В. Деятельность Тертуллиана, направленная к специальному раскрытию некоторых частных пунктов христианского учения и внутреннему устроению христианского общества

Взгляд каинитов на крещение. Вещество таинства. Значение вещества – воды, по Тертуллиану. Способ совершения и благодатное действие таинства; низведение даров Св. Духа на крещаемого. Лица, имеющие право совершать крещение; время совершения таинства; неповторяемость крещения. Разрешение некоторых недоразумений касательно крещения.

В среде карфагенских христиан времени Тертуллиана была небольшая секта, которая по своей незначительности не могла бы и обращать серьезного внимания ревнителей христианства, если бы не производила дурного влияния на христиан и «дремлющих в простоте веры» не совращала с истинного пути в свои сети. Секта эта – каинитская¹²⁴⁷. Не говоря о других ее особенностях и религиозных воззрениях, представим здесь только ту крупную разность, касающуюся первого христианского таинства – крещения, на которую обратил внимание Тертуллиан. Одна женщина из секты каинитов, «скверной своим учением», «ядовитейшая ехидна» восставала против таинства крещения¹²⁴⁸. Она находила несообразным, чтобы такое простое действие, как погружение в воду, производило такие великие последствия, какие христиане приписывают таинству крещения¹²⁴⁹. Как священник, а еще более – как жаркий ревнитель христианства, Тертуллиан решился литературным путем представить апологию таинства крещения и таким образом «научить своих оглашенных» – с одной стороны, с другой – «убедить тех беспечных верующих, которые, довольствуясь простою верою, не стараются вникать в то, чему Священное Писание и предание нас научают, и чрез таковое небрежение не могут познать тех оснований, на коих утверждается исповедуемая ими вера»¹²⁵⁰. Секта каинитов своим учением о крещении определила Тертуллиану задачу труда – сказать слово церкви, а вместе с тем и свое, о веществе, форме, действиях и совершителе крещения и о тех приготовлениях, какие требуются от взрослых, желающих принять это таинство.

Вещество таинства – вода. Каиниты не считали воду необходимой принадлежностью таинства крещения, – как настоящие «ехидны, аспиды и т. п. змеи, они «убегали воды, а искали и ищут сухих и бесплодных мест»¹²⁵¹. Их особенно и главным образом в таинстве крещения поражала несоразмерность между средствами, столь обыкновенными, как вода, и действиями таинства, которое «изглаждает пятна прошедших грехов, делает нас чадами Божьими, отверзает нам вход в жизнь вечную»¹²⁵². Все в крещении кажется просто, нет никакого блеска, ни пышности, ни великолепия», из купели «человек не выходит ни более чистым, ни более опрятным»¹²⁵³. Тертуллиан не видит несообразности в цели и средствах и, при свете идеи о Боге с Его главными свойствами – простотою и могуществом, устраняет всякую возможность сомнения в силе таинства. Результат таинства, действительно таинственный, но «для того-то и верить ему должно, что действие его столь чудесно»¹²⁵⁴. Бог, как всемогущий, и с простыми средствами может соединить и соединяет великие действия. Кроме того, простая сама по себе стихия, вода поставлена очень высоко по той важной роли, какую она играла в мировой жизни и должна играть. «Стихия сия благодатна по своему происхождению, знаменита с самого начала мира. Она прежде, нежели мир получил полное свое устройство, укрывалась под завесой всемогущества Божия, – Дух Божий ношашеся верху воды»... Между тем как царствовал повсюдный хаос, «вода, одна вода, вещество совершенное, изящное, чистое, служила престолом, седалищем Духа Божия, Который предпочел ее всем стихиям». В мирообразовательном процессе она играла первенствующую роль, так как Бог творил все «посредством воды», – «вода первая произвела то, что имеет жизнь», и этим самым уже ясно указала на свое высокое значение как вещества, чрез которое «даруется душе нашей жизнь вечная, духовное возрождение»¹²⁵⁵. Дух Божий проникал водную стихию и оживлял ее, так что чрез это проникновение вода получила силу освящать человека и в таинстве крещения, всякая вода, где бы она ни была взята – в море или пруде, реке или источнике, озере или другом каком-либо водоеме лишь бы только был призван на нее Дух Святый, освящающий ее своим присутствием и делающий ее способной освящать в свою очередь и других¹²⁵⁶. Вода имеет великое значение в руках Божиих как орудие для достижения высоких целей: она спасла евреев от преследовавшего их египетского войска, потопивши фараона – древнего мучителя со всем его воинством, и в этом отношении вполне прообразовала таинство крещения, так как и в крещении человек чрез воду вступает в новую жизнь, а диавол погибает для человека¹²⁵⁷. Вода, по убеждению всех и каждого, служит очистительным средством, и во всех религиях и мистериях была считаема необходимою составною принадлежностью¹²⁵⁸. Она замечательна по своей силе и плодотворности: «какие блага, какое обилие, какую помощь получает от нее мир!»¹²⁵⁹. Вода исцеляла людей в купели иерусалимской (вифезда), когда возмущал ее ангел¹²⁶⁰. Но что всего более говорит в пользу воды, так это то, что Сам Господь крестился в воде Иордана, воздал ей, таким образом, особую честь, предпочел ее всем стихиям¹²⁶¹, освятил ее, так что после Него, когда благодать Божия излилась на людей обильнее, воды получили большую силу. «Что прежде исцеляло тело, то исцеляет ныне душу; что доставляло временное здравие, то приносит ныне вечное спасение; что прежде освобождало (в иерусалимской купели) одного человека от болезни однажды в год; то избавляет ныне всегда множество людей от греха»...¹²⁶². Но не сама по себе вода имеет такую силу действовать на душу, а в силу благодатного присутствия в ней Духа Божия, в силу того, что над этой водой «председит Ангел, очищая от преступлений и приуготовляя нас к приятию Святого Духа¹²⁶³.

Как совершается таинство крещения? – Вода, на которую призвана благодать Св. Духа и которая получила оттого освящающую силу, тогда только действует благотворно и спасительно для крещаемого человека, когда крещение совершено известным образом. Тело крещаемого погружается в воду; во время этого акта происходит невидимое, совершенно духовное действие таинства¹²⁶⁴. Воды крещения омывают и очищают человека внутренним образом. Когда человек погружается в воду, он возрождается к жизни новой, святой, между тем как диавол – этот древний мучитель, фараон – теряет всю гордость и силу свою в водах, которые сделались спасительными божественною силою И. Христа, пригвожденного к кресту¹²⁶⁵; крещаемый получает исцеление души от грехов, вечное спасение, отпущение всякой вины и всякой казни, вводится, так сказать, в приязнь с Богом, и становится подобным первому человеку, созданному по образу Божию. В крещении образ входит в соотношение с оригиналом, составляющим вечность, человек восприемлет Духа Святого, вдунутого в него Богом в начале мира и утраченного им неповиновением своим»¹²⁶⁶. В крещении совершается видимое действие, но при этом видимом действии и посредством него смываются греховные пятна в душе – в силу тесной связи души с телом, – «душа омывается в воде через тело, а плоть очищается духом»¹²⁶⁷. Но все эти плоды таинства тогда только получит человек, благодать крещения низольется на него в том только случае, если человек выполнит со своей стороны требуемое условие: «воды омывают и очищают нас от греха не иначе, как при исповедании веры нашей, запечатленной печатью Отца и Сына и Св. Духа, коих всех троих мы призываем в свидетели¹²⁶⁸.

Лишь только совершено погружение в воду, сейчас же начинается другой акт, непосредственно следующий за первым, «святое помазание елеем по древнему чину». Этим актом крещаемый освящается или посвящается на служение Богу, подобно древним первосвященникам и Христу, Которого Бог Отец помазал и через это помазание исполнил Святого Духа. Как в погружении, так и в помазании елеем совершается видимое действие, – помазание производится на теле; но «действие его простирается и на душу»¹²⁶⁹. Но этим помазанием дело не ограничивается. Хотя человек крещен, т. е. погружен в воду, хотя члены его помазаны елеем, тем не менее, он не сделался еще вполне маслиной, привитой к небесной лозе – И. Христу. Поэтому после крещения и елеопомазания совершается другое таинство, присоединяемое к первому: после помазания елеем «возлагаются на нас руки, призывая и привлекая к нам Духа Святого молитвою, совровождающей сей священный чин»¹²⁷⁰. Тогда-то Дух Святый охотно сходит от Бога Отца на тела таким образом очищенные и благословенные, и почивает на водах крещения, видя в них как бы древнее свое седалище... Как скоро земляное наше тело омоется от прежних грехов спасительными водами крещения; то Св. Дух, сей небесный голубь, снисходит на нас, возвещая нам мир Божий»¹²⁷¹.

Право совершать крещение принадлежит, прежде всего, первосвященнику, т. е. епископу; совершать его могут также священники и диаконы, но не без дозволения епископа, «дабы сохранить уважение к церкви в ее первостоятеле и соблюсти мир чрез сию подчиненность». В крайних случаях, когда нет никого из ординарных совершителей крещения, а между тем грозит опасность ищущему крещения, никто даже из мирян не должен отклонять от себя права «сообщить дар Господень» желающему принять его¹²⁷², так что в таких случаях всякий мирянин, не давший ему того, что он «мог» дать, будет виновен. Только женщины составляют единственное исключение из этого общего правила. Жены, которым запрещено даже учить и которым апостол едва дозволил присутствовать при публичном учении, ни в каком случае не должны решаться крестить других¹²⁷³.

Но и те лица, которые имеют право совершать крещение, должны поступать с осторожностью и осмотрительностью. Хотя креститься могут все¹²⁷⁴, никто не лишен сего небесного дара, однако совершитель таинства должен обращать строгое внимание на то, чтобы ищущего крещения найти «в религиозном расположении духа», обрести в нем «начаток веры, произведенный чтением Св. Писания», и только тогда должен крестить, когда вера ищущего крещения уже не терпит отлагательства¹²⁷⁵. В этих видах полезнее отлагать крещение, особенно детей; их лучше всего крестить, когда они возмужают, будут в состоянии понимать учение, оценить высокость таинства и исполнить свои обязанности. Люди обыкновенно поступают очень осторожно по отношению к своим имениям, не доверяя управления ими детям до их возмужалости; если так по отношению к земным благам, то как вручить им благо небесное? Даже есть причины отлагать крещение и для взрослых людей, молодых, потому что они подвержены слишком сильным страстям: «пусть они или прежде женятся, или укрепятся в вере и воздержании»¹²⁷⁶.

Все, желающие спасения, должны креститься, без крещения никто не может спастись (Ин. 2:5); и если Сам Иисус Христос, будучи совершенно безгрешным, восхотел креститься и крестился, то тем более люди грешные нуждаются в крещении¹²⁷⁷.

Но как бы крещение ни было важно для грешников, какие бы благодетельные плоды оно ни приносило, оно все-таки омывает лишь прошедшие грехи, не может заглаждать будущих грехов человека, – для очищения грехов, совершенных после крещения, в церкви Христовой установлено другое таинство – таинство покаяния¹²⁷⁸.

Крещение совершается над человеком однажды во всю его жизнь, оно – едино, как едина вера и един Господь (Еф. 4:5); грехи наши омываются в купели крещения только однажды, и этим уже ясно напоминается нам, что мы, омытые водами крещения, не должны уже грешить¹²⁷⁹. Есть, правда, и другое крещение, крещение кровью, но и оно также едино и есть – так сказать – дополнение водного крещения, в нем заглаждаются грехи, соделанные после первого крещения. Оба крещения – крещение водою и крещение кровью – указаны Господом: желая призвать нас водою и соделать избранными кровию, Он произвел из ребер своих эти два крещения – кровь и воду (Ин. 19:34), потому-то верующие в кровь Его должны очищаться водою, а очищающиеся водою должны пить и кровь Его¹²⁸⁰.

Самое лучшее, удобное и торжественное время для крещения есть день Пасхи, когда страсти Господни, в которые мы крестимся, уже совершены. Другим торжественным днем для крещения будет день Пятидесятницы, когда уже протекло довольно долгое время для расположения и научения имеющих креститься. Впрочем, каждый день есть день Господень, всякое время, всякий час удобны для крещения, – благодать таинства не нуждается в праздниках¹²⁸¹, лишь бы только желающий креститься приготовился должным образом к таинству – частыми молитвами, постом, коленопреклонениями, бдением и исповеданием всех прошедших грехов своих¹²⁸².

Рассуждая о таинстве крещения, Тертуллиан касается некоторых других вопросов, имеющих связь с главным предметом его сочинения. Судя потому, что Тертуллиан не выпускал из виду ни одного почти современного движения религиозно-нравственной мысли, можно думать, что затрагиваемые им вопросы были в то время ходячими вопросами и – может быть – вызывали разноречивые решения. Для уяснения дела и приведения к единству суждений по этим вопросам, Тертуллиан, пользуясь случаем, и дает свои взгляды на них. На первом месте он ставит вопрос о крещении Иоанновом: откуда оно – с неба или от человека, и как на него смотреть, – вопрос, поднятый еще во времена И. Христа и не разрешенный в Евангелии (Мф. 21:25). Тертуллиан очень хорошо определяет характер крещения Иоаннова, указывая, что этот временный обряд только приготовлял, располагал к принятию благодати, но не сообщал ее. Крещение Иоанново было от Бога, потому что Бог заповедал его, хотя и не сообщил ему никакой сверхъестественной силы. Крещение Иоанново было крещение покаяния; покаяние же есть нечто только человеческое, стало быть, и крещение Иоанново было того же свойства, не заключало в себе ничего, кроме человеческого действия, и – следовательно – оно не было небесным, иначе оно даровало бы отпущение грехов и низводило Св. Духа. Оно было только ступенью или лествицею к отпущению грехов и освящению души, которые надлежало приять чрез Иисуса Христа¹²⁸³.

Другое затруднение, указываемое современниками Тертуллиана: Господь пришел и никого не крестил (Ин. 4:2), между тем, как Иоанн пророчествовал о Нем, что Он будет крестить Духом Святым и огнем¹²⁸⁴; не видит также, чтобы и апостолы получили крещение, исключая Ап. Павла¹²⁸⁵; отсюда – таинство крещения небезусловно необходимо для всех. Тертуллиан устраняет эти затруднения, выходя из того положения, что новозаветное крещение не могло совершаться ранее того времени, когда сошел Дух Святый. Смотря на дело с этой стороны, Тертуллиан говорит, что если бы Иисус Христос Сам крестил, то Его крещение было бы не более, как крещение Иоанново, и, следовательно, при Предтече было бы совершенно излишним, и что И. Христос и без такого крещения мог отпускать грехи, одним только словом Своим; крестили Его ученики, но крестили опять крещением Иоанновым, крещения Иисусова ученики Его не могли совершать во время земной жизни Господа, потому что Господь не достиг еще высочайшей своей славы и не утвердил еще действительности крещения своими страстями и своим воскресением: «мы иначе не могли истребить в себе смерть, как Его страстями, не могли иначе восстановить в себе жизнь, как Его воскресением»¹²⁸⁶. Что же касается апостолов, то они, конечно, получили крещение Иоанново, и в продолжение всей земной жизни Господа никогда не говорили о другом крещении. Но были ли апостолы крещены после того новозаветным крещением, об этом Тертуллиан не говорит ничего определенного¹²⁸⁷, хотя и отвергает бывшее в ходу мнение, что апостолы были достаточно крещены, когда они в корабле во время бури покрывались волнами¹²⁸⁸. Решать этот вопрос категорически Тертуллиан считает даже дерзостью со своей стороны: крещены ли были апостолы или остались без крещения – решать это не наше дело, – была бы явная дерзость ставить себя судьями касательно спасения апостолов, как будто бы благодать призвания их и неразлучное пребывание их с И. Христом не могли заменить для них самого крещения, тем более что они были возлюбленными учениками Того, Кто обещал спасение всем верующим в Него (Mф. 9:2; Лк. 8:42)¹²⁸⁹. Это, однако ж, не значит, чтобы для спасения достаточно было одной веры без таинства и для всех. Прежде достаточно было одной веры, и до установления крещения Иисусом Христом можно было спастись без крещения; но как скоро таинство установлено, явился новый закон, то он уже имеет преимущество пред предшествовавшими, и к прежней спасающей вере присоединилось новое таинство, таинство крещения, «печать и краса нашей веры, веры древле нагой, выполнявшейся только чрез соблюдение закона», таинство, установленное Господом, когда Он сказал: шедше научите вся языки, крестяще их во имя Отца и Сына и Св. Духа (Мф. 28:19), так что после установления таинства все, вступающие в число верующих, должны креститься, как крестился, например, Ап. Павел и др.)¹²⁹⁰.

Потребность и необходимость покаяния. Грехи плотские и духовные, в которых нужно каяться. Покаянный процесс: сознание греховности, устная исповедь – публичная и частная и ее значение, решимость исправить жизнь и благочестивые подвиги. Не нужно откладывать покаяния и исповеди ни под какими предлогами. Монтанистический взгляд Тертуллиана на грехи, разделение их на простительные и непростительные; перечень смертных грехов; можно ли и должно ли каяться в них?

В трактате «de baptismo» Тертуллиан заметил, что как древний мир, очищенный и обновленный потопом, получивший как бы новую жизнь в ковчеге, впоследствии опять согрешил, осквернил себя преступлениями и нуждался в новом очищении; так и всякий человек, чистый при выходе из вод крещения, если подвергается новым грехам, имеет нужду в спасительном действии божественной благодати, которая бы делала человека опять чистым, безгрешным¹²⁹¹. Этим замечанием Тертуллиан как бы наперед указал на другой трактат, посвященный специальному изложению мыслей о покаянии. Трактат этот – «de poenitentia»¹²⁹². Вот ход мыслей в этом сочинении Тертуллиана.

Потребность покаяния составляет – так сказать – сущность природы, во всех людях вложена самой природой; даже люди, находящиеся вне света сверхъестественного божественного откровения, руководясь только светом природы, признают существование покаяния или раскаяния, разумея под ним некоторое движение души, следующее за добровольно и сознательно сделанным злым делом. Только их мысль о покаянии, не озаряемая светом божественного откровения, слишком далека от характера истинности. Не ведающие Бога, Его дел не знают и воли Его, не знают того, что составляет божественный закон для человеческой нравственной деятельности и что – нарушение этого закона или грех, в котором только и нужно раскаиваться. Отсюда-то, от смешанности у них понятий о святой деятельности и грехе, и происходит то, что язычники часто раскаиваются в том, что составляет добрую деятельность и в чем раскаиваться, как в греховном, противно воле Божией. Отсюда выходит, что «раскаяние их почти всегда есть грех»¹²⁹³, они раскаиваются некстати и забывают раскаиваться, когда то было бы нужно. Даже если их раскаяние бывало иногда и уместным, и тогда оно не достигало предположенной цели, какую Бог имел в виду при установлении покаяния, оставалось бесплодным, не приносило пользы – спасения человека, потому что не проникалось настоящим принципом покаяния – страхом Божиим и соединенным с ним желанием переменить свою нравственную жизнь, оставить грехи, не возвращаться более на путь порока и вести жизнь, сообразную с волей Божией. Между тем истинное покаяния, какого требовал Бог во все времена и повсюду, необходимо сопровождается искренним раскаянием, печалью и сокрушением о грехах и нравственной переменой¹²⁹⁴; кроме того, чтобы быть полный, оно должно выразиться во внешних действиях¹²⁹⁵.

Грехи бывают плотские и духовные (spiritalia et corporalia vel carnalia), как и сам человек состоит из плоти и духа. Хотя тело и дух – различные субстанции, тем не менее, отсюда не следует, чтобы грехи в существе своем различались и могли быть рассматриваемы как грехи различной тяжести; они равны между собой, так как в тех и других грехах взаимодействуют душа и тело, – руководительным началом в грехах плоти и духа является одна и та же свободная воля человека, этот единственный источник нравственной человеческой деятельности¹²⁹⁶. В этих грехах плоти и духа, составляющих собою нарушение заповедей Божиих, закона Божия, и должен каяться человек, и – неложный в своих обетованиях Бог примет искреннее покаяние грешника, правосудный взвесит на весах своего правосудия раскаяние, как и нравственную деятельность человека, – и дарует ему прощение, – Бог, изрекающий казнь за грех, обещает и прощение за раскаяние¹²⁹⁷. «О, ты, подобный мне грешник, – восклицает Тертуллиан, – имей прибежище к покаянию, и, как потерпевший кораблекрушение, привяжись к сей доске спасения, которая из бурного моря злых твоих страстей вынесет тебя на пристань милосердия. Ухватись с радостью за сие непредвиденное кормило счастья, дабы ты, будучи каплею воды, песчаной пылинкой, негодным куском глины, мог сделаться прекрасным деревом, посаженными на берегу реки, покрытым листьями, приносящим, своевременно добрые плоды и не подверженным ни огню, ни секире. Раскайся, познавши свои заблуждения, раскайся в том, что ты любил вещи, Богом ненавидимые»¹²⁹⁸. Коль скоро человек раскаялся и таким образом вошел в благодать Божию, он должен принять твердое намерение впредь уже не оскорблять Бога нарушением Его воли, – «кто раскаялся, тот начал бояться Бога», и в страхе Божием получил надежное ручательство и средство избегать греха, так как начало греха и лежит именно в отсутствии в человеке страха Божия. Раскаявшийся, т. е. отрекшийся чрез покаяние от диавола, одержавший над ним победу и поправший его именем Господним, не должен опять призывать его к себе новым падением и давать ему новое властительство над собой; «кто же поступает иначе, тот ставит диавола выше Бога; такой человек, желая сделать как бы сравнение, оставляет одного и приходит к другому, и таким образом, узнав обоих, возвращается к тому, кого, вероятно, нашел лучшим», а вследствие этого «он, без сомнения, делается столь же ненавистным Богу, сколько приятным сатане¹²⁹⁹. Таким образом, только при раскаянии и исправлении себя возможно прощение со стороны Бога, потому что цена прощения и есть покаяние, оно-то и составляет существенное условие ненаказанности; и если кто расчитывает получить милость без раскаяния, тот подобен человеку, который не заплатил за товар, а уже протягивает руку за его получением. Только искреннее раскаяние и внутреннее исправление доставляют прощение, а не внешний один акт исповеди и устное разрешение от грехов, – разрешение стоит в связи с раскаянием, оно – уже последующий акт в покаянном процессе. «Грешник должен омыть себя покаянием прежде, нежели получить прощение¹³⁰⁰», и затем уже оберегаться от грехов, хотя и есть средство загладить эти новые грехи покаянием.

До сих пор Тертуллиан говорил о покаянии, предшествовавшем крещению, как подготовительном средстве к духовному возрождению; дальнейшие рассуждения его относятся уже к покаянию после крещения.

«Не знаю, – говорит Тертуллиан, – продолжая свою речь о тех, которые снова впадают в грех после крещения, не знаю, должен ли я говорить о действительности второго или окончательного покаяния: боюсь, как бы не открыть пути ко греху, желая указать путь раскаяния». Правда, милосердие и благость Божия неисчерпаемы, Его любовь к человечеству беспредельна, и Бог много раз может простить человеку грехи его; но в силу этого нельзя думать, чтобы можно было грешить столько раз, сколько раз Он может простить, – «придет время, когда нам все еще можно будет грешить, но мы уже не избегнем Его гнева»; спасшиеся раз от кораблекрушения не решаются уже подвергать себя новой опасности – быть затопленными морскими волнами. Но слабость человеческая надломляет духовную жизнь христианина, враг человечества – диавол всевозможными путями и средствами совращает человека на путь порока. Бог предвидел это, и, чтобы не оставить человека в безнадежном состоянии, «по закрытии дверей крещения отверз падшему грешнику двери второго покаяния, в которые можно войти толкущему в них, но – по-видимому – не более одного раза, потому именно, что это есть уже второе покаяние». Поэтому не надо отчаиваться, когда придет надобность во втором покаянии; «избегай нового падения, но не удаляйся и от второго покаяния; берегись подвергнуться вновь опасности, но не отвращайся и от вспомоществующей руки, хотящей спасти тебя в другой раз. Когда кто сделается опять больным, тот не должен стыдиться прибегнуть вновь к врачу. Ты обретешь милость у Бога, если не будешь отвергать Его благодеяний. Ты оскорбил Его, но можешь и примириться с Ним. Ты знаешь, у Кого просить прощения; знаешь также, что Он тебе в том не откажет»¹³⁰¹. Любвеобильный Господь не желает смерти грешника, Он увещевает его к покаянию и раскаянным обещает полное прощение; для Него горько потерять грешника, поэтому-то Он радуется обращению одного грешника более, нежели доброму поведению тех, которые не разлучались с Ним¹³⁰².

Чистосердечное признание грехов своих, исповедание их составляют первый акт в покаянном процессе. Дальнейшие действия в акте покаяния указывают, что обретение потерянной после крещения благодати и невинного состояния гораздо труднее, чем снискание их в первый раз – в купели крещения. В крещении сообщены были человеку дары, заключен был завет между Богом и человеком и утвержден печатью веры и любви. Греховною жизнью союз этот расторгается, печать веры разламывается, человек предпочитает демона Христу; отсюда понятно, что цена второго примиряющего с Богом средства должна быть выше, чем цена первого, очевидно, почему покаяние отмечено чертами более унизительными и трудными для кающегося. В покаянии недовольно одного простого раскаяния, хотя бы и искреннего, как в крещении; нужно еще, чтобы оно засвидетельствовано было внешними подвигами (aliquo actu). Внешнее действие покаяния чаще называется греческим термином ἐξομολόγησις– исповедь; устное исповедание грехов – ἐξομολόγησις – совершенно необходимо в покаянном процессе, – не потому оно нужно, чтобы Бог не знал грехов кающегося, но потому, что оно есть «начало исправления и удовлетворения за грехи. От исповеди рождается покаяние, которое умиряет Господа. Исповедание сокрушает и уничижает человека, переменяет его и делает достойным божественного милосердия. Оно повелевает ему пребывать в пепле и вретище и погружать свою душу в горесть, дабы очистить ее чрез страдание. Оно запрещает ему всякое услаждение в пище и питии, не для одного тела, но и для души. Оно требует, чтобы грешник питал и укреплял свою душу молитвою, постом, воздыханиями и слезами, чтобы день и ночь вопиял к Богу своему, чтобы преклонял колена пред священниками, повергался ниц пред престолом Божиим и просил братий своих молиться за него». Такое покаяние, по словам Тертуллиана, «возвышает цену раскаяния, служащего почестию, воздаваемою Богу; оно оправдывает грешника, избавляет его от божественного гнева, и земными и временными страданиями заменяет для него вечные казни будущего века. Унижая человека до праха земли, оно его вновь подъемлет; осыпая пеплом, очищает душу его; обвиняя и осуждая, разрешает. Вообще, чем более грешник строг к себе, тем более снисходителен к нему Бог»¹³⁰³.

При таком высоком значении исповеди – публичной ли или частной¹³⁰⁴, совершенно напрасно некоторые избегают ее, – «им неприятна исповедь пред народом», почему и откладывают ее со дня на день, стыдясь публично открыть то, что они делали тайно. Стыд совершенно неуместный и излишний. Если взвесить и беспристрастно оценить то, что испытывает кающийся при исповедании грехов и что получает от Бога, то окажется, что стыд должен быть совершенно затенен божественною милостью, тем более что исповедь совершается в кругу христиан же, среди своих братий, имеющих одинаковые надежды и одинаковый страх, живущих одинаково в разделяющих такие же горести и страдания... Зачем же грешнику избегать и чуждаться людей столь же грешных, как и он, как будто они могут одобрять или осуждать его падение? Тело не может заниматься или тешиться болью какого-либо одного своего члена, – при болезни одного члена оно все страдает; точно так же и в теле церкви: если болит один ее член, эта болезнь не может не отразиться на всем ее организме, – все члены ее примут в нем живое участие, как бы это ни было больно страждущему члену. «Больно иметь член тела отрезанным или рану, требующую прижога, противно принимать лекарство горькое и едкое; но если средства эти служат к выздоровлению, то никто не жалуется на их неприятность, – надежда на будущее выздоровление заставляет забывать настоящее горе»¹³⁰⁵.

А есть и такие люди, которые откладывают исповедь не вследствие ложного стыда, а потому, что им не хочется совершать телесных подвигов покаяния. Едкая ирония Тертуллиана обрушивается на таких людей. «Им боязно, – говорит он, – показаться при публике в небрежном и некрасивом одеянии, лишаться разнообразных удовольствий, носить грубую власяницу, соблюдать пост. Им, быть может, лучше нравится каяться в уборе тирской блудницы, имея золотую булавку для прикалывания волос, употребляя душистый порошок для чистки зубов и медные ножницы для обрезания ногтей, белила и румяна для подкрашивания губ и щек. Поезжай на воды, принимай морские ванны, умножай свои расходы, питайся жирными яствами, пей старые вина. Коли же кто тебя спросит, для чего столько тратить, ты можешь отвечать: я согрешил пред Богом, спасение мое в опасности, а потому я и решился таким образом каяться и изнурять свое тело, дабы примиряться с Богом, Которого я оскорбил моими грехами». Людям, которые страшатся покаянных подвигов, можно бы посоветовать взять пример с язычников: какие средства употребляют они для получения государственных должностей по выборам! Ничего они не стыдятся, ничто их не затрудняет. Одежда их грубая; день и ночь стучатся они у множества дверей; сколько делают поклонов и унижений! Они как будто убывают в росте, встречаясь с человеком, имеющим какое-либо влияние на народ, не дают праздников, не приглашают к себе даже и друзей, лишают себя свободы и всяких удовольствий. Все это они терпят, лишь бы народ выбрал их себе в правители на один год. А христиане для получения вечного спасения не хотят пожертвовать какими-либо пустыми удовольствиями¹³⁰⁶. Пример язычников должен бы убедить людей, гоняющихся за модами, дорожащих голосом света и нежащих свое тело; если же он будет бессилен, в таком случае адский огонь будет сильнейшим средством обратить их на путь истины и спасения. «Помышляя об исповеди, помышляй также и об адском огне, который исповедь может для тебя утушить», огне, слабые отблески которого, только искры его постоянно представляются нашему взору в виде вулканических явлений; не пренебрегай тем средством, которое даровал Господь для твоего исцеления¹³⁰⁷.

В сочинении de poenitentia Тертуллиан говорил безразлично обо всех грехах, для всех грешников открывал дверь покаяния, хотя и однажды всем грешникам обещал милосердие Божие, под условием искреннего раскаяния и твердой решимости исправить жизнь свою. Позже, по переходе в монтанизм, взгляд его видоизменился, стал ригостичнее. Взгляд Тертуллиана – монтаниста на грехи и покаяние выражен в его сочинении «de pudicitia». Превознося целомудрие¹³⁰⁸ и осуждая прелюбодеяние, Тертуллиан по связи предмета говорит и о других грехах. Трактат de pudicitia¹³⁰⁹ вызван был эдиктом римского епископа¹³¹⁰, в котором (эдикте) римский епископ обещал отпущение грехов блудникам и прелюбодеям, когда они раскаются¹³¹¹. Эдикт этот не подходил под взгляд Тертуллиана – монтаниста, ригористически смотревшего на прегрешения людей; поэтому Тертуллиан, нисколько не стесняясь, называет его «edictum, cui adscribi non potent bonum factum»; его не должно быть в церкви, этой Христовой невесте, истинной, целомудренной и святой; он открывает дверь прелюбодеянию, делает храм Божий не вертепом уже разбойников (Mф. 21:13), а притоном блудников и прелюбодеев¹³¹². Пусть ссылаются на то, что Бог благ, милосерд, желает не смерти грешника, а покаяния (Иез. 18:23. 32; 33:11 всем человеком хощет спатися, паче же верным (1Тим. 4:10); следовательно, и отпущение грехов, даже и прелюбодеяние согласно с благостью Божией. Ссылка эта, по представлению Тертуллиана, не дает права так снисходительно относиться ко всем грешникам без исключения. Бог благ, но вместе с тем и свят, и от людей требует святости; Бог по природе благ и милосерд, но с милосердием Его неразрывно соединено и другое свойство – правда¹³¹³. Эта правда не позволяет открывать подобными эдиктами дверь в церковь Божию прелюбодеям.

Для лучшего уяснения дела и подтверждения своей мысли Тертуллиан делает разграничение между грехами: одни грехи считает грехами смертными, другие не смертными¹³¹⁴, одни простительными, другие непростительными¹³¹⁵; простительные грехи можно загладить искренним раскаянием, при непростительных же всякое покаяние будет излишним, напрасным¹³¹⁶. К грехам смертным или непростительным он относит человекоубийство, идолопоклонство, обман, отречение, хулу, блуд, прелюбодеяние и всякое осквернение храма Божия¹³¹⁷, а по другому перечислению – идолопоклонство, хулу, человекоубийство, прелюбодеяние, блуд, лжесвидетельство, обман¹³¹⁸.

Но если есть грехи смертные или непростительные, к чему в таком случае и каяться в них? Если уже нет надежды на прощение их, тогда самое раскаяние делается бесплодным и бесцельным. Такие мысли невольно являются при сопоставлении смертных грехов с покаянием и его следствием. Эти мысли Тертуллиан влагает в уста своих противников – психиков и ставит их в своем сочинении в форме возражения, на которое и отвечает в таком смысле, что отпущение этих грехов может дать только один Бог, подобно тому, как Он же один может и мертвых воскрешать, и что отпущение их тем ценнее, что оно доставляет не одно только человеческое примирение. «Обращенное ко Господу и выраженное пред Ним покаяние это тем лучше заслуживает прощения, что человек просит его у одного Бога, смотрит на мир, дарованный людьми, как на недостаточный для его греха, – предпочитает краснеть пред церковью, чем быть с нею в видимом общении... Посмотрите – он при дверях; он для других служит предостережением, благодаря примеру смирения; он призывает к себе на помощь слезы братьев своих и чрез это возвращается богаче, чем чрез видимое общение, возвращаемое ему. Если он не получает мира здесь – на земле, зато сеет его с надеждой на будущее, приготовляет его сбор. Нет, покаяние этого рода не может быть тщетным»¹³¹⁹. Таким образом, по взгляду Тертуллиана, и так называемые смертные грехи не исключают возможности отпущения их, только отпущение это принадлежит уже не церкви, а одному Богу.

Говоря таким образом, Тертуллиан, по справедливому замечанию Фреппеля, совершенно и не открывает дверь прощения, и не закрывает ее, а оставляет полуотворенной: всегда, – говорит Тертуллиан, – «можно» надеяться на прощение смертных грехов от Бога, хотя сама церковь и не может даровать мира смертным грешникам; отселе – покаяние, раскаяние и в смертных грехах не бесполезно¹³²⁰.

Полемика Тертуллиана по вопросу о браке против маркионитов и психиков. Взгляд маркионитов и монтанистов на брак и его повторяемость. Двойственность взгляда Тертуллиана на брак в домонтанистический и монтанистический период литературной деятельности его (допущение в первом периоде повторяемости брака и осуждение даже первого брака – во втором). Брак христиан с язычниками.

По вопросу о браке взгляд Тертуллиана двоится. Принявши монтанизм, Тертуллиан расходился в данном вопросе со взглядом церкви; вопреки апостолу и церковной практике, он признавал только единобрачие и, безусловно, отрицал повторение брака. Взгляд свой на брак Тертуллиан выразил в сочинениях «de monogamia», «ехhertatio ad castitatem» и «ad uxorem libri 2». Первое сочинение полемического характера, второе и третье носят отпечаток совета близкого человека, имеющего в виду дать свободу от брачных уз и доставить пользу другому.

Полемика Тертуллиана по вопросу о браке направлена против маркионитов и тех членов христианского общества, к числу которых он и сам некогда принадлежал и которых по переходе в монтанизм стал называть не иначе, как людьми душевыми, psychichi, – полемика совместная и одновременная против еретиков и церкви.

Выходя из того положения, что все произведения Демиурга, противодействовать делам которого составляет прямую обязанность последователей христианского Бога, должны быть отвергнуты, маркиониты совершенно отрицали брак, как дело плоти, установление ветхозаветного Бога¹³²¹. Христианская церковь, основываясь на апостольских изречениях, напротив, допускала даже повторение брака¹³²². Ригористический монтанизм, верный своим принципам, взглянул на дело совершенно иначе. Явившись как отпор своевольному капризу тогдашнего римского и карфагенского общества – заключать и расторгать браки когда угодно, монтанизм, безусловно, осуждал вторые браки наравне с прелюбодеянием или блудом, явился с характером экзальтированного пуританизма, допускавшего лишь моногамию, да и моногамию – как малость для слабого человечества. Он явился, таким образом, средним направлением. Сделавшись последователем фригийского сектатора, Тертуллиан, разумеется, начал отстаивать монтанистические воззрения на брак и отрицать истинно церковные и еретические, как крайности; на его взгляд, еретики не пользуются и тем, чем предоставлено пользоваться, психики, напротив, злоупотребляют предоставленным¹³²³, – те и другие не могут встретить одобрения¹³²⁴. По заявлению Тертуллиана, только в монтанизме позволительность (licentia) и воздержание (continentia) находятся в полной гармонии; отрицая крайности психиков и еретиков, монтанизм ратует только за единобрачие¹³²⁵ и нерасторжимость брака ни в каком случае, даже смертном. Этот пункт монтанистического учения тем с большим усердием защищал карфагенский пресвитер, что он вполне согласовался с его психическим настроением. Для Тертуллиана, с его мрачным, не любящим стеснения характером, брак не имел особенной прелести, и если он сам когда-то вступил в брак, зато и постарался впоследствии покончить расчеты с теми обязанностями, которые налагались на него браком, остаться вполне свободным человеком и возвышать свой голос против позволительности второго брака, якобы несогласного с характером христианства¹³²⁶. По переходе в монтанизм, в нём явилось даже отвращение от вторых браков. В монтанизме оно так и должно было случиться. При веровании в близкий конец мира и виде нравственной распущенности монтанисты тяготились брачными узами, – им только хотелось поскорее – без всякой помехи – расстаться с жизнью путем мученичества. Отсюда – милостью со стороны монтанистов было и то, что они допустили хоть один брак, оставили человеку хоть немного свободы в этом случае.

Зная характер Тертуллиана – пылкий и решительный, его привязанность к монтанизму, глубокую нелюбовь к препятствиям, легко понять, как Тертуллиан должен был отнестись к церковному учению о браке и к учению маркионитов об этом же предмете. Маркиониты слишком сильное и невыгодное для себя впечатление произвели на Тертуллиана, чтобы он снисходительно отнесся к их учению о чем бы то ни было; отсюда понятна его неуступчивость маркионитским тезисам. Рядом опытов Тертуллиан убедился, что церковное учение о браке и его повторяемости оставляет очень много места человеческой свободе; отселе неудивительна настойчивость Тертуллиана на необходимости реформы в учении о браке по планам Монтана и его пророчиц – органов Св. Духа. «Эта роковая идея, запавшая в душу, где кипел гнев, вылилась из нее, как горящая лава, готовая покрыть потоком брани все, что бы ни встретилось на пути»¹³²⁷. Искусная софистика в руках Тертуллиана была сильным орудием в борьбе с психиками, орудием, которым он умело воспользовался¹³²⁸; натянутые объяснения библейских мест, экзегетический произвол¹³²⁹ дали Тертуллиану возможность доказать излюбленную мысль и провести монтанистический взгляд на брак до конца. Но рядом с этим есть у Тертуллиана и прекрасные мысли, основанные на серьезных данных. Оспаривая вторые браки, Тертуллиан представляет два великих типа брачного союза: естественный, это – Адам, муж одной жены, и сверхъестественный, это – Христос, имеющий союз только с одною церковью; эти два типа он выставляет всюду в своем рассуждении о браке, этот аргумент повторяет на различные лады и определяет, что пример этих двух прототипов человеческого рода – созданного и возрожденного – ограничивает брачное сопряжение одним, не допускает расторжения и повторения браков.

Одинаковы с полемическим трактатом по содержанию, но различны по характеру и тону, сочинения, «exhortatio ad castitatem» и «ad uxorem». В существе дела не высказывая ничего нового, в указанных сочинениях Тертуллиан представляет, тем не менее, некоторые частности, не встречающиеся в трактате «de monogamia». Как плод спокойной рассудительности Тертуллиана, а не запальчивости горячего полемиста, совет близким людям, а не отпор противникам, эти сочинения, так сказать, суммируют то, что Тертуллианом высказано в трактате «de monogamia», суммируют в мягкой форме. Первое сочинение написано Тертуллианом как совет одному христианину, как он должен поступить, лишившись своей жены (умершей), второе – нечто вроде духовного завещания Тертуллиана своей жене, как лучше всего поступать ей, когда она по смерти своего мужа – Тертуллиана останется вдовой.

Смерть человека вообще вызывает размышления такого или иного характера; смерть человека близкого – жены тем большие думы навевает, думы о том, между прочим, как устроиться в жизни по смерти дорогого человека. Имея в виду это, а может быть и запрос, Тертуллиан и пишет целый трактат и посвящает его известному, определенному лицу, может быть, колебавшемуся относительно дальнейшей жизни своей и томившемуся над разрешением вопроса: жениться опять по смерти жены или остаться навсегда вдовцом. Предполагая, что сам он помрет ранее своей жены, и не желая поставить ее на путь колебания относительно того же вопроса, Тертуллиан и ей посвящает – как бы духовное завещание – сочинение в двух книгах с разрешением брачного вопроса в смысле моногамии. «Я не сомневаюсь, любезный брат, что после смерти своей жены ты рассудил, как достигнуть покоя душе своей, которого иначе нельзя достигнуть, как оставаясь на будущее время вдовцом. Обрати на это внимание»¹³³⁰. «Любезная подруга моя в служении Господу! Я признал полезным помыслить о том, что ты должна делать в случае, если я оставлю мир сей прежде тебя. Завещаю тебе мои советы и приглашаю тебя им последовать»¹³³¹. Так начинает Тертуллиан то и другое сочинение. Основная мысль в дальнейших рассуждениях карфагенского пресвитера та, что христиане должны стремиться к высоте нравственного совершенства, богоподобию, и вследствие этого устранять то, что может препятствовать этому стремлению.

Представим теперь главные положения Тертуллиана по вопросу о браке с подробным раскрытием его мыслей.

«Мы, – говорит Тертуллиан, – знаем один брак, как и одного Бога, и находим, что почтеннее тот брачный закон, в котором не опускается из виду и естественный закон стыдливости». Психики если допускают повторение брака, так это потому, что они не приняли Духа; отсюда – им не то нравится, что угодно Духу, а что угодно плоти (Быт. 6:3; Гал. 5:17)¹³³²; моногамию отрицают только те, которые не слушают внушений Параклета, Который учит только истине, по слову Господа, возвещает людям то, что они не могли вместить из учения Спасителя¹³³³, Который ни в каком случае не может передавать противного кафолическому преданию и налагать новое, неудобоносимое бремя, вопреки легкому бремени Господа¹³³⁴.

Бог хочет, чтобы созданный по Его образу человек стремился к богоподобию, был так же свят, как свят Бог. «Он установил различные степени святости для людей. Первую степень составляет девство, соблюдаемое от рождения. Вторая степень девства после крещения состоит в том, чтобы мы во время супружества очищали себя добровольною разлукою между мужем и женой, или сохраняли целомудрие, пребывая постоянно как бы в безбрачном состоянии. Наконец, третья степень заключается в единобрачии, когда мы по смерти первой жены отказываемся от вступления в новый брак. Первое счастье, первое девство – вовсе не знать того, о чем после можно жалеть, познавши оное. Вторая степень – презирать то, что слишком хорошо нам известно. Третья – также достойна похвалы; потому что воздержание есть добродетель»¹³³⁵. Превознося девство, Тертуллиан не отрицает брачное соединение мужа и жены: признавать брак делом нечистым, по Тертуллиану, могут только еретики, расторгать существующий брак – значит восставать против Того, Кто создал и жену и благословил брак¹³³⁶; первый брак – дело законное¹³³⁷. Не то представляют вторые браки; Тертуллиан отрицает их.

Если раскрыть ветхозаветные книги Св. Писания, то в них мы увидим учение о моногамии, убедимся, что моногамия не нова, не чужда в церкви Божией и есть собственно учение христианское, так что Параклет является в этом случае не столько установителем, сколько восстановителем и истолкователем моногамии. Адам был мужем одной жены, Господь создал ему только одну жену¹³³⁸, присовокупил и брачный закон: и будета два в плоть едину (Быт. 2:18. 24), два, а не три и не многие в одну плоть, так что нарушение этого божественного закона будет уже злодеяние, scelus¹³³⁹. Примером единобрачия служит Авраам. До обрезания он был мужем одной жены, и хотя после обрезания он не был моногамом, это ничего не доказывает: образцом для нас служит в этом случае Авраам до обрезания. Авраам «бигамом начал быть с обрезанием, моногамом – с необрезанием. Ты думаешь принимать бигамию? допусти и обрезание. Защищаешь необрезание? следуй и моногамии. И тогда ты будешь сыном Авраама – моногама как необрезанного; так что если ты обрезываешься, то уже не сын, поскольку ты будешь не от веры, а от знамения веры (ex signaculo fidei), оправдываемой в обрезании». В подтверждение этой мысли Тертуллиан ссылается на 3 главу послания Ап. Павла к Галатам. Приводит из Библии и другие примеры единобрачия¹³⁴⁰. При этом Тертуллиан не мог не натолкнуться на некоторые ветхозаветные примеры, которые шли вразрез с моногамией. Прежде всего, он останавливает свое внимание на законе ужичества и дает ему такие объяснения, которые не ниспровергают его главные мысли о моногамии, а поясняют и доказывают. Закон ужичества был необходим, – он вытекал из благословения Божия: раститеся и множитеся (Быт. 1:28); он был необходим, потому что скопцы и неплодные считались бесславными, – чтобы избавить их от бесславия, необходимо было восстановить их семя¹³⁴¹. В Новом Завете все это утратило значение: бесславие не покрывает умерших бездетными и скопцов, так как скопцы заслужили даже милость, призванные в царство небесное; ветхозаветный закон прешел, а что прешло, то уже не имеет силы, не имеет значения; смерть не расторгает брака, – «жив единственный Отец наш – Бог и наша матерь – церковь, мы, живущие Богу, не мертвы, и не мертвых мы хороним, поскольку и они живы во Христе». К подобному же выводу приходит Тертуллиан, обращая внимание на пример ветхозаветных патриархов, которые имели по нескольку не только жен, но и наложниц. Пример их, по-видимому, дает право вступать в брак несколько раз. Не отрицая многоженства и конкубинатства, Тертуллиан объясняет такие ветхозаветные примеры в смысле допущения, а не повеления. На полигамию и конкубинатство патриархов Тертуллиан смотрит как на дозволение, вытекающее из заповеди: раститеся и множитеся (Быт. 1:28); это дозволение ветхозаветное в Новом Завете было отменено, как отменено и многое другое. Допуская многоженство, Бог поступил подобно человеку, который сажает деревья, с целью после порубить их на постройки. Ветхий Завет имел целью сажать деревья, Новый подает секиру для рубки их¹³⁴². В Ветхом Завете встречается полигамия; но в нем же находится и безусловное ограничение ее: жрецам дозволялось жениться не более, как на одной жене (Лев. 21:13; Втор. 17:17). Подобное запрещение – жениться во второй раз – относится и к христианам, а не к ветхозаветным только священникам, и не к священникам только новозаветным, а и к мирянам, – христиане – все священники, в христианстве всякий верующий – священник для себя и некоторых других: он может приносить Богу жертву в молитвах, коленопреклонениях, бдениях, может даже в крайних случаях крестить¹³⁴³. Правда, в церкви есть границы между мирянами и священниками; но существенные христианские обязанности у них одни в те же; стало быть, и миряне, как и священники, должны жениться однажды. К тому же, если миряне будут вступать во второй брак, откуда будет брать священников – моногамов?¹³⁴⁴ И Новый Завет представляет немало примеров, из которых видны и моногамия, и воздержание от брака: моногама – священника Захарию, небрачного – Иоанна Предтечу. Говоря об апостолах, Тертуллиан упоминает только об одном Ап. Петре как человеке женатом; все другие апостолы, по его словам, были или скопцы, или люди, воздержавшиеся от брака. Если, говорит Тертуллиан, апостол и говорит: еда не имамы власти сестру жену водити, яко и прочии апостоли, и братия Господня, и Кифа (1Кор. 9:5), так здесь разумеет не жен апостолов – в собственном смысле этого слова, а вообще женщин, бывших при апостолах с целью служения им в слушания евангельской проповеди, как и при И. Христе, ибо на греческом языке жена и женщина называются одним и тем же именем – γυννή¹³⁴⁵. Единобрачие должно быть и по тому высокому значению, какое придает браку апостол Павел. Брак изображает собою таинственно союз Христа с церковью, и как союз этот один, так и брак должен быть один, неповторяем¹³⁴⁶.

Доказывая моногамию, Тертуллиан ссылается и на язычников. Не говоря уже о языческих жрецах – моногамистов по должности¹³⁴⁷, и между заурядными людьми при различных празднествах и церемониях единобрачные имеют предпочтение перед второбрачными. Если у язычников так, то тем более так должно быть у христиан, чтобы не стать им ниже язычников¹³⁴⁸. Насколько моногамия естественна, видно это и из царства животных¹³⁴⁹.

В тесной и неразрывной связи с вопросом о единстве брака стоит вопрос о нерасторжимости брака. По взгляду Тертуллиана, брак нерасторжим ни в каком случае, даже смерть одного из соединенных браком не разрывает брачных уз и не дает права оставшемуся в живых вновь вступать в брачный союз. Первоначальный основной брачный закон говорит: еже Бог сочета, человек да не разлучает (Мф. 19: 6. 8). Таким образом «только один Бог разлучает, Бог, Который и соединяет». Расторгая брак, смертью одного из брачившихся, Бог тем самым налагает уже нравственную обязанность на оставшегося в живых не вступать в новый брак: такое сочетание будет противно воле Божьей, будет считаться прелюбодеянием¹³⁵⁰. Мы не должны жалеть того, что потеряли через смерть жену или мужа: Господь даде, Господь отъят: яко Господеви изволися, тако и бысть (Иов. 1:21). Если бы Бог хотел, чтобы мы оставались в супружестве, то Он не лишил бы нас первой жены или первого мужа; коль скоро лишает, то, значит, это угодно Ему и идти против этого грешно. Правда, человеку дана свобода поступать так или иначе; но эту свободу свою человек должен сообразовать с волей Божией, поступать так, как желает Бог; если же человек делает не то, что угодно Богу, тогда он делает угодное диаволу, делается рабом его¹³⁵¹. Отсюда, необходимо тщательно узнавать волю Божию, волю не только явную, всем, известную, но и сокровенную. Иное как бы и согласно с волей Божией, потому что Богом дозволено; но дозволение не составляет еще прямой воли дозволяющего, оно иногда вызывается необходимостью. Воля же Божия в собственном смысле состоит в том, что прямо и безусловно предписывается Богом, а не в том, что дозволяется по снисхождению. Дозволение одного предполагает другое, лучшее и побуждает нас следовать этому лучшему, как угодному Богу и согласному с Его волей; следовательно, дозволенное, как предпочитаемое, будет ниже того, чему оно предпочтено; человек, делая то, что только дозволено, грешит. Вторые браки основаны на воле Божией, допускающей их по снисхождению (как вытекает из самого понятия о браке и установления его, брачный союз только один); поэтому, как результат не безусловной воли, а вызванной снисходительностью, они не составляют безусловного блага, – предпочитается лучшее – воздержание¹³⁵². Отсюда, оставшийся в живых супруг, воспользовавшись представившеюся свободой от брачных уз, должен позаботиться о том, чтобы умерить свои страсти и пожелания, посвятить себя воздержанию¹³⁵³, позаботиться, чтобы плоть не взяла перевеса над духом – слабейшая над сильнейшим (Мф. 26:41)¹³⁵⁴. Здесь представляется полнейшая к тому возможность. Без жены человек чувствует себя как бы возрожденным: «когда молится, он, кажется, видит себя ближе к небу; он проводит ночи в размышлениях о Свящ. Писании; сердце его исполняется блаженства; борясь с диаволом, он приобретает доверие к себе»; он соблюдает телесную чистоту; несвязанный брачными узами и соединенными с ними обязанностями, он во всякое время и везде может молиться. Молитва его тогда истекает из души, незапятнанной стыдом и робостью, и Дух Святый возносит ее прямо к Богу¹³⁵⁵. Сверх того, есть и психологическое основание удаляться вторых браков. Не женившийся во второй раз не испытывает тех состояний и внутренних волнений, какие неизбежно являются у двоеженца. У двоеженца «душа волнуется от двух жен: от одной по воспоминанию, от другой – по действительности». Первой жены нельзя ненавидеть, потому что память о ней священна, тем более что она перешла уже в царство Божие, вторую невозможно ненавидеть, потому что она постоянно находится пред глазами. Вывод опять тот же: чтобы быть спокойным и сохранить целомудрие, необходимо отказаться от вторых браков¹³⁵⁶. – Если брак не расторгается со смертью, тем более не должен он расторгаться при жизни. В первом случае: смерть – дело Божие, во втором – расторжимость брака при жизни – дело чисто человеческое, происходящее от различных житейских причин: несогласия, гнева, ненависти, клеветы и т. п., вследствие чего муж и жена делаются иногда взаимными врагами¹³⁵⁷.

Психики, защищая повторяемость брака, ссылаются на 1Кор. 7:39: жена привязана есть законом, в елико время живет муж ея: аще же умрет муж ея, свободна есть за негоже хощет, посягнути, точию о Господе¹³⁵⁸. Тертуллиан находит понимание этой ссылки психиками неправильным. Если, – говорит он, – допустить вторые браки, тогда надо допустить и третьи, и четвертые и т. д., т. е. допустить полигамию, не имеющую места в христианстве¹³⁵⁹. Приведенное место из 1Кор. 7:39, по Тертуллиану, нисколько не говорит о повторяемости брака. Апостол писал: привязался ли ecu жене? не ищи разрешения. Отрешился ли ecu жены? не ищи жены. Аще ли же и оженишися, не согрешил ecu: и аще посягнет дева, не согрешила есть: скорбь же плоти имети будут таковии (1Кор. 7:27, 28). Мысль апостола здесь сводится к моногамии в христианстве. Жизнь христианина начинается собственно в христианстве¹³⁶⁰, поэтому «освобожденному от жены прежде веры не считается после веры второй женой та, которая после веры первая». При свете мысли о том, что жизнь наша начинается собственно с принятием христианства, легко понять слова апостола и в 39 ст.: жена привязана есть законом, в елико время живет муж ея: аще же умрет муж ея, свободна есть за негоже хощет, посягнути, точию о Господе. Апостол считает жену свободной по смерти мужа, («разведенным он не позволил вступать в брак, вопреки древней заповеди»); если она выйдет замуж (по смерти первого мужа), не согрешит, потому что не вторым мужем будет тот, который от веры первый». Как бы в пояснение этой мысли, апостол и прибавил: точию о Господе¹³⁶¹. Точно так же нужно понимать и следующие слова апостола: хощу юным вдовицам посягати, чада раждати, дом строити, ни едины же вины даяти противному хулы ради (1Тим. 5:14). Апостол не желает здесь, чтобы брак в христианстве повторялся; относительно молодых вдов его мысль совершенно не та, «чтобы они столько же раз выходили замуж, сколько раз вдовеют»¹³⁶². Наконец, если апостол и позволяет им вступать в брак, так это позволение его не есть повеление¹³⁶³, – это – временное допущение вследствие немощи плоти, подобно тому, как развод допущен был Моисеем вследствие жестокосердия (Mф. 19:8). Как временная мера, вызванная необходимостью, она не могла существовать вечно. С явлением Христа и Параклета она утратила свое значение. Жестокосердие, бывшее причиной развода, господствовало до Христа; точно так же и немощь плоти, вследствие которой допущен был второй брак, имела место только до Параклета. Отсюда – с явлением Христа и Параклета не стало причин для развода и повторения брака (развод и повторение брака стоят в тесной и неразрывной связи между собой), – «новый закон отрицает развод, новое пророчество – второй брак»¹³⁶⁴.

Оригинально с софистической стороны объяснение Тертуллианом места из 1Кор. 7:1. Апостол говорит: добро человеку жене не прикасатися. Тертуллиан заключает: прикасаться жене, следовательно, есть зло; ибо нет ничего противоположного добру, кроме зла. Отсюда, ввиду того, что христиане должны стремиться к высоте нравственного совершенства, к добру, и выходит, чтобы и те, которые имеют жен, были как бы не имеющими их, а тем более те, которые не имеют, не должны иметь. Апостол приводит и причины этого, именно – неженатые более помышляют о Боге (1Кор. 7:32). Если апостол и допускает брак, так это, по Тертуллиану, не есть основание непременно вступать в брак: «уже не благо то, что допускается, ибо совершенное благо не допускается, а уже позволяется»¹³⁶⁵. Допущение не есть утверждение чего-либо лучшего, – допущение вынуждается иногда не волей, а необходимостью¹³⁶⁶, и – очевидно – оно уже не будет совершенное благо. Апостол говорит: лучше женитися, нежели разжизатися (1Кор. 7:9). Как же должно быть понимаемо это благо (лучше), которое лучше наказания? Оно благо только сравнительно с худшим. Абсолютное благо то, которое есть благо без сравнения даже с другим благом, – сравнительное благо не будет уже благом, а только низшей степенью зла, пожалуй, с именем блага. Сравнение апостола: лучше женитися, нежели разжизитися похоже на такое: лучше лишиться одного глаза, чем обоих. И как потерю одного глаза нельзя назвать благом (хотя по сравнению с лишением обоих глаз она и может быть названа чем-то вроде блага), точно так же и женитися нельзя назвать безусловным благом, – оно – благо только по сравнению с разжизатися¹³⁶⁷. К тому же, слова: лучше женитися, нежели разжизатися, по Тертуллиану, «произнес апостол от самого себя именем Господним»: повеления Господня (об этом) не имам, совет же даю (ст. 25)¹³⁶⁸; следовательно, не составляют воли Господа, а единственно снисхождение или рассуждение самого апостола, относятся они не к вдовцам, а к людям неженатым и холостым¹³⁶⁹; указавши на свой совет, апостол далее как бы отсоветывает исполнять то, что пред сим дозволил, отсоветывает вступать и в первый брак, а тем более во второй, как бы отклоняет свой совет, чтобы дать место заповеди Божией¹³⁷⁰.

Рассуждая таким образом, Тертуллиан приходит к выводу, что и брак вообще неодобрителен, есть терпимое любодеяние, – крайность, вытекающая из взгляда его на жизнь вообще, на плоть и ее требования и т. п. Такой вывод свой он основывает на словах апостола, который говорит, что супруги пекутся, како угодити себе. Апостол, по представлению Тертуллиана, имеет здесь в виду не взаимное угождение чистотою нравов, а все то, чем возбуждают супруги друг друга к сладострастию, часто внешность; а «желание нравиться внешне есть самая сущность плотской похоти, которая со своей стороны есть причина любодеяния. Брак не уподобляется ли любодеянию, не бывает ли целью удовлетворения тех же пожеланий?» Желающий вступить в брак любодействует с невестой прежде женитьбы, – до женитьбы всякая женщина для него чужая, всякая женщина выходит замуж после того уже, как с нею совершено любодеяние взором. Таким образом, между любодеянием и браком различие не в существе, а только в названии, в санкционировании законом одного и отрицании другого: «брак и любодеяние составляют один союз, одно плотское сочетание, пожелание которого Господом названо прелюбодеянием»¹³⁷¹. Ввиду этого самое лучшее для человека – совершенно удаляться от женского пола, предпочитать безусловное девство. Но если так, то нужно благодарить Бога и за то, что Он дозволил вступать в брак хоть один раз, не желать повторения брака, так как повторение, не ограничиваемое уже ничем, естественно может повести к полигамии¹³⁷² и послужит препятствием к нравственному усовершенствованию¹³⁷³.

В предыдущих рассуждениях Тертуллиан представал разнообразные доводы в пользу моногамии и против двоеженства; но и защитники повторения браков не без основания же поддерживают свой взгляд на возможность и – иногда – необходимость второбрачия, они приводят различные побудительные причины вступления во второй брак. Чтобы провести свой взгляд до конца, Тертуллиану в данном случае необходимо было коснуться и разобрать те мотивы, какие представлялись в пользу повторяемости браков; Тертуллиан это и сделал.

Чем оправдывают вторые браки? Одни извиняют их похотью слабой плоти; другие ссылаются на необходимость снискивать себе друзей, иметь кого-либо для управления домом и семейством, для поддержания порядка в хозяйстве, наблюдения за прислугой, хозяйственной экономии, для того, чтобы иметь детей – наследников имущества и т. д.¹³⁷⁴. Ни один из этих мотивов, по Тертуллиану, не оправдывает второбрачия при правильном взгляде на дело. В противоположность первому доводу Тертуллиан указывает на основную свою мысль о торжестве духа над плотью: плоть должна покоряться духу, человек не должен увлекаться требованиями плоти, особенно незаконными; против первого же довода указывает на христианских девственниц, которые ради достижения высоты нравственного совершенства отказываются от брачных уз, делаются супругами и дщерями Бога, живут и беседуют с Ним; отказываются быть госпожами чужого дома, наслаждаться богатствами мужа и т. д., и пользуются только тем, что необходимо для благоприличия и умеренности¹³⁷⁵. Говорят, что жена нужна для поддержания хозяйства и ради экономии. Но ужели хороши дома только семьянинов, а у холостяков непременно должно быть разорение? Евнухи и воины обходятся без жен и вследствие только этого ничего не теряют в своем хозяйстве. Если воины ничего не теряют, непонятно, почему христиане, воины Христа, обязанные подчиняться дисциплине небесного Вождя, будут терпеть ущерб. Путешественники обходятся без жен; ужели христиане, путники в мире сем, не могут обходиться без них? Но пусть христианину нужна подруга для домашнего обихода; для этого не необходимо жениться, – можно избрать какую-либо престарелую вдову, украшенную добродетелями... Нужны дети – наследники, нужно потомство? Но к чему у христианина такое желание? Он отказался от наследства мирскими удовольствиями, и опять хочет иметь наследников; у него нет детей от первого брака, так он старается получить их от второго; ему хочется подольше пожить, тогда, как у христианина не должно быть такого желания (Флп. 1:23); христианин желает иметь детей, тогда как в этот железный для христианства век пытки и мучения дают христианину совершенно иное назначение, где потомство может служить помехой: без потомства, без детей ничто не может привязывать христианина к земному, воспрепятствовать подвергнуться гонению и приять мученический венец, он более обратит внимания на свое спасение¹³⁷⁶.

В заключение Тертуллиан указывает на то, кто более всего стремится снова вступать в брак. Правда, говорит он только о женщинах, но это же можно отвести отчасти и к мужчинам. «Жены ленивые, болтливые, пьяницы, кокетки составляют дурное общество, которое противится состоянию вдовства. Легкомысленные языки их произносят слова, вредные для целомудрия; леность враждует против достоинства; суета приводит к распутству; пьянство есть мать всех пороков. Ни одна из женщин сего рода не одобрит единобрачия, потому что они из чрева своего сотворили себе бога»¹³⁷⁷. Словом, повторения браков требует только нравственная уродливость, и никогда не домогаются его люди с твердой нравственностью.

Тертуллиан – монтанист, безусловно, отрицал вторые браки. До перехода в монтанизм взгляд его на брак был снисходительнее, Тертуллиан допускал и вторые браки, точию о Господе. Тяжело переносить вдовство, – сознавал это в прежнее время Тертуллиан. Как же поступать тем вдовцам и вдовам, которые не в силах оставаться в состоянии вдовства? Вступать в брак, – вот естественный ответ. Но с кем? Были примеры, что вдовы выходили замуж, вдовцы женились. Не осуждая их, Тертуллиан требует только, чтобы брак их был о Господе¹³⁷⁸, соединением верующего мужа с верующей же женой. Имея в виду место из послания Ап. Павла (1Кор. 7:12 – 15) и основываясь на нем, некоторые вступали в брак с язычниками. Тертуллиан находит, что такое понимание указанного апостольского места неправильно: Апостол говорит здесь только о тех, «которых благодать Божия застала уже в браке с неверными¹³⁷⁹, – для них брак остается нерасторжимым, хотя бы один из супругов и оставался в язычестве. Правильность такого понимания указанного места Тертуллиан подтверждает и дальнейшими стихами той же главы (15 и 16): в мире призва нас Господь Бог; что бо веси, жено, аще мужа спасеши, или что веси, мужу, аще жену спасеши? Вступление христианина в брак с язычницей или выход христианки за язычника не допускается; это вытекает из слов апостола: жена, аще умрет муж ея, свободна есть, за негоже хощет посягнути, точию о Господе (1Кор. 7:39); во избежание злоупотреблений, Апостол говорит о вторых браках, что они, коль скоро является в них необходимость, должны совершаться о Господе, т. е. между христианином и христианкой и по христианскому обряду. «Слово точию придает великую силу закону и делает его совершенно обязательным; слово сие повелевает и убеждает, приказывает и увещевает, обязывает и угрожает»¹³⁸⁰. Впрочем, на такие браки Тертуллиан и здесь смотрит как на снисходительное допущение со стороны Апостола. Допуская браки только о Господе, Апостол имел в виду устранить 1) осквернение плоти христианина от соприкосновения с плотью язычника¹³⁸¹, вследствие чего вступающие в брак с язычниками или язычницами не изъяты от обвинения в блуде и, как любодейцы, должны быть лишены общения с верующими; 2) опасность для христианина от брака с язычниками. Постоянное обращение христианина – супруга с язычницей – супругой или супруги – христианки с супругом – язычником может повести к тому, что христианину или христианке по необходимости придется или одновременно работать двум господам, Богу и мужу или жене – язычникам, или же окончательно перейти на ту или другую сторону. В данном случае Тертуллиан имеет в виду только одну женщину, как более слабое существо, говорит только о ней одной; ясное дело, что доводы Тертуллиана приложимы и к мужчине. «Всякая христианка должна стараться нравиться Богу. Как же ей работать двум господам – Богу и своему мужу – язычнику? Стараясь нравиться (в лице мужа) идолопоклонству, она должна сообразоваться с обычаями язычников: должна заботиться о своей красоте, своем уборе, своем туалете; должна предаваться постыдным его ласкам, оскверняющим и самое брачное ложе. Сии столь мало сходствующие между собою супруги не станут возлагаемого природою на оба пола долга выполнять с тою умеренностью и благоприличием, как христиане, действующие со страхом Божиим»¹³⁸². Брак христианки с язычником не сообразен будет в религиозно-нравственном отношении. «В состоянии ли жена исполнять христианские обязанности, когда будет иметь вблизи себя служителя диавола, который за долг себе поставил мешать тому? Нужно ли явиться на стояние? Муж назначит на это время свидание в бане. Придет ли день поста? Муж именно в сей день пригласит друзей на пиршество. Случится ли крестный ход в церкви? Никогда столько заботь и занятий не явится в идолопоклонстве. Какой муж – идолопоклонник дозволит жене беспрепятственно посещать братьев, обходить деревни, навещать больных в хижинах? Какой муж захочет расстаться с женою ночью, чтобы она пошла молиться с братией во время всенощных бдений? Стерпит ли он, чтобы она проводила всю ночь в церкви в праздник Воскресения Христова, и чтобы она являлась приобщаться Св. Таин, которыми он пренебрегает и гнушается? Будет ли он смотреть равнодушно, что она ходит в темницы целовать оковы мучеников? И что скажет Он, когда узнает, что жена его должна давать братьям лобзание мира, должна подносить воду для омытия ног верующих, разделять с ними хлеб и вино во время вечери, проводить время в созерцании и молитве? Если придет путешественник из христиан, какое гостеприимство будет он иметь в доме язычника? Когда надобно будет дать бедному хлеба, не найдет ли жена неверующего житницу свою запертою?»¹³⁸³ – Пусть найдутся и такие язычники, которые хорошо относятся к христианам и как бы покровительствуют им. И в этом случае не избегнуть христианкам осуждения: покровительство язычников всегда невыгодно отзывается на христианах. Пусть христианка скрывает свои религиозно-нравственные доблести; это еще более возбудит любопытство и подозрение язычника. «Можешь ли ты, – говорит Тертуллиан, обращаясь к христианской жене, – укрыться, когда крестишь постель или тело свое, или же когда плюешь на нечистые вещи? Если ты встанешь ночью, чтобы помолиться, не будет ли муж твой подозревать тебя в магии? Не заметит ли Он, что ты как будто нечто втайне отведываешь прежде ужина? И когда узнает, что это не что иное, как хлеб, то что он подумает насчет тебя в своем невежестве? Не будет ли он жаловаться на все подобный тайны? Может быть, он даже станет подозревать тебя, что ты хочешь его отравить»¹³⁸⁴. Все покровительство язычника может после отозваться шуткой и поруганием самого священного для христианина, или даже преданием христианина или христианки пытке и мучениям¹³⁸⁵. Самая обстановка домашней жизни во всякой языческой среде такова, что она очень легко может влиять на христианина или христианку и мало-помалу совращать в язычество и идолопоклонство. «Служительница Господня должна жить посреди богов – ларов, присутствовать при праздниках и торжествах идолов, глотать дым ароматов в начале года и в первый день каждого месяца. Она выходит из дому дверьми, украшенными лавровыми венками и светильниками, как бы из вертепа разврата. Лежа беспрерывно за столом с мужем и с пирующими друзьями его, не прилепится ли она к их мнениям? Ей надобно будет служить нечестивым, тогда как она служила прежде одним святым. Не чувствует ли она осуждения своего, служа таким образом тем, кого некогда должна будет судить сама? Слыша пение своего мужа, что она услышит? Да и сама она что станет петь перед ним? Вероятно, какие-нибудь стихи из комедий или в честь Бахуса песню, выученную ею в питейном или игорном доме. Осмелится ли она произнесть имя Господа, воззвать к Иисусу Христу? Куда денется пища духовная, укрепляющая веру тех супругов, которых досуги посвящаются благочестивому чтению, вообще ими делаемому? Подобные разномыслящие супруги станут ли благословлять друг друга во имя Божие? Нет; для женщины в сем положении все бывает чуждо, враждебно, все подвергает ее осуждению, все стремится удалить ее от пути спасения»¹³⁸⁶. Правда, все это может произойти и с женой, которая вступила в брак с язычником еще в язычестве; но ужели Бог не подкрепит ее? ужели Он не окажет ей своей помощи? Не то совсем с женой – христианкой, вступающей в брак с язычником. Брак этот – запрещенный брак, не угоден Богу; а что неугодно Богу, то оскорбляет Его, а что Его оскорбляет, то приносит только несчастья¹³⁸⁷.

Из-за чего христианки выходят иногда замуж за язычников? Бывает, что побудительной причиной является иногда суетное честолюбие: нужен роскошный дом, богатая обстановка. Но честолюбие несогласно с духом христианского учения. Страсть выходить замуж из-за богатства часто не находит для себя оправдания даже и среди самых язычников. «Многие жены – идолопоклонницы, благородные и богатые, соединяются иногда с людьми бедными и незнатными; иные выходят замуж за своих отпущенников и рабов». Христианам ли после этого гнаться за богатством? Да и к чему оно христианам, когда их удел царство небесное, совокупность всех благ?¹³⁸⁸

Драгоценности в обстановке и одежде. Благородные металлы в ряду других металлов, драгоценные камни, – они прямой пользы не приносят. Против употребления драгоценных металлов и камней говорит общее сознание всех людей и воля Божия. Честолюбие – источник роскоши. Косметика и куафюра и их неприложимость в христианстве.

На тему о чистоте нравов и предосудительности обращать особенное внимание на внешность Тертуллиан говорит в особом сочинении «de cultu foeminarum» (в 2 книгах); в нем Тертуллиан подробно рассмотрел вопрос о женских украшениях. Вопрос этот он поставил в некоторой связи с вопросом об отношениях между мужчиной и женщиной.

Внешние украшения Тертуллиан признает неприличными для христианских жен. Сознание каждой христианкой в своем лице падшей Евы не располагает к веселью и украшению себя¹³⁸⁹, христианское смирение и кротость не допускают суетного тщеславия и желания нравиться – признака нравственной испорченности¹³⁹⁰; генезис украшений научает избегать их: изобретение украшений и дорогих нарядов предание приписывает тем соблазнителям дщерей человеческих, о которых говорится в Книге Бытия, т. е. падшим ангелам, – они указали женщинам на изысканные одежды и драгоценные украшения и чрез то подстрекли и подстрекают врожденное женщинам любопытство и тщеславие¹³⁹¹. Рассматривая, далее, драгоценности, которыми пользуется тщеславие, Тертуллиан находит, что драгоценности эти потому и дороги и так ценны, что трудно добываются, иногда стоят нескольких жизней добывающих (напр. рудокопов, водолазов). А между тем, что особенного представляют эти драгоценности? Золото и другие благородные металлы с успехом могли бы замениться медью или железом, – известно, что кольца, которыми женщины украшают свои руки, употреблялись прежде железные, а обручальные кольца и в век Тертуллиана употреблялись железные. Железо – полезнее и практичнее золота. «Пусть люди, привязанные к золоту и серебру, покажут мне, – говорит Тертуллиан, – какое можно сделать из них полезное и нужное употребление, подобно употреблению железа и меди. Никогда земля не была обрабатываема золотом, корабли никогда не строились из серебра; никогда золотой меч не защитил ничьей жизни, и серебряные стены не служили оплотом для людей ни против непогод, ни против неприятельских нападений. Наконец, золото и серебро никогда не употреблялись для добычи и обработки железа, между тем как сами они не могут быть добыты и обработаны без помощи железа. Из всего сего не вижу я, чтобы золото и серебро получили от природы какое-либо преимущество перед другими металлами»¹³⁹². То же нужно сказать и о драгоценных камнях. «Можно ли что лучшего сказать в пользу драгоценных камней, которые считаются дороже золота и серебра? Не одинакового ли они вещества с простыми кремнями и обыкновенными камешками?» Подобно благородным металлам, и драгоценные камни никакой прямой пользы не приносят. «Их нельзя употребить ни для фундаментов домов, ни для постройки крепостных стен, ни для покрыши зданий, ни для устройства террас. Они служат единственно для удовлетворения честолюбия женщин и для умножения их гордости», с каковою целью их возможно красивее и изящнее отделывают¹³⁹³. Против употребления благородных металлов и драгоценных камней говорит и общее согласие всех народов; оно показывает, что драгоценности эти там только и дороги, где их нет, между тем как где они добываются, там поселяют к себе равнодушие: «у парфян, мидян и других народов, изобилующих золотыми копями, часто куются из золота цепи для рабов и преступников, так что сии последние, отягощаясь так называемым у нас богатством, бывают тем несчастнее, чем более богаты, и тем самым доказывают ту истину, что золото может быть иногда предлогом презрения»¹³⁹⁴; у народов этих местные драгоценности носятся только в таких местах, где нельзя их видеть¹³⁹⁵, – таково презрение к ним у этих народов! Различное смешение цветов в одеждах, окраска – противны Богу; они показывают только, что «Бог как будто не в состоянии был или позабыл сотворить таких овец, на которых шерсть была бы багряного или другого блестящего цвета, в какой она теперь окрашивается. А как известно, что Он мог бы и сие сотворить, то надо согласиться, что Ему было то неугодно, потому что Он того не сделал; стало быть, изменять Его волю есть не что иное, как дерзость¹³⁹⁶, извращение естественного, и как такое – несообразно с волей Божией¹³⁹⁷. Внешние украшения у женщин доходят иногда до страсти, и эта страсть до того овладевает человеком, что ему оказывается невозможным сдерживать себя, – это – болезнь, и болезнь неизлечимая, если ей дать возможность более или менее развиться, она может довести до совершенного разорения. «Мы видим разорение знатнейших фамилий от приобретения каких-нибудь ящиков и шкатулок; видим вуали, стоящие до 25.000 золотых монет; видим стоимость целых лесов и островов, украшающих нежную головку; видим несметные доходы, висящие на ушах честолюбивой красавицы; видим на пальцах стоимость нескольких мешков золота. Можно ли сказать после сего, чтобы честолюбие не торжествовало, когда на женщин тратятся столь неимоверные издержки?¹³⁹⁸

Подобно тому, как Тертуллиан отозвался о нарядах и украшениях женщин, подобно этому отзывается он и о косметике, о куафюре и т. п.

К чему служит косметика? Для поддержания красоты и благоприличия – обычный ответ. Но к чему это? Чтобы нравиться мужьям своим, как говорят женщины? Это – одно притворство; вернее всего косметика, равно как и наряды, употребляется для привлечения взоров чужих мужчин¹³⁹⁹, воспламенения страстей других. А если так, то косметика не должна употребляться у христианских жен. «Желание нравиться посредством искусственных прикрас может происходить единственно от испорченного и развращенного сердца», прикрасы пролагают путь к искушениям, могут нарушать душевное спокойствие других. Нужно иметь в виду, что нравственный закон осуждает не только за дела, но и за желания; отсюда, нужно удаляться не только от дурных дел, но и от дурных желаний, вроде желания прельстить ближнего и чрез то погубить его, прельстить посредством искусственных прикрас. В силу этого, желая сохранить чистым свое сердце и не вводить в соблазн ближнего, христианские женщины должны «не только отвергать всякого рода украшения, воспламеняющие наши страсти, но даже убавлять или изглаживать блеск природной красоты посредством некоторого рода небрежения, которого источником был бы Бог»¹⁴⁰⁰. Говоря таким образом, Тертуллиан не осуждает вообще естественной красоты, как дела рук Божиих, – он осуждает только ту красоту и то пригожество, от которых может быть вред¹⁴⁰¹, находит, что красота эта для христианок как невест Христовых совершенно бесполезна, как доставляющая только повод к сладострастию¹⁴⁰², она суетна, и, как таковая, не должна иметь места и приложения у христианок, – христиане должны заботиться не о телесной красоте, а о духовной, в интересах духовной красоты измождать свою плоть покаянием и подвигами, чтоб доставить торжество духу¹⁴⁰³. Излишнее косметическое убранство, подобно тому, как и наряды, оскорбительны для Творца, – «безмерная склонность многих женщин употреблять разного рода снадобья, чтобы сделать кожу свою белою и глянцевитою, чтобы красить лицо и щеки свои румянами, чтобы чернить свои брови черною краскою» – оскорбляет Создателя. «Видно, простое творение (plastica) Божие не нравится им, в нем находят недостатки и пользуются разными художествами. Они осуждают Верховного Творца всего, ибо исправлять или переделывать то, что создано Богом, – значит именно осуждать Его»; мало того, это значит – следовать советам диавола. Он ведет войну против Бога, он возмущает все, он и научает делать противное Ему. «Что приемлем мы от рождения, то творение Божие, а что к тому прибавляем, то от сатаны». Отсюда вывод тот, что христианки, желая остаться христианками, должны соблюдать простоту и в одежде, и в косметике, чтобы соблюсти строгое целомудрие и в себе и в других¹⁴⁰⁴.

После одежд и косметики Тертуллиан касается, должно быть существовавшей в то время и вызвавшей протест карфагенского моралиста, куафюры. Относительно последней Тертуллиан говорит, обращаясь к женщинам – христианкам: «иные из вас подкрашивают волосы шафраном, стараются придать волосам своим тот цвет, которым обделила их природа». Эти подкрашивания и подмазывания волос Тертуллиан находит – помимо всего – вредными даже в гигиеническом отношении: от них вылезают волосы, слабеет мозг и т. д.¹⁴⁰⁵, находит несогласными с христианством: «христианка кладет шафран на свою голову, как на жертвенник»; кому она приносит эту жертву? Очевидно, нечистому (immundo) духу. Христианка перекрашивает свои волосы; зачем это? Чтобы изменить свой возраст, свои лета? Каная несообразность – стыдиться того возраста, которого многие так желают. Подкрашивают волосы, как будто молодеют; но ведь это только на время¹⁴⁰⁶: настанет пора, когда никакие подкрашивания не помогут; а если так, то к чему и прежде всего – до старости подкрашиваться?¹⁴⁰⁷ Мода требует, чтобы волосы были так или иначе причесаны или приглажены. Тертуллиан находит эту моду несогласной со Св. Писанием. Интересно, как ригорист Тертуллиан обрисовывает это излишнее усердие женщин к своей куафюре. «Что вам не хочется оставить в покое свои волосы? Вы то подвиваете их, то распускаете, то взбиваете, то приглаживаете, сегодня их заплетаете, а завтра оставляете волноваться небрежно; иногда прицепляете, кроме своих волос, не знаю какие громады сшивных и сплетенных париков, прикрепляете в виде жреческой островерхой шапки (galeri), как будто покров только для головы и покрышку темени, в другой раз прикрепляете чуть не к затылку"… Такая мода, по Тертуллиану, составляет прямое противоречие с местом из Евангелия от Матфея (6:27), которое Тертуллиан называет заповедью (praecepta): кто от вас пекийся может приложити возрасту своему локоть един? Так говорит Господь; так ли христианские женщины исполняют слово Его? Они «прибавляют для обременения (головы) какие-то головные уборы или надстраивают на затылке что-то вроде щитов (scuotorum umbilicos cervicibus)». Накладные волосы не должны быть на головах христианских женщин. «Не кладите на голову, освященную крещением, волос чужой головы, может быть, человека нечистого, может быть, злодея и осужденного геенне. Свободная голова должна быть свободна от всех этих тягостных убранств». Да и к чему женам украшать свою голову, когда они, по слову Апостола, молитву деющия или пророчествующия отровенною главою, срамляют главу свою¹⁴⁰⁸, следовательно, должны быть под подкрывалом¹⁴⁰⁹, когда в воскресении и в день суда явятся они без этих головных убранств¹⁴¹⁰? Правда, похожие прикрасы есть и у мужчин, – и они желают и стараются нравиться женщинам, как женщины мужчинам, и они, с целью искусственного украшения себя, «любят бороду брить, выдергивать волосы из нее, завиваться, убирать голову и даже подкрашивать седины, придавать своему телу вид юности, даже румяниться подобно женщинам, выглаживать кожу свою особым порошком, беспрестанно смотреться в зеркало, не обращая внимания на то, что оно отражает их слишком верно». Подобно тому, как у женщин, и у мужчин все эти прикрасы бесполезны и вредят целомудрию и степенности¹⁴¹¹; и у мужчин должны быть отвергнуты, как отвергнуты христианами lenones et prostitures. Если род или достоинство требуют известных нарядов и украшений, тогда должно соблюдать скромность, скромное благолепие, внушенное Евангелием, и не переступающее границ умеренности¹⁴¹²; если есть богатство, пользование им надо умерять и иметь в виду спасительные правила Христова учения, указывающие, что христиане обрезаны от всего, беспристрастны к мирскому и телесному¹⁴¹³.

Остатки идолослужения в жизни христиан карфагенского общества; выражение их в содействии идолопоклонническому культу фабрикованием идолов, доставлением нужных материалов для языческого культа. Астрология и магия, школьное преподавание словесности, торговля, зрелища – театральные и цирковые, празднества в честь богов и в память умерших, государственная служба и соединенные с ней внешние преимущества, произношение имен языческих богов. Взгляд Тертуллиана на все это.

В век, хотя и покрытый мраком язычества, тем не менее, представляющей зарю будущего господства христианской религии, естественно было говорить об идолопоклонстве – смежном с язычеством и отношении к нему христиан. Такая личность, как Тертуллиан, тем более не могла обойти молчанием вопроса об идолопоклонстве и отношении к нему христиан. Со своей ригористической точки зрения Тертуллиан, которому всюду и везде мерещилось ненавистное язычество, и который желал обставить христиан более или менее определенными правилами жизни, жизнь их вложить в рамку, с точностью определить, где христиане соприкасаются с язычеством, где для них есть опасность нарушить закон совести в т. д., – останавливает взор свой на этом вопросе и решает его с неумолимой строгостью.

Идолопоклонство – величайшее зло, под которым кроются и другие злодеяния – мотив осуждения человека на праведном суде Божием, – оно объединяет собою все преступления. Все преступления совершаются идолопоклонниками: убийство (физическое и нравственное – преимущественно) – дело идолопоклонства; прелюбодеяние, как насилие истине, живет в нем; воровство – похищение у Бога должных почестей и передача их другому – в идолопоклонстве. «Если воровство, прелюбодеяние и срамота причиняют смерть, то этого довольно, чтобы обвинить идолопоклонство в человекоубийстве». И все другие грехи, кроме этих смертных грехов, находятся в идолопоклонстве, – идолопоклонство заключает в себе все, что неугодно Богу,– оно есть ложь, оно – произведение демонов¹⁴¹⁴.

Идолопоклонство по своим пределам обширно: границы и пределы его определить нет никакой возможности, тем более что «оно умеет прятаться, притворяться тысячью способов, чтобы только совратить с пути служителей Божиих». Оно в большинстве случаев состоит не в видимом воскурении фимиама, не в видимом поклонении языческим богам, а в поклонении иного рода. «Большая часть людей полагает, что только тот идолопоклонник, кто ходит в храмы для курения фимиама, кто приносит там жертвы и делает там возлияния, или кто сам жрец. Это – то же, как если бы кто вздумал утверждать, что прелюбодеяние состоит единственно в поцелуях, объятиях и плотском совокуплении, или что убийство там только бывает, где проливается кровь и причиняется смерть». И как прелюбодеяние состоит не во внешнем только прелюбодеянии, а главный образом – во внутреннем, убийство бывает и тогда, когда кто ненавидит ближнего своего, – нравственное убийство; так и идолопоклонство нужно понимать не во внешних только и видимых действиях поклонения богам¹⁴¹⁵, а и в других случаях, где так или иначе отражается служение богам чуждым. Христиане, призванные в истине, должны бороться с идолопоклонством и противодействовать ему, как одному из видов неправды¹⁴¹⁶. Отсюда, задача моралиста состояла в том, чтобы определить, в чем заключается, где проглядывает идолопоклонство, в каких частных случаях жизни нужно остерегаться его.

Идолопоклонство существует с давних пор. Правда, в старину идолов не было, храмы языческие были пусты, стены капищ обнажены (что показывают развалины древних храмов), тем не менее, идолопоклонство существовало и тогда, только не имело имени. Имя получило оно от идолов, которых начали фабриковать сравнительно поздно. Идолопоклонство по содержанию Тертуллиан рассматривает слишком широко; по его представлению, идолопоклонство может существовать во всех сферах человеческого искусства. «Безразлично, выходит ли изображение из рук скульптора, гравера или швеи, составлено ли оно из гипса, красок, камня, бронзы, серебра или тканей... Изображение уже существует, какого бы рода и формы оно ни было и из какого бы материала не было сделано». Отселе, нельзя думать, чтобы идолами были одни только статуи, по внешности похожие на человека. Идол – уменьшительное от греческого слова ειδος – есть всякое изображение, и как, служение и поклонение идолам есть идолопоклонство, так и всякая услуга, всякий труд в пользу идола будет также идолопоклонство, и всякий фабрикант, делающий изображения подобного рода, участвует в грехе идолопоклонства¹⁴¹⁷; в идолопоклонстве виновны не те только, которые поклоняются идолам, а и те, которые фабрикуют их, – последние ответственны за то зло, которое они причиняют своей фабрикацией. Все эти мысли Тертуллиан подтверждает ссылками на Св. Писание (Исх. 20:4; Иуд. 1, 14, 15; Ис. 2:7, 8; Пс. 113:12–17)¹⁴¹⁸.

Ужели так велик вред ремесленников, работающих в пользу идолопоклоннического культа? Ремесленники – как именно ремесленники – за что же особенно виновны? Если они работают, так потому, что ведь надо же откуда-нибудь получать заработок; не делай они идолов – нечем будет жить, – фабрикация доставляет им материальные средства к существованию. Против этого Тертуллиан говорит, что можно найти другой труд, труд, достойный Бога и не наносящий нравственного вреда никому. Ссылаются на слова апостола Павла: кийждо в звании, в немже призван быстъ, в том да пребывает (1Кор. 7:20). Но оправдывать этим апостольским изречением фабрикацию идолов все равно, что оправдывать всякий вообще грех, в каком находился человек во время призвания в церковь Христову. Иные основываются на том, что Сам Господь подал нам пример питаться от труда рук своих. Оправдывать этим фабрикацию идолов, как дело рук, все равно, что оправдывать труд вора, плута, фальшивого монетчика, всякий вообще без разбора труд как дело рук. Не всякий труд угоден Богу и приличен христианину, – иные работы прямо запрещены Богом. Ссылаются на пример Моисея, который устроил медного змия в пустыне, и на этом примере основывают дозволение делать изображения. Но ведь змий Моисея не служит оправданием идолопоклонства и фабрикаций изображений. «Изображения, делаемые с особою и таинственною целью, составляют исключение из правила, но не уничтожают его». Медный змий был символом распятого Господа, имеющего избавить людей от разных змей – злых демонов. Он сделан был по особому повелению Божию. А коль скоро змий был сделан по особому повелению Божию, то и для фабрикации кумиров нужно ожидать, чтобы Сам Бог дал особое на то повеление, помимо общего повеление: не сотвори кумира¹⁴¹⁹. Особого повеления Бог не сделал, следовательно, и надо руководиться общим повелением: не сотвори кумира. Это общее повеление, если бы и не было высказано в такой резкой форме, и если бы не было одинакового осуждения, как идолопоклонников, так и делателей идолов, и тогда христиане должны удаляться от всего, соприкасающегося с идолопоклонническим культом: к этому обязывает их принятое крещение, где человек отрицается от сатаны и всех дел его и служения ему. Но «отрицаемся ли мы сатаны и всех дел его, приготовляя заведомо идолов? Как мы можем сказать, что отвергаем их, живя не только ими, но и с ними? Отказываемся ли мы от облачений их, когда чрез них приобретаем себе одежду? Не признаешь ли ты и языком того, кого признаешь – так сказать – руками? Можешь ли разрушить словом то, что создаешь делом? Можешь ли исповедовать веру в единого Бога, делая многих богов?» Пусть делатели идолов не поклоняются им, – это все равно, – оскорбление Бога тут одинаково; в фабрикации идолов человек посвящает им все свои силы и способности и чрез то приносит им лучшую жертву, чем сами язычники. «Ты, – говорит Тертуллиан, – обращаясь к делателю идолов, им поклоняешься, потому что они без тебя и не существовали бы. Ты возжигаешь им не огонь презренной жертвы, но огонь твоего гения; ты отдаешь им не жизнь какого-либо животного, но собственную свою душу; ты жертвуешь им своим дарованием, своим трудом; ты делаешь им возлияния потом лица своего. Ты у ложных богов важнее жреца, потому что чрез тебя они получают жрецов; труд твой составляет для них славу. Ты думаешь, что, делая их, им не покланяешься; а они считают тебя своим поклонником, потому что ты приносишь им самую богатую, самую тучную жертву, жертву своего спасения»¹⁴²⁰. «Горько видеть, как христиане, оставляя на время идолов, приходит в нашу церковь, из мастерской демона является в дом Божий, поднимает к Создателю своему руки, недавно делавшие идолов, слагает пред Богом руки, оскверненные вне церкви осязанием их, простирает к телу Господню руки, созидающие тела демонов, оскверняет святые дары, приемля их от других и даже раздавая их другим»¹⁴²¹. В этом видно опять предательство Спасителя, здесь снова – и не однажды, а каждодневно – простираются святотатственные руки для распинания Сына Божия. «Лучше бы отрезать эти святотатственные руки!..»¹⁴²².

Многие ремесла, по Тертуллиану, соприкасаются с идолопоклонством, многие из них служат идолопоклонству; если же принять в соображение, что все ремесла соприкасаются друг с другом, то прямо можно сказать, что все ремесла могут служить идолопоклонству, – и штукатур, и живописец, и скульптор, и ваятель – все могут приносить свой труд и время к услугам идолов. Такая услуга идолам не должна быть среди христианских ремесленников. Если ремесленники будут ссылаться в этом случае на материальные выгоды, тогда можно им посоветовать обратить свой труд на потребности частных лиц, а не идолов. При господствующей всеобщей роскоши недостатка в сбыте произведений искусства нельзя ожидать, напротив – материальной выгоды из работы на частных людей ремесленники получат больше, чем от работы в пользу идолов¹⁴²³.

К числу занятий, благоприятствующих идолопоклонству, Тертуллиан относит многие профессии, как соприкасающиеся с идолопоклонством; он осуждает:

а)      Астрологию и Магию. Астрология – языческого происхождения, продолжать занятия ею в христианстве невозможно. Тертуллиан утверждает, что астрологи в своих астрологических занятиях уподобляются падшим ангелам, удалившимся от Бога для обольщения рода человеческого и преданным от Бога проклятию. Астрологи не нашли особенной милости и среди людей: они изгнаны из Римской империи, им воспрещен вход не только в Рим, но и во всю Италию. Магия и астрология – соприкосновенные между собой – пришли с Востока и с явлением в мир Спасителя утратили свое значение и авторитет, – дары магов родившемуся Спасителю указало на конец существования магии и начало для магов новой жизни, иного пути (Мф. 2:12), т. е. пути доброго и истинного учения. Магия в лице ее некоторых последователей была наказана уже апостолами и чрез то осуждена и астрология, как часть магии. «И так, со времени появления Евангелия, всякого рода софисты, астрологи, обаятели, маги, волхвователи должны быть неминуемо предаваемы примерной казни»¹⁴²⁴.

б)      Школьное преподавание словесности. Школьные учителя и вообще профессора словесности близки к идолопоклонству: изучая и преподавая языческую мифологию, объясняя ее и языческие празднества и торжества, они естественно должны стать в то или другое отношение к мифологии и язычеству; первую плату, полученную от учеников, они должны посвящать Минерве; дальнейшее получение денег или дальнейший заработок хлеба таким путем (от язычества и идолопоклонства) оскверняет их; учителя обязаны принимать участие во многих торжествах языческих и т. д. Словом, учителя всюду и везде соприкасаются с язычеством и отчасти принимают участие в его культе. Но ужели нужно совершенно оставить словесность, несмотря на то, что она дает образование человеку? Тертуллиан находит, что изучать словесность и преподавать ее – две вещи совершенно различные. Изучать ее можно. Здесь христианин, изучая ее сам по себе, безопасен от всего того, от чего он не может быть безопасным, будучи учителем. И в этом, впрочем, случае Тертуллиан советует, прежде всего, изучить истину, и затем уже приниматься за изучение всего другого, – тогда язычество не повлияет на него вредным образом, тогда христианин будет подобен ученому мужу, принимающему яд от других и знающему, что с ним делать без вреда себе и другим¹⁴²⁵.

в)      Торговлю. Побуждением к торговле служат сребролюбие и страсть к наживе (а сребролюбие и лихоимание, по Апостолу, есть идолослужение и корень всем злым)¹⁴²⁶, средством – ложь и клятвопреступление; то и другое запрещено Богом. Затем, торговля предосудительна потому, что торговцы являются поставщиками всего, что только нужно для идолопоклоннического культа и таким образом содействуют идолопоклонству, содействуют даже более чем делатели идолов, – идолопоклонство может выполняться и без идолов, одним возжжением фимиама, подобно тому, как было в древности, когда не было еще идолов, а курение фимиама уже существовало; следовательно, для идолопоклонства товары торговца нужнее, чем самые идолы, и, следовательно, торговец или продавец их оказывается тут всего более виновным. Наконец, самая совесть, нравственное сознание христианина не позволяет ему заниматься торговлей. Итак, "никакое искусство, никакое знание, никакое торговое дело, споспешествующее к деланию кумиров и к утверждению их владычества, не изъяты от обвинения в идолопоклонстве, – идолопоклонство есть не что иное, как служение идолам, или оказание им услуг»¹⁴²⁷. Все это, по принятии христианства, надо оставить и из любви к Богу переносить все, что бы ни встретилось в жизни¹⁴²⁸, надеясь, во всяком случае, на милосердие Божие и моля Бога, чтобы нужды наши не сблизили нас с идолопоклонством¹⁴²⁹.

Наравне с вышеуказанным, Тертуллиан осуждает многое другое, что носило языческий характер или даже тень его, и предостерегает христиан от участия в различных обрядах, церемониях и т. п., имеющих соотношение с язычеством. Он останавливает свой взор и более или менее подробно разбирает:

а) Зрелища¹⁴³⁰. Зрелища пользовались особенной популярностью в тогдашнем мире; как видится, и христиане являлись иногда в театры и цирки и присутствовали в них, если не в качестве действующих лиц, то в качестве зрителей. Сознавая вред посещения христианами зрелищ и видя в них отблеск язычества и служение идолам, Тертуллиан посвящает зрелищам особый трактат «de spectaculis», в котором указывает различные мотивы, приводимые христианами в оправдание присутствования на зрелищах, с опровержением их и объяснением поведения христиан относительно зрелищ, чтобы яснее видна была невозможность для христиан посещать зрелища, Тертуллиан указывает источник происхождения зрелищ, характер их, – всюду видно в них идолопоклонство, служение сатане и его клевретам.

Христиане, по самому своему имени и в силу обетов, данных при крещении, должны жить и поступать сообразно с христианским учением и нравственным сознанием своим, отвечающим воле Божией; должны удаляться всего, что может, так или иначе, возмутить их совесть; следуя правилам веры и началам истины и в силу требований благочиния, должны удаляться от зрелищ, как и от всякого безумия века сего, чтобы не грешить ни по неведению, ни из притворства¹⁴³¹. В оправдание посещения зрелищ – цирковых и театральных – приводили различные соображения. Одни говорили, что зрелища производят впечатления только на зрение и слух, вреда душе не может быть от них: «Бог не может оскорбляться таким увеселением, среди которого человек сохраняет страх и должное почтение к Господу своему», – зрелища – невинное развлечение для человека. Такое оправдание Тертуллиан называет мечтой, не отвечающей требованиям истинной религии, опасным заблуждением, заглушающим повиновение истинному Богу¹⁴³². Другие указывали, что христиане, которые должны постоянно помнить о смерти, удаляются от зрелищ по трусости, из опасения, чтобы полученные ими развлечения не приковывали их чрезмерно к жизни и не лишали их того мужественного терпения, которым прославились мученики; отказываясь от зрелищ, как и всяких вообще развлечений, христиане нечувствительно порывали связи с миром, для них легче было расставаться с ним впоследствии: известно, что для тех, которые долгое время наслаждались этими увеселениями, чрезвычайно трудно было умереть за Христа. – Тертуллиан находит такую мысль не бесполезной для христианина, но в то же время считает ее простой человеческой предусмотрительностью¹⁴³³. Не таковы должны быть мотивы христианской жизни и деятельности¹⁴³⁴. Третьи говорили, что зрелищами можно пользоваться, не оскорбляя Бога – Творца. Все в мире Бог создал и передал человеку в пользование; а так как все, созданное Богом, добро, поэтому и пользование творением Божиим, а, следовательно, и зрелищами, нельзя считать противным воле Божией. Правда, все Бог создал, Его создания хороши; но не всегда хорошо употребление их; естественное назначение всего и пользование хорошо, превратное же употребление нельзя считать согласным с волей Божией, – великая разница между нормальным и ненормальным. Меч, яд и т. п. могут быть и полезны, но при неправильном и неестественном пользовании ими они могут оказать существенный вред (меч, яд и т. д. – творения Божии, следовательно, хороши; те же меч и яд, употребляемые для убийства, безусловно, вредны) «Вещи дурны только по дурному употреблению их»¹⁴³⁵. И как праведно употребление всего хорошо, согласно с волей Творца, так дурное употребление – нехорошо, противно воле Божией, совершается в угоду диаволу. «Диавол вознегодовал, что человек получил власть над тварями, и потому решился исхитить из рук его власть сию, дабы воспользоваться ею для соделания человека виновным¹⁴³⁶. Для подтверждения своей мысли Тертуллиан ссылается на Св. Писание, именно на 1-й стих 1-го Псалма и объясняет это место в приложении к зрелищам¹⁴³⁷; ссылается на обеты христиан, данные в купели крещения. При крещении человек исповедует христианскую веру, обещается отречься сатаны и всех дел его. Главное господство сатаны – в идолопоклонстве; а так как зрелища основаны на идолопоклонстве и всецело проникнуты идолопоклонническим культом, то – ясное дело – и в них царит сатана, – «из зрелищ идолопоклонство составило как бы жертвоприношение сатане и ангелами его; здесь престол нечистого духа и седалище злочестия». Происхождение всякого зрелища, наименование каждого из них, их устройство, сопровождаемое множеством суеверий, различные обстоятельства посвящения их какому-либо божеству, самые их представления и т. д. – все подтверждает эту мысль о тождестве их с идолопоклонническим культом¹⁴³⁸. Начало зрелищ лежит в глубокой языческой древности, происхождение их связано с установлением какого-либо празднества, посвящением храма божеству или другими какими-либо религиозными побуждениями (за то, что каждое из зрелищ посвящено какому-либо божеству, указывают и самые названия их)¹⁴³⁹. Иные зрелища установлены в воспоминание о том или другом случае политической или общественной жизни. Есть зрелища, которые установлены частными лицами и по частным побуждениям, например, в память умерших родственников для выражения благоговения к ним и проявления того, что они исполняют долг по отношению к ним. Словом, каковы бы зрелища ни были, празднуются ли они в честь богов, или в память умерших, – все они представляют по своему генезису и наименованию идолопоклонство¹⁴⁴⁰. Представления в цирках, театрах и т. д. и их обстановка указывают на то же идолопоклонство¹⁴⁴¹, возмущают нравственное сознание христианина. Например, театр: посвящённый Венере и Бахусу, этим неразлучным спутникам, он представляет собою школу пьянства в разврата¹⁴⁴². Идолопоклонническим характером отмечены и амфитеатр и арена для состязаний атлетов¹⁴⁴³. Отсюда – отрекшиеся от всего идолопоклоннического, христиане не должны принимать участия в этих зрелищах и присутствовать на них, чтобы не только душу, но и внешние чувства свои соблюсти чистыми и неоскверненными подобного рода зрелищами, так как все впечатления, получаемые внешними чувствами, передаются душе и производят на нее то или другое влияние¹⁴⁴⁴, возмущают дух верующего. Нельзя представить себе, чтобы человек, присутствуя на зрелищах, оставался безучастным зрителем их, не испытывал душевных волнений, – «где удовольствие, там и страсть, иначе удовольствие не будет приятным», а без приятных удовольствий нечего человеку и делать на зрелищах¹⁴⁴⁵. Это можно сказать относительно всех вообще зрелищ, будут ли они в театре, или цирке, или амфитеатре¹⁴⁴⁶. Представляет Тертуллиан несколько замечаний об отношении самих язычников к действующим лицам спектаклей, и отсюда делает опять тот же вывод, что христианам незачем увлекаться зрелищами. Непостоянство язычников, между прочим, в отношении к артистам поразительное: они осуждают то, что в других случаях одобряют, и наоборот. «Правители республики, судьи и распорядители игрищ лишают всякого почетного звания действующих лиц цирка, атлетов, комедиантов, гладиаторов (т. е. тех самых весельчаков, которым знатные римские дамы приносят в жертву свое сердце, а часто и самое тело, вступая с ними в постыдные связи, хотя публично подобные связи и порицают), не дают им никаких прав и достоинств ни в судилищах, ни в сенате, ни в патрицианстве, ни в других каких-либо должностях. Они объявляют их бесчестными, а между тем охотно присутствуют на их играх; они любят тех, которых наказывают; презирают тех, которых одобряют; хвалят дело, а делателя позорят. Какой странный суд – бесчестить человека за то самое, за что воздается ему честь, или лучше сказать, какое безмолвное сознание злого дела, когда тот, кто его производит, сколько бы ни доставлял удовольствия, предается бесславию!»¹⁴⁴⁷. К этому ли непостоянству обратится христианин? И не уподобится ли он тогда воину – перебежчику из одного лагеря – своего в другой – вражеский? Какой вред для человека, какое оскорбление для Бога представляет этот переход!¹⁴⁴⁸ Может ли быть что общего между светом и тьмой, жизнью и смертью? Христианин не может быть на этих собраниях, где хулится имя Божие, где видна забота о предании христиан на растерзание зверям и т. д.¹⁴⁴⁹. Пусть христиане со всех сторон окружены идолопоклонством; они всегда и всюду должны помнить о Боге и высоком назначении и призвании человека, мысленно представлять себе Бога всеведущего и правосудного, отвращаться от идолопоклонства, в какой бы форме оно ни проявлялось¹⁴⁵⁰. Христиане не могут веселиться с язычниками, – для них не настало еще время веселья и празднеств: язычники теперь в радости и веселии, христиане – в печали. Придет время, когда роли переменятся: христиане будут радоваться, а язычники вместе со своими актерами, атлетами, гаерами и т. п. личностями, увеселявшими их, воздыхать. Радость мира сего мимолетная, поэтому христианам не надо гоняться за удовольствиями и развлечениями, доставляющими эту радость, а стремиться к тому, чтобы достигнуть небесной вечной радости¹⁴⁵¹. Бывает иногда, что в театрах представляют и хорошие вещи; но обольщаться этим нельзя, – яд обыкновенно соединяется не с горечью, а со сладкими, вкусными веществами; приятные зрелища – это мед, отравленный ядом¹⁴⁵². Истинные удовольствия доставляют не эти зрелища, а христианство: познание истины, удаление от мира, наслаждение истинной свободой, святость жизни, попрание языческих богов, изгнание бесов, дары чудесных врачеваний и небесных откровений и т. д – вот ряд удовольствий, которых не могут заменить развлечения с языческим характером. Нужны другие удовольствия и зрелища? И они есть в христианстве. «Если вы прельщаетесь поэзией, у вас много других книг, помимо языческих, у вас много прекрасных стихов, довольно превосходных поучений, довольно гимнов, довольно музыкальных хоров. Нужны вам сражения, битвы, победы? Христианство представит вам в их во множестве: взгляните, как нечистота низлагается целомудрием, коварство побеждается верою, жестокость одолевается милосердием, буйство низвергается смирением, – вот сражения, свойственные христианам! Хотите вы видеть и кровь пролитую? у вас есть спасительная кровь И. Христа»¹⁴⁵³. Но в особенности какое будет зрелище, когда все народы земли соберутся вместе и узрят Господа исполненным славы и величия, когда обнаружится слава святых, воздана будет награда праведникам – вечное царствование в новом Иерусалиме, вечное наказание неверующим и беззаконникам среди мрачных пропастей ада. «Эти зрелища бесконечно превосходят все мнимые удовольствия цирка, театра, амфитеатра и др., какие суета изобрела для зрелищ»¹⁴⁵⁴.

б) Празднества и торжества. Были христиане, которые, так или иначе, принимали участие в языческих торжествах некоторого рода. Тертуллиан, задавшийся целью проследить всю жизнь христианина, где она соприкасается с язычеством, касается и этой стороны ее. Он находит, что участие христиан в таких празднествах – из удовольствия ли, или из страха пред язычниками – противно христианской религии, равняется участию в идолопоклонстве. Общее правило, что не может быть ничего общего между светом и тьмой, жизнью и смертью прилагает и здесь – ко всем, вообще языческим торжествам, и к частным случаям, где христиане соприкасались с язычниками. В известные дни года в то время производились расплаты с должниками. Тертуллиан находит, что приурочивание времени расплаты с язычниками к известному дню, соединенное с суевериями и происшедшее от них, не должно быть допускаемо христианами, чтобы не участвовать чрез это в суевериях. «Если ты оскверняешь свою совесть из угождения другому, то забываешь, что ты христианин, – говорит Тертуллиан, – и допускаешь себя искушать и увлекать; если же соблазняешь ближнего своего, то ты не христианин. Все подобные извороты не помогут тебе избежать осуждения»¹⁴⁵⁵. Ссылались христиане на то, что так поступают они во избежание хулы и порицания со стороны язычников. Тертуллиан осуждает такую отговорку: ужели нам перестать быть христианами, чтобы люди перестали нас злословить? Пусть лучше злословят нас, лишь бы мы пребывали на истинном пути и не отступали от него, лишь бы мы подвергались испытанию, а не отвержению; такое порицание служит христианам в похвалу, оно только доказывает, что христианин – христианин не по имени только, а на самом деле. Правда, как сам Апостол был всем вся (1Кор. 9:22), так и нам можно быть всем вся. Но как сам Апостол, обращаясь с язычниками, никогда не сделался язычником, так и мы, поддерживая связь с язычниками, не должны грешить, не должны нарушать своего нравственного долга и жертвовать своими религиозно-нравственными убеждениями. Мы все – братья по человечеству, подобны по душе, но не по вере; живем в мире, но не разделяем его заблуждений. Мы принимаем участие в языческих празднествах – и поступаем нелогично; язычники гораздо основательнее поступают: они не участвуют в христианских праздниках. Ужели мало христианских праздников? Если взять только одну пятидесятницу, то и она с избытком покроет по численности все языческие годовые праздники¹⁴⁵⁶. Во время своих празднеств язычники декорировали и иллюминовали свои дома. Глядя на них, и христиане делали то же самое. Тертуллиан эту иллюминацию и это декорирование христианских домов находит соприкасающимися с язычеством, так как декорирование совершается в честь богов, которым в язычестве были посвящены, например, двери, косяки и т. д.; если они совершаются в честь кесарей, и тогда нельзя их оправдать: надо воздавать кесарево кесарево, а Божие Богови (Мф. 22:21), т. е. кесарю дань (а не божескую почесть), а Богу – честь, подобающую Ему, другими словами: кесарю – деньги, а Богу – себя. Пример отношения христиан к императорам представляют три вавилонских отрока и Даниил, которые с покорностью царю соединяли твердую веру¹⁴⁵⁷. – Снисходительнее, чтобы не сказать снисходительно, смотрит Тертуллиан на семейные торжества. Одевание в белую тогу, сговоры, свадьбы, празднование по случаю наречения имени младенцу и т. д. он не ставит в связь с идолопоклонством, считает все это делом безвинным. Одежда та или другая – дело безразличное, следовательно, и одевание в белую тогу особенного ничего не представляет. Веселья на свадьбах и при наречении имени младенцу Бог не запретил; стало быть, это веселье может быть допускаемо, лишь бы сюда не привносилось чего-либо идолопоклоннического, например, жертвоприношения, не привносилось собственно с нашей стороны (а до других нам дела нет, – что хотят, то пусть и творят)¹⁴⁵⁸. На подобные торжества даже у язычников христиане могут принимать приглашения и участвовать в этих празднествах, лишь бы оставались они верными своему долгу и не склонялись к чему-либо идолопоклонническому¹⁴⁵⁹.

в)      Отношения рабов и вообще подчиненных людей к своим господам – язычникам и высшие государственные должности. В службе христиан языческим высшим лицам, по Тертуллиану, нужно иметь в виду пример исторический, как древние патриархи и новозаветные верующие вели себя. Часто занимая высокие должности при языческих царях, они сохраняли верность истинному Богу, исполняли все, что требовалось высшей властью, если только это все не шло вразрез с их религиозными убеждениями. «Христианин может оставаться невинным, проходя путь почестей и чинов (если бы предоставлены были христианину эти почести и чины, или высшие государственные должности), лишь бы только он не приносил жертв, не споспешествовал жертвоприношениям, не доставлял к тому животных, не прилагал старания к поддержанию храмов ни сам собою, ни через других, не взыскивал доходов в пользу их, не давал игрищ ни на свой счет, ни на счет казны, не председал на них, не учреждал пиршеств, не произносил клятв, не издавал приговоров ни на чью жизнь или честь (исключая преступников), не судил, не осуждал, не заключал в оковы и в темницы, не предавал никого пыткам безвинно». Обставивши облеченного высокою властью христианина такими условиями, Тертуллиан предоставляет самому ему решить вопрос, возможно ли все это исполнить христианину или нет¹⁴⁶⁰.

г) Вопрос об одеждах и уборах сильных земли. С давних пор и у различных народов имеются особенные одежды и убранства, соответствующие известному чину или положению человека в государстве или обществе. Одежды эти по своему значению особенного, предосудительного ничего не представляли, и их можно бы употреблять, как употребляли Даниил, Иосиф и другие библейские лица; но так как впоследствии они стали иметь тесную связь с идолопоклонническим культом, поэтому христианам нельзя смотреть на них безразлично. Одежды эти облекают собой идолов и чрез то оскверняются, некоторые из них присвоены им как неотъемлемая принадлежность; может ли, поэтому, христианин пользоваться ими? Нельзя казаться чистым, нося нечистую тунику; «надевши нечистую тунику, – говорит Тертуллиан, обращаясь к христианину, – может быть, ты ее и не замараешь, но она тебя замарает». Одежды эти указывают на власть; пример И. Христа показывает, что и с таким значением одежд этих неприлично употреблять христианам. «У Него (И. Христа) была простая, грубая одежда, и Он предоставлял живущим в царских чертогах облекаться в роскошные одеяния. Если Он не оказывал власти над учениками своими, которым, напротив того, умывал ноги, если отказывался от царства, зная свои права на него, то это сделал Он для того, чтобы показать ученикам своим, как нужно поступать со знаменитостью, пышностью и властью»; если Он устранил от Себя всю эту внешнюю пышность и блеск, то – значит – счел это чуждым и излишним для Себя и для своих. «Стало быть, Он отверг то, чего не хотел; что отверг, то осудил; а что осудил, то предал сатане и его клевретам». Отселе вывод тот, что христианин не должен употреблять таких пышных одежд и украшений, указывающих на власть, не должен стремиться к власти и соединенным с нею почестям, неприязненным и враждебным Богу, – этим часто прикрываются гонители и мучители христиан¹⁴⁶¹.

д)      Произношение имен языческих богов. Оно допускается Тертуллианом, когда с именем языческого бога не соединяется представление о божественном достоинстве его (например: я живу у перекрестка Изиды и т. п.); но когда с именем языческого бога соединяется такое же или подобное понятие о боге, какое имеют язычники, тогда оно, безусловно, запрещается Тертуллианом. Отсюда – клятва языческими богами не должна допускаться христианином¹⁴⁶², равно как не должны допускаться и выслушивание такой клятвы, и гнев на человека, изрекающего проклятие от имени или именем языческого бога (если мы сердимся за это проклятие, то тем самым уже признаем языческого бога за Бога); христианин должен смеяться над такими бессильными проклятиями, а не раздражаться из-за них¹⁴⁶³; мало того, должен открыто указать на неразумность такого проклятия, хотя бы чрез это и пришлось исповедать себя христианином и пострадать¹⁴⁶⁴. Не следует христианину соприкасаться с идолопоклонническим культом и во взаимных отношениях с язычниками, например, при займе денег у язычников и подпись залогового документа, прочитываемого по языческой формуле. Хотя бы христианин сам и не прочитывал его, он выслушивает его молча и своей подписью выражает согласие на него. «Возможно ли что-нибудь подписать, чтобы душа не продиктовала слов, хотя бы язык и не произнес их?.. Намерение, сознание производит грех», а не слово и дело только, – можно то или другое делать, так или иначе выражать свои мысли, не прибегая к произнесению слов устно (например, Лк. 1:63)¹⁴⁶⁵.

Во многом Тертуллиан нашел языческий характер, многое нашел несогласным с христианским сознанием, – всюду мрак, везде опасность от язычества. Где же и в чем надежда и средство избежать опасности и возможности заразиться идолопоклонством? «Среди столь бесчисленных подводных камней и утесов, корабль веры развертывает свои паруса и мчится, движимый Духом Святым. Он плавает безопасно, когда кормчими его бывают благоразумие и ревность; но как скоро вы поднимитесь выше борта, неизбежный вихрь идолопоклонства готов вас низвергнуть; каждая волна его смертельна, каждая пропасть его низводит в ад. Отсюда – лучше, если нужно, отказаться от мира, лучше выйти из него и остаться христианином, нежели жить в мире и впасть в идолопоклонство... все старание свое мы должны, поэтому, обратить к удалению себя от идолопоклонства». Того требует сознание христианское, того же требует закон Христов и требует тем сильнее и настойчивее, исполнение его должно быть тем строже, чем проще сам закон и чем рельефнее отделяет он христиан от язычников. Чтобы сильнее подействовать на своих читателей и рельефнее оттенить несовместимость идолопоклонства с христианством, Тертуллиан проводит небольшую параллель между Ноевым ковчегом и церковью Христовой. «Ной принял в свой ковчег ворона и коршуна, принял волка, собаку, тигра; но не принял идолопоклонства, – идолопоклонство не имеет себе в природе прототипа. Все, что не принято в ковчег, не должно быть принято и в церковь», которую Ноев ковчег прообразовал собой¹⁴⁶⁶.

Источник происхождения гонений и их значение в жизни христиан. Гонений ни в каком случае не должно избегать – ни непосредственно, ни чрез подкупы и протекции влиятельных лиц. Мученичество, его цель, и значение. Средства для перенесения мучений: благодатная помощь Божия, водительство Духа Святого, со стороны человека – пост, постепенно подготавливающий христианина к мученической смерти, отсюда – особенная благотворность поста во время гонений.

Третий век христианской эры, как предыдущие и последующие затем века, был веком гонений на христиан со стороны язычников, с тою только разницею, что он поглотил более жертв языческого фанатизма, чем другие века (каждый в отдельности). Чем сильнее были гонения, тем с большею настойчивостью выдвигался вопрос и требовал своего разрешения: как относиться христианам к ярости язычников? Этот вопрос был тем естественнее, что были примеры неодинакового отношения христиан к гонениям: одни стойко и мужественно переносили все, чему ни подвергались со стороны гонителей, являлись мучениками и исповедниками веры; другие изнемогали под тяжестью пыток, ослабевали, делались отступниками; а может быть, отступничество некоторых из них являлось как следствие желания получить какие-либо милости от язычников, те или иные земные выгоды; третьи, не надеясь на свои силы, не испробовав их, вовсе уклонялись от гонений или путем бегства в безопасные от преследований места, или благодаря подкупам язычников и протекции сильных мира сего. Первые находили свой героизм соответствующим званию христианина, исполнением своего долга; отступившие от веры по тому или другому побуждению, конечно, старались оправдываться только немощью человеческой природы; и избегающие гонений подыскивали оправданий для себя как в своих собственных глазах и своей совести, так и в глазах других людей. Пример первых, героизм их, конечно, сильно влиял на верующих (достаточно вспомнить, с каким благоговением христиане относились к мученикам и останкам их, указать, какое впечатление производила стойкость христиан в мучениях даже на непредубежденных язычников, отметить нередкие случаи обращения язычников в христианство благодаря именно этому впечатлению); пример вторых возбуждал в верующих колебание и сомнение в искренности веры тех, которые уклонялись от исповедования веры и мучений; отступники возбуждали, по меньшей мере, сожаление, а может быть и то чувство горечи, которое является у человека, когда не сбываются ожидания и надежды. Одних надо было ободрять, других утешать, третьим давать приличные времени и обстоятельствам наставления. Неодинаковость отношений христиан к гонениям, естественно, поселяла рознь в самых взглядах на гонения: в силу своих ли убеждений, или других каких извинительных причин, одни стремились к пыткам и мученическому венцу, другие отказывались в своем негаторстве даже и от мученического венца, третьи сторонились пыток, боялись мучений и убегали от них. Какой же правильный взгляд на гонения? как вести себя во время преследований? какая нравственная цена мученичества? согласны ли гонения с волей Божией? и т. д. – вот вопросы, над которыми, как видится, задумывались иные и не могли более или менее определенно и категорически разрешить их. За разрешением таких и подобных им вопросов и обратился к Тертуллиану некий Фабий, которого Тертуллиан называет братом (конечно, по вере)¹⁴⁶⁷. На первый раз Фабий поставил Тертуллиану два вопроса: как поступать в гонениях, нужно ли их избегать или нет, и какое значение имеют вообще гонения? Чуткий ко всем движениям современной мысли христианской, не оставляющий без внимания ни одного вопроса, прямо или косвенно предложенного ему, Тертуллиан пишет целый трактат на данные вопросы, lib. de fuga in persecutione. Ответа на вопросы Фабия тем более надо было ожидать от Тертуллиана, что ответ этот мог служить выражением ригоризма Тертуллиана, совпадал с его душевным строем; здесь Тертуллиан мог развернуть все свои строгие требования от христиан в этот железный для верующих век, мог – при случае – испытать себя в диалектическом искусстве и приложить его к делу в решении излюбленного вопроса из его нравственного кодекса.

Вопрос о том, как поступать христианам в гонениях, можно с достоверностью предполагать, был бы разрешен Тертуллианом и без особого побуждения со стороны Фабия. В общей характеристике Тертуллиана как моралиста был указан взгляд Тертуллиана на мир, жизнь христиан среди окружавшего их язычества; непривлекательными чертами рисует Тертуллиан этот мир, смотрит на него как на царство тьмы, царство диавола, из которого лучше всего бежать¹⁴⁶⁸, лишь бы только был хороший и славный исход. В век гонений мученичество представлялось Тертуллиану самым лучшим способом перейти из земной юдоли в небесные обители. Эта мысль, крепко запавшая в голову Тертуллиана, без сомнения, вылилась бы, если бы даже Фабий и не просил его о том; Фабий дал, кажется, один толчок к выражению Тертуллианом своих мыслей. Да и самый запрос Фабия, не был ли просьбой о продолжении или воспроизведении какой-либо беседы, которую, может быть, Тертуллиан пред этим вел и которую, может быть, сам же Тертуллиан затеял для выражения своих мыслей и взглядов на земной мир и гонения?

О гонениях вообще, их цели и значении в отношении к ним христиан Тертуллиан высказал свои мысли и выразил свои взгляды в книгах «de fuga in persecutione» и «scorpiace», ободрение и панегирик мученикам, подвергшимся уже пыткам, мучениям, изложил в книге «ad martyres»; о средствах к более легкому и менее чувствительному перенесению мучений заключаются его мысли в сочинении «de jejuniis». Анализ первых трех сочинений постараемся сделать совместный; сюда же присоединим и подходящую часть из книги «de jejuniis».

Чтобы дать более или менее точный и определенный ответ на затронутый жизнью и предложенный Фабием вопрос, Тертуллиан, прежде всего, обращает внимание на источник происхождения гонений и их значение в жизни христиан, решает вопрос, от кого происходят гонения: от Бога или от диавола, так как всякое дело узнается и оценивается тогда, когда известен будет источник его¹⁴⁶⁹.

Ничто не бывает без Бога и воли Божией, – вот основное положение, из которого можно бы выйти и на основании которого разрешить предложенный вопрос. Тертуллиан принимает его, но только не безусловно, а с ограничением: если, – говорит он, – принять его безусловно, тогда необходимо согласиться, что и зло от Бога, и преступления (delicta) от Бога, – ничто, следовательно, не происходит от диавола, ничего не бывает от нас самих. Отсюда – такой исходный пункт один не приведет к правильным выводам, – нужно обратить внимание на другое, на характер гонений и их значение.

Ничто не бывает без воли Божией, и гонения отвечают воле Божией, достойны Бога, и так сказать, необходимы для христиан, как такие явления, где вера христиан получает надлежащую оценку: в них верующий или твердо обнаруживает свою веру, или отрекается от нее¹⁴⁷⁰; в гонениях церковь очищается: в них вывеивается хлебная куча, отделяется хлеб – мученики от плевел – негаторов; гонения – это виденная Иаковом лествица, по которой одни восходят на небо, другие сходят в преисподнюю. Гонения представляют собой борьбу (Еф. 6:12); закон же борьбы обыкновенно издается тем, кто присуждает и дает награду; присуждает и дает награду мученикам Бог, следовательно, и гонения происходят от Бога. В гонениях мученики прославляют Бога; а что относится к славе Божией, то и происходит по воле Божией. В гонениях крепнет вера христиан. Судя по-человечески, церковь в гонениях должна бы колебаться; но если всмотреться ближе, такого колебания незаметно, – тогда верующие, напротив, более чутки к требованиям религии: и посты лучше соблюдают, и стояния (бдения) выполняют, и молитвы усерднее возносят, и смирение более обнаруживают. Рассматривая гонения с этой стороны, нельзя не признать, что они вырабатывают лучших слуг Божиих и, следовательно, происходят от Бога¹⁴⁷¹.

С другой стороны, в гонениях нельзя отрицать влияния и действования и диавола. Гонения имеют в основе своей неправду, а неправда, как зло, есть дело диавола; поэтому и выходит, что в гонениях деятельным лицом является диавол, хотя действия его и несамостоятельны и не независимы. Ничто не бывает без воли Божией; поэтому мы и верим, что гонения бывают чрез диавола, но не от диавола, – для истинных последователей Божиих диавол бессилен, не может ничего существенного сделать им сам по себе, своею властью¹⁴⁷². Если же Господь попускает диаволу действовать на людей, воздвигать гонения, так это для того, чтобы или чрез веру рабов своих поразить диавола, сокрушить его власть, или же отделить тех, которые подпали власти диавола, принадлежать ему; диаволу при этом дается права или власти настолько, насколько это необходимо для достижения цели¹⁴⁷³; словом, диавол является лишь орудием для достижения человеком нравственных целей¹⁴⁷⁴.

Таким образом оказывается, что если гонения происходят по воле и попущению Божию и преследуют высокую цель – испытание вашей веры, то их не должно избегать: не должно избегать того, что происходить от Бога – с одной стороны, с другой – невозможно избежать того, что посылается Богом¹⁴⁷⁵. Цель гонений – добро, а что добро, того избегать безрассудно. Пусть иные считают гонения бедствием; это ничего не доказывает,– взгляд каждого может быть и ошибочным: целомудрие, истина и правда, безусловно, хороши и полезны, а между тем не всем же они нравятся. Пусть гонения – бедствия, но они имеют смысл, они ведут к спасению, и, следовательно, избегать их не должно, тем более что в них выражается воля Божия, которой никто не может избежать. «Те, которые думают, что должно избегать гонений, или укоряют Бога, как виновника зла, если избегают гонения как бедствия, или считают себя сильнее Бога, воображая, что они могут избежать того, что по воле Божией должно быть»¹⁴⁷⁶.

Высказавши общие, основные мысли, основной взгляд на гонения и на отношение к ним христиан, Тертуллиан переходит к раскрытию частнейших. Как и следовало ожидать от Тертуллиана-полемиста, судя по изложенным выше полемическим творениям его, это раскрытие частных мыслей излагается у него в форме ответов на возражения – действительно ли слышанные им, или же только предполагаемые, возможые.

Говорят: человек избегает гонений, чтобы чрез отречение не погибнуть; и уже дело Божие – удержать его от бегства, если только это угодно Богу. Разбирая первую половину этого возражения и опираясь на тесную и неразрывную связь между мыслью, словом и делом, Тертуллиан приходит к тому выводу, что это возражение не имеет для себя точки опоры. «Уверен ли ты, – говорит Тертуллиан, обращаясь к лицу, предлагающему такое возражение, – уверен ли ты, что отречешься, если не убежишь, или не уверен? Если уверен, то ты уже отрекся, – в самом предположении, что отречешься, ты уже отрекся; отсюда, из боязни отречения и в уверенности в нем напрасно бежишь гонения... Если же не уверен, тогда зачем не предполагаешь, что можешь открыто исповедать веру, можешь чрез это достигнуть спасения?» Стало быть, и в этом случае бежать нельзя. Если выбор – сделаться ли исповедником или оказаться беглецом, негатором – зависит от нас, тогда почему не избрать лучшего, исповедания веры? Что может удержать от этого? Нежелание страдания, нежелание исповедания? Но ведь нежелание исповедания веры равно отречению от нее... Ответ на вторую половину возражения. Пусть все зависит от воли Божией. Тогда зачем мы не предаем себя всецело этой воле, зная, что Бог и бегущих вас может возвратить и обращающихся среди людей укрыть? Лучше твердо стоять, покоряясь воле Божией, чем бежать, руководясь волей своей... Последнее Тертуллиан подтверждает примером Рутилия, «святейшего мученика», который несколько раз переходил с места на место, чтобы избежать мучения, откупался даже деньгами, но который все-таки был схвачен, предан мучениям и приял мученический венец. «Этот пример, – говорит Тертуллиан, – показывает очевидным образом, что не должно избегать гонений, потому что бегство не принесет никакой пользы, если не желает того Бог»¹⁴⁷⁷.

Ссылаются на заповедь Господню, данную апостолам: «егда гонят вы во граде сем, бегайте в другий» (Мф. 10:22), и в бегстве от преследований видят только исполнение этой божественной заповеди. Тертуллиан говорит, что, давая такую заповедь, Спаситель имел в виду и известные лица, и определенное время, и определенные дела. Заповедь относилась к Апостолам, их времени и условиям их проповеди. Апостолы бегали, но не потому, чтобы боялись гонений, а потому, чтобы гонения и мучения не задержали распространения Евангелия, бегали не бесцельно и молчаливо, а с проповедью Евангелия. Наставление Спасителя о бегстве Апостолов из города в город касалось только пределов Иудеи. Как же оно приложимо к христианам, не имеющим миссии в Иудее? Апостолы, верные заповеди Спасителя о бегстве в Иудее, вне Иудеи подвергались гонениям, и гонения эти принесли обильный плод¹⁴⁷⁸. Пример Апостолов в их отношениях к гонениям научает христиан не уклоняться от преследований, а с радостью, мужественно переносить их¹⁴⁷⁹. Но ведь Сам же Господь иногда удалялся от насилия со стороны врагов? Правда, Он удалялся, но удалялся с той же целью и в тех же видах, в каких заповедал избегать опасности и Апостолам. Он удалялся, пока не исполнил того дела, для которого явился на землю; когда же миссия Его была выполнена, Он уже не избегал опасности, не просил у Отца небесного легионов ангелов, не искал человеческой защиты, запретил Петру поднимать меч, добровольно предал Себя, и тем самым указал нам в Себе пример для подражания. Господь взывал: Отче, аще возможно, да мимоидет от Мене чаша страданий; но тут же прибавлял: обаче не якоже Аз хощу, но якоже Ты (Мф. 26:39). Подражая Господу, и христианин может просить у Бога свободы от преследований, но не должен забывать и покорности воле Божией: обаче не якоже аз хощу, но якоже Ты: буди воля Твоя¹⁴⁸⁰. Повелевая нам как сынам света светить миру, христианство тем самым научает не скрываться в бегстве, как сынам тьмы, а стоять в бедствиях твердо, непоколебимо, не страшиться гонений, как это свойственно слабой природе человека¹⁴⁸¹. Христианство проповедует любовь; а видно ли будет обнаружение любви, если человек избегает гонений, мученичества ради Того, Кто возлюбил всех нас безграничною любовью?¹⁴⁸²

Ссылаются на общеизвестное и, должно быть, подходящее к складу беглецов выражение языческой мудрости: ανήρ ό φεύγων καί παλιν μαχήσεται¹⁴⁸³. На эту ссылку Тертуллиан в шутливом тоне делает комментарий: «беглец опять будет сражаться, чтобы снова, быть может, убежать?» Прилагая это к христианам, Тертуллиан сомневается, чтобы «добрым Христовым воином был тот, кто, вполне вооруженный Апостолом, заслышав трубный звук гонения, оставил день преследования». – Так как основу для избежания гонений противники представили из языческой мудрости, то и Тертуллиан на минуту становится на ту же почву и в отпор приведенному выражению представляет другое выражение – из Энеиды Вергилия: «когда же, наконец, не жалко умирать?»¹⁴⁸⁴. Так или иначе – умирать надо; желательнее и естественнее всего умереть лучшим и достойным образом. Пусть христианин в гонениях падет, – и это падение в мучениях все-таки поставится ему в заслугу, – он погиб в борьбе. Воин, потерянный в сражении, славнее того, который спасся бегством. Все христиане завербованы в воинство Христово; они и должны быть истинными воинами, готовыми перенести за Христа все, что бы ни пришлось; в крещении они отреклась от диавола, – не должны чрез бегство переходить опять на его сторону; получили власть изгонять бесов, – не должны более бояться их; предназначены судить мир, – не должны страшиться мира и бежать его, хотя бы в нем и пришлось пострадать, должны переносить все, что определено Богом, – от Бога никуда уйти нельзя, как это видно из одного уже примера Ионы, который не мог убежать от очей Божиих... ¹⁴⁸⁵

Ссылаются на то обстоятельство, что не одни простые христиане (миряне) избегают гонений, – бегают их и пастыри церкви¹⁴⁸⁶.– Правда, есть такие пастыри; но пастыри, оставляющие свою паству, уже не пастыри, а наемники (Ин. 10:12), – своим бегством они сами уже отделяют себя от паствы; они уже изгнаны из дома Божия, как пастыри, оставляющие свое стадо в тяжелое время жизни его на расхищение духовным волкам, осуждены Господом, и, следовательно, не могут служить примером для паствы¹⁴⁸⁷.

Вопрос о бегстве разрешен Тертуллианом в отрицательном смысле; избегать гонений не должно ни в каком случае – ни простым мирянам, ни – тем более – иерархическим лицам. Но нельзя ли избегать гонений не путем прямого и открытого бегства, а при посредстве протекции или денег – откупа? Представленный выше пример Рутилия показывает, что, должно быть, встречались случаи, когда христиане, щадя живот свой, избегали гонений и посредством различных подкупов и подарков сильным мира сего и имеющим власть физической жизни и смерти, и пользуясь связями с влиятельными лицами. Задавшись целью рассмотреть вопрос о бегстве всесторонне, Тертуллиан останавливается и на поставленном вопросе, уделяет немало места разрешению его. Нетрудно предвидеть взгляд Тертуллиана на эти выкупы и протекции. Если нельзя ни в каком случае избегать гонений, то нельзя освобождаться от них и путем коммерческих сделок с гонителями. Выкуп денежный – то же бегство; разница лишь в том, что бегство – даровой выкуп, выкуп – оплаченное деньгами бегство¹⁴⁸⁸. Человек выкупает деньгами человека; возможно ли выкупить деньгами того, кого Сам Господь искупил своею кровью? Возможно ли в искупленном человеке искупать Христа? Этот выкуп – симония, грех, равный греху Симона – волхва. Выкуп, как и бегство, является результатом нежелания или боязни исповедать Христа – с одной стороны, с другой – стремлением к наживе (со стороны язычников, имеющих возможность приводить христиан пред ареопаг мучителей), является нарушением главной идеи, лежащей в основе всех гонений. Выкуп равняется признанию христианина себя христианином пред одним и отречению от Христа пред многими. Выкуп – отречение от мученичества, отречение от Христа – возможен, пока у христианина есть деньги; а когда денег не будет? Христианин, выкупающий себя от мучений, есть раб, служащий Боту и богатству (а служить одновременно Богу и богатству, по слову Спасителя, невозможно); мало того, такой христианин своим выкупом показывает, что он служит более богатству, чрез него надеется получить и получает свободу от мучений... Чем выкупающий себя христианин может оправдать себя? Примером Апостолов? но они никогда не прибегали к выкупу, хотя в деньгах у них не могло быть недостатка, – они не позволяли выкупа ни себе, ни своим ученикам, которые бы желали освободить их от уз: да будет воля Божия (Деян. 21:14), воля Божия – терпеть за Христа, как и Он претерпел за нас, терпеть и за ближних ради Него, – вот как относились они к гонениям! Тем, что своим выкупом они приносят пользу и исполняют заповедь – воздавать должное? Но кому приносят пользу выкупные деньги? Казне? – она и без того богата, выкупных денег никогда не имеет в своем бюджете. Частным лицам? – из-за этого не стоит тратиться… Сколько бы ни приводили оснований и евангельских мест в подтверждение необходимости отдавать то, чего требуют, – все они не подтверждают этой необходимости: отдавать можно и должно, но только как милостыню и должное, а не вынужденное угрозами или вымученное, и притом отдавать в том размере, в каком можно, а не в том, в каком требуют. Искупленные Христом, христиане уже не должны платить за себя новый выкуп, обращать этот выкуп в какую-то подать; должны воздавать, по заповеди Спасителя, Божия Богови, т. е. предавать Богу всего себя, не щадя своей жизни¹⁴⁸⁹. – Примером других христиан, которые прибегают к выкупу? Такие христиане не могут служить примером для других, как не составляют образца некоторые христиане – промышленники, промышленники иногда низкого и более или менее постыдного разбора¹⁴⁹⁰. – Ни в каком случае христианин не должен прибегать к выкупу и возлагать свое упование на материальные средства: Он должен быть силен верой, а не деньгами, осмотрителен мудростью, а не платой и услугами других, – деньги здесь – дело излишнее¹⁴⁹¹.

Таким образом, если противозаконны, несогласны с волей Божией и требованием здравого смысла христианского как бегство во время гонений, так и уклонение от них путем протекций или денежных сделок с гонителями, то отсюда понятно уже, как христиане должны относиться к гонениям: если окажется нужным, если придется предстать пред мучителями, они должны явиться твердыми, непоколебимыми исповедниками веры во Христа, хотя бы это исповедание и пришлось запечатлеть своею кровью¹⁴⁹².

Гонение, исповедание веры, мученичество – это различные моменты одного и того же акта: все они имеют одинаковое значение для христианства, преследуют одну нравственную цель; все они служат противовесом, противодействием язычеству, идолопоклонству, представляют образцы сражения с идолопоклонством – при особенной сверхъестественной благодатной помощи, освобождают нас от идолопоклонства, прерывают всякую связь с ними христианина. В мученичестве заключается жизнь, в идолопоклонстве – смерть; мученичество чрез физическую смерть ведет к блаженству, идолопоклонство чрез сохранение временной жизни приводит к вечной смерти. Отсюда – нерезонно отвергать то, что спасает (мученичество), и принимать то, что губит (отрицание мученичества, идолопоклонство). Мученичество – это лекарство против современных недугов. Пусть оно – тяжелое лекарство, – тем большую свободу от нравственных недугов доставит оно. Не отрицают же пользы и значения врачевания, как бы оно иногда ни было мучительно, с благодарностью относятся к врачу по выздоровлении, какие бы мучительные операции ни производил он во время лечения, операции, за которые больные иногда почти проклинают врача. Почему же отрицают пользу мученичества? – В мученичестве выражается всеблагая воля Божия, желающая спасти падшего человека. Чрез преслушание воли Божией человек созрел для смерти, заслужил гибель; но Господь является к нему на помощь, дает ему средства побороть грех, попрать власть диавола как победителя человека. Одним из таких средств, средств сильных и действительных, является мученичество¹⁴⁹³. Гонения, доставляя человеку мучения, тем самым призывают его и к славе, и эта слава, награда за мученичество, заглушает собой все страдания, побуждает пренебречь этими сравнительно небольшими пытками, чтобы за пределами гроба получить вечную безболезненность, вечное блаженство. Мотив этот – слава и блаженство – мотив сильный: он производит удивительный героизм даже в сынах века сего, и этот героизм вызывает гром рукоплесканий со стороны очевидцев. «Посмотри, с каким усердием города наши празднуют сражения и торжественные бои, изобретенные и поддерживаемые страстью к удовольствию... Все окрестные селения доселе оглашают своими рукоплесканиями Карфаген, удостоенный когда-то первенства на пифических игрищах. Таким образом, во все времена люди полагали, что для возбуждения соревнования, придачи силы телу и возвышения голоса, приличествует указывать атлетам целью награду, назначать для них судьями зрителей, выставлять приманкой удовольствие. Этой ценой искупаются все мучения, все раны атлетов: они дозволяют себя бить, крутить, терзать, рвать в куски, обагрять кровью. Найдется ли хоть один, который бы вздумал упрекать судей в допущении людьми друг другу такого насилия? Вне состязаний они могут требовать удовлетворения за обиду; но здесь удары и язвы исчезают под ослепительным обаянием венков и рукоплесканий, наград и публичных отличий, изображений и статуй, надежды пережить себя в памяти людей и мечтательного бессмертия своего имени. Слыхал ли ты когда об атлете, жалующемся на свои раны? Верно, никогда, потому что он сам их ищет. Венок скрывает его язвы, пальма делает незаметной его кровь; он волнуется (tumet) более от победы, чем от несправедливости. Ужели, ты сочтешь оскорбленным (laesum) того, кого видишь таким веселым (laetum)? Изувеченный, он ни в каком случае не упрекнет председателя игр – судию (agonotheta) за свои увечья, Ужели же не приличествует Богу предлагать нам эти наставления и подвиги (artes et disciplinas), открывать эту арену века сего, зрелище людям, ангелам и всем властям, испытывать тело и душу в твердости и терпеливости, давать одному пальму, другому честь, этому гражданство, тому другие награды, одних осуждать, и наказанных с бесславием изгонять»... Человек должен стремиться к высоте нравственного совершенства, переходить от одной ступени этого совершенства к другой; одну из таких ступеней представляет собой мученичество, его и нужно добиваться, а не избегать. Пусть в мученичестве человек теряет жизнь, жертвует всем; это говорит только в пользу мученичества: «жертвуя всем, что для вас дорого, телом и душой, человек кладет только свой капитал в кассу, чтобы получить проценты на проценты, истрачивает, чтобы приобресть более и более, – награда соответствует цене»¹⁴⁹⁴.

Противники отвергали мученичество, находя его несогласным с идеей о Боге всеблагом и требованием общечеловеческого чувства сохранения своей жизни, видели в мученичестве акт насилия. Тертуллиан говорит ввиду такого взгляда: человек в мученичестве добровольно предает себя за Бога, а не вследствие внешнего, постороннего насилия, предает себя во имя любви, а не по какому-то принуждению: любовь составляет основу мученичества. Следовательно, на гонения и мученичество нельзя смотреть как на жестокость со стороны Бога¹⁴⁹⁵, жажду крови человеческой. Бог так же жаждет крови, как человек жаждет спасения, Он требует от человека жертвы, представивши предварительно образец такой жертвы в жертве единородного Сына своего¹⁴⁹⁶. Напрасно только христианство упрекают в мученичестве. Человеческие жертвы не в христианстве только, – язычество с его религиозными культами показывает, что и в нем для умилостивления разгневанных богов приносились человеческие жертвы, и, однако, никто не жалуется на жестокость языческих богов, принимающих такие жертвы, напротив – все считали себя счастливыми, если оказывались подходящей жертвой для богов... Одним только христианам, значит, нельзя приносить себя в жертву Богу!¹⁴⁹⁷

Мученичество как результат исповедания веры, предписано Богом¹⁴⁹⁸ в Св. Писании¹⁴⁹⁹, запечатлено библейскими примерами¹⁵⁰⁰; гонения и мученичество имеют для себя образцами в Новом Завете И. Христа и Его Апостолов¹⁵⁰¹, которые, перенося мучения, дали со своей стороны прямую заповедь о том, как относиться к гонениям (Mф. 5:10 – 12; 10:16 – 18. 21. 22. 24. 28 – 33; 1Пет. 2:20. 21; 4:12. 16; 1Ин. 3:16; 4:18; Откр. 2:10 и т. д.)¹⁵⁰² Следовательно, удаляться мученичества каким-то ни было образом не должно. Мученичество – исповедание веры в Бога, отказ от мученичества равняется отречению от Бога. «Человек, преданный христианству, признает себя учеником Христовым; кто принадлежит Христу, тот в Нем и пребывает; Христос в нем пребывает, и он во Христе. Стало быть, кто исповедует или отвергает, что он христианин, тот уже исповедует Христа или отрекается от Него». В силу тесной связи внутреннего настроения человека с внешним его поведением и полной зависимости одного от другого, очевидным представляется необходимость исповедания веры и боязнь отречения. Внешнее исповедание вытекает из внутреннего благоговения и в свою очередь свидетельствует о благоговении. «Благоговение к Богу умирает внутри прежде, чем внешность слабеет». Отсюда – отрекающийся от мученичества своим отречением показывает, что он не имеет внутреннего христианского настроения, – он уже не христианин в душе, хотя бы и оставался таковым по внешности¹⁵⁰³.

Как бы желая усилить значение мученичества и дать более мотивов к перенесению пыток, Тертуллиан снова и несколько иными чертами обрисовывает мученичество. Исповедание веры в связи с мученичеством открывает двери неба, земные мучения приуготовляют блаженство на небесах¹⁵⁰⁴: «мученик, умирая при исповедании веры, теряя временную жизнь, приобретает жизнь вечную». Исповедник веры находятся под особенным водительством Духа Святого¹⁵⁰⁵. Души мучеников, по Апокалипсису, покоятся под алтарем в горнем Иерусалиме, питаясь надеждой, что будут отмщены, и, облекшись в белые одежды, ожидают, дондеже скончаются и клеврети их и братия их, имущии избиени быти, якоже и тии. Они приидоша от скорби великия, и испраша ризы своя, и убелиша ризы своя в крови Агнчи (Откр. 7:14). Одежда души есть плоть. Скверны (sordes) ее омываются крещением, пятна же (maculae) убеляются мученичеством»¹⁵⁰⁶.

В силу своего основного высокого взгляда на гонения и мученическую смерть, Тертуллиан видит и утверждает в мученической смерти во время гонений единственную смерть, достойную христианина, торжественный выход человека из здешнего душного мира в горние обители. Отсюда понятна та пламенная речь Тертуллиана, обращенная к исповедникам Христа, мученикам, находящимся в оковах, понятен тот, ореол, которым Тертуллиан окружает мучеников, заключенных уже в темницы и близких к мученическому венцу. Земной мир – царство тьмы, царство сатаны; всякий христианин должен бежать из него, стремиться перейти из него в небесные обители, и чем славнее и торжественнее, тем лучше. Таким лучшим переходом служит мученичество.

Христианские исповедники обыкновенно прежде мученической кончины заключались в темницы и там томились холодом и голодом, подвергались пыткам и разным другим неприятностям. Тюремная жизнь – жизнь полная лишений. Недаром сложилось убеждение, что в тюрьму могут быть заключены только отъявленные злодеи, изверги человеческого рода, тюрьма – это гнездо, сборище всего дурного. Вот поэтому-то Тертуллиан, обращаясь со своим словом утешения и ободрения к исповедникам веры, находящимся в темницах, касается первое всего самой тюремной жизни, определяет характер этой жизни для истинных последователей Божиих, рисует преимущества жизни исповедников Христа в тюрьме пред жизнью их вне стен заключения и т. д.

Темница, – говорит Тертуллиан, – часто бывает крепостью диавола, его царством, заключаются в нее служители, рабы диавола; но это бывает только часто, но не всегда. Для истинных христиан, исповедников веры, темница – прекрасное место, где враг человеческого рода побеждается торжественнее всего (побеждается в самом его царстве), где господствует между мучениками взаимный мир и взаимная любовь, которые нередко нарушаются в житейском быту вне стен тюрьмы; где человек отрешается от всего, что приковывает его к миру¹⁵⁰⁷. Вступая видимо в темницу, исповедник веры на самом деле только выходит из темницы – здешнего мира, несравненно худшего тюрьмы. «Темна ли ваша темница?» – говорит Тертуллиан, обращаясь к мученикам. «Мир еще более покрыт густым мраком, ослепляющим ум. Находитесь ли вы в оковах? Мир носит тягчайшие цепи, изнуряющие душу. Заразительно ли ваше жилище? Мир преисполнен вредных испарений, несравненно несноснейших: это соблазны и распутства сладострастия. Сравнены ли вы с преступниками? Мир заключает в себе гораздо более виновных, – весь род человеческий. Зависит ли жизнь ваша от проконсула, угрожающего вам своим приговором? Мир должен более страшиться в ожидании страшного суда Божия...¹⁵⁰⁸. Вы перешли из темницы в убежище. Ваше жилище мрачно; но сами вы свет живый. Вы связаны оковами; но вы свободны в Боге; дышите заразительным воздухом, но пред Богом вы – воня благоухания; вы ожидаете приговора судии, но придет время, когда вы будете судить самих судей ваших». Оставивши мир и его удовольствия, вы ничего не потеряли; напротив, много выиграли – и по телу и по духу. Все, необходимое для телесной природы, доставляется вам попечением церкви; все, необходимое для души, доставляется самим положением мучеников, доставляется с избытком в некоторых отношениях. В темнице, – говорит Тертуллиан, – обращаясь к мученикам, «вы не видите чуждых богов, не встречаетесь с их изображениями, не присутствуете на торжественных празднествах язычников, не заражаетесь святотатственными испарениями, не оглашаетесь безумными восклицаниями театра и цирка, не бываете свидетелями жестокости, исступления гладиатора и бесстыдства комедианта¹⁵⁰⁹, глаза ваши не устремлены на места публичного прелюбодеяния (libidinum publicarum); вы свободны от соблазнов, внушений, дурных воспоминаний и от самого даже гонения». Тюрьма для христианина то же, что пустыня для пророков и уединенное место для самого Спасителя; в ней можно сосредоточиться в себе, вознестись душой своей горе¹⁵¹⁰.

Правда, темница душна, жизнь в ней беспокойна и тяжела. Но ведь все христиане завербованы в воинство Христово и, подобно обыкновенным воинам, должны переносить все невзгоды воинской жизни христианской, смотря на эти невзгоды как на подготовку к великому сражению, на испытание телесных и душевных сил для великой борьбы, результатом которой будет нетленный венец, прославление вечное на небесах¹⁵¹¹.

Гонения, мученичество Тертуллиан рассмотрел, указал их значение и необходимость. Не полно было бы решение вопроса о гонениях и мученичестве, если бы Тертуллиан не указал средств к более легкому перенесению мученичества. Правда, в просмотренных на предыдущих страницах сочинениях Тертуллиана отчасти указаны такие средства: благодатная помощь Божия, непосредственное водительство Духа Святого; но те средства зависят исключительно от Бога и даются Богом; необходимы и человеческие средства. Этот пробел Тертуллиан восполняет, указывает и человеческое средство, помогающее человеку постепенно отрешаться от мира и привязанностей к нему, освобождающее человека от сожаления о мире, его кажущихся прелестей и доставленных им удовольствий. Средство это – пост, не в том только размере, какой указывается церковью, а в усиленном, по правилам монтанистическим¹⁵¹². Рассуждению о постах Тертуллиан посвятил целый трактат de jejuniis. Сочинение это полемического характера, направлено против тех, кого Тертуллиан, следуя монтанистическим тенденциям, называл психиками. Не касаясь оснований, приводимых Тертуллианом в пользу постов, оснований библейских и заимствованных из житейской практики, представим здесь только то, что относится собственно к гонениям и мученичеству.

Если посты, – говорит Тертуллиан, – всегда полезны, то тем более в века гонений. Благодаря постам, христианин постоянно и постепенно подготовляет себя к великому подвигу мученичества. Для соблюдающего посты не страшна тюрьма, – в ней он ничего не лишается; не страшен и – пожалуй – нечувствителен переход от свободной жизни в мире к жизни тюремного заключенника; мирские привязанности не отвлекут его от исповедания веры; благодаря постам, христианин незаметно для себя делает себя как бы нечувствительным к мучениям: «он приучается переносить заключение в темнице, терпеть голод и жажду, презирать лишения и всякие беспокойства, чтобы иметь возможность войти в темницу таким же христианином, каким и выйдет из нее, войти не для наказания, а в видах повиновения дисциплине, не мучения переносить, а исполнить свой долг. Благодаря воздержанию, он увереннее выйдет из темницы на сражение, не имея в своей плоти ничего, что бы доставляло мучениям материал: облеченный в единственную сухую кожу, как бы в латы, он для истязательных орудий явится как бы роговым (corneus); он уже заранее высох, освободился как бы от помехи душе, которая в подвигах поста уже заранее предвидела и узнала смерть»; если бы христианину суждено было пойти на растерзание зверям, изнуренная постом плоть не доставит и им хорошей добычи¹⁵¹³.

Увенчание венками; неестественность употребления венков для головы; увенчивание

не оправдывается библейской историей Ветхого и Нового Завета; начало употребления венков – в язычестве. Военная служба, ее несовместимость со званием христианина – воина Христова. Ограничение последнего положения.

В жизни христиан тогдашнего времени и при тогдашних условиях было одно обстоятельство, обратившее внимание карфагенского моралиста, как обстоятельство в его глазах важное, несогласное с духом христианства; это – увенчивание христианских воинов венками. Вопрос о венках как видимых знаках отличия воина, повел Тертуллиана далее, к рассмотрению вопроса о военной службе вообще. Последний вопрос получил особенное значение в глазах Тертуллиана ввиду тех столкновений между обязанностями христианина и воина, какие неизбежно должны были явиться в век господства языческой власти, языческой военной администрации и языческого гнета над христианами, и разрешение его в смысле тертуллиановском представляет попытку и стремление высвободиться из-под опеки и давления ненавистного язычества, со всех сторон окружавшего христиан.

Вопрос об увенчивании воинов венками и военной службе рассматривается и разрешается Тертуллианом в его сочинении «de corona militis»; есть несколько слов об этом и в книге «de idolatria». Относительно сочинения Тертуллиана «de corona militis» Guillon замечает, что доводы в нем построены на принципе преувеличенном, в нем нельзя искать глубокой эрудиции; тем не менее, тут много солидных наставлений и мыслей живых и глубоких¹⁵¹⁴. И это справедливо. Нужно иметь в виду, что военный вопрос решал Тертуллиан – монтанист; поэтому нечего удивляться, если встречаются в рассуждениях Тертуллиана по этому вопросу утрированные взгляды.

Поводом к написанию этого сочинения и выражению взгляда Тертуллиана на увенчивания и военную службу послужило обстоятельство, рассказанное самим Тертуллианом в начале трактата «de corona militis». В виде милости или награды императоры раздавали лавровые венки на головы воинов. Один из христианских воинов (вероятно, такой же ригорист, как и Тертуллиан) не захотел воспользоваться подобной милостью императора, был с открытой головой, а венок держал в руке. Понятное дело, что такой поступок воина произвел сенсацию между другими воинами: одни порицали воина, другие относились к этому обстоятельству равнодушно. Слух о поступке воина дошел до трибуна; происходит разговор между трибуном и воином. Зачем ты так отличаешься от других? – Я не могу делать как другие, – отвечал он. На вопрос о причине этого он ответил: я христианин. При разбирательстве дела «он сбрасывает плащ, снимает свою обувь, чтобы отныне ходить по святой земле, возвращает меч, который не считался необходимым при защите Господа, бросает венок из рук»; ввергнутый в темницу, «он ожидает щедрот Христа»¹⁵¹⁵. Таким образом, воин этот окончательно порвал связь с языческой военной службой. Поступок воина в глазах Тертуллиана представлялся героизмом; в ободрение и оправдание этого воина, и в назидание другим Тертуллиан написала свое сочинение «de corona militis».

Увенчивание воинов венками, по самым основам и мотивам этого увенчивания, Тертуллиан находит неприличным и несвойственным христианину. Что не нужно увенчиваться венками, основание для этого Тертуллиан находит и в Св. Писании (отрицательное), и предании или практике, и в требованиях самой природы.

Прежде всего, Тертуллиан встречается с соображением, которое могло лечь в основу позволительности увенчивания, и которое опирается на отсутствие запрещения Св. Писания увенчиваться: где в Св. Писании запрещается увенчивать голову венками?¹⁵¹⁶ Тертуллиан устраняет это основание позволительности увенчиваться вопросом же со своей стороны: «а где написано, чтобы мы увенчивались?» Если в Св. Писании нет прямого запрещения, зато нет и позволения, и с этой стороны опора соображения служит опорой же и ответа на него и отрицанием такого quasi – косвенного дозволения увенчивать голову венками. Мало того, можно прямо и решительно сказать, что запрещено носить венки уже потому одному, что их не позволено носить, – что ясно не дозволено, то уже запрещено¹⁵¹⁷.

Но если в Св. Писании и нет прямого ни повеления, ни запрещения носить венки, зато в предании и церковной практике мы находим прямое запрещение этого; а авторитет практики и предания, при отсутствии указаний Св. Писания, совершенно достаточен для подкрепления мысли¹⁵¹⁸; ибо не в религиозном и нравственном только деле, а и в гражданской и юридической области, там, где нет прямого указания закона, дело опирается на практике, практика принимается как бы за закон¹⁵¹⁹. Не распространяясь пока много, Тертуллиан как бы намечает сначала главные мысли своего трактата, указывает точки опоры. Он сослался на Св. Писание и церковную практику и предание и нашел в них указание на недозволительность увенчания, – в Св. Писании отрицательное, в практике – положительное. Теперь он указывает и на третье основание – требование природы.

Созданная Богом природа должна говорить и говорить о Боге и Его воле; как дело Бога, она должна говорить согласно с Писанием и Преданием, ее законные требования указывают на волю Бога – ее Создателя. Natura prima omnium disciplina est, она первая идет против употребления венков на голове, говорит, что венок не приличен голове, а что несогласно с природой, тому не может благоволить и Бог – Творец ее. Для доставления душе впечатлений от внешнего мира, человеку даны органы со специальным назначением для каждого. Какую же роль в деле доставления душе впечатлений будут играть венки, надетые на голову? Решительно никакой; для увенчанного человека венок на голове не доставит впечатления ни одному органу чувств, и с этой стороны оказывается излишним, извращением требования природы. Цветы предназначены для рассматривания и обоняния их (spectaculi et spiraculi res). Зачем же надевать их – в форме венков – на голову, где не могут воспользоваться ими ни орган обоняния, ни орган зрения? Зачем делать из них употребление, несообразное с требованием природы, зачем к тому же обременять ими голову, когда в этом нет ни цели, ни смысла? Возложенный на голову венок скрывает и благоухание, – оно не достигает до ноздрей, и красоту цветов, – цветы на голове не видны для глаз; приятное впечатление от цветов потеряно. Такое злоупотребление цветами будет святотатство, святотатство против Бога, Господа и Творца природы¹⁵²⁰, будет служить нарушением божественного закона, написанного во всей вселенной на естественных скрижалях (in naturalibus tabulis), на каковой закон указывает Ап. Павел.

Но если употребление венков не согласно ни с писанием, ни с преданием, идет вразрез с требованием природы, если не видно божественного установления употребления венков, то где же лежит их начало? Какая их цель? В Ветхом и Новом завете не видно употребления их, не видно, чтобы какой патриарх, пророк, левит, жрец или правитель, или – после того – какой апостол, благовестник или епископ оказывался увенчанным. Ветхозаветный и новозаветный храмы не увенчивались цветочными венками, а это, без сомнения, было бы, если бы было достойно Бога и согласно с Его волей. Торжественные случаи, как возвращение из плена вавилонского, обходились без венков, лишь с тимпанами и флейтами (1Ездр. II и III гл.); трапезы и пиршества избранного народа, по свидетельству пророка Исаии, были без увенчиваний (Ис. 5:12). Расследуя дело, Тертуллиан находит, что начало употребления венков лежит в язычестве, оно – дело диавола, и – как дело диавола – недостойно Бога, неугодно ему¹⁵²¹, как относящееся к языческому культу, оно будет вторым идолопоклонством¹⁵²². Таким образом, вопрос об употреблении венков сведен Тертуллианом на почву приятия языческих обычаев и самого язычества. На этой почве решение вопроса было уже делом чрезвычайно легким. Раз сказавши¹⁵²³ и установивши как общее положение, что все, так или иначе поддерживающее язычество, тем или иным путем напоминающее языческий культ с его суевериями, должно быть отвергаемо, Тертуллиан остается на этой почве и теперь. По Тертуллиану, апостол прямо и ясно сказал: бегайте от идолослужения (1Кор. 10:11), разумеется, идолослужения во всех его видах и со всеми его оттенками¹⁵²⁴. Если нам ничего не должно давать идолу, зачем от него и брать что-либо? Если чуждо вере преклоняться пред идолами, зачем и подражать им по украшению?¹⁵²⁵ ибо нет никакого общения между Христом и велиаром; недостойно, чтобы образ Бога живого стал образом идола и мертвеца¹⁵²⁶. Лавровый венок в язычестве посвящен Аполлону и Либеру, одному – как богу стрел, другому – как богу триумфов; поэтому увенчивание венками, относящееся к идольскому культу, запятнанное им, оскверняет христианина, не должно ни в каком случае употребляться¹⁵²⁷. В язычестве увенчивания происходили и в общественных и частных случаях жизни: увенчивалась толпа при праздновании триумфа царей, супруги увенчивались в день брака, актеры – в театре, рабы – при освобождении на волю. Но все это не может служить для христианина предлогом к принятию и ношению венков, – все почести, отличия и заслуги для него сосредоточиваются в церкви¹⁵²⁸. Увенчиваются люди в торжественных и радостных случаях жизни; но христианин – странник этого мира, гражданин небесного Иерусалима – не нуждается в этом увенчивании. Увенчиваются при браках; у христианина брак совершается о Господе, – венки бесполезны. Перечислите все случаи и побудительные причины увенчивания; ни одна из них не прилична христианину, все они непозволительны, – от всего этого христианин уже отрекся в крещении¹⁵²⁹. В язычестве увенчивается много такого, что по нравственному взгляду христианина заслуживает порицания¹⁵³⁰; ужели поэтому самому и христианин должен допускать увенчивания, покрывание головы венками?¹⁵³¹ Покрытая голова должна быть у женщин, а не у мужчин; и если женщина открытой головой срамляет ангелов, тем более мужчина покрытой венком головой. Можно прибавить, что и в женщинах апостол не желал роскоши в головных уборах и прическах (1Тим. 2:5)¹⁵³². Можно, как на примере увенчивания, сослаться на И. Христа, что Он был венчан славою и честью (Евр. 2:7), но ведь это увенчивание было совершенно иное; был увенчан на суде, но Его венец был не из цветов, а из колючего терновника¹⁵³³. Таким образом, всякий может увенчиваться¹⁵³⁴. А ведь не такого венца желают люди, и не такой венец надевают они на голову¹⁵³⁵.

Вопрос об увенчивании венками за военные заслуги привел Тертуллиана к другому вопросу, вопросу о военной службе вообще, – прилична ли она христианам? Опираясь на то, что христиане призваны к духовной брани против диавола¹⁵³⁶ и к священству¹⁵³⁷, Тертуллиан считает военную службу неприличной и несродной христианину. Невозможно соединить обеты Богу с присягой, даваемой человеку¹⁵³⁸. «Может ли с мечом в руках сражаться сын мира, которому не позволен даже спор? Подвергнет ли он другого узам, темнице, пыткам и мучениям, он, который не может отомстить за свои собственные оскорбления»? В военной службе христианин будет вступать в противоречия с обетами христианина, входит в соприкосновение с языческим культом, и – так как невозможно одновременно служить двум господам – по необходимости должен будет отдавать предпочтение одному пред другим. «Ужели будет он бодрствовать пред храмами, от которых отказался? Ужели будет вечерять в тех местах, которые апостол интердиктовал? Тех, которых днем он обращает в бегство заклинаниями (exorcismis), ужели будет он защищать ночью, опираясь на копье, каким пронзен был Христос? Ужели будет он носить знамя, враждебное Христу? Потребует от начальника значок (signum), он, который уже принял его от Бога? Ужели обеспокоится он трубой трубача, он, который ожидаете пробуждения от трубы ангельской? Ужели по воинскому порядку будет сожжен христианин, которого Христос освободил от огня?»¹⁵³⁹. А сколько другого можно встретить в лагерной службе, что должно быть понимаемо как преступление! Самый переход из лагеря света в лагерь тьмы есть уже преступление.

Но, не допуская для христианина возможности быть в военной службе, – хотя это и противоречит взгляду самого же Тертуллиана, выраженному в его соч. «Apologeticus», где Тертуллиан отзывается о христианах как лучших гражданах и самых верных служаках на всех поприщах, – Тертуллиан, тем не менее, делает и уступку своему общему положению. Имея в виду некоторые места Св. Писания (Лк. 3:14; Мф. 8:10; Деян. 10), Тертуллиан говорит, что те люди, которые до принятия христианства находились в военной службе, могут продолжать ее и в христианстве, пока военное звание не будет представлять препятствий к исповеданию христианской веры. Коль скоро же в военной службе явятся действия или требования, противные христианским убеждениям, встретятся насмешки со стороны язычников, тогда следует оставить военную службу, хотя бы из-за того пришлось перетерпеть что-либо, оставить тем более, что военная служба ничего особенного не может доставить ему; для него нет необходимости уступать и чрез то, как бы двоедушничать: христианин везде один и тот же, как одно Евангелие, один Господь, Который отвергнет всякого отступника и исповедает всякого исповедника¹⁵⁴⁰.