О счастье. Где ищут счастья, и где нужно искать его?

(Публичное чтение, предложенное в Киевском обществе просвещения в духе православной Церкви, 5 марта 1900 года в зале Фундуклеевской женской гимназии).

Другой раз мы осмеливаемся выступать со словом пред высокочтимым собранием любителей духовно-религиозных чтений. В первый раз мы обратили благосклонное внимание своих слушателей на премудрого и всеблагого Промыслителя, держащего в своей деснице судьбы мира и человека, и всё направляющего ко благу и спасению нашему. Ныне мы хотим обратиться мыслью к вам самим, к вашему собственному сердцу, полному желаний, и здесь думаем найти пункт или предмет, о котором, может быть, будет не безынтересно побеседовать нам.

Я позволяю себе спросить вас: какое самое главное желание ваше т. е. и ваше и моё и всех прочих людей, знаемых и незнаемых нами? Конечно, я не ошибусь, если скажу: первое и самое главное желание, живущее в нашей душе, – это желание счастья. Оно вложено в нас вместе с желанием жизни, и, кроясь в глубине нашего существа, постоянно проторгается наверх и, можно сказать, ни на одну минуту не оставляет нас; оно наполняет наши помыслы, направляет нашу волю, и все наши решения и действия стоят в связи с этим желанием, руководителем и двигателем нашим. Желая счастья себе и стремясь к нему со всем усилием, мы желаем и другим, близким к нам людям, и общественному быту, при взаимных сношениях наших, более всего слышится пожеланий счастья; ими обмениваются между собой родственники, друзья и знакомые, в особенности в знаменательные дни жизни, – при начале новолетия, при семейных торжествах и вступлении на какое-либо новое поприще жизни, при встречах и разлуках на более или менее продолжительное время.

Никто не отнесется с осуждением к этому желанию, нас всех одушевляющему. Оно посеяно в нас творческою Десницею. Для счастья и блаженства всеблагой Творец воззвал к бытию нас, равно как и других тварей, и вместе с тем дал нам силы и средства к достижению цели, нам указанной. Много потребностей и стремлений в душе нашей, и ни одного стремления нет напрасного, то есть такого, которое бы только беспокоило нас, и которому бы мы не могли найти удовлетворения. Премудрый и всеблагой Творец не хотел, (скажем) даже не мог ставить любезные Ему творения в безысходное противоречие, т. е., указать им цель жизни – благо, и не дать средств к достижению этого блага. Когда Бог, по творении мира и человека, обозрел всё, созданное Им, Он нашёл, что вся, елико сотвори, се добра зело (Быт. 1: 31). Жизнь наша, по намерению Творца, должна состоять в спокойном удовлетворении всех наших потребностей и стремлений помощью богодарованных нам сил и средств, а такое течение жизни и составляет то счастье и благо, которое является предметом наших желаний.

И христианство утверждает и освящает это наше общее и коренное желание. Припомните, какое первое слово вышло из уст небесного Учителя, явившегося в наш мир. Словом о блаженстве, словом о том, кто может достигнуть блаженства или истинного счастья, начинает свою проповедь Господь Иисус Христос, отвечая общему стремлению, замечаемому в человечестве (Матф. 5:1–12), и при виде бедствий, удручающих человеческий род, Он возвещает наступление нового лета благоприятного (Луки 4:18–19), когда рассеется туча бедствий, носящаяся над нашими головами. Все божественные обетования, какими наполнены священные книги, заключаются в том, что указывают нам источник истинных, непреходящих наслаждений, и побуждают нас приблизиться к этому источнику и черпать из него живую воду, утоляющую нашу духовную жажду и услаждающую всё существо наше.

Но что мы видим в жизни? Где то счастье, стремление к которому вложено в нашу душу, и которое составляет предмет наших постоянных исканий? Оно точно райская птичка, порхающая над нашими головами и пред нашим взором. Мы видим её, гоняемся за ней, но не можем уловить её. Она манит нас к себе, иногда близко, очень близко летает перед нами и почти касается нас крылом своим, но когда мы хотим схватить её, она вдруг далеко взвивается от нас в небесные пространства, и мы остаемся разочарованными и недовольными. «Гоняясь за счастьем (говорит св. Григорий Богослов¹), мы хотим хватать руками мимотекущий поток, как нечто твердое, ловить тень и сжимать её руками, простирать длани к туману и осязать его... Человеческое счастье подобно самым неприметным следам корабля, которые нарезываются спереди и исчезают сзади».

Бедный человек (скажем словами поэта)

Всегда куда-то вдаль стремится.

Всегда в желанья погружён,

То с неба звёзд желает он,

То хочет счастьем насладиться

И до могилы так томится. ²

Знаете ли вы, укажете ли вы такого человека, который бы считал себя вполне счастливым и не желал себе лучших дней? Фантазия великого поэта воспроизвела искателя земного счастья в лице известного Фауста. Искал он в жизни наслаждений, и ни одного мгновения не мог найти такого, когда бы мог воскликнуть:

«Мгновение, прекрасно ты, – продлись, постой».³

И сам поэт, поставленный, по-видимому, в самые благоприятные условия жизни, к себе самому относит то, что он влагает в уста своего героя. Он всюду искал счастья, пускался во все стези жизни, и каждый раз (сознаётся он) возвращался ещё более недовольный и измученный.

Где же разгадка этого тяжёлого, насущного вопроса нашей жизни? Где искать разрешения такого противоречия между нашими исконными стремлениями и суровой действительностью, не дающей удовлетворения нашим законным стремлениям? Силилась рассеять туман, облегающий эту загадку, философия, и в лице лучших умов приближалась к вратам истины, но не могла войти в самое святилище её, а в лице других, – и большинства, – совершенно изнемогала, не умея найти руководящей нити к разрешению тяжёлого вопроса. Бралась изображать пути, ведущие к счастью, поэзия, и давала один пустой призрак счастья, или там, где думала найти счастье, находила страдание и горе, и скорбным трагическим плачем заключала свои искания.

Мы не последуем ни за философией, ни за поэзией в разрешении тяжёлого вопроса, хотя, может быть, для вас было бы интереснее, если бы мы рассыпали перед вами заимствованные отсюда пёстрые и яркие цветы, каких много можно найти в литературе прошедших веков. Нам, служителям божественной истины, хранимой Церковью, вы позволите взять для себя руководительную нить в неложном слове Божием и его толковании богомудрыми мужами, чтимыми всем христианством.

Это слово Божие говорит нам, что желание счастья не праздная мечта, раздражающая и обольщающая нашу душу. Всеблагой Творец (повторим мы) не мог дать нам обманчивых желаний, не мог заставить нас истощать свои силы в напрасных усилиях, не могущих увенчаться успехом. Память народов хранит предания о золотом веке или о рае, живя в котором люди не знали никаких, удручающих нас ныне, забот и беспокойств, и наслаждались жизнью, получая полное удовлетворение всех своих потребностей, и не нося никакой тяжести на душе своей. Но рай утерян нами, и вы знаете, когда и как. Закрылись для нас двери этого рая, и мы бродим с беспокойным взором по этой земле, которая сделалась для нас юдолью плача и страданий, – хотим опять возвратиться в рай и неослабно стремимся к тому, но не знаем, не находим прямого пути, ведущего к этому раю, и потому часто заблуждаемся, и вместо того, чтобы приближаться к нему, весьма и весьма нередко только удаляемся от него. Утешением нам может быть то, что, утеряв счастье, нам дарованное Богом, мы не предоставлены своей злосчастной судьбе, и нам не следует смотреть на себя и на мир с горьким отчаянием. Нам обетовано, нам приготовлено счастье или блаженство в будущем, в той вечной жизни, которая ожидает нас после нашего отшествия отсюда.

Но одно счастье потеряно; другое только ожидает нас, и когда-то мы войдём в обладание им. А в настоящем? А в здешней кратковременной жизни? Ужели мы должны жить только воспоминаниями о счастье и ожиданиями его?…. Как ни горько, как ни тяжко это, – но мы видим и должны признать, что полное невозмутимое счастье не есть удел здешней жизни нашей. Не от Бога такая судьба наша, а от нас самих.

Так, недостижимо для нас полное невозмутимое счастье на земле. Земля наша, на которой живем мы, точно пустыня, по которой шли израильтяне к земле обетования: но и здесь, во время нашего странствования по этой пустыне бытия к земле обетования, к блаженным обителям, нам уготованным, мы можем находить покой душевный, можем иметь не минуты только радости, но и дни и годы внутреннего довольства. Мы только не там ищем возможное здесь для нас счастье, и потому напрасно томим себя, стремясь за обманчивыми призраками счастья.

Где обыкновенно ищут счастья? В наш материальный век (да и в наш ли только?) полагают счастье в богатстве, и все усилия употребляют на снискание материальных средств жизни, а потом их увеличение. Хотя народная мудрость говорит, что «не в деньгах счастье», но, вопреки этому приговору народной мудрости, у всех на уме такая тайная мысль, что счастлив тот, у кого много денег, и кто располагает богатыми средствами для удовлетворения своих желаний и для доставления себе разных удовольствий. Потому посмотрите, какая у всех неудержимая погоня за деньгами. При виде этой общей погони за деньгами, один святой отец живописно представляет, как из неё образуется «великий костёр, нами возжигаемый, пламя которого достигает самых облаков. Никто ни тушит этого пламени, а раздувают все, как те, которые уже пленены, т. е. приобрели богатство, так и те, которые ещё не пленены, чтобы быть пленёнными. Каждый может видеть, как все, – и мужчина и женщина, и раб и свободный, и богатый и бедный, каждый по своим силам, день и ночь несут бремя, доставляющее великую пищу этому огню, бремя не дров и хвороста, но душ и тел, даже часто неправды и беззакония. Богатые никогда не оставляют этой страсти, хотя бы овладели всею вселенною, а бедные стараются сравняться с ними, и какое-то неизлечимое соревнование и неисцелимая болезнь объемлет души всех. Всякую другую любовь преодолела эта любовь и изгнала вон из души».⁴ Полагаю, что все вы признаёте верность действительности картины, нарисованной святым отцом. Но мы не хотим призывать громы строгого суда на стремление к деньгам, всех объявшее. При нынешних условиях нашей жизни это возжигание пламени костра, это стремление человека к увеличению своих материальных достатков требует от него служения себе; оно возникает из вложенного в нас инстинкта самосохранения. Конечно, лучше иметь достаток во всём, чем нищенствовать. И Господь в изобилии рассыпает дары свои во вселенной, чтобы собирали их и пользовались ими. Имеем мы достаток, – удовлетворены наши нужды, назойливый голос которых постоянно раздаётся пред нами. И при деньгах мы лучше можем обставить свою внешнюю жизнь. Далее, в руках доброго христиански-настроенного человека деньги – средство для благотворения, для покрытия нужд других наших собратий и снискания их благодарности, и вместе и для благоугождения Богу. Никто из нас, имеющих приличный достаток, не пожелал бы, – и совершенно законно, – променять своё положение на положение бедняка, покрытого рубищем, не имеющего для себя довольной пищи и принужденного искать подаяния у других, чтобы как-нибудь нести бремя жизни.

Но не смотря на всё это, владение богатством, хотя бы и миллионным, не составляет того счастья, о котором тоскует и которого ищет человек, и которое могло бы доставить ему полное удовлетворение всех его желаний. Пусть богач владеет грудами золота, которые он не может израсходовать на свои не только нужды, но и прихоти. Он смотрит на них, пожалуй, с услаждением. Но незримый дух, в нём самом скрывающийся, внушительно говорит ему: «не здесь наше счастье, не в этих грудах золота и драгоценных камней».

Ведь мы сыны небес и рая (скажем опять словами поэта):

Насытит ли нас красота земная?

…………………………………………………………………..

Ах, две души в груди моей больной,

Друг другу чуждые – и жаждут разделения.

Из них одной мила земля, –

И здесь ей любо в этом мире,

Другой – небесные поля,

Где духи носятся в эфире.⁵

И вот, когда сыта, полна душа земная, – другая душа, которую усладить могут только небесные поля, может истаивать голодом и жаждой.

Недавно, в январской книжке одного из наших журналов за настоящий год, нам пришлось прочитать признание одного несметного богача, не знающего конца своим владениям. «Много денег у меня (говорил он): много лесов, лугов и всяких владений; но ни на что мне не хочется смотреть. Тяжело мне. Днём и ночью гложет меня какая-то тоска. Я не знаю что предпринимать и куда деваться. Я заблудился и не знаю для себя выхода, заблудился среди белого дня»…. ⁶ Такое признание делал богач своим спутникам в дороге, направляясь к о. Иоанну Кронштадтскому, которого он хотел просить, чтобы он утолил как-нибудь томящую его алчбу и жажду души его.

Но зачем нам приводить признания людей малоизвестных, которым вы можете не придавать значения, когда у нас есть непререкаемое свидетельство на то, что богатство не даёт удовлетворения душе нашей? Это свидетельство древнего боговдохновенного мудреца Соломона. Он окружил себя всем обилием и всё испытал, – построил себе дома, устроил сады и рощи, насадил в них всякие плодовые деревья, приобрёл себе слуг и служанок; крупного и мелкого скота у него было больше, чем у всех, бывших прежде него в Иерусалиме; собрал он себе серебра и золота и драгоценностей от царей и областей, завел у себя певцов и певиц и сделался великим и богатым больше всех (Еккл. 2:4–10). Что же? Чего желать ещё больше? По-видимому, Соломон достиг вершины счастья? Но – нет, – не насытилась душа его всем этим; не нашёл он удовлетворения во всех утехах, какими окружил себя. Оглянулся я (говорит он) на все дела мои и на труд, которым трудился, – и вот всё суета и томление духа, и нет изобилия под солнцем, которое бы дало полное успокоение душе нашей (Еккл. 2:11).

Богатство не цель, не конечное благо, овладев которым можно успокоиться. Оно средство, простое орудие, которым можно пользоваться для удовлетворения потребностей житейских, и которым в то же время можно злоупотреблять, и в этом случае оно не приблизит нас к счастью, а скорее удалит от него. Деньги, которыми многие измеряют счастье людей, – вещь по отношению к нам внешняя и мертвая, а счастье, нами искомое, может быть созидаемо и ощущаемо только внутри нас, в нашем сердце. Оно состоит в благом и невозмутимом настроении души. Деньги наполнят наш карман, пожалуй, наши сундуки, а души наполнить не могут. Мы можем приобрести весь мир, а на душе при этом может быть пусто, скучно и невыносимо тяжело, и неудовлетворённое чувство, как камень, будет давить её. Кая польза человеку (говорит Господь), аще мир весь приобрящет, душу же свою отщетит (Марк. 8:36)? Деньги вещь условная. В раю человек пользовался полным счастьем, был блажен; но тогда денег не было. Без них он владел довольством, и жизнь его текла тихим, невозмутимым потоком. И в будущей жизни, где обетовано нам вечное блаженство, конечно, денег не будет. Евангельская проповедь, начинающаяся словом о блаженстве, или счастье, блаженными и счастливыми называет не богатых, а нищих духом, не роскошествующих, а алчущих и жаждущих правды (Матф. 5: 3–6). Иной человек, одетый в скромную, даже бедную одежду и питающийся самой простой пищей, бывает довольнее и счастливее роскошного богача, не знающего счета своим сокровищам и дозволяющего себе все земные наслаждения. Счастье измеряется не внешним богатством, а внутренним содержанием или богатством душевным. Чтобы нагляднее показать это, возьмём для сравнения картину. Если картина написана дурно, дорогая золотая рама, в которую бы вы вложили её, не сделает её прекрасной. А богатство тоже для человека, что золотая рама для картины. Если скудно внутреннее содержание богача, его вовсе нельзя назвать счастливым. Говорим это не мы, а св. Иоанн Златоуст. «Вы видите (говорит он) ⁷ богатого и знатного человека, едущего в великолепном экипаже на быстрых конях, и считаете его счастливым. Почему? Потому что у него чудный конь с позлащённой уздой, что у него много слуг, что он одет в светлую одежду и безмерно упивается и роскошествует каждый день? Но поэтому он несчастен и жалок. Я вижу, что в нём самом вы ничего не можете похвалить, а хвалите всё вне его, – коня, узду, одежду; а это всё не он. Что же, скажи мне, может быть горестнее того, когда конь его, узда коня, красота одежды и телесное благообразие возбуждают удивление, а в нём самом не находится ничего похвального? Кто может быть беднее того человека, который не имеет никакого собственного добра, но украшается всем чужим?».

При том возьмите во внимание, как безсильно богатство предохранить нас от бед, преследующих нас по пятам. Веселится богач, переходит от одного удовольствия к другому. Вы завидуете ему, но удары судьбы, нежданно-негаданно, подкрадываются к нему, и пропал призрак счастья. Его поражает болезнь, и все избытки его сокровищ не дают ему облегчения. Смерть вторгается в его чертоги и похищает близких ему, дорогих его сердцу, – и слёзы льются у него рекой. Враг человека сеет семя раздора и вражды среди обладателей сокровища, и часто самое богатство, из-за которого бьются люди, служит источником такого раздора, и тогда неприятности от обладания богатством пересиливают и совершенно изгоняют его приятности. Какое-либо неудачное предприятие богача, обман или насилие злых людей, случайное стихийное бедствие или взрывы общественно-политических страстей во время войны или междоусобия, – и вдруг исчезает богатство, собранное с большим трудом или доставшееся по наследству. И тогда сколько беспокойств и огорчений! Наконец, пред глазами грозный образ смерти, которая не знает и ни кому не даёт пощады. Сверкнёт она своей косою, и следа нет того счастья, на которое с завистью смотрели многие. И вот –

Где роскошь пышная была,

Там будет пепел и зола.

Во времена патриархальные был богач, благословенный Богом, ущедрённый от Него обилием благ земных, – говорим о праведном Иове. И вот среди невозмутимого, по-видимому, благоденствия, поражает его одна беда за другой, за тяжкою ещё более тяжкая. Один вестник является и говорит: волы орали, и ослицы паслись возле них, как напали савеяне, и взяли их, и отроков поразили остриём меча, и спасся только я один. Не успел он кончить свой рассказ, как является другой вестник и сказывает: огонь Божий упал с неба, и опалил овец и отроков и пожрал их, и спасся только я один. Затем является четвёртый с такой вестью: сыновья твои и дочери твои ели и пили вино в доме первородного брата своего, и вот большой ветер пришёл от пустыни и охватил четыре угла дома и дом упал на отроков, и они умерли. Этого мало. Сатана поразил праведника ещё проказой лютой, от подошвы ноги по самое темя его, и взял он себе черепицу, чтобы скоблить себя ею, и сел в пепел вне селения, и не было у него утешителя (Иов. 1:14–19. 2:7–10). К нашему вразумлению сохранена в священных книгах история этого богатого праведника, чтобы мы видели из неё, как хрупко и зыбко то счастье, которое мы полагаем в богатстве. Одно мгновение, одно неблагоприятное дуновение ветра, – и нет в руках наших тех сокровищ, обладателями которых мы были. Пусть многие богачи не думают об этой превратности судьбы, и со спокойной беспечностью предаются своим наслаждениям. При мысли о такой беспечности иных богачей нам припоминается грозное предостерегающее слово пророка, обращённое к современным ему богачам. Вы (говорит он), которые день бедствия считаете далёким, вы, которые лежите на ложах из слоновой кости, и нежитесь в постелях ваших, едите лучших овнов из стада и тельцов из тучного пастбища, поете под звуки гуслей, пьёте из чаш вино, мажетесь наилучшими мастями... За то ныне пойдут они в плен во главе пленных и кончится ликование изнеженных (Амос. 6:3–7). Это пророк говорил богатым первенцам Израиля, и сбылось в своё время грозное его пророчество. Чертоги их были разрушены, и город предан был в руки врагов, и имущие потеряли всё и сделались хуже неимущих, страдали больше их. Ныне нет для нас опасности плена и разгрома от врагов. Но разве одно это несчастье может угрожать нам? Беды очень разнообразны и они, как Дамоклов меч, висят над нашими головами, и могут обрушиться на нас, когда мы считаем себя совершенно безопасными и застрахованными от них. Считал себя счастливее всех известный Крез, превосходивший своих современников своим богатством, но тяжёлая судьба наложила на него свою руку, – и пропало его самообольщение: из первого счастливца, каким он считал себя, он превратился в несчастнейшего из людей.

Не хотите ли послушать, как рассуждает о богатстве, в котором мы видим главное условие земного счастья, великий христианский учитель, старавшийся проводить в жизнь высокие начала евангельской истины, св. Иоанн Златоуст? «Не говори (обращается он к людям, обладающим большими материальными средствами), что ты имеешь много благ. Не называй эти вещи благом. Есть другие истинные блага. Ничто из здешнего не есть благо, ни веселье, ни богатство, ни драгоценная одежда, но всё это имеет название блага. Что я говорю: имеет только название блага? Часто эти предметы бывают ещё причиной нашей гибели... Настоящее – театр; здешние предметы – обманчивая внешность, и богатство, и бедность, и власть, и подвластность, и тому подобное. А когда закроется театр, когда обманчивые виды будут брошены, тогда каждый будет судим со своими делами, не с богатством, не со властью, не с почестями и могуществом своим»….⁸ «Богатство – беглый раб, переходящий от одного к другому, свирепый тиран, властелин жесточе всякого варвара, неприятель неумолимый, не прекращающий никогда своей вражды к тем, которые владеют им».⁹ Этого ли беглого раба, переходящего от одного к другому, этого ли жестокого властелина, увеличивающего наши страхи и опасности, считать виновником нашего счастья? У него ли искать успокоения и радости, неразлучных с истинным счастьем?

Или, может быть, вы будете полагать счастье в весёлой жизни, полной непрестанных удовольствий? Не кажется ли вам завидным счастливцем евангельский богач, веселившийся во все дни светло? Забудем о конце этой светлой, весёлой жизни, хотя этот конец даст ей настоящую цену. Посмотрим на неё чисто с земной точки зрения, не заглядывая за ту грань, за которой взвешивается истинное достоинство всех человеческих деяний и приобретений. Что же здесь представляется нам? Вот роскошный дом, в ночное время сияющий блеском искусственных огней, дающих свет ярче света солнечного. В освещённых окнах видны разряженные гости; слышна громкая музыка; несутся пары в танцах; раздаются смехи и весёлые разговоры; слышен звон бокалов... Хорошо здесь быть, – с завистью скажет и подумает иной трудящийся человек... Конечно, не каждый день можно бывать на таких светлых пирах и балах. Но за то иные каждый день или вечер являются в увеселительных садах или театрах, ища здесь наслаждений душе своей. И вы думаете, что они нашли счастье в этих увеселительных собраниях, в этих шумных приманках, на которые, как мотыльки на огонь, стекаются люди, не знающие чем наполнить праздные часы времени, данного нам в распоряжение? Истинное счастье – капитал, в душе хранимый и душу обогащающий. А эти увеселения не собирают, а рассеивают душу: в них душа выходит вовне, и, чувствуя свою внутреннюю пустоту, хочет чем-нибудь наполнить себя. Но наполняет ли? Не расходует ли она здесь, напротив, понапрасну свою силу и энергию? Правда, внешнее веселье доставляет человеку некоторое приятное раздражение. Но это раздражение, производимое внешними предметами, не может быть постоянным. Прекратилось действие на душу внешних раздражающих предметов, – чувствуется пустота, утомление, скука. Опять человек стремится к новому и новому раздражению, подобно человеку пристрастившемуся к вину, которого расстроенный организм нудит прибегать к новой и новой чарке, чтобы угасить внутри горящий пламень. И когда человек, изо дня в день живёт этой весёлою, рассеянной жизнью, обнищевает его душа; да и не одна душа, но и телесный организм истощается и хиреет. Присмотритесь к окружающей вас среде: болезни, – эти неприятные спутницы нашей жизни, – витают не около трудящегося люда, ведущего скромную и правильную жизнь, а бегут за теми, которые предаются неумеренным увеселениям, проводят бессонные ночи в пустых развлечениях, и в погоне за удовольствиями уклоняются от правильного образа жизни.

Вам кажется излишне жёстким и односторонним такой взгляд на весёлую жизнь, пленяющую и увлекающую многих? Призовём в свидетели того же боговдохновенного мужа, на которого мы указывали прежде, который испытал все роды удовольствий, – и ни одно не доставило ему искомого счастья, а везде, во всех родах земных удовольствий, он нашёл тоску и томление духа. Сказал я в сердце своём (говорит он): дай я испытаю тебя веселием, и насладись добром: но и это суета. О смехе сказал я: глупость! а о веселии: что оно делает? (Ек. 2:1–2). С таким вопросом, с каким Екклесиаст отнёсся к веселью, обращаются к людям, которые забываются и по неосторожности или неосмотрительности дозволяют себе что-либо несообразное с своим достоинством или опасное. Таким вопросом мудрый и боговдохновенный муж не хотел ли показать всю малоценность нашего веселья, – даже более, его несообразность с нашим достоинством и его опасность? Предаваясь веселью мы только удаляемся от того пути, который ведёт нас к счастью.

Или вот свидетельство человека от мира сего, – великого поэта, создавшего вековечную трагедию, где разрешается вопрос о счастье. Его герой ценой души своей хотел купить счастье, которого ему недоставало, и увлекаемый злым демоном, пустился на те пути удовольствий и веселья, на которые соблазнительно манили его призраки желанного счастья. И что же?

Потерял он средь жизненных волнений

И чувства лучшие, и цвет своих стремлений. ¹⁰

Там, где мечтал он найти блаженство и счастье, вместо рая наслаждений он нашёл ад терзаний и мучений.

Обратимся ещё к главе философов – Платону: у него мы встречаем такой отзыв об удовольствиях, за которыми мы гоняемся, думая найти в них удовлетворение себе. «Только черни (т. е. людям неразумным), говорит он, удовольствие кажется добром; это кажущееся добро; оно ни для кого не бывает достаточно. Все ищут блага сущего (настоящего). А удовольствие, за каким гоняются люди на открытом поприще света, и не истинно вовсе, и не чисто и есть лишь какая-то тень удовольствия. Всегда занимающиеся пирушками и тому подобным несутся вниз и так блуждают во всю жизнь. Они не возносились к истинно высокому и не наполнялись сущим (могущим насытить душу) и не вкушали твёрдого и чистого удовольствия, но подобно рогатому скоту всегда смотрят вниз, и, наклонившись к земле, пасутся за столами, откармливаются. Но душа их, как дырявая бочка, «не наполняется ничем существенным». ¹¹ Такое суждение Платон влагает в уста своего учителя Сократа в одном из своих диалогов, и когда Сократ высказал такие слова, его собеседник Главкон заметил: «Ты Сократ, изображаешь жизнь многих людей, как оракул», чем вполне подтвердил истинность его суждения.

Пленяет многих слава и честь, могущество и власть, и здесь видят иные желанное счастье человека. Но по намерению Божию, счастье должно быть общим достоянием нашим. А слава и власть достаются в удел немногим. И что такое слава? Это – дым, рассеивающийся над головой человека. Она не находит места в сердце человека и не живёт в нём, и не даёт ему ничего существенного, а несётся мимо него, как тень от быстро летящего предмета. В воздушных пространствах разносится голос славы; пред чужим слухом раздаётся он. А кто знает, – может быть, печали исполнено сердце того, имя которого окружено славой? И каким тяжким путём достигается этот рассеивающийся звук славы! Напрягаются силы: истощается здоровье; потрачено много трудов, изнурения и пота на пути, ведущем к чести и славе, – и вот близок конец: главу труженика венчает ореол славы. Но он измучен и не может вкушать от славы того удовольствия, какое полагают подносить ему его попечители. Ведь дни его были скорби, и его труды беспокойство, говорит Екклесиаст; даже и ночью сердце его не знало покоя (Ек. 2:23). Много славных имён записано в истории, хотя они составляют редкие единицы в числе миллионов, живущих на земле. Владетели этих имён одарены были особыми талантами. Но когда жили они, чувствовали ли они в глубине души своей внутреннее довольство? Может быть, они страдали больше простых смертных, которые жили и умерли в безвестности? Им досталась слава; но эта слава досталась им, – по крайней мере, весьма многим из них, – только после смерти. Мы справляем ныне торжественные юбилеи, чествуя славных деятелей прежнего времени, и выражая тем признание великих заслуг их. Но что юбилеи для мёртвых? Мёртвые, как срама не имут, так и вкушать славы не могут. Во время же жизни своей они несли тяготу, и великую тяготу, и многие из их современников, – иногда даже большинство, – поносили их и насмехались над ними зато, за что потомки окружают их имена честью и славой.

Вы завидуете людям, облечённым полномочиями власти и занимающим места на верху общественной иерархической лестницы? Мы признаём достоинство власти, возвышающей человека, но не хотим считать людей счастливцами за то только, что в их руках есть большая или меньшая доля власти. Смотрите не на внешнее положение человека, а на его внутреннюю жизнь. Если мы спросим, у кого больше спокойных, довольных минут, – у человека ли власти, стоящего высоко на общественной лестнице, или у человека подчинённого, то едва ли вы решитесь утверждать, что у первого их больше чем у второго. Власть возвышает внешнее положение человека в обществе, но вместе с тем увеличивает бремя, на него возлагаемое, увеличивает заботы его и расширяет круг его деятельности, для которого требуется больше напряжения сил, если не физических, то умственных, больше осмотрительности и осторожности, больше внимательности к себе и к окружающей обстановке. Человек подчинённый, несущий скромную долю, заботится только о себе и отвечает только за себя. А человек власти отвечает не за себя только, но и за других, на которых простирается его власть. Стоит на вершине он: дуют ветры, без которых не обходится жизненная атмосфера, и эти ветры наиболее сильный напор делают на тех, которые стоят на вершине и потому менее других защищены от вихрей и ветров. А человек подчинённый, как дерево растущее в тихой долине, защищённой горами, спокойно пользуется своей скромной долей, и его не беспокоят и не колеблют вихри, бушующие на вершинах. Смотрение Божие удивительным образом уравновешивает жребии человеческие. Вот оно одного вознесло на верх власти, но «заметь (говорит блаженный Феодорит), что оно со властью сопрягло заботы, жребием его назначило бдительность и уделило ему многие болезни», от чего более или менее свободен подчинённый. Люди, живущие в подчинении, жалуются на труд, часто их изнуряющий. «Обрати внимание (говорит тот же блаж. Феодорит), что многие из господ трудятся не менее слуг, лучше же сказать, гораздо их больше, если и заботы причислить к делам... Если же труд общее дело рабов и господ, а забота исключительное дело господ, то почему избавленных от забот не признаёшь блаженными, а напротив, счастливыми называешь тех, которые обременены заботами?». ¹² «Да что говорить о других властях (говорит св. Иоанн Златоуст)? Если мы взойдём мыслию до самого царского сана, то найдём, что живущий в сём сане окружён множеством огорчений, и тем более имеет неизбежных поводов к скорби, чем большим занят он количеством дел. Нечего уже говорить о войнах, сражениях и нападениях варваров: царь часто боится даже домашних своих (когда сыны беззакония всякими средствами замышляют озлобить его)…. А поводов к печали у царей столько, сколько волн у моря. Итак, если и царский сан не делает жизнь безпечальною, что же другое может сделать это? Из житейского – ничто». ¹³ Есть ещё одно приобретение, овладевшие которым, по-видимому, имеют в своих руках ключ к храму счастья. Не поискать ли нам счастья в мудрости? Философ Платон самой счастливой жизнью считает жизнь мудреца. ¹⁴ Следуя ему, не назовём ли мы счастливым человека, владеющего обильными знаниями, измеряющего глубину моря и высоту небес, и проникающего своим взором сквозь туманный покров грубой материи? Да, кто станет отрицать высокое значение мудрости? Один святой отец Церкви, в своё время прилагавший большие усилия к снисканию мудрости, в мудрости видит одно из главных достоинств человека. «Полагаю, – говорит св. Григорий Богослов ¹⁵, хваля за учёность своего друга Василия Великого, – что всякий, имеющий ум, признает первым для нас благом учёность». В священных книгах (книге Иова (28:17–18), книге Притчей (15:11, 19) и книге Премудрости Соломоновой (7:8–14), мы встречаем много таких мест, в которых указывается высокое достоинство блага мудрости, по которому она превосходит все другие дары, какими мы пользуемся в жизни, для её украшения. Лучше премудрость камней многоценных (говорит Премудрый), всякое же честное недостойно ея есть, то есть, ничто из желаемого не сравнится с ней. (Притч. 8:11). Всё злато пред нею песок малый, и яко брение вменится пред нею сребро (Прем. Сол. 7:9). И нам ли, служителям мудрости, весь свой век проводящим в приобретении и умножении познаний и сообщении приобретённых познаний другим, умалять значение мудрости? Мы высоко ценим её, и потому все силы употребляем для её снискания.

Но при всём признании высокой цены мудрости, мы не можем сказать, чтобы она доставляла счастье человеку, – то счастье, овладев которым он чувствовал бы себя вполне довольным и удовлетворённым. Мудрость великое благо. Но где та мудрость, достигнув которой человек мог бы сказать: довольно; я всё узнал и могу успокоиться приобретённым знанием. «Век живи, век учись», – говорит народная пословица. Как бы ни была продолжительна жизнь наша, и с каким бы рачением мы ни стремились мы ни стремились к мудрости, – мы не успеем войти в самое святилище, где витает она, а только более или менее будем приближаться к нему. «Ar longa, vita brevis», – говорит другая, латинская, пословица, равносильная по смыслу только что приведённой нами пословице русской. С малых лет стремится человек к мудрости, ведомый к ней сначала другими, успевшими более ознакомиться с нею, потом, с большим или меньшим усердием, самостоятельно трудится для её приобретения, иногда напрягает все силы, проводит бессонные ночи, не щадит своего здоровья, чтобы только умножить свои знания. Но чем далее идёт он в погоне за мудростью, тем далее она, казавшаяся прежде близкою, удаляется от него. Чем выше поднимается человек по ступеням знания, тем более открывается перед ним необозримых горизонтов, тем более возникает неразрешимых вопросов, подавляющих его мысль, и он, после долгих напряжённых усилий овладеть всем достоянием мудрости, с глубокой грустью должен сказать самому себе: нет, нет у меня таких крыл, чтобы долететь до престола на котором восседает мудрость. Чем больше мы будем смотреть на солнце, тем больше оно будет поражать наш глаз, и его сияние может совершенно ослепить нас, если мы не уклонимся в сторону от его блеска; так точно поражает нас и приводит в изумление свет истины, к которому хочет приблизиться мудрый. Потому те люди, которых свет считает особенно мудрыми, выражали смиренное и вместе горькое сознание в невозможности овладеть полнотой мудрости. Один из самых сильных умов древности, достигши, по-видимому, верха доступного человеку знания, сознавался в своём неудовлетворённом стремлении к знанию и слишком сильно выражал по этому случаю своё бессилие, говоря так: «я знаю то, что ничего не знаю». Вот до какого результата, до какого печального конца дошёл великий ум, всю жизнь посвятивший исканию мудрости. В новое время такое же сознание в тщете усилий овладеть мудростью и чрез то достигнуть счастья выразил тот поэт, о котором мы уже не раз упоминали, и который изображал героя, желавшего изведать все средства, ведущие к счастью.

«Я философию постиг (говорит герой его),

Я стал юристом, стал врачом.

Увы, с усердьем и трудом

Я всё узнал, во всё проник.

И не умней я под конец,

Чем прежде: жалкий я глупец,

Магистр и доктор я – уж вот

Тому пошёл десятый год.

И вижу всё, что не дало нам знанья.

Изныла грудь от жгучего страданья.

Да, вижу, что напрасно я собрал

Сокровища познания людского...

Ни на волос не выше я, не ниже,

И к бесконечному не ближе». ¹⁶

Вам нужны свидетельства более веские, подкреплённые авторитетом не земным, божественным? Вот Иов, ценящий мудрость выше рубинов и топазов эфиопских и ставящий ни во что пред нею чистое золото (Иов 28:17–19), всюду ищет её и не находит. Где она (спрашивает он)? Где место разума? Нет её на земле живых. Бездна говорит: не во мне она; и море говорит: не у меня (она). Откуда же исходит премудрость? И где место разума? Сокрыта она от очей всего живущего, и от птиц небесных утаена. Аваддон и смерть говорят: ушами нашими слышали мы слух о ней. Бог знает путь её, и Он (один Он) ведает место её. Ибо Он прозирает до концов земли, и видит под всем небом (Иов 28:12–14, 20–24). – Или мудрейший из царей Соломон, получивший от Бога особый, чрезвычайный дар разума... что он говорит о благе мудрости? Предал я (говорит он) сердце моё тому, чтобы исследовать и испытать мудростью всё, что делается под небом: это тяжёлое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нём... Говорил я с сердцем моим так: вот я возвеличился и приобрёл мудрости больше всех, которые были прежде меня над Иерусалимом, и сердце моё видело много мудрости и знания. И предал я сердце моё тому, чтобы познать мудрость... и узнал, что и это томление духа; потому что во многой мудрости много печали, и кто умножает знания, умножает скорбь (Еккл. 1:13, 16–18). Нашёл я, что человек не может постигнуть дел, которые делаются под солнцем. Сколько бы человек ни трудился в исследовании, он всё-таки не может постигнуть этого; и если бы какой мудрец сказал, что он уразумевает это, – напрасно, не возможет обрести (Еккл. 8: 17).

Приложивый разум приложит болезнь или умножает скорбь, говорит Екклесиаст. Не одно то в мудрости составляет недостаток счастья, что человек, стремящийся к увеличению знаний, никогда не найдёт себе полного удовлетворения. Есть другого рода скорбь от увеличения мудрости. Человеку, достигшему в сравнении с другими большей степени познаний, с высоты его кругозора видны все неустройства жизни, все тягости, удручающие нашу душу, все болезни, какими страдает человечество. И если он близко принимает к сердцу всё то, что ведёт к гибели или приближает к пропасти ладью нашей жизни (а какой живой человек не примет этого к сердцу?), – это создаёт для него немало беспокойств и страданий. Екклесиаст выражает горькое чувство, какое вызывается в нём его мудростью, именно потому, что ему вполне ясна та суета, за которой напрасно гоняются люди, видна ничтожность тех благ, в каких люди полагают своё счастье. Сильное слово его является отражением той грусти, какую вызывает в мудром созерцание той суеты, той безнадёжной суетливости, какою наполнена жизнь смертных.

Не найдём ли мы счастья земного под кровом тихого семейного дома? О семейном счастье так много говорят, и так много мечтают, и так усиленно ищут его. И мы знаем, что семейный союз благословен Богом и устроен в раю для нашего счастья, когда Бог сказал по сотворении Адама: не добро быть человеку единому (Быт. 2:18), создал и привёл к нему помощницу, подобную ему, для того, чтобы она вместе с ним разделяла радости жизни. В сердца наши премудрый Творец вложил любовь, которая скрепляет союз семейный, и в церкви благодатью Божией освящается и утверждается эта сила семейного союза. Доброе семейство поэтому представлять должно из себя благонадёжный приют для водворения счастья, бегущего от нас. Но смотрим мы на эти приюты счастья, на эти ограждённые и возделанные поля, на которые призывалась роса благодати Божией, – и видим, что на них произрастают не одни благоухающие розы, но вместе с розами терния и волчцы, и весьма часто последние заглушают первые. Вместе с радостями здесь неразлучны и печали, и нельзя взвесить, чего больше, – печалей или радостей. Возьмём во внимание доброе благоустроенное семейство, благословенное Богом. Тихо протекают дни его. Но смотрите, сколько забот и беспокойств лежит на сердце главы семейства. Человек берёт и несёт себе и другим чашу радостей; но вдруг выпадает из рук эта чаша, и вместо неё предлагается чаша горестей. Посмотрел внимательно святой отец на эти приюты радостей земных, и увидел, что сюда непрошеные вторгаются скорби нашей многобедственной жизни. Приятно супружество; но вместе с ним налагается на рамена тяжёлое иго забот и беспокойств, – «налагаются узы, тягчайшие всех, какие налагает на людей вещество, как начало трудов». ¹⁷ Сколько дум, тяжёлых, удручающих дум вносит в душу желание благоустроения семейного дома, – и эти думы не дело минуты, а неразлучные спутницы дней и годов от молодости и до скорбного заката жизни. Безчадие в нём? Безчадие – болезнь (говорит св. Григорий Богослов): безчадие – лишение благословения Божия и тех утешений, какие люди могут находить в семействе. Там дети? «Дети – тревожная скорбь; здесь заботы о добрых детях, печаль о худых».¹⁸ И эти думы и заботы – удел не одних людей, в поте лица добывающих насущный кусок хлеба, но и тех, у кого мы видим внешнее довольство и значительное обилие материальных средств. Мы любуемся на благосостояние того или другого семейства, – вдруг подкрадывается болезнь, а там и смерть того или другого члена семьи, а, может быть, главы и кормильца её, – всё расстраивается, и горькие слёзы, неиссушаемые временем, – там, где, казалось, счастье свило гнездо себе. И это в благословенных семействах. Но при нынешнем нравственном расслаблении не часты эти благословенные семейства. Враг человеческого счастья силится всюду пускать своё ядовитое жало, и вот там, где по устроению Божию должны господствовать мир и любовь, – эти главные условия семейного благополучия, как часто мы видим ссоры, брань, горькие препирательства, неверность друг другу, проявления несдержанной страсти, разрушающие крепость семейного союза и кончающиеся полным распадением семейного дома, после чего люди, вступившие в союз любви на веки, с ненавистью относятся друг к другу, и хуже чужих враждуют друг против друга.

Но довольно. «Из смертных (говорит св. Григорий Богослов) никто ещё не хвалился тем, что он, не испытав тяжёлых бедствий, переселился отселе... Не видал я ни одного блага, которое бы совершенно было изъято от скорби, с тех пор, как пагубное вкушение и зависть противника заклеймили меня горькою опалой».¹⁹

Итак, изведали мы разные пути жизни, искали счастья там, где люди думают найти его, и не нашли его там. Но мы сказали, что и здесь, при всех невзгодах на земле, возможна и доступна для нас доля счастья. Где же оно, – это доступное для нас счастье? И какой путь ведёт к нему?

Ищите счастье в своей душе, или, лучше, созидайте счастье в себе самих. А путь к нему указан в Евангелии, и состоит он в исполнении заповедей закона Божия, направляющего ко благу стопы наши, и в преданности воле Божией. Чем выше мы поднимаемся по степеням нравственного совершенства, тем ближе становимся к искомому нами счастью.

Есть латинская пословица: Quisque suae fortunae Faber est, т. е. всякий сам хозяин своей судьбы. Счастье зависит не от внешних вещей, которые мы можем приобрести и потерять, а от нашего внутреннего состояния и расположения. Так воспитывайте свою душу, чтобы в ней утвердился незыблемый залог счастья. Приобретите такую силу духа, чтобы вы могли господствовать над всем, что течёт около и мимо вас. Приобретите такую силу, которая могла бы оградить вас от так называемых ударов судьбы и ограничить их власть над вами. В жизни счастливые и несчастные обстоятельства являются делом случая; а внутренний мир правильно воспитанной и поставленной души не зависит от случая; он является неотъемлемым достоянием души, укрепившей свою внутреннюю силу и тем ставящей себя в независимое или господствующее положение по отношению к внешним случайностям. Душа, утвердившаяся в добре и преданная воле Божией, представляет из себя твердыню, которую не могут сокрушить внешние напасти. Пусть бушуют ветры кругом её; пусть проносятся вихри и бури: она стоит непоколебимо. Храмину на камени созидает человек, исполняющий закон Христов, говорит Господь в Евангелии. И сниде дождь, и придоша реки, и возвеяша ветри, и нападоша на храмину ту: и не падеся, основана бо бе на камени (Мф. 7:24–25).

Екклесиаст, который всё испытал, исследовал все пути человеческие и мудрым словом взвесил и оценил все блага, за которыми гоняется человек от утра до вечера, от колыбели до гроба, нашёл, всё и везде суета сует и всяческая суета (Еккл. 12:8). Где же выход из этой суеты? Вот главное и коренное правило, которое Екклесиаст советует напечатлеть на сердцах человеческих: бойся Бога и заповеди его соблюдай; потому что в этом всё для человека (Еккл. 12:13). Только при этом возвысится человек над суетой, крутящей его, и среди бурного житейского моря обретёт надёжную пристань, в которой будет чувствовать себя спокойным, какие бы волны ни разражались вокруг него. Когда другие, преданные суете, приходят в отчаяние при виде яростных волн, – душа человека, боящегося Бога и на него возлагающего всё упование своё, пребывает спокойна и непоколебима. К Богу нужно обращаться всеми помыслами своими, в Нём полагать надежду нашего спасения, – и тогда никто не отнимет от нас внутреннего мира, – первого и главного условия нашего счастья.

Кого Писание называет блаженными или, иначе говоря, счастливыми? Людей, преданных Богу, исполняющих заповеди Его. Блаженны (говорит Псалмопевец) непорочные в пути, ходящие в законе Господнем. Блаженны хранящие откровения Его, всем сердцем ищущие Его (Псал. 118:1–2). Блажени вси, надеющиеся на Него (Псал. 2:12). Блажен муж, бойся Господа (Псал. 111:1). Блажен, ему же не зазре душа его (Сир. 14:2). Почему блаженны или счастливы таковые? Потому что они всей душой обращены к Богу, источнику всякого блага и счастья, нашему всесильному Заступнику, а это обращение снабжает их такой силой, которая помогает им побороть все превратности судьбы. Они смотрят туда, откуда исходит свет, и тьма, нас облегающая, то есть несчастья, с нами приключающиеся, не омрачают их взора. Они твёрдо веруют, что у них есть Покровитель, сильный защитить и избавить их от болезни смертной и от всех козней адовых, и эта вера хранит в них непоколебимое благодушие. Вместе с Давидом они чувствуют и исповедуют: Господь свет мой и Спаситель мой: кого мне бояться? Господь защититель живота моего: кого или чего страшиться? Если ополчится на меня полк, не убоится сердце моё (Псал. 26:1, 3).

Господь Иисус Христос, указывая нам пути, ведущие к обладанию благами, нам доступными и нами искомыми, сказал некогда: ищите прежде царствия Божия и правды его (Мф. 6:33), и тогда всё, в чём нуждаемся мы, и от чего зависит наше довольство и счастье, будет дано нам. А царствие Божие весьма близко от нас. Оно, по изъяснению Апостола, не брашно и питие, но правда и мир и радость о Духе Святом (Рим. 14:17). Оно, – это царствие внутри нас, то есть, может быть нашим внутренним приобретением, если только мы приложим усилия к тому, – и тогда мы застрахованы от ударов судьбы, и тогда мы обладаем спокойствием, которого никто не отнимет от нас, и тогда мы будем в обладании счастьем, доступным человеку в земной юдоли.

«Никто не сможет сделать нас несчастными (говорит св. Иоанн Златоуст), если мы сами не сделаем себя такими; равно как никто не сможет сделать нас и блаженными, если не сделаем себя таковыми мы сами, по благодати Божией». ²⁰

Может быть, вы с недоумением выслушали такое суждение святого отца, при том выраженное с такой решительностью? Но он повторял его не раз и не два в своих чудных беседах, и мысль о том, что от нас самих зависит быть счастливыми или несчастными, была, можно сказать, его любимой мыслью. Вы не поскучаете, если из его многократных разъяснений этого положения мы приведём нечто для разъяснения всяких недоумений, какие может вызвать его, на поверхностный взгляд, необычное суждение, как будто противоречащее действительности.

«Всегда счастлив (говорит он) тот, кто имеет чистую совесть, а чья совесть обременена грехами, всегда несчастлив, что бы ни делал».²¹ Только у человека, воспитанного и настроенного по христиански, может быть полное благодушие, при котором ничто не может в конец расстроить и опечалить его. От такого человека, как от каменной и твёрдой скалы, отлетают все внешние удары, ни мало не колебля его. Это и имел ввиду Апостол, когда убеждал верных: радуйтесь всегда о Господе: и паки реку: радуйтеся (Фил. 4:4). Всё мирское, о чём радуемся, превратно, непостоянно, изменчиво, и не только этот имеет в себе недостаток, но и то ещё, что, и будучи продолжительно, не доставляет нам такой радости, которая бы прогоняла и затмевала печаль, причиняемую нам другими предметами. А преданность Богу тверда и неподвижна, и столько источает радости, что мы бываем совершенно нечувствительны к другим бедствиям. Боящийся Бога и надеющийся на Него приобрёл себе самый корень радости и владеет вполне источником благодушия. И как малая искра, упавшая в безбрежное море, легко исчезает, так, чтобы ни случилось с боящимся Бога, всё упадает в великое море благодушия, угасает и исчезает... Представим человека, который имеет чистую совесть, стремится к будущему и пребывает в благих надеждах. Что может, скажи мне, повергнуть его в печаль? Не всего ли невыносимее представляется смерть? Но ожидание её не только не печалит, а ещё весьма радует его: он знает, что наступление смерти есть избавление от трудов и приведение к венцам и наградам, назначенным для подвизавшихся в благочестии и добродетели. А безвременная кончина детей? Но и это он переносит мужественно и говорит словами Иова: Господь даде, Господь отъять: яко Господеви изволися, тако и бысть: буди имя Господне благословенно во веки (Иов 1:21). Если же смерть и потеря детей не могут опечалить его, тем более ущерб в имуществе, поношения, обвинения, клеветы и болезни телесные не могут поразить столь великой и доблестной души. Так и апостолы подвергались побоям, но не скорбели. Велико уже и это; но гораздо важнее то, что они не только не скорбели, но и самые бичи делали поводом к ещё большей радости и возвратились от лица собора, радующеся, яко за имя Христа удостоились принять безчестие (Деян. 5:41). Оскорбил кто и обругал такого человека? Но он научен Христом радоваться среди поношений: радуйтеся, говорит Христос, и веселитеся, егда рекут всяк зол глагол на вы лжуще Мене ради, яко мзда ваша многа на небесех (Мф. 5:11–12)... Если же ни смерть, ни потеря имущества, ни болезнь телесная, ни безчестие, ни поругание, ни иное что подобное не может его опечалить, напротив, ещё и радует, – то какая будет у него ещё причина печали?²²

Думается нам, что многим из вас такая точка зрения на дело кажется слишком возвышенной, а пожалуй искусственной, или, говоря проще, натянутой. Наше естественное плотяное чувство, с его болезненными ощущениями, нудит нас иначе смотреть на обыкновенное течение нашей жизни, с её превратностями, волнениями и частыми злоключениями. Как не скорбеть, а тем более радоваться нам, когда поражает нас острое жало боли, нами ощущаемой? Но наше плотяное чувство, какому мы поддаёмся обыкновенно, слишком сужает наш кругозор, склоняя долу наш умственный взор, и делает нас рабами внешних обстоятельств. Руководясь им, мы не можем выбраться из той крутящейся пучины, какую представляет сплетение событий нашей жизни. А мы, наделённые даром свободы, должны не подчиняться внешним впечатлениям, а господствовать над ними. И нашему уму даны крылья, возносящие его над землёю, – прирождено стремление вверх, увлекаемый которым он должен смотреть на вещи не так, как они представляются с низменной точки зрения, а какими они являются, если на них смотреть с небесной высоты. Священное писание и его богомудрые толкователи освобождают нас от порабощения внешними обстоятельствами, ведут нас к свободе духа, возвышающей нас над ощущениями низменного плотяного чувства, и, вместе с тем, дают свет нашему уму, показывая истинное значение тех вещей, которых страшится наше сердце. Другой точки зрения на наше земное счастье и его источник нельзя найти и указать, если мы хотим рассеять туман, облегающий наши искания счастья.

Не одни церковные писатели так смотрели на дело. Проблески такого воззрения на счастье наше мы находим и у людей, водящихся естественным разумом, когда они, не довольствуясь поверхностным взглядом на вещи, стараются поглубже вдуматься в загадку нашего бытия и в оценку наших стремлений. Мы приводили уже, и не раз, суждение величайшего от философов, – Платона. Много думал он о том, что может сделать человека счастливым, и в конце концов пришёл к такому заключению, что «счастье неразлучно с добром, и добро есть первое и главное благо человека. Без стяжания добра всякое другое стяжание ничего не значит. Овладевший добром овладел и счастьем, и носит внутреннее довольство в самом себе. А высочайшее добро осуществляется в Боге, и потому в единении с Богом и подчинении Его воле нужно искать человеку счастья».

Но вы не желали бы довольствоваться тем счастьем, какое мы можем созидать в душе своей, следуя путём добродетели и подчиняясь воле Божией. Вам мало того счастья, какого мы можем достигать, когда воспитаем в себе нравственную силу, способную противостоять всем превратностям судьбы, и когда откроем доступ в сердца наши утешениям благодати Духа, водворяющего в нас мир и спокойствие. Вы желали бы большего, полного счастья, – желали бы постоянных наслаждений, ласкающих наше плотское чувство. Что же делать? Мы утеряли блаженство, нам дарованное, чрез грех, внесший отраву во всё существо наше. Греховный яд гнездится в мертвенном теле нашем, и мы не можем совершенно освободиться от вредоносного действия его, вносящего в нашу жизнь семя зла, несовместимого с совершенным счастьем. Наше теперешнее состояние таково, что Евангелие, – это непреложное слово истины, – говорит нам не о счастье, но о спасении, спасении от погибели и возвращении потерянного блаженства. Это спасение – дело будущего, и в будущей безсмертной жизни нам даровано будет такое блаженство, которого в настоящем своём состоянии мы и представить не можем. Не уявися, что будем (1Ин. 3:2), говорит Апостол. Ихже око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша, яже уготова Бог любящим Его (1Кор. 2:9), утешает нас другой Апостол. «Как же мы узнали это, Павел (спрашивает св. Иоанн Златоуст). ²³ Кто открыл, кто объяснил всё это, что было невидимо и неслышано, и не входило в сердце человека? Скажи и покажи, кто сообщил такое знание? Нам, говорит, Бог открыл есть Духом Своим, Дух бо вся испытует, и глубины Божия (1Кор. 2:10–11).

Вот где наше счастье! Вот куда должны быть устремлены наши помыслы и желания. В предвкушении этого будущего блаженства чувствовали неизъяснимое удовольствие святые праведники. Их не возмущали и не поражали временные скорби и страдания. Они легко переносили все здешние злоключения: потому что их мысль была со Христом в Боге. Они, по слову Апостола, желали разрешиться, то есть, отойти из этого мира, полного печалей, и войти в царство славы, где одесную Бога Отца возседит Христос – наш Спаситель, уготовивший светлые обители своим верным последователям. Даже путь кровей, каков путь мучеников, не был страшен для них, и они вступали на него с бодрым духом, полные блаженного упования, презирая кратковременные страдания. Там блаженство вечное, несокрушимое, с которым не может идти ни в какое сравнение нынешнее шаткое, колеблющееся счастье. Наше земное счастье, за которым мы гоняемся (если только его можно назвать счастьем), – счастье летучее, скоропреходящее. Ныне ты счастлив, доволен; но завтра незаметно подкрадывается к тебе беда, когда ты не успел ещё вполне овладеть своим счастьем. В нынешних счастливых обстоятельствах мы не испытываем полного довольства и покоя. Всегда на дне души чувствуется некоторая неудовлетворённость своим положением, нудящая нас искать нового и большего блага. Точно дерево, которого корень повреждён и заражён гнилью, – жизнь наша на земле: эта гниль, подтачивающая корень нашей душевной жизни, даёт нам чувствовать себя, в каких бы благоприятных обстоятельствах мы ни находились. А там не будет ни тени смущения, и всё горькое, всё гнилое, от чего мы ныне не можем освободиться, исчезнет, и новое светлое небо, новая прекрасная земля будет нашим жилищем, где мир и правда будет с нами.

«Для людей (говорит св. Григорий Богослов) одно только благо, и благо прочное, это небесные надежды. Ими дышу я несколько, а к прочим благам чувствую отвращение. И я готов предоставить существам однодневным всё то, что влачится по земле... Другим уступаю приятности жизни; а сам охотно их избегну. Время, пока я дышу, есть быстрый поток бегущей реки, в которой непрестанно одно уходит, а другое приходит, и ничего нет постоянного... Много путей многобедственной жизни, и на каждом встречаются свои скорби; нет добра (здесь) для людей, к которому бы не примешивалось зло. Одно только прекрасно и прочно для человека: взяв крест переселяться отсель. Прекрасно жить жизнью, чуждой жизни, и променяв один мир на другой, терпеливо переносить все грести». ²⁴

Итак, надеждой на будущие блага нам нужно питать и услаждать свои души, и здесь полагать залог своего счастья. Будем жить сладким упованием. Это упование не ложно и не посрамит (Рим. 5: 5); потому что верен Обещавший нам, и этот обещавший есть Господь, всесильный и милосердный Владыка неба и земли, пришедший к нам во плоти и проливший кровь свою за наше искупление от всякого зла. Он обещал тем, которые последуют за ним, сокровище на небеси (Мф. 19:21), и всякий, кто ради Его и по его заповеди, примет подвиг на земле, сторицею приимет и живот вечный наследит (Мф. 19:29).

Но трудно нам (скажете вы) утешать себя небесными благами, когда они не видны нам и отдалены от нас. Они не могут доставить нам, по своей отдалённости, такого удовлетворения, какое доставляют блага здешние, настоящие, явные нам и ощущаемые нами. Такое возражение слышал и Златоуст. Что же он отвечал на такое возражение? «Хотя они (небесные блага) и не видны (говорит он), однако явственнее видимых. Что я говорю: явственнее? Их ты можешь видеть лучше, нежели эти (земные): потому что эти проходят, а те всегда пребывают. Апостол говорит: мы в безмерном преизбытке предощущаем вечную славу, когда смотрим не на видимое, но на невидимое; потому что видимое временно, а невидимое вечно (2Кор. 4:17–18). Если же ты скажешь: как могу я взирать на невидимое и не взирать на видимое? – то я постараюсь привести тебя к вере в это посредством дел житейских. И тленными вещами, находящимися в мире, не скоро стал бы заниматься кто нибудь, если бы прежде видимого не взирал на невидимое. Например, торговец переносит много бурь, волнений, кораблекрушений и разных затруднений, но становится богатым после бурь, когда сложит товары и долго будет производить торговлю. Таким образом, бури прежде, а товары после; моря и волны уже являются ему, когда он выходит из пристани, а прибыли ещё не видно, – она ещё пока в надежде. И однако, если бы он наперёд не видел той не явной и не присущей, находящейся не в руках, а только в надежде прибыли, то не дотронулся бы до этого присущего видимого. Так и земледелец запрягает волов, влачит плуг, проводит глубокую борозду, бросает семена, тратит всё, что имеет, переносит и мороз и иней, и дожди и много других неприятностей, а после того труда ожидает увидеть богатую жатву, и полное хлеба гумно. Видишь ли, как и здесь наперёд труд, а потом награда, и при том награда неизвестна, а труд известен и очевиден; та ещё в надежде, а этот в опыте... И так не безрассудно ли в делах житейских прежде явного смотреть на неявное, прежде наград переносить труды, прежде терпеть все неудобства, а потом ожидать от того пользы, и побуждаясь надеждою на невидимое, приниматься за видимое, а в делах Божиих колебаться и недоумевать, требовать воздаяний прежде трудов, являться малодушнее и земледельцев и мореплавателей?». ²⁵

Итак, не будем полагать своего счастья в земных радостях, не будем гоняться за мимолётными удовольствиями, которые бегут от нас в то самое время, когда мы хотим овладевать ими. Они лишь только явятся, как и улетают; лишь только придут, как и убегают; смены их быстры; обладание ими не верно. А будем стремиться к обладанию блаженством нескончаемым, обетованным нам Господом, так много сделавшим для нас, чтобы ввести нас в обладание этим блаженством. Там, единственно там наше полное и истинное счастье. А всё прочее – бегущая тень, ничего за собой не оставляющая.

Вы ждёте конца слова, полагаю, наскучившего вам и утомившего ваше внимание. Пусть наше слабое слово заключит и покроет собою сильное слово вселенского учителя (св. Иоанна Златоуста). Ни чем лучше мы не можем заключить свою беседу с вами, как его могучим голосом, несущимся к нам из дали времён, и доныне слышным и внушительным для внимательных душ. «Горько оплакивая покрывающую души людей густую мглу (говорит св. Иоанн Златоуст), я желал бы найти какое-нибудь возвышенное место, с которого мне можно было бы видеть весь род человеческий, – желал бы иметь и голос, который оглашал бы все пределы и слышен был для всех, живущих на земле, чтобы стать и взывать и провозглашать слова Давида: сынове человечестии, доколе тяжкосердии, всякую любите суету и ищете лжи (Псал. 4:3), предпочитая небесному земное, вечному временное, безсмертному тленное?». ²⁶