V. (год. 374–381). Бесчинства императора Валента. Гонения христиан

Ходатайства Афанасия и Василия перед западными мало имели успеха. Епископ Рима, Дамас, как первый епископ Запада, мог бы, пользуясь большим влиянием по занимаемому им месту, повести дело большой православной демонстрации, на которую так рассчитывал Василий, чтобы ослабить еретические неистовства Валента; но епископ Римский, по-видимому, более заботился сам защищаться от противников, нежели защищать Церкви.

Приверженцы Урсина, не взирая на изгнание своих главных предводителей, все еще поддерживались. Так как собрания их были запрещены в Риме, и они собирались вне стен города, то им запрещено было собираться на пространстве двадцати миль кругом Рима. Эти насильственный меры не имели однако ожидаемого действия. Сам Валентиниан сделался снисходительнее, дозволив Урсину и семи его приверженцам возвратиться из ссылки и жить, где хотят, кроме Рима и его подгородных областей, составлявших префектуру римскую и округ, в котором епископ Римский пользовался некоторой властью.

Люциферисты также имели в Риме свои частные собрания и имели епископом Аврелия, которому преемствовал Ефезий.

Наконец, донатисты продолжали иметь в Риме епископа и частные свои собрания. Они тщательно хранили списки своих епископов, считая только их одних законными.

Дамас преимущественно занимался борьбой с этими различными партиями, прибегая к пособию власти императорской, чтобы воспрепятствовать собраниям и достигнуть изгнания председательствующих на них.⁸⁸⁸ Но все было тщетно, и хотя он воспевал в стихах обращение раскольников, однако расколы продолжались и после его епископства.⁸⁸⁹

Не видно, чтобы Дамасом сделано было какое-либо ходатайство перед Валентинианом, чтобы убедить Валента приостановить гонение на православных. Сношения его ограничивались только пересылкой определений двух соборов римских, о которых было говорено, и некоторых писем Павлину,⁸⁹⁰ которого он считал законным епископом Антиохии, хотя весь Восток находился в общении с Мелетием.⁸⁹¹

Впрочем, неистовство Валента было такого рода, что невозможно поверить, чтобы о нем не известно было на Западе, особенно после писем Василия и прочих восточных епископов.

По смерти Афанасия Великого, это гонение распространилось и на Египет. Православные избрали ему в преемники ученика его Петра; но Валент назначил Церкви Александрийской арианина по имени Луция, возобновившего все жестокости, которым предавались лже-епископы Григорий и Георгий в царствование Констанция.

Петр бежал в Рим, где сообщил Дамасу и прочим епископам западным о насилиях, которым подвергалась его Церковь. Красноречивые жалобы его были обращены ко всем Церквам,⁸⁹² но они возбудили только бесплодные сожаления.

При избрании верующими епископа на Петра указывал сам Афанасий.⁸⁹³ Едва только ариане узнали о смерти своего непоколебимого противника, как арианский епископ Антиохии Евзодий и граф Магнус отправились в Александрию. Они имели повеление от Валента бросить Петра в тюрьму и на место его возвести некоего Луция. Едва лже-епископ этот прибыл в Александрию, как стал стараться открытой силой занять церкви. А когда народ тому воспротивился, то он, обвиняя в том духовенство и дев, начал их разыскивать. Одни были схвачены, другие успели скрыться или бежать. Которых успели заключить, тех подвергали мукам, напоминавшим самые жестокие гонения языческие. Петр успел бежать из тюрьмы своей и отплыть в Рим, потому, говорит Созомен, что епископ этого города исповедовал ту же веру. Арианам, хотя и немногочисленным, отданы были все церкви, а Валент издал декрет об изгнании всех исповедующих веру Никейскую. Евзодий присутствовал при всех казнях до возвращения своего в Антиохию.

После отъезда его, Луций, в сопровождении префекта Египетского и войска, выступил против отшельников, населявших пустыни. Все они ненавидели учение Ария, а народ, имея к ним доверие, слушался их убеждений и разделял ту же веру. Луций приказал сослать на отдаленный остров, населенный только язычниками, множество отшельников, согласившихся скорее умереть, нежели отказаться от вероучения Никейского. По прибытии их на остров, язычники, видя чудеса людей Божиих, приняли Христианство; обращение это и чудеса наделали столько шуму в Александрии, что Луций поспешил дать разрешение отшельникам возвратиться в свои пустыни.

Во многих церквах, по приказанию Валента, совершались такие же жестокости, как и в Египте.

Верующие Константинополя избрали шестьдесят членов из духовенства для представления ему протеста против бедствий, претерпеваемых ими от ариан. Валент находился тогда в Никомидии. Он отказался принять депутатов, приказав префекту их казнить, но тот, опасаясь возмущения, если умертвит их, и показывая вид будто отправляет их в ссылку, приказал посадить на корабль и отдал приказание корабельщикам зажечь судно, а самим спасаться на лодках. Ветром отнесло корабль к берегам Вифинии, но там, в виду берегов, был он зажжен, и шестьдесят депутатов погибли в пламени.

Из Никомидии отправился Валент в Антиохию, где жестоко преследовал православных. Оттуда поехал он в Эдесс. Все народонаселение исповедовало там веру православную столь ревностно, что гонитель не осмелился выполнить там своих злобных замыслов. Были только сосланы епископ Варзес и некоторые из пресвитеров.

Когда же прибыл он в знаменитый город Томес, столицу Скифов, живших на левом берегу Черного моря, то также захотел преследовать кафоликов.⁸⁹⁴ Ветранион был епископом Томеса. Валент приглашал его войти в общение с арианами, но святитель ревностно вступился за веру Никейскую и даже не хотел придти в Церковь, куда должен был прибыть император. Народ последовал примеру своего епископа и Валент остался один со своими придворными. Он пришел в бешенство и сослал Ветраниона. Но, рассудив, решил, что не выгодно раздражать народ мужественный, составлявший твердый оплот для империи Римской против вторжения народов, населявших те страны. Он вызвал Ветраниона из ссылки, предоставив Скифам свободно исповедовать веру свою.

В то время, когда весь Восток трепетал под игом тирана арианского, Василий и друг его Григорий Богослов поддерживали православие, противопоставляя арианам несокрушимое мужество.

Валент, по прибытии в Кессарию⁸⁹⁵ решился наказать Василия за ревность его к здравому вероучению. Как только он прибыл, то приказал префекту немедленно потребовать епископа к себе. Префект встретил его вопросом, почему он не следует вере императора. Василий совершенно свободно изложил, что вера эта есть заблуждение, и что истинная вера есть та, которая провозглашена была в Некеи. А когда префект стал угрожать ему смертью, то Василий отвечал: «Дай Господи, чтобы она постигла меня, и я освободился бы от уз тела, в защиту истины»! Когда же префект стал приглашать его серьезнее о том рассудить, то утверждают, что Василий отвечал ему: «Завтра, как и сегодня, я останусь таким же. Ты сам только не изменись»! С этого дня, Василия стерегли, не выпуская из глаз. Вскоре сын Валента, именем Галатий, занемог так, что врачи потеряли надежду на выздоровление. Мать его, императрица Доминика, в то же время жаловалась на страшное сновидение, в котором было ей открыто, что сын её заболел в наказание за оскорбление, нанесенное епископу. Валент, подумав о Василии, приказал его призвать и, желая его испытать, сказал: «Если вера твоя истинная, то помолись, чтобы сын мой не умер. Император, отвечал ему Василий, если ты согласен присоединиться к той же вере, которую я исповедаю и даровать мир Церкви, то сын твой будет жив». Но как Валент не хотел на то согласиться, то Василий сказал: «Бог сделает с сыном твоим, что Ему будет угодно». Затем Василий вышел, а вскоре после того ребенок умер.

Валенту очень хотелось сослать Василия, но он не смел открыто преследовать мужа, для которого ссылка и даже сама смерть были бы благодеянием. Без сомнения, он опасался встретить в нем другого Афанасия, и так как он оставил спокойно умерать мужественного епископа Александрийского, то не стал преследовать ни Василия, ни друга его Григория, управлявшего тогда Церковью Назианзинской после смерти отца своего.

Поэтому Василий мог посвятить себя благу православия на Востоке. Истинно православные, никогда не изменявшие вере своей, с недоверием смотрели на сношение с западными депутатами собора в Лампсаке, составленного из полуариан. Невзирая на общительные грамматы, привезенные ими с Запада, они не решались доверять им, но Василий оказывал более терпимости и поддерживал с ними не только общение, но выражал ко многим из них, как например к Евстафию Севастийскому, одному из этих депутатов, дружбу. Он даже вступился за него перед уважаемым Феодотом, епископом Никопольским и митрополитом Малой Армении, не имевшим никакого доверия к епископу Севастийскому. Феодот однако не обманывался и Василий впоследствии сам в том убедился; но он скорее желал обманываться по любви, нежели внимать подозрениям, еще не подтвердившимся.

Василий соединял с рвением о православии такое благоразумие, что даже сам Валент препоручил ему преобразование Церкви Армянской, весьма расстроенной в последнее время смутами арианскими. Святитель отправился туда тем охотнее, что он нашел там уважаемого Мелетия, сосланного из Антиохии и искреннего друга своего Евсевия, епископа Самосатского, с которым мог трудиться для блага Церкви.

Феодот Никопольский, в рвении своем более пылком, нежели просвещенном, противоборствовал ему из-за Евставия Севастийского; но Василий, не обратив на то внимания, рукоположил епископов во многих городах Армении, посетил Евсевия в Самосате и уважаемого Вита, епископа Карргского в Месопотамии. Из деяний этих видно, что епископ Кессарийский пользовался, подобно другим епископам главных городов, некоторыми правами над Церквами, находившимися в Понте и Каппадокии, Армения же принадлежала к этим провинциям.

По возвращений в свою Церковь, Василий убедился, что Евстафий Севастийский его обманывал своим лицемерием и что всегда был тайным арианином. Он предложил ему подписать исповедание веры православной и прибыть на провинциальный собор, им созванный. Но Евстафий, сбросив личину, открыто вступил в борьбу с Василием, обвиняя его в самых противоречащих заблуждениях. Святитель пренебрег однако такими обвинениями и продолжал попечения свои о церквах ему вверенных.⁸⁹⁶

Он не ожидал уже никакого пособия от западных, чтобы приостановить гонения Валента.

Получив письмо от некоего Евагрия, отправленного в Рим от имени Павлина Антиохийского, он отвечал ему, что не может заняться разногласиями в Церкви Антиохийской, потому что ему невозможно советоваться с Мелением, сосланным в Армению и некого послать на Запад по делам Церкви.⁸⁹⁷ Святитель, по-видимому, упадал духом при виде горестного положения, в котором находится Христианство.

Однако, когда пресвитер Дорофей снова отправился на Запад, то он поручил ему передать новое послание к епископам Италии и Галлии следующего содержания:⁸⁹⁸

«Братьям, истинно благочестивым, и возлюбленным сотоварищам нашим в той же вере, епископам Галлии и Италии, Василий епископ Кессарии Каппадокийской»:

«Господь наш Иисус Христос, благоволив назвать всю Церковь Божию телом Своим, соделал нас всех Своими членами, возложив на нас обязанность содействовать, в чем нужно, для поддержания согласия между этими членами. Вот почему, не взирая на пространство, нас разделяющее, мы близки по связи, нас соединяющей. Вы примите, следовательно, участие в страданиях наших, как мы принимаем участие в вашей радости. Мы обращались уже к братской любви вашей, но вы нам не пособили, вероятно потому, что бедствия, которые должны мы претерпевать, не дошли еще до крайности. Просим вас довести до сведения императора вашего о бедствиях наших, а если находите это слишком затруднительным, то прислать к нам доверенных, которые, сострадая бедствиям нашим, собственными глазами увидали бы то, чего язык человеческий выразить не может».

«Братья многоуважаемые, мы находимся под игом самого жесточайшего гонения. Пастырей ссылают, чтобы рассеялись паствы. Крайность бедствия в том, что гонимых даже не считают мучениками, потому что гонители наши называются также христианами. Карается строго одно только преступление, – это верность в сохранении преданий Отцов наших. За это люди благочестивые изгоняются из отечества своего и перевозятся в страны пустынные; у судей неправедных нет никакого уважения ни к старости, ни к благочестию, ни даже к целой жизни, согласно учению евангельскому. Злодеев не осуждают без улик, но епископы судятся по ложным доносам и осуждаются на казни без малейшей заботы доказать их виновность; даже много таких, которых ни обвиняли, ни судили, но которые похищены были ночью и брошены в страны самые отдаленные, подвергаясь умереть там в нищете. Пресвитеры, диаконы, все клирики бегут, потому что вынуждены преклониться перед идолом или быть бичеванными. Города и деревни наполнены плачем и рыданиями; не знают более радости духовной, душа у всех исполнена скорби. Христиане более уже не собираются, нет более епископов поучать их, подавать им душеспасительные наставления; пение гимнов уже не раздается ночью, не видно более той духовной радости, которую порождали в душах синаксы и сообщение даров духовных. Можно приложить к нам слова писания: Нет более, ни главы, ни пророка, ни руководителя, ни приношения, ни фимиама, ни места для принесения жертв Господу, чтобы его умилостивить».

«Вам известны эти бедствия, потому что нет места во всей вселенной, где бы о них ни говорили. Пишу вам не для того, чтобы поведать о них, ни, чтобы возбудить вашу ревность, мы знаем, что вы не позабыли нас, но единственно в облегчение скорби нашей, сообщая ее вам и препоручая бедствия наши, взывая к вашей любви».

«Как истинные ученики Господни, смотрите на страдания наши как будто они ваши собственные; мы боремся ни из-за выгод, не из-за тщетной славы, ни из-за чего-либо временного, но за общее наследие, за сокровище здравого вероучения, завещанного нам от Отцов. О вы, любящие братий своих, сострадайте бедствиям нашим, потому что здесь уста благочестивых замкнуты, а предоставлена свобода только богохульству. Столпы истины сокрушены, обломки их рассеяны. Что же касается нас, достойных презрения по слабости своей, нам нет свободы говорить. Ратуйте за народы, не довольствуйтесь только наслаждаться днями мирными, которые проводите по милости Божией, сохранившей вас от всяких напастей. Протяните руку Церквам, возмущаемым бурей, опасаясь, что оставленные вами они потерпят крушение. Воздыхайте об участи нашей, об Единородном богохульствуют и некому отомстить, Духа Святого отрицают, а те, которые могли бы защищать Его, обратились в бегство. Нападают на божественную Троицу в Лице Сына и Духа Святого. Кто даст очам моим источник слезный оплакивать столько нечестий! Слух простодушных соблазняется и приучается выслушивать нечестия еретические; чад Церкви питают учениями нечестивыми. Что будет с ними? Крещения, благословения странствующих, утешение скорбящих, всякого рода пособия, все это связи, соединяющие их с еретиками, так что вскоре, если даже и будем пользоваться некоторой свободой, невозможно будет возвратить народ к истине».

«Еще лучше поймете вы бедствия наши, узнав, что я даже не могу отправиться в путь, чтобы сообщить все это вам, потому что в горестных обстоятельствах, в каких находимся, невозможно даже на короткое время оставить паствы своей, не подвергая ее опасностям».

Епископы Запада отвечали Василию. Послание их было доставлено двумя пресвитерами. Они обещали стараться об утишении гонений, который претерпевал Восток. Послание это известно только по благодарности Василия выраженной к пославшим его.⁸⁹⁹

Василий в ответе своем предупреждает западных против Евстафия Севастийского, которого они приняли в общение с прочими депутатами собора Лампсакского, против Аполлинария, противоарианское рвение которого могло ввести в заблуждение в странах отдаленных; против Павлина Антиохийского, принимавшего к беспрепятственному общению последователей Маркела Анкирского. Василий считал Маркела настоящим еретиком. Относительно Павлина говорил Василий западным тем откровеннее, что Они считали его законным епископом. Они до того мало знали о Мелетие Антиохийском, что считали его арианином, равно как и уважаемого Евсевия Самосатского, достойного друга Василия.

Очень вероятно, что письмо Василия не понравилось западным, особенно за сказанное им против Маркела Анкирского и Павлина. Достоверно только, что Запад почти ровно ничего не сделал для улучшения положения православных на Востоке.⁹⁰⁰ Василий обвиняет в том более всего Дамаса, епископа Римского. Он писал Петру Александрийскому, находившемуся тогда в Риме, что поведение западных относительно восточных тягостнее для них, чем гонения арианские.⁹⁰¹ Дорофей, посланный от Василия, присутствовал при одном из совещаний Петра Александрийского с Дамасом и последний, не стыдясь, причислял к арианам Мелетия Антиохийского, Евсевия Самосатского, двух искренних друзей епископа Кессарийского, изгнанных арианами за ревность свою к здравому вероучению.⁹⁰²

В одном из писем своих в Евсевио Самосатскому он выражается так:⁹⁰³ «Относительно же дел западных, рассказанное нам братом нашим Дорофеем объясняет вам, какие письма следует вам вручать ему, если он снова туда отправится, потому что, быть может, присоединится он к доброму Санктиссиму, странствующему по Востоку и собирающему письма и подписи. Он не знает, что писать и какие подавать советы. Если найдете кого прислать к нам, то сообщите мне ваше мнение, если это вас не затруднит. Мне вспомнились слова Дюмеда: сожалею, что просили его, потому что он человек горделивый!

Действительно горделивые, когда их о чем-либо просят, становятся еще более дерзкими. Если Господь смилуется к нам, то какой другой помощи еще нужно? Если же гнев Божий будет продолжать карать нас, то какое пособие может оказать нам почетное западное первенство?» Василий обозначал так епископа Римского, продолжая не одобрять Дамаса и его окружающих:

«Они не знают правды и не хотят её знать, а только подчиняются ложным подозрениям, поступают как поступали в деле Маркела Анкирского, когда, оспаривая говоривших им истину и оказывая поддержку ереси, я намеревался писать предводителю их, в общих выражениях, не входя в подробности о делах церковных, что они не знают того, что у нас происходит и даже не стараются знать, что не следует оскорблять гонимых, не считать достоинством гордость, она есть грех смертный, и сама по себе способна соделать нас ненавистными Богу».

Остальная часть письма Василия утрачена; о чем следует сожалеть, потому что святитель вероятно сообщал в нем какие-либо сведения о духовенстве римском и епископе его Дамасе; но сказанного им уже достаточно, чтобы доказать, что он мало уважал их, и что они к православным Востока оказывали более гордости, нежели любви.

Прочитав это письмо святого Василия, по справедливости станем удивляться, каким образом приверженцы папства считают его среди авторитетов, благоприятствовавших их системе. Епископ Римский, по мнению его, был первым епископом Запада, но был горделивым и потворником ереси. Вот мнение великого Василия Кессарийского о Дамасе. Выше приведенное дает право сказать, что если Дамас имел некоторые достоинства, то отличался более приемами тщеславными и светскими, нежели духом смиренномудрия. Творения его, состоящие из нескольких легких стихотворений, правда религиозных, дают право сказать, что он был более епископом матрон римских, нежели людей серьезных. Порицают его нравственность. Можно допустить, что обвинители его мало заслуживают доверия, хотя за столь отдаленное время трудно проверить суждение сановников о лице важном, которые по необходимости ему благоприятствовали. Но допуская даже, что он был чист в нравственном отношении, все-таки он слишком любил свет и был очень горделив.⁹⁰⁴

Около этого времени, Амвросий, избранный в епископы Миланские, вместо знаменитого арианина Авксентия, писал святому Василию, прося у него мощей одного из своих наилучших предшественников – святого Дионисия, умершего в ссылке за веру в Кессарии.

Василий конечно узнал от отправленных на Восток Дорофея и Санктиссима, что Амвросий был великим и святым епископом, полным рвения к православию, а потому писал ему,⁹⁰⁵ приглашая пребывать на том же пути, и послал ему мощи святого Дионисия, пример которого мог только утвердить его намерение защищать православие.

Амвросий, только что избранный епископом Милана, был сын префекта Галлии по имени то же Амвросия.⁹⁰⁶ По происхождению Римлянин, он родился в Трире, тогдашнем местопребывании префекта Галлия. У него была сестра Марцеллина, соблюдавшая девство и весьма уважаемая среди матрон римских; брат его Сатир также отличался благочестием. Амвросий, по смерти отца своего, еще юным жил в Риме с матерью своей и сестрой. Там обучался он наукам и словесности, а также приобрел знание греческого языка, на котором говорили в Риме столько же, как и на латинском. С особенным вниманием читал он творения святого Василия и Дидима Александрийского и из них то почерпнул он православные убеждения о вопросах, занимавших в его время Церковь. Преимущественно посвятив себя красноречию, он занялся адвокатурой. Впоследствии назначен был правителем Лигурии и Эмилии, столицей которых был Милан. Город этот в то время имел большое значение и считался главным в Италии. Рим же был главным городом провинции подгородной, то есть южной Италии и некоторых островов Средиземного моря. Вот почему епископ Миланский был независим от Римского. Императоры западные обыкновенно жили в Милане, предпочитая этот город Риму, где сенат постоянно стремился приобрести влияние, стесняющее императоров.

Едва Амвросий назначен был правителем провинции, как Авксентий умер (374). Епископы провинций очень затруднялись избранием ему преемника и обратились к Валентиниану, прося указать того, кого он предпочитает. Поступок этот очень странен. Конечно, епископам известны были православные убеждения Валентиниана и они надеялись, что он укажет на достойного. Так как император, с одной стороны, был приверженцем Авксентия и ненавидел споры церковные, то им не хотелось оскорбить его назначением в резиденцию императорскую епископа, ему неугодного. Валентиниан отвечал им, как император истинно православный. Он отказался принять на себя ответственность за выбор, а просил только епископов отыскать достойнейшего.⁹⁰⁷ Тогда епископы, согласно канонам, обратились к народу, указать им для рукоположения того, которого найдет он более достойным по добродетелям своим и способностям. Но народ Миланский разделялся тогда на две враждующие партии,⁹⁰⁸ на православных и на ариан. Был готов возникнуть мятеж, когда Амвросий, по званию своему правителя, прибыл в собрание и начал говорить весьма примирительно, убеждая каждого, оставив дух партий, спокойно избирать достойнейшего. Едва окончил он речь, как все собрание встало и единогласно стало просить в епископы самого Авмросия. Он отказывался, замечая, что он только еще оглашенный и даже старался возбудить о себе не выгодное мнение. Не успев обмануть народа, который мог его оценить, он два раза скрывался, но его выдали, схватили и привели в Церковь, где он был окрещен и рукоположен в епископа. Возведенный в это звание, он немедленно пожелал выполнять обязанности свои, сколь возможно совершеннее. Продал все имения свои, роздал цену их неимущим: предался учению, вполне посвятив себя обязанностям своего служения с ревностью, которая никогда его не оставляла.

Арианство встретило в новом епископе решительного противника и вскоре ересь эта исчезла в провинции, где влиянием Авксентия приобрела многих сторонников.

Валентиниан умер вскоре после избрания Амвросия, но сыновья его Грациан и Валентиниан ему преемствовавшие, наследовали его православие и содействовали Амвросию в борьбе его с арианством. Святитель Миланский принял сторону Дамаса, с которым находился в сношениях бывши в Риме, и по письмам его по этому случаю, должно полагать, что он присоединился к мнению собора Римского (376), защищавшему Дамаса против обвинений в прелюбодеянии, совершенном им в то время, когда он был еще диаконом Либерия. От собора написано было обоим императорам, Грициану и Валентиниану, послание, где объяснялось все по этому делу.⁹⁰⁹

Грациан, немедленно по возведению своем в императоры, принял сторону Дамаса против совместника его Урсина. Епископы, собранные в Риме, благодарят его за то, в своем послании, прося строго поступить с Урсином и его приверженцами, а равно с новоцианами, которые только что избрали себе нового епископа, Клавдиана, и прислали его в Рим. Грациан уже повелел Клавдиану снова возвратиться в Африку, но он успел избегнуть декрета об изгнании своем из Рима.

Дамас получил от Грациана декрет, утверждавший его судьею прочих епископов, тогда как сам он не мог быть судим ими. Но, не взирая на этот декрет, один из обращенных евреев, именем Исаак, написавший в Риме несколько богословских сочинений, обвинял Дамаса в прелюбодеянии, так что он принужден был подвергнуть поведение свое соборному разбирательству. Обвинитель его был осужден собором, а Грациан сослал его в Испанию. Чтобы покончить с расколами в Риме, к которым присоединялись некоторые из епископов италианских, собор просил Грациана даровать епископу Римскому право требовать к суду своему этих епископов и осуждать их в том случае, если они откажутся явиться и подчиниться суду первой инстанции – митрополита.

История Церкви не представляла еще до сего времени примера столь прямой аппелляции к светской власти.

Следует обратить внимание на следующие слова в послании собора Римского: «Не следует, чтобы брат наш Дамас находился в худшем положении, нежели те, над которыми он возвышен преимуществами своего престола апостольского, хотя он и равен с ними по служению. Если вы сами нашли его невиновным, то не следует его подвергать суждениям, от которых вы освободили епископов. Если же он согласился подчиниться суду епископов, то это не должно считать поводом к клевете на него».

Епископы собора, допуская высшее достоинство епископа Римского, престол которого был единственным престолом апостольским на Западе, признавали однако, что по служении епископскому он был равен с прочими. В то же время следует заметить, что они приписывали Грациану некоторые преимущества, которые папы впоследствии стали присваивать самим себе, как принадлежность престола их по праву божественному.

Декреты Грациана следует считать в сущности начатками преимуществ, какие приписываются престолу Римскому. Преемники Грациана, в империи Западной следовали его примеру и старались обратить Рим для всех епископов западных в средоточие, от которого бы они получали общее направление. Такое средоточие было императорам необходимо в то время, когда империи Западной со всех сторон угрожали воинственные народы, готовые в нее вторгнуться. Епископы, имевшие большое влияние на эти народы, могли служить для империи важным пособием; но для того им необходимо было общее побуждение. Епископ престола апостольского на Западе мог этому содействовать, а, с другой стороны, императоры могли легко влиять на епископа Римского, руководить его образом действия,– относительно епископства западного.

Вот причина преимуществ, дарованных епископам Римским императорами и прочими властителями Запада, начиная с Грациана, преимуществам, послужившим основаниями власти папской.

Грациан написал Аквилину, наместнику императорскому в Риме, рескрипт, препоручая ему выполнить все, о чем просил собор римский. За год перед тем, Грациан обнародовал строгие декреты против донатистов и перекрещиванцев африканских.⁹¹⁰

Валент, император Востока, в это время умер (376), Грациан сделался императором восточным и западным. Он немедленно издал декрет о возвращении православных, сосланных Валентом, об изгнании из церквей ариан и запретил собрание манихеев, фотиниан и евномиан, то есть ариан, заблуждавшихся о Святом Духе.⁹¹¹

Грациан, во время смерти Валента, находился в Сирмиуме, на походе для вспомоществования императору восточному, на которого Готы сделали нападение. Народ этот восторжествовал над Валентом в Адрианополе, угрожая империи. Грациан понял невозможность одновременно защищать Восток и Запад от многочисленных полчищ, им угрожавших, а потому вызвал из Испании Феодосия, сделал его соправителем империи и препоручил ему Восток.

Феодосий был уже знаменит своим мужеством и достоинствами; он вполне заслуживал отличия, которым удостоивал его Грациан, доказав своим поведением, что невозможно было сделать лучшего выбора. Декрет Грациана в пользу православных и назначение Феодосия императором обрадовали весь христианский Восток надеждой лучших дней. Святитель Кессарии, первый тому порадовался; сохранилось письмо его,⁹¹² которым он умоляет Феодосия обратить внимание на провинцию его, потерпевшую от ужасных наводнений. Василий мог видеть только начало торжества православия, потому что умер вскоре после Валента.

Смерть Василия оплакивал весь Восток.⁹¹³ В последние дни жизни Василия целый город окружал его, пораженный глубокой скорбью о скорой утрате. Всем хотелось бы удержать душу, стремившуюся присоединиться к ликам ангельским, ее ожидавшим. Василий спокойно ожидал смерти, как истинный философ христианский. Чувствуя же её приближение, он произнес последние слова: «Господи, в руце Твои предаю дух мой» и скончался. Немедленно весь город огласился плачем и рыданиями. Василий хотя происходил из богатого семейства, но не оставил решительно ничего, даже для устройства гробницы; но, не взирая на то, ему устроено было погребение великолепнее императорского; несли его руки святых, сопровождала толпа несметная, одним хотелось достать хотя конец одежды его, другим только прикоснуться к мощам, видеть их, осениться их тенью; площади и улицы загромождены были народом, рыдания заглушали пение псалмов. Язычники и евреи соревновали с христианами в почестях, воздаваемых святителю, добродетели которого были столь искренни, столь возвышенны, что вынуждали уважение даже врагов Церкви и Христианства. Несшие его, после неимоверных усилий пробраться сквозь толпу, наконец положили его в гробницу Отцов, то есть епископов – его предшественников, между которыми считалось несколько мучеников. Василий был их достоин, потому что был истинным мучеником истины и добродетели.

Григорий Нисский, брат Василия, присутствовал при его погребении, а Григорий Богослов лежал больным в Селевкии, когда узнал о смерти друга своего. Не могу утешиться в этой утрате, писал он Григорию Нисскому, иначе как мыслью, что Василий оживет в тебе. Со времени смерти друга своего, ему казалось, что сам он живет только половинной жизнью; впрочем он жил постоянно с ним, непрестанно видя его возле себя останавливающим его или поучающим, как в то время пока был еще на земле. Полному же излиянию чувств своих он дал свободу в похвальном слове, произнесенном в Кессарии, в одну из первых годовщин смерти друга своего.

Предпринимаю, говорит он, дело трудное, желая восхвалить этого великого мужа; но надеюсь, что Василий, привыкший в течение жизни своей, исправлять творения друга своего, окажется, как и всегда, к нему снисходительным и благосклонным.⁹¹⁴

Если бы желал я, добавляет он,⁹¹⁵ обратить внимание на мирское, то восхвалил бы его знаменитый род и перечислил бы героев, бывших его предками. В Поте, родине отца его, и в Каппадокии, родине его матери, хорошо известно, что от обоих родов произошли военачальники, государи, мужи отличившиеся своим влиянием, богатствами, почестями, своим возвышенным положением и красноречием. Особенно же благочестие было наследственным в этих семействах, из которых явились мужественные подвижники во время ужаснейшего гонения Максиминова. Отец и мать Василия оказались достойными наследниками их и образцами всех добродетелей.

Первым наставником Василия был отец его.⁹¹⁶ Затем он учился в Кессарии, в Византии, в Афинах. Последний город напоминает Григорию искреннюю дружбу, там начавшуюся и навсегда связавшую его с Василием. Он знал его прежде, но в Афинах оба поняли друг друга и соединились дружбой, продолжавшейся с одинаковой искренностью в течение всей их жизни. Как, восклицает Григорий, могу я, не проливая слез, вспомнить наше пребывание в Афинах! и он описывает жизнь их, посвященную учению и благочестию.⁹¹⁷ Оба друга не могли однако вскоре осуществить своего намерения – проводить жизнь христианских философов. Василий предпринимал несколько путешествий; а меня, говорит Григорий,⁹¹⁸ любовь к родителям и необходимые попечения о старости их удерживали вдали от моего друга. Уже было сказано, почему они сходились и расставались несколько раз.

Прежде чем говорить об епископстве своего друга, Григорий порицает худых епископов. Не соблюдается, говорит он⁹¹⁹ для епископства правил, столь благоразумно установленных при управлении кораблем или войском, где наблюдается постепенность должностей. От того-то случается, что сан, самый священный, иногда осмеивают. Не добродетель, а скорее преступление отверзает двери священству и на престолы восходят не всегда самые достойные и самые способные. Врач приобретает звание свое изучением болезней, тогда как в епископы производят иногда людей ничего не знающих; внезапно является он на престоле, подобно тому как волшебное произведение выходит из головы поэта. В один день мы производим в святые, повелевая быть учеными и мудрыми людям, никогда ничему не учившимся и которые не имеют на епископство никаких прав, кроме собственного своего желания. Такой-то епископ скромного престола и достойный занять более знаменитый остается навсегда скромным, прилежно изучая священные Писания. Другой же, напротив того, недостойным образом занимая знаменитый престол, является высокомерным и гордым, свысока смотрит на тех, которые достойнее его, и считает себя глубокомысленным по учению, тогда как проповедует только ересь.

Не таковым был, добавляет Григорий,⁹²⁰ великий и знаменитый Василий, который во всем, относящемся до его звания, равно как и по прочим достоинствам для всех служил примером. Особенно явил он величие свое во время гонения, противоборствуя императору, столько же любившему золото, сколько ненавидевшему Иисуса Христа, императору, который не бывши богоотступником, подобно Юлиану, был христианином не лучше его, и вступил с Церковью в брань, в которой содействовали ему дурные епископы.

Василий противопоставил гонению твердость душевную, благоразумие и мудрость изумительные.⁹²¹ Он поспешает всем на помощь, подает благие советы, устраивает свое войско, прекращает соблазны и взаимные неудовольствия, которые могли только поддерживать противоборство; одних он поддерживает, других же порицает или изгоняет. Для одних служит он оградой, защитой, для других острой секирой, способной даже рубить камень; это был, согласно выражению Писания – огонь в хворосте, снедающий врагов Божиих.

Среди доказательств его преданности к Церкви следует заметить свободу, с которой говорил он с сильными⁹²² в защиту слабых и угнетенных, любовь, которую оказывал бедным, подавая им милостыню духовную и раздавая значительные пособия; его попечительность о девах и монашествующих, которым давал правила изустно и письменно; попечение его о составлении молитв, устройстве должностей церковных, он занимался всем, что только может внушить любовь к Богу, ревность к богослужению и духовное благо народа.

Григорий приводит трогательные подробности об избрании Василия в епископы и его рукоположение. «Дух Святой,⁹²³ говорит он внушил людям знаменитым по своему благочестию и ревности прибыть из стран отдаленных для совершения над ним помазания; среди их находился новый Авраам, патриарх наш, мой отец, с которым произошло действительно необычайное. Хотя он обременен был старостью и был больным, так что полагали его при смерти, но он не поколебался отправиться в путь для содействия избранию Василия подачей своего голоса; Дух Святой содействовал ему и исцелил его. На колесницу возложили его как мертвеца, которого кладут во гроб, а возвратился он помолодев, сильным и здоровым с блиставшим взором. Возложение рук и помазание столь святой главы возвратило ему силы».

Василий был убежден, что чем возвышеннее занимаемое место, тем следует быть добродетельнее, без чего всегда останешься ниже своего сана.⁹²⁴ Добродетель его не возросла после рукоположения, но проявилась блистательнее, чему все изумились.

В виду бедствий, обременявших Церковь,⁹²⁵ он решил, что епископ обязан не безмолвствовать, а поспешать на помощь находящимся в опасности. К писаниям своим об истинном вероучении присоединял он деятельность, противоборствуя еретикам и их системам, красноречием своим поражая, как острыми стрелами, всех, кто только пытался защищать заблуждения, и излагая для всей вселенной законы истины. Он ратовал за народы и за города, равно как и за частных лиц; порицая, разбирая, ревностно преследуя тех или других, и прилагая к каждому то врачевание, которого требовала его немощь.

Василий не устрашился, когда Валент, враг Божий и гонитель веры, прибыл в Каппадокию.⁹²⁶ Этот еретик повсюду оставлял следы своих насилий. Добрые заточались, ссылались, окружались кознями, явными или скрытными. Он умел прибегать к лести, когда полагал, что тем можно достигнуть цели, но становился жестоким, когда не удавалось соблазнить словами. Исповедавшие веру православную изгонялись из церквей, которые отдавались еретикам; священников сжигали в открытом море; нечестивые военачальники, вместо того чтобы сражаться с Персами, Скифами и прочими врагами империй, вели брань с церквами, плясали на алтарях, оскверняли кровью своих жертв человеческих жертву бескровную⁹²⁷ и ругались над стыдливостью девственниц.

Валент, пройдя города провинции, направился против Церкви митрополии, чтобы подчинить ее и погасить это блистающее средоточие, которое одно только еще светило,⁹²⁸ но стрела, направленная им против епископа, встретила препятствие, о которое сокрушилась. Валент прибегал против Василия ко всем влияниям, ко всем средствам, но все было тщетно. Валент не решился сам сделать нападение на Василия, а препоручил префекту начать борьбу. Префект призвал его и сказал:

– Скажи мне, почему осмеливаешься ты противоборствовать столь великому императору и вести себя дерзко, а не так как прочие?

– Что хочешь ты сказать тем, отвечал Василий, о какой дерзости говоришь ты? Я тебя не понимаю.

– Я хочу сказать, что ты не хочешь быть одной веры с императором, тогда как все прочие подчинились и были побеждены.

– Владыко мой мне того не дозволяет; я не унижаюсь до поклонения сотворенному, потому что я сам творение Божие, и мне повелено приближаться в совершенстве к Богу.

– А нас, за кого же ты нас принимаешь? разве мы ничто, мы, имеющие власть повелевать? Как разве ты не находишь, что высоко и почетно быть за одно с нами, иметь нас сотоварищами?

– Вы, префекты, люди очень знаменитые, это несомненно, однако вы не более Бога. Конечно, я сочту для себя большой почестью иметь вас сотоварищами (почему бы нет? потому что вы также творение Божие), но честь эта не почетнее сообщества других, подчиняющихся нам; потому что не звание, а вера образует христианина.

– Как ты не страшишься власти, которой я облечен?

– Зачем же страшиться? что можешь ты? что придется мне претерпеть?

– Что ты можешь претерпеть? Я могу возложить на тебя множество наказаний; но назову только одно.

– Какое? объясни.

– Конфискацию твоих имений, ссылку, пытки, смерть.

– Назови что-либо другое, если хочешь устрашить меня. Из всех угроз твоих ни одна меня не пугает. Не имеющий ничего не страшится конфискаций имений; разве тебе нужны эти старый изодранные одежды и несколько книг, составляющих все мое достояние. Я не признаю ссылки, потому что не считаю себя связанным никакой местностью; не считаю своей ту землю, на которой теперь живу, и буду считать своей всякую другую, на какую меня бросят; точнее сказать – вся земля Божия, а я на ней странник и пришелец; что сделают мне мучения? с первого же удара тело мое ослабнет, а власть твоя только над ним. Смерть будет для меня благодеянием, потому что она скорее воззовет меня к Богу, для Которого живу и Которому служу; большей частью я уже умер и буду счастлив, если скорее отойду к Нему.

– Никто, до этой поры, не говорил со мной столь свободно.

– Это потому, конечно, что ты не встречал еще епископа; потому что если бы ты вызвал его на такую же борьбу, он отвечал бы тебе подобным же образом. Знай же префект, что во всем мы кротки и миролюбивы, последние из всех, как то нам предписывается законом. Не только мы смиренны перед великим императором, но даже перед всякими из простого народа, самого низкого звания. Но коль скоро подвергают опасности дело Божие, мы видим только Его Одного, а всё остальное считаем за ничто. Огонь, меч, дикие звери, железные когти, далеко не устрашая нас – радуют. А потому прекрати оскорбления твои и угрозы, делай что хочешь, наслаждайся своей властью. Пусть император это слышит: нас ты не преодолеешь; не вынудишь соглашения нашего на учение нечестивое, даже самыми страшными угрозами».

Префект⁹²⁹ не мог заглушить в себе чувство уважения к такому мужу, он отпустил его свободным и увидав Валента сказал ему: «Император, мы побеждены епископом этой Церкви, он превыше всех угроз, сильнее всех речей, бесчувствен ко всякой лести. Следует обратиться к более трусливым. Что же касается до этого, то против него необходимы открытые насилия, а нечего ожидать, чтобы он уступил угрозам».

Валент также не мог не удивляться великому епископу и запретил делать ему какие бы-то ни было насилия. Он пошел в церковь на праздник Богоявления и стал между верующими, как будто желая вместе с ними причащаться.⁹³⁰ Когда же услышал пение псалмов, увидел множество народа, духовенство, наполняющее и окружающее святилище, составляя как будто сонм более ангельский, нежели человеческий, когда увидел самого Василия, прямо стоящего перед народом, по-видимому не замечая даже его входа в церковь и казавшегося как бы опирающимся на веру в Бога и на алтарь Его, когда увидал он всех окружавших его проникнутыми почтительным страхом, тогда у Валента как бы закружилась голова, потому что никогда не видал он ничего подобного. Когда же хотел приблизиться к жертвеннику и положить хлеб, который месил сам, никто не взял оный из рук его, не зная, захочет ли Василий его принять. Тут Валент почувствовал такую скорбь, что ноги начали дрожать и он упал бы, если бы один из духовных, находящийся близь святилища, не поддержал его.

Подробности эти, приводимые святым Григорием, дают понятие о торжественности, с какой отправлялось богослужение Церкви в IV столетии. Святой вития сообщает еще другой факт о равно любопытных подробностях святилища в церквах. Однажды, говорит он, император снова пришел, неизвестно зачем, в церковь и проникнул за занавеску;⁹³¹ он разговаривал с Василием, причем присутствовали некоторые из духовных, в то же время вошедшие в святилище. Григорий сам был при этом. Василий обратился к Валенту со словами истинно божественными, которые так поразили императора, что с того времени он начал обращаться снисходительнее с православными.

Святой Григорий рассказывает еще другие события из жизни Василия, затем восхваляет его добродетели: кротость его, воздержание, девственное целомудрие, любовь его и смиренномудрие; после того он рассматривает его как писателя, похваляя красноречие его и глубокую гениальность, обрисовывает характер главных его творений, сравнивая его с великими мужами Ветхого Завета и с Апостолами.

К Василию⁹³² питали столько благоговения, что верующие старались подражать ему во всем, даже во внешнем: – его привычкам, его бледности, его бороде, его походке и его речам. Неуспевающие хорошо подражать ему – огорчались. Старались подражать ему в одежде, в его привычках, как он ложился спать, или как ел за столом, а находившиеся с ним в близких отношениях старались запомнить некоторые его изречения и тем гордились. Святой Григорий оканчивает похвальное слово ему изображением погребения святителя. Затем, обращаясь к Василию, просит друга своего за него молиться и исходатайствовать для него, некогда вместе с ним, прославлять Святую Троицу. Призывание святых всегда соблюдалось в Церкви.

До смерти Василия, Григорий оставил Назианз. Он согласился управлять этой Церковью после кончины отца своего, но с условием, чтобы епископы провинции и верующие избрали бы другого епископа, а ему предоставили бы свободу жить в уединении.⁹³³ Неоднократно требовал он избрания другого, но епископы не обращали внимания на просьбы его, а друзья его считали себя счастливыми, что он у них долее остается. Однако немощи, по уверению его, делали его неспособным выполнять обязанности епископа. Видя, что на просьбы его не обращают внимания, Григорий оставил Назианз, епископом которого он действительно не был и удалился в Селевкию, полагая, что удалением своим принудит верующих Назианза избрать себе епископа. Они однако к тому не приступали, и с 375 года до возвращения святителя из Константинополя, шесть лет спустя, Церковь Назианзинская все оставалась без епископа, вероятно надеясь, что Григорий к ним возвратится.

Святитель удалился в Селевкию, чтобы насладиться там уединением, о котором всегда воздыхал, но не должен был никогда им воспользоваться. Едва прибыл он в этот город, как обременен был делами, а также не избегнул гонений, как то видно из переписи его с Григорием Нисским. Этот достоуважаемый брат великого Василия хотя не имел гениальности своего брата, но был одним из самых великих епископов Востока. Переписка его с Григорием Богословом служит доказательством, что последний питал к нему искреннюю дружбу и глубокое уважение. Вскоре изложены будут жизнь и творения Григория Нисского, принадлежащего скорее ко времени следующему за вторым Вселенским Собором.

Григорий Богослов утешался в гонениях, переписываясь с уважаемыми друзьями своими на Востоке; но они требовали, чтобы дарования его и ученость не оставались похороненными в пустыне. Полагая, что он обязан жертвовать собой для Церкви и для здравого вероучения, они принудили его прибыть в Константинополь, противоборствовать арианам, учредившим себе там, как бы, главную квартиру. При начале арианства Константинополь предохранен был от этой ереси своим великим святителем Александром; преемствовавший ему Павел также противоборствовал ереси и её покровителям с ревностью, достойной Афанасия. Несколько раз сосланный и преследуемый всеми способами, наконец он умерщвлен был еретиками. Македоний был возведен на престол Константинопольский; нами изложено было посредством каких насилий он мог на нем удержаться; епископ этот, показывая вид, будто не занимается спорами арианскими относительно Сына, присоединился к системам Евномия против Духа Святого. По высокому положению своему, он считался главой евномиан, которых часто называли македонийцами.

За жестокость низложили его в 360 (году), но ариане назначили ему преемником Евдоксия, достойного ученика Акакия Кессарии Палестинской. Православные же, имея во главе своей пресвитера Евстафия, избрали епископом Евагрия. Взбешенные этим избранием, ариане предались неслыханным неистовствам. Валент, желая положить тому конец, преследовал кафоликов и заместил Евдоксия некоим Демофилом.

Ариане торжествовали. Святая София, главная церковь в городе, могла считаться, говорит Григорий Богослов,⁹³⁴ как бы, цитаделью демона, там он укрепился и поместил своих воинов. Там то собиралось воинство лжи, защитники заблуждений, столпы ада, легионы нечистых духов и фурий, потому что по справедливости можно было так назвать арианских женщин, защищавших секту свою с неистовством, достойным Иезавели.

В собраниях этих православные подвергались бесчестиям, оскорблениям и угрозам; вскоре угрозы эти стали приводить в исполнение: православным делали всякие насилия, отбирали у них имения, ссылали их; Церкви их оскверняли избиением епископов, священников, особенно чтимых между верующими.

Паства православная ежедневно уменьшалась в Константинополе, а ересь торжествовала. Верующие принуждены были скрываться, где только могли, как овцы, лишенные пастыря и преследуемые дикими зверями.

Все православные епископы оплакивали это горестное положение Церкви в императорском городе Востока, упрашивали Григория Богослова поспешить туда на помощь. Получив сан епископа, он не мог водвориться в Сасиме, а управлял Церковью Назганзинской только вместо отца своего, в ожидании избрания другого епископа. Удалением его в Селевкию, дарования, полученные им от Бога, утрачивались для Церкви, между тем как в Константинополе ученостью и дарованием своим он мог достигнуть значительного успеха, а как епископ – придать полемике своей против ариан высокое значение. Валент, побежденный Василием, оказывал уже менее расположения к арианам, а Грациан, император Запада, принимал сторону православных более решительным образом, чем отец его Валентиниан.

Григорий сначала не соглашался ни на какие убеждения оставить свое уединение в Селевкии, но наконец решился отправиться в Константинополь, предпочитая лучше умереть в трудах для Церкви, нежели слышать постоянные упреки друзей своих. Великие из святителей Востока, а в числе их Петр Александрийский, благословляли его за такую решимость. Григорий отправился, но, как сам говорит, город императорский должен был изумиться, увидев нового ратоборца, знаменитого добродетелями своими и дарованиями во всей вселенной. Действительно это был человек небольшого роста, согбенный от старости и немощей; у него была лысая голова, всегда наклоненная; лицо его было не красиво, изсохшее от лишений и как бы изрытое потоками слез. Родившись в хижине и оставаясь постоянно в деревне, имел он голос грубый, как бы мужицкий; он был бедно одет и, как говорит сам, столько же имел денег, как и крыльев.

Таковым-то был муж, направлявшийся в Константинополь защищать там здравое вероучение против еретиков, которые все собрались там, пользуясь большими богатствами и огромным влиянием.

Когда Григорий прибыл в Константинополь, Валент умирал (379), а Грациан препоручал Восток Феодосию.

Кафолики ободрились и собрались вокруг Григория. Он остановился в доме, предоставленном ему благочестивыми родственниками, который обращен был в церковь, названную Анастасия, то есть Воскресение, в воспоминание новой жизни, начинавшейся для кафоликов. Сначала верующие собирались там тайно. Анастасия эта, говорит Григорий, воскресившая, так сказать, слово истины, прежде пренебрегаемое, была местом нашего общего торжества, новым Силомом, где ковчег, после сороколетнего странствования по пустыне, обрел, наконец, постоянное и надежное убежище. Это новый Вифлеем, где возродилась вера; Ноев ковчег, избавивший от потопа ереси тех, которые должны были породить новый народ православных.

Небольшая церковь эта сделалась впоследствии одной из самых великолепных и более уважаемых в Константинополе.

Григорий прибыл в этот город не для того, чтобы сделаться там епископом, но для защиты веры и для руководства верующих, при избрании первого пастыря, когда обстоятельства это дозволят. Первым попечением его было отвратить верующих от религиозных диспутов, введенных еретиками в обычай, и которые непрестанно раздавались даже на площадях, среди праздников и пиршеств; даже женщины принимали в них живейшее участие и девы не могли удержаться, чтобы также не рассуждать о таинствах. Из прений этих составлено было как бы искусство или ремесло; каждый старался показать свое искусство и превзойти прочих.

Святой Григорий заставил, верующих понять, что подобного рода рассуждения не для всех приличны, что их не следует начинать во всяком месте, во всякое время и перед всякими лицами. Но, чтобы не могли сомневаться в его намерениях, он изложил верующим православное вероучение, отвечая на все возражения еретиков в превосходных Словах о Богословии, о которых еще прежде было говорено.

Слова эти назначались не для одних только верующих, которые их слушали; еретики также прочли эти слова и многие поражены были блистательным их красноречием и логикой, а в особенности любовью великого оратора к личностям, не взирая на непреодолимое опровержение их заблуждений.

Многие из еретиков были добросовестны, и очень набожны, заблуждаясь только по необразованности. Они пожелали слышать великого подвижника православия и присоединились к здравому вероучению. Другие ходили слушать Григория из любопытства, а некоторые только для того, чтобы его опровергать. Вскоре слушатели его, как говорит сам Григорий, составили из себя как бы волнующееся море, проявляя самые противоположные убеждения.

Григорий к своему учению присоединял, пример строгих добродетелей. Он соблюдал монашеское воздержание, удаляясь от всяких удовольствий. Почти всегда оставаясь дома, он постоянно казался печальным и даже был доволен, что его не находили любезным в обществе. Его упрекали за слишком скромный стол, за простую одежду и обращение, лишенное всякого величия. Этими упреками нисколько не смущался Григорий и не стеснялся порицать епископов, воображавших, что они возвысятся своим чванством, пышностью своих одежд и лакомым столом. Сам он предпочитал жить философом христианским, любил проводить ночи в молитвах и пениях псалмов с некоторыми из благочестивых.

Среди Константинополя проводил он жизнь отшельника Фиваиды, выполняя все обязанности истинного пастыря.

Фанатические еретики ему не прощали нападок его и успехов. Они возмутили против него чернь, которая иногда преследовала святителя, кидая в него каменьями. Этими каменьями они платили мне, говорит Григорий, за здравое вероучение, мною им принесенное, напрасно только они не метали их ловчее и поражали меня в местах, где удары не смертельны. Накануне Пасхи еретики устремились на храм Анастасии, в то время, когда совершалось там таинство, и совершали неистовства и гнуснейшие нечестия. Григория схватили и отвели к префекту. Но неповинность его была до того ясна, что он вышел из судилища со славою, не потерпев никакого оскорбления.

Вскоре однако, с возведением Феодосия в императоры, гонения были прекращены. Григорий уже прожил год в Константинополе, когда Феодосий, крещенный епископом Фессалоникийским, издал знаменитый эдикт, которым повелевалось преследовать и осуждать как еретиков всех, не следующих вероучению, преподаваемому Дамасом Римским и Петром Александрийским. Декрет этот, присланный преимущественно в Константинополь, заставил присоединиться к Церкви православной всех честолюбцев, не имевших другой веры, кроме той, какую они находили для себя более выгодно исповедовать по внешности.

Обстоятельства вынудили Григория быть снисходительным. Почти все епископы оказали слабость, войдя в общение с другими подозрительными епископами, или подписывая декреты, от которых принуждены были отрекаться. Нечего удивляться, что такое множество мирян было увлечено в ересь. Как можно было различить искренних от тех, которые исповедовали то или другое учение только по честолюбию или из-за других каких выгод?

Однако Григорий, оказывая снисхождение к заблуждавшимся, был строг к дурным епископам, заместившим законных епископов при Констанции и Валенте, не оказывавшим никаких достоинств епископских, проводя жизнь свою в роскоши и сластолюбии. Мы возвратимся к порицаниям Григория, сопоставляя их с теми, которые высказывали Иероним и Иоанн Златоуст, когда указано будет на внутренние недостатки, удручавшие Церковь при конце четвертого и в начале пятого столетия.

Григорий, в продолжении трудов своих по восстановлению православной Церкви в Константинополе, вдался в обман философу секты циников по имени Максиму, который хотя был христианином, но старался выказываться последователем Диогена, нося белую одежду и сектаторскую палку. Он был очень нагл и чрезвычайно безнравствен, однако до того лицемерен и столь ловко притворялся в Константинополе, что Григорий допустил его в число своих приближенных и даже похвалял его при церковных собраниях.

Максим прибыл в Константинополь с единственным намерением обмануть верующих и достигнуть избрания себя в епископы. Происки свои начал он с некоторыми из епископов египетских, и Петр Александрийский, столько восхвалявший святого Григория, принял участие в заговоре, выразившись на этот раз против него. Епископы египетские прибыли в Константинополь и, воспользовавшись болезнью Григория, тайно ночью заняли церковь и там в присутствии нескольких моряков с корабля, на котором приплыли, рукоположили Максима епископом Константинопольским.

Торжество это не было еще окончено, когда пресвитеры Григория вошли в церковь. Весь город вскоре узнал о том, и все поспешили в храм Анастасии; верующие очень огорчились, а еретики и люди равнодушные смеялись над наружностью Максима, у которого были рыжие, длинно отпущенные волосы, с намерением еще более походить на настоящего циника.

Епископы египетские, которым помешали в их рукоположении, отправились оканчивать его в дом одного музыканта-флейтиста, в присутствии нескольких людей, имевших плохую репутацию. Наконец они остригли известные волосы Максима и сам Григорий, издеваясь над ним по этому случаю, говорил ему, что после такой беды нечего более делать, как повеситься.

Григорий всего более опечалился тем, что один из пресвитеров и несколько верующих присоединились к лже-епископу Максиму; но число их было весьма незначительно; а все православные до того оскорбились поведением их и епископов египетских, что хотели принудить Григория немедленно принять звание епископа Константинопольского, похищенное Максимом. Григорий употребил все красноречие свое, чтобы убедить народ не принуждать его к этому званию; хотел даже бежать, но верующие упросили его остаться, обещая не принуждать его к принятию звания епископа Константинопольского до прибытия многих епископов, уже съезжавшихся в этот город.

Максим и епископы египетские, изгнанные из Константинополя, отправились в Фессалонику просить поддержки Феодосия, но он с презрением прогнал их. Тогда возвратились они в Александрию, где Максим вел себя столь бесстыдно в отношении епископа Петра, что префект принужден был выгнать его из города, а Петр понял всю ошибку свою в покровительстве намеренно похитить власть такого мужа, как Григорий. Он извинился перед святителем, и после того Григорий помнил только добродетели, который Петр столь ясно обнаруживал».

Дела находились в таком положении в Константинополе, когда прибыл туда Феодосий 24 ноября 380 года. Григорий ему представился, император обнял его, говорил с ним благосклонно и объявил, что народ Константинопольский столь настойчиво ходатайствует перед ним, что ему нельзя не убеждать Григория принять звание епископа сего города. Григорий не осмелился отказаться, хотя и предвидел все затруднения, какие придется ему преодолевать.

Феодосий спросил арианского епископа Демофила, согласен ли он присоединиться к вероисповеданию Никейскому, а когда тот ответил, что ни за что не согласен, то император повелел ему передать все церкви православным. Известие о том привело в смятение всех ариан, столь долго привыкших господствовать. Мужчины, женщины и дети рассеялись по улицам с плачем и криками, требуя своих храмов. Феодосий, для поддержания порядка, приказал окружить церкви воинами и вскоре явился на колеснице, имея возле себя Григория. Святитель был так слаб, что едва дышал. Когда он вошел в церковь, то толпа приветствовала его, прося в епископы. Не имея сил говорить так, чтобы могли его слышать, Григорий поручил одному из пресвитеров объявить его именем, что теперь следует воздавать только благодарения Богу, а что все остальное совершится в свое время. Феодосий изумился такой скромности и весь народ в этот день только прославлял Бога, за торжество дарованных им истин.

Ариане, не взирая на бешенство свое, не осмелились возмутиться и все церкви переданы были православным без пролития капли крови, тогда как сами они прежде завладевали ими убивая несколько тысяч верующих.

Григория продолжали убеждать принять звание епископа Константинопольского, даже именовали его этим титулом; но он считал его незаконным, пока не будет признан епископами.

Съезд епископов в Константинополь на великий собор был назначен в 381 году. Феодосий, при самом вступлении своем в управление империей, имел намерение созвать собор, для окончания всех распрей, волновавших Восток.

В 380 г. отправил он пригласительные письма и епископы стали немедленно собираться в Константинополь.⁹³⁵ Епископы арианские приглашались также, как и православные. Их находилось на соборе числом тридцать шесть, православных же было сто пятьдесят.

Сначала все собрались во дворец к Феодосию, который обратился к ним самым благосклонным образом,⁹³⁶ убеждая их с чувством сына, говорящего к отцам по вере, деятельно заняться тем, что будет предложено их суждению.

Первые заседания собора происходили под председательством Мелетия Антиохийского.⁹³⁷ Сначала занимались выбором епископа на престол Константинопольский. Незаконное рукоположение Максима было отменено и просили Григория принять звание, предлагаемое ему целым городом. Григорий был рукоположен в епископы Сасима, а правилами каноническими воспрещалось перемещать епископа с одного престола на другой; но он не мог занять престола, для которого был рукоположен Василием Великим, потому что престол сей уже был занят другим епископом, рукоположенным Анфимом. А потому нельзя было сказать, чтобы Григорий действительно переходил с одного престола на другой. Кроме того, правило это было чисто церковным и собор вселенский имел право в частном случае его не выполнять.

Григорий согласился на убеждения епископов и с того времени сделался законным епископом Константинопольским.

Святой Мелетий, благословивший его в день восшествия на престол царственного града Востока, скончался несколько времени спустя. Смерть его была искренней скорбью, особенно для Григория, который наследовал чувства Великого Василия к святителю Антиохии. Тело святого Мелетия было бальзамировано, завернуто в льняные и шелковые ткани и положено в церкви святых Апостолов до перенесения его в Константинополь. Сделано было великолепное погребение, при несметном стечении народа, пелись псалмы на различных языках. Самые красноречивые из епископов говорили надгробные речи.⁹³⁸ Во время погребального торжества, к лику святителя прикладывали льняные ткани и раздали их народу, почтительно хранившему их в память святого, который, по выражению Григория Нисского, на небе молил за Церковь и за невежество народа Божия.

Должно было предположить, что со смертью Мелетия окончится раскол в Антиохии. Действительно, Павлин был православным, как и Мелетий, и все уважали его за добродетели. Самые искренние друзья Мелетия, а в особенности Григорий Богослов, уважали Павлина и желали, чтобы он был признан законным епископом, голосом всех православных.

Несколько времени прежде собора, Павлин⁹³⁹ отказался от соглашения с Мелетием, под предлогом, что тот рукоположен был арианами и сам Мелетий осудил Павлина. От того произошла сильная борьба, но наконец пресвитеры обеих партий согласились, что, по смерти одного из епископов, оставшийся живым будет признан всеми православными законным епископом. Пресвитеры даже обязались отказаться от епископства, если оное будет им предложено, а в том числе находился и Флавиан. Только некоторые из приверженцев Люцифера, по привязанности к Павлину, отказались от этого соглашения.

Некоторые из епископов на соборе Константинопольском не признавали, однако, этого соглашения законным. Григорий называет их буйными и злобными⁹⁴⁰

Святой Григорий, по сану своему епископа Константинопольского, председательствовал после кончины Мелетия, на соборе. Предоставив сначала рассуждать противоборствовавшим Павлину с желавшими мира церковного, он наконец принял сторону Павлина и выразился следующими словами:⁹⁴¹ «Друзья, мне кажется, что вы смотрите на дело не одинаковым образом и не находите, что благоразумнее говорить об истинной цели наших совещаний. Действительно, вы имеете ввиду только один город, что усиливает только борьбу, и чтобы продлить эту борьбу вы рассчитываете, что я возложу руки на вновь избранного. Но мысли мои возвышеннее и вы должны согласиться, что они не ошибочны. Окиньте взором всю вселенную, орошенную потоками драгоценнейшей крови Бога, за нас претерпевшего в образе человеческом, и ставшего ценой нашей свободы; взгляните на мир, орошаемый еще кровью других жертв. Предположим, что он разделяется из-за двух ангелов. Те, о которых идет речь (к сожалению) не заслуживают этого названия; но если бы даже они были ангелами, то все-таки не следует продолжать из-за них столь плачевной борьбы.

«Пока блаженный епископ Мелетий еще находился среди нас, и до той поры, пока мы не знали, каким образом заставить западных признать его, вследствие их прежнего раздражения, нам возможно было не обращать внимания на их ошибочные мнения, тем более, что они считали себя защитниками правил церковных. Кротость человека есть средство против раздражения, и доверие каждого приобретается, показывая вид, будто не замечаешь его недостатков. Но ныне, когда буря утихла и Господом дарован нам мир, как же следует поступать? Выслушайте слова мои, они благоразумнее и заслуживают более внимания, нежели слова некоторых молодых епископов. Полагаю, что мы обязаны оставить на престоле Антиохийском того, который ныне его занимает. Что за беда, если мы некоторое время будем еще оплакивать нами утраченного? Старость другого вскоре должна прекратить борьбу, это лучшее, чего нам только можно пожелать. Павлин вскоре должен умереть и, согласно его желанию, дух его возвратится к даровавшему оный. Тогда, с общего согласия народа, епископов и по внушению Духа Святого, мы назначим епископа на этот знаменитый престол.

«Таким способом приобретем мы привязанность иноземцев, потому что я вижу, что западных считают иноземцами, и мы возвратим мир великому городу и великому народу».

Затем, Григорий убеждал всех к согласию и окончил, сказав, что если полагают, что он говорит из-за собственной своей выгоды, то он готов оставить епископский престол свой и удалиться в пустыню, предмет своих постоянных желаний.

Когда он перестал говорить, то молодые епископы, поднявшие спор, начали болтать как сороки и шуметь как осы. Почтенные старцы, составлявшие собрание, вместо того чтобы унять их, допустили увлечь себя их влиянием. Главным доводом их было то, что Восток должен восторжествовать над Западом. Церковь западная признала Павлина, а потому восточной не следовало его признавать.

Святой Григорий справедливо порицает этот довод, заслуживающий посмеяния, удивляясь, что благоразумнейшие из епископов сделали по этому вопросу уступку молодым и легкомысленным. Собор назначил епископом Антиохийским Флавиана и весь город, кроме небольшой паствы Павлиновой, согласился с этим избранием. Тогда Григорий оставил собрание, объявив, что он откажется от своего престола. Его убеждали остаться для защиты вероучения, когда прибыли на собор епископы египетские и македонийцы.⁹⁴² Григорий был счастлив, увидев прибытие противников с зубами как вепри, с лицами, как дикие звери и со сверкающими глазами. Он надеялся, что они избавят его от престола, принятого им против желания.

Между епископами египетскими конечно находились и те, которые приезжали в Константинополь рукоположить Максима Циника. Они не изменили, подобно епископу Петру, своих убеждений относительно этого интригана, а находившийся во главе их епископ Александрийский Тимофей, брат Петра, был явным сторонником Максима и аполлинаристом;⁹⁴³ он конечно не расположен был отделиться от своих викарных епископов из-за вопроса личного. Македонийцы же имели против Григория предубеждения, внушенные им Дамасом, епископом Римским, скрывавшим нерасположение свое к великому мужу под благими предлогами законности. По его мнению⁹⁴⁴ не дозволялось переводить епископа с одного престола на другой. Но истинной причиной к тому была его нелюбовь к искреннему другу того Василия, который так бичевал надменность и пышность епископа Римского; а Григорий дозволял себе порицания такие же, как и друг его.

Собор был чрезвычайно взволнован отказом Григория; но большинство членов выразили при этом более раздражения, нежели благоразумия, ссылались на правила, которые нисколько не относились к святителю; даже еще не знали, кем бы его заменить, но старались только сделать неприятность избравшим его и составлявшим самую уважаемую часть собрания.⁹⁴⁵ Среди их считались:⁹⁴⁶ Елладий, преемник Василия Великого на престоле Кессарийском, Григорий Нисский и Петр Севастийский, братья того же Василия; Амфилохий Иконийский, Оптим Антиохийский, из Писидии, Диодор Тарский, Пелагий Лаодикейский, Евлогий Едесский, Акакий из Верии, в Сирии, Исидор из Сира, Кирилл Иерусалимский и племянники его Геласий Кессарии Палестинской. Большая часть этих епископов чтутся святыми в Церквах восточных и западных. Они отдалялись от епископов египетских, явных врагов Григория, собираясь под председательством этого святителя.

Но Григорий слишком мало дорожил своим престолом и не хотел служить поводом разделений. Он даже убеждал друзей своих не поддерживать его и согласиться с прочими епископами в избрании ему преемником человека добродетельного. В присутствии всех епископов произнес он следующую речь «О вы, собранные Богом потрудиться для прославления Его Имени, не занимайтесь долго относящимся до меня, а займитесь делами более важными. Пусть буду я Ионой; ввергните меня в море для спасения корабля. Хотя в сущности я не могу быть причиною волнений, но извергните меня, я найду себе где-нибудь гостеприимство. По крайней мере будьте единодушны, хоть в этом. Против желания моего возвели меня на этот престол; я за счастье себе поставляю его оставить. Но, о Троица Святая, мною поклоняемая и прославляемая, о Тебе только забочусь! Да увижу же на престоле этом уста только посвященные на защиту Имени Твоего! Вы же члены этого собрания примите мой прощальный привет и воспомяните труды мои».

Григорий, оставив собрание, отправился к императору просить его не препятствовать ему удалиться. Тот с трудом на это согласился; но, при всей радости снова быть свободным, святителя озабочивала паства его, которая могла достаться в управление врагу истины. Он возложил однако надежду свою на Провидение и, получив согласие императора, решился оставить Константинополь. Но прежде всего ему хотелось проститься с народом и он произнес в главной церкви города в присутствии всех членов собора красноречивое слово, разбор которого следует:⁹⁴⁷

«Возлюбленные пастыри и сотоварищи, прежде чем оставить этот престол, начинаю слово, чтобы отдать вам отчет в моем поведении, потому что не краснея могу подвергнуть себя суждению вашему, готов принять похвалу вашу, если действовал похвально, и порицание, если того заслужил. Паства эта, которая ныне перед вами, была мала, скорее это был даже остаток паствы. У членов её даже не было пастыря, они собирались где только могли, даже в горных пещерах, преследуемые врагами, которые до ныне еще осмеливаются быть наглыми; что же было в то время, когда еще не был дарован нам мир и они были всемогущи?

К этой-то бедной и огорченной пастве прибыл я, – и Святой Дух соделал ее многочисленной и блестящей, как вы видите. Он соединил между собой иссохшие кости, даровав народу Своему новую жизнь. Он был уничижен за грехи свои, но воскрес, потому что покланялся Святой Троице. Если сделанное мной кажется для вас ничтожным, то спрошу вас, как мог я сделать более? Разве я не содействовал воскресить веру в этом городе, который как око вселенной, с достоинством покоящимся на земле и на море, составляет связь, соединяющую Восток с Западом, и куда стремятся со всех концов мира приобретать веру.

Кто бы ты ни был желающий судить мое учение, окинь взором своим вокруг себя и посмотри на этот венец, мною сплетенный; посмотри на это собрание пресвитеров, седина и мудрость которых делает их достойными уважения; посмотри на скромность этих диаконов и этих клириков, на ревность народа этого, как мужчин так и женщин, соревнующих между собой пламенным желанием поучаться; посмотри на этих философов и на людей простых, на благородных и ремесленников, на этих старцев и этих юношей, на замужних женщин и на дев, которые равным образом посвящены в божественное вероучение. Скажу, хотя быть может и не следовало бы мне говорить, я способствовал сплетению этого венца и, в награду за все это, прошу только вас исповедовать истинную веру в Святую Троицу.

Если у меня есть враги, то этому я обязан моим учением, и похваляюсь тем, потому что вероучение мое было правильно, и я не проповедовал неосмотрительно из угождения всем. А потому должен был встретить противников, как со стороны Савеллия, так и со стороны Ария. Я учил об единстве сущности и о троичности Лиц или ипостасей;⁹⁴⁸ да перестанут же привязывающиеся только к некоторым словам, а не к сущности нашего вероучения, произносить хулы с намерением осуждать нас. Что говорите вы, когда учите о трех ипостасях? Хотите ли учить о трех сущностях? Вы справедливо стали бы вопиять, если будут это утверждать. А вы, учащие о трех Лицах или трех образах, разве вы хотите сказать, что в Боге одна только сущность, имеющая образ человеческий? Конечно нет. Все вы допускаете в единой Троице единую сущность.

Вот этому-то я и учил.

Теперь что сказать вам? Наградите меня за труды мои, отпустите меня. Не смотрите на мою седину! Дайте мне преемника, у которого руки были бы чисты, который был бы ученым и мог бы достойным образом выполнять свои святительские обязанности, как обстоятельства того требуют. Вы видите, я стар, болен, удручен трудами. Вам не нужен старец, который не может более ничего делать, и не имеет более сил. Кроме того, я утомлен борьбой, веденной против зависти и против врагов, которые равным образом ваши, как и мои.

Теперь хотите ли рассмотреть наши недостатки? Скольким преследованиям, скольким насилиям подвергались мы или были тому свидетелями! Разве старался я отомщать?

«Меня упрекали за мою простоту, за бедность одежды, за воздержание. Не знал я, что великолепие, сладкоядение и роскошь считаются добродетелями епископскими. Если желаете епископа величественного, у которого бы были великолепные колесницы, который бы поддерживал роскошь, достойную такого великого города, то поищите другие. Я не таков, какого вам нужно. Увольте меня, как императоры увольняют изувеченных воинов. Тогда обращусь к вам со следующим прощальным словом:

Прости, о Церковь Анастасия, название дарованное тебе благочестием, потому что ты воскресила веру, бывшую тогда в презрении. Прости, седалище нашего общего торжества, новый Силом, где поместили мы кивот, странствовавши в течение сорока лет по пустыне, без определенного для него постоянного места! Прости и ты величественный и знаменитый храм, новое наследие, заимствовавший великолепие твое от Слова, бывши сперва Евусом ты стал Иерусалимом! Простите и вы все священные храмы, наполняющие город и окружающее его как бы священной цепью! Простите, апостолы драгоценные столпы, наставники мои в борьбе, я не довольно торжествовал дни ваших праздников в храме, вам посвященном, но аггел сатанин, данный мне от Бога, конечно для блага моего, подобно как Павлу, принуждает меня оставить вас. Прости престол епископский, почесть столь опасная и порождающая столько зависти! Прости собор епископов, священников, украшенных величием и старостью! Простите вы все, служащие у престола Господня и приближающиеся к Богу, Который к вам приближается! Простите сонмы мужей чистых, священные песнопения, ночи благоговения, общины дев, благочестивых жен, вдовиц и сирот. Простите, дома возлюбленные Христом, где совершается благотворительность, которая поддерживала и меня в моих немощах. Простите, вы все любившие мои речи и толпившиеся слушать меня! Простите, императоры, дворцы и все обитающие в них, верные императору, охотно я верю тому, но слишком мало верные Богу! Рукоплещите, язык, метавший в вас стрелы, умолкнет. У ритора остаются только руки и чернила для исправления вас.

Прости, великий град, возлюбленный Богом! Вы все живущие в нем приближайтесь к истине, делайте более добра; покланяйтесь Богу лучше, чем покланялись доселе. Простите, Восток и Запад, за которые ратоборствовал я, и которые боролись против меня! Простите ангелы, покровительствующее церкви сей! Прости Троица, мысль моя, честь и слава! Да хранит народ мой веру в Тебя, и охраняй его от заблуждений, чтобы в уединении моем мог я услышать, что вера в Тебя постоянно преуспевает.

Дети, сохраните, прошу вас, закон, воспоминайте испытания, которые претерпел я; благодать же Господа нашего Иисуса Христа да будет со всеми вами. Аминь».

Григорий, оставив немедленно Константинополь, удалился в свой дом в Арианзе, который наследован от отца, а оттуда в Назианз. Впоследствии рассказаны будут последние деяния этого великого святителя.

Собор, с согласия верующих, избрал преемником Григорию Нектария,⁹⁴⁹ префекта Константинопольского, еще не окрещенного и нисколько не знавшего служения епископского. Он был весьма знатного рода и добродетелен, но не имел церковного образования. Его рукоположили епископом немедленно после крещения. Созомен утверждает, что Нектарий в особенности был избран императором, что епископы сопротивлялись этому назначению, но, что они принуждены были согласиться с волей императора.

Когда вопросы о личностях были разрешены, то собор занялся вероучением.

Император присутствовал на соборе и в его присутствии возникли прения между православными и полуарианами, между которыми преимущественно отличались Елевзий Кизический и Марциан Лампсакский.⁹⁵⁰ Император и православные отцы напомнили им попытку, сделанную ими перед западными через депутатов, посланных от них к Либерию, епископу Римскому, что они вошли в общение с исповедающими вероучение Никейское, и что поступают не хорошо, делая нападки на вероучение, которое сами исповедовали; но они не тронулись ни убеждениями, ни доводами, им противопоставляемыми и предпочитали лучше поддерживать учение арианское, нежели допустить выражение единосущный.

Они объявили это открыто, оставили Константинополь и писали всем своим сторонникам, что не следует никогда соглашаться на допущение вероучения Никейского; Отцы же собора, имея во главе своей Нектария, определили, что следует подтвердить это вероучение, осудив все ереси.⁹⁵¹ На оснований сего, составлено было исповедание веры,⁹⁵² в котором подробно изложено здравое вероучение, провозглашенное в Никеи, и осуждены все ереси, направленный против Святой Троицы, а в том числе и аполлинариева.⁹⁵³

Извлечением из сего изложения веры можно считать принятый символ. Он не что иное, как Символ Никейский с некоторыми добавлениями, направленными против новых ересей, и все Церкви, как греческие, так и латинские сохранили его таковым, как он был тогда написан и каковым был принят четвертым и шестым Вселенскими Соборами.⁹⁵⁴

Необходимо представить наглядно оба Символа – Никейский и Константинопольский, чтобы отдать себе отчет в сделанных в последнем добавлениях; пишем курсивом: добавления Собора Константинопольского и выпущенное из Символа Никейского.

Добавления к Символу относительно воплощения направлены были против аполлинаристов и против Маркелла Анкирского; а добавления относительно Духа Святого против евномиан или македонийцев.

Последние члены Символа были направлены против различных заблуждений, которым Церковь приписывала более значения.

Сравнивая древние Символы⁹⁵⁵ с Символом Константинопольским, приходим к убеждению, что отцы второго Вселенского Собора воодушевлены были преданиями Церквей апостольских до того, что даже придерживались тех же самых выражений в тех словах, которые они сочли необходимым добавить к Символу Никейскому, для ограждения вероучения от всяких ересей.

После решения вопросов о вероучении, собор определил границы подсудности епископов в различных восточных провинциях.

Собор Никейский уже определил основания особенной подсудности, признав законным обычай, соблюдавшийся в Александрии и в Риме относительно некоторых Церквей, получивших оттуда свое начало. Мало–по–малу, приложено было к Церкви гражданское разделение империй на провинции и епархии. Собору было угодно ясно определить различные подсудности. Нектарию, епископу столичного города⁹⁵⁶ подчинена была Фракия, Елладию Кессарийскому – Понт, Григорию Нисскому – Каппадокия, Отрию Мелетинскому – Армения, Амфилохию Иконийскому – Азия; Оптиму Антиохийскому, в Писидии, провинции того же названия; Тимофею Александрийскому – Египет. Восток, собственно так именуемый, был разделен на две провинции: Лаодикейскую и Тарскую, не нарушая преимуществ епископа Антиохийского.

Собор, распределив таким образом Церкви азийские, решил, что все препирательства, какие бы могли возникнуть, будут судиться провинциальными соборами. Император утвердил эти распоряжения.⁹⁵⁷

Кроме того было определено,⁹⁵⁸ что епископ Константинопольский должен пользоваться высшей почестью после епископа Римского, как епископ Нового Рима. Действительно, Константинополь не только заслуживал это название, но там были, подобно как в древнем Риме, сенат, сословия граждан и сановников; граждане Константинопольские подчинены были тем же законам, как Римские, и город пользовался теми же преимуществами, как древний Рим.

Имеются семь правил Вселенского Собора Константинопольского.⁹⁵⁹

В первом – подтверждается вероучение Никейское и изрекается анафема против всех сект арианских, Савеллия, сторонников Маркелла Анкирского, фотиниан и аполлинаристов .

Второе относится до власти епископов различных провинций, чтобы они не распространяли ее за пределы своих областей и предлагали бы дела на решение провинциальных соборов.

Третье правило изложено так: «Константинопольский епископ да имеет преимущество чести по епископе Римском, потому что град оный есть новый Рим».

Епископ Римский считался первым по преимуществу чести, как епископ первенствующей столицы империй.

Четвертым правилом уничтожается рукоположение Максима Циника.

Епископы, прежде нежели разойтись, просили Феодосия обнародовать их определения: «Согласно рескрипта Твоего, говорят они,⁹⁶⁰ собрались мы в Константинополь, и возобновив единение между собой, мы краткими постановлениями подтвердили веру Никейскую и анафематствовали ереси, против неё возникшие. Кроме того, мы постановили некоторые правила, относящиеся до благоустройства Церкви, и все это прилагаем к сему посланию.

«Ожидаем ныне, что Твоя благость изволит утвердить определения Собора рескриптом Твоего благочестия, после того как ты оказал почесть Церкви созванием этого Собора».

Феодосий на то согласился и 30 июля 381 года издал следующий декрет,⁹⁶¹ писанный в Гераклеи:

«Все церкви должны быть немедленно переданы епископам, верующим в равенство божества Отца и Сына и Святого Духа, находящимся в общении с Нектарием Константинопольским, с Тимофеем Александрийским для Египта, с Пелагеем Лаодикейским и Диодором Тарским для Востока, с Амфилохием Иконийским и Оптимом Антиохийским (в Писидии) для проконсульской Азии и епархии⁹⁶² Азийской, с Елладием Кессарийским (в Каппадокии), Отрием Мелетинским и Григорием Нисским, для епархии Понта, с Терентием, епископом Скифским и Мартирием Маркианопольским (Преславля в Болгарии) для Мизии и Скифии. Все не находящиеся в общении с сими епископами будут считаться еретиками и, как таковые, – изгоняемы из Церквей».

Не должно забывать, что еретики насильственно завладели церквами и церковными имуществами при Констанце и при Валенте. Феодосий декретом своим исправлял явную несправедливость и возвращал имущества их законным владельцам.

Нужно заметить, что епископ Антиохийский Флавиан не был помещен в число тех, с которыми следовало находиться в общении, и этим оказывалось снисхождение святому старцу Павлину, чтобы он мог мирно окончить жизнь в своей небольшой православной Церкви, которая была к нему привязана более за добродетели его, нежели по чувству православия, потому что Мелетий и преемник его Флавиан были также православными, как он.

Можно предполагать, что самим собором указаны были Феодосию имена епископов, которых следовало считать как-бы средоточием православия и патриархами.⁹⁶³ Титула этого еще не давалось великим престолам, которые названы были патриархиями впоследствии.

В Церкви кафолической никогда не возникало спора о Символе Собора Константинопольского и о его правиле относительно вероучения: На четвертом Вселенском Соборе снова провозглашен был этот Символ и Собор Константинопольский считался на нем, Вселенским. На Западе он равным образом почитался, и епископ Римский Григорий Великий, считал сей собор в числе четырех великих вселенских собраний Церкви, бывших до его времени, и которые он уважал, как четыре Евангелия. Но Запад не согласился относительно правил благочиния, провозглашенных на Соборе Константинопольском, и особенно воспротивился тому правилу, которым епископу Константинопольскому предоставляются почести и степень в церковной иерархии, о чем и будет передано впоследствии.

Но нужно заметить, что собор может быть вселенским, при согласии всех церквей, хотя бы правила его о благочинии и не были приняты повсеместно; потому что правила эти, как и правила Собора Константинопольского, могут быть составлены по обстоятельствам места, времени и лиц. Нежелание Запада, и в особенности епископа Римского, – принять одно из правил Собора Константинопольского не препятствовало тому, что Собор этот считался Вселенским даже в Риме, не смотря на то, что папской власти ни в созыве, ни в председательстве, ни в утверждении этого Собора не было, так как власти этой в то время и не существовало.

Следует также заметить, что три лица, последовательно председательствовавшие один после другого на сем Соборе, Мелетий, Григорий Богослов и Нектарий, не находились в общении с Римом. Первого напрасно считали там соумышленником ариан и незаконным соперником Павлина в соискательстве престола в Антиохии; второй был избран вопреки желанию Дамаса, а против рукоположения Нектария протестовал Рим.

Но в четвертом столетии даже в самом Риме еще не думали, что собор может считаться вселенским и законным только потому, что он созван епископом Римским, под его председательством, или от его имени, и если утвержден им.

История второго Вселенского Собора и его правила, относящиеся до епископа Константинопольского, служат самыми ясными и неоспоримыми опровержениями системы папской, которая взяла верх на Западе.

Конец V части

Конец книги восьмой.

конец третьего тома.