Послушник Царицы Небесной

Старец Амвросий всегда радовался, когда кто-нибудь из приходивших к нему хвалил его старшего келейника – о. Иосифа. Долгие годы провел о. Иосиф при Старце: будучи учеником о. Амвросия, он постепенно, с Божией помощью, приобретал такие духовные качества, которые без великой веры в Господа Бога и без великого смирения получить нельзя: любовь христианскую, мудрость и рассудительность, не говоря уж о молитве, – о. Иосиф стал и великим делателем Иисусовой молитвы. У о. Иосифа, как и у старца Амвросия, сильно испортилось от злокачественной простуды здоровье, но это его мало беспокоило. Он двигался тихо, бесшумно, а на лице его всегда была – улыбка не улыбка, а истинно ангельское выражение: его взгляд обогревал душу благодатным теплом...

Кто-то сказал старцу Амвросию:

Вот если батюшка Иосиф станет старцем, то, пожалуй, будет болезненным, вроде вас.

Ну что же, – вздохнул Старец. – Зато он смиренный... Да... К нему все мои немощи перешли.

Собеседник сразу понял недоговоренное: „...и все мои дары духовные“, – но не мог же Старец этого сказать, хотя это так и было.

Когда о. Иосиф выходил в хибарку, то есть туда, где женщины ожидали Старца, – тихий и светлый – и приглашал кого-нибудь из ожидавших в келлию для беседы с о. Амвросием, в толпе слышалось иногда полушутливое замечание:

Какой келейник у Батюшки нашего, – не хуже его самого...

Отец Амвросий с некоторого времени начал благословлять о. Иосифа принимать людей на исповедь и беседу, сам посылал своих духовных чад к нему. Побеседовав с о. Иосифом, иные потом все же шли с теми же вопросами к батюшке Амвросию и бывали поражены тем, что он в точности повторял все, что им говорил о. Иосиф.

Блаженный Пахомий, живший при Оптиной Пустыни, говорил: „Отец Иосиф все равно что отец Абросим“.

Старца Амвросия о. Иосиф любил так, что готов был и жизнь положить за него. „За Старца я готов и в острог пойти“, – говорил он. А однажды был случай, когда всю братию скитскую переполошил некий посетитель, явившийся в разгневанном виде и с пистолетом в руке к домику Старца. Но вот на крыльцо вышел о. Иосиф, который с невозмутимым видом медленно перекрестил вооруженного человека, глядя ему в глаза, и тот обмяк, опустил руки, и в это время кто-то взял у него пистолет. Этот человек был одержимым, и пришел он убить о. Амвросия.

Все любили о. Иосифа – его нельзя было не любить. Даже старые опытные скитские иноки говорили, что он – истинный монах и понапрасну слов не тратит. Господь готовил достойную смену о. Амвросию.

В феврале 1868 года о. Иосиф так разболелся, что архимандрит Исаакий велел перевезти его на санях в монастырскую больницу. Все были уверены, видя его состояние, что он умирает. 14 февраля в больничной палате его постригли в великую схиму. И вот однажды послушник, прислуживавший болящим, услышал, что за ширмой, где лежал о. Иосиф, кто-то говорит:

Потерпи, любимиче мой, немного осталось!

Заглянул он за ширму, а там никого нет, – о. Иосиф лежит пластом, с закрытыми глазами. „Меня такой объял страх, – признавался этот послушник, – что волосы дыбом встали!“ Когда он сообщил об этом старцу Амвросию, тот сказал:

Царица Небесная его посетила.

Однажды приехали к о. Амвросию две монахини из Белевского Крестовоздвиженского монастыря. Одна из них написала икону Божией Матери, которую они привезли показать Старцу, своему духовному отцу. Развернув икону, они спросили его:

А что, батюшка, похожа она на Царицу Небесную?

Об этом нужно спросить отца Иосифа, – серьезно ответил Старец и, взяв колокольчик, позвонил. Тотчас пришел о. Иосиф, к которому Старец обратился со словами:

Вот, скажи им, похож ли этот лик на Царицу Небесную.

Отец Иосиф не сказал ни слова, но тихо улыбнулся и, как бы в знак согласия, опустил глаза.

В другой раз одна монахиня в беседе со старцем Амвросием спросила:

Батюшка, а какая была Матерь Божия в последние годы своей жизни?

Старец ответил:

Сходи к о. Иосифу и спроси об этом у него: он знает, какая Она была в шестьдесят лет.

Монахиня действительно спросила об этом о. Иосифа, но он только улыбнулся своей необыкновенной, небесной улыбкой и – промолчал... Конечно, он не дерзал рассказывать о таких вещах, описывать своими словами столь великое и святое. Но в нем жила такая глубокая благоговейность, он всегда так блаженно безмолвствовал перед Богом, что многие все же догадывались о скрытой за словами старца Амвросия тайне... Отец Иосиф видел Богородицу, и не однажды Она являлась ему. А сам он проговорился об этом лишь единожды. Вот как это было.

7 сентября, накануне празднования Рождества Богородицы, в день кончины преподобного старца Макария, допускались в Скит на богослужение женщины. Это было устроено скитоначальником о. Анатолием (Зерцаловым) из любви к многочисленным чадам женского пола, монахиням и мирянкам, для которых Скит был величайшей святыней.

Но все же для скитской братии эти посещения женщинами Скита были искусительны. Уже после того как скончались и старец Амвросий и о. Анатолий, когда скитоначальником стал о. Иосиф, этот вопрос возник снова. Летом 1899 года приехал в Оптину Пустынь владыка Макарий, епископ Калужский и Боровский, и долго беседовал со старцем Иосифом у него в келлии. Старец стал просить Владыку отменить скитский обычай пускать на свое богослужение женщин, убедил его, и тот вскоре прислал указ на этот счет. Скитская братия благодарила отца Иосифа за отмену искусительного обычая, а женщины, и особенно наиболее близкие к Старцу, стали его упрекать за то, что он якобы нарушил обычай, установленный о. Амвросием. Отец Иосиф отмалчивался, но однажды сказал:

– А что, если не я, а Сама Царица Небесная этого не желает? – Упрекавшие его замолчали. А Старец тихо прибавил:

– Этого всегда желал покойный батюшка Амвросий... Я не могу не выполнить воли Царицы Небесной и покойного Старца.

Как было не понять, что о. Иосиф сподобился указания свыше – Самой Владычицы, Царицы Небесной... А разве он не истинный Ее послушник?

Бог гордым противится, а смиренным дает благодать... А откуда берется смирение? От Бога же. Надо хотеть быть смиренным и просить Господа об этом чудесном даре, что дороже православной душе любых богатств мира сего. Надо подвизаться в добродетелях и просить Господа, чтобы Он благословил на такие дела. Так и вымаливать, и выпрашивать, а Господь-то, если увидит в человеке сердце бесхитростное, чистое и правдивое, дает ему это дорогое небесное золото. Кто не знает из нас, как трудно быть смиренным, если даже этого хочешь. Надо все время внимать Господу и помнить, что возле тебя невидимо стоит бес, как бы артиллерист с зажженным фитилем возле пушки: пороху (гордыни, тщеславия, раздражительности и проч.) в нас много, – того и гляди все взорвется.

Дело трудное! И многим было удивительно видеть в о. Иосифе по-настоящему смиренного человека. Откуда же он взялся, этот великий старец? Как и где жил до того, как пришел к старцу Амвросию (это было 1 марта 1861 года), который всего чуть более полугода тому назад похоронил своего великого наставника и отца духовного – преподобного Макария?... А ведь и сюда-то он, о. Иосиф, пришел не по своей воле, а по послушанию.

Он собрался к святыням в Киев, а по пути зашел в Борисовскую Тихвинскую пустынь в Грайворонском уезде Курской губернии, расположенную на реке Ворскле (обитель была основана графом Борисом Петровичем Шереметевым в 1714 году в честь победы над шведами под Полтавой; чудотворный образ Тихвинской иконы Божией Матери, находившийся здесь, побывал на полях многих сражений, чтил его и сам царь Петр). В этом монастыре проводила иноческую жизнь сестра будущего старца – матушка Леонида. Увидев брата, худого, в бедной одежонке, с грустными глазами, она прослезилась. Ему нельзя было побывать в келлии у сестры, – строгие правила обители не допускали в жилища монахинь мужчин. Вот только на дворе, на крылечке можно было поговорить. Но холодно было. И вот матушка Леонида смотрит в окно, а там братик ее Иван запасает для нее дрова: колет и аккуратно складывает под навес; щепочки для растопки собирает и тоже – под крышу. Или отгребает от келлии (это была небольшая избушка) снег, обметает завалинку, чтоб не отсыревала... Сварит матушка щей погуще и в горшочке выносит брату вместе с ложкой и хлебом. Он кланяется, берет все это и идет в странноприимную, чтобы там покушать. Не сетовали они на установленное правило, смирялись... Кроткие души были у них обоих.

Игуменья, мудрая старица Алипия, увидела их великое смирение – и сестры, и брата – и разрешила им в своем присутствии побеседовать в келлии матушки Леониды. И пошел тихий разговор, – то вспомнили что-то, да о братьях и сестрах, но больше – про святыни, которых много уже повидал юноша. Направляясь в Киев, он уже заранее предвкушал, что там и где увидит: он и Киево-Печерский патерик читал, и рассказы странников слышал... Ни малейшей жалобы на жизнь не услышала от него игумения Алипия. Слушала она, слушала да и сказала:

– Оставь свой Киев... иди в Оптину к старцам!

Иван замолчал, робко взглянул на сестру, – она кивнула головой: „Послушайся“.

И он послушался. А когда он и старцу Амвросию, придя в Иоанно-Предтеченский Скит, сказал, что собирался-то не сюда, а в Киев, то Старец слегка стукнул его сухонькой ручкой по голове и сказал:

Зачем тебе в Киев... Оставайся здесь.

Благословите, – только и вымолвил юноша.

И остался в Оптинском Скиту. До конца жизни.

Отец и мать о. Иосифа были крестьяне, звали их Евфим Емельянович и Мария Васильевна Литовкины (фамилия-то от слова „литовка“ – это самая распространенная в русском крестьянском хозяйстве большая коса). Они много трудились и всегда помогали бедным, раздавая достатки щедрой рукой. Постоянно посещали храм, молились и дома, а еще читали духовные книги – Священное Писание и Четьи-Минеи (как-то по случаю недешево купили четыре больших книги старинной печати в переплетах из дерева и кожи). Шестерых своих детей воспитывали с любовью, но в строгости и страхе Божием. Будущий старец о. Иосиф был в семье вторым по старшинству сыном. Они назвали его именем почитавшегося ими святого – Иоанна Милостивого, готовившего еще при жизни себе сокровища на Небесах, раздавая имение бедным.

Отец был добрая и мягкая душа. А мать, хотя и была тоже добрая, но отличалась большой строгостью. Дети ее любили, но и побаивались, а значит, и слушались с первого слова. Всех их от мала до велика она брала с собой в храм, а они и не скучали на службе – им тут все было по душе. Иван даже и на клиросе пел. „Помню, как, бывало, мать будит меня, – вспоминал старец Иосиф, – чтобы идти к утрене или обедне, а мне не хочется рано вставать с постели; но делать нечего, надо было вставать. Зато в церкви и после весь день так было мне хорошо и весело на душе!“

И еще рассказывал: „Дома тоже мать заставляла меня читать акафист Спасителю или Божией Матери. Иногда, бывало, стоишь, молишься, а в окно увидишь: ведут медведя по улице, шум, народу много, и страшно так станет, и еще усерднее начнешь молиться“. Кто-то спросил Старца в этом месте его рассказа: „Неужели нельзя было подойти к окну и поглядеть на диковинку?“ – „Нет, – ответил Старец, – этого нельзя было. У нас мать строгая была“.

Ваня был веселым и резвым ребенком, но очень болезненным. После золотухи он стал близоруким и туговатым на одно ушко. Раз он обварился кипятком... В другой раз старшая сестра нечаянно посадила его на слишком горячую лежанку... Как-то один отрок со всего разбега сбил его с ног, и он от неожиданности сильно прикусил себе язык. А еще в семье заметили, что у этого ребенка нежная и чуткая душа – он сразу чувствовал, когда кому-нибудь из родных бывало плохо, грустно. Ваня по застенчивости ничего не скажет, но как только заметит, что кто-то заскучал, погрустнел, – то и начнет ласкаться к нему...

Отец не раз высказывал пожелание, чтобы кто-нибудь из детей его пошел в монашество. И первой исполнила это его желание дочь Александра, впоследствии монахиня Леонида; мать отвезла ее в Борисовскую пустынь и там поручила Царице Небесной. Отец же выстроил ей там избушку-келлию. А до ухода в монастырь сестра Александра для Вани была и няня, и учительница. Она выучила его грамоте, потом водила в двухклассную школу, заботилась о нем. После ее отъезда он скорбел больше всех. Как вспомнит, так и заплачет: „Сестрица моя родная, что же ты меня покинула?“

Отрок он был такой, что в школе протоиерей, законоучитель, сказал о нем: „Вот увидите, что из него выйдет что-нибудь необыкновенное“. Отец Вани, Евфим Емельянович, умер, когда мальчику было всего четыре года, но уже тогда он сказал про своего маленького сына: „Из него выйдет что-нибудь особенное...“

Когда Ване шел девятый год, был случай, изумивший всех. Играя с товарищами, он вдруг изменился в лице, поднял глаза и руки к небу и через несколько мгновений упал без чувств. Его принесли в дом, уложили. Когда он очнулся, то его спросили, что это с ним было.

Я увидел на воздухе Царицу, – сказал он.

Да с чего ты взял, что видел Царицу?

На Ней была корона с крестиком.

А что же ты упал?

Около Нее был такой свет, – тихо сказал он и добавил: – Я не знаю, не знаю, как сказать! – и заплакал.

С этого времени Ваня стал еще более тих, перестал играть с детьми. Как сказано в его житии, „взгляд его кротких глаз сделался еще глубже, и в его детском сердечке загорелись живая вера и любовь к Царице Небесной“.

Через некоторое время в селе Городище, где жили Литовкины, случился большой пожар. Было жаркое лето. Во время грозы от молнии загорелся один дом, ветром бросило пламя на соседние крыши, большей частью соломенные... Пламя забушевало так сильно, что люди растерялись. Литовкины незадолго перед этим отстроили новую избу и даже не успели как следует обжиться в ней. Огненная стихия перекинулась уже и в этот край села. Вся семья, выйдя из дома, молилась со слезами о спасении жилья, а Ваня, протянув руки к церкви Покрова Пресвятой Богородицы, в простоте души воскликнул:

Царица Небесная! Оставь нам наш домик, ведь он совсем новенький!

Детский молитвенный вопль был услышан. Сгорело все село, а дом Литовкиных остался невредим.

В 1848 году, когда Ване было 11 лет, скончалась его мать. Старшие дети уже покинули семью: сестра Александра была в монастыре, брат Семен женился и жил отдельно, сестра Анна вышла замуж в другое село. Остались Ваня и его младший брат Петр – круглые сироты. На похоронах матери Ваня в сильной скорби воскликнул:

Царица Небесная! Что же Ты делаешь? И сестрица ушла в монастырь, и матушку Ты у нас взяла!..

Бывший на похоронах протоиерей, законоучитель, записал эти слова отрока и время, когда были они сказаны. А потом стало известно, что матушка Леонида, сестра Вани, еще не знавшая о смерти своей матери, в этот самый час испытала приступ тяжелой тоски и впала в некое полубессознательное состояние: ей привиделась река, по которой плыл, покачиваясь, гроб, а в нем – она ее сразу узнала – лежала ее покойная мать... И при этом услыхала голос брата: „Царица Небесная! Что же Ты делаешь? И сестрица ушла в монастырь, и матушку Ты у нас взяла!“

Игуменья отпустила ее съездить на родину. Два ее братика остались там в доме одни... Увидев ее, Ваня стал просить: „Сестрица, возьми нас с собой в монастырь, нам здесь не с кем жить!“ Она вспоминала потом, что Ваня и во сне повторял эти слова... Но вот Ивана взял к себе старший брат, а Петра – замужняя сестра Анна. Матушка Леонида возвратилась в свою обитель.

С этой поры и до поступления в Иоанно-Предтеченский Скит Оптиной Пустыни продолжались для Ивана мытарства горького сиротства. Брат его, Семен Евфимович, разорился и сам вынужден был идти в услужение к чужим людям. Ивана он отдал в помощники к знакомому кабатчику, потом к купцу в далекую Нахичевань, затем к другому купцу в Таганрог, где однажды от усталости Ваня заснул прямо на улице, присев на камень, и с него воры сняли сапоги... Оттуда он ушел пешком в Новочеркасск к двоюродному брату, диакону в местной церкви. Шел долго. Как он сам рассказывал: „Два дня я совсем ничего не ел – просить как-то не умел, а люди сами не давали; так и смирялся не евши. Когда же пришел в Новочеркасск, то разыскал ту церковь, в которой служил мой брат, и в ожидании, когда кончится обедня, сел на паперти. Тут мимо меня прошли две казачки с булками, и одна из них сказала: „Наверное, этот отрок сирота и ничего не ел“. И дали мне булку. Уж как я ей обрадовался; и так она мне показалась вкусна, точно манна с неба!“ Однако в Новочеркасске Ване устроиться не удалось. Бывал он и в других городах России, исходил много дорог, много людей повидал, бывал во многих монастырях... Где-то недолго был приказчиком в скобяной лавке... Потом приладился к поденной работе, более всего в речных портах на разгрузке судов. Однажды в одном из портов переносил по шатким доскам мешки с мукой с баржи на берег, оступился, упал в воду и едва не утонул, так как его затянуло под причал, под доски. Но в какой-то миг он, уже захлебываясь, взмолился к Царице Небесной, и невидимая рука вытолкнула его из воды прямо на берег... В другой раз он вез какой-то товар и во время ночевки на постоялом дворе не лег в доме, – что-то ему подсказывало, чтобы лег он в своей телеге на дворе. Он так и сделал и, помолившись, уснул там. От усталости он спал так крепко, что не слышал, как загорелся дом, как поднялась паника, – все сгорело дотла. Проснувшись, он не сразу понял, где находится: дым, гарь, обгорелые бревна... Во время весеннего разлива Дона он едва не утонул при переезде на другую сторону, а ступни его ног примерзли внутри к мокрым сапогам...

Господь и Матерь Божия берегли сироту, но одиноко ему было в миру, тоскливо. Он любил молиться, не пил вина, не ругался, не повышал голоса, – а вокруг него была совсем иная людская стихия. Смиренный и кроткий, близорукий и болезненный, часто голодный и в худой одежонке шел будущий старец Иосиф длинным и трудным путем к той цели, которую ему назначила еще в его младенчестве Царица Небесная. И вот он, оставив все попытки найти пристанище в миру, решил отправиться в Киев, куда его больше всего привлекали пещеры – Ближние и Дальние, где почивали святые мощи монахов-подвижников.

Вот как начиналась жизнь одного из преподобных старцев Оптиной Пустыни иеросхимонаха о. Иосифа, смиренного послушника Царицы Небесной.