Книга 5

После того, как царь Валент скончался неизвестной смертью, варвары снова подступили к самым стенам Константинополя и начали опустошать его предместья. Досадуя на это, народ вооружился чем попало, и выступил против них; супруга царя Доминика, всем выходящим против врагов выдавала из царской казны жалованье, какое положено было и воинам. Гражданам помогали и немногие союзные сарацины, посланные Мавией, о которой мы упоминали выше. Таким образом, народ вступил в сражение, и варвары отошли далеко от города.

Получив верховную власть вместе с Валентинианом Младшим, Грациан осудил жестокость дяди своего Валента, вызвал заточенных им и постановил законом, чтобы все, какого бы кто ни держался вероучения, свободно и безбоязненно собирались в молитвенных домах²⁹⁷, и чтобы только евномиане, фотиниане и манихеи были изгоняемы из церквей. Заметив притом, что римская империя слабеет, а варвары усиливаются, и что государство имеет нужду в доблестном муже, он принял в соправители себе Феодосия, происходившего из благородной испанской фамилии и воинскими подвигами так прославившегося, что давно уже, прежде чем был избран он Грацианом, все признавали его достойным верховной власти. Итак, провозгласив его царем в иллирийском городе Сирмии, в консульство Авзония и Оливрия, месяца января шестнадцатого дня²⁹⁸, Грациан разделил с ним воинские подвиги против варваров.

В то время предстоятелем римской Церкви был преемник Либерия, Дамасий; иерусалимской Церковью управлял еще Кирилл. Церковь антиохийская, как мы сказали прежде, разделена была на три части: некоторые храмы находились в распоряжении арианина Дорофея, следовавшего за Евзоем, а из прочих над одним начальствовал Павлин, над другими возвращенный из заточения Мелетий. В Александрии предстоятелем арианских церквей считался Люций, находившийся теперь в изгнании, а исповедниками единосущия, после Петра, управлял Тимофей. Главой константинопольских церквей, после Евдоксия, был державшийся арианского образа мыслей Демофил, а те, которые чуждались его, имели частные свои собрания.

После посольства к Либерию македониане до некоторого времени имели общение безразлично с Церквами всех городов, сносясь и между собой, и с теми, которые с самого начала твердо держались никейского символа веры. Но когда закон царя Грациана даровал вероисповеданиям свободу, они поспешили снова отделиться. Собравшись в Антиохии сирийской, македониане положили отвергнуть слово «единосущный» и ни под каким видом не сообщаться с теми, которые принимали никейский символ. Это предприятие не принесло им пользы, потому что многие, осудив их за разновременное изменение своих догматов, отделились от них и совершенно соединились с исповедниками единосущия.

В то же время в Антиохии сирийской произошел спор из-за Мелетия и состоял он в следующем. Еще прежде было сказано, что антиохийский епископ Павлин, по уважению к высокому его благочестию, не был послан в заточение. Но Мелетий, возвращенный Юлианом и потом снова заточенный Валентом, теперь опять был вызван при Грациане. Прибыв в Антиохию, он нашел Павлина уже в глубокой старости. Тотчас все приверженцы Мелетия начали стараться о том, чтобы на епископской кафедре он был товарищем Павлина. Когда же Павлин объявил, что разделять престол с тем, который рукоположен арианами, противно церковным правилам, народ прибегнул к насилию и в одной церкви вне города намеревался возвести Мелетия на престол епископский, от чего произошло великое смятение, прекращенное, наконец, следующим образом. Собирая всех, признаваемых достойными епископства, народ нашел таких шесть человек, в числе которых был и Флавиан. Этих избранных обязали клятвой, что никто из них, по смерти одного из двух епископов, не будет домогаться епископства, но предоставит престол умершего тому, кто останется в живых. Когда же эти клятвы были произнесены, народ возвратился к единомыслию и уже более не разделялся. Отделились только люцифериане – именно потому, что Мелетий, рукоположенный арианами, допущен к епископству. В таком состоянии были дела Антиохии, когда Мелетию надлежало отправляться в Константинополь.

В то время, по общему приговору многих епископов, Григорий из Назианза переведен на епископию константинопольскую. Это произошло следующим образом. Около того времени цари Грациан и Феодосий одержали над варварами победы²⁹⁹. Грациан немедленно отправился в Галлию, потому что на сию область сделали набег алеманны, а Феодосий после победного торжества поспешал в Константинополь и достиг уже Фессалоник, но здесь, застигнутый болезнью, пожелал принять христианское крещение, так как по своим предкам был христианин и принадлежал к исповедникам единосущия. По расстройству здоровья, желая ускорить крещение, он призвал к себе фессалоникийского епископа и наперед спросил его, какого держится он вероисповедания. Когда же тот отвечал, что арианская ересь не проникла в Иллирию и нововведение Ария не успело увлечь находящихся здесь Церквей, но что иллирийцы непоколебимо соблюдают веру, издревле и от начала преданную Апостолами и утвержденную на никейском Соборе, то царь с величайшей радостью принял крещение от епископа Асхолия. Получив облегчение, он чрез несколько дней прибыл в Константинополь, что случилось в двадцать четвертый день месяца ноября³⁰⁰, в первое свое и пятое консульство Грациана.

В это время переведенный из Назианза Григорий делал собрания в небольшом молитвенном доме внутри города. К тому дому цари впоследствии присоединили обширный храм и назвали его Анастасией. Григорий был муж красноречивейший и благочестием превосходил всех современников. Узнав, что некоторые ропщут на него, как на чужеземца, он рад был, что дождался прибытия царя, и начал отказываться от пребывания в Константинополе. Феодосий, нашедши Церковь в таком состоянии, стал заботиться о том, каким бы образом, восстановив мир, водворить единодушие и распространить церкви. Он немедленно объявил главе арианского вероисповедания, Демофилу, согласен ли он принять учение никейского Собора, соединить народ и тем утвердить мир. Когда же тот отверг его предложение, царь сказал ему: «Если ты удаляешься от мира и единомыслия, то я повелеваю тебе удалиться из мест молитвенных». Выслушав это и рассудив, как трудно идти наперекор власти, Демофил созвал в церковь своих приверженцев и, став среди них, произнес к ним следующее: «Братие! писано в Евангелии: «егда гонят вы во граде сем, бегайте в другий» (Матф. 10, 23). Так как царь изгоняет нас из церквей, то знайте, что завтра мы соберемся вне города». Сказал это и вышел. Он не понимал смысла, заключающегося в евангельском изречении, не знал, что оно предписывает чуждаться жизни века сего и искать вышнего Иерусалима. Итак, он начал делать собрания за городскими воротами. К нему присоединился и Люций, который, как прежде сказано, изгнан был из Александрии и, убежав, проживал в Константинополе. Таким образом, ариане, около сорока лет владевшие молитвенными домами, отказавшись от мира и единомыслия с царем Феодосием, удалились из города. Это произошло в пятое консульство Грациана и первое Феодосия, двадцать шестого дня месяца ноября. Исповедники единосущия заняли их место и возвратили себе церкви.

Нисколько не медля, царь созвал Собор епископов своей веры – как для утверждения символа никейского, так и для рукоположения епископа Константинополю. В надежде привести к единомыслию со своими епископами македониан, он пригласил епископов и их ереси. Таким образом, со стороны исповедников единосущия собрались – из Александрии Тимофей, из Иерусалима Кирилл, который тогда уже покаялся и стал единосущником, из Антиохии Мелетий, который еще прежде присутствовал здесь для постановления Григория, из Фессалоник Асхолий, и многие другие. Всех же было сто пятьдесят. Со стороны македониан главными почитались Элевсий кизикский и Маркиан лампсакский, а всех их было тридцать шесть – большей частью из городов геллеспонтских. Они собрались в консульство Евхерия и Евагрия, в мае месяце. Царь и епископы его веры всячески старались привести к союзу и единомыслию с собой приверженцев Элевсия, напоминали им о посольстве, которое прежде отправлено было ими с Евстафием к римскому епископу Либерию; представляли, что недавно еще охотно вступали они в совершенное общение с православными, и что посему не хорошо поступают, когда, приняв согласную с ними веру, теперь опять решаются отвергнуть то, что прежде обстоятельно было ими дознано. Но македониане, не обращая внимания ни на убеждения, ни на обличения, объявили, что скорее признают исповедание арианское, чем примут веру в единосущие. Давши такой ответ, они удалились из Константинополя и писали к приверженцам своим в разные города увещания – ни под каким видом не соглашаться на учение никейского Собора. Епископы другой стороны, оставшись одни, начали совещаться об избрании епископа, ибо Григорий, как недавно говорено, отказался и собирался уехать в Назианз³⁰¹. Тогда был в Константинополе некто по имени Нектарий, муж сенаторского рода, нравом кроткий, всеми уважаемый, хотя исправлял должность претора. Насильно увлеченный народом, он был предложен в епископы и рукоположен присутствовавшими в то время ста пятидесятью епископами. Тогда же епископы издали определение, чтобы константинопольский епископ имел преимущество чести после епископа римского, так как Константинополь есть новый Рим³⁰². Они снова утвердили никейский символ, разделили епархии и установили патриаршества, чтобы епископы не простирали своей власти на чужие Церкви за пределами своих областей, а прежде, по причине гонений, делалось это безразлично. Нектарий получил в управление столицу и Фракию. Понтику получил преемник Василия в Кесарии каппадокийской Элладий, а потом епископ также каппадокийского города Ниссы, брат Василия, Григорий, и епископ Мелитины в Армении, Отрей. Азийский округ разделили между собою Амфилохий иконийский и епископ Антиохии писидийской, Оптим. Египетские Церкви поручены Тимофею, епископу александрийскому, а управление Церквами восточного округа вверено епископам оного – Пелагию лаодикийскому и Диодору тарсийскому, с сохранением преимуществ Церкви антиохийской, предоставленных присутствовавшему тогда на Соборе Мелетию. Бывшие на Соборе епископы определили еще, чтобы, в случае нужды, дела каждой области решал Собор епископов той же области. Все сии определения утвердил своим согласием и царь. Таков был конец этого Собора³⁰³.

Между тем царь перенес тогда из Анкиры тело епископа Павла, который из-за Македония послан был в заточение придворным префектом Филиппом и по его приказанию задушен в армянском городе Кукузе, как и прежде сказано мною. Взяв тело с великой честью и благоговением, царь положил его в церкви, называющейся ныне Феодосиевой, которой владели македониане, некогда отделившиеся от ариан, а теперь изгнанные царем за то, что чуждались его веры. В то же время заболел и скончался антиохийский епископ Мелетий, и брат Василия, Григорий, в похвалу ему произнес надгробное слово. Ближние Мелетия перенесли его тело в Антиохию, а приверженцы снова отказались повиноваться Павлину и на место Мелетия избрали Флавиана. Таким образом народ опять разделился – и антиохийская Церковь распалась уже не по разномыслию в вере, а по случаю избрания епископов.

Тогда как ариане были изгоняемы из молитвенных домов, произошли смятения в других городах. При этом нельзя не подивиться мудрости царя: он не мог терпеть, чтобы города его терзались смутами, но в скором времени велел собраться епископам всех вероисповеданий, рассудив, что, если они совокупно обсудят дело, то все придут к единомыслию. Я думаю, что такое-то намерение царя было причиной счастливого его царствования, ибо почти в то самое время, по некоему божественному промышлению, подчинились ему и варварские народы, в числе которых вступил со своим народом в подданство сам предводитель готов Атанарих, спустя несколько времени умерший в Константинополе³⁰⁴.

Тогда же царь сына своего Аркадия провозгласил августом, что случилось во второе консульство Меробавда и Сатурнина, шестнадцатого дня месяца января. А немного спустя, в то же консульство, в месяце июне стеклись отовсюду епископы всех вероисповеданий. Пригласив к себе епископа Нектария, царь советовался с ним, каким бы образом прекратить в христианстве разногласия и привести Церковь к единению. Надобно говорил он, разъяснить спорный предмет, разделяющий Церкви, и через то, отняв повод к разногласию, водворить в них единомыслие. Выслушав это, Нектарий долго думал, потом призвал к себе тогдашнего новацианского епископа Агелия, как единомышленника в вере, и сообщил ему желание царя. Агелий хотя был человек и благочестивый, но не мог рассуждать о догматах веры и, для рассуждения о них, выставил своего чтеца по имени Сисинний. Красноречивый, опытный в делах, глубоко изучивший толкования священного Писания и философию, Сисинний знал, что рассуждения не только не соединяют разделившихся, но еще больше раздражают еретиков, – знал также, что древние учителя тщательно избегали, как бы не приписать Сыну Божию начала Бытия, ибо признавали Его совечным Отцу; посему он советовал Нектарию оставить диалектические состязания, но в доказательство истины привести свидетельства древних писателей и потом ересеначальникам сделать от царя запрос: уважают ли они учителей, процветавших в Церкви до ее разделения, или отвергают их как людей чуждых христианства? – если отвергают, то пусть дерзнут предать их анафеме. Как скоро они отважатся сделать это, народ тотчас изгонит их, и тогда победа истины будет очевидна, а если не отвергнут древних учителей, то мы должны будем представить книги их, которыми подтвердится наше исповедание. Выслушав это от Сисинния, Нектарий поспешил во дворец и данный себе совет сообщил царю. Феодосий ухватился за эту мысль и мудро повел дело. Не объявив наперед цели, он спросил только еретиков, уважают ли они и принимают ли учителей, бывших в Церкви до ее разделения? Еретики, конечно, не отреклись, но сказали, что очень уважают как своих руководителей. Потом царь опять спросил: следуют ли они им, как достоверным свидетелям христианского учения? Услышав это, предстоятели разных исповеданий и бывшие при них диалектики, – а диалектиков, приготовленных для состязания, было у них много – не знали что делать и разделились в своих мнениях: одни находили предложение царя весьма хорошим, другие говорили, что оно не полезно для их цели, потому что на книги древних смотрели каждый по-своему; вообще еретики не соглашались в этом друг с другом, и разногласие открылось не только между представителями особых исповеданий, но и между членами одной и той же ереси. Таким образом, единодушное зло, как язык древних исполинов и произведение их нечестия – башня, начало расторгаться. Когда же царь увидел такое хаотическое их разъединение и узнал, что они надеются на одно состязание, а не на учение древних, то обратился ко второй мысли – объявил, чтобы каждая ересь представила письменно изложение своей веры. Посему опытнейшие со стороны каждой ереси, взвешивая всякое выражение, изложили свои догматы. В назначенный день епископы всех исповеданий, по приглашению, собрались во дворец. Туда явились: Нектарий и Агелий – защитники веры в единосущие, из ариан Демофил, со стороны евномиан сам Евномий, а во главе македониан Элевсий кизикский. Царь принял их благосклонно и, взяв от каждого письменное изложение веры, остался один и начал усердно молить Бога, чтобы Он помог ему открыть истину. Потом, прочитав каждый из представленных символов, он осудил все, которыми вводилось разделение Троицы, и разодрал их – одобрил только и принял веру в единосущие. Вследствие чего новациане начали снова наслаждаться благополучием и делать свои собрания внутри городов, ибо царь, с удивлением узнав об их единомыслии с собой в вере, законом повелел владеть им безбоязненно молитвенными своими домами и их церквам иметь те же преимущества, какими пользуются церкви его веры. Напротив, предстоятели других исповеданий, за разногласие между собой, подверглись порицанию даже со стороны своих приверженцев. В недоумении и скорби они удалились и, утешая своих последователей письмами, убеждали их не предаваться печали от того, что многие, оставив их, присоединились к исповедникам единосущия, ибо много званных, говорили они, а мало избранных, чего однако не говорили во времена своего владычества, когда большая часть народа находилась на их стороне. Впрочем, и исповедники веры в единосущие не были совершенно свободны от огорчений, ибо присутствовавших на Соборе разделяли дела антиохийские. Епископы египетские, аравийские и кипрские все вместе утверждали, что Флавиана нужно изгнать из Антиохии, а епископы палестинские, финикийские и сирийские стояли за него. Чем это кончилось, скажу в своем месте.

Между тем, как в Константинополе были эти Соборы, в западных частях империи происходило следующее: Максим из областей Британии вступил в Римскую империю и напал на Грациана, ведшего тогда войну с алеманнами. В Италии Юстина, мать Валентиниана, по ранней молодости державшаяся арианского учения, при жизни супруга не могла вредить исповедникам единосущия, но после его смерти, пользуясь малолетством своего сына, приехала в Медиолан и, возбудив против епископа Амвросия великое возмущение, повелела отправить его в ссылку. Однако народ, по чрезмерной любви к Амвросию, воспротивился исполнению ее повеления и прогонял самих исполнителей. В это время получено было известие, что Грациан умерщвлен коварством тирана Максима³⁰⁵. Вождь Максима Андрагафий, устроив возимые мулами носилки, похожие на ложе, скрылся в них и приказал страже разглашать всем, что едет супруга царя Грациана.

В таком виде встретился он с царем, который тогда близ галльского города Лугдуна переправлялся через реку. Поверив, что действительно едет его супруга, Грациан не предостерегся от обмана и впал в руки врага, как слепой в яму, ибо Андрагафий быстро выскочил из носилок и умертвил его. Грациан умер в консульство Меробавда и Сатурнина, на пятнадцатом году царствования и двадцать четвертом жизни. Это происшествие утешило гнев царской матери на Амвросия.

Валентиниан, покоряясь необходимости времени, против воли признал Максима своим соправителем³⁰⁶. В то же время Проб, страшась могущества Максима, решился удалиться в восточные области империи: немедленно оставив Италию, он отправился в Иллирию и утвердил свое пребывание в македонском городе Фессалониках.

Царь Феодосий был в великой заботе. Опасаясь, как бы тиран не замыслил умертвить и Валентиниана Младшего, он готовил против Максима многочисленное войско. В то время прибыло к царю персидское посольство и просило у него мира³⁰⁷. А у царя родился тогда сын Гонорий от супруги Плакиллы, в консульство Рихомилия и Клеарха, в девятый день месяца сентября³⁰⁸. В это же консульство, несколько прежде, скончался новацианский епископ Агелий; а в следующее, то есть, в первое консульство Аркадия Августа и Вавдона, умер александрийский епископ Тимофей, и епископство после него получил Феофил. Потом спустя год³⁰⁹, окончил также жизнь предстоятель арианского вероисповедания Демофил, и ариане, на его место вызвав из Фракии некоего епископа своей ереси, Марина, вверили ему епископство. Но Марин оставался недолго. При нем арианское вероисповедание разделилось, о чем будет сказано после, и ариане, вызвав, поставили над собой антиохийско-сирийского епископа Дорофея. Между тем, царь, оставив в Константинополе сына своего Аркадия³¹⁰, сам выступил в поход против Максима и, прибыв в Фессалоники, нашел Валентиниана и его приближенных в великом унынии – от того, что принуждены были признать царем тирана. Феодосий не обнаружил своих чувств и не хотел ни принимать, ни отвергать послов Максима, но и не мог видеть, чтобы Римская империя была угнетаема тираном, присвоившим себе имя царя. Взяв свои легионы, он отправился в Медиолан, ибо туда еще прежде прибыл Максим.

Между тем, как царь был занят этой войной, константинопольские ариане произвели мятеж³¹¹ по следующему поводу. Люди любят сочинять рассказы о том, чего не знают, и так как они всегда жадны до новостей, то эти рассказы их, если представится к тому случай, растут и плодятся по воле каждого. То же произошло и теперь в городе. Каждый толковал по-своему и все в дурную сторону о происходивших вдали военных действиях; и хотя сам никто не был на войне, но все рассказывали, как бы очевидцы, и говорили, чего вовсе не видели, будто, например, тиран одержал победу над войском царя, будто столько-то и столько-то пало в битве и будто едва ли сам царь не попал в руки тирана. Тогда ариане, сильно негодовавшие, что церквами внутри Константинополя владеют прежде гонимые ими христиане, взволновались и начали распускать еще разнообразнейшие слухи. А как скоро, вследствие прибавок к их рассказам, сами сочинители их стали верить, что те слухи не выдуманы, но что выдуманное ими действительно справедливо, в чем уверяли их люди, слышавшие свои вести от них же, то отважились на безумное дело – подожгли и истребили дом епископа Нектария. Это случилось во второе консульство Феодосия и Кинигия.

Когда царь шел на тирана, воины Максима, узнав о его приготовлениях, не надеялись выдержать сражение даже по одной молве о том. Посему они в страхе связали тирана и предали его в руки царя³¹² Тиран был умерщвлен в то же консульство, в двадцать седьмой день месяца августа, а убийца царя Грациана, Андрагафий, узнав о поражении Максима, бросился в ближайшую реку и утопился. После сего оба царя-победителя вступили в Рим. С ними был и сын Феодосия, Гонорий: еще в ранней юности, одержав победу над Максимом, отец вызвал его из Константинополя³¹³. В Риме они отправили победные торжества. В это время Феодосий оказал свою милость одному из консулов, Симмаху. Симмах в римском сенате занимал первое место, удивлял своим красноречием и даже оставил много речей на латинском языке³¹⁴. Так как, при жизни Максима, он написал в похвалу его речь и произнес ее пред ним, то теперь подвергся обвинению в оскорблении величества и, боясь смерти, прибег под покровительство церкви. Феодосий так благоговел пред христианством, что не только питал глубокое уважение к священнослужителям своей веры, но с удовольствием принимал и новациан, исповедывавших единосущие. Снисходя на просьбу епископа римских новациан, Леонтия, он простил Симмаха. Удостоившись же прощения, Симмах написал защительную речь самодержцу Феодосию. Таким образом война, в начале казавшаяся весьма грозной, скоро пришла к окончанию.

В это время в Антиохии сирийской происходило следующее. По смерти Павлина, преданный ему народ не хотел подчиняться Флавиану и постарался рукоположить принадлежавшего к своей партии Евагрия. Однако Евагрий жил недолго, и Флавиан умел распорядиться так, что на его место не выбрали никого. Между тем, чуждавшиеся Флавиана – за то, что он нарушил клятву, – делали свои частные собрания. Но Флавиан, по пословице, двигал камни, чтобы их привлечь на свою сторону, в чем он скоро и успел, когда укротил гнев тогдашнего александрийского епископа Феофила, а через него примирился и с римским епископом Дамасием. Оба они негодовали на Флавиана не только за нарушение клятвы, но и за то, что он подал повод к разделению христиан, живших дотоле в единомыслии.

Подавив гнев свой, Феофил, через посланного в Рим пресвитера Исидора, успокоил и огорченного Дамасия, которому представил он, что, для утверждения единомыслия в народе, необходимо забыть опрометчивый поступок Флавиана. Когда же общение с Флавианом было таким образом восстановлено, народ антиохийский в скором времени возвратился к единомыслию. Так кончились дела антиохийские. Тамошние ариане, будучи изгнаны из церквей, делали собрания в городских предместьях. В это время скончался иерусалимский епископ Кирилл, и его место занял Иоанн.

В то самое время подобное смятение произошло и в Александрии. Епископ Феофил хлопотал, – и царь издал повеление разрушить языческие храмы, а в Александрии попечение об этом деле возложил на Феофила. Опираясь на такое полномочие, Феофил употребил все, чтобы покрыть бесславием языческие таинства: он срыл капище митрийское³¹⁵, разрушил храм Сераписа, выставил на позорище кровавые митрийские мистерии и показал все смешные нелепости обрядов Сераписа и других богов, приказав носить по торжищу изображения Приапа³¹⁶. Видя это, александрийские язычники, а особенно люди, называвшиеся философами, не перенесли такого оскорбления и к прежним кровавым своим делам присовокупили еще большие; воспламененные одним чувством, все они, по сделанному условию, устремились на христиан и начали совершать убийства всякого рода³¹⁷. Тем же со своей стороны платили христиане, – и одно зло увеличивалось другим. Борьба продолжалась до тех пор, пока не прекратило ее пресыщение убийствами. В ней погибло несколько и язычников, но христиан весьма много, а раненых с обеих сторон было без числа. Язычники ужаснулись этого события, потому что страшились царского гнева. Поступив так самоуправно и утолив свою ярость убийствами, они скрывались, кто куда мог: многие убежали даже из Александрии и расселялись по разным городам; в числе их были два грамматика, Элладий и Аммоний, у которых я, во время моего детства, учился в Константинополе. Элладий, говорят, был жрецом Юпитера, а Аммоний – обезьяны³¹⁸. Когда, вместе с тем, возмущение прекратилось, александрийский префект и начальник египетских войск³¹⁹ предложили Феофилу свое содействие к разрушению капищ, и капища были срыты, кумиры богов перелиты в умывальницы или обращены на другие потребности александрийской Церкви, потому что, согласно с волей царя, богов надлежало употребить для вспоможения бедным³²⁰. Итак, все боги были сокрушены; Феофил приказал сохранить не перелитым изваяние только одного из них, и это изваяние выставил напоказ всем – для того, как он говорил, чтобы язычники впоследствии не отреклись и знали, каким богам поклонялись. Аммоний грамматик, как мне известно, очень досадовал на это и говорил: языческая вера крайне оскорблена тем, что не перелита и последняя статуя, но соблюдается на посмеяние языческого богослужения. А Элладий перед некоторыми хвастался, что в тогдашней борьбе сам умертвил девять человек. Вот что происходило в то время в Александрии.

При разрушении и очищении Сепаписова храма, найдены в нем вырезанные на камнях так называемые иероглифические письмена, между которыми были знаки, имевшие форму крестов. Увидев такие знаки, христиане и язычники, те и другие усвояли их собственной религии. Христиане утверждали, что они принадлежат христианской вере, потому что крест считали знамением спасительных Христовых страданий, а язычники доказывали, что такие крестовидные знаки общи и Христу, и Серапису, хотя иное значение имеют у христиан и иное – у язычников. Между тем как происходил этот спор, некоторые, обратившиеся к христианству из язычества и понимавшие иероглифические письмена, истолковали те крестовидные знаки и объявили, что ими обозначается будущая жизнь. По сему объяснению, христиане еще с большей уверенностью стали относить их к своей религии и превозноситься перед язычниками. Когда же из других иероглифических письмен открылось, что в то время, как явится знак креста, означающий новую жизнь, храму Сераписа придет конец, тогда весьма многие язычники обратились к христианству, исповедали грехи свои и крестились. Это-то слышал я о тех крестовидных начертаниях. Не думаю, однако, чтобы египетские жрецы, начертывая изображение креста, могли знать что-либо о Христе, ибо, если тайна его пришествия в мир, по слову Апостола (Кол. 1, 26), была сокровенна от век и от родов и неизвестна самому начальнику злобы дьяволу, то тем менее могла она быть известна служителям его – египетским жрецам. Открытием и объяснением этих письмен промысл соделал то же, что прежде явил на апостоле Павле, ибо и сей, умудренный Духом Божиим Апостол таким же образом привел многих афинян к вере, когда прочитал начертанную на храме надпись и приспособил ее к своей проповеди³²¹. Разве только не скажет ли кто-нибудь, что слово Божие прорекалось в египетских жрецах точно так, как некогда в устах Валаама и Каиафы, которые пророчествовали доброе против воли³²². Но довольно об этом.

Царь Феодосий, в короткое время своего пребывания в Италии, сделал весьма много полезного для римлян – одно дал им, а другое прекратил между ними. Он оказал им много милостей и уничтожил в городе два срамных обычая, из которых один был следующий. В великом Риме издревле существовали огромные дома, в которых приготовлялся хлеб и раздавался гражданам. Приставы этих домов, называвшиеся на латинском языке mancipes (хлебники), с течением времени сделали из них вертепы разбойников. Так как в нижних частях сих зданий находились мукомольни, (в которых нужны были работники), то по бокам каждого из них манципы устроили харчевни, где предлагали непотребных женщин и чрез то уловляли многих приходивших туда либо для получения пищи, либо для удовлетворения постыдной страсти. Входившие внутрь, посредством какой-то машины, из харчевни ниспадали в мукомольни, чему подвергались особенно приезжавшие в Рим иноземцы. Попавшие туда принуждаемы были работать, – и многие, не получая позволения выйти, состаривались там, а к родственникам пускаема была молва об их смерти. В такую западню попал один из воинов Феодосия. Его заперли в мукомольню и не хотели выпустить, но он, обнажив бывший при нем меч, умертвил удерживавших, и манципы в страхе освободили его. Узнав об этом, царь самих манципов строго наказал, а разбойнические дома приказал срыть. Это – первое зло, от которого Феодосий избавил столицу, а второе состояло в следующем. Если женщину уличали в любодеянии, то наказывали ее не через исправление, а через усугубление того же греха, а именно: запирали ее в тесное любодеище и оставляли любодействовать без стыда. Притом во время сего постыдного дела, звонили в колокольчики, чтобы оно не укрывалось от проходящих, но чтобы, по звуку колокольчиков, все знали о таком позорном наказании. Узнав об этом бесстыдном обычае, царь не хотел терпеть его, но разрушил систры, – так назывались те любодеища, – а уличаемых в любодеянии женщин приказал подвергать наказаниям иного рода. От этих-то двух мерзких и гнусных дел царь Феодосий избавил город Рим. Устроив наилучшим образом и другие дела, он оставил царствовать в Риме Валентиниана, а сам вместе с сыном Гонорием отправился в Константинополь и прибыл сюда в консульство Тациана и Симмаха, в десятый день месяца ноября³²³.

Около того же самого времени найдено было нужным уничтожить при церквах пресвитеров-духовников по следующей причине. После того, как новациане отделились от Церкви и не хотели иметь общение с падшими во время гонения Деция, епископы присоединили к церковному чину пресвитера-духовника, чтобы падшие после крещения исповедывали грехи свои пред нарочно для сего поставленными священниками. В некоторых обществах это правило соблюдается и доныне. Одни только исповедники единосущия и единомысленные с ними в вере новациане отвергли пресвитера-духовника. Новациане и в начале не принимали этого дополнения к церковному чину; а православные, владевшие в то время церквами, долго соблюдали его и отменили уже при епископе Нектарии, по следующему случаю. Одна благородная женщина пришла к пресвитеру-духовнику и подробно исповедала перед ним грехи свои, сделанные после крещения. Пресвитер велел ей поститься и непрестанно молиться, чтобы с покаянием она могла явить и дело достойное покаяния. Через несколько времени та же женщина созналась пред ним и еще в одном грехе – в преступной связи с церковным диаконом. Когда это открылось, диакон был отлучен от Церкви, а в народе произошло волнение: негодовали не только на само преступление, но и на то, что помянутое дело навлекло на Церковь поношение и обиду. Так как вследствие сего духовные начали подвергаться насмешкам, то некий священник Евдемон, родом из Александрии, подал епископу Нектарию совет – отменить должность пресвитера-духовника и позволить каждому приступать к таинству по суду собственной его совести, ибо только этим способом можно соблюсти Церковь от поношения. Я осмелился поместить это в своем сочинении потому, что о событии слышал от самого Евдемона. Вообще, часто было мною замечаемо, что я употреблял все старание узнавать о происшествиях от людей, которые знали их, и тщательно разведывать события, чтобы не написать чего-нибудь противного истине. Я тогда же сказал Евдемону: «Бог знает, пресвитер, принесет ли твой совет пользу Церкви или нет». Вижу, что он дал христианам предлог не обличать друг друга в прегрешениях и не соблюдать апостольского повеления, говорящего: «не приобщайтеся к делом неплодным тьмы, пачеже и обличайте» (Еф. 5. 11). Но об этом сказано довольно.

Считаю нужным не проходить молчанием и того, что происходило у других, то есть у ариан, новациан и еретиков, получивших название от Македония и Евномия, ибо Церковь, разделившись, не остановилась на этом разделении; особые общества стали снова разделяться и, пользуясь маловажными и ничтожными предлогами, расходились между собой. Каким образом, когда и по каким причинам каждая ересь раздроблялась, мы изложим впоследствии; теперь же замечаем только, что царь Феодосий не преследовал ни одной из них, кроме ереси Евномия, которого он приказал сослать в заточение за то, что Евномий в Константинополе делал собрания по частным домам, читал в них свои сочинения и этими сочинениями развращал многих. Других он не гнал и не принуждал к единению с собой, но позволил всем делать особые собрания и в исповедании христианской веры держаться того мнения, какое кто имеет. Прочим дано было позволение устроить молитвенные дома вне городов, а единомышленным с собой в вере новацианам повелел он без всякой боязни владеть церквами, как и прежде сказано, внутри городов. Здесь я считаю уместным рассказать нечто о новацианах. Начнем речь немного выше.

Константинопольской новацианской Церковью в продолжение сорока лет, от времени Константина до шестого года царствования Феодосия, как прежде сказано, управлял Агелий. Приближаясь к смерти, он рукоположил на свое место в епископы Сисинния. Но хотя Сисинний был один из поставленных Агелием же пресвитеров, славился красноречием и вместе с царем Юлианом учился философии у философа Максима, однако народ новацианский осуждал это рукоположение и жаловался, почему не рукоположен лучше Маркиан, муж, отличавшийся благочестием, которому новациане обязаны были спокойствием при Валенте. Желая утолить скорбь народа, Агелий рукоположил и Маркиана, потом, получив небольшое облегчение от болезни, пришел в церковь и, обратившись к народу, сказал: после меня да будет вашим епископом Маркиан, а после Маркиана – Сисинний. Сказав это, он жил не много и скончался. Но когда Маркиан сделался епископом новациан, Церковь их разделилась – по следующей причине.

Некто Савватий, из иудейства обратившийся к христианству и Маркианом возведенный в сан пресвитера, оставался, тем не менее, привязанным к иудейским понятиям. К тому же он питал еще замысел сделаться епископом. Открыв свое желание двум преданным себе пресвитерам, Феоктисту и Макарию, он решился защищать нововведение в праздновании пасхи, которое, как и прежде было сказано, новациане сделали во фригийском селении Пазе в царствование Валента. Сначала он удалился из Церкви под предлогом стремления к высшему совершенству, объявляя, что скорбит о некоторых, ибо понимает, что они недостойно приобщаются тайн. Но потом открылось его намерение – делать особые собрания. Узнав об этом, Маркиан укорял себя за ошибку в рукоположении, – что произвел в пресвитеры таких тщеславных людей, и, досадуя, говаривал: лучше бы мне тогда возложить свои руки на терние, чем возводить в сан пресвитера Савватия. По сему случаю он постарался созвать Собор новацианских епископов в Ангаре, торговой пристани близ Еленополиса. Собравшиеся здесь епископы пригласили Савватия и потребовали, чтобы он изложил Собору причины своего недовольства. Когда же тот объявил, что причина состоит в несогласии его с Церковью касательно празднования пасхи, что пасху должно совершать по обычаю иудеев и как предписано Собором в Пазе, тогда епископы, подозревая, что Савватий прикрывает этим только стремление свое к епископской кафедре, обязали его клятвой, что он никогда не примет епископства. Как скоро он произнес в этом клятву, епископы обнародовали правило о праздновании пасхи, названное ими безразличным. Они говорили, что разногласие в дне праздника не может быть достаточной причиной к отделению от Церкви, что и собиравшиеся в Пазе не думали идти вопреки канону вселенскому, что и древние, даже близкие ко временам апостольским, хотя не все были согласны во времени праздника, несмотря на то сохраняли общение между собой и отнюдь не разделялись, и что новациане, живущие в царственном Риме, никогда не следовали обычаю иудеев, но постоянно праздновали пасху прямо после равноденствия и не отделялись от своих собратий по вере, которые праздновали ее не одинаковым с ними образом. Рассуждая так и подобно сему, епископы постановили, как я сказал, безразличное правило касательно пасхи. По силе его, предоставлялось всякому праздновать пасху сообразно с принятым и предварительно усвоенным обычаем, отнюдь не устраняясь чрез то от общения; так чтобы, празднуя ее различно, все, тем не менее, пребывали в единомыслии с Церковью. Когда касательно празднования пасхи было в то время сделано такое определение, связанный клятвою Савватий, если празднование пасхи приходилось не в одно время у всех, частным образом начинал пост ранее, совершал всенощное бдение и праздновал пасху в узаконенный день субботний, потом в следующий праздновал вместе со всеми, приходил в церковь и приобщался тайн. Так делал он в продолжение многих лет, а посему это не могло укрыться от народа. Некоторые из простолюдинов, особенно во Фригии и Галатии, думая оправдаться этим, начали подражать ему и таким же образом совершали пасху втайне. Между тем, Савватий, мало заботясь о клятве, впоследствии, как увидим, начал противозаконно делать особые собрания и от своих приверженцев принял имя епископа.

Здесь считаю не неуместным кратко изложить собственные свои мысли о пасхе. Мне кажется, что ни древние, ни современные подражатели иудеям не имели достаточного основания столько упорно спорить об этом празднике. Они не взяли во внимание того, что по смене иудейства христианством, обрядовая сторона Моисеева закона упразднилась. И это явствует само собою. Христианам ни один закон Христа не позволит иудействовать, напротив, Апостол³²⁴ даже запретил это, изгоняя не только обрезание, но и споры об их праздниках. В послании к Галатам он говорит: «глаголите ми, иже под законом хощете быти, закона ли не слушаете» (4, 21)? Потом, кратко объясняя эти слова, показывает, что народ иудейский рабствовал, а последователи Христа призваны к свободе, и убеждает не соблюдать более ни дней, ни месяцев, ни лет. Подобно сему и в послании к Колоссянам громогласно возвещает он, что обрядовые постановления суть тень: «да никтоже убо вас осуждает о яденении, или о части праздника, или о новомесячиях или о субботах, яже суть стень грядущих,» говорил он (Кол. 2, 16.17). То же самое подтверждает и в послании к Евреям: «предлагаему священству, говорил, по нужде и закону пременение бывает» (Евр. 7, 21). Ни Апостолы, ни евангелисты не возлагали ига рабства на последователей проповеди евангельской, но чтить праздник пасхи и другие праздничные дни предоставили признательности облагодетельствованных. И так как люди любят праздники потому, что в продолжение их отдыхают от работ, то каждое христианское общество, по областям, совершало воспоминание о спасительных страданиях, согласно принятому обычаю, когда хотело; ибо ни Спаситель, ни Апостолы не предписали нам законом соблюдать это, равно как ни Евангелие, ни Апостолы не грозили осуждением или проклятием, как угрожал иудеям закон Моисеев. В Евангелиях, к осуждению иудеев, осквернявших свои праздники убийствами, написано только исторически, что Спаситель пострадал в праздник опресноков. Цель Апостолов была не та, чтобы предписывать время праздников, но чтобы дать руководство к правой жизни и благочестию. Мне кажется, что как многое другое произошло от местного обычая, так и празднование пасхи установилось обычаем и в каждой стране сохраняло особенность, потому что никто из Апостолов, как сказано, не определил его законом. А что этот праздник искони совершался везде согласно более с обычаем, нежели с законом, показывает самое дело. Так, в Малой Азии весьма многие издревле совершали его в четырнадцатый день, не обращая внимания, был ли то день субботний, – и, поступая таким образом, никогда не отделялись от христиан, совершавших этот праздник иначе, но римский епископ Виктор по неумеренной ревности, послал отлучения всех христианам Азии, праздновавшим пасху в четырнадцатый день. За это, однако, епископ галльского города Лугдуна, Ириней, сильно порицал Виктора и в своем послании не только не одобрял его горячности, но еще представлял ему, что и древние, хотя не соглашались во времени празднования пасхи, однако не разрывали взаимного общения и что сам епископ смирнский Поликарп, впоследствии претерпевший мученическую кончину в царствование Гордиана³²⁵, имел общение с римским епископом Аникитой, нисколько не спорил с ним об этом празднике, хотя, по местному обычаю смирнской Церкви, совершал пасху в четырнадцатый день, как говорит о том в пятой книге церковной своей Истории Евсевий. Итак, некоторые в Малой Азии, как я сказал, соблюдали четырнадцатый день. Другие же жители востока совершали праздник вообще в день субботний, но не соглашались в месяце, ибо одни говорили, что в этом праздновании надобно следовать обычаю иудеев, хотя сами не держались его строго, а другие, не желая следовать иудеям, совершали праздник после равноденствия и утверждали, что надлежит отправлять его, когда солнце бывает в созвездии Овна, то есть в антиохийском месяце Ксанфике или в римском Апреле, и в этом были согласны – если не с современными иудеями, которые ошибаются почти во всем, то с древними и с Иосифом, как он говорит в третьей книге Иудейских древностей³²⁶. Так-то разногласили они между собой. Остальные, наконец, жившие в странах западных до самого океана, держась древнего предания, праздновали пасху после равноденствия, и все они, поступая таким образом, не разногласили между собою. Да и бывший при Константине Собор, вопреки мнению некоторых, не сделал никакой перемены в этом праздновании. Сам Константин в послании к христианам, разногласившим касательно сего праздника, советует немногочисленным подражать большинству. Это послание царя во всей целости найдешь в третьей книге Евсевия о жизни Константина, а здесь предлагается относящаяся к празднику пасхи часть его следующего содержания: «Так как порядок, которому в этом отношении следуют все Церкви западных, южных, северных и некоторых восточных областей империи, действительно благоприличен, то в настоящее время Собор епископов признал его хорошим, – и я ручаюсь, что он понравится и вашему благоразумию; ваша рассудительность, конечно, с удовольствием примет то, что единомысленно и согласно соблюдается в Риме, Италии и Африке, во всем Египте, Испании, Галии, Британии, Ливии, в целой Греции, в областях азийской, понтийской и киликийской, она разочтет, что в поименованных местах не только большее число церквей, но и что все они желают этого порядка, как самого лучшего. Да, кажется, и здравый смысл требует, чтобы мы не имели никакого общения с клятвопреступными иудеями». Таково послание царя. Совершающие праздник пасхи в четырнадцатый день утверждают, что это им передано от Апостола Иоанна, а римляне и вообще западные говорят, что свое обыкновение получили они от Апостолов Петра и Павла. Но ни те, ни другие не могут представить на это письменного свидетельства. Отсюда я заключаю, что в каждой стране совершали праздник пасхи, следуя действительно, главным образом, обычаю. Ни одно вероисповедание не держится одних и тех же обычаев, хотя имеет одно и то же понятие о Боге. В отношении к обычаям даже и единоверные разногласят между собою. Посему не неуместно здесь кратко предложить нечто о разности обычаев в разных Церквах.

С самого первого взгляда легко заметить, что посты перед пасхой в разных местах соблюдаются различно. Именно, в Риме пред пасхой постятся непрерывно три недели, кроме субботы и дня Господня. А в Иллирии, во всей Греции и Александрии держат пост шесть недель до пасхи и называют его четыредесятницей. Другие же начинают поститься за семь недель до праздника и, хотя исключая промежутки, постятся только три пятидневия, однако свой пост называют также четыредесятницей. Удивительно для меня, что те и другие, разноглася между собой в числе постных дней, называют пост одинаково – сорокодневным, и представляют особые свои основания для объяснения его наименования. Притом видно, что разногласие их касается не только числа постных дней, но и понятия о воздержании от явств; потому что одни воздерживаются от употребления в пищу всякого рода животных, другие из всех одушевленных употребляют только рыбу, а некоторые вместе с рыбой едят и птиц, говоря, что птицы, по сказанию Моисея, произошли также из воды. Одни воздерживаются даже от плодов и яиц, другие питаются только сухим хлебом, некоторые и того не принимают, а иные, постясь до девятого часа, вкушают потом всякую пищу. Таким образом, у разных племен бывает различно, и представляются на то бесчисленные причины. И так как никто не может указать на письменное касательно сего повеление, то явно, что Апостолы предоставили все это воле и выбору каждого, чтобы всякий делал доброе не по страху и принуждению. Таково по Церквам разногласие в рассуждении постов.

Есть также различие и в церковных собраниях. Тогда как все Церкви в мире совершают тайны и в день субботний каждой недели, александрийцы и римляне, на основании какого-то древнего предания, не хотят делать это; а соседи александрийцев – египтяне и жители Фиваиды, хотя делают собрания в субботу, но принимают тайны не тогда, как это бывает вообще у христиан, но приносят жертву и приобщают тайн уже по насыщении всякими яствами, около вечера. И опять, александрийцы в четверток и в так называемый день приготовления (пяток) читают Писание, а учителя объясняют его. В эти дни совершается все, что обыкновенно бывает в собраниях, кроме тайн – и такой обычай в Александрии ведется из древности, ибо известно, что еще Ориген учил особенно в эти дни. Как мудрый учитель, он видел, что немощное Моисеева закона нельзя было передать буквально, а потому слово о пасхе возвел к смыслу таинственному, говоря, что истинная пасха была только одна, которую совершил Спаситель, когда, пригвожденный ко кресту, разрушил силу вражию и водрузил против нее сей победный трофей. В Александрии также чтецами и канонархами бывают безразлично и оглашенные и верные, между тем, как во всех других Церквах эта должность возлагается на верных.

Быв клириком в Фессалии, я знал еще один обычай. Там клирик, если продолжал жить со своей женой, с которой вступил в супружество прежде определения своего в клирики, исключался из клира, тогда как на востоке все, даже и епископы воздерживались от общения со своими женами по собственному произволению, то есть если сами того хотели, не будучи принуждаемы к сему непреложным законом, ибо многие из них во время епископства от законных жен имели и детей. Виновником такого обычая в Фессалии был некто Илиодор, уроженец тамошнего города Трикки. Говорят, в молодости он написал несколько эротических книг и назвал их эфиопскими. Этот обычай соблюдается также в Фессалонике, даже в Македонии и Греции. Знал я в Фессалии и другой обычай: там крестят только в дни пасхи; поэтому, кроме немногих, прочие умирают, не получив крещения. А в Антиохии сирийской церковь имеет обратное положение: алтарь устрояется не к востоку, а к западу. В Греции, в Иерусалиме и Фессалии молитвы совершаются при зажженных свечах – почти так же, как у константинопольских новациан. Равным образом и в Кесарии каппадокийской, и в Кипре епископы и пресвитеры изъясняют св. Писание в субботу и в день Господень – всегда около вечера, при зажженных свечах. Но новациане геллеспонтские совершают молитвы не во всем так, как константинопольские, но во многом близко к господствующей Церкви. Вообще между всеми обществами верных едва ли можно найти и две Церкви, которые в совершении молитв были вполне согласны одна с другой. В Александрии пресвитеры не говорят поучений, – и это началось с того времени, как Арий возмутил Церковь. В Риме постятся всякую субботу, в Кесарии каппадокийской согрешившие после крещения отсекаются от общения, равно как и у новациан. То же делают македониане в Геллеспонте и жители Азии, празднующие пасху в четырнадцатый день. Фригийские новациане не принимают двоеженцев, тогда как константинопольские явно и не принимают, и не отвергают их, а западные открыто принимают. Виновниками такого различия надобно почитать, думаю, епископов, бывших в свое время предстоятелями тех церквей; а принявшие от них обычай передали его потомкам как закон.

Трудно, даже невозможно описать все церковные обычаи, соблюдаемые в разных городах и областях. Но и сказанное служит достаточным подтверждением, что праздник пасхи по местным обычаям, чтим был различно. Итак, те ошибаются, которые толкуют, будто никейский Собор извратил празднование пасхи. Бывшие на этом Соборе прежде всего заботились о том, чтобы разногласивших в обычаях привести к согласию с большинством. А что в обычаях было много разногласий еще во времена апостольские, это не укрылось и от самих Апостолов, как свидетельствует книга Деяний; ибо как скоро они заметили между верующими смятение, произведенное разногласием и спорами язычников, тотчас же собрались вместе и прорекли божественный закон, написав его в виде послания, которым освободили верующих от тягостного рабства и суетных споров, и преподали верный образец правой жизни, ведущий к истинному благочестию, предписав всем соблюдать только то, что необходимо нужно. Хотя это послание вписано в книгу Деяний апостольских, но ничто не препятствует поместить его и здесь.

""Апостолы и старцы и братия, сущим во Антиохии и Сирии и Киликии братиям, иже от язык, радоватися. Понеже слышахом, яко нецыи от нас изшедше, возмутиша вас словесы, развращающе души ваша, глаголюще обрезатися и блюсти закон, имже мы не завещахом: изволися нам собравшимся единодушно, избранные мужи послати к вам, с возлюбленными нашими Варнавою и Павлом, человеки, предавшими души своя о имени Господа нашего Иисуса Христа. Послахом убо Иуду и Силу и тех словом сказующих таяжде. Изволися Святому Духу и нам, ничтоже множае возложати вам тяготы разве нуждных сих: сгребатися от идоложертвенных и крове и удавленины с блуда: (и елика нехощете вам быти, другим нетворите); от нихже соблюдающе себе, добре сотворите. Здравствуйте» (Деян. 15, 23–29). Вот, что угодно Богу, «изволися Святому Духу», говорит послание, «ничтоже множае возложити вам тяготы разве нужных"", то есть кроме того, что соблюдать необходимо нужно. Между тем, что есть люди, которые, пренебрегая сии заповеди, всякое любодейство считают делом безразличным, а о днях праздника спорят, будто о душе, которые, извращая повеления Божии и предписывая закон сами себе, вменяют ни во что постановления апостольские и незаметно делают противное тому, что угодно Богу. Речь о пасхе можно бы продолжить еще более и показать, что и иудеи не соблюдают строгой точности во времени и образе празднования пасхи, что и отделившиеся от иудеев самаритяне³²⁷ совершают этот праздник всегда после равноденствия, но это потребовало бы особенного и продолжительного труда. Замечу только, что любящие подражать иудеям и заботливо занимающиеся первообразами не должны опускать без внимания ни одного такого первообраза, потому что, решившись с точностью соблюдать закон, они должны соблюдать не только дни и месяцы, но и все, что исполнял Христос по обычаю иудейскому, быв под законом, – все, что он несправедливо потерпел от иудеев и совершал образно, благодетельствуя людям: когда учил, вошедши в корабль, когда повелел приготовить в горнице пасху, когда послал отрешить привязанную ослицу, когда имеющим приготовить пасху дал знамение, что они встретят человека, несущего сосуд воды, или когда делал много другое, что описано в Евангелиях. Между тем, думающие найти себе оправдание в праздновании пасхи ничего подобного наружным образом не соблюдают: никто из их учителей никогда не поучал народ с корабля, никто не входил непременно в горницу для совершения пасхи, никто не отрешал привязанной ослицы и снова не привязывал ее, никто не поручал кому-либо нести сосуд с водой, чтобы выразить те первообразы. Все это и подобное этому почиталось свойственным скорее иудеям, которые заботятся о соблюдении закона более чувственным, нежели духовным образом, за что и подлежат проклятию как люди, приемлющие закон Моисеев в его образах, а не в истинном его значении. Друзья иудеев, хотя все сие возводят к духовному смыслу, однако за дни и месяцы ведут непримиримую войну и в этом случае отвергают иносказательное их значение, так что с сей стороны необходимо подвергаются осуждению, подобно иудеям, и произносят сами над собою приговор проклятия. Но об этом, кажется, довольно.

Возвратимся к предмету, о котором упомянули немного прежде, то есть, что Церковь не остановилась на первом разделении и что отделившиеся от нее общества опять разделились между собой, и под ничтожными, маловажными предлогами распадались на частные секты. Так-то, сказал я, по поводу разномыслия касательно празднования пасхи, разделились и новациане. И в этом отношении у них не одна община, потому что, по разным областям, они не соглашаются не только в месяце, но и в днях недели, и в иных неважных обстоятельствах, так что в одних местах делают особые собрания, а в других смешанные.

И между арианами произошло разделение – по следующей причине: ежедневно возникавшие у них спорные вопросы довели их рассуждения до нелепостей. Так как Церковь веровала, что Бог есть Отец Сына-Слова, то между ними возник вопрос: мог ли Бог называться Отцом, прежде нежели существовал Сын? Утверждая, что Слово Божие родилось не от Отца, но произошло из не-сущего, и погрешив в этом первом и важнейшем предмете вероучения, они не могли не впасть в нелепое словопрение об одном имени. Некто Дорофей, вызванный ими из Антиохии, говорил, что Отцем нельзя ни быть, ни называться прежде существования Сына, а Марин, которого они, еще прежде Дорофея, призвали из Фракии, и который оскорблялся тем, что ему предпочтен Дорофей, улучил теперь благоприятный случай и начал защищать противное мнение. Отсюда произошло разделение: отступив друг от друга за одно слово, каждый из них начал делать особые собрания. Признававшие власть Дорофея оставались в прежних своих местах, а последовавшие Марину, устроили собственные молитвенные дома и стали в них собираться, признавая, что Отец всегда был Отцем, даже и прежде существования Сына. Эти последние прозваны были псафирианами, потому что некто Феоктист псафирополь (пирожник), родом из Сирии, с особенной горячностью стоял за упомянутое их мнение. Им последовал и готский епископ Селина, человек смешанного происхождения, ибо родился от отца гота и матери фригиянки, а потому учил в церкви с равной легкостью на обоих языках. Немного спустя разделились и псафириане, когда Марин пришел в разногласие с Агапием, которого сам же поставил епископом в Эфесе. Они малодушно спорили между собой не о вере, а о первенстве, и в их споре готы приняли сторону Агапия. По сему случаю многие из подвластных им клириков, гнушаясь этим происшедшим из тщеславия спором, оставили их и присоединились к вере в единосущие. Между тем, ариане, разделившиеся двадцать пять лет тому назад, после – в царствование Феодосия Младшего и в консульство военачальника Плинфы – прекратили междоусобный спор и приняли ересь псафириан, положив себе законом на будущее время не касаться вопроса, бывшего причиной их разделения. Впрочем, так могло сделаться только в Константинополе, а в других городах, где ни находятся ариане, существует между ними тот же раскол. Это – о разделении ариан.

Даже и евномиане не остались не разделившимися. Сперва отделился сам Евномий от Евдоксия, которым рукоположен был в епископа Кизики. Это произошло под тем предлогом, что Евдоксий не принимал в общение отлученного от Церкви учителя его Аэция. Потом разделились последователи Евномия и составили разные общества. Во-первых, некто Феофроний Каппадокиец, учившийся искусству состязаться у Евномия, немного знавший также «Категории» и «Об истолковании» Аристотеля, сочинив несколько книг под заглавием «Об упражнении ума» навлек на себя ненависть своих единоверцев и был изгнан ими, как отступник. Делая с того времени особые собрания, он установил ересь, названную по его имени. Потом явился в Константинополе еще некто Евтихий, отделившийся от евномиан по случаю какого-то неважного спора, который продолжает доныне делать особые собрания. Последователи Феофрония называются евномио-феофронианами, а последователи Евтихия евномио-евтихианами. Я считаю недостойным истории говорить, из-за каких ничтожных слов и выражений произошло между ними разделение, и не хочу уклоняться от своего предмета. Скажу только, что они обезобразили крещение, ибо крестят не в Троицу, а в смерть Христову. В продолжение некоторого времени было разделение и между македонианами, когда пресвитер Евтропий делал особые собрания, а Картерий не соглашался с ним. Может быть, в других городах существовали и еще какие-нибудь возникшие из этих секты, но, живя в Константинополе, где родился и получил воспитание, я предположил себе с большей подробностью говорить о событиях, происходивших в этом городе, – частью потому, что некоторых был очевидцем, а частью и потому, что события константинопольские считал более замечательными и достойными памяти; и все они случились не в одно какое-либо время, но во времена разные. А кто пожелает узнать имена различных ересей, то пусть прочитает так называемую якорную книгу кипрского епископа Епифания³²⁸. Но об этом уже слишком довольно. В то же время и дела гражданские пришли в беспорядок – по следующей причине.

В западных областях был один грамматик по имени Евгений. Сначала он преподавал римскую словесность, а потом, покинув школу, поступил в придворную военную службу и сделался царским секретарем. Уважаемый более прочих за свое красноречие, он не мог выдержать своего счастья, но, склонив на свою сторону Арбогаста, выходца из Малой Галлии, бывшего в то время военачальником, человека со свирепым и жестоким характером, решился захватить верховную власть. Оба они условились убить царя Валентиниана, подговорив евнухов, приставленных к его опочивальне, и евнухи, обольщенные обещанием высших почестей, задушили Валентиниана во время его сна³²⁹. Вслед за тем Евгений стал правителем дел в западных областях империи и начал совершать то, чего естественно было ожидать от тирана. Услышав об этом, царь Феодосий был опять сильно озабочен и увидел, что после недавно оконченного похода против Максима, ему предстоит второй подвиг. Собравши военные силы и провозгласив сына своего Гонория царем в третье свое консульство и в консульство Абунданция, в десятый день месяца января, он снова быстро двинулся на запад³³⁰, а в Константинополе оставил царствовать обоих сыновей своих. В походе против Евгения присоединились к нему весьма многие варвары, жившие по ту сторону Дуная и желавшие оказать помощь царю в борьбе с тираном. В короткое время он явился с многочисленным войском в Галлию, где Евгений уже приготовился к войне и имел также огромную армию. Сражение произошло при реке, называемой Фригида, которая от Аквилеи течет на расстоянии тридцати шести тысяч шагов. В том месте, где римляне бились против римлян, бой был равный, но там, где сражались союзники царя Феодосия – перевес оставался на стороне Евгения. Видя, что варвары гибнут, царь пришел в величайшее смущение, упал на колени, призывая Бога на помощь, – и молитва его не была отвергнута. Военачальник Вакурий так укрепился мужеством, что с передовыми линиями перебросился в то место сражения, где преследуемы были варвары, разрезал неприятельские фаланги и обратил в бегство тех, которые сами недавно гнали врагов. При этом случилось и еще нечто дивное. Поднялся сильный ветер и стрелы, пускаемые воинами Евгения, обращал на них самих, а стрелам противников их придавал большую стремительность³³¹. Столь могущественна была молитва царя! Когда сражение приняло такой оборот, тиран прибежал и повергся к ногам царя, моля его о пощаде, но тут же обезглавлен был воинами³³². Это произошло в шестой день месяца сентября, в третье консульство Аркадия и во второе Гонория. Виновник всего зла Арбогаст, два дня убегавший от преследования войска Феодосия, видя, что ему не остается никакого средства к спасению, умертвил себя собственным мечом.

Но воинские труды расстроили здоровье царя Феодосия. Полагая, что усилившаяся болезнь прервет его жизнь, он при своей кончине более заботился о делах общественных, ибо знал, сколько бедствий причиняет народу смерть царя. Посему, желая строить порядок в западных областях, немедленно вызвал он из Константинополя сына своего Гонория. Гонорий поспешно прибыл в Медиолан, и Феодосий, получив небольшое облегчение от болезни, назначил для торжествования победы конские ристалища. В назначенный для торжества день, до обеда, он владел еще силами и смотрел конские бега, а после обеда вдруг почувствовал себя хуже и, не могши уже идти на зрелище, послал вместо себя своего сына, и в следующую ночь скончался. Это было в консульство Оливрия и Пробина, в семнадцатый день месяца января, в первый год двести девяносто четвертой олимпиады³³³. Царь Феодосий жил шестьдесят лет, а царствовал шестнадцать. Эта книга обнимает шестнадцать лет и восемь месяцев.