Часть вторая (нравоучительная). Нравственные понятия христианства в связи с догматами
ПРЕДИСЛОВИЕ ко второй части

Значение догматов православной веры о Божием Триединстве и Богосыновстве для правильного понимания существа добродетели. – Совладение содержания добродетели с истинно христианской любовию. – Единосущественность естественно-благодатной христианской любви, лежащей в основании добродетели. – Чистота, смирение и милосердие как три родовых обнаружения любви в добродетели. – Многокачественность единосущной любви христианина. – Образчики святоотеческого построения лествицы видов добродетели из начала любви. – Соотношение частных видов добродетельности с любовию по линии чистоты, смирения и милосердия. – Выводы из учения о Триединстве Божественной любви как содержания христианской добродетели. – Ошибочность представлений о возможности «нравственно безразличного» в жизненных проявлениях христианской свободы. – Существо нравственности и нравственного для христианина в самоотверженной любви к Богу и ближним. – Развитие христианской любви в целом с помощью усовершения преимущественно в одном или нескольких видах добродетельности. – Преподобие любви у спасающихся в Церкви и его ступени. – Переход к учению о грехе.

Всякое положение христианской нравственности опирается на тот или иной догмат веры как на свою предпосылку. Первое нравственное положение, или понятие, с которым приходится столкнуться при углублении в область христианского нравоучения, есть добродетель.

Определяя догматическую основу этого понятия, следует сказать, что первообраз человеческой, равно и ангельской, добродетели есть Бог Троица. По словам церковных песнопений, «простая и нераздельная Троица» в тождестве хотения действует любовию. В Лице воплотившегося Сына Божия любовь Богочеловечна, то есть обнаруживается как сочетание человеческой природной силы с Божественным незримым светом.

Применительно к учению о любви в Триедином Боге и во Втором Лице Божества, воплотившемся Сыне Божием, человеческая добродетель должна обладать тремя признаками: а) единосущественностью, б) триединством проявлений и в) двусоставностью, или естественно-благодатностью.

Наконец, если для христианина, живо и ощутительно соединенного всегда с Богом, понятие добра становится в Боге вполне олицетворенным, а Бог есть любовь, то и человеческая добродетель может быть по содержанию только любовию.

Полученные нами нравственные выводы из учения о Боге Троице касательно добродетели легко проверить сопоставлением их с церковно-библейскими, святоотеческими воззрениями на добродетель.

В целях такой проверки шаг за шагом рассмотрим каждый из отмеченных выводов, придерживаясь следующей последовательности: предварительно скажем, что (I) добродетель есть любовь (II) двусоставная, а отсюда перейдем к опознанию в добродетели (III) триединства любви и (IV) единосущной многокачественности.

Что добродетель есть добрая деятельность или, что то же, возлюбление Бога и ближних от всей души, на это определенно указал Господь Спаситель в Своем ответе законнику на вопрос его: "что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?» (Лк.10:25).

Святые отцы, учители и пастыри Церкви, развивая своими суждениями Господню мысль о добродетели как о выражении любви, говорят:

«В виде и образе любви возглавляется и исполняется вся добродетель... Как некоторый венец, (любовь) возлежит на всех добродетелях». Она «корень всякого добра», «по достоинству – первая из всех добродетелей», а по порядку их рождения – «конец добродетелей». Больше того, «нет ни одного вида добродетели, сочетавающей человека с Богом, которая не была бы связана с любовию и от нее не исходила, ею объемлемая и охраняемая».

«Божественная любовь есть начало и источник добродетелей. (Или) она есть добродетель, объемляющая все добродетели». «Сущность человеческой добродетели состоит в том, чтобы сообщаться с Богом волею... Те, кои, преуспевая в добродетели, не ради нее самой любят ее, но... по любви к наградам... те, слишком мало ненавидя сущность греха, не совсем удаляются от него расположением воли». Любовь – «предел доброт... У любви много имен, и дел много, и признаков обилие, и свойств премногое множество. Но существо ее одно и для всех совершенно непостижимо».

«Любовь – душа всех добродетелей» и основа всем им. Где нет души всех добродетелей – любви, там вражда против Бога, «ибо пред высочайшим Благом нет места равнодушию». И «бесстрастия... никакая добродетель не может доставить душе, кроме единой любви» – главы́ добродетелей. Говоря кратко, лишь «там познание добродетели, где любовь и согласие».

Из сводки общепринятых в Церкви изречений о добродетели, сделанной нами, следует, что простая и единая, как Божество, душа человеческой добродетельности есть любовь. В любви находят свое существенное выражение все добрые расположения и добрые дела всякого человека. Противное любви оскорбляет и христианскую добродетель. Потому добродетель с полным правом можно назвать обнаружением и видимостью любви, как и апостол говорит: «Не любим словом и языком, но делом и истиною" (ср. 1Ин.3:18). Любовь – содержание добрых дел, двигатель к их совершению и, сравнительно с деятельными своими воплощениями, бесконечно разностороннее и богаче их. Принимая во внимание отношение добродетели к любви, при последующем выяснении сущности и явлений добродетели в жизни мы вправе прямо говорить о содержании любви, не называя ее добродетелью. Первоначально коснемся вопроса о двойственности добродетели.

Признаком добродетели, или любви, как отмечено выше, является ее двусоставность, то есть объединение в ней природной способности любить с благодатию любви.

«Добро» и «детель», или богоосияние и восприятие его путем добрых дел, в личности человека сочетаются при подвиге воли. Они – два момента, взаимно привходящих в добродетельное настроение.

Благодатные осияния окрыляют движение человеческой свободы к делам любви. Указание на это можно найти хотя бы в следующих библейских изречениях: «Когда творишь милостыню, то пусть левая твоя рука не знает, что делает правая. И Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно" (ср. Мф.6:3, 4). «Господь да исполнит и преисполнит вас любовию друг ко другу и ко всем» (ср. 1Сол.3:12).

Более ясное развитие евангельского и апостольского учения о привхождении в природную любовь человека богоосияния было уже дано в первой части нашего исследования, когда говорилось о единстве Бога по существу и о сочетании человеческой воли с благодатию. Теперь достаточно лишь сказать словами святых отцов, что «в душе есть любовь естественная и есть от Святого Духа. Та, если захотим, приходит в соразмерное движение и от нашей воли... А эта так пламенит душу любовию к Богу, что все части души прилепляются к неизреченной сладости Божественного возлюбления».

Двусоставность человеческой любви нисколько не нарушает ее простоты и органического единства в душевном настроении. Напротив, благодать Божия, изливаясь на человека, творит в нем простую настроенность этого рода.

Единая в себе, добродетель, или любовь наша, троична по своим родовым проявлениям. И в этом отношении она определяется самым главным догматом христианства о Триедином Боге. Как Бог мировые действия Своей любви направляет к воспитанию в людях качеств чистоты, смирения и милосердия, так и каждому человеку свойственно являть богоподобие своей любви чистотой, смирением и милосердием. Названные признаки любви буквально противоположны трем родовым проявлениям самолюбия: «похоти плоти» – чистота, «похоти очей» – милосердие «и гордости житейской» – смирение (ср. 1Ин.2:16). О них упоминает и апостол Павел в словах: «Более всего облекитесь в любовь, которая есть совокупность совершенства. Облекитесь в милосердие, благость, смиренномудрие, кротость и долготерпение» (ср. Кол.3:14, 12).

Церковно-богослужебные книги отмечают троичность содержания любви, например, в таких выражениях:

«Сочетавшись любовию, вы, святые, пожили боголюбно, сохранивши смирение, пощение и подавая милостыню». Чтобы приступить к Богу, предмету «истинного желания, ты поистине явился воздержником (то есть искателем чистоты), смиренномудрым, долготерпеливым и милостивым». «Приидите, все верующие, будем воспевать преблаженного Феодора – правило воздержания, сокровище чистоты, обильную реку смирения, утешение нищих, поистине искреннего исполнителя (закона) Христовой любви». «Славная! Ты приобрела воздержание, смирение сердца, бодрствование с милостынею и совершенную любовь».

В целом смирение, милосердие и чистота выражают собою свойства любви самоотверженной и всецелой. Смирение являет жажду прилепиться к предмету любви с забвением о себе, милосердие сливается с ним, а чистота – знак полноты слияния. Смиряясь, мы настраиваемся на самоотвержение ради блага других, милосердием тепло им состраждем и, храня чистоту, способны безраздельно любить Бога и угодное Ему. Смирение, милостивость и чистота, вместе взятые, послушно воспроизводят и отражают в соответствующих делах волю любимого. Еще более проясняется наличие в любви трех свойств, если мы рассмотрим содержание каждого из них отдельно.

а) Чистота любви – то же, что бесстрастие или очищенность от самолюбия. Чистый душою беспрепятственно соединяется с Богом путем восприятия в себя благодати Божией. Он парит выше земных пристрастий и всегда насыщен сердечной добротой. В душевной и телесной чистоте человека отпечатлевается своего рода ангелоподобие. Он любит Божественное цельно – со всей нетронутой свежестью и теплотой – и способен всего себя предавать Богу и ближним до положения за них своей души.

К христианской борьбе за расцвет личной чистоты побуждает людей обычно стремление благодатно соединиться с Богом навеки.

«Блаженны чистые сердцем, учит Господь, ибо они Бога узрят» (Мф.5:8). От зрения Бога они приходят в настроение любви, что прекрасно изображает преподобный Ефрем Сирин, говоря: «О чистота, родоначальница любви!.. Ты отвращаешь от лукавства и прилепляешь к добру». Церковно-богослужебные песнопения и молитвы, развивая ту же мысль, часто свидетельствуют, как чистая любовь к одному Богу разжигает и уязвляет многих теплейшими чувствами. «Обручившие себе чистоту в качестве сожительницы», по словам того же церковного богослужения, «деятельно живут в Божественной любви», нелицемерны в ней, «объяты Божественным усердием» и ревностно обращены к Богу. С любовию у них органическая «срастворенность». Они дышат возжеланием края ее по горячей привязанности к ней, пламенеют ею и кипят.

Очевидно, христианская чистота есть фон, храм и совершенство истинной любви. «Любовь – единственная подпора нравственной чистоты... Хочешь быть чистым – взыщи и вымоли себе любовь совершенную». «Предел чистоты – чувство, непрестанно прилепленное к Богу».

б) Смирение – второе слагаемое любвеобильного настроения. Ему присуще радостное послушание воле любимых, искание Бога и Его благодати и отказ отличных пожеланий ради пользы других. Глубокое смирение, вмещая обилие благодати Божией, вместе глубоко и любовию к Богу. Любовь беспрепятственно пускает корни в глубине смирения принимающего в закон своей жизни Божию волю и благодатную волю ближних. Лица со смиренным устроением духа жаждут всецело прилепиться ко всебогатому Божеству. Они в мнении своем о себе, так сказать, самоопустошены и открывают тем безграничный простор действию в себе богоосияния. Оставление своеволия и самонадеянности движет их повергать свою пустоту в лоно спасающей милости Божией. Чрез это вся их жизнь превращается в единое устремление к Богу и боголюбию. Отсюда тождество любви со смирением бесспорно.

По апостолу, «любовь не превозносится, не гордится» (ср. 1Кор.13:4). И в самом деле, «кто богат любовию, как не смиренный?». Его «смиренномудрие востекает к любви и блюдет ее, а любовь содержит смиренномудрие и утверждает». «Смиренномудрие – входная дверь любви ко Христу Богу». «Никто не может искренне любить иначе, как если он не имеет себя самого осудителем себя». «Видел я некоего, – рассказывает блаженный Диадох, епископ Фотики. – Он все печалился и плакал, что не любит Бога, как бы желал, тогда как так любил Его, что непрестанно носил в душе своей пламенное желание, чтобы один Бог славился в нем. Сам же он был как ничто. Таковой в великом возжелании смирения не понимает своего достоинства, но сильным некиим расположением к любви Божией окрадывает память о своем достоинстве». Подобно этому боголюбцу, и всякий «боящийся Господа по напоминаниям смиренномудрия восходит к любви». «Смирение есть отречение от своей воли для того, чтоб не отделиться от возлюбленного Господа своего». По мере «познания своих мер и немощи человеческого естества (у смиренного) увеличивается любовь к Богу и ближним... Ничто так не окрыляет души к возжеланию Бога и любви к Нему, как смиренномудрие».

Выходит в итоге, что «любовь Божию приобрести, кроме смирения и смиренномудрия, невозможно», так как «любовь от смирения. То – корень, а это – произрастение». Говоря яснее, любовь истинная бывает от сознания своей греховности. Смиренный, видя вокруг себя все доброе, себя почитая хуже всех, проникается к другим святой любовию. «Он, как получивший от Бога помощь в своих немощах и сознавая, сколько болезненно быть мучимым страстями, исполняется милосердия к каждому обладаемому от страстей, помогает ему словом, и молится с ним Господу о помощи, и всем существом своим милует такового». «Любовь не может быть без смирения. Сама высшая Любовь облеклась во смирение нашей плоти». Далее, «кто больше имел любви к Богу, как не святые? Но все они вменяли себя в ничто». «Знак любви – покрыться смиренномудрием». «Если «любовь, по слову апостола, долготерпит, не завидует, не превозносится, не раздражается» (ср. 1Кор.13:4–5), то это потому, что ее поддерживает смирение». «Истинно смиренный... от всего сердца любит Господа и Бога, всегда будучи »нищ духом" (Мф.5:3)» и «живет, движется и действует все в Боге». Смирение объединяет любовию и людей. Его покорность другим – черта чисто детская, открывающая, в свою очередь, простор нелицемерному братолюбию.

в) Восполняет смирение третье свойство христианской любви – милосердие. Связь милосердия с любовию самоочевидна, и много говорить о ней излишне. Достаточно в подтверждение ее сослаться прежде всего на слова апостола Павла, учившего, что «любовь милосердствует» (ср. 1Кор.13:4). У любви истинной – неистребимая потребность сострадать и сорадоваться другим, изливаться на любимых всеми силами доброты и неутомимо им оказывать добро всем чем можно. Милосердующий о ком-либо имеет живое общение с ним, согревает его теплотою собственных душевных чувств и свои расположения выражает деятельной благотворительностью. «Милость есть плод любви, неотлучный и всегда соединенный с нею, как теплота с огнем. И как огонь производит теплоту, так любовь – милость». «Любящий желает благодетельствовать любимому». «Стань благотворить – и восприимешь зачатки любви. Продолжай обогащаться добрыми делами – и воцарится любовь». «Любовь друг к другу понуждает непрестанно делать что-нибудь для других – и по силе, и сверх силы... и носит в сердце готовность на все дела любви». Потому милосердие есть частный вид любви. «Это любовь, перешедшая из оборонительного в наступательное положение по отношению к злу и ставшая действительною силою». Чаще же всего это «любовь к бедствующим и нуждающимся».

Сводя к единству все рассуждения наши о выражении любви чистотою, смирением и милосердием, получаем общее представление троичности любви при единстве ее существа. Любовь-троица в еди́нице и еди́ница в троице. Три ее стороны – чистота, смирение и милосердие – суть, по апостолу, «высота, глубина и широта» (ср. Еф.3:18).

Чистота, смирение и милосердие, в свою очередь, рождают множество более частных проявлений. Выходит, что любовь есть начало всех добродетелей, продолжение и завершение их. Она – корень и вершина, начало и конец всех добродетелей. Все добродетельные разновидности входят, как дробные черты, в картину единого настроения любви.

Такое совмещение изображает прежде всего Библия, говоря о любви.

«Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит» (1Кор.13:4–7). «Покажите в вере вашей добродетель, в добродетели рассудительность, в рассудительности воздержание, в воздержании терпение, в терпении благочестие, в благочестии братолюбие, в братолюбии любовь» (2Пет.1:5–7).

Согласно учению Библии, любовь многокачественна и едина существом. В ней – все звенья цепи христианских добродетелей. Разновидности добродетелей отчасти свидетельствуют о победе любви над какой-нибудь страстью, отчасти выражают ступени приближения падшего человека к Богу и людям. Любовь – это малое горчичное семя, возрастающее до размеров громаднейшего многоветвистого дерева добродетельности. Она никогда не стоит на одном и не падает, но непрестанно множится и растет, «прилагая стремление к стремлению и рвение к рвению». «Добродетель по существу одна, но видоизменяется в силах душевных, подобно тому как свет солнечный не имеет фигуры, но обыкновенно принимает фигуру отверстий, чрез которые проходит». В цепи добродетельности «одна добродетель тесно сочетавается с другою и все сгармонировываются воедино как бы соединительными кольцами – призыванием имени Иисуса Христа, миром и любовию». «Как все страсти – от самолюбия, все к себе стягивающего, так все добрые расположения – от любви и, последуя за нею, указывают лишь ее разные стороны». «С любовию тесно соединены все совершенства, и в ней сосредоточиваются все обязанности».

Чтобы нагляднее представить себе «кровное родство» такого сочетания, предварительно (1) примем во внимание несколько святоотеческих построений лествицы добродетелей из начала любви и (2) выясним органическое соотношение с любовию ряда более частных добродетелей.

1

По словам святых отцов, «безмолвие рождает подвиг, а подвиг рождает плач, плач – страх, страх – смирение, смирение-прозрение, прозрение-любовь. Любовь же делает душу здравою и бесстрастною. И тогда человек познаёт, что он недалек от Бога». «Если (кто) желает стяжать любовь Божию, то должен возыметь страх Божий. Страх же рождает плач, а плач рождает мужество. Когда все это созреет в душе, то Бог привлекает ее к Себе... Этою силою привлечения человеку сладко Божественное. Сладость любви Божественной далеко слаще сота медового». «Любовь рождается от бесстрастия, бесстрастие – от упования, упование – от терпения и великодушия. Эти последние – от воздержания во всем, воздержание – от страха Божия, страх – от веры». «Верующий Господу боится адских мук, воздерживается от страстей, терпеливо переносит скорби, имеет упование на Бога. Упование на Бога отрешает ум от всякого земного пристрастия. Отрешенный от сего ум исполняется любви к Богу». Или: «вера рождает страх Божий. Страх Божий научает соблюдению заповедей и произращает бесстрастие. А отрождение бесстрастия – любовь».

Судя по этим перечням, добродетельные состояния человека родственны одно другому и любви, как ветви дерева, сросшиеся со стволом своим. Любовь движет свою естественно-благодатную силу в трех ветвях: чистоты, смирения и милосердия. От них протягиваются более мелкие ветви расположений любви.

2

Упомянутые ветви и разветвления добродетелей на дереве любви составляют в целом дивный «союз совершенства» (ср. Кол.3:14). И какую бы разновидность добродетели мы ни назвали, она непременно выражает какую-либо сторону любви: или чистоту, или смирение, или милосердие.

Если рассматривать христианскую любовь в смысле души всех добродетельных переживаний, расположений и чувств, то все они окажутся совмещенными в своей всеобъемлющей душе. Связью же их с первоисточною душою любви служат то чистота, то смирение, то милосердие.

Например, чрез смирение от любви исходят самоосуждение, сокрушение о грехах, плач пред Богом и при взаимоотношениях с другими – простота, кротость, молчаливость и способность отзываться благодарностью на всякое внимание окружающих. Милосердие соединяет с любовию нестяжательность, сердоболие, неосуждение и долготерпение, а чистота покоит в себе окрашенные любовию мир, радость, страх Божий, ревность по Богу, благочестие и правду.

Для большего оттенения всеобъемлющего значения любви проследим связь с нею каждого из поименованных выше добродетельных состояний чрез органическое отношение к (а) чистоте, (б) смирению и (в) милосердию.

а) Лик любви ясно светится сквозь присущую людям чистоту их мира, радости, страха Божия, ревности по Богу, благочестия и правды.

Мир сердца, очищенного от страстей, и мир непорочной совести неотъемлемы от любящих Бога и ближних. На почве умиротворенности свободно расцветают человеческие тяготения к Богу и Божественному. Души, успокоенные во Христе, бывают, так сказать, растворены любовию к Богу, людям и окружающей природе. На этом основании «любовь есть матерь мира» христиан, поскольку их мир носит в себе «след сокровенного чувства блудного сына, принятого Отцом опять в полное сыновство». Умиротворение христианских душ вследствие принятия их в любовь Божию отмечает и богослужение Святой Церкви в словах молитвы ко Христу: «Христе! Содержа всех в любви, обильно ниспошли нам мир, который Ты даровал ученикам».

Единство с любовию христианской чистой радости указуется в ясных словах апостола Павла: «Любовь сорадуется истине» (ср. 1Кор.13:6). Радостное чувство истинно возлюбивших Бога и ближних переливается чрез край их сердца и движет их к дружелюбию и общительности со всеми, сближая взаимно. Сама же по себе радость «сродни любви», так как любовь Божия производит радость. «Любящему (Бога) необходимо радоваться не только о Любимом, но и о тех, о ком радуется Он». Где чистая любовь к Богу, там радость всегда обильная и непрерывно умножающаяся от приращения благодати. Там «светлое веселие», «великая радость и утешение в любви» (ср. Флм.1:7).

Страх Божий связуется с любовию побуждениями к богобоязненности. Не желая оскорблять и огорчать Всеблагого Господа своего, христианин удаляется от всего Ему неугодного, «от всякой злобы» и старается не сходить с пути «богоугождения». «Страхом (он) срастворяется с совершенною любовию к своему Создателю». В описываемом нами роде страха Божия мыслится не страх, похожий на трепет раба пред Господином, а страх сына пред крайне любимым Отцом. Рабски «боящийся несовершен в любви» (1Ин.4:18), а сыновняя боязнь Бога «к концу сама собою естественно оказывается любовию». В подлинном значении своем «страх Божий есть принадлежность праведных, в коих являет себя средняя (и высшая) мера любви». Он «пережигает душу действием обличений. При этом в душе сколько прилагается любви, столько же умаляется страх (рабский), пока придет в совершенную любовь». Лицам, «достигшим чрез добродетель до созерцания славы Божией, сопутствует... страх чистый, который и содействует им неуклонно пребывать в любви Божией, так как они боятся поскользнуться от нее». «Преложившись в возжелание Бога и сочетавшись с сердечным расположением к Божественным вещам, (страх Божий) соделывает душу... полною любви». Ввиду рождения страха Божия из боголюбия можно с полным правом сказать, что страх есть детоводитель любви.

Ревность по Богу тождественна любви ко Господу. «Ревностные по Богу всю природную силу любви сосредоточивают на богоугождении и действуют двумя силами: мудростью, светящей в уме, и любовию, согревающей сердце. Видя возлюбленные творения Божии на пути к аду, святая ревность с избытком растворена любовию (и) готова бывает разделить даже адскую участь с теми, по которым ревнует, дабы... своею опасностью исхитить их от опасности. Бог, установив между Собою и человеком союз любви, желает, чтобы любовь эта исключила всякую другую любовь, ей не подчиненную, или, что то же, Он открывает Свою ревность и ревность нам заповедует». Нарушения воли Божией заставляют ревностных по любви их к Богу негодовать и гневаться на согрешающих. В глубине их гнева таится глубокое сожаление к личностям гибнущих от нечестия и в то же время непримиримое отрицание допускаемого ими зла и беззакония.

Благочестие соединено с любовию нитями благоговения пред Богом и сыновней любви к Нему. В благочестивом настроении человек молитвенно предстоит Богу с умиленными и благодарными чувствами. Поэтому один русский святитель справедливо заметил, что «благочестие... совершает служение» Богу «на жертвеннике, где пылает огнь чистейшей любви к Богу... Сколько оно должно быть исполнено живой веры и любви, столько же должно быть и постоянно. Ибо с обязанностью – «возлюбиши Господа Бога твоего от всего сердца» (Втор.6:5) – соединена другая, равно необходимая обязанность: «да будут слова эти – слова любви – и в сердце твоем, и душе твоей» (ср. Втор.6:6)».

Чистое равенство любви к ближним с любовию к себе составляет так называемую правду, или явление должного ближним. Правда обнаруживается нашей свободой и есть справедливый любовный ответ свободы на Божие человеколюбие. Короче, правда в людях есть независимость от извращенного самолюбия и прямота расположений любви. Об этом и Писание учит словами: «Желание праведных одно добро» (ср. Притч.11:23). И еще: «Любовь не радуется неправде» (ср. 1Кор.13:6).

б) Чрез смирение разные проявления добродетели так же тесно примыкают к любви, как и чрез чистоту. Смирение объединяет собою в любви покаянные выражения человеческой души, каковы самоосуждение, сокрушение о грехах, плач о них и кротость. На почве взаимоотношений с людьми оно обнаруживает любовь в молчании, простосердечии и благодарности за воспринятые благодеяния.

Под смиренным самоосуждением явно кроется хотение добра, сознание его необходимости, любовь к нему и обращение на путь его. И не будет натяжкой признать самоосуждение одной из начальных форм любви, построяющихся на сознании и чувстве безусловной обязательности добра.

Мерцание любви в смиренном сокрушении и плаче особенно заметно при решительном обращении к Богу грешников.

«Умиленное сокрушение... делает сердце мягчайшим воска. Оно есть некий огнь Божественный, [который] мало-помалу жжет и опаляет страсти и, наконец, совсем их уничтожает... Стяжавший умиленное сокрушение горит сильным желанием совершенно избавиться от страстей» ради свершившегося в нем самоопределения к любви Божией.

Сокрушение о грехах по большей части плачевно, слезно. Проливающие слезы обычно горько оплакивают свое удаление от любимого Бога. Они желают снова быть Божиими в чувстве сердца. Оттого «начало плача есть как бы некое искание обручения Божия... Плачут, раздираясь пред Женихом и призывая Его рыданиями. Конец же плача – брачное в чистоте совершенное сочетание», когда плачущий – «един дух» (1Кор.6:17) бывает с Богом.

Чрез очищение сокрушением и плачем о грехах в душе христианина воцаряется тихая кротость. Она укрощает и обессиливает восстание гнева в душе. Кроткий «все случающееся сносит без смущения», так как исполнен любви к ближним. Признак кротости состоит в том, чтобы к раздражающему и в присутствии его «сохранить залог любви в тихом сердце».

Возможное смиренное молчание в обществе ради сосредоточения силы любви на одном Боге и Божественном есть полезная экономия душевной энергии. При устремлении души к Богу молчаливость бывает причиной быстрого возвышения человека к настроению любви. Душевная простота смиренных сама по себе есть уже цельность и единство их характера. Часто она – явный признак благожелательности к людям, искренней и бесхитростной сердечности и проникновенности в духовный мир.

Чрез смирение сочетавается с любовию также и человеческая благодарность. Живейшая благодарность основывается на благородном прочувствовании кем-либо Божественной и человеческой доброты, на растроганности ею и отклике на нее всею сердечною любовию. С благодарением часто соединяются созвучные чувству слова, обращенные к благодетелям и «намащенные благоуханием любви бескорыстной». Видимо от благодарного неотъемлемы тонкое переживание своего недостоинства пред благотворящими и ценение получаемой от них милости.

в) Третьей стороной христианской добродетели – милосердием – входят в единство любви, как мы заметили прежде, нестяжательность, сострадание к другим, неосуждение их, долготерпение ко всем и иные подобные разновидности христианского сердоболия о ближних.

Нестяжательность характерна духовной расширенностью, чрез которую обильно изливается на других доброта ради Христа.

Мостом к деятельному состраданию нерасчетливому составляет все та же любовь. Потому славянский язык обозначает сострадание нежным словом «милование». Понятия «милование», «помилуй» выражают «самую нежную, ровную любовь, исключающую всякие недочеты любимого».

Сверх благотворения сострадание находит свое приложение в неосуждении людей. По апостолу, неосуждение любовию «все покрывает» (ср. 1Кор.13:7). Оно не смежает глаз на недостатки ближних, но их самих не лишает своей любви, снисходит к их немощи и верит в возможность для них исправления.

Следующий вид милосердного сострадания есть всепрощающее долготерпение. Оно охотно переносит прискорбности жизни с поразительной стойкостью воли – из побуждений братолюбия. В долготерпящем, по словам апостола Павла, «любовь долготерпит» (1Кор.13:4). Она-то и содействует ему быть неослабно братолюбивым. Правило долготерпения несложно: «Ты перенеси недостаток ближнего, а он пусть переносит твой. Таким образом исполняется закон любви». «Долготерпение единообразно пребывает в любви к тому, что любовь нашу привлекает». По отношению к борению со страстями «оно есть трудолюбие души, изгоняющее сластолюбие» со всеми остальными страстями.

Рассмотренное нами содержание разных видов добродетели в их единстве с любовию чрез чистоту, смирение и милосердие позволяет мыслить то, что и все существующее богатство порождений добродетели в целом может и должно быть представляемо во всеобъемлемости любви. Любовь – основа всех без исключения простых и сложных добродетельных проявлений, навыков, расположений и чувств.

Установка такого взгляда на любовь троичную и вместе многокачественную дает возможность сделать три вывода: 1) по связи с любовию всей жизни человека до последних мелочей свободные проявления его воли всегда нравственно не безразличны; 2) вся нравственность людей – в сущности, выражение любви и; 3) развитие в человеческой дуйте преимущественно одной родовой добродетели – то есть или чистоты, или смирения, или милосердия – одновременно сопровождается развитием любвеобильного настроения в целом.

1) Невозможность бытия нравственно безразличных поступков, движений и состояний человека – благодаря единству настроения многосторонней любви – есть самоочевидное положение. Как бы ничтожно и незначительно ни было то или иное движение человеческой воли, оно непременно затрагивает настроение души в целом и влияет на него или согревающе, или охлаждающе. Мнимо безразличное, по суду некоторых светских и духовных моралистов, на самом деле или развивает душевную любовь, или подавляет, хотя бы и малозаметно. Так называемые безразличные поступки и положения людей в нравственном отношении вернее следовало бы назвать слабо воздействующими на волевую жизнь и едва определяющими человеческие волевые колебания между самоотверженной любовию и самолюбием.

Считать что-либо нравственно безразличным и дозволенным значит присоединяться к языческому взгляду стоиков и последователей Аристотеля, признававших добродетель срединой между крайностями. По христианскому же, чистому воззрению на добродетель движения воли действующих лиц не могут быть ни средними, ни лишенными значения. Напротив, они малозаметно, но действительно или отвечают, или противоречат общему складу личности, крепят или ослабляют ее, возвышают или принижают любовь и самолюбие. Священное Писание, называя нравственно безразличное «теплохладностью», противною Богу (Апок.3:15–16), внушает, что мы всё «должны творить во славу Божию, едим ли, пьем ли или иное что делаем» малое (ср. 1Кор.10:31). И видимо ничтожное в наших действиях запечатлено окраской и характером нашего общего настроения. Оно вредит нам или оказывает пользу, порабощает чувственности или возвышает над нею.

В соответствии с учением о единосущии любви недопустимо в жизни что-либо нравственно безразличное.

2) Между словами «самоотверженно любвеобильное» и «нравственное» есть полное основание ставить знак равенства. В понятии «нравственное» или «нравственность» явно выступают два признака: природосообразность нравственного и углубление его корней в волю. Нравственность – или истинный образ мыслей, святые вкусы сердца и добрые навыки воли – короче следует мыслить как природосообразную расположенность души человека. Если же природосообразная расположенность души в нравственном смысле может быть окрашена только господствующим цветом самоотверженной любви, то «нравственность» и «самоотверженная любовь» по содержанию тождественны. Нравственною с христианской точки зрения может быть только та видимость мышления, чувства и дел, которая являет собою искреннее проявление разумной любви к ближним при свете любви к Богу всем разумением. Любовь к Богу и ближним и стремление к блаженству, правильно понимаемые, представляют самую сущность нравственности и одну основу, так как блаженство – это торжествующая, удовлетворенная любовь к Богу.

3) Первоисточное значение начала любви в содержании добродетели и нравственности и вмещение им в себе полноты нравственных и добродетельных проявлений весьма облегчает человеческую задачу безостановочно усовершаться во всем многообразии свойств любви. Какую бы кто родовую добродетель ни развивал в себе, он вместе душевно раскроет и прочие добродетели, входящие в состав всеобъемлющей любви. В процессе духовно-телесного очищения от страстей, смирения, милосердия совершается созревание одного и того же настроения любви, и чрез то осуществляется задача земного бытия.

Члены Христовой Церкви, окончательно порвавшие связь со страстями и поднявшиеся до чистейшей любви к Богу и вселенского братолюбия, говоря церковным языком, преподобны. Так как с первых веков христианства преподобия достигали чаще всего иноки, удалявшиеся от многострастного мира, то имя «преподобный» навеки осталось символом высоты естественно-благодатной иноческой любви.

Но существо преподобия может и должно быть достоянием всех спасающихся в Церкви независимо от принадлежности [или непринадлежности] их к иноческому сословию. Ступени, по которым каждая верующая душа возвышается к преподобной любви, таковы: покаяние, молитва и пост с противлением страстям и понуждением себя к самоотвержению. Эти подвиги вводят христианина в чувство присутствия Божия, благоговения, сыновнего страха пред Богом и смиренномудрия. Они раздвигают границы его милосердия до беспредельности и делают смирение глубиной его мысли, чувства и убеждения, а благодать – огнем его природной способности любить. Тогда он достиг желанной пристани святого преподобия. Подобно основополагающему значению любви в добродетельном устроении человеческого духа, самолюбие составляет душу греховного настроения людей.

К раскрытию этого вопроса перейдем в следующей главе.