Умань. Гестаповская тюрьма. освобождение

Продолжение следственных показаний владыки Иосифа:

«В Умань я прибыл в октябре 1943 года и пробыл там по июнь 1944 года, т. е. до дня своего ареста.

По прибытии в Умань я по ходатайству благочинного Буйникло Константина получил разрешение у комиссара СД проводить службу в церкви.

Примерно через 20 дней я был вызван в гебит-комиссариат, где мне предлагали также заняться профашистской пропагандой, причем на сей раз, когда меня вызывали, мне прямо сказали, что большевики сейчас решили пойти походом до Атлантики, что в связи с этим всем нужно вооружиться кто чем может и вести борьбу против большевиков. Что мне, как священнику, нужно написать статью антисоветского характера, направленную против Патриарха Сергия и той игры в церковь, которую якобы ведет советская власть. Воспеть новые порядки немцев, которые якобы создали хорошую жизнь на Украине. Дав свое согласие написать статью в фашистскую газету «Голос Умани», я был отпущен домой. К назначенному времени я представил свою статью гебиткомиссару. Моя статья была забракована, и гебиткомиссар сказал мне, что я мог бы и не писать своей статьи. Забракована потому, что я не написал того, чего желал гебиткомиссариат. Через два дня я и Галушко были арестованы на улице и доставлен в СД»⁴³.

Раиса Семеновна Таборанская вспоминает о событиях этого времени:

«Опишу, как мой отец, протоиерей Симеон Табаранский, впервые встретился с владыкой Иосифом.

Во время оккупации мы жили на Украине в г. Умань Киевской области. Когда немцы заняли Умань, они разрешили открыть храмы, и в предместье Умани отец получил храм Святой Троицы. И вот первый раз, в канун праздника преподобной матери Пелагии (8/21 октября), он служил в притворе храма. Вдруг видит – в конце притвора стоит духовное лицо с панагией. Отец обрадовался, а Владыка вдруг зашел вперед, как бы в алтарь, благословил отца и говорит: «Я завтра буду здесь служить. Я привез икону преподобной Пелагии, где есть частица ее мощей».

Утром на другой день служение было радостное, а после службы отец пригласил Владыку домой на чашку чая. Владыка согласился и как вошел в дом – сразу стал напротив трюмо, посмотрел и говорит: «Что же это за угодничек Божий, имени которого я не знаю?» Я не помню Владыку хмурым, он всегда улыбался, любил юмор.

В Умани Владыка служил в кладбищенской церкви на Мещанском кладбище и жил в холодной кладбищенской сторожке вместе с двумя иподиаконами, с которыми он приехал в Умань. Также приехал с Владыкой и протодиакон с молодой женой. Иподиаконов звали Иванами; один был блондин – его Владыка называл Вакун беленький, второй – брюнет – Вакун черненький⁴⁴. Все часто бывали у нас. Владыка беседовал с моим отцом о духовном, справедливом и ценном. В разговоре с отцом Владыка высказывал опасение, что немецкие власти будут насаждать унию и что в этом случае придется молиться дома, но не изменить Христу.

В Умани было открыто в то время семь храмов. Владыка ходил в эти храмы пешком. Духовенство отнеслось к нему недоверчиво, но миряне его очень полюбили. Чаще архиерейские службы проходили в кладбищенской церкви. У Владыки был только один орлец. Отец попросил мою сестру Валентину сделать второй. Она на черном сатине вышила стеганым швом орла, и это восполнило недостаток. Когда немцы заняли Умань, Владыку сразу арестовали, сказали: «Это советский разведчик"».

Продолжение следственных показаний владыки Иосифа:

«В гестаповской тюрьме я находился с 6 ноября 1943 года по 12 января 1944 года. Меня допрашивал следователь Винницкой СД на русском языке, вначале по вопросам автобиографии, а затем о моей, якобы, проводимой работе через Патриарха Сергия в пользу СССР. Также меня подозревали в принадлежности к Английской разведке. Я давал отрицательные ответы.

Меня допрашивали три раза, пугали тем, что применят ко мне меры физического воздействия.

Примерно через семь дней, до ухода немецко-фашистских войск из Умани, мне Иван Скляров через старшего надзирателя тюрьмы Кучера Ивана передал письмо, в котором сообщал, что он делает все возможное для моего освобождения из тюрьмы. Сблизившись с Кучером, я дал ему пять золотых рублей, чтобы он помог мне освободиться из тюрьмы, а Скляров подарил ему золотые часы. Через два дня после этого в мою камеру арестованные тюрьмы стали носить койки из других камер. Заставили камеру койками, оставив только проход. В это время немецко-фашистские войска подготавливались к эвакуации из города. Кучер приказал мне, чтобы я сидел в камере тихо. 7 января 1944 года в тюрьме г. Умани расстреляно 120 человек. 11 января немцы оставили г. Умань, а 12 января Скляров с соседкой по квартире открыли мою камеру и освободили меня из тюрьмы».

Митрополит Иосиф – о себе:

«1943 год, Умань, гестаповская тюрьма. Я сижу в кладовой, заставленной кроватями, ведрами и всякой всячиной. Туда перевел меня на рассвете из камеры №7, что на шестом этаже, помощник начальника гестапо, немец по национальности, но немец русский, фольксдойч⁴⁵ из города Энгельса. Забил меня в угол и заставил чем мог: «Я Вас спасу. Я буду у Вас бывать».

И вот под Рождество до трех часов ночи вызывали заключенных на расстрел. Возили все время в Красный яр, и там «черный ворон» сваливал людей по принципу самосвала. Затем их обсыпали каким-то химическим порошком, в это время строчили и после неглубоко закапывали. Так приезжали три раза до трех часов ночи. Раскрывали большую книгу и по ней выкрикивали: «Иии-ванов». – «Есть». – «С вещами!»

В три часа все смолкло. Приходит ко мне фольксдойч и говорит: «Вы уже расстреляны». Говорит по-немецки: «Вы в большой книге уже помечены как расстрелянный». Он меня обнял и поцеловал. «Послезавтра мы уходим, а завтра вы посидите спокойно здесь». Вот так я сидел и переживал там первую ночь.

На второй день Рождества он ко мне раненько приходит и приносит Святые Дары от протоиерея Симеона Таборанского.

Вторая ночь – такая же самая выкличка. Но Чернова не было, и я поверил фольксдойчу. Он пришел поздно вечером, поцеловал меня и сказал: «На рассвете мы уходим. К Вам придут, и Вас возьмут отсюда». Рано утром ушли немецкие войска и с ними позавчерашняя комиссия, решавшая, кого расстрелять, кого отпустить, кого с собой забрать. Часть заключенных была взята отступавшими немцами в Каменец-Подольск, часть отпущена в город. В гроссбухе против таких фамилий стояла птичка. Часть фамилий помечена крестом – тех расстреляли вчера ночью. Таких было 500 или 600 человек. Это была гестаповская тюрьма.

В восемь часов тюрьма была уже пуста, и обыватель растаскивал, что только мог: запечатанные бочки с капустой катили, дрова несли, кровати, уголь и одеяла несли. Все несли, что могли, что толпа могла грабить в оставленном городе. В это время я уже не боялся, вставал и смотрел в окно. Уже рассветало. Там, где я сидел, окна были без рам.

И ровно в восемь часов за мной пришли мои. Пришел Ваня черненький, пришел Ваня беленький – пришли мои иподиаконы и меня повели, и я пошел, и все по-хорошему. Я был хорошо подготовлен к смерти. Поэтому, где мне грозила смерть, я уже не боялся, я уже был героем, пережив все страхи встречи со смертью. Надо страхи пережить, надо быть безразличным, хладнокровным к смерти. А когда меня наши арестовали, я в Москве на Лубянке рассказывал чекистам: «Так вы думаете, я расстрела боялся? Я был подготовлен. Я одного боялся, что они, паскуды, плохо расстреливают заключенных. А вы – герои. Вы умеете хорошо расстреливать». – «...Как, Иван Михайлович?"»

Раиса Семеновна Таборанская:

«Это было в 1943 году, накануне Рождества Христова. Владыка просидел 66 суток в гестаповской тюрьме. Окна в камере были без рам и без стекол. На улице стояли морозы. Владыка был в легкой одежде. Мама сшила из ветоши на вате теплые брюки, и через дежурных немцев мы передали их Владыке. Передали также одеяло, чтобы закрыть от ветра выбитое окно. Владыка был очень благодарен. Нам с сестрой удавалось через дежурных немцев передавать передачи. Окно тюрьмы было со стороны улицы, и после получения передачи Владыка выглядывал в окно и нас благословлял. Передачи носили Владыке и его иподиаконы. Святые Дары по просьбе Владыки передал отец в маленькой баночке – сахарной торбочке.

В Рождественскую ночь заключенных три раза выводили на расстрел. Владыка ждал, когда и его вызовут. Он причастился Святых Даров, которые передал ему отец. Владыка просил папу передать молитвы на исход души⁴⁶. Папа передал, но не те молитвы, а после Владыка сказал: «Хорошо, что вы эти молитвы прислали, я всем расстрелянным их прочел».

В день Рождества Христова мы пошли к тюрьме. В окне камеры показался Владыка, благословил нас, и мы ушли.

Вскоре наши войска стали приближаться к Умани, и немцы готовились к отступлению. Мы с сестрой Валентиной и двумя иподиаконами каждый день дежурили на краю города возле тюрьмы и следили, как немцы эвакуировали оставшихся в живых заключенных. Но Владыки среди них не было, и мы не знали, где он.

А Владыка оставался закрытым в последней камере наверху тюрьмы. Он умирал от голода и холода, но сильнее всего страдал от жажды. В коридоре капала вода, но дверь была закрыта, и никто не заходил к нему. Он молился Богу: «Питоньки, питоньки пошли, Боже!» И Господь однажды чудесно посетил его. Невидимая рука открыла камеру, Владыка вышел, попил воды, и дверь снова закрылась невидимой силой.

В тот день, когда немцы уходили из города, я с передачей пошла к тюрьме, но из окна никто не показывался. Я пошла на кладбище, где жили иподиаконы, и говорю им: «Владыки, очевидно, нет». Они мне ответили: «Мы подкупили дежурного немца, он открыл камеру и Владыку выпустил».

Владыка, когда его выпустили, сразу пошел на кладбище, а с кладбища пошел к нам домой. Это было 30 декабря (по ст. ст.), в день Ангела нашей мамы (мученицы Анисий). Зашел и говорит: «Питоньки!» Мама его напоила. Я прибежала с кладбища домой, увидела живого Владыку, и нашей радости не было границ.

Потом Владыка попросил лист бумаги и написал о награждении моего отца митрой за его заслуги⁴⁷. (Митру мы сшили из сатина и украсили ее иконками и простыми брошками.) И Владыка дал папе напрестольный крест с накладным распятием, а с обратной стороны его открывается стеночка, где хранятся мощи. В крест вложены часть древа Господня и святые мощи: мученика Меркурия, мученика Мардария, мученика Ореста, священномученика архидиакона Евпла, апостола и евангелиста Матфея, великомученика Пантелеймона, преподобной матери Пелагии и преподобного Сергия Радонежского. Эту святыню Владыка велел хранить и святых угодников прославлять. А как этот крест попал к Владыке и от кого – я не знаю».

Продолжение следственных показаний владыки Иосифа:

«Умань была вторично оккупирована немцами буквально через пять дней, т.е. примерно 15 января 1944 года. После этого я дважды служил в церкви и проживал у протоиерея Симеона Таборанского. Я проживал нелегально, и до 10 марта 1944 года – до второго изгнания немцев из Умани – мною никто не интересовался».

Раиса Семеновна Таборанская:

«Немцы отступили, но вскоре вновь заняли Умань. Они угоняли в Германию всех, кто мог работать⁴⁸. Надо было прятаться, чтобы не угнали или не убили немцы. Наша семья на это время переселилась в оставленный хозяевами домик в овраге. Подход к домику был очень тяжелый – крутой, обледеневший спуск, покрытый колючей дерезой. В этой дерезе был проход в пещеру, откуда брали желтую глину. Вот в эту пещеру перебрались мой отец и Владыка. Вдали рвались снаряды. У входа в пещеру мы выливали помои, чтобы прикрыть вход, а в спокойные минуты подавали в пещеру пищу. Так они пересидели тяжелые дни.

Когда немцы под натиском Красной Армии вновь ушли из города, в Умань явились представители из Англии. Для них был устроен прием местными властями. И владыка Иосиф был приглашен на эту встречу».

Писатель Борис Полевой в своей книге «Большое наступление» описывает встречу уманской интеллигенции с английским журналистом Александром Вертом, на которой присутствовал епископ Иосиф. Несмотря на некоторую шаржированную окраску, в которой писателем-атеистом изображен Владыка, он все же не мог не отдать должного его стойкости и патриотизму: «Не знаю, что там пишет Александр Верт о развеселом этом Архиерее... но при всем при том, по свидетельству подпольщиков, сей... пастырь вел себя при немцах вполне прилично, помогал, чем мог, партизанам, а местному гебиткомиссару, в бывшем жилье которого и происходила эта встреча, так и не удалось ни кнутом, ни пряником уломать его служить молебен за победу германского воинства и признать какого-то там Берлинского Серафима, что несомненно было с его стороны проявлением гражданского мужества...»⁴⁹.

В апреле 1944 года, сразу же после вступления советских войск в Умань, владыка Иосиф обратился с воззванием к жителям города: «Дорогие братия и сестры богоспасаемого града Умани! Поздравляю вас с освобождением от иноверцев, немецких оккупантов. Еще недавно наши сердца содрогались от зверств немецких палачей, недавно лилась кровь мирных наших жителей. Весь украинский народ рыдает от зверств оккупантов. Тысячи наших пленных умирали и были убиты, гибли с голода, тысячи наших детей стонут в Германии. Жители, выгнанные из селений, умирают, их расстреливают по дорогам, зверски издеваются. В некоторых городах колодцы переполнены юношами, дети прибиты к заборам, валяются трупы матерей с прижавшимися детьми. Кто слыхал о таких зверствах и когда? Украина пережила зверства диких немецких орд. Наш город Господь спас в лице воинов русской победоносной армии. Для нас уже были [вырыты] рвы за городом, и лишь несколько часов не хватило оккупантам для осуществления диких замыслов. Что было бы с нами? Кто остался бы [в живых]? Наверное, никто. Но в тот момент, когда наши сердца разрывались от переживаний, когда нам готовилась лютая пытка, о нас заботилась вся Россия, заботились бойцы Красной Армии. Они спешили нас спасти, и они нас спасли. Что же мы пожалеем для них? ... Русский народ ничего не пожалеет для Родины. Русская Церковь молится о спасении Родины от иноверцев-извергов. Церковь помогает и материально. По примеру Святейшего Патриарха Сергия, который, призывая Церковь к помощи на нужды освобождения страны, снял бриллиантовый крест с клобука и наперсный крест с груди своей, по примеру Высокопреосвященнейшего митрополита Николая, Экзарха всея Украины и других епископов страны мы призываем Вас, боголюбивых жителей Умани, помочь вашими пожертвованиями через Церковь или банк в Фонд обороны страны. ... Лучшая помощь – не стоны и слезы, а молитвы и реальная поддержка. Женщины и девушки! Не пожалейте своих колец и серег, своих ценностей, шейных крестиков, они пойдут на помощь вашим мужьям и братьям, помогите стране. Боголюбивые старушки! Не пожалейте для ваших сыновей ничего, ваша лепта будет принята самим Господом. Вы помогаете спасти Церковь от ереси и раскола, людей православных от гибели. ... Помогите стране, помогите мужьям, братьям, сыновьям. За это да вознаградит вас Господь здесь и в загробной жизни. Благословение Господне да пребудет с вами.

Епископ Иосиф с духовенством града Умани»⁵⁰.

В этот период владыка Иосиф был членом комиссии по расследованию зверств, совершенных немцами.

Продолжение следственных показаний владыки Иосифа:

«В первые дни прихода частей Красной Армии в марте месяце в Умань я познакомился с военными. От них я узнал, что в марте месяце они, как партизаны, будут заброшены в тыл к немцам в Карпатские горы. Узнав о том, что они будут в тылу у немцев, я решил написать немцам проклятие. Написав его, я передал с одним майором и попросил, чтобы мое письмо они сбросили с самолета. Письмо было озаглавлено: «В дьявольскую кухню СД». Дальше я их заклинал и указал, что они меня трижды пытались сделать своим работником, т. е. агентом, – это в Таганроге, Ростове и Умани, но я на это не пошел».