№ 29. Июля 11-го

Экономическими инструкциями пр. Евгений, по возможности, дал правильное течение материальному быту лавры, теперь ему, оставалось организовать другую и самую главную сторону лаврской внутренней жизни, оставалось дать нравственному быту братии направление, которое должна иметь жизнь истинного монаха, и он безотлагательно взялся за это дело, – 12 июня 1822 г. им препровождена была инструкция благочинному, 7 августа – наместнику и 30-го – духовному собору.

В инструкции благочинному предписывается надзор за поведением братии «как в общественных собраниях – в церквах монастырских и в трапезе, – так и в келлиях». Благочинный не есть какой либо начальник, он – доверенное лицо начальства, которое, по своей испытанной честности и добродетели, может руководить братию в нравственной жизни и давать добрые советы; поэтому, из под контроля его не исключается никто из живущих в лавре, даже соборные старцы, с тем только ограничением касательно последних, что к ним «если он имеет сомнение войти один в необыкновенное время, должен ходить с наместником»⁴²⁰. Нельзя не похвалить такой меры; нужно только вникнуть в положение благочинного, когда он идет с подозрением к равному себе, чтобы понять, как необходимо здесь присутствие постороннего высшего лица. В основании благочиннических действий должно лежать искреннее желание исправления погрешностей и кротость в духе братской о Христе любви в замечаниях и советах неисправным; выговор полагается после одного замечания, а угроза после двух⁴²¹. Более чем кто либо зная, что труд есть страж добродетели, пр. Евгений в числе главных средств к соблюдению нравственной чистоты полагает домашние занятия; он советует благочинному наблюдать, чтобы братия и по келлиям в праздности не были, на празднословие не сходились, гостей не созывали»⁴²². Научить братию трудолюбию было предметом постоянных забот покойного митрополита; независимо от собственного примера, которым весьма много влиял он на окружающую его сферу, он старался поощрять к труду и материальным вознаграждением, которое при нем не давалось ни кому даром. Замечательна в этом отношении одна его резолюция на журнал духовного собора. Составлен был журнал о раздаче кружечного подела в представлен на утверждение митрополиту, в этом журнале, между прочим, было написано: «как до сего времени не было в духовном соборе непременного положения, сколько кому именно определяется кружечного подела, но разнообразно, для того духовный собор навсегда полагает учинить неизменное правило следующее: (далее следует роспись кружечной суммы на каждое лицо)». Преосв. Евгений утвердил этот журнал, но с условием, чтобы «иметь рассмотрение и по трудам, ибо ленивых не должно сравнивать с прилежными»⁴²³. Что касается до соблюдения внешнего благочиния, то покойный митрополит обращает внимание на соблюдение чистоты в келлиях и на одежду. «Необходимо, говорит он, чтобы в келлиях всех живущих в лавре была чистота не только душевная, но и наружная»⁴²⁴ и предписывает благочинному, в случае, «если он найдет, у кого келлию нечистую и неопрятную, при себе же велеть ему вымести и вычистить оную, а об ослушниках в два раза доносить наместнику и в третий раз настоятелю»⁴²⁵; для соблюдения же скромности особым положением предписывает послушникам носить всем одинаковую одежду⁴²⁶. Все эти правила прилагались как к живущим в лавре братиям, так и вне ее находящимся.

В инструкции наместнику определяются отношения его к духовному собору, частным начальствующим лицам и ко всей вообще лавре. «Наместник по настоятеле есть начальник и надзиратель всех частей лаврского правления и от настоятеля имеет особое поручение блюсти всеобщий и частный о всем порядок, охранять лаврскую казну и все выгоды лавры, иметь в ведении своем лаврскую библиотеку, побуждать всех начальствующих и подчиненных к исправному исполнению предписанных им должностей, занимать место председателя в духовном соборе и трапезе, в отсутствие настоятеля предстоять братии при церковном богослужении и распоряжать оное»⁴²⁷. Таким образом наместник становится как бы вторым настоятелем. Подобное усиление власти в руках второго лица в лавре было делом очень благоразумным; сам настоятель не всегда может лично вникать в ход правления, между тем как наместник постоянно находится при своей должности и как по сану (он должен быть архимандритом), так и по доверенности к нему настоятеля, в случае нужды, может совершенно заменить последнего. Впрочем, усиливая власть наместника, пр. Евгений не оставил его личностью совершенно бесконтрольною; для того, чтобы первый не превышал пределов своей власти, он ограничил его, во первых, другими начальническими инструкциями, правил которых тот конечно никак не мог преступить, и во вторых, дозволил приносить на него жалобы, поставляя его таким образом в равную с прочими зависимость от настоятеля. Замечателен в инструкции наместника 9-й параграф, которым ему вменяется в непременную обязанность иметь неусыпный надзор за книгами, давать их не на долгое время и в небольшом количестве братии, а сторонним не давать вовсе книг и тем более рукописей.

Наконец, после всех инструкций частным начальствующим лицам, выдана была инструкция духовному собору, заключающая в себе правила, которыми он должен руководствоваться «при рассмотрении и суждении о принадлежащих себе делах». Духовный собор есть центральный пункт лаврской администрации; в него стекаются все отчетности частных начальствующих лиц и из него же исходят все повеления. Его суду подлежат как сами члены собора, так вся лаврская братия и даже крестьяне имений, принадлежащих лавре. Таким образом, собор не есть только учреждение частной корпорации, – независимо от своего частного значения для лавры он имеет и свои юридические права, как всякое присутственное место; впрочем, все его операции производятся под непосредственным ведением настоятеля, как лица ответственного пред высшим начальством за всю лавру, который поэтому может и отменять соборные решения. В случае болезни или отсутствия настоятеля все права его по отношению к собору получает наместник. В основание всех действий собора положены святые начала послушания, усердия к делу, исправности и скромности, так что каждый член соборный, имея преимущество чести и, может быть, материальных выгод пред братиею, в тоже время должен служить и примером для нее⁴²⁸.

Вот инструкции м. Евгения; в них он заявил себя как человеком, глубоко знакомым с практическою жизнью, так опытным и в жизни нравственной; правила, изложенные им в инструкциях, разумны и основаны на началах истинно христианских, поэтому-то они и оказались такими жизненными, что и доселе глубоко чтутся в лавре вместе с памятью издавшего их.

В августе того же 1822 г. м. Евгений отправился в черниговскую епархию для обозрения существовавших там лаврских заведений⁴²⁹, о чем своевременно дал знать тогдашнему черниговскому епископу и, по возвращении оттуда, занялся постройками по лавре, внешняя обстановка которой не могла похвалиться благосостоянием. Дело в том, что огромное число братии и паломников, ежегодно посещавших и посещающих лавру, необходимо требовало приличного помещения, а между тем лавра хотя и имела множество жилых построек, все-таки не могла вполне удовлетворить этой нужде, потому что многие из ее зданий от времени пришли в ветхость. Таким образом м. Евгению предстоял труд исправить повреждения и доставить возможные удобства как для монашествующих, так для посетителей. Действительно, во все продолжение пятнадцатилетнего управления его лаврою мы видим в ней непрерывный ряд переделок и новых построек, произведенных под непосредственным наблюдением опытного архипастыря. Главною идеею его в этом отношении было то, чтобы однажды сделанное оставалось надолго способным к употреблению; это, между прочим, он выразил в резолюции на докладе собора о необходимости перестроить изветшавший забор: «мне желательно, писал он, все деревянное строение в лавре уничтожить, а вместо него заводить каменно⁴³⁰. Расчет глубоко практический, – частные исправления, каких потребовала бы деревянная постройка – обходятся всегда дороже, чем постройка нового, но крепкого здания. Мы не будем говорить о мелких переделках и поправках в зданиях, потому что из этого вышла бы одна пустая их номенклатура, а обратим внимание читателей только на перестройку гостиного двора и устройство лаврской лечебницы.

Ежегодное огромное стечение в лавру богомольцев, как мы уже сказали, требовало необходимого помещения, а между тем лаврская гостиница для этой цели могла располагать только одним ветхим деревянным корпусом; были, правда, кроме его еще две избы, но они в то время занимались штатными служителями⁴³¹. Таким образом посетители, исключая многих, которые могли заплатить за комнату в корпусе, должны были находиться под открытым небом. Производя в августе 1822 г. осмотр гостиным зданиям, преосв. Евгений приказал занимаемые штатными служителями избы переделать и назначить для богомольцев, о каковом распоряжении благочинный тогда же и отрапортовал собору⁴³². Но когда произведен был более специальный осмотр означенных зданий, оказалось, что по совершенной ветхости их исправить нельзя, потому, в следствие рапорта духовного собора, митрополит определил устроить новые избы со всеми принадлежностями. Постройка эта продолжалась почтя полтора года и окончена в феврале 1824 г. Новоустроенные здания назначены были, как сказано, для временного пребывания богомольцев; но что могли значить две комнаты в сравнении с количеством посетителей лавры? Для более или менее сносного помещения их необходимо было большое здание, а между тем даже и имевшийся на лицо старый деревянный корпус так изветшал, что почти не мог быть годным к употреблению. В таком положении гостиный двор находился до июня 1827 г., когда духовный собор, по распоряжению преосв. Евгения, предписал внутреннему эконому, соборному старцу, иеромонаху Досифею, «дабы он, соображаясь с нынешним состоянием гостиницы, о починке оной учинил смету, а если оная очень ветхая в починить неудобно, то о постройке вновь по надлежащей пропорции тоже учинил бы план со сметою и представил собору»⁴³³. Пока эконом занимался осмотром здания, благочинный представил митрополиту свою смету, предполагавшую в корпусе только некоторые поправки, преосвященный передал ее эконому на рассмотрение, а как она оказалась неудобною, по причине совершенной ветхости корпуса, то предписано было соборным старцам, иеромонахам Филимону и Вениамину, составить план и смету для нового каменного корпуса. В апреле 1829 г. план был изготовлен и представлен на утверждение митрополиту, а вслед за тем началась и постройка. В 1833 г. окончено было здание гостиницы, известное теперь под названием старого корпуса⁴³⁴, и не один бедный паломник, после долгого пути находящий здесь спокойный отдых, благословляет строителя.

Лаврская больница в том виде, в каком существует теперь, явилась при м. Филарете; м. Евгению, не смотря на его желание, не довелось устроить лечебницы; поэтому, говоря о состоянии ее при м. Евгении, мы будем говорить о тех мерах, какие в его время имелись на случай болезни братии. Еще в декабре 1821 г. духовный собор докладывая м. Серапиону, что, «дабы лаврские монашествующие и послушники, внутри и вне лавры находящиеся, в случае болезни впредь не оставались без должного смотрения и попечения о их здоровье», нужно пригласить доктора для писания рецептов... Что же касается до покупки лекарства, то более состоятельные должны были покупать их на собственные деньги, а беднейшие могли пользоваться ими на счет лавры⁴³⁵. На это мнение м. Серапион изъявил согласие и 21 января 1822 г. был приглашен штаб-лекарь киевского военного госпиталя Григорович. 11 месяцев Григорович пользовал братию, но в декабре того же года заявил о недостаточности вознаграждения и требовал прибавки, в чем, а вместе и в самой должности, ему было отказано. Таким образом лаврская больница осталась без врача и в этом положении застал ее м. Евгений, который в январе 1823 г. предписал собору пригласить другого лекаря, вследствие чего и приглашен был некто Грушинский на тех же условиях, на которых служил и Григорович. Вступив в должность лаврского врача, Грушинский счел первым долгом заявить благочинному о необходимости распространения больницы, о чем тот отнесся рапортом в духовный собор. Когда этот рапорт представлен был на рассмотрение настоятелю, преосв. Евгений вместо предложенного распространения хотел построить новое здание для больницы; намерение его не состоялось, потому что в тот год уже предположены были другие постройки, и таким образом больница осталась в прежнем виде и лекарства по прежнему забирались из городской аптеки. До июня 1826 г. Грушинский занимал должность лаврского врача; в атом месяце он отказался от нее и на его место приглашен был доктор медицины и хирургии Баранович. В апреле 1827 г. Баранович подал докладную записку, в которой изъяснял необходимость иметь при больнице фельдшера из послушников, для скорейшего оказания помощи при начале болезней, и о покупке оптом медикаментов⁴³⁶. Находя это предложение полезным, собор отрядил к Барановичу двух послушников, предписав келарю выдавать им помесячно пищу и питье, а также снабжать одеждою и обувью, и приказал эконому «назначенные по каталогу медикаменты искупить, кроме тех, кои можно собрать в натуре... и для содержания их определит келлию, к тому способную... в которой сделать два шкапа для хранения медикаментов, кои, но распоряжению доктора, собираемы и употребляемы быть имеют»⁴³⁷. Своею докладною запискою Баранович угадал мысль преосв. Евгения, и последний благодарил доктора за его умное предложение. Впоследствии, когда один из послушников был достаточно подготовлен для фельдшерской должности, добрый доктор из своего жалованья ассигновал ему 120 р. и в благодарность получил от лавры по собственному желанию один экземпляр четь-миней, некогда пожертвованных монастырю его дедом. Откомандированный в ноябре 30 г. в Могилев, Баранович в начале 1834 года опять возвратился в Киев и уже не переставал лечить братию до вступления на Киевскую кафедру преосв. Филарета, когда лаврская больница приняла окончательное устройство.

Мы умалчиваем о деятельности м. Евгения по киевопечерской типографии на том основании, что эта сторона его деятельности подробно раскрыта в статье о. Троцкого: «Типография киево-печерской лавры» (в журнале: «труды к. Акад.» за 1865 г.).

Заканчивая краткий очерк деятельности для Киево-Печерской лавры преосв. митрополита Евгения, мы не можем не упомянуть о той благоговейной памяти, которая существует о нем в Киево-Печерской обители и которая служит лучшею данью качествам и заслугам знаменитого иерарха. Достаточно обратить внимание на то уважение, с которым произносится в лавре имя Евгения, чтобы увидеть, какую долгую и добрую память в ней оставил он о себе. В бытность автора в лавре ему не раз приходилось беседовать о покойном митрополите с тамошними братиями из оставшихся еще в живых современников Евгения, и умилительно было слышать те благословения и желания вечной памяти, которые повторялись каждый раз, как только упоминалось в беседе имя митрополита Евгения⁴³⁸.

В предыдущей беседе мы указали тот путь, которым образуются в нашей душе представления о разных предметах внешнего мира, т. е. образы, или мысленные изображения этих предметов, как бы предстоящие пред нашей душей даже и в то время, когда этих предметов нет пред нашими глазами. Каждый предмет уже издавна – с незапамятных времен получил свое отдельное название, и если кто-нибудь произнесет при нас название какого-нибудь, известного нам, предмета, или мы сами по какому-нибудь случаю вспомним это название, – в нашей душе тотчас является образ этого предмета, или представление о нем. Например если произнесут при нас слово; стол, или скамейка, мы тотчас представляем себе предмет, называемый этим словом, т. е. образ этого предмета предстает пред вашей душой, хотя бы в действительности мы не видали в это время ни стола, ни скамейки. Такое название внешнего предмета, с которым в нашей душе неразрывно соединено представление об этом предмете, называется понятием. Например когда я произношу слово: стол, – в вашей душе тотчас представляется тот предмет, который называется этим словом, т е. деревянная доска, укрепленная на четырех деревянных ножках или подставках, и вы очень ясно понимаете, что я говорю именно об этом предмете, а не о каком-нибудь другом; следовательно слово: стол – есть понятие об этом предмете. Но когда я спрашиваю вас: имеете ли вы понятие о царском дворце? вы отвечаете: нет. Конечно, вы догадываетесь, что это должен быть большой каменный дом, в котором живет царь; но так как вы никогда не видали этого дома, то при словах: царский дворец – в вашей душе не является о нем никакого ясного представления, и потому вы отвечаете мне, что не имеете понятия о царском дворце. Но когда вы увидите его своими собственными глазами и осмотрите его внимательно, тогда при словах: царский дворец – перед вашей душой тотчас же предстанет ясное изображение того дома, где живет царь и который вы сами осматривали, и потому вы ответите мне, что имеете понятие о царском дворце.

Если бы наша духовная жизнь была ограничена одними только понятиями о тех предметах, которые мы сами видели, то она была бы очень бедна. Каждые из нас большую часть своей жизни проводит в одном каком-нибудь месте, например в известном селе или городе, и потому каждый из нас имел бы понятия только о тех предметах, которые находятся в том селе или городе, где он живет, и в ближайших окрестностях, а о всех других предметах, находящихся в целом мире Божием, не имел бы никакого понятия. Но душа наша так создана Богом, что мы можем приобретать понятия и о таких предметах, которых не видали собственными глазами. Положим например, что у меня есть сад, в котором растут различные плодовые деревья: яблони, груши, вишни и прочее. Каждый день я вижу в своем саду яблони и хорошо заметил их, так что сразу могу отличить яблони от всех других деревьев. Значит я, имею понятие о тех яблонях, которые растут в моем саду, т. е. я могу ясно представить себе, что это за дерево, какие у него листья, цветы и плоды и вообще, чем оно отличается от других деревьев, растущих в моем саду. Затем в садах моих соседей я также видал яблони и заметил, что они совершенно такие же, как и те, которые растут в моем саду. Далее и в окрестных селениях и городах я видал яблони, которые также совершенно сходны с растущими в садах – моем и моих односельчан. Таким образом все яблони, какие я видал в своей жизни, совершенно сходны между собою и я до того привык представлять себе яблоню именно такою, какою я доселе ее видал, что совершенно уверен в том, что и все яблони, растущие на земле, совершенно сходны с теми яблонями, какие я доселе видал. Конечно, в других странах яблони могут быть больше или меньше тех, какие у нас растут, плоды на них могут быть крупнее или мельче, вкус плодов может быть более кислый, или более сладкий, но тем не менее все яблони, растущие на земле, имеют одинакового устройства листья, цветы и плоды, следовательно в сущности – в главных чертах все они сходны между собою; в встретивши на чужой стороне яблоню я не на минуту не усомнюсь сказать, что это яблоня, а не какое-нибудь другое дерево. Таким же точно образом я приобретаю понятие и о вишнях, грушах и других плодовых деревьях, растущих по всей земле, хотя очевидно не могу же я обойти всю землю и осмотреть все яблони, груши, вишни и прочие, растущие на земле.

Теперь обратите внимание на то, что происходит в моей душе в то время, когда я описанным сейчас путем приобретаю понятия о таких предметах, которых сам никогда не вида. В моем саду растет положим 10 яблонь; каждую я осмотрел отдельно и внимательно и о каждой составилось в моей душе понятие, т. е. я могу ясно представить в своем уме каждую в отдельности яблоню, растущую в моем саду, и могу даже указать то именно место в саду, где растет каждая яблоня. Это понятие о каждой в отдельности яблони, растущей в моем саду, и вообще о каждом в отдельности предмете, называется частным понятием, т. е. понятием о частном, отдельном предмете. Но, рассматривая каждую яблоню в отдельности, я заметил, что каждая из них имеет кое-что сходное со всеми другими и кое-что различное от всех других. Одна яблоня старая, ствол ее толстый, ветви развесисты, листья широкие; другая молодая и все части ее меньше, нежнее, тоньше; этим одна яблоня отличается от другой. Но лист на старой яблони устроен совершенно так же, как и на молодой, только первый больше и грубее, второй меньше в нежнее: в этом состоит сходство их между собою; и если я посмотрю лист на каком-нибудь дереве и увижу, что этот лист устроен совершенно так, как всегда бывает на яблонях, то я, ни мало не сомневаясь, скажу, что это дерево есть яблоня, все равно будет ли то старая или молодая яблоня. Равным образом плоды яблонь всегда имеют особенный кисловатый вкус, свойственный одним только яблокам и хорошо знакомый каждому, кто любит есть яблоки: это общее свойство всех яблонь. Но на одной яблони плоды более кислые, на другой более сладкие: этим одна яблоня отличается от другой. Теперь если и отброшу в уме своем все то, чем каждая в отдельности яблоня отличается от всех других, напротив, соединю вместе все то, в чем все яблони сходны между собою, то в душе моей составится общее понятие о яблони, т е понятие не об одной какой-нибудь отдельной яблони, а о всякой вообще яблони. Объясним это примером: если например кто-нибудь спросит меня: на какой яблони в вашем саду родятся эти очень сладкие яблоки, – я отвечу: они родятся на той яблони, которая стоит в таком-то углу моего сада; при этом в душе моей возникнет частное понятие о той именно яблони, которая стоит в таком-то углу сада. Но если меня спросят: есть ли в вашем саду яблони, я отвечу: да, есть; при этом, очевидно, в моей душе возникнет не частное понятие о каком-нибудь отдельной яблони, стоящей в таком-то углу моего сада, а общее понятие о том дереве, которое называется яблонею. Это-то общее понятие о дереве, называемом яблонею, и даст мне возможность, узнать всякую яблоню, где бы она ни росла на земле и хотя бы дотоле я ее на разу не видал. Таким же точно образом мы приобретаем общие понятия о груше, вишне и т. д.

Если мы пойдем по этому пути далее, то дойдем до еще более общих понятий. Я рассмотрел несколько яблонь, несколько грушевых, вишневых и других плодовых деревьев, рассмотрел далее несколько берез, сосен, дубов и других лесных деревьев и заметил, что все эти деревья довольно значительно различаются между собой устройством ствола, ветвей, листьев, цветов и плодов Но при всех этих различиях все рассмотренные мной деревья, как в садах так и в лесах, имеют много сходного между собою как по внешнему виду, так и по устройству и расположению частей своих. Соединяю в уме своем вместе все то, в чем все рассмотренные мной деревья сходны между собою, и отбрасывая все то, в чем они не сходны, я составляю таким образом общее понятие о дереве, т. е. понятие но о каком-нибудь отдельном дереве: яблони, березе, дубе, но понятие о всяком вообще дереве. Например я ни разу не бывал в одной соседней роще и не знаю, какие именно деревья растут там: дубы или березы, или сосны и прочее; но когда мне скажут: какие прекрасные деревья растут в этой роще! – в моей душе тотчас возникнет представление о дереве вообще, а не о каком-нибудь в частности, потому что я не знаю какие именно деревья растут в этой роще; это-то представление о дереве вообще и есть общее понятие о дереве. Это-то общее понятие и дает мне возможность знать все деревья, растущие на земле; и если мне случится в далекой чужой стране увидеть дерево, весьма отличное от растущих в нашей стране, чрезвычайно высокое, толстое и ветвистое, с чрезвычайно красивыми цветами и огромными вкусными плодами, – я все таки ни на минуту не усомнюсь назвать его деревом, потому что оно имеет все то, в чем сходны все деревья, растущие в нашей стране. Точно также составляются в нашей душе общие понятия и о всех других предметах, например о лошадях, коровах, птицах и прочее, и при помощи этих общих понятий мы можем в самой отдаленной от нас стране узнать лошадей, коров, птиц и прочее, хотя бы они значительно отличались от наших домашних животных и птиц. Таким образом общие понятия расширяют наши познания о предметах мира внешнего далеко за пределы того небольшого куска земли, на котором мы проводим большую часть своей жизни. Составление таких общих понятий возможно только при очень высоком духовном развитии человека, и многие люди целую жизнь свою не могут дойти до высших общих понятий.

Возвратимся несколько назад, и припомним только что описанный нами путь, которым образуются в нашей душе общие понятия о предметах. В моем саду растут десять яблонь, я рассматриваю поочередно каждую в отдельности, замечаю, в чем все они сходны и чем различаются между собою, соединяю сходное и отбрасываю различное, и таким образом составляю общее понятие о яблони. Но это общее понятие может составиться в моей душе только в том случае, если, по осмотре одной яблони, образ ее или представление о ней сохраняется надолго в моей душе, по осмотре другой, третьей, четвертой и т д. яблони образ каждой из них также сохраняется надолго в душе; тогда, по осмотре всех 10 яблонь, в моей душе представляются образы каждой яблони в отдельности, и это дает мне возможность сообразить, что есть между ними сходного и различного, и таким образом составить общее понятие о яблони. Но если бы, по осмотре первой яблони, из моей души исчез образ ее, по осмотре 2-ой, 3-ей и т. д. яблони образы каждой из них также исчезали бы из моей души, то, по осмотре 10-ой, в моей душе не было бы ни одного образа осмотренных прежде яблонь, а сохранился бы только образ последней осмотренной мною яблони; таким образом я никак не мог бы сообразить, что между осмотренными мною 10-ю яблонями есть общего и различного, и не мог бы составить общего понятия о яблони. Это свойство нашей души сохранять в себе навсегда, или по крайней мере надолго, образы виденных нами предметов, т. е. вообще тех предметов, которые возбудили в нашей душе какое-либо ощущение, называется памятью. Без памяти наша духовная жизнь была бы весьма бедна, даже, можно сказать, совершенно не было бы духовной жизни, потому что без памяти мы могли бы иметь понятие только о тех предметах, которые видим в эту именно минуту, а о всех других предметах, виденных прежде, не имели бы никакого понятия. Так именно и бывает у многих умалишенных, а также у людей слабоумных от природы. Из этого ясно видно, какое важное значение имеет память для духовного развития детей, и как много нужно заботиться о правильном развитии у них памяти.

Рассматривая предметы внешнего мира, мы замечаем в них не только сходство, но в различие. Сходство, как мы выше указали, дает нам возможность соединять частные представления об отдельных предметах в общие понятия, которые значительно увеличивают наши сведения о внешнем мире. Различие дает вам возможность сравнивать предметы между собою, чрез что увеличивается основательность наших сведений о внешнем мире. Если я, например, вижу пред собою двух лошадей и, осматривая их, замечаю, что хотя обе они принадлежат к одной породе животных и следовательно подходят под одно общее понятие, но и значительно различаются между собою, именно одна лошадь выше, толще и красивее другой, крепче сложена и лучше бежит, то в этом случае я сравниваю двух лошадей между собою, и это сравнивание дает мне возможность основательно определить достоинства обеих лошадей. Это действие нашей души, посредством которого мы замечаем различие между внешними предметами и сравниваем их между собою, называется суждением о предметах, т. е. в этом случае мы судим о том, хорош или нет известный предмет. Когда я встретил двух лошадей, то суждение о каждой из них дало мне возможность определить, которая из них лучше. Таким образом, суждение имеет весьма важное значение для практической жизни. Хотим ли мы купить лошадь или корову, выбрать место для постройки дома, нанять работника или сами пойти в служение, свести знакомство с кем-нибудь, – во всех этих и подобных случаях мы прежде всего составляем суждение о предметах, т. е. обсуждаем, какая лошадь или корова лучше, какое место для дома выгоднее, какой человек честнее и добрее, и потом уже решаемся сделать то или другое дело. Словом, на каждом шагу в практической жизни нам необходимы суждения, т. е. обсуживание различных предметов, – а тот человек, суждения которого основательнее других, получает более других успеха в практической жизни, и пользуется уважением всех людей. А основательность суждений зависит от того, способен ли человек до тонкости различать между собою предметы, что, разумеется, можно приобрести только упражнением своего ума в различении предметов и обсуживании их. Если например я покажу вам две шелковые материи, одинаковые по цвету, но различные по доброте, то едва ли кто-нибудь из вас в состоянии будет отличать, которая из них лучше и дороже; но если я покажу вам два куска простого сукна, из которого вы шьете свою одежу, то, вероятно, каждый из вас скоро отличит, которое сукно лучше. От чего это? – от того, что вы не упражняли своего ума в обсуживании и различении шелковых материй, а различать и обсуживать простое сукно приучились с малолетства. Точно так бывает и во всех делах и практической жизни. Кто например не упражнял своего ума в различении обсуживания достоинств и недостатков людских, тот не сумеет отличить ловкого мошенника, умеющего подделываться к людям, от честного человека, и такого человека обмануть легко. Но кто приучался обсуждать качества людей, тот сразу отличит мошенника от честного человека, и такого провести трудно. Из всего этого видно, как важно развивать в детях с малолетства способность суждения. Но для основательности наших суждений необходима опять-таки острая память, потому что только в том случае мы можем сравнивать между собою несколько предметов, составить основательное суждение о достоинствах и недостатках каждого из них, если будем ясно помнить достоинства и недостатки каждого осмотренного нами предмета.

Наблюдая явления природы, мы замечаем, что между ними есть известная связь, которая выражается в том, что одно явление обыкновенно следует за другим, Если мы заметили, что известное явление природы доселе всегда следовало за другим, то мы вправе предполагать, что и на будущее время оно всегда будет следовать за этим явлением. Например мы доселе всегда замечали, что после сильного и продолжительного дождя бывает грязно. Так всегда было и на этом основании мы думаем, что так всегда и будет: и потому собираясь, например, в дорогу в видя, что целый день идет сильный дождь, мы с полной уверенностью говорим, что дорога будет грязная, и ехать нам будет дурно. Возьмем другой пример: мы всегда замечали, что если во время лета долгое время стоит засуха, то хлеба бывают плохи; на этом основании мы предполагаем, что и в настоящее лето, если будет продолжительная засуха, урожай будет плохой. В обоих этих примерах сначала происходит одно явление: дождь, засуха, – за нам следует другое: грязь, плохой урожай; иногда произошло первое явление – дождь, мы непременно ожидаем, что за ним последует и второе – грязь. Первое явление называется предыдущим, второе последующим; а то действие нашего ума, когда мы из появления предыдущего заключаем, что за ним непременно явится и последующее, называется заключением. Идет сильный дождь, следовательно будет грязно: – это заключение. Обратите ваше внимание на смысл этого заключения; в нем высказаны две части: предыдущее – дождь и последующее – грязь; но в нем не высказана третья часть, именно – то обстоятельство, что как мы сами, так и все известные нам люди всегда видели, что после сильного дождя бывает грязно, и никогда не бывает противного. Это то обстоятельство и дает нам право сделать в этом случае заключение от предыдущего к последующему, хотя мы и умалчиваем об этом обстоятельстве, потому что оно общеизвестно. Следовательно, чтобы наше заключение было верно, необходимо тщательно обдумать, всегда ли доселе за известным явлением следовало другое; и если найдется хоть один случай, когда за этим явлением не следовало другого, то должны поостеречься делать заключение, потому что можем ошибиться. Например мы видали и слыхали, что молния убивает людей и зажигает дома, но с другой стороны мы знаем, что это не всегда бывает; поэтому, если б во время грозы мы сказали: гремит гром и сверкает молния, следовательно, кто-нибудь будет убит, или чей-нибудь дом загорится, то сделали бы весьма неверное заключение. Впрочем, в обыкновенной жизни люди большею частью довольствуются в своих заключениях тем, что за известным явлением большею частью следует другое явление. Например, во время сырой в холодной погоды люди неосторожные большею частью, хотя не всегда, простуживаются и заболевают; поэтому я делаю такое заключение: на дворе сыро в холодно, следовательно можно простудиться, и на основании такого заключения одеваюсь потеплее, если мне нужно выйти из дому во время холодной и сырой погоды. В этом случае я делаю заключение не совершенно верное, но весьма вероятное, и очевидно, что мое заключение будет тем вернее, чем больше я знаю примеров, что за известным явлением (например сырая и холодная погода) следовало другое явление (простуда и болезнь людей неосторожных), и чем меньше знаю примеров противоположных. Тот, кто всегда внимательно присматривается ко всем обстоятельствам общественной жизни людей и ко всем явлениям природы, замечает, какие бывают последствия известных обстоятельств и явлений и, на основании своей обширной опытности, умеет делать верные заключения о том, что должно последовать за такими-то обстоятельствами или явлениями, называется мудрым человеком. Такого человека никакие обстоятельства не застанут врасплох, и он всегда успеет приготовиться к различным последствиям этих обстоятельств. В этом случае нам много помогает и наука, потому что сами мы многое как в жизни людей, так и в явлениях природы можем не заметить, а иное и заметим, да не поймем; между тем из книг мы можем узнать от других, более нас опытных, людей то, что сами не заметили и не поняли; и таким образом, руководясь не только своей опытностью, но и опытностью многих других людей, будем в состоянии делать более верные заключения о том, что должно последовать за известными обстоятельствами и явлениями.

При более близком знакомстве с миросозерцанием простого народа, нельзя не заметить, что многие истины христианского вероучения в народном сознании отражаются как-то своеобразно, чаще всего обставляясь представлениями, заимствованными из темных преданий старины. Такому своеобразному представлению преимущественно подвержена библейская история, и в особенности история новозаветная...

В начале весны 186... года мне пришлось совершать довольно длинное путешествие по одной из северных губерний. Весенняя распутица заставляла иногда довольно долго засиживаться на постоялых дворах, а дорожное одиночество и скука сближали с такими людьми, побеседовать с которыми в иную пору едва ли бы и вздумалось. В четверг страстной недели я остановился в одном довольно большом селении, бывшем в прежнее время значительным притоном раскола, памятником чего и теперь еще осталось там несколько раскольничьих семейств. Хозяин моей квартиры, человек уже почтенных лет, не был раскольником, но уважение к старине проглядывало в нем довольно ясно. Комната была оклеена старинными картинами византийского стиля. В руках у него была рукописная книга, синие листы которой и само письмо, подходящее к полууставу, свидетельствовали о происхождении ее по крайней мере в прошлом столетии. Возле него сидел мальчик лет 10-ти, которого он экзаменовал из священной истории нового завета, и укорял, что он ничего не знает, что в школе его ничему не учили, что в старину ученье было лучше. Все это заинтересовало меня и возбудило желание ближе познакомиться с личностью моего хозяина. Через несколько времени между нами завязалась искренняя беседа. Начавши разговор с обыденных предметов, мы незаметно перешли к воспоминаемым в этот день священным событиям. Тогда собеседник мое значительно оживился, и начал говорить таким тоном, который ясно обнаруживал в нем, так называемого, начетчика. Долго мы беседовали, – и эта-то беседа ознакомила меня со многими чертами своеобразного народного представления новозаветной библейской истории.

– Долго а думал, говорил мой собеседник, каким это образом пришла иудеям мысль вознести на крест Господа нашего, и никак не мог додуматься. Наконец, вот та книга, какую вы видели в руках моих, все разъяснила мне.

– Что же вы вычитали в этой книге?

– А то, что тут всему виною исконный враг наш, что все это – его злые козни. Еще в ту пору, как Иоанн Предтеча сошел во ад, задумал диавол это дело. Известно, что на встречу Предтече вышли все пророки и спрашивали: «скоро ли придет Господь избавить нас от скорбей наших?» – А Предтеча говорит им: «поведайте мне, о чем вы пророчествовали». – И каждый пророк сказал пророчество свое, и все веселились и радовались. «О чем это говорят они так радостно, и чему так веселятся?» спросил тогда ад у диавола. – «К ним, отвечает диавол, пришел Иоанн, Предтеча Христов, которого погубил я, вошедши в Иродию, жену Филиппову». Услышав это, ад говорит диаволу, что ему угрожает опасность, что надо быть осторожнее. Но диавол не слушает. «Как погубил я Иоанна, говорит он, так погублю и Иисуса». О сказавши это, он пошел к иудеям, чтобы вооружить их на Христа, встретил на дороге Иуду, и начал склонять его на предание Господа.

– А вот хотя бы на счет Иуды, продолжал он после нескольких минут молчания: – прежде тоже я не мог понять, почему это через него начинает действовать диавол. А в книге той и это объяснено.

– Какое же вы нашли там объяснение?

– А такое, что от самого рождения своего Иуда был предназначен к такому злому делу. И жизнь-то его такая греховная и беззаконная... Убить отца, жениться на родной матери...

– Но позвольте; о жизни Иуды нам ничего не известно; не только в Евангелии, но даже и в церковных преданиях, сохраненных св. отцами, ничего не говорится о тех грехах и беззакониях Иуды, на которые вы намекнули.

– А вы не знаете, что пишет об Иуде церковный учитель Иероним? спросил меня мой собеседник, и получивши утвердительный ответ, начал рассказ о жизни Иуды, рассказ, в котором жизнь предателя действительно наполняется фантастическими, и вместе с тем страшно греховными приключениями.

– Отец Иуды, Рувим, говорил он, происходил от колена Данова, от которого должен родиться антихрист. Он имел жену Цирборию. Цирбория раз видела страшный сон: «мне снилось, рассказывала она мужу, будто я родила сына такого злого, что он явился погибелью всего дома нашего». Рувим было не поверил; но Цирбория действительно зачала во чреве своем, и родила сына. Ужаснулись родители своего детища, и хотели было убить его, но убоялись такого беззакония, и пустили его в корзинке на море, написав на хартии: имя ему Иуда. Морския волны принесли корзинку на остров Искариот. Случилось, что в это время вышла на берег жена царева. Увидев корзинку, она взяла ее, нашла там красивое дитя, и так как была бездетна, решилась выдать его за свое собственное. Но спустя несколько времени, царица действительно родила сына. Когда оба ад, младенца подросли, Иуда много раз оскорблял царского сына. Тогда царица рассказала историю Иуды. Тот с досады убил царского сына, и, опасаясь преследований, убежал в Иерусалим и поступил в число слуг Пилата. Раз Пилат, смотря на соседний сад увидел в нем прекрасные плоды и поручил Иуде достать их. Когда Иуда вошел в сад, – а это был сад Рувима, отца его, – и стал рвать плоды, это увидел Рувим и стал гневаться. Тогда Иуда убил Рувима, и потом женился на Цирбории, матери своей. Спустя несколько времени, он узнал тайну своей женитьбы и, по совету Цербории, поступил в число учеников Христовых. Здесь он носил при себе ковчежец, крал десятую часть сбора, а потом, чтобы еще более обогатиться, решился предать Господа за 30 сребреников.

– Едва ли, заметил я, думал Иуда обогатиться, решаясь на предательство Господа; 30 сребреников составляют очень небольшую сумму...

– Как не большую? помилуйте! Ведь каждый сребреник имеет 30 литр, а каждая литра 160 руб., а таким образом всех денег в 30 сребрениках 144000 рублей.

– Но откуда вы берете такие сведения? спросил я.

– А все из той же книги.

– Что же это за книга? Будьте столь добры, позвольте мне рассмотреть ее.

Собеседник мой охотно согласился исполнить мою просьбу и подал мне книгу. С жадным любопытством принялся я рассматривать ее. На заглавном листе ее крупными буквами было написано: Богодухновенная книга, нарицаемая «Страсти Христовы». На другом листе следовало оглавление статей, означаемых большею частью именами слова, а иногда сказания, повести и т. п. Затем следовали сами статьи. На первом месте стояло слово о сошествии Предтечи в ад, содержание которого мы передали уже со слов начетчика; а за ним помещались: три слова в великий четверток, приписываемые св. Иоанну Златоусту, сказание об Иуде предателе, приписываемое Иерониму, повесть о страданиях и смерти Спасителя, слово о сошествии Господа нашего в ад, статья о приходе Марфы в Рим, письмо Тиверия и некоторые другие статьи. Было бы интересно проследить содержание всех этих статей, из которых в каждой занесено много такого, что не имеет прямого основания ни в священном Писании, ни в церковном предании. Но так как на это потребовалось бы много времени, то ограничимся передачею содержания только таких статей, в которых более рельефно выдаются черты собственно народного представления библейских событий и лиц. В этом отношении слово о сошествии Господа во ад особенно замечательно. Сошествие Иисуса Христа во ад, о котором канонические книги нового завета дают только краткое общее понятие (1Петр.3:18, 19), – в названном слове развивается в настоящую драму. Прежде всего действующим лицам является здесь диавол. Видя знамения, бывшие при смерти Спасителя, и чувствуя приближение опасности, диавол упрашивает ад помочь ему, – затворить врата адовы и утвердить их затворами железными. Но Господь со всею небесною силою приступает ко вратам и ангелы восклицают: «возмите врата князи ваши, се бо входит царь славы». – Кто есть сей царь славы? спрашивают силы адские. – Господь крепок и силен, отвечают ангелы. Услышав это, ад обращается к диаволу с различными упреками и напоминает ему об опасности. Диавол просит ад не покоряться и не отворять врат. Но Господь сходит первые 700 ступеней, и ад приходит в смятение: «слышу дыхание Вышняго, говорит он диаволу, и не могу стерпеть». Господь сходит другие 100 ступеней, силы небесные сперва восклицают: «возмитеся врата вечная» – и врата пали, вереи сломились. Вошедши в ад, Господь берет диавола, связывает его узами нерешимыми, отводит в преисподнюю, в юдоль плачевную, подкладывает под него огонь неугасающий, и затворяет до последнего дня. Затем Господь вывел из ада Адама и Еву и всех патриархов и пророков. Все веселились и радовались. Давид взял гусли, и воскликнул: приидите возрадуемся Господеви, – и все отвечали: аллилуиа. Пророки все восклицали от пророчеств своих, и так дошли до рая. Вошедши в рай, они нашли там разбойника, и удивлялись, как мог он войти сюда. «Зачем ты пришел сюда, спрашивают они разбойника; украсть ли что? убить ли нас? – тогда разбойник начинает рассказывать о том, как он покаялся на кресте, как будто бы Господь дал ему крестное знамение, сказавши: «иди в рай, и если кто станет возбранять тебе вход, то покажи крестное знамение», как он прошел при помощи креста чрез врата райские, встретил там Илию и Эноха, которые принимали его то за Авраама, то за Моисея, и только наконец узнали в нем разбойника. После сего Господь снова уходит на крест.

Замечательно также, по богатству народных представлений, письмо Тиверия. Автор его имеет целью представить судьбу лиц, принимавших участие в осуждении Иисуса Христа на смерть. Прежде всего он изображает судьбу Пилата. Действие открывается в Риме. Кесарь, сидя на престоле, окруженный князьями обращается к Пилату с строгим выговором, как смел он предать на смерть человека праведнаго и непорочного. Пилат говорит, что в этом виноват не он, но иудейские старейшины. «Зачем ты послушал их, снова начинает Кесарь, и даже написал титло на кресте: Иисус Назарянин, царь иудейский? При имени Иисуса, царские идолы внезапно пали, и обратились в прах. На кесаря в князей напал такой страх, что они поспешили уйти домой. Но на другой день опять открывается суд над Пилатом. Пилат снова говорит, что в смерти Спасителя виноват не он, но иудейские старейшины: Архелай, Филипп, Каиафа и Анна. Тогда кесарь отдает приказание привести всех этих лиц в Рим, и присуждает им смерть. Пилат, чувствуя вину свою пред Господом, сам просит себе жестоких мучений, дабы загладить тем грехи свои. Во время мук он обращается к Богу с молитвою и слышит голос с неба: «радуйся, Пилат! за то, что ради Меня принимаешь такие страдания, отверзаются тебе врата райские, и ангельское воинство сретает тебя». Когда же Палату отсекла голову, ангел Господень уносит ее на небо, и Кесарь, видя это, погребает тело Пилата с великою честью. Анну, тестя Каиафы, Кесарь повелел зашить в воловью кожу, и повесить против солнца; первосвященник умер в страшных мучениях: из него выпали все внутренности. Видя это, Каиафа и книжники убежали и скрылись в земных расселинах. На рассвете дня римские воины вышли на ловлю зверей, нашли их и побили. Каиафа же скрылся в некоторой пещере, думая избежать смерти. Но на утро Тиверий вышел на охоту, и увидев очень красивого оленя, выстрелил в него. Стрела попала в пещеру в прострелила сердце Каиафы. – Таково содержание письма Тиверия. Из многих фактов, в нем переданных, исторически известен только один, именно недовольство Тиверия беззаконным судом над Иисусом; все же остальное. простой вымысел, легенда. Подобная связь исторического с легендарным проникает и многие другие статьи книги.

Но рассмотренная мною книга заключала в себе далеко не все народные представления из новозаветной библейской истории, знакомые моему хозяину. На следующий день, т. е. в великую пятницу, вместе в ним мы отправились в церковь. Во время дороги разговор опять коснулся священных событий дня, и мне снова пришлось выслушать несколько рассказов вроде предыдущих. Рассказывая о страданиях Спасителя, собеседник мой начал, между прочим, перечислять, сколько именно претерпел ударов Господь наш, сколько ран осталось на голове Его от тернового венца, сколько капель крови пролито Им и т. п. Все это, по его словам, сам Господь сообщил в ночном видении св. Пафнутию. Коснувшись распятия Христа Спасителя, он подробно передавал мне, кто именно делал крест Господень и из какого дерева. Рассказ о древе крестном в особенности интересен. История этого дерева проводится в рассказе этом чрез всю историю человечества, начиная от Адама и до Христа. Когда Адам почувствовал приближение смерти, говорил мой собеседник, то пожелал видеть то древо, из-за плода которого он изгнан был из рая. Архангел сломил ветвь с этого дерева, и отдал ее Сифу, чтобы тот передал отцу своему. Адам взял ветвь, свил из нее венок, возложил его на голову, и увидел руку Господню, принимающую душу его. Когда же Адам погребен был, то из этого венца, как бы из головы Адамовой, выросло прекрасное, трехсоставное дерево. По некотором времени река Тигр унесла это дерево и оно остановилось на песке. Когда Сиф восхотел помянуть отца своего, то, по указанию Ангела, увидел это дерево. и развел из него огонь Илой, который горел и не сгорал и оберегался лютыми зверями. Когда же согрешил Лот, и пришел к Аврааму на покаяние, Авраам послал его за огнем Илоем. Лот, воспользовавшись тем, что звери, стерегущие огонь, спали, взял из этого огня три головни и принес их к Аврааму. Тот велел Лоту посадить их на возвышенном месте, сказавши: «если прорастут головни, то простятся тебе грехи твои. Лот трижды днем поливал головни, и они действительно возрасли в великое древо, так же трехсоставное. От дерева этого получались исцеления, и все веровали, что на нем будет распят Христос. Когда Соломон построил храм, то для украшения его срубил это дерево, и привез его в Иерусалим. Но когда хотел употребить его на постройку, то оно чудесным образом оказывалось то коротким, то длинным. Соломон познал в этом божественный Промысл, и велел просто положить дерево в храме. Когда Сивилла посещала вместе с Соломоном храм, и села на этом дереве, то вдруг воскликнула; «о, треблаженное древо, на нем же распнется царь и Господь». Тогда Соломон велел обложить дерево 30-ю серебренными венками, каждый ценою в 30 сребреников. И стояло то древо до времени Пилата, когда древоделатели испросили его на крест Господу.

Интересен также рассказ о происхождении Голгофы. Начало ее, по словам рассказчика, относится ко временам Соломона. Раз Соломон отправился на охоту. Один из его отроков, застигнутый бурею, вошел в одну пещеру, нашел там великую кость и донес об этом царю; царь узнал в кости главу Адамову, которая будто бы была вырвана из земли вместе с деревом, выросшим из венца Адамова, собрал весь народ и сказал: «делайте то, что я делаю». Затем Соломон взял камень, поклонился главе Адамовой, и бросил в нее камень, сказавши: «побиваю тебя, как преступника Божия» и весь народ начал бросать камни, из которых и образовалась гора, называемая Голгофою.

Или вот еще интересное объяснение того, почему Иоанн Богослов называется тайновидцем. «Потому, говорит мой собеседник, так называется он, что был свидетелем великих чудес, бывших при кресте Господа нашего. Когда земля потряслась и солнце померкло; то с Голгофы все разбежались. При кресте Спасителя остался только один Иоанн. И видит он ангелов, восходящих и нисходящих с неба, и между ними одного, имевшего в руках копье огненное. То был ангел мститель, посланный Богом на отмщение иудеям. Все ангелы просят его взойти на небо, но он не хочет; затем, когда сам Господь повелел ему идти, то от руки его изшел обращенный к городу пламень огненный, который и разбил церковную завесу надвое. Далее видит Иоанн, что мертвые встают и покланяются Господу, и ангелы принесли одного человека, весьма великого и о чем-то вздыхающего. То был Адам; первый человек, за грехи которого Иисус Христос был распят на кресте. Затем видит Иоанн, что на кресте Господа будто не стало, и в тоже время слышен в преисподней вопль и скрежет зубов. Это Иисус Христос снизшел во ад. Много подобных рассказов и еще выслушал я от своего собеседника.

Нечего говорить, какое тяжелое чувство уносил я с собою, прощаясь с начетчиком. Жаль было этого человека, религиозное сознание которого было затемнено различными легендарными сказаниями, к которым он относился с такою доверчивостью. А в тоже время припоминаются и другие грустные явления в том же роде – припоминаются рассказы вроде предыдущих, слышанные в других местах от других начетчиков и даже от людей, совершенно не знакомых с грамотою. Очень часты такие например, случаи, что священника просят отслужить молебен «Господней бабушке повитушке». Один молодой священник передавали нам, что его спросили раз: «в коем месте крестился на Иордане Иисус Христос?» И когда он не мог дать никакого ответа, то вопрошающий, с чувством некоторого достоинства, рассказал ему следующее: когда Адам был изгнав из рая, и начал возделывать землю, диавол всячески препятствовал ему, говоря, что свет и земля принадлежат ему, диаволу; наконец обещает Адаму избавить его от своих нападений, если тот даст ему такое рукописание; «чья есть земля и чей свет, того и аз и дети мои». Адам соглашается. Диавол берет рукописание и прячет его под одним камнем на Иордане. На этом-то камне и совершилось крещение Господа нашего, – почему будто бы и говорится об Иисусе Христе: рукописание грех наших растерзавый. В другом месте нам пришлось быть вместе с священником на одних похоронах. За обедом сидел один грамотный старик, о котором все говорили в селе, что он много знает от «божественного». Находясь под влиянием недавнего похоронного пения, старик обратился к священнику с таким вопросом: «от чего это у нас поют по покойнику: Святый Боже? Священник сколько ни объяснял, не мог дать такого ответа, который бы удовлетворил старика. На разговор обратилось общее внимание. Все ждали настоящего объяснения от старика, – и он не оставил народ в неведении. Когда Иосиф и Никодим, сказал он, несли на погребение тело Господа и молчали, то Иисус наклонился к Иосифу и тихо сказал: чего ради тело мое несете, не поюще ничесоже? Иосиф же плача отвечал: «кую песнь воспоем погребению твоему?» Иисус же научил его пети трисвятую песнь. – После этого беседа приняла исключительно религиозный характер, и старик обращался к священнику с такими вопросами, на которые тот решительно не мог отвечать. Вот несколько таких вопросов: кто и как крестил Захарию, отца Предтечи? Сколько служб совершал Иисус Христос в храме Иерусалимском? Коего человека Господь повелел лютому зверю снести трижды днем?.. Припоминается и много других народных рассказов из новозаветной истории, иногда поражающих даже какою-то суеверною вычурностью. И грустно становится на душе... Грустно потому, что подобные народные рассказы отнюдь не такое явление, на которое можно смотреть сквозь пальцы; напротив, их распространение и живучесть в народе составляют не маловажный недуг его религиозно-нравственной жизни. Чтобы нагляднее уяснить это, стоит только рассмотреть, откуда возникли в народе такие рассказы, и каков их общий характер?

Начало различных рассказов из новозаветной библейской истории, не имеющих непосредственного основания ни в свящ. писании, ни в предании вселенской Церкви, относится, можно сказать, к первым временам христианства. Христианство, как скоро проникало в языческие страны, всегда требовало, чтобы народ отказался от своих прежних религиозных понятий и сказаний, вместо которых давало свои истинные, невымышленные сказания. Но язычник, который, как говорит один писатель, в природе и человеке видел олицетворение высших сил и везде искал таинственного, но осязательного мифа, не мог довольствоваться одними подлинными писаниями апостолов, не удовлетворявшими поэтической стороны его духа. Для наивных его понятий, искавших поэтической мифологии и осязательных правил и предписаний, нужны были сказания, более близкие к складу его понятий, сказания, слегка фантастические и доступные ему по форме. Что же должен был делать народ, полный умственной жажды и пытливости в религиозном учении, – выражением чего и доселе служат различные вопросы и загадки, в которых народ выражает свои богословские понятия? «Есть неизменный психологический закон, говорит один исследователь древней христианской литературы⁴³⁹, по которому всякое лицо, которого явление было событием для рода человеческого в произведениях народного воображения получает поэтическое дополнение своей деятельности. Если есть какой-нибудь пробел в истории его жизни, то на этот пункт его существования, который более или менее неизвестен, непременно обращается ум, склонный к легендам. Что же будет теперь из жизни Богочеловека, в которой так много чудесного? Жизнь эта не давала ли обильной пищи для восточного воображения и поэтического одушевления? Но общественная жизнь Иисуса Христа, так как она рассказана четырьмя евангелистами, была до такой степени известна всякому, что воображение не могло свободно разыграться на эту тему и вымыслу не было места». «Воображению, продолжает тот же писатель, удобно было обратить внимание на тот период жизни Спасителя, который священным евангелистам угодно было пройти молчанием. Этот пробел, занимающий около 30 лет жизни Спасителя, которая в глазах многих долженствовала быть наполнена чудесами от начала до конца, представлял обширное поле для деятельности фантазии. Можно было ожидать, что писатели устремят все свое внимание на младенчество Иисуса Христа, изберут какой-либо менее известный эпизод из его жизни, например бегство в Египет, и опираясь на некоторые данные из предания, нагромоздят чудеса на чудеса, или же займутся такими личностями, о которых в Евангелии мало представлено подробностей, или же совершенно умолчано, например о св. Иоакиме, Анне, Иосифе и в особенности о пресвятой Деве Марии, и, на основании каких-либо более или менее исторических преданий, построят обширную ткань вымыслов, и дадут им вид действительности». Все такие факты из истории евангельской, равно как и многие исторические предании, зарожденные на почве Палестинской, действительно представляли обширное поле, на котором пламенное воображение восточных народов могло насаждать свободно созидаемые им образы и представления, если не всегда согласные с смыслом священных книг и предания, то удовлетворявшие другой потребности первых христиан, – отвечавшие, вероятно, поэтической стороне народного духа и народной фантазии. Такой же богатый материал для чувства и поэзии представляют и последние дни жизни Спасителя. Правда, события этих дней рассказаны св. евангелистами довольно подробно; и это, по-видимому, несколько стесняет деятельность воображения; но зато в этом периоде жизнь Иисуса Христа изображается по преимуществу с человеческой стороны. Здесь мы встречаем Его Матерь, скорбящую о страданиях возлюбленного Сына, беззаконный суд над ним иудеев, его смерть и погребение – а все это такие факты, к которым удобно прививается фантазия и поэзия. И вот на востоке еще у первых христиан образовались более или менее поэтические, более или менее вымышленные сказания о лицах и событиях новозаветной истории, послужившие потом основанием для целых книг, известных под именем апокрифов. Мало-помалу апокрифические сказания стали распространяться между всеми христианскими народами. Средние века были самыми счастливыми в распространении апокрифической литературы. В значительной степени эта литература была распространена в западной Европе, где она составила основание, на котором возросла западная поэзия и средневековое искусство; так лучшие итальянские живописцы XIV и XV веков, употребившие все свое усилие на развитие идей вечной жизни в так называемых плясках смертей, сюжет для своих картин заимствовали из апокрифов: Хождение Богородицы по мукам и Видение Павлово. Но самою богатою почвою для апокрифической литературы была Византия, и особенно Болгария. В средние вика в Болгарии народились многие сектанты (павликиане, мессалиане и др.); они воспользовались апокрифическою литературою для развития своих лжеучений, и таким образом придали ей значение догматической, – и это, конечно, способствовало значительному ее распространению. С X века начинается сношение России с другими христианскими народами, сношения, оказавшие свою долю влияния и на распространение у нас апокрифической литературы. Большая часть апокрифов перешла к нам из Византии, с которою древняя Русь находилась в более близких сношениях. Болгария также не осталась без влияния на Русь в этом отношении. В одной из древних летописей (Якимовской) упоминается, что болгарский царь Симеон, отправляя на Русь иереев учительных, послал с ними и книги довольны, между которыми были и апокрифы, весьма распространенные между жившими в Болгарии сектантами. Наконец, у нас появились и апокрифические сочинения западного происхождения, как например Сон Богородицы. Таким образом с разных концов доходили до нас апокрифические произведения и находили для себя благодарную почву. Это весьма естественно. Древнерусская образованность, вернее грамотность, сосредоточивалась, как известно, в немногих школах при монастырях и церквах, и имея, таким образом, своим представителем и единственным двигателем духовенство, проникнутое тогда византийскими взглядами, все внимание народа обращала на предметы религиозные, или по крайней мере церковные, внушая, что все, выходящее из круга церковности, например песня, сказка и т. п. есть не что иное, как дьявольское или бесовское наваждение. При таком настроении народ естественно обратил внимание на апокрифические сказания, удовлетворявшие его религиозным потребностям, и в тоже время гармонировавшие с складом его наивных понятий, еще не освободившихся от требований поэтической мифологии, с которою так недавно разлучило его христианство И вот, в толках народных, а, подчас в палатах боярских и стенах монастырских начали. пересказываться и переписываться сказания о лицах библейских в той форме, в какой они излагались в апокрифах. В XVI и XVII вв. апокрифическая литература вступает в высшую пору своего развития. Статья о «ложных книгах», помещенная в книге кирилловой, насчитывает до 25 апокрифических сказаний из Нового Завета, живших на Руси в XVII в. Но более и более распространяясь в массах малограмотного и простого народа, переводные апокрифические книги смешивались весьма нередко с преданиями языческой старины и породили у вас весьма обширную собственно русскую апокрифическую литературу, известную под именем отреченной. Цикл этой литературы был весьма широк, как об этом свидетельствуют многие сохранившиеся рукописи, а также печатные издания «памятников старинной литературы» г. Пыпина и «отреченные книги» Тихонравова. В этой отреченной литературе старинные апокрифические сказания подверглись значительной переработке; те из них, какие в древней христианской Церкви были известны под именем Евангелий, в отреченной литературе являются по большей части в форме слов и с именем какого-нибудь знаменитого отца церкви, например Иоанна Златоуста. Эта переделанная апокрифическая литература в настоящее время, с развитием образованности большинства, спустилась в массы простого народа, который влечется к ней всею силою своих симпатий, потому что находит в ней решение занимающих его вопросов, видит в ней свою религиозную и нравственную школу. В особенности отреченные книги пользуются большим уважением у раскольников. В приходах же православных они находят себе приют у старых грамотеев; так называемых начетчиков, которые подчас любят похвалиться почерпаемыми в них сведениями, как это и видели мы несколько выше.

Такова история происхождения различных народных рассказов из новозаветной библейской истории. Вопрос об общем характере этих рассказов после этого разрешается сам собою. Мы видели, что эти рассказы перешли в народ из, так называемой, апокрифической литературы, в образовании которой главным деятелем была фантазия. Создаваемые фантазиею образы и представления, отвечающие поэтической стороне народного духа, делаясь достоянием массы, легко и свободно переходят от одного к другому, от старшего к младшему, и таким образом весьма часто предваряют знакомство с подлинною евангельскою историею. И вот, в голове простого человека носится только ряд поэтических картин из жизни Спасителя, которые созданы только для того, чтобы удовлетворять пустому любопытству, ряд происшествий и чудес, редко разумных, а чаще детских и наивных; а Божественное величие Христа Спасителя, Его простая и вместе возвышенная проповедь, которая покорила мудрых, высокое учение, которое сделалось правилом жизни для мира образованного – все это нисколько не знакомо его сознанию. А это не может не сказаться нравственным вредом в общем итоге христианского развития, вредом, прямо вытекающим из распространения в народе литературы апокрифической. С другой стороны, фантазия, создававшая апокрифы, не всегда удерживалась в настоящих границах, что особенно было возможно при слабом развитии богословского сознания. Оттого в апокрифических сказаниях наряду с поэтическою образностью встречается много воззрений не то что еретических, намеренно перенесенных на известный предмет, но просто противных здравому смыслу, вроде сказаний о том, что о Христа в попы ставили, что Христос плугом орал, что рыбы ходили посуху и т. п., в которых наши старинные моралисты не напрасно видели пагубу душам. Но есть и такие сказания, к которым критика должна относиться с большею строгостью. Многие из апокрифов зарождались, как мы видели, на почве палестинской. Восточные народы, принимавшие христианство, все-таки помнили и свои мифологические представления, которые весьма часто и переносили на священные лица и события, как это можно например видеть в очень распространенном у нас апокрифе: Сказание Афродитиана, в котором личность Богоматери смешивается с персидскою богинею Ирою. В апокрифах же восточного происхождения воображение увлекается иногда различными баснями иудейских раввинов. Это особенно заметно в сказании об Иосифе древоделе, и особенно в описании последних минут его жизни. Описание это начинается фантасмагорией довольно странной. Смерть является в полдень, и окружает умирающего Иосифа всеми силами ада. При виде демонов, извергающих пламя, старец плачет и трепещет. Но является Спаситель, отталкивает смерть и всю толпу демонов, которые ее сопровождали. Два архангела, Михаил и Гавриил, подходят и берут душу Иосифа, обвивают ее саваном, и относят на место жилища праведных. Далее, апокрифическою литературою, как мы заметили, пользовались для своих целей еретики. Оттого в апокрифических сказаниях можно встретить много такого, что прямо противоречит Евангелию, и перенесено в них из лжеучений еретических. В простом народе множество рассказов посвящено изображению детства Спасителя. В этих рассказах бегство Спасителя во Египет, возвращение в Назарет, пребывание в доме Иосифа, – словом, вся жизнь его до 12 летнего возраста наполняется различными чудесами. Куда бы ни шел младенец Иисус, что бы ни делал он, всюду является чудо. Мы видели одну рукописную тетрадку южно-русской редакции, в которой говорится о десяти чудесах, совершенных Иисусом в доме Иосифа; раз например младенец Иисус оживотворяет фигуры птиц, сделанных из глины, и они летят по воздуху; будучи семи лет, он исцеляет двух мальчиков, будущих апостолов Иакова и Симеона. Но множество чудес, приписываемых детству Спасителя, прямо противоречит Евангелию, где прямо говорится, что претворением воды в вино на браке в Кане Галилейской Иисус сотвори начаток знамением и яви славу Свою (Ин.2:11). Мало того, рассказы о чудесах детства Спасителя заимствуются большею частью из известного в первые века Евангелия Фомы. Но это Евангелие приписывают еретикам гностикам. Гностики, в частности же Докеты, на основании своего учения о материи, как начале зла, отвергали действительность воплощения Спасителя. Вследствие этого они начали умножать чудеса детства Его и дабы доказать, что Он не был подчинен всем условиям жизни земной и человеческой. Такое мнение тем вероятнее, что св. Кирилл Иерусалимский, хорошо знакомый с гностическими сектами, приписывает Евангелие Фомы ученику Манеса, называвшемуся Фоме. Точно так же остаток еретических мнений находится в изложенных нами рассказах о сошествии во ад Иоанна Предтечи и потом Иисуса Христа. В этих рассказах ад олицетворяется в виде живого существа, и в этом нельзя не видеть заблуждений маникеев, которые помещали в аде собственно диавола и потом сатану. – Таким образом, общий вывод о характере народных рассказов из новозаветной библейской истории составляется далеко не в их пользу Множество недостатков, более или менее важных, но во всяком случае предосудительных, налагают мрачную тень на эти рассказы.

Как же после этого должно относиться к народному представлению новозаветной библейской истории, как если не с полною строгостью? Такое именно отношение издавна установлено самою Церковью. Всегда строгая в различении истинного и ложного, Церковь никогда не признавала за апокрифическими сочинениями безусловного достоинства. Самим названием апокрифа она произнесла над ними некоторым образом свое осуждение. До IV в. некоторые церковные писатели еще пользуются сочинениями апокрифическими, как документом историческим, в котором не все должно быть отвергнуто. Но с V в. Церковь, и особенно западная, показывала себя очень строгою к таким произведениям вымысла. Блаж. Иероним во многих местах своих сочинений сильно восстает против бредней апокрифов. Блаж. Августин, в споре с манихеем Фаветом, опровергает даже всякое их значение. Папа Иннокентий I решился осудить всех тех, которые украшали именами апостолов писания, не содержащиеся в каноне. Наконец, папа Геласий все подобные сочинения решительно отверг в своем славном декрете на апокрифы. На Руси, в первую пору христианства к апокрифической литературе относились довольно благосклонно. Но с XVI в. такое отношение изменилось. Знаменитый стоглавый собор, бывший в Москве в 1551 г., разбирая различные неустройства как церковной, так и вообще религиозно-нравственной жизни русского народа восстает против увлечения апокрифическими сказаниями, и налагает на них свое осуждение. С того времени более просвещенные люди смотрели на эти сказания, как на ложные, и заботились об их искоренении. Самим названием апокрифических книг отреченными налагается на них некоторым образом запрещение: слово отреченный в понятиях русского народа значило тоже, что еретический. Тем с большим вниманием и тем с большею строгостью должны относиться к остаткам отреченной литературы современные пастыри Церкви. Развитие в народе разумного и строго-православного христианского сознания лежит по преимуществу на их обязанности. Погому долг пастырского служения обязывает священника, при встрече с рассказами, подобными выше приведенным, сделать надлежащее, их разъяснение, показать, что в них сообразно с евангелием и преданием, и что, напротив, есть плод народного вымысла, народной фантазии, или, что всего хуже, еретического заблуждения. Сделать это правда довольно трудно без предварительного знакомства с апокрифическою литературою. Но ведь всякий труд должен быть преодолеваем. Если нет какого-нибудь знания, то нужно приобрести его. Настоящею заметкою мы хотели установить только общий взгляд на народное представление новозаветной библейской истории, раскрыть только общие черты не маловажного недуга, религиозно-нравственной жизни народа. Для более же полного знакомства с этим предметом мы рекомендовали бы пастырям Церкви просмотреть: «Памятники старинной литературы», изданные Костомаровым и Пыпиным, и «Отреченные книги» Тихонравова. В этих двух изданиях, собрано довольно много таких апокрифических сказаний, которые и теперь имеют в народе свою жизненную силу.

К. М-ов