и за них надо будет отчитываться. Конечно, тогда передо мной была открыта любая дорога, был выбор, что порождало мечтательность, с одной стороны, а с другой – прилежную молитву, ибо я чувствовал, что шаг, который предстоит сделать, определит всю мою будущую жизнь.

Я чувствовал, что без помощи Божией не смогу верно сделать выбор, а потому я молился. Господь помог мне в те дни, и я с легкостью, да, именно с легкостью, встал на путь инока, путь одиночества. Но христианин не один, он всегда с Богом, а от этого сознания всегда на сердце светло и чисто.

Прошло два года. За это время моя крестница научилась ходить, бегать и даже говорить. Сознательно ли, но она уже осеняет себя крестным знамением и радуется, ощущая благодать молитвы и пастырского благословения. Это она, кроха, а что же я? Господи, прости и помилуй. Я остался на точке замерзания. Но человеку свойственно оправдывать себя, оправдываюсь и я. Вот кончу учиться, сдам все экзамены и начну духовное делание, как сказал духовник: «Благо, что есть чем себя оправдать». Конечно, он пошутил, но сколько же раз можно падать?

Мой постриг был необычным. Обычно в Лавре постригают постом. Это время особой сосредоточенности, молитвы, подвигов. Молодые послушники ревностно несут послушания, ежедневно ходят на монастырскую службу, встают рано. Лица у всех бледноватые, но дух бодр, чувствуется особый духовный подъем.»

Подвизался и я. Одно из самых трудных послушаний – пономарство. Послушники пономарят за ранней литургией, чтобы к десяти часам быть свободными для уроков. В день пономарства встаешь •раньше всех, в половине пятого или еще раньше. Особенно рано по субботам, когда много причастников и служба начинается в пять утра. Надо взять просфоры, вино, открыть храм, зажечь лампады, свет, впустить молящихся. Все делаешь механически, как часы, расторопно, четко. Так проходит вся служба. Мне нравилось пономарство: ежедневно за святой литургией. Хоть и тяжело было иногда, но отрадно. Были и другие послушания.

За тот Великий пост постригли несколько послушников. Но вот пост кончился, настала Пасха. Я уехал в Москву на свое иподиаконское послушание. То, что меня не постригли во время этого поста, волновало мало, даже совсем не волновало. Я знал, что у меня есть ответственное послушание – иподиаконство, и отдавался этому делу весь, что делаю и до сего дня. Но тут события сложились так: только мы отпраздновали Пасху, как отец Филарет, брат нашей обители и иподиакон, как и я, собрался переезжать в Одессу, на родину. На одной из служб подзывает меня Святейший Патриарх и спрашивает: «Ты готов к постригу?» «Готов», – отвечаю не задумываясь, да и что думать, если живу уже полгода в монастыре, и неужели можно думать о чем-нибудь ином, как не о постриге. От иной мысли мне было бы не по себе. Поэтому я почти машинально ответил: «Готов». «Ну, так мы тебя пострижем на этой неделе, – был ответ Святейшего. – После службы зайди, я пошлю письмо наместнику».

Позже я узнал, что вместе с распоряжением о моем постриге, в письме Святейший указал и мое настоящее имя – Сергий. Думал ли я, что сподоблюсь носить имя основателя и игумена нашего монастыря Преподобного Сергия? Не думал и не мечтал. Не по моим грехам такая милость.

На дворе теплое весеннее солнышко. 9 мая. Гремит на улице музыка, так что слышно на территории монастыря. Народ празднует день Победы, толпы ходят по Лавре, рассматривают монахов, как зверей в зоопарке. В этот день мне сказали, что завтра постригут. Конечно, весть эта была для меня радостью, и я хотел, чтобы радость эту разделили и мои близкие. Товарищ по Академии послал домой телеграмму, по которой на постриг приехал папа и брат Коля.

Время для меня настало хлопотное. Надо было все приготовить. Обычно на постриг шьют все новое, но здесь время не позволяло. Благо, что ряса, подрясник и клобук у меня были почти новые, мантию подобрали в мастерской из запасов, а вот тапочки, сорок шестой размер, не нашли. Пришлось почистить свои домашние и принести ризничему. За один день срочно сшили постригаль-ную рубашку, сделали свечку, а крест еще во время поста мне подарил отец Иоасаф из Переделкино. Накануне я исповедался у духовника, а поздно вечером сходил в душ. Постриг совершался, как обычно, после вечернего богослужения. На улице было тепло, да и на душе тоже. В Троицкий собор собрались монахи. Всем в руки даются возжженные свечи. Я спустился в Никоновский придел и облачился в постри-гальную рубашку. Помню, что состояние у меня было возвышенное, я готовился к чему-то неведомому. В этот момент произошел эпизод, который особенно врезался мне в память. В Никоновский придел вошел архимандрит Николай (он был ответственным за Троицкий собор), посмотрел на меня своим старческим взором и ласково спросил: «Ну, что, готов?». «Готов», – ответил я. «А то за тобой уже идут>>.

Эти слова произвели на меня удивительное впечатление. Мне показалось, что за мной «уже идут» не братия Лавры, а как бы Небесные силы, и не облечь меня в иноческий сан, а позвать на суд к Небесному Царю. То, что я ощутил, точно передать невозможно, но это было сладостное мгновение. Помню, как я в себе молился, чтобы Господь в оный день дал мне знать, что дни мои сочтены и что за мной «уже идут»...

В тот момент я услышал возглас отца-наместника и необычное для постригального чина троекратное «Христос Воскресе!» Мне приятно вспомнить, что хором монахов руководил мой товарищ по иподиаконству отец Филарет, а наместнику сослужил за диакона отец Аристарх, тоже иподиакон тогда, а сегодня архимандрит Лавры и ризничий, – прекрасные люди, знающие свое дело и несшие послушание не за страх, а за совесть.

Я осенил себя крестным знамением и пополз к алтарю между двух рядов монахов, закрывающих меня своими мантиями. Братский хор умиленно пел «Объятия Отча». Постригали меня одного, что тоже было не совсем обычно, а потому один я полз, один давал обеты. Во время остановок надо было «распинаться» – ничком распластываться на ковре с раскинутыми руками. Ползти же приходилось на одних руках, потому что из-за длинной постригальной рубашки ногами помочь было невозможно.

Уткнулся я лицом в ковер, пытаюсь молиться, но это нелегко. Мысли роем кружатся в голове. От ковра пахнет сыростью и мышами. Смиряйся, новоначальный! Но что это? Пахнуло французскими духами. Вот, думаю, искушение. Потом догадался: проползал я в тот момент мимо наместника Пско-во-Печерского монастыря, который на пасхальные дни приехал в Лавру погостить. Вот лежу уже у ног нашего наместника. Властная рука его берет меня за ворот и, буквально как котенка, приподымает. Я встаю на ноги. Братия поправляет волосы, рубашку.

Постриг у нас в Лавре проходит чинно, даже торжественно. Поют четко и слаженно. Я настолько отрешился своей внутренней воли, что когда нарекали имя, мне было абсолютно безразлично. Я даже не испытал особой радости, когда впервые услышал: «Брат наш Сергий...» Помню, только подумал: «За что мне такая милость? Это имя надо еще оправдать». Конечно, нареки меня тогда Акакием, или каким подобным именем, то это был бы повод к большему смирению, а смирение для монаха, как вода для рыбы. А здесь вдруг – Сергий. Хотя я и смирял себя, но тогда почувствовал с сожалением, что гордыня моя совсем от меня недалеко. Господи, помоги мне искоренить этот порок!

После пострига было уставное поздравление братии и тут я почувствовал, что сильно устал. Сказалось нервное напряжение. Все разошлись, а я остался в Никоновском приделе. На первую ночь со мной оставили молодого монаха, но, честно скажу, это было лишним. Духовник назначил мне правило и, если была у меня какая нужда теперь, то это остаться одному, молиться и думать о своем новом состоянии. Прочитав правило, я дал понять брату, что я его не держу и что он может спокойно отдыхать в любом углу собора. Сам же читал псалтирь, молился про себя и, сидя, дремал... Очнулся, когда услышал, что открывают наружную дверь. С улицы пришел чистый воздух, и пахнуло весной.

Проводя следующие две ночи в трапезном храме, я старался как можно больше созерцать весеннюю красоту пробуждающейся природы. Это дивное чудо! Воздух прохладный и легкий. Молодые зеленые листочки вносят в жизнь радость и счастье, а когда с первыми лучами солнца начинают щебетать птички, то приходишь в неописуемый восторг. Дивны дела Твои, Господи!

Все три дня новопостриженный неуклонно выстаивает все службы и первый среди мирян приобщается Святых Христовых Тайн. Это великая милость Божия, что в наше время мы имеем возможность осуществлять подобные сердечные порывы. Господи, дай всем молодым монахам духовную крепость и да пронесут они свои обеты достойно ангельского образа.

Господи, милостив буди мне грешному.

9.05. 1979. И.С. Так я думал, так чувствовал и так молился в конце семидесятых годов.

Господь слышит все наши молитвы, далее те, которые мы совершаем по привычке, механически. Но в таком случае напрасно человек ждет исполнения просимого, если даже сам, иногда увлекаясь посторонними мыслями, перестает контролировать свою сердечную молитву.

Позже, участвуя в долгих монастырских службах, я неоднократно ловил себя на мысли, что все более становлюсь зависимым от внешних обстоятельств монастырской жизни, что редко приходится чувствовать теплоту сердечной молитвы. Это не значит, что вера постепенно во мне ослабевала, но это подтверждает однажды прочитанное в толковании Евангелия у архимандрита Михаила Гриба-новского, а именно: религиозная вера имеет в человеке пульсирующий характер. Иными словами, в духовной жизни человека бывают моменты вспышки веры, когда она захватывает все существо молящегося, часто находящегося в тот момент в сложной ситуации. И в эти моменты человек по-особому чувствует близость Бога, его заботливую руку, которая вовсе не обязательно всегда поддерживает и утешает, а иногда и карает и показывает всю опасность складывающейся ситуации. Это чувство близости Творца, по мысли архимандрита Михаила, человек обязан запомнить на долгие годы, потому что может настать время и, как правило, это испытывают все верующие люди, когда сердце остынет и вокруг ничто уже не будет напоминать о промыслительной деснице Божией. Эти моменты жизни безблагодатны и возникают от нашего нерадения о правде Божией. И эти моменты жизни очень опасны.

Горе тому человеку, который не сохранил в себе живительной влаги веры, способной в период испытания зноем грехов оросить всеянное при крещении семя Царства Божия. Поэтому своими записями я как раз стараюсь высветить в жизни самые благодатные моменты, чтобы они отложились в благодарной памяти, что помогает мне в моменты сомнений и испытаний.

УКРЕПЛЕНИЕ ВЕРЫ

Память на всю жизнь сохранила встречу с прозорливым старцем. То есть с человеком, которому Господь открывает не только душевное состояние, но и мысли собеседника. Это случилось незадолго I-до моего перехода в монастырь. Помню, что я еще |никому не открывал своего сокровенного желания, продолжая мысленно взвешивать все «за» и «против» этого решающего жизненного шага. Конечно, рядом было достаточно примерных молитвенников и даже старцев, ведь я учился тогда в Духовной семинарии в Троице-Сергиевой Лавре, у которых можно было бы спросить совета. Но, говорят, не бывает пророка в своем отечестве, хотя в Сергиеву Лавру и по сей день стекаются тысячи страждущих и многие получают благодатную помощь. Но я с друзьями-студентами решил поехать довольно далеко к известному старцу. Жил он в одном из немногих открытых тогда монастырей.

Нас было четверо, и интересно, что духовные свои проблемы мы друг другу не открывали, а ехали будто бы в паломничество по святым местам. Помолившись несколько дней в монастыре, пого-вев и причастившись, мы как будто осуществили намеченный план. Старца посещали несколько раз вместе, некоторые из нас ходили потом и для индивидуальной беседы, но и после поездки друг другу ничего не рассказывали. Объясняется это скорее всего тем, что это была сугубо мужская компания, и свои чувства и впечатления каждый прятал глубоко и незаметно.

Не знаю, как это получилось, но я так и не нашел времени, а скорее всего мужества, побеседовать со старцем с глазу на глаз о своих планах на будущее. Исповедовался я у служащего иеромонаха, как и положено паломнику, тщательно, но одно дело – покаяние в грехах, что и было осуществлено, и совсем другое дело – испрашивание совета на будущую жизнь. Так или иначе, но пришел день отъезда, а на вопросы свои, их было три, так и не получил я ответа. В душе я укорял себя за робость, но пришло время, и мы все вместе пошли прощаться к старцу.

Я уже оправдывал себя, что смогу задать эти три вопроса и в другой раз, так как старца я знал хорошо и бывал у него неоднократно, когда он повел неспешную прощальную беседу с нами. Говорил он долго, и мы внимательно слушали. Это были благочестивые размышления о разных моментах истории, прожитой нашей страной.

Но вот после небольшой паузы старец вдруг сменил тему и стал четко отвечать на мой первый вопрос. Хотя он говорил как бы для всех: вот, мол, может в жизни сложиться такая ситуация, из которой человек не знает как выйти... – я сразу почувствовал себя немного неловко, так как желал бы услышать это в личной беседе. Посмотрев на сво-х друзей, я увидел, что они внимательно слушают |и не догадываются, что я не совсем уютно себя чувствую. Я успокоился. Окончив говорить об этом, старец сказал: «Второе, на чем бы я хотел остановить ваше внимание, это вопрос...» О, ужас! Я почувствовал, как мурашки побежали по моей спине. Речь пошла о моей второй проблеме... Но вот я поднимаю глаза и вижу, что говорящий совершенно спокоен, то есть сам он не сознает, что речь его направляется по четкому руслу... Далее было разъяснение всем нам третьего вопроса, который я так и не набрался мужества озвучить.

Все, что я пережил тогда, так и осталось моей тайной на многие годы. Но вера моя тогда получила такое укрепление, о котором я и мечтать не мог. С моей стороны было бы дерзко просить у Бога знамение. Я его и не просил, но получил великую милость Божию только по Его великому милосердию или по молитвам неведомых мне благодетелей.

И этого я никогда не забуду.

Все в нашей жизни познается в сравнении, а потому сравниваю и я прожитые годы с сегодняшним днем. Перемены, произошедшие в нашей стране за последнее десятилетие, – огромны. Многие, и я в том числе, воспринимаем их как чудо Божие, совершенное милосердием Создателя, дающее всем нам возможность укрепиться в истине и почувствовать сердцем Небесное Отечество еще в этой жизни.

Ныне здравствующий Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II за девять лет своего пребывания на кафедре всероссийских святителей посетил около шестидесяти епархий, побывав практически во всех регионах нашей Отчизны – от побережья Северного Ледовитого океана и сибирских просторов до оренбургских степей. Личные встречи с пасомыми, знакомство с их духовной жизнью, которой, как правило, не бывает без проблем, – все это неотъемлемая обязанность всякого духовного руководителя. Если же этого общения нет, то священник, епископ и, конечно, Патриарх испытывают огромные затруднения в выполнении своего пастырского долга, и можно представить себе, что переживал и чувствовал покойный Святейший Патриарх Пимен, святой обязанностью которого было окормление многомиллионной российской православной паствы. Искусственно создаваемые безбожной властью обстоятельства несомненно были постоянным немым укором Первоиерарху, само имя которого – Пимен, переводимое с греческого как «пастырь», ежедневно напоминало ему о ненормальности положения Церкви в Советском Союзе.

Конечно, верующий человек должен воспринимать реальную жизнь не иначе, как дар Божий, даже в том случае, если она, как нам кажется, противоречит правде Божией. Вера и только вера во всегда благой Промысел Божий способна дать человеку силы пережить многие испытания и сохранить в сердце мир и спокойствие.

Господь дал мне возможность неоднократно быть свидетелем такой веры покойного Патриарха, который, конечно же, промыслительно был возведен на престол всероссийских Патриархов в так называемый «застойный» период развития нашего государства.

Да, в этот период не было открытого гонения на Православную Церковь, но в тюрьмах содержалось множество инакомыслящих, среди которых был значительный процент людей, осужденных за свои религиозные взгляды, не совпадавшие с официальной идеологией государства. Патриарх не требовал их освобождения и, может быть, кто-то сегодня поставит это ему в упрек. Но обвинитель, скорее всего, не будет иметь того опыта жизни при тоталитарном режиме, который был у многих смирившихся россиян того времени. Но и смирение может пониматься по-разному. Многие нецерковные люди понимают его как слабость, ибо мыслят иными категориями, а для верующего смирение – это, прежде всего, приобщение к вечной и неизменной правде Божией, свидетельство его упования на Премудрость Божию, которая до конца никогда не будет постигнута человеком.

Сталинские репрессии с невиданной жестокостью уничтожали лучших представителей общества: духовенство, интеллигенцию, талантливых полководцев. И бывало, что в застенках гибли зачастую те, кто своими руками разрушал православную российскую державу, искренне веря и надеясь построить на основании провозглашенных атеистических принципов новый мир. И вот оказались на тюремных нарах рядом большевик, уверенный, что происходящее не что иное как нелепая ошибка, злой рок, и епископ, который с улыбкой встречает каждый Божий день и в сердце своем повторяет слова колоссальной духовной силы: «Слава Богу за всё!» Два страдальца, два креста, но не всякое страдание спасительно, учит нас Церковь, не всякий крест тождествен Кресту Христову, открывающему людям вход в блаженную вечность с Богом. И епископ, и бывший активный революционер расстреляны как «враги народа» по суду «тройки», и все это происходит на глазах молодого монаха Пимена Извекова. Ему двадцать с небольшим лет. В семнадцать лет он окончательно и бесповоротно вручил себя в руки Промысла Божия, веря, что все, что происходит с Россией, промыслительно дано ей Богом, и что у всего этого кошмара, от которого многие убежали в дальние заморские страны, может и должен быть один конец – это победа правды Божией над силами зла, за которыми стоит враг рода человеческого – диавол. Но нам не дано знать, когда будет окончательная победа благодати Божией над грехом, мы лишь должны помнить, что земная жизнь человека скоротечна и исполнена испытаний, которые посылаются соответственно его силам.

Пережитые годы гонений, несомненно, наложили глубокий отпечаток на поведение Патриарха Пимена. За многие годы, проведенные с ним, мне неоднократно хотелось для себя выяснить, что в его характере изначально, а что привнесено суровой школой жизни. Но сделать это было очень трудно. Патриарх никогда не был многословным, а кроме того я скоро понял, что он ценит меня именно за то, что я не задаю ему вопросов, которые и без меня жизнь ему ставила постоянно великое множество. Поэтому мы могли молча часами бродить по аллеям или сидеть в беседке над крутым берегом Черного моря, при этом не испытывая тягости молчания. Конечно, многие воспоминания посещали святителя в часы наших прогулок и иногда это отражалось на его выразительном и крупном лице. То была либо горькая безмолвная улыбка при совершенно спокойных и смотрящих куда-то вдаль глазах, либо невольно вырвавшийся тяжелый вздох. В исключительно редких случаях он начинал неспешно говорить, как правило, это были воспоминания о послевоенных годах, проведенных в Одессе в одном из городских храмов. В те годы одесситы хорошо узнали и полюбили молодого иеромонаха с открытым лицом и прямым взглядом за его простые, но идущие из глубины сердца поучения и проповеди. В том, что духовные дети не забыли своего пастыря, сохранили привязанность к нему, я убедился однажды лично.

Как-то одна древняя старушка со свойственным одесситам темпераментом буквально заставила меня взять от нее для передачи Патриарху письмо и фотографию. Причем она довольно выразительно посмотрела на меня и сказала: «Это он для вас Патриарх, а для нас он был и остается батюшкой, и мы его по-прежнему любим». Было видно, как переданные мною Патриарху эти слова с письмом и фотографией от когда-то бывшей его духовной дочери взволновали Святейшего, и он, как обычно в таких случаях, быстро ушел во внутренние апартаменты. Позже, выйдя на веранду в явно хорошем настроении, он показал мне фотографию молодого худощавого иеромонаха и спросил: «Что можешь сказать о нем?» Я не уловил в вопросе подвоха и начал было давать характеристику неизвестному, смело смотрящему с фотографии монаху. Каков же был мой конфуз, когда Патриарх довольно скоро добродушно рассмеялся и сказал: «Да это ж я в сороковые годы. Таким помнят меня сейчас уже немногие оставшиеся в живых одесситы. Тогда мне пришлось здесь много потрудиться».

В тот вечер Святейший рассказал мне о различных случаях из его пастырской практики не только в Одессе, но и в Ростове-на-Дону. Закончил юн рассказ воспоминанием о назначении его наместником Псково-Печерского монастыря, где на изнурительных хозяйственных работах на монастырских угодьях он, как сам сказал, «подорвал здоровье и получил диабет». Все назначения и переводы новое место он старался принимать как подобает монаху – с полным послушанием и смирением, однако не всегда это было легко делать. Особенно рамятным остался для него перевод с должности секретаря Ростовского Епархиального управления На должность наместника мало тогда кому известого Псково-Печерского монастыря. Однако и в ом переводе он смог усмотреть знак Промысла ожия, после чего поспешил исполнить возложен-ое на него новое послушание с полной покорностью воле Божией.

Этот рассказ Патриарха я запомнил хорошо, наверное, потому, что он был связан с прекрасно звестной мне Бирлюковской Никольской пустынью, расположенной недалеко от нашего подмосковного дома. Родиной же Патриарха Пимена было село Воскресенское в трех километрах от упомянутого монастыря, и, таким образом, мы с ним оказывались земляками.

...Монахи Бирлюковской Никольской пустыни Богородского уезда (сегодня это Ногинский район Московской области), следуя древней традиции, в определенное время года объезжали окрестные города и села с редкой, но почитавшейся местным населением иконой «Лобзание Иуды». Об этом слышал я неоднократно и от своего отца-священнослужителя, который с детских лет запомнил приезд монахов, сборщиков пожертвований, в наше родное село Гребнево, где вырос и я.

Позволю себе кратко остановиться на этом явлении, которое нашему современнику может показаться странным. Сегодня, когда в России возрождаются сотни храмов и монастырей, мы вновь иногда встречаем в многолюдных местах сборщиков пожертвований, как мирян, так и монахов. Однозначно отрицательно относиться к этому явлению вряд ли возможно, хотя бы потому, что в Евангелии сказано: «просящему у тебя – дай». Конечно, нельзя забывать и о нечестных людях, которые, прося на храм, могут присваивать себе пожертвованное. Но всегда можно спросить соответствующий документ, и, если таковой будет представлен, то совесть наша подскажет нам, что надо делать. Наверное, не было в истории человечества времени и не будет, когда бы исчезли люди, надеющиеся на подаяние. И не обязательно это должны быть люди, стоящие на перекрестках, в оживленных местах. Мы можем и в вельможных кабинетах встретить просителей, которые, сегодня надеясь на доброе расположение директора крупного преуспевающего предприятия, завтра зачастую сами становятся жертвователями и подателями милостыни.

Таков закон духовной жизни. В основании ее лежит добродетель смирения, именуемая Церковью «нищетой духа». Не став на эту первую и основную ступень духовного развития, человек не может украшать свою душу последующими добродетелями, такими как: кротость, чистосердечие, правдолюбие и миротворчество. Для воспитанного в евангельском благочестии христианина это прописная истина, ибо православное религиозное сознание основывается на убеждении, что Бог – это всесовершенная жертвенная Любовь, постоянно| ниспосылающая человечеству Свою великую милость. Пользуются этой милостью или милостыней все, но в духовном единении с Творцом находятся лишь те, кто соответствующим образом предустроил себя для получения этих даров, то есть человек, осознавший ограниченность и несовершенство всего земного и смиренно просящий. «Просите, – говорится в Евангелии, – и дано будет вам, стучите и вам откроют».

Кто-то может сказать, что это тонкости духовной жизни, и будет прав. К сожалению, в мирской суете не многие люди могут так истончить свое духовное восприятие, чтобы за каждым, даже незначительном на первый взгляд событием почувствовать вплетенность его в полотно бытия. Но человек, отказавшийся от мира, посвятивший всю свою жизнь Богу – инок (иной, не такой, как все) просто обязан постигать в меру своего духовного подвига трудный путь к спасению души.

Монахи – воинство Христово, сражающиеся постоянно с духом злобы и лукавства в своем сердце, всегда были и, слава Богу, есть среди нас и сегодня. Но если сегодня, в сложную годину возвращения всех нас к своим исконным православным корням, общество еще не привыкло видеть в черноризцах пример самоотверженного служения Богу, то в те давние послереволюционные годы население принимало монахов с особым чувством благоговения.

Люди всегда помнили, что монахи, однажды навсегда отрекшиеся от своей воли, постоянно живут за стенами своих обителей и, если они появляются где-либо в другом месте, то делают это не по своему желанию, а исполняя, так называемое, послушание. Послушание сборщика пожертвований всегда было одним из самых трудных. Человеку, ушедшему от соблазнов мира и давшему обет смирения, нестяжания и целомудрия, повелевалось вновь вернуться в самые людные места и просить подаяние для обители. Конечно же, и в те годы не обходилось это послушание без оскорблений, насмешек, а иногда и побоев, о чем мы можем прочитать в житиях многих преподобных отцов. Но в искренно верующих христианских семьях монахов ждали и их приход всегда был праздником.

Таковой была и семья Извековых, где благочестивыми родителями Михаилом и Пелагией воспитывался маленький Сережа – будущий Патриарх Пимен.

Икона же – «Лобзание Иуды», которую временами приносили монахи-сборщики, стала для Святейшего символом совершенной преданности воле Божией. ...Тяжело переживал иеромонах Пимен новое назначение. Исполняя в Ростове почетное послушание, сроднившись с новыми духовными детьми, он по-человечески надеялся, что именно здесь ему предстоит провести остаток дней своей жизни. Он хотел этого, как рассказывал сам Патриарх, но Бог судил иначе.

Весть о новом назначении застала его врасплох. Ничего не зная о мужском монастыре в городе Печоры, где-то на границе России и Эстонии, в районе, где совсем недавно шли сражения и было множество разрушений, он тяжело переживал предстоящие перемены в своей жизни. Но вот в один из этих дней ему передали в дар от неизвестных лиц редкую икону. Каково же было его удивление, когда он увидел перед собой образ «Лобзание Иуды». «Я воспринял это событие как посылаемое мне Божие благословение, – рассказывал Святейший. – Все мои сомнения и опасения исчезли». Впереди предстояла большая работа, связанная с налаживанием в монастыре уставной жизни, ведением строительства разрушенных храмов, помещений и стен. Однако то, с чем пришлось встретиться новому игумену монастыря, во много раз превзошло самые худшие его опасения и уж, конечно, без помощи Божией вряд ли можно было добиться каких-либо положительных результатов.

Проблемы были и внутренние, и внешние. Они имеют место всегда, и глубоко заблуждается тот, кто склонен идеализировать монастырскую жизнь, стремясь увидеть в иноческом житии чуть ли не рай земной. Напротив, надо всегда помнить, что монастыри – это передний край духовного противостояния, где враг нашего спасения – диавол, особенно активно воюет против правды Божией.

Устав общежительного монастыря не позволяет монаху иметь личную собственность. Обещание нестяжания, то есть отказ от духа накопительства и обустройство жизни своими силами – столь естественные для мирского человека – является одним из основных принципов монашеской жизни. Возврат к этим принципам – первое, что с великим трудом смог сделать новый игумен монастыря. Не стоит много говорить о том, как болезненно человек расстается с собственностью, тем более, что в ситуации, в которую попал молодой игумен, силой ничего добиться было невозможно и надо было действовать, прежде всего, собственным примером и напоминанием братии одной из основных евангельских заповедей, что трудно богатому войти в Царство Небесное. С юмором вспоминал Святейший Патриарх Пимен, как тяжело расставались монахи с собственными коровушками и барашками, как нелегко ему было установить единообразие и порядок в жизни монахов, для многих из которых основные понятия монастырской жизни, такие как послушание, смирение, добровольная нищета и многие другие – были лишь пустым звуком.

Другой проблемой, которая постоянно стояла на повестке дня, была жгучая ненависть светских властей к монастырю, выливавшаяся как в постоянные мелкие, но досадные конфликты, так и в регулярные попытки закрыть монастырь. Несомненно, Сам Господь хранил обитель, которая сегодня, во всем великолепии отремонтированных храмов и крепостных стен, красуется на западных рубежах России, Но эта Небесная помощь принимала иногда форму особой находчивости монахов, которые для своей независимости использовали и дубовые двери с мощными засовами, и автономную дизельную электростанцию, обеспечивающую энергией монастырь в момент отключения от городской сети.

Электричество, как правило, отключали внезапно, по большим праздникам, особенно ночью на пасхальном богослужении. Когда все просьбы игумена к властям остались без ответа, было решено тайно приобрести дизельную электростанцию. Каких трудов это стоило в те послевоенные годы, можно себе представить. Но в очередной раз, когда пасхальной ночью монастырь вдруг погрузился С во тьму, по благословению игумена сразу же была С включена автономная энергосистема. Воинствующие атеисты были в полном недоумении.

Неоднократно рассказывал мне Патриарх об этом случае и всякий раз как бы ненароком подчеркивал, что, к сожалению, политика государства по отношению к Церкви постоянно ужесточается и сегодня на его посту не так-то просто применить былой опыт.

Рассказывал он, как еще будучи митрополитом, во время хрущевских гонений на церковь, однажды выполнял секретное послушание покойного Патриарха Алексия (Симанского). Как известно, тогда были закрыты десятки храмов и монастырей, возвращенных верующим в послевоенные годы. Там, где верующие не хотели уступать атеистам, последние часто применяли грубую силу, избивая священников и монахов. Так было в Почаевской Лавре, куда однажды и попросил Патриарх Алексий срочно съездить из Одессы владыку Пимена. Цель поездки – получить правдивую информацию о положении монастыря из уст очевидца – была успешно достигнута, благодаря внезапной ночной поездке на предоставленной Патриархом машине. Неожиданное появление митрополита в Почаеве вызвало сильный переполох среди изолгавшихся безбожников. По двору еще действующего монастыря бегали городские чиновники и срывали красные полотна с оскорбительными для верующих текстами. Митрополит в тот же день вернулся к Патриарху, предоставив ему правдивую информацию, ставшую предметом серьезного разговора с правительством. Уже не помню, принесло ли это тогда положительные плоды, но уже то, что преднамеренное замалчивание проблем можно было иногда нарушить, вселяло хоть небольшую, но надежду.

Слушая эти рассказы Патриарха, я постоянно чувствовал, что он многого не договаривает... И самое главное – не говорит о том, что он находится в положении «птицы в золотой клетке». Конечно же, он переживал это.

Переживал, что не может по своему желанию посещать епархии нашей Церкви. Зная, что встрече с ним будут всегда рады миллионы верующих в самых далеких уголках России, он иногда даже пытался планировать кое-какие поездки, но все это заканчивалось плачевно. Зарубежные же поездки, которые носили чисто протокольный характер, не могли принести удовлетворения его пастырским побуждениям. Да и то, как устраивались эти выезды, кто сопровождал Первосвятителя, – тема для особого разговора, скажу только, что «золотая клетка» за границей становилась более прочной и роскошной.

По бывшему Советскому Союзу Патриарх путешествовал только по одному выверенному маршруту: Москва – Одесса. Я много раз наблюдал, как рано утром, проезжая Киево-Печерскую Лавру, Патриарх подходил к окну вагона и молился на проплывавшие вдали золотые купола монастырей. Иногда он подзывал меня с игуменом Никитой, как правило, сопровождавшим его в этих поездках, и начинал вспоминать многочисленные эпизоды из киево-печерского патерика, называл имена преподобных, чьи святые мощи по сей день сохраняются нетленными в многочисленных пещерах. По великой милости Божией Киево-Печерская Лавра вновь открыта, хотя и находится в очень тяжелом положении, но в те недавние годы, происходившее на территории Лавры можно было назвать только как «мерзость и запустение». Однажды у Святейшего Патриарха появилась, казалось бы, уникальная возможность посетить епархии, расположенные на берегу Волги. Верующие Углича, Ярославля, Костромы, Ульяновска, Чебоксар, Куйбышева, Волгограда и Астрахани могли бы получить первосвятительское благословение. Но не тут-то было! Путешествие по Волге на теплоходе было организовано столь секретно, что даже я о нем ничего не знал и остался, таким образом, на «берегу». С Патриархом поплыл не менее близкий ему человек, диакон Владимир Шишигин.

Позже Святейший сам рассказывал мне об этом отдыхе на теплоходе, с горечью заметив, что было сделано все со стороны его светских «помощников», чтобы он не встретился с паствой. В местах стоянки ему давали автомобиль на пристани, светского гида, дабы можно было познакомиться с местными достопримечательностями... В Ульяновске Патриарх попросил отвезти его в местный храм, помня, что в этом городе во время войны в эвакуации находилась Патриархия. Каково лее было его удивление, когда экскурсовод отказала ему в просьбе, заметив, что город славен Ленинским мемориалом и домом-музеем Ульяновых, что по программе и полагается посетить. Патриарх любезно отказался от этой программы и вернулся на корабль.

Несомненно, в путешествии по Волге были и другие интересные случаи, о которых, к сожалению, теперь вряд ли кто узнает. Я же слышал, что архиепископу Чебоксарскому и Чувашскому Вениамину, владыке, известному своей глубокой духовностью и истинно христианским смирением, пришлось пережить немало неприятностей от властей за то, что он, узнав о проплывающем мимо Патриархе, поспешил выйти ему навстречу.

Грустно вспоминать сейчас обо всем этом. Не знаю, можно ли привыкнуть к несвободе. Думаю, что смиренно переносить искусственную изоляцию может только глубоко верующий человек, полностью полагающийся на Промысел Божий. Такую веру я видел у Патриарха Пимена. Временами, когда мы были одни, он был на удивление прост и открыт. Особенно мне запомнились богослужения, которые мы совершали в домовой церкви Патриархии или на даче в Одессе вдвоем или втроем. Святейший заранее объяснял иеромонаху Никите особенности богослужения и разных чинопоследований (отец Никита не имел богословского образования, и Патриарх досконально рассказывал ему: что, к чему и за чем). Потом он говорил мне: «Я буду петь, а читать все будешь ты». Иногда бывало наоборот, но петь Патриарх умел и любил. Сразу можно было догадаться, что давным-давно, в тридцатых годах, он был церковным регентом и это осталось с ним на всю жизнь.

Богослужебные тексты он знал превосходно, что было особенно заметно в его проповедях, темы для которых он часто брал из тропарей и кондаков праздников. Те, кто слушал его проповеди в пятидесятых годах, в годы его наместничества в Троице-Сергиевой Лавре, о чем мне говорил покойный профессор протоиерей Александр Вете-лев, были всегда глубоко тронуты их глубиной и одновременно доступностью.

Да, он несомненно владел словом, но слово его в годы патриаршества было строго лимитировано. Слово Патриарха имело силу и авторитет, и именно поэтому в те «застойные» годы каждое его выступление тщательно готовилось и выверялась каждая фраза. И лишь в проповедях, которые при мне ни разу не произносились по готовому тексту (за исключением специальных посланий), можно было почувствовать глубину веры и заботу Патриарха о своей пастве.

В заключение мне хочется рассказать еще об одном запомнившемся эпизоде. Роль Патриарха в нижеописываемом случае лишь та, что он, нарушив регламент, дал однажды прозвучать незапланированному слову. В жизни все случается по всеблагому Промыслу Божию. Верю, что и в этом случае Его действие имело место, особенно, если учесть все события в жизни нашей страны, которые случились впоследствии.

Мне вспоминается первое заседание Синодальной комиссии Русской Православной Церкви под председательством Святейшего Патриарха Пимена по подготовке празднования 1000-летия Крещения Руси. Шел, если я не ошибаюсь, 1980 год.

Год этот, сам по себе, для России знаменательный. В Москве только что прошли очередные Олимпийские игры, подготовка к которым тщательно велась не один год. Несколько лет перед этим что-то обновляли, заново строили... Не обошлось, конечно, и без специальной идеологической работы с массами. В который уже раз, но лишь в новом обрамлении, повсюду звучали знакомые с детства лозунги об исключительной и самой что ни на есть счастливой судьбе советского человека. Думаю, что средств на эту пропаганду ушло во много больше, чем спустя несколько лет будет выделено на подготовку к 1000-летию Крещения Руси. У нас нет возможности сопоставить эти цифры, хотя вряд ли они вообще сопоставимы – к 1000-летию Крещения Руси готовилась лишь Церковь, а к Олимпиаде лоск наводили не один год по всей стране за счет госбюджета. Идеологическая работа с «массами трудящихся» дала нулевой результат, духовность, если о таковой вообще можно говорить в обществе развитого социализма, оставляла желать много лучшего, хотя вряд ли тогда кто-либо мог сказать, что глиняный колосс готов пошатнуться, а через десять с небольшим лет – разлететься в прах. Если бы об этом говорили, то говорили бы как о чуде, но говорить было опасно. И вот в эти дни в Патриарших покоях Троице-Сергиевой Лавры проходит заседание Синодальной комиссии в расширенном составе. В нее вошли кроме членов Священного Синода представители Отделов Патриархии, духовных школ и монастырей. Заседание происходило в лучших традициях «застойного» периода. Были произнесены заранее подготовленные, проверенные кем надо и одобренные речи. Высокое собрание несколько раз делало перерыв на кофе и, казалось, ничего, особенного и на сей раз не прозвучит, хотя повод для неформального, глубокого собеседования, конечно же, был – богословское осмысление тысячелетней истории нашей Церкви. Но вот, буквально в последние минуты заседания, Святейший Патриарх Пимен с какой-то странной и не свойственной ему иронией говорит: «Мне кажется, что-то ко всему сказанному хочет добавить отец протопресвитер Виталий Боровой». Надо было видеть, как в зале мгновенно наступила абсолютная тишина и какое-то незримое напряжение. По тону Патриарха было ясно, что выступление отца Виталия не планировалось.

Протопресвитер, работавший в Отделе внешних церковных сношений и служивший настоятелем в Патриаршем соборе, снискал себе славу, как человек прямолинейный и предельно искренний. Великолепное знание им истории Вселенской Церкви (он профессорствовал в Московской Духовной Академии и вел кафедру византологии) часто делало его советы и консультации просто необходимыми для священноначалия, так как они были всегда в высшей степени глубоки и духовно обоснованны.

Правда, его прямота и полное отсутствие льстивой дипломатии делали иногда его высказывания и поступки предметом недовольства Совета по делам религии. Но отец Виталий был богослов с мировым именем, и грубо обойтись с ним, как это, делали с простыми священниками за живое слово правды, было не так-то просто. Хотя, забегая вперед, скажем, что скоро его все-таки сняли с почетного места настоятеля Патриаршего Собора, дав место настоятеля в одном из московских храмов. Внешне протопресвитер перенес это совершенно спокойно, тем более, что авторитет его как эрудированного, открытого для всех пастыря от этого еще более возрос.

...Все взоры обратились в сторону отца Виталия. Протопресвитер встал. По нему было видно, что он не ожидал такого поворота в заседании. Подозреваю, что своим внешним видом, жестами (а они у него срывались довольно часто, когда он внутренне был не согласен с выступавшим), он привлек внимание Патриарха, и тот, в нарушение регламента, а это было абсолютно ясно всем, дал слово отцу Виталию.

И отец Виталий сказал.

Помню дословно только начало его речи. Он, как обычно, немного заикаясь от волнения, с присущим ему белорусским акцентом, размашисто жестикулируя руками, что обычно делало его выступления и даже проповеди очень эмоциональными, срывающимся от волнения голосом начал:

«Я... я не хотел говорить... Но... но... раз уж его Святейшество дал мне слово... то... то... я скажу... Скажу... как всегда то, что думаю по этому вопросу... хотя... может быть, это вам и не понравится...»

То, что сказал отец Виталий, было главным во всем заседании Синодальной комиссии. Он говорил о том, что было дорого и понятно абсолютно всем, но о чем, в силу известных обстоятельств, никто не мог сказать вслух, да еще на таком официальном заседании. Он говорил о Церкви – вечно живой и никем не побежденной. Как помню, в его выступлении не было резких выпадов по отношению к власти, но и не было ни одного лишнего слова.

Его речь была проникнута глубочайшей верой в то, что Церковь наша не только жива и поэтому достойно подготовится к славному событию, но он пророчески начертал огромный план работы по воцерковлению нашего общества, он верил в преображение нашей страны, а потому говорил о расширении духовного образования, об открытии храмов и монастырей на Руси и особенно, что мне запомнилось, о канонизации многих почитаемых святых, мучеников и исповедников.

Он с жаром доказывал неправомочность произведенной канонизации Русской Зарубежной Церковью святого праведного Иоанна Кронштадтского, так как это святой долг и обязанность нашей Церкви – видеть явления святости и своевременно объявлять об этом. Многим тогда показалось, что отец Виталий совсем потерял чувство реальности и забыл, где он и с кем он говорит. Это было вдохновенное слово пророка, который не мог молчать и говорил то, что ему подсказывала его совесть.

Я не знаю, попало ли в протокол заседания его слово, скорее нет, чем да, но абсолютно уверен, что именно оно дало тот необходимый толчок к конкретным действиям наших иерархов, которые стали изыскивать возможность для постановки перед правительством намеченных комиссией вопросов. Как капля подтачивает камень, так ежедневная память о грядущем великом событии стала неотъемлемой чертой в работе многих иерархов, постоянно говоривших о необходимости конкретных действий в обозначенном направлении как со своей паствой, так и с власть предержащими.

Одним из первых вопросов, над которыми думали светлые головы политиков и церковных иерархов, был вопрос о создании всецерковного центра в Москве, где можно было бы разместить все синодальные отделы и, конечно же, потом праздновать 1000-летие Крещения Руси. Церковь просила выделить один из закрытых московских монастырей, и Л. И. Брежнев, за несколько дней до своей кончины, дал «добро» на решение этого вопроса. Небольшая церковная комиссия во главе с Патриархом стала объезжать и осматривать некоторые монастыри, закрытые много лет назад и превращенные где в завод, где в тюрьму, а где в склады. Время это запомнилось мне тем, что осматривая Новоспасский монастырь, Патриарх оступился на ветхих деревянных помостах, упал и сломал палец. К сожалению, меня в тот момент рядом с ним не было. Потом, продолжая служить с забинтованным пальцем, Святейший неоднократно вспоминал о той разрухе, которая представилась им в некогда богатейшем московском монастыре.

Наконец, комиссия остановилась на Московском Свято-Даниловом монастыре, где был детский следственный приемник-распределитель, и в ноябре 1983 года началось его восстановление. Восстанавливался Свято-Данилов монастырь всем православным русским народом, и не только нашей страны. Пожертвования шли отовсюду, и не могли не идти. Всякий, кто каким-либо образом слышал о воссоздании в Москве монастыря наверняка чувствовал, что положено начало великому делу возрождения России.

С первых же дней восстановления монастыря Святейший Патриарх Пимен распорядился по всем храмам Москвы петь за богослужением тропарь благоверному князю Даниилу, причем по многим храмам были разосланы ноты этого песнопения в особой гармонизации, созданной известным московским регентом 20–30-х годов Данилиным. При исполнении этого напева лицо Патриарха просветлялось, и было видно, что он вновь и вновь вспоминает свою юность и регентское послушание в московских храмах.

Наместником Свято-Данилова монастыря был назначен архимандрит Евлогий, человек глубокой веры и, как нам кажется, особой судьбы. Но о нем должен быть специальный разговор. До назначения он профессорствовал в Московской Духовной Академии и был экономом Троице-Сергиевой Лавры.

Помню, как после одного из посещений восстанавливаемой обители мне пришла мысль пожертвовать в нее комплект богослужебных миней, хранившихся у нас в Гребнево. Мой отец не только поддержал меня в этом, но добавил еще много разных книг, что в те годы было большой ценностью. Всех пожертвователей братия записывала в синодик. С первого же дня несколько монахов, поселившись в маленькой комнатушке рядом со святыми вратами, стали творить молитву. Те, кто видит сейчас Свято-Данилов монастырь во всем блеске и великолепии, наверное, никогда не смогут себе представить то кошмарное состояние, в котором он был передан Московской Патриархии, Сейчас эта жемчужина Москвы – памятник, охраняемый государством, а в тот момент не нашлось даже документов, чтобы определить, на чьем же балансе находился монастырь долгие годы. «Насельники» – а это детский следственный приемник-распределитель (фактически детская тюрьма) – никаких документов не представили. А ведь монастырь был одним из замечательнейших уголков древней Москвы, на территории которого были похоронены многие великие люди России. Назовем хотя бы одного – Н. В. Гоголя, прах которого после закрытия монастыря был перенесен на Новодевичье кладбище. Многие другие могилы были преданы мерзости и запустению. При реставрации монастыря фактически вся его территория была обследована археологами, и останки из многих могил собрали в одно место, где сейчас стоит специальная поминальная часовня. Я не нахожу слов, чтобы определить тогдашнее состояние монастырских зданий, храмов, стен, башен. Сказать, что они были в плохом состоянии, значит ничего не сказать. На центральной площади, где сейчас колодец-часовня, стоял, с традиционно протянутой рукой, могучий вождь мировой революции. Мне кажется, что непременно найдутся люди, которые досконально опишут восстановление из руин Свято-Данилова монастыря, скажу еще только, что многими москвичами возрождение монастыря воспринималось как чудо милости Божией. Как магнитом притягивало нас тогда к этому святому месту, и я, проживая в те годы в стенах Патриархии, часто совершал до Данилова специальную прогулку, что занимало у меня два часа в оба конца. Иногда я у стен монастыря встречал отца-наместника, и тогда он приглашал меня зайти и угощал чаем.

Первым храмом, где стала совершаться уставная монастырская служба, стал Покровский храм на первом этаже церкви Семи Вселенских Соборов. Иконостас расписал архимандрит Зинон, и первые годы служба совершалась только при свечах, без электрического освещения.

До празднования 1000-летия Крещения Руси оставалось еще пять лет...

Господи, благослови! Волею Божией мне, келейнику Святейшего Патриарха Пимена, бывшему старшему иподиакону Его Святейшества, а ныне архимандриту Сергию, суждено было присутствовать при блаженной кончине Святейшего Патриарха. За последние дни после похорон мне неоднократно приходилось рассказывать всем почитавшим Святейшего отца о его последних мгновениях. Но дни летят, и уже назначен срок Поместного Собора для выборов нового Патриарха, и поэтому, чтобы запечатлеть в памяти людей облик почившего, я и берусь за перо.

Из 19-ти лет патриаршего служения 17 я был в непосредственной близости к Святейшему Патриарху Пимену: иподиаконствовал на его богослужениях, сопровождал в поездках за границу и на отдых в Одессу или правительственный санаторий, бывал на высоких приемах в Кремле. Понятно, что за многие годы общения я хорошо узнал характер, интересы и привычки покойного.

Говорю об этом потому, что последние годы жизни Святейшего, когда старческая немощь стала проявляться все отчетливей, знание мельчайших подробностей повседневной жизни сослужило мне добрую службу. Характер у Святейшего был строгий, и если учитывать ту огромную ответственность за жизнь всей Русской Церкви, лежавшую на нем, то можно понять, как не просто было иногда решать вопросы повседневной жизни, которые во множестве часто вставали перед ближайшим окружением Патриарха. Поэтому я довольно скоро понял, что если какой-либо вопрос мне не удалось выяснить «по ходу дела», на службе либо в машине, то специально идти на прием к Святейшему ради его разрешения не имело смысла. Святейший не любил подобных «аудиенций», и это заставляло меня наперед продумывать очень многое. Если же я вовремя, «на ходу», ставил эти вопросы, то, как правило, они разрешались быстро и непринужденно.

Здоровье Святейшего стало заметно ослабевать после его поездки в Карловы Бары осенью 1985 года. Проявлялось это в слабости, которую врачи объясняли обострением сахарного диабета.

Уже тогда я стал думать о способе передвижения Святейшего. О коляске он и слышать не хотел, а ноги идти отказывались. Сразу замечу, что так до самой кончины он ни разу не сел в коляску, хотя кроме самодельных кресел на колесиках, сделанных мною в Лавре, были и фирменные, никелированные экземпляры заграничного производства. Выход был один: носить Патриарха в кресле на руках, что и сделали в первый раз в Московской академии на праздновании 75-летия Святейшего.

На людях Святейший шел сам маленькими шажками, поддерживаемый иподиаконами, и это занимало порой много времени, особенно за богослужением. До 1985 года Святейший служил часто, очень любил посещать чтимые московские святыни и престольные праздники. Проповеди его были, как правило, простыми и проникновенными. Всех покоряли его могучий, ясный голос, прекрасный слух и музыкальные способности.

Известно, что в молодые годы, будучи монахом пустыни Святого Духа Параклита при Троице-Сергиевой Лавре, он управлял хорами в московских храмах. Последний раз особенно проникновенно звучал голос Святейшего, когда он на Благовещение в 1988 году сольно пропел в Богоявленском соборе «Архангельский глас...». Был случай, когда перед Великим постом он также солировал в алтаре «Да исправится молитва моя...». Служить он любил, и поэтому физическая немощь, конечно, доставляла ему много неприятностей.

Если первые годы моего иподиаконства я бывал при Святейшем на службах, приемах, в поездках, то последние два с половиной года мне пришлось быть рядом с Патриархом неотлучно. Если я уезжал в Академию на занятия, где преподавал с 1980 года, то меня заменял либо мой брат Феодор, либо второй иподиакон отец Петр.

За здоровьем Святейшего постоянно следили врачи из кремлевской больницы. Они же регулярно направляли Патриарха в подмосковный санаторий, где нам приходилось иногда жить довольно долго. Случалось, что на большие праздники Святейший ехал служить из санатория, как это было и на Благовещение 1988 года.

Последний раз мы находились в санатории осенью 1988 года, приезжали в Москву лишь на день Ангела Святейшего – 9 сентября. Ходил Патриарх плохо, и мы по 3–4 часа сидели с ним в креслах на солнышке у входа в здание. Отдыхающие очень дружелюбно относились к Святейшему, со многими он был лично знаком. Были и такие, которые открыто брали у Святителя благословение и старались говорить с ним на церковные темы. После прошедшего празднования 1000-летия Крещения Руси авторитет Церкви и лично Патриарха заметно возрос.

Неожиданно в первых числах октября 1988 года врачи обнаружили у Патриарха опухоль кишечника и срочным порядком переправили нас в кремлевскую больницу, что на Ленинских горах. Там было сделано полное обследование больного, и поставлен самый мрачный диагноз. Требовалась немедленная операция. На заседание консилиума врачей были вызваны два члена Святейшего Синода, которым министр здравоохранения Чазов сообщил, что без операции Святейший проживет не более шести месяцев, и кончина его может быть мучительной.

Но приближался праздник преподобного Сергия. Святейший настоял, чтобы его отпустили в Лавру на праздник. Из больницы в Загорск машину Патриарха сопровождал автомобиль реанимации. Служить Святейший уже не мог, но приложился к мощам преподобного Сергия и проследовал в свои покои, где молился за праздничными службами, принимал гостей и возглавил официальный прием. Вечером того же дня мы вернулись в Патриархию, где нас ожидали врачи – профессора и академики во главе с министром Чазовым. В корректной форме Святейшему был объявлен диагноз и предложена операция, на что он ответил: «Лучше в гроб. Нет, категорическое нет!». Все мы очень переживали за Святителя, ибо видели, что операцию он может не перенести. Господь умудрил его: отказавшись от операции, он прожил еще более полутора лет и мирно, безболезненно отошел в путь всея земли.

Вскоре Святейший вновь посетил Лавру. В этот раз он приехал на престольный праздник Московской академии и семинарии – день Покрова Богородицы, преподал свое благословение духовным школам и последний раз разделил трапезу вместе с ректором и профессорами.

Еще несколько раз Святейший облачался в полное облачение и участвовал в праздничных богослужениях, пребывая в кресле на своем месте в алтаре собора и лишь на несколько минут поднимаясь и подходя к престолу. Так было на хиротонии наместника Лавры архимандрита Алексия (Кутепова); на всенощном бдении, когда Патриарх последний раз помазывал благословенным елеем молящихся; на Пасху 1989 года он возглавлял пасхальную заутреню и причастился Святых Христовых Тайн за ночной литургией.

Нам было видно, что болезнь прогрессирует, и силы оставляют старца. В марте, Великим постом, когда прошли шесть месяцев, названные врачами, положение здоровья стало действительно критическим. Думаю, не следует особо говорить, что вся Церковь постоянно возносит молитвы о своем Первосвятителе. С тех пор, как Святейший по немощи перестал выезжать в Патриарший собор на богослужения, службы стали регулярно совершаться в Крестовом храме братией Патриаршего дома.

По благословению Патриарха Великим постом 1989 года я был хиротонисан в иеромонаха с возведением в сан игумена в Троице-Сергиевой Лавре. С этого времени я тоже стал совершать литургии в Крестовом храме. Святейший постоянно находился в соседнем зале и таким образом мог молиться за всеми богослужениями. Когда ему стало особенно плохо, мы решили совершить таинство Елеосвящения. Служили собором, горячо молились, и Господь услышал наши молитвы и даровал Патриарху крепость сил еще на один год. По большим праздникам Святейший регулярно причащался Святых Тайн. Он надевал малое облачение и принимал Святые Тайны либо сам, если силы позволяли, либо из рук владыки Алексия. Несколько раз случалось и мне приобщать Святейшего на одре болезни.

На пасхальных днях Святейший окреп настолько, что стал сам выходить на воздух в сад, а однажды я его догнал уже в саду между цветущей сиренью. Мы прошли через двор, мимо гаражей и вошли в парадный подъезд. Скоро о прогулках Святейшего узнали и, воспользовавшись улучшением его здоровья, предложили ему посетить Кремль и зарегистрироваться, как народному депутату. Он не отказался. Чего стоила мне эта поездка, излишне говорить. Святейший дошел лишь только до парадного подъезда Георгиевского зала Кремлевского Дворца, а дальше его пришлось нести на стуле мне и одному сотруднику из охраны Кремля.

Сопровождал нас в этой поездке митрополит Питирим, который много помог по части протокола и прочего. Спаси его, Господи!

Но это был не последний выезд в Кремль. Господь судил Патриарху участвовать еще в праздновании 400-летия Патриаршества на Руси и посетить осенью 1989 года Успенский собор Московского Кремля, где были совершены панихида над гробницами Российских Патриархов и молебен новопрославленным святым: святейшим Иову и Тихону, патриархам Московским и всея Руси. По окончании молебна Святейший поздравил всех с великим торжеством, приложился к раке со святыми останками митрополита Петра и некоторое время находился в алтаре собора перед престолом. Затем иподиаконы пронесли его в специальном кресле вдоль стен собора, поочередно останавливаясь у святых рак святителей Ионы, Гермогена, Иова и Филиппа. На соборной площади Кремля Патриарха ждали многие московские богомольцы. Перед тем как сесть в машину Святейший преподал всем общее благословение.

Вообще осень 1989 года прошла для Святейшего довольно активно. На день своего Ангела (9 сентября) он выезжал в Данилов монастырь, где принимал гостей и дал праздничный обед; в день преподобного Сергия (8 октября) вновь посетил Лавру и последний раз благословил народ с балкона патриарших покоев.

Во время празднования 400-летия Патриаршества трижды посетил Свято-Данилов монастырь: открыл заседание Архиерейского Собора, участвовал в чине канонизации новопрославленных святых, закрыл заседание Собора и в день Покрова Богородицы благословил всех участников торжеств на праздничном приеме.

Вечером 12 октября посетил духовный концерт в концертном зале гостиницы «Россия».

Где бы ни появлялся в эти дни Святейший, москвичи с радостью и со слезами на глазах приветствовали его, сознавая, что может быть последний раз видят Первосвятителя Русской Церкви.

Последней речью-обращением Святейшего было его Рождественское поздравление по ТВ в программе «Добрый вечер, Москва!» и по всесоюзному радио. Голос Святейшего был уже слабым, но он прекрасно сознавал значение его патриаршего слова в эти праздничные и в то же время тревожные дни. Патриарх постоянно находился в курсе всех событий, происходящих в нашей стране, поэтому в Рождественском поздравлении он особо обратился с призывом хранить мир в нашем многонациональном Отечестве.

Наступил 1990 год, последний в жизни Патриарха. Когда силы посещали его, старец с палочкой тихонько ходил по Патриархии. Обычно он доходил один или со мной до Белого зала, молился и целовал образ Пресвятой Богородицы и оставался в зале на несколько часов в кресле возле иконы один. Надо сказать, что одиночество никогда не тяготило его. Монах с 17-ти лет, он привык оставаться один на один с Богом.

Светские люди, посещавшие его, часто не могли его понять, им казалось, что Святейший чем-то озабочен, расстроен, что он «скучает». Но это не так. Многие годы наблюдая за Патриархом, я убедился, что он совершенно спокойно может часами сидеть один на природе, как это бывало в Одессе, и если когда и приглашал знаком сесть рядом с ним, то, как правило, беседы не получалось. Молился ли он про себя, думал ли о чем? Сказать трудно, но разговорчивый посетитель ему мешал, это было видно сразу.

Постепенно он становился все более молчаливым. Последние месяцы говорил односложно. Но я понимал его и так. Если вечером на пожелание ему «спокойной ночи» он не отвечал, то это значило, что он спать еще не собирается и, скорее всего, снова выйдет к столу или пойдет к иконе Богоматери. Как правило, мои догадки подтверждались. Бывало, я слышал «спасибо тебе, спокойной ночи» часа в 2 – 3 и тогда мог идти отдыхать. Но сон часто бежал от него, и тогда он не смыкал глаз до утра. Руки его перебирали четки, постоянно висевшие у изголовья постели. Сердечную заботу о старце проявляли две монахини Мукачевского монастыря Зинаида и Ирина, постоянно находившиеся рядом и часто не смыкавшие очей круглые сутки. Они-то и говорили мне утром, что Святейший сегодня так и не спал.

Утром накрывался завтрак, и мы ждали Патриарха к столу. Последние месяцы кушал он плохо, и скоро его пищей остались лишь два сырых яйца и бульон, хотя на столе всегда было обилие различных деликатесов. Стараясь утешить старца, архиереи постоянно привозили и присылали ему с епархии свежие фрукты и даже заморские яства, которых прежде я никогда не видел. В последний год в декабре и январе из Парижа привозили свежие клубнику и малину. Но все это часто оставалось нетронутым.

Было время, когда Святейший принимал очень много лекарств: в гранулах, порошках, таблетках. Они явно надоели ему.

Примерно за год до кончины он категорически отказался от всех лекарств. Осталась лишь одно средство от диабета, которое я давал ему каждое утро по таблетке после святой воды и антидора. Врачи постоянно продолжали наблюдать его, дедали анализы, собирались на консилиумы, чем доставляли ему немало беспокойства.

Наступил последний Великий пост в жизни Святейшего. Ежедневно на первой неделе Патриархия оглашалась великопостными песнопениями, читался Великий канон св. Андрея Критского. Бывало, Патриарх неукоснительно совершал сам все эти службы. Тысячи москвичей специально приезжали в Богоявленский собор и Троице-Сергиеву Лавру, чтобы услышать великолепное, поражающее до глубины души чтение Великого канона Святейшим отцом. В этом году канон читали клирики Патриаршего Крестового храма.

В среду и пятницу первой седмицы поста до слуха Святейшего доносились серебристые звуки детских голосов, исполнявших за Преждеосвященной Литургией «Да исправится...»

Начиная с этого времени дети воскресной школы при Богоявленском соборе стали регулярно участвовать за богослужениями в Крестовом храме Патриархии. Маленькие мальчики в стихарях пономарили и выходили со свечами, девочки пели за литургией и читали. Все это особенно оживляло богослужение и приносило всем радость. По благословению Святейшего в один из великопостных дней в Крестовом храме был совершен монашеский постриг ближайшего сотрудника Патриарха о. Владимира Шишигина. Совершил постриг архиепископ Алексий (Кутепов), назвав новопостриженного Дионисием.

Первые три недели поста Святейший чувствовал себя сравнительно неплохо, тихонько ходил, подписывал множество документов и наградных грамот к празднику Святой Пасхи. В пятницу, 16 марта, было решено на следующий день выехать в Данилов монастырь и разделить радость праздника в честь преподобного Даниила Московского с братией монастыря.

Вечером в 11 часов я уложил Святейшего в постель и, пожелав хорошего отдыха, напомнил ему о планах завтрашнего дня. Но ночью меня срочно позвали к Святейшему. В час ночи монахиня Зинаида увидела, что Патриарх вновь сидит за столом и его сильно знобит. У него резко поднялась температура, что иногда случалось и раньше, и о поездке, конечно, теперь не могло быть и речи. Ночью я долго сидел у постели, держа его дрожащие руки в своих руках и предчувствуя, что это осложнение есть начало конца. Утром я служил литургию и приобщил Святейшего Святых Христовых Тайн. После этого я дал ему жаропонижающее лекарство и уже не отходил от него.

Температура спала, но сильная слабость осталась, и с этого дня (17 марта) Святейший уже не мог самостоятельно вставать и ходить. Еще несколько дней он кушал сам, но скоро руки его ослабли, и я начал кормить его с ложечки. Дело осложнялось и тем, что надо было подписывать массу поздравлений и наград к празднику Пасхи. Святейший молчал и лишь глазами показывал, что у него еще есть силы и он готов немного поработать. Я клал перед ним документы и следил, как он все более слабеющей рукой ставил свою подпись. Но наступал момент, когда подпись уже нельзя было узнать, и тогда я благодарил Святейшего и предлагал ему отдохнуть и закончить работу в другой раз.

В один из этих дней Святейший последний раз возглавил заседание Священного Синода, на котором митрополит Ювеналий доложил об окончании работ по подготовке канонизации отца Иоанна Кронштадтского. Ближайший Поместный Собор нашей Церкви должен был причислить его к лику святых.

Приближалась Пасха. Общественные организации решили приурочить к этому празднику Неделю милосердия и попросили, чтобы Святейший по телевидению обратился к пастве с призывом активно принять участие в этом благом деле. Помимо меня была подготовлена речь и оговорено время съемок.

Кажется, была уже шестая неделя Великого поста. Я, конечно же, осознавал, что это мероприятие уже не по силам Святейшему, но в глубине сердца надеялся на чудо. Ведь представлялась еще возможность с экрана телевизора, может быть, последний раз, обратиться Патриарху к своей огромной многомиллионной пастве. Поэтому я надел на Святейшего парадную рясу, дорогую панагию и куколь и посадил его в Синодальном зале.

Пригласил корреспондентов и телевидение. Предварительно Святейший кивком головы дал понять, что согласен зачитать речь, которую я вслух несколько раз прочел ему. Включили юпитеры. Заработала камера. Но чуда не произошло. Я видел, как Патриарх сосредоточенно читал речь про себя. Но и это было ему трудно. Скоро он начал глубоко и учащенно дышать, и мне пришлось срочно проводить прессу за дверь.

Прошло Благовещение и Вербное воскресенье. Святейший причастился Святых Христовых Тайн. Наступила Страстная седмица с ежедневными замечательными богослужениями. Забот прибавилось в связи с мироварением, которое совершается, как известно, в первые три дня Страстной седмицы. О всех предстоящих службах было доложено Святейшему, и он, сознавая свою немощь, дал благословение освящать святое миро в Великий Четверг в Богоявленском соборе митрополиту Ювеналию. Тогда же Патриарх изъявил желание пособороваться, для чего на Великий Вторник был приглашен духовник Троице-Сергиевой Лавры архимандрит Кирилл.

Вечером во вторник отец Кирилл поисповедо-вал Святейшего, а потом всех сотрудников Патриархии, после чего было совершено таинство Елеосвящения. Его совершил архиепископ Алексий (Кутепов) в сослужении архимандрита Кирилла и архимандрита Агафодора, настоятеля Крестовых Патриарших церквей.

Святейший Патриарх сидел в Синодальном зале, рядом с храмом, и усердно молился. В Великий Четверг литургия в Крестовом храме совершалась архиерейским чином архиепископом Алексием, который после евхаристического канона прочел положенные молитвы на освящение святого мира. Небольшой сосуд с вновь сваренным миром я поднес к Святейшему Патриарху, и он, как это полагается, осенил его трижды крестным знамением. Сразу же этот сосуд был отвезен священником в Богоявленский собор, где большую часть новосваренного мира освятил митрополит Ювеналий. Миро, освященное Патриархом и митрополитом, было перемешано и запечатано в специальных сосудах для хранения и последующей раздачи по епархиям. Архиепископ Алексий причастил Святейшего Святых Тайн.

Незабываемо торжественно прошло ночное пасхальное богослужение. В нем участвовали дети воскресной школы, для которых были сделаны специальные облегченные хоругви. Патриархия наполнилась удивительно мелодичным звоном переносной звонницы. Пасхальные песнопения перекрывались детскими голосами, радостно восклицавшими: «Воистину Воскресе!» Святейший был слаб и лежал в постели. Все двери были открыты, и поэтому он мог слышать последнюю пасхальную заутреню в своей жизни. Когда мы подошли с ним похристосоваться, он плакал.

В понедельник Светлой седмицы Святейшего пришли поздравить с праздником Пасхи председатель Совета по делам религий Ю. Н. Христораднов со своими заместителями. Секретарь протопресвитер Матфей отслужил краткий молебен и провозгласил многолетие. Дети воскресной школы пропели пасхальные песнопения и получили из рук Патриарха по красному яичку. Из архиереев на поздравлении в Синодальном зале Патриархии присутствовали митрополит Питирим и архиепископ Алексий.

Всю неделю Патриархия оглашалась колокольным звоном и пасхальными песнопениями. Святейший таял на наших глазах. Консилиум врачей констатировал ослабление сердечной деятельности. Анализы были плохие. В одно из посещений врачей прозвучала откровенная фраза: «Патриарх живет только молитвой».

Последние дни я старался подольше быть со Святейшим. Я видел, что ему приятно, когда рядом с ним находится кто-то. Иногда он брал меня за руку и крепко держал, боясь отпустить. Я уходил от него, когда уже видел, что он засыпает. Если меня не было рядом, то монахиня Зинаида и монахиня Ирина постоянно следили за состоянием Святейшего.

Несмотря на большую слабость Патриарха, не было ни одного дня, когда бы он с нашей помощью не поднимался с постели и несколько часов, сколько позволяли силы, проводил в кресле. После неспешной трапезы Святейший мог наблюдать свежую зелень, распускающуюся под окном.

Иногда к нему подходили архиереи, чтобы получить его благословение на труды и сказать ему несколько ласковых слов. Как правило, это был либо митрополит Владимир (Сабодан), управляющий делами Московской Патриархии, либо архиепископ Алексий, председатель Хозяйственного управления, работающий постоянно в соседнем здании и проявляющий особую сыновнюю заботу к престарелому Патриарху.

Мне запомнился один из последних официальных приемов, если его таковым только можно назвать. Святейшего посетил новый епископ нашей Церкви владыка Филарет (Карагодин), бывший его иподиакон, много трудившийся в первые годы патриаршества. Он преподнес Святейшему скромную, но очень чтимую Патриархом «Касперовскую» икону Богоматери. Этот образ стоял на столике перед глазами Святейшего до самой его кончины. Видно было, что Святейшему очень приятно видеть своего бывшего иподиакона в архиерейском достоинстве. Улыбка озарила его лицо, и он даже сказал несколько ласковых слов молодому владыке. В выходной день, 1 мая, за завтраком я понял, что дни Святейшего сочтены. Уже около месяца я кормил его с ложечки преимущественно жидкой пищей. В этот день Святейший глотал с большим трудом, внезапно начинал кашлять. За весь день он смог проглотить несколько ложек бульона, аппетит полностью отсутствовал. На следующий день повторилось то же.

Поздно вечером 2 мая мы решили утром непременно причастить Святейшего. Он выразил свое согласие. Ночью были привезены просфоры из Данилова монастыря. Я не отходил от старца до трех часов ночи, наблюдая, как его тревожный сон (он тяжело дышал) прерывается каждые пятнадцать минут кашлем.

В три часа ночи, видя, что он не спит, я подошел к нему. Глаза его были ясные и радостные. Он приветливо помахал мне рукой, но сделать несколько глотков воды отказался. С трех часов ночи до утра у постели дежурил отец Петр.

В восемь часов утра владыка Алексий начал литургию. Служили поскору. Пели я и архимандрит Никита. Когда мы с владыкой подошли к постели, Святейший очень внимательно смотрел на нас и причастился как-то особенно сосредоточенно. Я приподнял его на подушке и дал несколько глотков теплой воды. Слава Богу, в этот момент кашель не мучил его.

На 3 мая Святейший благословил созвать заседание Священного Синода. Поэтому этот день должен был быть хлопотным. С утра был приготовлен Синодальный зал. Обед, который обычно проходил в присутствии Святейшего, на этот раз решено было провести в другом зале Патриархии.

Сразу после службы я весь ушел в хозяйственные хлопоты: накрывал стол, носил со склада продукты. Синод начал заседание в десять часов утра в соседнем здании, в апартаментах Управляющего делами.

В двенадцать часов я навестил Святейшего. Он лежал спокойно и сосредоточенно смотрел вдаль. Я предложил ему попить чаю, на что он дал согласие. Сделав чай и налив его в специальный поильник (его Святейший сам привез из Карловых Вар как сувенир), я приподнял старца и стал аккуратно поить. Первый глоток он сделал хорошо, но второй вновь вызвал кашель. Еще раз я подошел к Патриарху в два часа дня. Предложил попить. Святейший смотрел так же ясно и сосредоточенно. Он погрозил мне пальцем, и я понял, что пить он не хочет. В пятнадцать часов было назначено начало обеда Священного Синода. Столы были готовы. Но вот меня зовет матушка Ирина и говорит, что надо поправить подушки у Святейшего, требуется его приподнять. Я подошел к нему, предложил немного посидеть, на что он глазами дал согласие. Поправили постель. Учитывая, что Святейший сидит, я вновь предложил ему попить и послал матушку Зинаиду за чаем или бульоном. Я приподнял Святейшего и посадил в стоящее рядом кресло. Мне помогала матушка Ирина.

Я еще держал его, когда вдруг лицо его побледнело, и глаза остановились. Матушка Ирина, почуяв беду, кинулась за доктором. Лечащий врач Святейшего Лариса Николаевна Логинова была в соседней комнате. Еще не сознавая случившегося, я попытался успокоить Святейшего, держа его в своих руках. Он трижды глубоко вздохнул и затих.

Так мирно отошел ко Господу 14-й Патриарх Московский и всея Руси Пимен на девятнадцатом году своего первосвятительского служения. Здесь же, в соседней комнате, был архиепископ Алексий, который сразу же надел епитрахиль и прочел разрешительную молитву над головой почившего. Он же прочитал последование на исход души.

Приехавшая через десять минут специальная реанимационная бригада констатировала смерть.

Вместе с отцом Петром я уложил Святейшего на его одр, и пришедшие члены Священного Синода отслужили первую заупокойную литию над телом почившего, предваряя ее гимном Воскресшему Христу. Многие плакали...

Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего блаженнопочившего Святейшего Патриарха Пимена.

Вечная ему память.

14 мая 1990 г.

Архимандрит Сергий (Соколов)

На масленице позвонил владыка Арсений Истринский и сказал, что есть благословение Святейшего Патриарха Алексия участвовать мне, инспектору Московской Духовной Академии архимандриту Сергию, и эконому Троице-Сергиевой Лавры архимандриту Панкратию в паломнической группе, которая должна побывать на Пасху в Иерусалиме, в Великую Субботу, т. е. быть свидетелями чудесного возгорания Огня на Гробе Господнем и с этим Огнем пройти по местам проповеди святых братьев, равноапостольных Кирилла и Мефодия.

На первой неделе Великого Поста, когда Его Святейшество был в Лавре, от него я узнал подробности предстоящей поездки. На меня возлагалась обязанность духовного окормления группы, состоящей из людей разных профессий и не одинакового духовного уровня, но которые все объединены одной идеей: пронеся Благодатный Огонь по славянским странам, засвидетельствовать этим единство всех православных народов и верность их некогда принятому спасительному учению. Инициатором этого паломничества выступил Международный Фонд Славянской письменности и культуры, включив его в программу празднования Дней славянской письменности, начало которых полагалось праздничным богослужением в Московском Успенском соборе Кремля 24 мая, торжественным крестным ходом на Славянскую площадь к открываемому в этот день памятнику равноапостольным братьям – просветителям славян. В нише постамента памятника перед образом Нерукотворенного Спаса должна быть возжжена неугасимая лампада от привезенного нами Благодатного Огня. Таким образом на наше паломническое путешествие отводился месячный срок – с 24 апреля по 24 мая. За эти дни мы должны были посетить Святую Землю, прилетев туда самолетом, далее уже с Огнем прилететь в Константинополь, а оттуда автобусом проехать через Грецию, Болгарию, Югославию, Венгрию, Чехословакию, Польшу, Украину, Белоруссию, Троице-Сергиеву Лавру и, наконец, внести Огонь в Московский Кремль. Слов нет, поездка предполагалась уникальная, но и трудностей на пути могло возникнуть множество.

У благочестивых православных христиан есть традиция приносить домой после страстной службы Великого Четверга огонек и сохранять его сколько это возможно. Приспособления для этого делают самые разные – от примитивных пакетов и бутылок с отбитым донышком до специальных светильников. Перед нами задача была более сложная – путешествовать с Огнем в течение месяца и, главное, провезти его в самолете, что в общем-то предполагало специальное разрешение, но где и у кого его брать никто не знал. Скоро я понял, что заниматься этим мне предстоит самому.

Светильники. Их помог мне изготовить студент семинарии. Один из них, простейший, я сделал сам за три часа, использовав круглую пластмассовую коробку из-под ладана и вмонтировав внутрь пузыречек из-под вазелина с фитилем. Второй, как мне казалось, более надежный, состоял из двух футляров, входивших один в другой, масло же заливалось во флакон из-под духов и его хватало на трое суток. Один футляр был из плекса – прозрачный с иконой Воскресения Христа, его я позже во время богослужении ставил на престол, второй – внешний, был из пенопласта (год назад в нем была прислана какая-то гуманитарная помощь). Снаружи я оклеил светильники импортной оберточной бумагой желтого цвета с золотым рисунком. После испытания, а для этого я съездил с огнем в Москву и обратно, пришлось кое-где вставить металлические прокладки.

По пути следования с Огнем предполагалось делать визиты патриархам: Иерусалимскому, Константинопольскому, Болгарскому, Сербскому. Я решил, что лучшим подарком для них будет Огонь от Гроба Господня, для чего заказал у мастеров Сергиева Посада, изготавливающих матрешки, специальные светильники, в форме пасхального яйца., расписанные под лампаду. Получились весьма оригинальные сувениры.

Скоро некоторые газеты напечатали информацию о предстоящей поездке и даже поместили схему предполагаемых остановок. Так как святые братья посещали Рим, где папа Адриан благосклонно принял их, благословив совершать богослужение на славянском языке, а после смерти в Риме святого Кирилла рукоположил во епископа Мефодия, – то был разговор о возможности посещения и этого древнего города.

Понятно, что одной из сложных проблем предстоящей поездки был вопрос финансирования. Необычность паломничества была и в том, что сразу же было объявлено о государственном финансировании всего праздника дней Славянской письменности. На «Неугасимую лампаду», – так называлось наше паломничество, выделялось 100 тысяч долларов. Сумма немалая, но и получить ее оказалось не так-то просто. Буквально до последних дней денег этих не было, а когда были подписаны все необходимые документы, – настал уже день отлета. Наличные для карманных расходов в течение всего месяца пришлось брать в долг у родственников, а за обслуживание (гостиница и питание) по всему маршруту взялся «Интурист», выдав нам некие «ваучеры» – бумаги, подтверждающие нашу кредитоспособность. Но эти бумаги не везде «работали», были моменты, когда необходимо было расплачиваться наличными. Все это предстояло нам узнать только потом.

Состав нашей группы был, как я уже сказал, разноликий. Официально группу возглавлял Александр Крутое – бывший депутат Верховного Совета Союза, бывший телекомментатор. Он собрал нас накануне вылета: днем 23 апреля (был Великий Четверг), представил друг другу и предупредил о трудностях, которые, возможно, предстоит встретить в поездке. Научную программу поездки разработал археолог Сергей Алексеевич Беляев, писатель Дмитрий Жуков – сопредседатель Общества русско-сербской дружбы, позаботился о программе пребывания в Югославии, «афганец» Юрий Срывков – поэт, преподаватель Военно-гуманитарной академии, по своей линии обеспечил нам автобус с чехословацким экипажем, который без проблем провез нас по всем странам.

Кроме того была киногруппа студии «Отечество», снимавшая документальный фильм «Всему миру свет», был фотокорреспондент Юрий Ковер, был телеоператор с прекрасной японской камерой Александр Учинин и, наконец, трое представителей из администрации Президента. В поездке должна была участвовать дочь маршала Жукова, но в последний момент она отказалась, и вместо нее в группу вошел известный всему православному миру своими проповедями епископ Василий Родзянко.

Конечно, для нашей группы это было Божие благословение, так как он стал духовным стержнем всей нашей программы. В поездке ему исполнилось семьдесят семь лет, но его бодрости, жизненному опыту и, главное, неиссякаемой духовной энергии могли позавидовать многие из нас. Мне владыка Василий оказал неоценимую услугу, приняв на себя обязанность духовника паломнической группы. Было видно, как для многих из нас исповедь у владыки стала новым откровением благодатной силы Божией. Со своей стороны я лишь предупредил членов группы, что паломничество непременно предполагает исповедь и причащение в святых местах, для чего были розданы каждому «Троицкие листки» с изложением чинопоследова-ния общей исповеди. Все спутники написали и передали мне записки с именами их близких, живых и усопших, что позволило мне поименно поминать их у Гроба Господня и на Святой Горе Афон. По правде сказать, наша группа не всегда напоминала благочестивых паломников, особенно в моменты остановок, когда многие выходили на воздух и затягивались сигаретным дымом. Ну, да все мы не без греха...

Вечером в Великий Четверг, после чтения Двенадцати Евангелий, большинство из нас получили лично благословение Его Святейшества, который, как бы предвидя многие наши трудности, пожелал нам доброго пути и призвал не смущаться, если что-то будет не отвечать нашим запросам и представлениям о паломническом путешествии. Это были мудрые слова!

Отлет группы был назначен на 24 мая, Великую Пятницу Страстной недели по православному календарю. Рано утром мы с архимандритом Панкратием, помолившись у раки святых мощей Преподобного Сергия и взяв благословение у нашего духовника отца Кирилла, на лаврском автомобиле выехали в Шереметьево, по пути в Москве забрали С. А. Беляева. Все прочие отправились в аэропорт от храма Василия Блаженного.

Шереметьево-2. Международный аэропорт. Обычное оформление вылета, заполнение деклараций, таможенный досмотр, взвешивание багажа. Бесплатно каждому пассажиру разрешено провезти 20 кг. За перевес доплата 400 рублей за 1 килограмм. Оформление я прошел первым, попутно спросил, какие документы необходимо иметь для провоза огня, и кто их может дать. Ответили, что этот вопрос надо решать заранее с представителем авиакомпании при участит дипломатических работников наших посольств. Связи ни с кем из них я не имел и не имею. Проблема...

Время идет, а группа никак не может пройти положенное оформление. Наконец появляется Крутов. Оказывается, общий вес багажа превысил норму на 100 кг. Необходимо было сразу заплатить 40 тысяч. Понятно, что таких денег ни у кого нет. Пришлось представителю из администрации Президента отдать в залог свое удостоверение... Но этот «барьер» взят... Посадка на рейс Москва–Каир. Увы, но до Тель-Авива билетов взять не смогли, поэтому впереди выстраиваются новые проблемы.

Летим самолетом «Аэрофлота». Салон полон, места у всех разные. Светильник пришлось поставить под сидение. Становится ясно, что в таких условиях Огонь провезти невозможно.

В Каир прилетели около 2-х часов дня. Встречают работники посольства и частной туристической фирмы, предоставляющей нам гостиницу и автобус до Иерусалима. Отсюда еще 10 часов езды по Синайской пустыне. Но проблема в том, что граница между Египтом и Израилем ночью закрыта. Решаем осмотреть Каир, ночью выехать к границе, чтобы утром ее пересечь как можно быстрее. От границы до Иерусалима 2 часа езды. Если учитывать, что чудесное сошествие Огня происходит где-то около часу дня в Великую Субботу, то можно успеть.

На окраине Каира, по другую сторону Нила, возвышаются всему миру известные пирамида Хеопса и сфинкс. Толпы туристов, наша группа привлекает внимание: мы (духовенство) в форме, с нами телекамера. Большинство из нас отмечают, что находятся как во сне. Трудно осознать, что несколько часов назад ты был в прохладной Москве, а сейчас среди палящих песков (температура около 30°) у египетских пирамид. Владыка Василий вступает в оживленную беседу с каким-то пожилым немцем. Тот говорит, что помнит Россию и ее добрых людей, хотя был он в России давно военнопленным.

Вечером рядом с гостиницей слышим колокольный благовест. Рядом коптский храм. Народу великое множество, все нарядно одеты, идет богослужение Великой Пятницы. Крестный ход с иконой «Положение во гроб Спасителя» сопровождается громким пением. Мелодия ритмичная, в микрофон поют несколько певцов под аккомпанемент бубна. Нас с отцом Панкратием встречают очень дружелюбно, приводят к алтарю, дают в руки кадильницу, и мы кадим икону и престол, на котором стопки белой материи. Ее перекладывают и сбрызгивают благовонными духами, вспоминая положение во гроб тела Христа Спасителя.

Это краткое богослужение оставило в душе особое впечатление. В Великую Пятницу мы сподобились поклониться святой плащанице и почувствовали приближение пасхального торжества. Архитектура этого храма напомнила нам, что возможно именно на его кровле в семидесятых годах было явление Богоматери, о котором писали тогда многие газеты.

Ночной Каир посмотрели, когда поздно вечером ехали на званый ужин в ресторан, где за столом с нами встретились представители посольства, журналисты и гостеприимный хозяин частной фирмы, позаботившейся о нас в этой стране. Он же дал Крутову 300 долларов на такси, чтобы доехать от границы до Иерусалима.

После нескольких часов сна, в 2 часа ночи мы выехали на автобусе в сторону Палестины. Нам предстояло проделать путь, по которому некогда путешествовал израильский народ, возвращаясь из египетского плена с Моисеем. Этим же путем путешествовало и Святое Семейство с Младенцем Иисусом.

Когда рассвело, мы уже ехали по безлюдной песчаной пустыне, кое-где виднелись ветхие хижины бедуинов, паслись стада верблюдов. Около пяти часов утра мы подъехали к паромной переправе через Суэцкий канал. По нему беспрерывно следуют с дистанцией около двух километров океанские суда. Это огромные корабли, которые можно сравнить с многоэтажными домами, медленно скользящими по песчаной пустыне. Канал по ширине, как мне показалось, около пятисот метров, так что при подъезде к нему со стороны пустыни воды не видно. Быстро переправившись на пароме вместе с навьюченными ослами и груженными зеленым тростником грузовиками, мы помчались по Синайскому полуострову. Солнце уже припекало, когда мы подъехали к еще закрытой границе.

Скоро подкатила машина со служащими границы, которые не спеша стали оформлять наши документы. Но вот какая-то неувязка. Египтяне пытаются выяснить, кто из нас мадам Жукова, обозначенная в списках, и почему там нет Родзянко. И, вообще, кто он, и как гражданин Британии попал в нашу паломническую группу? Пришлось все объяснять, а драгоценное время уходило, как вода в песок. Оформление выезда из Египта заняло полтора часа.

Впереди Израиль. Нейтральная зона около двухсот метров, и хотя мы тащили свои чемоданы сами, арабы-грузчики потребовали «бакшиш». За что? Непонятно. Наверное, за пересечение границы. Но спорить было некогда.

Израильские пограничные службы работают четко и слаженно. Чемоданы можно уже не тащить, а везти на спецтележках. Внезапно замечаешь, что окружающая нас только что пустыня вдруг сменилась цветами и зеленью. Ухожен каждый клочок земли. За пограничным пунктом нас ждут три темно-синих «мерседеса», предусмотрительно заказанных для нас частной египетской турфирмой. Но как мы ни спешили, и эта граница отняла у нас час времени. Шел уже двенадцатый час, когда мы стали грузиться на машины.

Но вот к нам подходит молодая пара – австрийцы. Говорят, что отстали от тургруппы и просят подвезти до Тель-Авива. У нас как раз два лишних места, однако наша сугубо мужская компания вдруг заявляет, что «женщина на борту» принесет несчастье. Но благословение владыки Василия не смеет оспаривать никто.

Кортеж из трех «мерседесов» мчит нас в сторону Иерусалима. Время уже час дня, и мы уже опоздали. Но какая-то надежда еще теплится. Стоп. У машины, в которой ехали молодые, прокол в колесе. Меняем его в рекордно быстрое время – пять минут. Мчимся дальше. На перекрестке на Тель-Авив высаживаем молодых. Дорога мне знакома, два года назад, при первом моем посещении Святой Земли, я уже проезжал этими прекрасными трассами среди гор Палестины.

Решаем ехать прямо в Русскую миссию, которая расположена рядом со старым городом в пятнадцати минутах ходьбы от Гроба Господня. Благодатный Огонь возгорелся в этот день за час до нашего приезда, но если бы далее мы и приехали несколькими часами раньше, все равно вряд ли смогли бы попасть в храм на богослужение из-за многотысячной толпы, перекрывающей подход ко Гробу Господню.

Наши монахини, неоднократно бывшие свидетелями сошествия Благодатного Огня, чтобы быть в непосредственной близости от святыни, заранее занимают места в храме. От них мы узнали, что в этом году Огонь сошел быстро, и всполохи под куполом храма, напоминающие разряды статического электричества, появились уже во время крестного хода вокруг Кувуклии.

Так бывает не всегда, иногда Иерусалимский Патриарх остается в пещере Гроба Господня довольно продолжительное время, до тех пор, пока возгорится сама собой вата, разложенная на плите святого Гроба. Этот Огонь мгновенно раздается всем людям, купившим для этого момента специальные пучки свеч. Подобная свечечка, возжжен-ная у Гроба Господня, всегда была и остается лучшим памятным подарком, привозимым со Святой Земли.

Хотя в миссии и знали о нашей паломнической группе «Неугасимая лампада», но каких-либо конкретных распоряжений о нашем приеме не получали, к тому же на праздник ранее нас прибыла паломническая группа из Ставрополя во главе с митрополитом Гедеоном, которая и заняла имеющиеся апартаменты. Но, как говорится, «в тесноте, да не в обиде».

Нам предоставили несколько спален в подвальном этаже, где мы смогли разместиться до того, как найдем гостиницу, хотя сделать это оказалось крайне сложно. Была Великая Суббота, а в субботу, как известно, в Израиле выходной. В Российском посольстве, куда мы позвонили и попросили о помощи, нашему звонку тоже не очень-то обрадовались.

Но все же, к воскресному вечеру гостиница была найдена, и мы перебрались в нее. Переступив порог нашей миссии, мы сразу же отслужили традиционный благодарственный молебен, после чего пошли поклониться Гробу Господню.

Было около шести вечера. В храме еще довольно много паломников, так что в саму Кувуклию мы не попали. Поклонились Плите помазания, подножию Креста на Голгофе, прошли «Крестным путем» по старому городу. Как-то быстро стемнело, и мы долго не могли найти выхода из лабиринта узких улиц старого города. В девять вечера в храме миссии я совершил чин общей исповеди, и владыка Василий, прежде чем прочесть разрешительную молитву, подолгу беседовал с каждым кающимся. После пасхальной полунощницы мы все направились на ночное пасхальное богослужение ко Гробу Господню, намереваясь до этого представиться Его Святейшеству Патриарху Иерусалимскому Диодору.

В Иерусалимской Патриархии празднично и оживленно. Кавасы – представители службы порядка – в специальных золотом расшитых мундирах с кривыми саблями в филигранных ножнах и специальным жезлом (который иногда используется как дубинка). Представляюсь Его Святейшеству и передаю официальное письмо от Святейшего Патриарха Алексия II. Патриарх Диодор тепло приветствует епископа Василия, лично он его знает, но проблема в другом. Владыка Василий представляет Американскую автокефальную церковь, которую не признают ни Константинополь, ни Иерусалим, ни Сербия. Окружение Патриарха Диодора явно не собирается служить с ним совместно, архиереи смотрят довольно мрачно, а мне сказано, что непонятно, как владыка Василий оказался вместе с нами, ибо в сопроводительном письме о нем ничего не говорится. Мы спускаемся торжественной процессией с Патриархом по узким, ступенчатым улицам к храму Гроба. Внезапно служащий Патриархии выхватывает посох из рук Владыки Василия. Понятно, в присутствии Патриарха с посохом прочим архиереям быть не полагается, ибо посох – символ власти, но у владыки Василия больные ноги, в прошлом году был перелом в четырех местах, и ему без опоры – просто беда. Мы с отцом Панкратием подхватываем его под руки и так входим в храм. За ночной службой Патриарху сослужат архиереи иерусалимской церкви и митрополит Гедеон. Выдали облачение и мне с отцом Панкратием. Епископу Василию благословили только причащаться. Крестный ход вокруг Кувуклии, пасхальная заутреня и Литургия конечно же отличаются от традиционной русской пасхальной службы. Иной колорит, иные традиции. Пасху мы почувствовали лишь похристосовавшись с братией афонского монастыря, сослужащей вместе с нами.

После литургии поздравили Его Святейшество, преподнеся ему расписанное красное яйцо и поблагодарили за благословение молиться у Гроба Господня.

В четыре часа утра начальник Русской Духовной миссии архимандрит Никита устроил прием. Кроме гостей и паломников были представители посольства... В шестом часу утра легли отдыхать. В воскресение несколько часов ушло, чтобы найти гостиницу, где нам были забронированы номера. Осматривали старый город. Обедали в миссии, а на ужин договорились поехать в Горненский монастырь, куда матушка игуменья нас любезно пригласила.

В евангельские времена местечко, где ныне расположен монастырь, было самостоятельным селением в земле колена Иудина. Туда поспешно, «со тщанием», путешествовала сама Богородица. Ныне это окраина Иерусалима, куда можно добраться автобусом минут за тридцать. Точного адреса мы не знали, но как только мы вошли в автобус, я услышал женский голос: «Батюшка, садитесь, я за вас заплачу». Пожилая женщина, жившая раньше в России, любезно подсказала нам, как найти монастырь. Было уже темно, когда мы вышли на указанной остановке, где нас уже ждали монахини. Нас приняли по-домашнему тепло, накормили ужином, расспрашивали о России и, наконец, пригласили на ночную службу ко Гробу Господню... Пришли мы за час до богослужения. Народу мало. Тишина. Можно было неспешно помолиться и приложиться ко всем святыням. В эту ночь мы возжгли свои светильники от Благодатного Огня, который с Божией помощью довезли до России. Богослужение совершал митрополит Гедеон с паломниками, пели наши монахини. Вернулись в гостиницу в 4 утра. Наутро был заказан автобус, чтобы посетить Вифлеем, храм у гроба Богородицы, гору Елеон и другие святые места.

Особенно отрадно вспомнить посещение обители святой Марии Магдалины, принадлежащей Зарубежной Церкви. Попасть туда можно не всегда. Когда накануне пытался это сделать митрополит Гедеон, то ворота остались закрытыми. Мы позвонили. Открыл привратник, и вдруг раздался колокольный праздничный звон. Поднялись вверх по горе к храму, построенному в классическом русском стиле. Храм пустой, все вышли на пасхальный крестный ход. Справа и слева от алтаря две белые мраморные гробницы. Это места погребения только что канонизированных Русской Церковью мучениц за веру Великой Княгини Елизаветы и ее келейницы монахини Варвары. Мы молимся у святых мощей, поклоняемся и лобызаем их. Присоединяемся к крестному ходу. Народу немного, монахини в белых апостольниках. В такой форме запечатлена на фотографиях Великая Княгиня, такой ее теперь пишут и на иконах. Представляемся священнику и игуменье. Рассказываем о своей миссии. Узнаем, что одна из молодых послушниц недавно прибыла из Москвы. Спросил ее, почему же выбрала эту обитель, а не Горненскую. Улыбается и молчит...

На завтра, вторник Светлой седмицы, взяты билеты на самолет Тель-Авив – Стамбул. Надо готовиться к этому перелету. Заезжаю в миссию, беру весы, чтобы взвесить весь багаж, перевеса быть не должно. Все остальное постараемся взять с собой на борт как ручную кладь.

Вернувшись в номера, узнаем, что принимающая нас здесь фирма «Унитурс» оплатила наш ночлег и завтрак. Об обеде и ужине мы спрашивали, но плохое знание английского языка сыграло с нами злую шутку. Поняв, что обеда и ужина нет, мы в этот последний день питались консервами и сухарями, захваченными из Москвы.

С багажом пришлось возиться до 3-х ночи. Результат: то, что пойдет в багаж:, не превышает положенной нормы, но то, что мы собираемся провезти как ручную кладь и рассовали по мягким сумкам, намного больше самого багажа. Чувствую, что с этим будет проблема, но проблем, как оказалось на следующий день, было столько, что багажный вопрос оказался самым незначительным...

...Утро. Быстро, но плотно завтракаем (шведский стол) и собираемся грузиться в автобус. Администрация гостиницы вежливо напоминает нам, что надо бы заплатить за вчерашний обед и ужин. Он ждал нас на столе, но мы не соизволили явиться. Вот это пассаж! Заплатить необходимо всего-то 300 долларов.

«Но мы же не ели, это какое-то недоразумение». «Нет, – отвечают, – вы заказали обед и ужин, и теперь надо за все это заплатить». Что тут началось! Время уходит, кому платить? Из каких средств? Предупреждают, что если мы не заплатим, ликвидируют наши билеты на самолет (брала их та же фирма) и сдадут нас в полицию. Скандал! Пришлось платить. Скинулись, кто сколько может. Владыка и я дали по 100 долларов.

Едем в аэропорт Тель-Авива. Все нервничают. Огонь везем в двух светильниках. Приехали за два часа до отлета. Выхожу из автобуса, и у меня тухнет светильник – расплавилась пластмассовая пробка и провалился фитиль. Пришлось здесь же на асфальте у стены аэровокзала буквально зубами выдирать расплавленную пластмассу, оставлять один металл. Ремонт занял минут пятнадцать. Вновь горят оба фонаря.

В аэропорту приятная встреча. Домой улетает паломническая группа митрополита Гедеона, ее провожают игуменья Георгия и сотрудники миссии. Передаю им весы, которые не успели завезти в миссию.

Стоим в очереди на оформление отлета. Первый «барьер» – служба безопасности Израиля, «секъюрити». Доскональная проверка документов, знакомство с отлетающими. Цель приезда? Что покупали? Не поручал ли кто провезти чужие вещи? После устного опроса просят вскрыть чемоданы. Все тщательно проверяется, боятся террористов, бомб и тому подобного.

Видим, что служба безопасности в замешательстве. Оказывается, вновь вопрос о владыке Василии, почему он в документах и авиабилетах обозначен, как мадам Жукова, и прочее и прочее. Пришлось звонить в посольство, просить переоформить авиабилет. На одного владыку «ушел» час времени. У меня же в голове одна мысль, как провезти Огонь? Службе безопасности я не сказал ничего, а они не спросили. Днем огня не видно, а светильники мы держим в руках.

«Барьер» второй. Начинаем оформлять документы на вылет. Нас спрашивают, где наши визы на Турцию. Их нет. В Москве говорили, что с визами в Турции просто, на границе платишь 10 долларов, и проходи. Но это говорили в Москве, а в Израиле думают иначе. Без виз нас выпускать не хотят, нет гарантии, что нас Турция примет, а не отправит назад. После долгих и бесконечных консультаций с посольством и авиакомпанией нам предлагают дать подписку о том, что в случае отказа со стороны Турции каждый из нас обязуется выплатить штраф три тысячи долларов. Конечно же, мы соглашаемся, только бы разрешить это недоразумение, а денег у нас все равно нет.

Наконец, нам предлагают сдать багаж и получить посадочные талоны. Отправленный с багажом груз – это лишь треть всего веса, а остальное висит на нас, похожих на навьюченных верблюдов. Служащие авиакомпании требуют, чтобы мы сдали свои тюки, с такими вещами в салон самолета не пускают. Но мы твердим, что это ручная кладь и если мы это все сдадим, будет перевес, а денег на оплату его нет.

Давно уже прошло время вылета нашего рейса. Командир корабля – турок – смотрит на нас с нескрываемым раздражением. График оформления полетов нарушен. Образовалась пробка. Наконец, мы настолько всем надоели, что нам разрешают не платить за перевес багажа, забирают весь наш груз и торопят побыстрее пройти паспортный контроль и улететь.

Паспортный контроль и спецпроверка – это последний «барьер». Здесь тоже свои особенности и сложности. При въезде в страну обыкновенно заполняется декларация, которую следует предъявить в момент выезда. Некоторые из нас впервые об этом слышат. Кто-то декларацию выкинул, у кого-то она осталась в багаже. Необходимо все это заполнять заново, а самолет уже более чем на час запоздал с вылетом.

...Подхожу к спецконтролю. Предлагают просветить мой дипломат и светильник спецаппаратом. Ставлю его на транспортер. Служащий смотрит на экран и, указывая на светильник, спрашивает, что это? Огонь он почему-то не видит. Я показываю на небо и говорю, что это Святыня, Благодать. Говорю, естественно, по-русски. Конечно, он ничего не понимает, но времени на выяснение уже нет. Жестом показывает – проходите. Архимандрит Панкратий свой светильник (он поменьше) вообще пронес в руках.

Буквально бегом направляемся к самолету. В салоне «Боинга» просторно, есть свободные места. Удобно располагаемся, и даже не верится, что мы пронесли Благодатный Огонь. После взлета выясняем, что у нас есть потери: С. А. Беляев не находит своей сумки с импортным фотоаппаратом. Скорее всего, ее украли в последний момент, когда была спешка при посадке на самолет. С борта посылаем просьбу нашедшему аппарат: прислать его с очередным рейсом в Стамбул, хотя понимаем, что это нереально...

За последние годы, после прихода к власти демократического правительства, в Турции произошли большие перемены. Вопрос с визами решается действительно чрезвычайно просто. Плати десять долларов и проходи. Это позволяет приезжать в Стамбул многим тысячам наших сограждан «делать бизнес». В Константинополе буквально на каждом шагу можно слышать русскую речь. Как правило, наши люди крайне озабочены и даже раздражены. Понимаем, что не от хорошей жизни пустились они вот так – на автобусах, без денег в далекие страны. С откровенной завистью смотрят они на нас – паломников, живущих в гостиницах и питающихся в ресторанах...

В Константинополе нас встретил сотрудник российского консульства и гид «Интуриста». Здесь нас ждал посол России, по случаю оказавшийся в Стамбуле, и был извещен о нашей группе Вселенский Патриарх. «Интурист» готов обсудить программу пребывания в Турции. Но у нас новая проблема: мы не видим обещанного нам чехами автобуса, который должен нас везти далее по всему маршруту.

Поселившись в гостинице «Вир Бей», которая некоторым из нас показалась бедноватой, едем в генеральное консульство на встречу с послом Чернышевым. Рассказываем о нашей поездке, нас угощают прекрасным душистым чаем. Генеральный консул и его супруга оказали нам исключительное внимание: предоставили бесплатно телефон для переговоров с Москвой и Прагой, дали распоряжение заняться оформлением виз в Грецию, подсказали, что в Константинополе есть русскоязычный приход и что его непременно надо посетить. Здесь же в консульстве к владыке Василию обратилась с просьбой о духовном окормлении православная семья дипломата, и владыка несколько раз принимал их в гостинице.

Созвонившись с Прагой, узнали, что автобус наш сломался в дороге и что срочно посылают другой. Но из-за этой неполадки в Константинополе пришлось пробыть на двое суток дольше запланированного. Следующий день мы посвятили осмотру достопримечательностей Царьграда. Автобус «Интуриста» провез нас вдоль «Золотого рога», поднял на самую высокую точку города, откуда мы долго любовались панорамой. К слову сказать, погода на протяжении всей поездки была прекрасная, дождливым оказался лишь один день, когда мы были на Украине.

С особым благоговением мы посетили Влахернский храм, где в X веке было явление знамения Покрова Богоматери. Храм бедный, нас встретил лишь привратник и напоил водой из источника, находящегося внутри храма. Мы пропели величание и тропарь праздника Покрова. При посещении древних храмов-музеев с бесценными фресками и мозаиками постоянно возникала проблема с нашей телекамерой. Снимать разрешается только на любительскую аппаратуру, нашу же камеру не пускали, чем доставляли нам немалое огорчение. Так было и при посещении Великой Софии. Посещение музеев – дорогое удовольствие, платить приходилось наличными. Нагулявшись по городу, мы собирались к назначенному часу в ресторан, молились и аппетитно трапезовали, особенно вкусным в Константинополе был пышный, как вата, белый хлеб. На третий день нам был назначен прием у Вселенского Патриарха. Всеблаженнейший Патриарх Варфоломей принял нас в 11 часов в своем кабинете. Предварительно мы прошли по патриархии и осмотрели залы. Представив Его Святейшеству членов паломнической группы и пропев «Христос Воскресе», мы вручили Патриарху сувенирное яйцо с Огнем от Гроба Господня и памятные медали. Рассказав о нашем путешествии, попросили благословения на посещение Святой Горы Афон.

Благосклонно встретил Вселенский Патриарх и владыку Василия, что сразу сняло известное напряжение. Через владыку главе Американской церкви митрополиту Феодосию было передано приглашение посетить Вселенского Патриарха. Владыка Василий сразу же послал факс, что, между прочим, делал потом постоянно из многих пунктов нашей поездки.

Четвертый день мы посвятили посещению могил русских воинов в Гелиболу (или Гелиополь). Местечко это находится на берегу Мраморного моря примерно в 250 километрах от Константинополя и печально известно как последняя стоянка войск Врангеля. Когда волна беженцев и отступающих белогвардейских войск достигла Турции, то в Царьграде разрешили сойти с кораблей только женщинам и детям, а военных отправили дальше. Их высадили здесь, на пустынном берегу, где был разбит лагерь. Это поселение стало для многих последним пристанищем в этой жизни. Некоторое время до второй мировой войны здесь было русское кладбище, но сейчас мы не нашли ни одного креста, ни даже холмика.

Приехав в Гелиболу во второй половине дня, мы довольно быстро нашли место возможного захоронения наших воинов – рядом с мусульманским кладбищем. Местные жители привели нас к девяностолетней старушке, которая оказалась очень бодрая и с прекрасной памятью. Она рассказала нам о русских поселенцах, мирно живших здесь в дни ее юности. На месте бывшего кладбища, где сейчас разбит яблоневый сад и земля постепенно застраивается домами, мы отслужили панихиду по пасхальному чину. Поклонившись праху наших соотечественников, мы направились в небольшой ресторан в местном порту обедать. У причала стоял сухогруз под украинским флагом и загружался пшеницей... На обратном пути в Стамбул запомнилось лишь то, что шесть раз нас останавливала дорожная полиция и требовала платить «бакшиш». Вернулись поздно. Дали водителю «сувенир» – бутылку «Столичной». Из-за отсутствия автобуса нам пришлось задержаться еще на одни сутки в Турции, для чего пришлось сменить гостиницу. Здесь это очень просто, гостиницы в центре города через каждые сто метров. Позвонили администратору, и за полчаса носильщики перенесли наши вещи в другое здание. Эта гостиница побогаче, стоимость номера 60 долларов в сутки.

Вечером этого дня прибыл автобус. «Кароса» – чешская марка, есть кондиционер, сорок с лишним мест, так что размещаемся свободно... Только накануне отъезда разрешился вопрос с визами в Грецию, пришлось каждому заплатить по 28 долларов.

Утром, прежде чем покинуть Стамбул, заезжаем в русскоязычный приход. Окормляется он болгарским священником, находится в юрисдикции Вселенского Патриарха. Провожает нас туда супруга генерального консула, это рядом с портом в здании бывшего афонского Андреевского подворья. Ужасная беднота, обшарпанные лестницы, храм на пятом этаже городской многоэтажки. Нас встречают ветхие старички и сотрудники консульства. Славим Воскресение Христа – поем Пасху, возжигаем от Огня свечи, раздаем иконочки, освященные на Гробе Господнем. Приход малочисленный и явно бедствует, но нас крайне растрогал тот живой интерес к судьбе сегодняшней России и даже вопрос, как приход может послать страждущим соотечественникам помощь. Видя их бедность, понимаешь, что это проявление подлинно христианского нестяжания и чувства братства. Помолившись перед дорогой, направляемся в сторону греческой границы...

Переезд до Салоников был утомительным. К гостинице подъехали в час ночи. Нас встретил жизнерадостный сотрудник посольства Борис Иванович и предложил четкую программу. Рано утром следовало выехать на Афон, это от Салоников 96 км на автобусе до Уранополиса, а далее на катере, отплывающем в 9 утра до Русского Пантелеи-монова монастыря. За визы на Святую Гору надо тоже платить, поэтому поехали не все, всего 6 человек, вместе с сотрудником посольства, он же переводчик.

В Уранополисе женщин на катер уже не пускают. Плыли сугубо мужской компанией, много монахов, насельников монастырей, их здесь возят бесплатно. Для женщин и прочих туристов, желающих хоть издалека посмотреть Святую Гору, курсирует специальный катер, который шел рядом с нами, не приставая к берегу. Около часу дня сошли на пристани Русского Пантелеимонова монастыря. Нас радушно встретил старец-игумен архимандрит Иеремия. Братия устроили торжественную встречу у святых ворот обители. Почти все лица знакомые, это бывшие насельники Троице-Сергиевой Лавры, Данилова и Псково-Печерского монастыря. Есть что вспомнить, о чем поговорить. Осматривая монастырь, возжигаем свечи от Огня у святых мощей и чудотворных икон. После трапезы садимся в монастырский «газик», и отец Корнилий везет нас в управление святой Афонской Горы – Прет. Получаем назад паспорта, взятые на катере, платим за визы. Поклоняемся чудотворной иконе «Достойно есть». Едем далее к Иверской иконе Богоматери. Правда, сказать «едем» можно лишь условно. Передвижение это запомнится на многие годы. Дороги, в нашем европейском смысле, на Афоне нет, это горная каменистая тропа. Хотя мы и в автомобиле, но впечатление, что нас везет какое-то животное, хотя в седле, наверное, бросало бы даже меньше.

Как ни странно, Огонь в светильниках на Афоне ни разу не погас, хотя кидало нас из стороны в сторону довольно изрядно. На ужин нас пригласил иеромонах Николай – представитель Пантелеимонова монастыря в Прете. Истинно русское гостеприимство: угощал жареной картошкой, рыбными консервами и поил монастырским красным сухим вином.

Во время ужина позвонил телефон. Звонили из посольства в Афинах и сообщили, что архимандрит Сергий должен быть 6 мая, т. е. через два дня, в Риме с Благодатным Огнем на открытии мемориальной доски у места погребения святого равноапостольного Кирилла. Билеты уже заказаны, надо было лететь.

На следующий день мы служили Литургию. Богослужение началось в 3 часа ночи. Уставное афонское богослужение, без сокращений, неспешно поет братия на два клироса. За Литургией владыка сказал проповедь. Утром за трапезой мы рассказали братии о новостях на Родине, попросили молитв. Осмотрели библиотеку, колокольню. В 12 часов отплыли назад.

В Салониках, приготовив все необходимое для поездки в Рим, я остался в номере – был сильно простужен и поэтому не мог участвовать в местной программе.

6 мая рано утром Борис Иванович проводил меня до аэропорта. Предстояло два перелета: до Афин, а уж оттуда в Рим. Первый перелет – это внутренний рейс, и строгого контроля не было. Огонь я пронес в руках, никому ничего не говоря. В Афинах меня ждал работник посольства, который, вручая мне билет до Рима, сказал, что до отлета остается еще четыре часа и молено проехаться по городу и ознакомиться с древним Акрополем, что я с удовольствием и сделал. Вернувшись в аэропорт за полтора часа до вылета, начали оформлять документы.

Здесь снова проблема. У меня нет визы в Италию. Пытались было оформить транзитную, но ничего не вышло. Запросили «добро» на мой прилет у итальянской полиции и получили через факс отказ. Позвонили в посольство и подключили к нашей проблеме высокие инстанции. Не знаю, что ими предпринималось, но только за одну минуту до вылета (рейс, естественно, был задержан) меня спешным порядком провели без всякой проверки в самолет...

И вот лечу в первом салоне самолета рядом с дипломатами. Здесь большинство кресел пустует. Замечаю, что Огонь начинает меркнуть и вот-вот погаснет. Придется рисковать. Достаю из дипломата свечки, зажигаю, закрепляю перед собой на столике, доливаю масла, оправляю фитиль. Только успел спрятать Огонь в светильник, как подбегает стюардесса, что-то говорит, жестикулирует. Пригласила командира корабля, но я показал им на икону и дал понять, что все, что я делал, – необходимая для меня молитва. Кажется, я их убедил...

В Риме меня встречают работники посольства и сразу без пограничных формальностей проводят к машине. Как потом выяснилось, мне сделали пропуск в Рим на 46 часов. Сразу по приезде на территорию нашего посольства, в самом центре Рима, в десяти минутах ходьбы от Ватикана, я встретился с послом России при Ватикане Юрием Карповым.

Мы оговорили с ним последование открытия и освящения памятной доски, выполненной нашим талантливым скульптором Вячеславом Клыковым. Доска представляла собой прекрасный барельефный образ святых братьев, установленный в крипте храма святого Климента Римского, где была могила святого Кирилла. Там мы увидели много мемориальных досок почти от всех славянских народов.

За то время, что я был в Риме, наша группа добралась до Софии и осуществила запланированную болгарскую программу. Поздно вечером 8 мая в аэропорту Софии я присоединился к группе, и мы поехали в Югославию. В Белград прибыли, когда уже рассвело. На отдых оставалось часа два, так как 9 мая с утра начиналась югославская программа. Был День Победы, и первое, что было в программе, – возложение цветов на могилах павших воинов и посещение Белградского кладбища. В торжественной церемонии участвовали российский посол, белградские власти, настоятель нашего подворья протоиерей Василий Тарасьев. Играл военный оркестр. На кладбище мы пропели заупокойную литию на могилах митрополита Антония Храповицкого и также деда епископа Василия Родзянко.

В одиннадцать утра состоялся прием у Сербского Патриарха Павла. Патриарх принял нас с любовью, пригласил послужить с ним на следующий воскресный день Литургию. Очень благодарил за привезенный Огонь. Мы уже собирались уходить, когда он вновь вышел к нам с лампадой из келий и попросил снова возжечь ее. Было видно, как дорога ему эта святыня.

После пресс-конференции в Российском посольстве, которую потом многократно передавали по телевидению, мы провели субботний вечер в подворье у отца Василия, где нас угостили пасхальным куличом, и молились за всенощным бдением. Литургию мы служили в храме святого Саввы в центре Белграда. Рядом возводится грандиозный собор в честь этого лее святого, покровителя Сербии. . Ровно четыреста лет назад в этот день здесь были сожжены его святые мощи турецкими властями. Но этот акт вандализма только увеличил почитание святого Саввы в Сербии, и с тех пор национальное самосознание сербского народа неразрывно связано с православной верой и именем святого Саввы. После Литургии был совершен крестный ход в строящийся собор, где состоялся особый молебен с чином освящения калача.

После праздничного приема во второй половине дня отправились в город Вршац, где посетили женский монастырь и участвовали в заседании Учредительного собрания регионального отделения Общества сербско-русской дружбы. Посетили мы также местного епископа Афанасия Ефтовича. Следующий день оказался насыщен официальными встречами: с министром по делам религий, с российским послом Г. С. Шишкиным; обед на Бо-тичеевой вилле у министра культуры Джукича. Вечером была дружеская встреча с представителями творческой интеллигенции Белграда. 12 мая, уезжая из Белграда в Будапешт, епископ Василий решил по пути посетить места своего давнего служения, где он около четырнадцати лет нес пастырское послушание. По пути мы заехали в Сремские Карловцы, посетили там семинарию. На обед нас ждал в своей епархии епископ Иеремия, которого младенцем окрестил владыка Василий на своем приходе.

Эта остановка в городе Новый Сад тоже заняла немало времени, так как после обеда наши решили потратить оставшиеся югославские деньги. Здесь возник крупный спор. Некоторые вдруг решили, что нам следует обязательно посетить «голубые береты» – войска ООН, в которые вошли рязанские воинские формирования. Но ведь это район боевых действий, – возражали другие. У нас нет туда ни пропуска, ни договоренности с местными властями и с нашим посольством. Спорили шумно. Наконец, благоразумие взяло верх, и решили ехать в приход, где служил владыка Василий.

Путешествие этого дня было утомительным, и в Будапешт прибыли в первом часу ночи. Расположились в шикарной гостинице «Короне». В номерах, открывающихся магнитными карточками, всех ждал холодный ужин... День, проведенный в Будапеште, запомнился мне посещением православного прихода отца Фереза Берке, осмотром города с крутого холма, приемом в нашем посольстве, где угощали чаем и русскими пирогами. Посол распорядился полностью заправить наш автобус, что также было немаловажно. Весь следующий день мы снова «на колесах». К вечеру приехали в Братиславу – древнюю столицу Словакии. Здесь в епископском сане подвизался святой Мефодий, проповедовал слово Божие, насаждал славянскую грамоту. Точного места его погребения никто не знает, но в земле этой свято чтят память равноапостольных братьев.

В этом мы убедились на следующий день, посетив местного католического епископа в г. Нитра, где видели замечательный памятник равноапостольным просветителям славян, возжгли лампаду перед мощами св. Кирилла. Во время приема мы высказали епископу свою озабоченность непрекращающейся напряженностью между православными и католиками, которая в Югославии приняла форму религиозной войны.

В Братиславе весьма трогательной была встреча с местным православным приходом. Владыка Василий сказал проповедь и благословил всех иконочками, освященными в Иерусалиме. У некоторых членов прихода получение Благодатного Огня вызвало слезы радости, от волнения они не могли ничего сказать и плакали. В Братиславе, как и в других городах, координации нашей поездки помогали работники консульства. Хотя святые братья не были в Польше, мы решили посетить и эту славянскую страну. 16 мая днем мы прибыли в Краков. Возложив венок памятнику русских воинов и пропев «Вечную память», молились за всенощным бдением в православном храме. На воскресную литургию 17 мая собралось довольно много народа: о нашем путешествии здесь знали и ждали Благодатный Огонь. Запомнились нарядные дети, за этой службой впервые проходившие таинство исповеди. В верующих семьях Польши этот день стараются отметить так, чтобы он запомнился детишкам надолго. Причащал детей владыка Василий. В этот же день мы поехали дальше, чтобы переночевать у границы в городе Перемышле.

18 мая утром мы въезжали на Украину. День был дождливый, но более всего нас удручали дороги. После европейских трасс пришлось резко снизить скорость. Ухабы были такие, что на них начали тухнуть то один, то другой светильник. Приходилось останавливаться и зажигать. На «нашей» границе с владыки Василия взяли 15 долларов за транзитный проезд через Украину. Хорошо еще, что 15, а то намеревались взять 50. Часов до трех добирались до Львова. Церковная обстановка на Украине напряженная, и мы решили проехать ее как можно быстрей. Во Львове не без труда нашли православный храм, правда в него нас пустили не сразу, чувствовалось опасение прихожан: «а вдруг захватят».

Совершенно случайно вышли к памятнику Ивана Федорова – первопечатника. Возложили цветы – шикарные букеты, сохранившиеся еще от Кракова. Пообедать во Львове не смогли – все за купоны, зато на пути в Почаев остановились около придорожного кафе и перекусили по-дорожному. Цены большие, благо, продавали за рубли.

Около семи вечера подъехали к Почаевской Лавре. О нашем возможном прибытии знали. Я сразу прошел в алтарь подземного храма, служил владыка Иаков, собирался как раз выходить на акафист преподобному Иову. Был день памяти Иова Многострадального. Поставил Огонь на престол, возжег от него свечи. Во дворе монастыря владыку Василия и архимандрита Панкратия встретили учащиеся Духовного училища.

Было большое воодушевление. Пели Пасхальные песнопения. После всенощной, за которой владыка Василий рассказал верующим о нашей поездке, епископ Иаков устроил ужин. Ночевали в монастырских келиях. Утром, приложившись к святыням Почаевской Лавры и позавтракав, спешно тронулись далее. По пути в Киев заехали в г. Кременец к епископу Сергию. Здесь женская обитель. Везде идут восстановительные работы. Для верующих г. Кременец наше посещение имело, как отметил владыка Сергий, исключительное духовное значение. Православным на Украине сейчас приходится сложно.

Я попросил владыку Сергия связаться по телефону с Киево-Печерской Лаврой и оговорить момент встречи и ужин. Наместником там мой давний знакомый архимандрит Питирим. Это много облегчило наше посещение Киева.

Киево-Печерская Лавра встречала Благодатный Огонь крестным ходом в святых вратах. Изумительно мелодично звучат массивные колокола. Молебен. Говорю слово. Следуем с пением по монастырю в семинарский храм. Везде возжигаем свечи и лампады. В Лавре пробыли до 8 вечера и срочно выехали в сторону Белоруссии. На границе обещана торжественная встреча.

На территорию Гомельской области Белоруссии въехали в полночь. Темнота. Кругом лес. Нас встречают с хлебом-солью девушки в национальных одеждах, хор в бархатных платьях поет духовные песнопения. Слепят юпитеры. Все фиксируется на пленку... Ночуем в Гомеле. Утром по программе богослужение и посещение мэра города. У храма встречает епископ Аристарх, бывший насельник Троице-Сергиевой Лавры, мой большой друг. Много лет вместе с ним мы несли послушание у покойного Святейшего Патриарха Пимена. Возжигаем свечи в руках молящихся, после литургии вместе идем в горисполком. На стене в кабинете мэра карта радиоактивного загрязнения. Самое большое «грязное пятно» на Гомельской области. Разговор идет в минорных тонах, продолжаем тему прекрасной проповеди владыки Василия об адском огне, являющем плоды дел грешных людей, и противопоставляем атомному огню Благодатный Огонь от Гроба Господня – свидетельство любви и Промысла Божия о мире.

Еще в Почаеве меня предупредил по телефону митрополит Филарет, что в Минске он готовит торжественную встречу паломнической группы с Благодатным Огнем, и просил быть точно к шести вечера. Сделать это было просто, так как по Белоруссии нас постоянно сопровождала машина ГАИ, и они все время по рации держали связь с Минском. Нам везде давали «зеленый свет».

В Минске на площади Освобождения тысячи народу. На небольшой трибуне председатель Верховного Совета Белоруссии В. Шушкевич с министром культуры в окружении творческой интеллигенции. Обращаюсь с кратким словом. Громкоговоритель разносит эхо по всей площади. После кратких речей В. Шушкевича и митрополита начинается Крестный ход через центр города к кафедральному собору. Звучат духовные концерты – их исполняют на перекрестках улиц хоры консерватории, радио и телевидения... Крестный ход сопровождает радиомашина с записью колокольного звона и пасхальных песнопений. Впереди духовенства в национальных костюмах идут дети с букетами цветов. На улице у собора служится пасхальная вечерня. Во время пения «Свете тихий...» входим в собор и возжигаем приготовленные лампады и сотни свечей...

После богослужения видно, как народ по улицам города в самодельных светильниках уносит дорогой огонек себе домой. Завершилось торжество праздничным ужином...

На следующее утро митрополит Филарет принял нашу группу в своей резиденции, где мы также возжгли свечи в крестовом храме. Воспользовавшись возможностью, созвонился с митрополитом Кириллом, договорились о встрече Огня в Смоленске, взял благословение послужить в соборе. Был уже канун святителя Николая. Покидая гостеприимную Белоруссию, сделали остановку в Орше, где встретились с епископом Димитрием.

На границе Смоленской области встречал русский народный хор в национальных костюмах с хлебом-солью и гармошкой. В Смоленск приехали поздно, всенощная уже кончилась. Возжгли лампаду у чтимой Смоленской иконы Богоматери. На ночь разместились в городской гостинице.

Смоленский кафедральный собор, где мы служили и молились на праздник святителя Николая, известен своей помпезностью и внушительными размерами. Прекрасно пел архиерейский хор. Обратил внимание на большую группу детей с воспитательницей. Объяснили, что это целый класс пришел на исповедь. Исповедь, естественно, была общая, а меня попросили причащать в правом приделе. Классная наставница, в джинсовом костюме и брюках, выстраивала детей в цепочку и «руководила»... Лишь некоторые дети, буквально три-пять человек, подходили к святой чаше с должным благоговением. Для остальных это, очевидно, ассоциировалось с очередным массовым мероприятием. Будет ли духовная польза от подобного посещения храма? Сомневаюсь. Сама «классная дама» к чаше не подошла. После литургии в соборном доме был праздничный обед, на котором археолог Сергей Алексеевич Беляев подробно рассказал об обретении мощей Святейшего Патриарха Тихона. Он принимал самое активное участие в этом торжестве нашей Церкви и на протяжении всего нашего маршрута с удовольствием делился радостными воспоминаниями со всеми интересующимися. После трапезы выехали в сторону Москвы.

Было 8 часов вечера, когда мы подъезжали к стенам древнего Донского монастыря. В святых вратах многочисленные встречающие с хоругвями, иконами, свечами. Проследовали сразу в Большой Собор к раке с мощами святителя Тихона. Зажгли лампады, свечи. Вновь и вновь приходится кратко рассказывать о проделанном паломничестве...

Эту ночь все ночевали дома, а на следующий день после полудня выехали от московской гостиницы «Космос» в Троице-Сергиеву Лавру. Время позволяло, и мы посетили по пути Радонеж. В четыре часа дня была устроена торжественная встреча Благодатного Огня на площади перед Лаврой. После небольшого приветствия проходим сразу в Троицкий Собор ко святым мощам Преподобного Сергия. Служу молебен и возжигаю одну из лампад у раки Преподобного. Братия монастыря с отцом Панкратием несут Огонь по келиям, а я со студентами со своим светильником иду в Академию.

24 мая, в праздник святых равноапостольных Кирилла и Мефодия, рано утром выезжаем в Москву. При въезде в столицу у храма святых мучеников Адриана и Наталии многочисленные молящиеся с причтом вышли встретить Благодатный Огонь. Останавливаемся и зажигаем фонарь во главе Крестного хода.

В Кремль, где в Успенском соборе будет совершена божественная Литургия Святейшим Патриархом, входим под звон колоколов Ивана Великого через Троицкие ворота. Здесь паломников встречают с иконой святых Кирилла и Мефодия устроители торжеств. Среди них скульптор Вячеслав Клыков.

Медленно, в окружении многотысячной толпы, поднимаемся на соборную площадь. Святейший Патриарх с собором архиереев и духовенства встречает Благодатный Огонь на паперти Успенского Собора.

Епископ Василий обращается со словом к Святейшему, в котором говорит о выполнении послушания, о тех трудностях, которые пришлось перенести, и о той помощи Божией, которая ежедневно являема была нам в течение всего месяца. Перед всей соборной площадью зажигаем пучок свеч от Благодатного Огня.

Святейший Патриарх со светильником входит в Успенский Собор, начинается праздничная божественная Литургия. Лампада с Благодатным Огнем, возженная у Гроба Господня и предназначенная неугасимо гореть на Славянской площади, стоит перед образом Владимирской иконы Богоматери – покровительницы Москвы.

Хочу поделиться дорогими для меня воспоминаниями, связанными с обретением и перенесением в Дивеево святых мощей Преподобного Серафима Саровского.

Имя этого «пасхального» святого, подвизавшегося в начале прошлого века в глухих нижегородских и тамбовских лесах, бывшего современником Наполеона, Кутузова, Пушкина и Глинки и открывшего христианскому сознанию новую формулу спасения через «стяжание благодати Святого Духа» в сердце и «обретение мирного духа», – особенно дорого православному человеку.

Исключительное место в поучениях Преподобного Серафима занимают беседы о будущей судьбе России и об отношении потомков к его останкам. До времени всякое пророчество звучит несколько странно и непонятно, и лишь по прошествии многих лет, когда предсказания облекаются в конкретные исторические события, свидетель этого с душевным трепетом начинает понимать, что милость Божия беспредельна, и что вновь была явлена вечная правда Божия, посрамляющая нашу человеческую логику, гордыню и самомнение.

Мне, в те годы инспектору Московской Духовной Академии, Господь судил не только быть свидетелем ниже описываемых событий, но, по благословению Святейшего Патриарха Алексия II, принимать в них непосредственное участие. Патриаршим Указом я был назначен старшим группы архимандритов, которым поручалось неотступно находиться при святых останках Преподобного во время перенесения их из Москвы в Дивеево.

Нас было десять священников, своеобразный «почетный караул», собранный со всех древних монастырей, как вновь открытых, так и переживших лихолетье гонения на Церковь и теперь со всем народом радующихся благодатным изменениям в нашем Отечестве. Сегодня уже уверенно можно сказать, что первые годы первосвятительского служения Патриарха Московского и всея Руси Алексия II несомненно вошли в историю Русской Православной Церкви как начало нового, благодатного периода жизни Православия. Чуткое верующее сердце события этого времени воспринимает как непосредственное влияние сонма святых Церкви Торжествующей на Церковь земную, постоянно ведущую «брань не с плотью и кровью, а с мироправи-телем тьмы века сего» (Еф. 6,12).

Милосердие Божие не оставляет нашу Отчизну в период испытаний и посылает нам великое утешение через святых угодников.

Летом 1990 года Поместный Собор Русской Православной Церкви, избравший пятнадцатого всероссийского Патриарха, причислил к лику святых великого молитвенника за Россию протоиерея Иоанна Кронштадтского. Этот соборный акт всколыхнул веру русского народа, усугубил молитвы об Отчизне, вновь оказавшейся в сложном положении, и Господь услышал молитвы Церкви Своей и послал нам новое утешение.

Процесс возвращения Церкви ее святынь и храмов обретает как бы второе дыхание: из неведомых запасников государственных музеев начинают передаваться верующим останки святых угодников Божиих: святого благоверного князя Александра Невского, преподобных Сергия и Германа, Валаамских чудотворцев, святителя Иосафа Белгородского, Преподобного Серафима Саровского. Почитание святых мощей или останков угодников Божиих, всей своей жизнью прославлявших творца, восходит к самым первым дням бытия новозаветной Церкви Христовой. Церковь не только чтит память святых мужей и жен, засвидетельствовавших торжество правды Божией на земле, но, исповедуя Христово воплощение и освобождение от «работы тлению» и всего тварного, материального мира, поклоняется и чтит честные останки святых христиан, которые через освящение Божественной благодатью, подаваемой в святых Таинствах, сами становились истинными храмами Святого Духа.

Знайте, что «тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа» (1Кор. 6,19) – напоминает верующим апостол Павел. Собирая и бережно храня останки святых мучеников, исповедников и преподобных, устраивая над ними храмы и алтари, Церковь одновременно свидетельствует о великих чудесах милости Божией, подаваемой людям через эти святыни. Святые Отцы и учители Церкви, такие, как святые Григорий Богослов, Ефрем Сирии, Иоанн Златоуст, блаженный Августин и многие другие, неоднократно свидетельствовали об этом перед своей паствой, как устно в проповедях, так и своих творениях. Русская Православная Церковь с древних времен свято почитала множество честных останков Богом прославленных людей. Подтверждение тому – обилие крестов-мощевиков и ковчежцев как в монастырях, так и во многих храмах Руси. Благочестивая традиция прошлых лет заставляла православного человека буквально искать подобные святыни везде и припадать к ним, подобно тому, как к живительным источникам влаги стремится и утоляет жажду уставший путник. Но история последних десятилетий была омрачена не только богоборческим процессом закрытия храмов и монастырей, но и кощунственными вскрытиями святых мощей и изъятием их у Церкви. Наряду со многими святынями были осквернены и изъяты мощи Преподобного Серафима Саровского чудотворца.

Целое поколение православных, десятилетиями не имея возможности лицезреть святые останки всероссийского молитвенника, уже считало их безвозвратно утраченными. Поэтому внезапная весть о втором обретении святых мощей Преподобного Серафима Саровского в запасниках Музея истории религии и атеизма в городе на Неве подобно молнии озарила сердца православных людей, многие из которых трепетно сохраняли в памяти пророчество самого святого о его вторичном явлении с проповедью покаяния. Сразу стали ясны слова Преподобного о том, что лежать ему надлежит в Дивеево и прийти туда не по земле, а по воздуху и что будет при этом великая пасхальная радость. Саров, место подвигов и погребения святого старца, – ныне закрытая зона, в Дивееве же – одном из земных уделов Богородицы – вновь затеплились лампады и возродилась женская обитель. Радость же, испытанная многими в эти дни, может быть действительно сравнима лишь с радостью праздника Воскресения Христова.

Тысячи людей городов, сел и деревень вышли поклониться переносимым на архиерейских руках (по воздуху), при пении пасхальных песнопений, честным останкам Преподобного. Благоговейное стремление воочию узреть раку с честными мощами возводило их на крыши многоэтажных домов, некоторые, подобно Закхею, избрали местом своего поклонения придорожные деревья, иные повергались на колени в дорожную пыль или стояли под проливным дождем. Здесь были ученые мужи, помнящие слова старца, что лишь в простоте сердечной можно почувствовать прикосновение благодати Божией к сердцу; были военные, служба которых по обеспечению порядка во время шествия крестного хода стала для них одновременно источником откровения о сердечном мире, приводящем тысячи ко спасению.

Были и такие, которые подобно евангельской кровоточивой женщине приходили к мощам тайно, может быть впервые в жизни преступая порог храма и в глубине сердца надеясь на чудо исцеления страждущей души. И это чудо совершалось. Духовники монастырей, сопровождавшие честные мощи по всему пути следования и неотлучно день и ночь несшие чреду у святой раки, видели слезы этих спасенных Преподобным душ, принимали их первые, трепетные исповеди и были свидетелями воскресения в жизнь вечную многих и многих бывших «савлов». Временами перед святыми мощами звучали детские голоса, исполнявшие богослужебные песнопения, приветствующие Первосвятителя Русской Православной Церкви пасхальным возгласом «Христос Воскресе!»

Но основную многотысячную массу молящихся составляли простые женщины, выстаивающие многочасовые привычные для них богослужения и готовые пешком преодолеть любые расстояния ради поклонения святым мощам Саровского угодника. Это они на свои скромные пожертвования восстанавливают сейчас сотни порушенных храмов, одновременно созидая храм в своей душе. Много было всякого народу, не было лишь равнодушных...

Второе обретение мощей Преподобного Серафима Саровского произошло в городе на Неве. Случайно ли это? Не есть ли это плод молитвы великого праведника земли русской, только что прославленного Церковью великого пастыря – отца Иоанна Кронштадтского, святые останки которого также почивают в этой земле?

Наконец, в прославлении старца Серафима в начале века самое деятельное участие принимал царствующий дом, и в связи с этим вся северная столица, которая и сподобилась великой чести первого поклонения вновь обретенным святым мощам. Здесь святые останки вновь благоговейно были облачены в священные одежды и помещены в искусно исполненную раку. Именно здесь, в Санкт-Петербурге, началось эпохальное шествие Преподобного Серафима по русской земле. Многие тысячи верующих вышли на улицы этого города проводить святыню в дальний путь через древние города Руси до благодатного Дивеева. На всем продолжении этого пути у святых мощей не умолкало акафистное пение, начало которому положил сам Святейший Патриарх, молившийся у святыни в специальном вагоне в ночь перевоза из города на Неве в Москву. Столица встречала Преподобного холодным февральским утром. Несмотря на мороз, тысячи москвичей пришли на вокзал, многие стояли с возжженными свечами и пели величание святому. Бывал ли Преподобный в первопрестольной, и что приводило его в этот город? Хотя житие умалчивает об этом, но оно же говорит о послушании молодого монаха Серафима – путешествии по городам и весям России ради сбора пожертвований на Саровскую обитель.

Не может быть сомнения, что послушание это побудило молодого монаха побывать не только у всех московских святынь, где он являл жителям столицы совершенное смирение, прося их пожертвовать на обитель ради спасения души, но был он и у святых мощей Аввы Сергия в его Лавре, нази-дая себя воспоминаниями о иноческих подвигах на горе Маковец. Нам не ведомо, много ли собрал тогда юный монах Серафим, но месяцы пребывания святых его мощей в Богоявленском Патриаршем соборе явили всенародное почитание и поклонение честным его останкам. Может быть, только сегодня собирает Россия тот обильный урожай возрожденных в жизнь вечную христианских душ, сеяние и возделывание которых было цело-жизненным подвигом смиренного Саровского подвижника. За полгода пребывания святых мощей в столице около честной раки побывало множество наших соотечественников и верующих из-за рубежа. Стали традиционными всенародное акафистное пение Преподобному, щедрые пожертвования на восстановление московских святынь и храмов, на укрепление и расширение социального служения церкви. Июльские проводы святых мощей к месту их постоянного пребывания – Дивеевской обители – вылились во всенародное торжество. Страницы жития Преподобного Серафима, перечисляя подвиги и труды святого, являют благочестивому читателю воистину равноангельское житие подвижника, небесное родство которого засвидетельствовала Сама Царица Небесная, двенадцать раз являвшаяся своему избраннику и сказавшая, что «сей – от рода нашего». Естественно поэтому и то, что в шествии Преподобного по городам Руси участвовала не только Церковь земная, но и Церковь Небесная, чествуя вместе с нашими соотечественниками второе явление и прославление Саровского чудотворца.

Первая остановка святых мощей была в древнем подмосковном городе Богородске. 23 июля – память положения честной ризы Господа нашего Иисуса Христа в Москве. Но для москвичей этот день многие годы был связан с днем рождения покойного Святейшего Патриарха Пимена, неукоснительно отмечавшего акафистным пением дни памяти Преподобного Серафима. И если вспомнить, что город Богородск – родина покойного Патриарха, т. е. то место, где впервые будущий Первосвятитель в семнадцать лет от роду решился, подражая юному Прохору, оставить мир и на всю жизнь облечься в монашеское одеяние, то невольно выстраивается таинственная духовная связь.

В Богородске святые мощи принимал под своими сводами только что восстановленный из руин Богоявленский собор, во дворе которого кое-где еще были следы большой строительной работы. Но и в этом можно было усмотреть нечто знаменательное, если не забывать частые посещения юным Прохором с матерью строящегося кафедрального собора в Курске, однажды закончившиеся падением его со строительных лесов и чудесным сохранением от неминуемой смерти. «В явлении мощей Преподобного Серафима Саровского в это трудное для Отечества время, – говорил Святейший Патриарх Алексий жителям Богородска, – мы усматриваем милость Божию. Господь посещает нас духовными радостями, дает нам утешение, являет нам молитвенника сильного, который через всю жизнь пронес радость о Воскресшем Господе Спасителе».

Колыбель Православия в северо-восточной Руси – древний город Владимир встречал святые мощи колокольным звоном у Золотых ворот. Низкие грозовые тучи, угрожавшие проливным дождем, внезапно расступились, и показалось солнце. К многотысячной толпе, заполнившей весь центр города, с паперти Успенского собора обратился Первосвятитель Русской Церкви. «Преподобный Серафим Саровский для каждого находил слово утешения и ободрения, – сказал он. – Преподобный особенно почитал Божию Матерь, Ей он молился. Ей открывал свое сердце и жизнь свою окончил коленопреклоненным перед образом Царицы Небесной, именуемым «Умиление». И сегодня святые мощи Преподобного входят в собор, посвященный Божией Матери, Честному и Славному Ее Успению...». «Дивны пути Промысла Божия! – писала местная епархиальная газета. – 215 лет назад смиренный Саровский подвижник приходил сюда, чтобы воспринять Божественную благодать первой степени священства от рук Владимирского святителя. Ныне во святых своих мощах он вновь вступает под своды этого древнего Собора, но теперь уже для того, чтобы принять от верных подобающее святым поклонение и испросить им от Господа благодатную надежду вечной жизни».

Два дня находились святые мощи Преподобного в древнейшем русском соборе, своды которого расписаны кистью великих иконописцев – преподобного Андрея Рублева и Даниила Черного. О многом хранят память эти древние стены: это и стоны многострадального русского народа в годину монголо-татарского ига, это и пламенные молитвы о могуществе России ее Первосвятителя святого митрополита Петра, это и слава патриотического служения великих сынов земли Владимирской святых князей Александра Невского и Дмитрия Донского...

Оставаясь и поныне одним из важнейших средоточий духовной жизни Руси, Владимиро-Суздальская земля, принимая мощи Преподобного Серафима, тем самым отдавала дань благодарения великому учителю духовной жизни. К деятельному стяжанию мира и единства церковного призвал всех местных жителей Его Святейшество, посетивший в эти дни древний город Суздаль и его многочисленные монастыри.

Утром 26 июля у стен возрождающегося Боголюбского монастыря был отслужен молебен, и священнослужители крестообразно осенили святыми мощами собравшийся во множестве народ. И снова в путь по бескрайним российским просторам. Невдалеке проплывает всемирно известный храм Покрова на Нерли. Краткая остановка в Вяз-никах запоминается лучезарными детскими лицами, среди лета возглашающими пасхальное «Христос Воскресе!».

К вечеру процессия прибыла в Нижний Новгород, где к святым мощам на протяжении двух суток днем и ночью тянулся нескончаемый людской поток. Многое говорило о том, что нижегородцы истомились от духовной жажды прошлых лет, когда украшение города – Спасо-Преображенский собор был долгие годы закрыт. Своими святыми мощами великий молитвенник нашей земли полагал здесь вновь начало молитвенного и социального служения Церкви. Эта мысль нашла свое отражение в пресс-конференции, данной Святейшим Патриархом в Нижегородском облисполкоме, где первосвятитель подробно рассказал о втором обретении святых мощей и перенесении их в Дивеево.

Патриаршее служение Божественной литургии в кафедральном соборе Нижнего Новгорода совпало с памятью равноапостольного великого князя Владимира, тысячу лет назад принесшего свет Христовой веры на нашу землю. Проповедь Преподобного Серафима во многом приблизила нашим соотечественникам понятие о просвещающей Божественной благодати, стяжание которой в своем сердце дарует человеку чувство совершенной радости. «Радость моя, Христос Воскресе!» – неизменно приветствовал он всех приходящих. А бывали у Преподобного многие: купцы и крестьяне, дворовые и помещики, духовное сословие и военные. Военнослужащих и посетил Святейший Патриарх, находясь в Нижнем Новгороде. В день принятия военной присяги, когда всякий воин особенно осознает свой священный долг перед Отечеством, молодые солдаты Вислинской танковой дивизии получили духовную поддержку, сподобившись патриаршего благословения иконочкой Преподобного Серафима Саровского.

Величественный Воскресенский собор города Арзамаса – последняя остановка святых мощей по пути в Дивеево. Она ознаменована торжественным богослужением, за которым Святейший Патриарх Алексий и сопровождающие Преподобного архиереи совершили архиерейскую хиротонию архимандрита Иерофея во епископа Балахнинского, викария Нижегородской епархии.

Радость праздничного богослужения на следующий день уступила место чувству сострадания и милосердия, когда Его Святейшество вновь побывал на месте трагического взрыва 1988 года, унесшего несколько десятков жизней. Архипастырская забота привела Первосвятителя в этот день и в детский дом-интернат, где он осмотрел палаты и подсобные помещения и встретился с педагогическим коллективом.

Настал последний этап шествия по России святых мощей Преподобного Серафима. После торжественного крестного хода вокруг собора святыня вновь устанавливается в специальную автомашину, в которой с ней постоянно путешествуют монахи – представители крупнейших монастырей Русской Церкви. Священноиноки Троице-Сергиевой, Киево-Печерской и Почаевской Лавр, Валаамского, Даниловского, Ново-Спасского монастырей и Оптиной пустыни сразу же начинают стройное мо-лебное пение с акафистом Преподобному. На горизонте еще долго виднеется величественный Воскресенский собор Арзамаса, а к дороге с необозримых полей и лугов ручейками стекаются спешащие поклониться святым мощам местные крестьяне. В разговорах с ними сразу отмечаешь их особое отношение к Саровскому угоднику, отражающееся в детской простоте и в уверенности, что отныне «наш батюшка Серафим» уже вечно будет пребывать в Дивееве – четвертом уделе Царицы Небесной... ...И вот Дивеево – крупный населенный пункт сельского типа с величественной колокольней и двумя большими соборами. Но как-то сразу осознаешь, что не то, что видят наши глаза, здесь главное, да и годы воинствующего атеизма оставили свой заметный след. Дивеевская обитель только что начала возрождаться: на пожертвования, стекающиеся со всего мира, отреставрирован Троицкий собор, где устроена богатая сень для святых мощей. Но нет еще купола на колокольне, да и звон небольших колоколов явно не соответствует великому событию. Но сердце подсказывает: не это главное. Главное впереди, в исполнении пророческих слов Божией Матери, явившейся устроительнице Дивеевской общины монахине Александре и сказавшей: «... В месте жительства твоего Я осную такую обитель великую Мою, на которую низведу Я все благословения Божий и Мои, со всех трех жребиев Моих на земле: с Иверии, Афона и Киева... И как звезды небесные, и как песок морской умножу Я тут служащих Господу Богу, и Меня, Приснодеву, Матерь Света и Сына Моего Иисуса Христа, величающих: и благодать Всесвятого Духа Божия и обилие всех благ земных и небесных, с малыми трудами человеческими, не оскудеют от этого места Моего возлюбленного!» «Перевернута последняя страница Дивеевской летописи, – обращается Святейший Патриарх к тысячам верующих. – Мощи Преподобного Серафима Саровского прошли через всю Россию – из города на Неве через Москву, Московскую область, Владимирскую землю, Нижегородскую – и прибыли в Троицкий Дивеевский монастырь.

Исполнилось пророчество великого старца. Мы видели, с какой духовной радостью встречали православные верующие в городах и весях драгоценную святыню нашей Церкви – святые мощи Преподобного. Действительно, пасхальной радостью исполнялись наши сердца, и мы пели пасхальные песнопения, вспоминая его слова, что среди лета будут петь Пасху. Начинается новая страница истории Дивеевской обители. Она будет иметь огромную притягательную силу для паломников, которые придут сюда почерпнуть духовное утешение и силы у Преподобного Серафима».

31 июля Святейший Патриарх Алексий с сопровождавшими его архиереями и духовенством посетил место подвигов и молитв Преподобного – бывший Саровский монастырь, ближнюю и дальнюю пустыньки. Там, где некогда шумел непроходимый лес, сегодня современный город с многоэтажными домами и многотысячным населением. Понимая значимость переживаемого события, городские власти объявили этот день выходным, и буквально людское море окружило редких гостей.

Как знать, может быть многие из них лишь в этот день задумались о вечных вопросах жизни и смерти, о славной памяти незабываемых страниц истории и беспамятстве. Увы, но святая Саровская земля, превращенная сегодня в закрытую зону по причине ведущихся здесь сверхсекретных научных работ, не имеет сегодня даже храма. Но «Дух дышит, где хочет» (Ип. 3, 8), а потому и здесь, за колючей проволокой, уже существует детская «воскресная» школа, в которой семена веры и любви бережно всеиваются в детские чистые сердца.

Здесь есть немало людей свято сохраняющих память о святом их земляке, ставшем всероссийским молитвенником и чудотворцем. Именно их трудами были определены места подвигов Преподобного в бывшем глухом лесу: ближняя пустынь-ка со знаменитым камнем-столпом, освященным тысячедневной молитвой Саровского чудотворца, и дальняя пустынька, где было совершено молебное пение с акафистом Преподобному Серафиму.

После освящения кладбищенской часовни, где отныне местные жители смогут совершать заупокойные молитвы, Святейший Патриарх с сопровождающими был приглашен в бывшую монастырскую трапезную на торжественный обед, по окончании которого гостям был вручен прекрасный сувенир – саровская земля и вода из источника Преподобного.

В самый день праздника обретения святых мощей Преподобного Серафима Саровского в Дивее-ве было совершено четыре Божественных Литургии. Практически богослужение не прекращалось в течение целых суток. После Всенощного бдения, за которым Святейший Патриарх помазал всех молящихся освященным елеем в 12 ночи, в 3 и 6 часов утра, Литургии были совершены в основных трех приделах Троицкого собора.

Поздняя Литургия предварялась торжественной встречей Его Святейшества и совершалась на специально сооруженном подиуме во дворе монастыря. Несомненно, история Дивеевской обители не знала таких торжественных богослужений. Пело три хора – местный, из города Арзамаса, и архиерейский из Нижнего Новгорода. Многие тысячи паломников сподобились в этот день принять Святые и Животворящие Тайны Христовы. Ликовала земная и Небесная Церковь, прославляя великого заступника перед Богом за землю русскую. ...Местная администрация преподнесла Святейшему Патриарху, а в его лице всей полноте Русской Православной Церкви, казалось бы, скромный сувенир – землю и воду. Издревле благочестивые паломники, посещая святые места, не только стремились освежиться в благодатных источниках, веруя в жизнеподательную силу оных, но и брали с собой капли этой благодатной влаги и крупицы земли.

Но здесь – дар, а он с древнейших времен имел глубокое символическое значение. Вряд ли помнили или знали об этом сегодняшние хозяева Саровской земли. Но откроем Библию и вспомним, что земля и вода преподносились древними победителю, как знак полной покорности и признания его власти.

И вновь спрашиваем мы себя: случайное ли это совпадение, или же еще одна грань таинственного пророчества Преподобного Серафима, озаренная светом пасхальной радости, становится достоянием духовного опыта нашего народа?