№ 33. Августа 10-го

12 июля сего 1868 года, в 3 часа по полудни, скончался в г. Киеве, на 53 году своей жизни, после продолжительной тяжкой болезни, кафедральный Киево-Софийского собора протоиерей Григорий Никифорович Крамарев.

Имя о. протоиерея Крамарева, по службе его на различных поприщах церковно-общественной деятельности, слишком знакомо как жителям г. Киева, так и всей киевской епархии и – вне пределов ее. Глубоко уважая память покойного о. протоиерея и ценя его заслуги во всех родах его служебной деятельности, мы намерены хоть вкоротке познакомить читателей своих с личностью протоиерея Крамарева.

Протоиерей Григорий Никифорович Крамарев уроженец Харьковской губернии, Ахтырского уезда, сын священника. Первоначальное образование получил в Ахтырском училище и затем, с 1829 по 1837-й год, и Харьковском коллегиуме (нынешняя семинария), в котором окончил курс учения с отличным успехом и, при выпуске, награжден серебряною медалью.

По окончании курса в Харьковском коллегиуме, Григорий Никифорович послан был для продолжения образования в Киевскую духовную академию, в которой окончил курс в 1841 году, со степенью магистра – в числе первых воспитанников.

С получением академического образования началась служебная карьера Григория Никифоровича, и первым поприщем его деятельности была Волынская духовная семинария, в которой он прослужил два года (с 27 авг. 1842 по 18 июня 1844 года) профессором св. писания и соединенных с ним предметов. Вот отзыв одного из воспитанников его об его профессорской деятельности: «Это был редкий, дорогой наставник, хорошо знавший свой предмет и умевший просто и ясно передавать нам содержание уроков. Мы с охотою посещали его классы и с любовью слушали его лекции. Но особенно мы любили его за его ласковое, как бы отеческое обращение с нами. И доселе жива память о нем – с доброй стороны в духовенстве Волынской епархии».

Отлично усердная служба Григория Никифоровича в Кременце обратила на него внимание высшего начальства, и он переведен был бакалавром в Киевскую духовную академию на кафедру всеобщей церковной истории. Здесь открылось более обширное поприще для его ученой деятельности, и пишущему сии строки до сих пор памятно его живое задушевное, обильное слово, – его светлые, чуждые всякой схоластики мысли, его смелые взгляды и особенная ревность к защите православной Церкви от нападений неправомыслящих. При недостатке в прежнее время тех пособий по церковной истории, которыми в последнее время обогатилась церковно-историческая литература, Григорий Никифорович не разработал вновь какого-либо отдела своей науки, но за то старался по возможности собрать все и поделиться собранным, что относилось к его предмету, со своими слушателями, подводя собранное под свои взгляды и вставляя в свои рамки. В последнее время службы Григория Никифоровича в Академии словесно поручено было ему покойным митрополитом киевским Филаретом составление нового учебного руководства по церковной истории, которого, к сожалению, до сих пар не имеется: но различные новые должности воспрепятствовали ему всецело посвятить себя этому труду; он написал только подробную программу священной и церковной истории.

1849 года 6 ноября Григорий Никифорович рукоположен во священника к церкви Университета св. Владимира. С принятием священнического сана необходимо расширилось и поприще деятельности Гр. Никифоровича. Частое проповедание слова Божия в университетской церкви составляло его любимое дополнение к священнослужению. Обильным потоком лилась его живая, энергическая речь, которая направлялась главным образом против современных недостатков общества в умственном и нравственном отношениях. Его правдивый, иногда и резкий тон речи не всегда всем нравился; но резкость тона и выражений выходили у покойного из его строго религиозных верований, из его любви к Церкви и вере православной, из любви к престолу и отечеству. Кстати здесь прибавим, что проповедание слова Божия, особенно в последние годы служения Григория Никифоровича в Киево-Софийском соборе, составляло, так сказать, насущную его потребность, так что, кроме рядовых воскресных дней, не оставалось ни одного почти особенного церковного торжества или совершения Григ. Никифоровичем нарочитых треб например: таинства брака, погребения... без его речи или поучения; а покойный постоянным упражнением в проповедании слова Божия настолько искусил себя в этом деле, что часто говорил импровизации. Читатели «Руководства для сельских пастырей» знакомы с характером поучений Григория Никифоровича: много их помещено на страницах этого журнала; даже за несколько дней до смерти прислано им несколько поучений для напечатания.

1851 г. 11 февраля, по приглашению начальства Киевского института благородных девиц, с разрешения митрополита Филарета Григорий Никифорович принял на себя должность законоучителя в институте. С увлечением принялся он за новое дело – нравственно-религиозного развития благородных воспитанниц, и слово его вполне увлекало юные сердца. Здесь он был законоучитель с сильным нравственным влиянием, которое, при ревности покойного к чистоте веры православной, при строгом суде его над инославными исповеданиями, сочтено опасным для юных сердец, способным будто бы порождать религиозный фанатизм. В 1854 году Григорий Никифорович, по прошению, уволился от должности законоучителя при Институте.

1 Апреля 1856 г. Григорий Никифорович определен ключарем Киево-Софийского собора. С принятием новой должности, покойный вступил в состав Епархиального духовенства, а с этим вместе необходимо усложнились и служебные его обязанности. Так, 3 апреля того же года он определен членом Киевского епархиального попечительства, 9 июня – членом Киевской духовной консистории, 29 октября благочинным киево-подольских церквей (по 1861 год), – членом комитета по возобновлению Андреевской церкви (1856–1858). Новые епархиальные должности естественно могли затруднять учебную деятельность Григория Никифоровича, и он 9 ноября 1856, по прошению, оставил собственно учебную службу при Академии; но как член академической конференции и окружного академического правления (опред. 1853 г. 7 сентября) он, до развития последней болезни своей, принимал деятельное участие во всех делах конференции, а – окружного правления – до закрытия его в августе прошлого 1867 года. Так, по званию члена конференции, он, по распоряжению Святейшего Синода, ревизовал Волынскую семинарию с училищами.

19 Августа 1859 г., резолюцией Высокопреосвященнейшего митрополита Исидора Григорий Никифорович назначен членом комитета для рассмотрения соображений при пересмотре положения 1842 года касательно обеспечения сельского православного духовенства, – в том же году – членом строительного комитета по постройке каменного дома для священнослужителей Софийского Собора, – с 1860 г. членом строительного комитета по постройке теплого Владимирского собора и казначеем сего комитета (по 1863 г), – того же года поручено ему в консистории, сверх прежних обязанностей в ней, управление вновь учрежденною училищною экспедициею, – того же года назначен он экзаменатором просящих диаконского или из диаконов священнического сана, – непременным членом Киевского статистического общества, – членом совета училища девиц духовного звания и преподавателем в оном (до 9 августа 1863 г); в январе 1863 командирован был в Бердичевский уезд для производства следствия. Столько обязанностей нес на себе покойный Григорий Никифорович бывши еще ключарем! Видно, что начальство надеялось на его способность, когда так расширяло круг его служебной деятельности.

5 августа 1863 г, по смерти незабвенного о. протоиерея Ивана Михайловича Скворцева, Григорий Никифорович определен кафедральным Киево-Софийского собора протоиереем. С новым званием возложены были на него и новые обязанности – благочинного кафедрального собора, цензора проповедей киевского градского духовенства, заведующего общим ходом дел консистории, а в 1864 году – члена губернского присутствия об улучшении быта духовенства. Мы имеем основание думать, что правдивые и сильные слова Григория Никифоровича как в этом комитете, так и пред настоящим начальником края, который с особенным участием отнесся к нуждам духовенства и принял на себя ходатайство пред Государем Императором об улучшении быта его, имели не малое значение – ко благу духовенства. Само духовенство лучше не знает заслуги Григория Никифоровича как с этой стороны, так и вообще, по заведыванию его делами консистории, попечительства о бедных духовного звания и собора. В последнем случае особенною заботою его было благолепие и порядок при священнослужении. Здесь ревность о порядке и благоприличии, соединенной с благоговением к святости храма, вводила его иногда в неприятные даже столкновения...

Есть и еще одно поприще, на котором Григорий Никифорович высказал всю свою энергию по любви к отечеству и вере православной – мы разумеем Киевское Свято-Владимирское братство. Когда, под влиянием скорбных событий последнего польского мятежа, вырабатывалась мысль о необходимости деятельно противостать латинско-польской пропаганде совокупными общественными силами, и общественное мнение всей России невольно склонилось к завещанному историею способу ведения подобной общественной борьбы в так называемых, братствах, – Григорий Никифорович явился передовым из немногих лиц, заявивших мысль – учредить в Киеве, подобное древним, братство. Мысль, при сочувствии к ней общества, приведена во исполнение. Братьями учредителями составлен проект устава братства, который утвержден Высокопреосвященнейшим митрополитом Арсением 12 июля 1864 года, а 15 июля, в день памяти св. равноапостольного князя Владимира открыто и само Братство, причем Григорием Никифоровичем произнесено было на литургии, совершенной им перед открытием братства, слово, в котором изъяснено значение учреждения.

9 Августа 1864 г. было первое заседание братства в софийском митрополитанском доме, под председательством Высокопреосвященнейшего митрополита Арсения. Заседание посвящено было избранию, на основании устава братства, председателя, членов совета, казначея и делопроизводителя. В начале заседания почетный попечитель братства Высокопреосвященнейший митрополит Арсений заявил мнение, что «должность председателя совета братства справедливо возложить на кафедрального протоиерея Софийского собора Крамарева на том основании, что братство учреждено при Киево-Софийском соборе и что протоиерей Крамарев один из учредителей братства, принимавший наиболее деятельное участие в открытии оного». Мнение высокопреосвященнейшего митрополита было принято без возражений. С этого времени началась та неутомимая деятельность Григория Никифоровича по делам братства, которою, при соучастии других членов, братство поставлено на твердой опоре относительно материальных средств, и в течение четырехлетнего своего существования, как видно из отчетов его, с успехом и пользою исполняло свою задачу – снабжая церковно-приходские школы нужными учебными пособиями, – заводя библиотеки при школах и выдавая пособия деятелям на поприще народного образования.

Такова была разнообразная деятельность покойного о. протоиерея. Лучшим доказательством, что эта деятельность была полезна и плодотворна, служат те награды, которыми высшее начальство отличало труды покойного и поощряло его к новой деятельности. 1846 года, через два года службы при Академии, Григорий Никифорович, за усердие и деятельность, награжден выдачею годового оклада бакалаврского жалованья; 1851 года – бархатною фиолетовою скуфьею; в 1852 году произведен в экстраординарного профессора и, за полезные труды, получил благословение св. Синода; 1854 года произведен в сан протоиерея; 1855 года награжден бархатною фиолетовою камилавкою; 1856 года, при увольнении из Академии – годовым окладом бакалаврского жалованья; в 1859 году – золотым наперсным кабинетным крестом; в 1863 году – орденом св. Анны 3 степени; в 1864 году – орденом св. Анны 2 степени; в 1866 году – палицею; в настоящем 1868-м году – орденом св. Анны 2 ст., украшенным императорскою короною. Эта последняя награда застала покойного уже на болезненном одре, когда душа его была занята мыслию о загробной жизни...

Еще при начале своей службы, покойный вступил в брак; но долго, долго не имел он утешения видеть у себя детей. После двадцатилетней с лишком супружеской жизни Господь даровал ему дочь. Можно представить себе все величие радости родителей, так долго не имевших этого утешения и, может быть, даже отчаявшихся иметь его. Да, Соня (так любил именовать покойный дочь свою Софию, теперь четырехлетнюю сироту) была истинною утехою покойного о. протоиерея, и она же, во время болезни, составляла предмет крайних его дум, когда он хорошо знал, что, по смерти его, не останется для нее надлежащего обеспечения. Как во всех обстоятельствах своей жизни – радостных и тяжелых (которых было не мало, каковы например: сильная болезнь супруги, потеря сиротских денег, к счастью найденных, перелом ноги и т. п.) покойный всецело вверял себя водительству Промысла Божия, так и здесь – Господу Богу вверил он дальнейшую жизнь любимых им – супруги и дитяти.

В заключение своего очерка скажем несколько слов о предсмертной болезни покойного. В первых строках некролога мы сказали, что Григорий Никифорович скончался после продолжительной тяжелой болезни. Точно, – болезнь его была и продолжительна и тяжела. Еще в последних месяцах прошлого года почувствовал он первые припадки своей болезни (рак в пищеприемном канале) – некоторую трудность в принятии твердой пищи; но тогда, по неопределенности болезни, не представлялось еще никакой опасности, и Григорий Никифорович с обычною энергиею занимался всеми делами. В январе сего года болезнь начала усиливаться; но врачи сперва не придавали ей серьезного характера, считая ее развитием носового полила, и только в конце февраля или в начале марта поняли опасность его положения. Для врачей исход болезни был понятен; но неизвестно нам, когда сам Григорий Никифорович уверился в безнадежности своего положения. Всякому понятно, как тяжела для человека эта уверенность, как и находящийся при последнем издыхании все еще не теряет мысли о возвращении к жизни... Григорий Никифорович всю надежду свою возлагал на помощь Божию, хотя, до последней возможности, принимал и медицинские пособия. Крепка была его натура, что могла столько времени выдерживать болезнь. Можно представить тяжесть положения человека, который, и течении четырех месяцев, не мог принимать твердой пищи. Из двух стаканов молока в сутки, которыми, при сужении от воспаления пищеприемного канала, только после зондирования, мог питаться больной, ничтожная доля поступала в желудок; остальное, при вступлении в пищеприемный канал, обращалось в сыр и извергалось вон. И, не смотря на это, Григорий Никифорович еще в мае и начале июня мог ходить, ездить, купаться и подписывать бумаги, только по изможденному своему виду, он походил на мертвеца, но в конце июня и начале июля он так уже ослабел, что едва мог ходить, никого не принимал к себе, кроме немногих лиц и врачей; мало даже говорил. Нет сомнения, что он всецело был погружен в думу о приближающемся смертном часе... В это время он напутствовал себя св. таинствами и укреплял дух свой теплою молитвою. Наконец, ослабление достигло до такой степени, что последние три дня до самой кончины он находился без всякого движения, в полусонном состоянии, изредка открывал глаза, произносил несколько слов и заснул вечным сном.

13 Июля, в 1 часа по полудни, тело усопшего вынесено было в Софийский собор; 14-го как заупокойную литургию, так в отпевание покойного совершил Высокопреосвященнейший митрополит Арсений, последнее – при участии всего почти киевского духовенства и при многочисленном стечении жителей г Киева. На литургии, после концерта, произнес надгробное слово профессор Университета св. Владимира протоиерей Назарий Антонович Фаворов; а среди отпевания и после оного, произнесли речи – первую ключарь собора протоиерей Николай Яковлевич Оглоблин, а вторую – протоиерей Петр Гаврилович Лебединцев, заступивший теперь место покойного. Высокопреосвященнейший владыка, не смотря на продолжительность служения (от 10 до 3-х часов) отправился на Щекавицкое кладбище, куда понесен был покойник, и там встретил гроб и совершил погребение почившего. Протоиерей Григорий Никифорович Крамарев погребен при самом входе в кладбищенскую церковь – с правой стороны.

Мир праху твоему многоуважаемый о. протоиерей! Да сопричтет тебя Господь к лику избранных служителей Своих в селении праведных, где нет ни печали, ни воздыхания, но где – жизнь бесконечная!

А. Воскресенский

Не рождения плодов питают человека,

но слово Твое, Господи,

Тебе верующих соблюдает (Прем.16:26)

В настоящий праздник, с древних времен, учреждено Церковью совершать освящение плодов посредством особой для сего предмета молитвы. Так как в Церкви нет ни одного учреждения, которое не имело бы в себе глубокомудрого основания и спасительной цели, то и в совершаемом ныне благословении и освящении плодов мы должны указать вам, братья мои, значение сего священного действия, дабы то, что делается вами из благочестивого повиновения уставам Церкви, или просто по обычаю, получило для вас разумный смысл и расположило к благоговейному употреблению всего, на чем Церковь полагает печать своего благословения.

Обычай христианской Церкви преподавать благословение и освящение созревающим плодам пред употреблением их ведет свое начало от божественного установления в Церкви ветхозаветной. Там положительным законом предписано было Израилю перед началом жатвы приносить сноп свежесжатого ячменя, и, по окончании жатвы, два испеченных хлеба (Лев.23:10, 11, 23:17).

Что лежит в основании сего учреждения? Мысль глубокая и знаменательная, которая внушается нам во многих местах слова Божия. В начале все творения Божии были добры зело, потому что на них почивало благословение Божие, низшедшее во всемогущем и всеосвящающем слове: да будет. Тогда и человеку заповедано было обладать землею без особых с его стороны освящений. Но человек, властелин природы, согрешил и внес во весь состав своего существа скверну и нечистоту греховную; – от него, как от средоточия, должна была распространиться эта нечистота и на все живущее. Проклятие Божие, по особому милосердию Божию, не коснулось преступника заповеди Божией, но отяготело на делах рук его: проклята земля в делех твоих, сказано было грозным Судиею, без сомнения, для того, чтобы, отъятием плодотворной силы у всего, чем должен был обладать и пользоваться человек, лишить грешника возможности дать слишком огромное развитие своему греховному началу. И вот, тварь не разумная повинуся, как свидетельствует апостол, суете не волею, т. е. не сама собою, но за повинувшаго ю – человека. Прекрасное дело Божие, приявшее на себя от зиждительного слова Божия знамение благословения и освящения, явилось извращенным, заклейменным печатью проклятия. Долженствовавшая, по первоначальному своему назначению, доставлять своему владыке вещественные средства блаженства и наслаждения, природа неразумная соделалась орудием или источником болезней и смерти. Все стихии объявили повинувшему их суете открытую вражду; все произведения земли в питании заключили расслабление или отраву телесному организму нашему. – Останавливались ли вы, братья мои, особенным вниманием на сей ужасной истине? внимали, ли вы проповеди, которую возвещает все окружающее нас, о страшных следствиях греха нашего? Преступая закон Божий мы извращаем не только внутренний мир души нашей, но и все, к чему имеем какое-нибудь прикосновение. Наши страсти волнуют не кровь только нашу, но воздух, огонь, воду и все стихии; через страсти наше дыхание, наше осязание, наш вкус, ваш взор и слух мертвят все, что имеет несчастие войти с ними в сообщение; гибельный недуг нашей нравственной природы, беспрерывно проявляется то в грозном свирепстве бури, огня и воды, то в скудости плодов земных; то исторгается, как гнилостная – треснувшая язва, в огнедышащих вулканах; то неприметными путями всасывается воздухом, который несет потом томительные лихорадки, или, быстро поражающие весь организм, горячки, разражается смертоносными язвами в бесчисленных видах, – и думая, что усилия нашего ума, наше искусство побеждает природу, мы лелеем, как малосмысленные дети, гибельное заблуждение. Там, где кажется нам, что сделан новый шаг к победе, положена новая печать торжества над природою, на самом дели укрепляются только узы нашего рабства греху, расширяется область смерти и тления, изобретается новое орудие для более обширного развития нашего греховного начала. Такова страшная, необходимая связь нашего греха со всем, с чем он входит в соприкосновение; таковы неизбежные следствия проклятия, отяготевшего над делами рук человеческих со дня преступления Адамова. И что было бы с нами и с неразумною тварью, если бы милосердым Ходатаем Бога и человеков, Господом Иисусом Христом, не была снята сия ужасная печать отвержения, не открыты и не преподаны сродства к возвращению нам всему, что идет на потребу нашу, благословения и освящения?

Так, братья мои, только истинно верующий во Христа Иисуса может победить враждующую природу; только при помощи богодарованых средств, сообщается дар благословения и освящений всей неразумной твари, всему что мы берем из окружающей нас природы для своего употребления. Эти чудесные средства заключаются в Церкви Божией, поверенной хранительнице всех тайн Божиих, сокровищнице, откуда благоговейный христианин получает освящение не только для себя, но и для всего, что обращается на потребу его. Сим средством она преподает и ныне дар благословения начаткам плодов наших и, снимая с них древнюю печать проклятия, обращает уже не в орудие греховных наших похотений, не в пищу тления и смерти, но в истинное наслаждение нашего возрожденного благодатию человека и, таким образом, потребность питания, общая нам с бессловесными животными, получает значение дела разумного, нравственно-доброго. Не рождения плодов питают человека, замечал еще Премудрый, но слово Твое Господи, Тебе верующих соблюдает. А сие слово и изрекается ныне устами Церкви над приношением вашим, братья мои!

Приимите же с верою из лона матери Церкви плоды трудов ваших, – питайтесь и насыщайтесь ими в славу и благодарение Бога, ниспославшего им Свое благословение, – и вы исполните и по отношению к животной нашей природе долг христианина, везде и во всем долженствующего быть благочестивым, т. е. верующим в Бога и послушным сыном св. Церкви. – Не забывайте истины, которую мы высказали вам, по поводу совершенного ныне освящения плодов, что все в нас и вокруг нас, к чему прикасается греховный человек, отпечатлено грехом, проклятием и смертью. Снимает эти страшные печати святая Христова Церковь, в силу дарованной ей власти на небеси и на земли. И потому, желать побеждать природу силою одного ума и искусства, без пособия Церкви, без ее благословения и освящения, значит объявлять тщеславное притязание, никогда неисполнимое и, кроме гибельных следствий, ничего не обещающее. Аминь.

Протоиерей Гр. Крамарев

Возлюбленные о Христе братья! как приятно мне видеть ваше усердие, с каким вы посещаете св. храм Божий во время литургии! Каждый из вас старается поспеть в церковь прежде, чем зазвонят во все колокола, и прийти после считает неприличным Молитесь вы усердно и стоите благоговейно. Как только послышалось в алтаре: «Благословенно царство», вы стараетесь поставить свечи пред св. образами; вот читается Евангелие, – и одни из вас становятся на колени, другие преклоняют главы свои, чтобы со смирением слушать речь Спасителя. Поется херувимская песнь и вы полагаете непрерывно земные поклоны. Читается «верую»... и каждый из вас радостно повторяет за чтецом каждое знакомое вам слово. Вот поют «Отче наш», – и каждый из вас развязывает свой узелок с деньгами, чтобы бросить в кошелек трудовую медную копейку Словом, вы очень усердны и благоговейны в храме Божием во время литургии. Хвалю вас, братья, и Господь воздаст вам за усердие ваше. Но грешно и стыдно что вы совершенно не ходите на утреню. Из полутора тысячи христиан нашего прихода очень, очень немногие бывают на утрени даже в великие праздники. И холостые люди с девицами, прокричавшие за полночь на улицах непригодные песни, не бывают на утрени. И седовласые старики, которым пора подумать о своей кончине, не стыдясь детей и внуков, лежат в постели во время заутрени. И дети от 8 – до 12 лет, которые целую седмицу встают рано, чтоб сделать больше дела, в праздник получают от вас дозволение проспать до обеда. Никто не внемлет гласу Церкви, призывающему всю землю к торжественному пению и веселию.

Четыре раза в году вы только ходите на утреню, – на Рождество Христово, новый год, когда говеете, и на св. Пасху, и то в меньшем числе, чем на литургию; в прочие же праздники в воскресные дни три-четыре и, слава Богу, десять человек придет к половине утрени. Скажите же, возлюбленные, какое предание научило вас поступать так?

Если вы в сказанные дни приходите на утреню, то значит, вы понимаете, что утреннее церковное славословие важно и душеспасительно, и помолиться в церкви, во время утрени и литургии, гораздо полезнее, чем – на одной литургии. Но св. Церковь заповедала нам не четыре раза в год, а каждый воскресный день слушать утреннее богослужение, и уклоняться от уставов ее нам не дано никакого права. С своей стороны вы не можете представить никаких извинений. Храм наш находится в самом селе, и от некоторых из вас очень близко. Встаете вы, большею частью, очень рано, и даже раньше церковного благовеста утреннего; располагать работами и занятиями житейскими – имеете полную свободу. Непогода и сильный холод бывает не каждый воскресный день, да вы и не боитесь никакой непогоды, когда представляется вам выгодный заработок. От чего же вам не ходите на утреню?

Господь милостив. Он не карает вас тотчас за всякое нарушение церковных установлений, Но если вы видите, что усердные к храму св. и неусердные равно пользуются дарами Божиими, и грешные люди часто живут богаче благочестивых: то разве это может служить вам соблазном? Разве вы не знаете, что воздаяние нам за все дела благочестия обещано по смерти, и христианам должно заботиться о загробной участи более, нежели о житейских благах? Аминь.

Священник В. Курдиновский

С. Жуки, Полтавской губ.

Православные христиане! Жалею я сердечно, что некоторые из вас, будучи так разумны и исправны по отношению к житейским своим обязанностям, так неразумны и нерадивы по отношению к церкви. Вы уже догадываетесь, что я жалею о тех, которые не хотят ходит к заутрени.

Действительно, жалок человек, который не слыхал покаянной песни, которая пелась сегодня на утрени. Он не услышит уже этой песни целый год; а Бог знает, проживет ли он до следующего года. Важна и умилительна псаломская песнь, которую сегодня пели. Три раза только она поется в году, – в три воскресные дни перед великим постом (на реках вавилонских. И благочестивые христиане спешат в эти дни в церковь, чтобы послушать покаянную песнь. Посмотрите, в городах, сколько в это время бывает в церкви людей, благородных и простых, мужчин и женщин, для того именно, чтобы послушать священный псалом. Хотя бы в полночь заблаговестили к утрени, старики и набожные старушка уже дожидаются у входа церковного, и никакая погода не удержит их опоздать или не пойти в эти дни к заутрени. И не проспят они благовеста церковного, потому что у них в дни воскресные еще до благовеста утреннего зажигаются в домах лампадки перед св. образами. Не обманываю я вас, братья, а говорю то, что сам видел и знаю. Скажите же, братья, по совести, пред Богом, пред св. иконами: что вам мешает ходить в церковь на утреню? – То, что вы не понимаете, как важна утренняя церковная служба, и как грешно спать долго и вылеживаться в постели в св. праздники. А не понимаете потому, что не вслушиваетесь в церковные песни, и когда вы были детьми, то родители ваши ничему вас не учили и не посылали в церковь, а хотя я вам говорил уже, что грешно и стыдно старому человеку не ходить на утреню, но слова мои остались тщетными, – вам не хочется вдруг перемениться, и вы верно век свой доживете и в могилу сляжете непослушными и ленивыми. Но пусть вы неисправимы. От чего же детей своих удерживаете дома и не посылаете к утрени, – не тех детей, что кричат ночью на улице, а тех, у которых чистое сердце и которых столько любит Господь? Благоразумны ли родители, если в продолжении седмицы предоставляют детям легкие работы и удовольствия, а в воскресенье лишают их возможности быть в храме Божием? Не думайте, братья, что дети будут уважать и упокоивать в старости родителей, которые не учат их страху Божию. Если ты воспитываешь детей своих лишь для того, чтоб они были твоими работниками и выкармливаешь их тело, а о развитии души нерадишь, и еще сам служишь для них худым примером, например: в будни встаешь рано и ведешь себя трезво, а в праздник спишь долго и порокам предаешься: то ты и тяжко грешишь, и горько ошибаешься. Дети вырастут, да и будут думать не о прокормлении старости твоей, а о том, как бы скорее отрозниться от тебя и зажить по своей воле. Приучите их маленькими к храму Божию, тогда они, сделавшись юношами, не будут кричать ночью на улице, а дождавшись мужества и старости, не будут обидчиками вам и соблазнителями своих детей. Притом, у дитяти чистое сердце; если Господь не услышит твоей грешной молитвы, то услышит молитву невинного твоего дитяти.

Посылайте детей на утреннюю церковную и на все службы, и будет вам от того существенная польза, а вместе с тем, отдавайте их в училище, чтобы они могли не только слушать и понимать церковные песни, но и сами петь и читать их в церкви. Аминь.

Священник Василий Курдиновский

С. Жуки, Полтавской губернии

В предыдущих трех беседах мы видели, что духовных способностей у человека много. Они не составляют отдельных частей духовного существа человека Душа человеческая есть единое и нераздельное существо, но внешних предметов, действующих на человека и возбуждающих в душе его разного рода ощущения, существует бесчисленное множество, и притом каждый предмет, при различных обстоятельствах, действует на человека различным образом. Отсюда понятно, что и деятельность, возникающая в душе человека при столкновениях с различными внешними предметами, должна быть различная, смотря потому, какой предмет и при каких обстоятельствах на вас действует. В одном случае мы только познаем предмет, составляем о нем понятие, судим о его достоинствах и недостатках, заключаем об отношениях его к другим предметам, о значении его в общем составе природы. Положим, что мы увидали какое-нибудь животное, о котором доселе не имели никакого понятия, например, льва в зверинце; мы рассматриваем его с разных сторон, замечаем, какая на нем шерсть, какой он величины, как устроены разные части его тела; расспрашиваем сведущего человека о том, в какой стране живет лев, чем питается, какие у него привычки и т. п. В этом случае мы приобретаем познание о предмете, т. е. принимаем к сведению, что предмет этот существует в природе и существует в таком-то виде, при таких-то условиях; но при этом мы не обращаем внимания на то, в каких именно отношениях к нам самим находится этот предмет, т. е. приносит ли он нам вред или пользу, доставляет ли удовольствие или неудовольствие; не является также у нас никакого желания сделать что-нибудь с этим предметом, наметить его как-нибудь, овладеть им, или удалить его от себя. В другом случае, например, при виде красивого цветка, мы ощущаем чувство удовольствия, хотя и не знаем, что это за цветок. У нас даже не является и желания узнать природу цветка; мы просто наслаждаемся его красивым видом и, налюбовавшись им вдоволь, т. е. когда возбужденное им чувство удовольствия уже проходит, спокойно отходим от него. В третьем случае у нас является желание сделать что-нибудь с предметом. Например, когда мы видим змею, в нас является желание убить ее; когда волк приближается к стаду, которое мы стережем, в нас является желание отогнать его. Во всех этих случаях проявляются различные способности души; в первом случае познавательная способность, во втором способность чувствования, в третьем способность желания или воли. Но во всех этих случаях действует одна и та же душа, только деятельность ее в каждом отдельном случае различная, смотря потому, какой предмет и при каких обстоятельствах вызывает эту деятельность. Если б мы например, увидали змею в зверинце, в банке или ящике, когда она не может сделать нам никакого вреда, мы стали бы любоваться ею; если б мы нашла мертвую змею, мы стали бы рассматривать и изучать ее; по когда мы встречаем ее живую, в поле или в лесу, мы стараемся убить ее, чтобы она не сделала нам вреда. Таким образом, один и тот же предмет, при различных обстоятельствах, может возбуждать в нашей душе различного рода деятельность. Кроме того, так как душа наша есть существо единое и нераздельное и не может действовать по частям, то и в каждом отдельном из представленных нами примеров действует не одна только какая-либо способность ее, но все вместе, только деятельность одной способности выдается более других на вид. Когда например мы рассматриваем льва в зверинце, мы не только изучаем его, но и любуемся его мужественным видом; да и само приобретение познания о животном, доселе нами невиданном, доставляет нам удовольствие и возбуждает желание приобрести познания и о других, еще невиданных нами, животных. Равным образом, любуясь цветком, мы тоже время замечаем его внешний вид и, встретивши в другой раз цветок, тотчас же узнаем его; следовательно, хотя деятельность нашей души в этом случае выражалась преимущественно в чувстве удовольствия, но в тоже время мы приобрели и некоторое познание о цветке. Кроме того, в нас непременно было желание продлить то удовольствие, которое доставлял нам вид красивого цветка, т. е. подольше полюбоваться им, а если можно, то и приобрести его в свою собственность. Точно также, хотя при встрече с змеей в лесу или в поле, в нас тотчас возникает желание убить ее, или убежать от нее, вообще, каким-нибудь образом избавиться от ее присутствия, но само это желание есть уже результат неприятного чувства страха и отвращения, возбужденного в нас видом змеи. Следовательно, здесь проявляется не только воля, но и чувство, только проявляется быстро и незаметно, а первая заметнее и продолжительнее. Из этих примеров видно, что душа наша в одно и тоже время и познает, и чувствует, и желает, но одна какая-нибудь деятельность ее в известное время проявляется яснее и заметнее других. Тоже самое мы видим и в первое время детской жизни. Самая первая деятельность, какую мы замечаем в душе дитяти при самых первых столкновениях его с внешними предметами, есть ощущение чего-нибудь приятного или неприятного, которое дитя выражает улыбкой, криком, плачем, различными движениями и следовательно прежде всего в дитяти проявляется чувство удовольствия, или неудовольствия. Но в тех же самых действиях, которыми дитя выражает свое чувство, выражает и желание продлить ощущение, если оно приятно, или прекратить его, если оно неприятно. Когда например, под ребенком подослано что-нибудь жесткое, он начинает плакать и метаться; этим он выражает как свое неприятное ощущение, так и желание освободиться от него, – и любящая мать, привыкшая понимать действия детей, спешит удовлетворить этому желанию. Таким образом, в одном и том же действии ребенка выражается двоякого рода душевная деятельность; чувство неудовольствия и желание освободиться от него. Сверх того, через многократное повторение одних и тех же ощущений как приятных, так и неприятных, дитя приучается различать один внешний предмет от другого, и таким образом приобретает познания о внешних предметах. Следовательно, и в самых первых проявлениях душевной деятельности в детском возрасте мы замечаем тоже единство душевное, как и в зрелом возрасте: внешние предметы, действуя на органы чувств ребенка, возбуждают в его душе в одно и тоже время и чувство удовольствия или неудовольствия, и желания, соответствующие этим чувствам, и вместе с тем оставляют в его душе сначала, конечно, смутные и неопределенные, потом, при неоднократном повторении одних и тех же впечатлений, более ясные и точные представления о себе.

Если же душа человеческая есть существо единое и нераздельное, и различные, описанные в трех предыдущих беседах, способности ее, суть только различные проявления ее деятельности, зависящие от различия внешних предметов, возбуждающих ее деятельность, и от различия обстоятельств, при которых внешние предметы на нас действуют, то и развитие душевных способностей должно быть совместное и равномерное. Приучая дитя составлять ясные и точные понятия о предметах, здраво судить о достоинствах и недостатках их, делать первые заключения о значении их в кругу других предметов, мы в тоже самое время должны заботиться и о правильном развитии чувства и воли дитяти. Если например на дитя действовали, большею частью, такие впечатления, которые возбуждали в его душе неприятное чувство страха, вражды, ненависти, злобы, то из него не выйдет хороший человек, потому что в нем всегда будет господствовать мрачное, злое, человеконенавистное душевное настроение. И как бы ни был умен и образован такой человек, сам ум не послужит ему в пользу, потому что чем умнее он будет, тем больше будет видеть в людях дурных сторон, которые одни только он привык замечать в них с малолетства, и тем больше будет враждовать и озлобляться против людей. Или, если например человек с малолетства привык делать неприятности своим товарищам, дразнить их, обманывать, ругать, бить в т. п., то с возрастом эти дурные привычки укоренятся и окрепнуть в нем и возьмут перевес над данными ему от Бога добрыми наклонностями. И как бы ни был умен такой человек, все таки он будет дурным человеком, нетерпимым в обществе, и сам ум его послужит только ко вреду, потому что даст ему возможность еще с большей ловкостью пользоваться разными случаями, чтобы делать неприятности ближним. Таким образом, одно развитие ума, без одновременного доброго направления чувства и воли, не только бесполезно, но нередко приносит великий вред. Разве мало мы видим людей умных и в тоже время злых, враждебно относящихся к ближним? Даже, можно сказать, большая часть преступников, уличенных в совершении различных злодеяний, состоит из людей умных, нередко очень умных, но с дурным направлением сердца и воли; да иначе и быть не может, потому что глупый редко сумеет совершить преступление и на первых же порах попадется. Но есть и другая крайность в развитии душевных способностей человека. Если мы будем развивать в детях добрые чувства и наклонности, будем приучать их быть добрыми, милосердыми, сострадательными, делать добро людям, помогать им в нуждах, но при этом не позаботимся о развитии их умственных способностей, то не принесем большей пользы ни нашим детям, ни тому обществу, в котором они будут жить. Конечно, приятно видеть человека доброго, человеколюбивого, сострадательного, желающего делать одно только добро своим ближним; но с другой стороны, весьма печально видеть, когда такой, по-видимому, прекрасный человек, не смотря на все свое желание, ничего не может сделать для своих ближних, по недостатку умственного развития. Такой человек может погоревать, поплакать вместе с своим ближним, которого постигло какое-нибудь несчастье, но помочь ему в беде, даже подать добрый совет о том, как выйти из несчастного положения, он не в состоянии. Подобные люди приносят только отрицательную пользу обществу: они безвредны; но привести положительную, действительную пользу своим ближним они не могут. Да они и сами, обыкновенно, бедствуют в жизни, потому что не умеют пользоваться благоприятными обстоятельствами и постоянно обманываются. Только такое человек может быть истинно-полезным общественным деятелем, который, при добром сердце, при желании всем людям добра и счастья, имеет еще и светлый ум. Такой человек найдет средства и свое собственное благосостояние устроить и ближним своим помочь как делом, так и разумным советом. Поэтому, люди, на обязанности которых лежит воспитание детей, постоянно должны помнить слова Спасителя, сказанные Им в наставление апостолам при первом послании их на проповедь евангельскую: будьте мудры, как змеи, и просты, как голуби (Мф.10:16). Следуя этому наставлению Божественного Учителя, они должны в равной степени заботиться как о том, чтобы сердце детей было чисто и воля их направлена к добру, так и том, чтобы мудрость ума их постепенно возрастала.

Но для удобства изложения нам необходимо в отдельности говорить о развитии умственных способностей у детей, способности чувствования и воли, потому что только при таком раздельном изложении можно указать ясные и точные правила для воспитания детей.

Земледелие, известное и во времена патриархов, но бывшее тогда занятием второстепенным (Быт.26:12; 37:7), впоследствии, по вступлении евреев в землю ханаанскую, стало главным занятием их и пользовалось большим уважением. Земледелия от вышняго создана, говорил Премудрый (Сир.7:16); почетнейшие люди в народе еврейском сами занимались земледелием (Гедеон, Суд.6:11; Саул, 1Цар.11:5; Елисей, 3Цар.19:19), и Цари оказывали ему покровительство (Озия, 2Пар.26:10). В Палестине, – как и теперь большею частью, – сеяли преимущественно ячмень, служивший, обыкновенно пищею низших классов народа и за неимением овса, который не растет там, употреблявшийся на корм и для скота (Суд.7:13; Руф.3:17; Иос. Фл. Древ. 5, 6, 4), – пшеницу, которая, как одно из главных произведений Палестины, вывозилась и в Финикию (3Цар.5:11; Иез.27:17), полбу, просо, чечевицу (Быт.25, 29:34; 2Цар.23:11), бобы (2Цар.17:28) и другие мелкие растения (Иез.1:9). По естественному плодородию почвы в Палестине, не без основания аллегорически называвшейся землею, текущею медом и млеком, виноградником и садом Божиим, а также, при искусственных известных с глубокой древности способах орошения, при особенно-тщательной обработке почвы и сеянии пшеницы рядами в бороздах (Ис.28:24 и след.), урожай был неимоверный – от тридцати и даже до ста крат (Быт.26:12; Мф.13:8; Герод. 1, 193 и друг.).

Посев озимых хлебов производился в октябре и ноябре, яровых в январе и феврале. Жатва, большею частью, начиналась около половины апреля, хотя в некоторых местностях, например в долине иерихонской, которая, по своему низменному положению, отличается тропическим климатом и тропическими произведениями, начиналась раньше, а в других местностях гористых – двумя и тремя неделями позже (2Цар.21:9; Руф.1:22; 2:23). Торжественное же открытие жатвы, религиозное освящение ее происходило, обыкновенно, во второй день пасхи, 16 Низана. Жатву начинали с ячменя (2Цар.21:9; Руф.1:22; 2:23), затем жали пшеницу (Быт.30:14; Суд.15:1; 1Цар.6:13; 12, 17), а потом другие хлеба, по мере созревания. Жнецами были рабы и наемники, над которыми поставлялся надзиратель (Руф.2:5), причем женщины главным образом занимались складыванием и вязанием в снопы сжатого (Руф.2:8); но и сами хозяева и дети их принимали участие в трудах жатвы – особенно при уборке снопов (Быт.37:7). Жали серпом (Втор.16:9; 23, 25 и др.), и сжатое собиралось руками (Пс.126:6; 129:7), вязалось в снопы (Быт.37:7; Руф.2:16) и снопы складывались в кучи или стоги (Руф.3:7; Суд.15:5; Исх.22:5; Иов.5:26 и др.). На одном или нескольких твердо-убитых местах в поле было гумно, где молотили снопы. Молотили, или выбивая снопы палками и цепами (Суд.6:17; Руф.2:17), или проводя по раскинутым снопам волов и лошадей (Руф.5:28), или особенными молотилками, устрояемыми то наподобие салазок или большой доски, снабженной железными или каменными остриями, то в форме телеги с шаровыми колесами (Ис.28:27). Вымолоченный хлеб, который на гумнах стерегли сами хозяева (Руф.3:2 и след.; Иов.21:32), по окончании всей молотьбы, на ослах, верблюдах или в повозках свозился в житницы (Ам.2:13; Иов.39:12; 2Цар.9:10; Неем.13:15; Мф.3:12; 13:30). Житницами служили ямы на поле, устрояемые в виде цистерн, но иногда назначались для этого особые здания (Иоил.1:17; Иер.50:26; Лк.12:18).

Добрые патриархальные нравы неиспорченного народа выражались и в характере жатвы. Это было время веселья, общей радости и мира, любви и благотворительности. Веселье и радостное расположение одушевляло всех работающих на созревших нивах (Ис.9:3; Пс.126:5 и след.); проходившие мимо жнецов, обыкновенно, приветствовали их и призывали на них благословение Божие (Руф.2:4; Пс.129:8). Особенно замечателен благотворительный характер жатвы. Земля ханаанская, по учению закона, была земля Божия и Бог дал ее в наследие народу Своему; Иегова же Бог Израилев благословляет ее плодородием и обилием плодов земных. В силу этого глубоко-религиозного воззрения, закон, всегда побуждавший к благотворительности бедным, своими предписаниями особенно располагал евреев к благотворительности во время жатвы. – Законом предписывалось не пожинать всего поля, но оставлять угол или конец его в пользу бедных (Лев.19:9; по талмуду предписывалось оставлять 1/60 часть поля); также предписывалось не подбирать колосьев на ниве и не брать забытых снопов: все это должно было поступать в пользу бедных, вдов, сирот и пришельцев (чужестранцев). Для этого же предписывалось, при собирании винограда и других древесных плодов не обирать их в другой раз, но все оставшееся после первого сбора предоставлять в пользу бедных. К этой благотворительности закон побуждал во имя того, что все евреи были некогда рабами в земле египетской, и на благотворителей призывал особенное благословение Божие во всех трудах и предприятиях. Пожинающим вам жатву земли вашея, говорит закон, да нескончаете жатвы вашея, нивы твоея пожинания: и падающих клас от жатвы твоея не собереши (Лев.19:9; 23:22). Аще забудеши сноп на ниве твоей, да не возвратишися взяти его: пришельцу, и убогу, и сиру, и вдове да будет, да благословит тя Господь Бои твой во всех делех руку твоею. Аще же мисличие собираеши, да невозвратишися останков собрати, яже за тобою: пришельцу, и сиру, и вдове да будут: и воспомянеши, яко раб был еси в земли Египетстей: сего ради Аз тебе заповедаю творити слово сие. Аще же обираеши виноград твой, да не собираеши останков, яже за тобою: пришельцу, и сиру, и вдове да будут: И помянеши яко раб был еси в земли Египетстей: сего ради Аз тебе заповедаю творити сие слово (Втор.21:19–22; Руф.2:2 и след.) Полевые сторожа (Иер.4:17; Иов.27:18) стерегли поле и виноградники от воров и птиц, но они не должны были запрещать голодному срывать колосья или есть виноград (Втор.23:25; Мф.12:1). Эти добрые нравы времен патриархальных и до настоящего времени сохраняются у палестинских арабов, хотя, вследствие упадка земледелия, деспотического правления и угнетения налогами и особенно вследствие хищничества бедуинов, которые и теперь любят жать там, где не сеяли, земледелие далеко не вознаграждает трудов земледельца в такой степени, как в цветущие времена царства израильского.

Жатва у евреев имела тем более высокое значение, что с начала до конца освящалась религиею и во всей полноте выражала возвышенное религиозное воззрение евреев на природу и ее произведения. По учению слова Божия, Господь уготовляет земли дождь, напаяет, и обогащает землю и умножает жита и пшеницу на нивах земледельца (Пс.64:10–11). И не только откровенное учение, но и естественное чувство веры в Бога и Божественный Промысл говорит человеку, что плоды земные – дар Божий. Убеждение это так глубоко и всеобще, так неразрывно связано с идеею религии, что всегда разделялось и язычеством и заставляло человека измышлять богов грома и молнии, богов земли и плодородия, богов винограда и т. п. Жатва или собирание плодов, вследствие этого убеждения, у всех народов освящалась религиею, соединилась с религиозными обрядами, молитвами и жертвоприношениями, более или менее имела значение религиозного праздника. Но тогда как язычество и в этом отношении, разумевше Бога, прославляло и благодарило Его не яко Бога, но объединяло с Богом саму природу и ее силы или произведения, и в своих весенних и летних празднествах при собирании плодов служило твари паче Творца (Рим.1:21, 25) и допускало разгул безнравственной чувственности: иудейские праздники жатвы носили истинно-религиозный и высоконравственный характер. Жатва для народа еврейского имела весьма важное религиозно-воспитательное значение. Возводя созерцание народа избранного к высшему и духовному чрез видимое и чувственное; закон указывал в природе величие и всемогущество Божие и в плодах земных благодеющую силу Божию. Но кроме этого общего значения произведений земных, для народа израильского с праздниками жатвы соединено было воспоминание о великих исторических благодеяниях – изведении из Египта и введении в землю обетованную. Поэтому-то, иудейская религия, так сказать, постоянно освящала плоды земные в хлебах приношения, хранившихся во святилище и в виноградной лозе, символически украшавшей храм; поэтому же закон определял и весьма широкий круг праздников жатвы.

Во все время владения землею обетованною, евреи начинала жатву со второго дня пасхи, а поэтому и праздник пасхи имел уже некоторое отношение к жатве. Жатва начиналась приношением в жертву во 2-й день пасхи первого снопа жатвы, которые священник приносил, потрясая пред Господом. С этим приношением соединялась жертва всесожжения, состоящая из агнца, приносимого с 2/10 ефы муки и 1/4 ина вина⁵⁶⁹. Но праздниками жатвы, в собственном смысле, были праздник жатвы первых плодов или праздник седмиц и праздник собирания плодов, соединившийся впоследствии с праздником кущей.

«Три раза в год празднуй мне. Соблюдай, праздник опресноков... праздник жатвы первых плодов... и праздник собирания плодов в конце года... Трижды в год да предстают все мужчины твои пред лице Господа Иеговы, Бога Израилева» (Исх.23:14, 17). Так заповедал Господь Моисею на Синае. Постановление это впоследствии несколько раз подтверждено было в законе с большими подробностями и дополнениями: при повторении Синайского законодательства (Исх.34:22–24); при установлении обрядов богослужения (Лев.23:15–21–34–36); при окончании сорокалетнего странствования (Числ.28:26–31; 29:12, 38); наконец, повторяя весь закон пред смертию, Моисей повторил и заповедь о сих праздниках (Втор.16:9–15).

Из всех этих постановлений видно, что праздники жатвы евреи должны были праздновать по вступлении в землю обетованную, и что оба эти праздника имели одну цель –благодарение Бога за жатву и благополучное окончание полевых работ. Только впоследствии, в память сорокалетнего странствования по пустыне, с праздником собирания плодов соединилось воспоминание этого странствования, почему этот праздник и получил название праздника кущей, тогда как первый назывался различно: «праздником жатвы первых плодов», «днем первых плодов», «праздником седмиц». Время первого из них назначалось в 50-й день после 2-го дня Пасхи, время второго в 15 день седьмого месяца (тисри); первый продолжался один день, последний восемь дней. В эта дни, также как и в субботу, запрещена была всякая работа, кроме приготовления пищи и, сверх того, они отличались от субботы названием праздника, которое на еврейском языке означает день веселого собрания, общественного торжества, тогда как суббота означала покой, располагавший или к мирной семейной беседе, или к уединенному созерцанию. Мужчины обязаны были в эти праздники посещать место священного собрания; приходя в храм, каждый должен был приносить дар или жертву по своему усердию и достатку. Праздники жатвы имели общественный характер, и во дни их преимущественно заповедовалась та благотворительность к бедным, какая предписывалась на время всей жатвы. Собравшиеся на праздник должны были проводят его в веселии, и к участью в этом веселии, а также в участью в праздничной трапезе допускались не только дети, но и рабы, чужестранцы, бедные, вдовы и сироты, а также священники и левиты. К этому братскому общению и благотворительности закон побуждал также во имя того, что все, живущие в изобилии, должны были помнить, что отцы их были рабами в Египте, и призывал на благотворителей особенное благословение Божие во всех плодах земных и во всех предприятиях. И возвеселишися пред Господом Богом твоим, говорил закон, ты и сын твой, и дщерь твоя, и раб твой, и раба твоя, и левит, иже во градех твоих, и пришлец, и сирота, и вдова, яже в вас... И помянеши, яко раб был еси в земли Египетстей, и сохраниши, и сотвориши заповеди сия... И благословит тя Господ Бог твой во всех плодех твоих, и во всяком деле рук твоих, и будеши веселяся (Втор.16:11–15). Праздники жатвы праздновались с таким весельем, что языческие писатели (напр. Плутарх) сравнивали их с самыми веселыми и торжественными праздниками древней Греции. Особенная торжественность праздника кущей увеличивалась еще от того, что все природные жители земли израильской, т. е. евреи должны были, в воспоминание сорокалетнего странствования по пустыне, жить в продолжении этого праздника в кущах, которые делались из ветвей красивых дерев, как-то пальм, разного рода широколиственных дерев и речных верб.

Домашнему веселью в дни праздников жатвы должно было предшествовать и располагать к нему особенно-торжественное богослужение с сугубыми жертвоприношениями. В праздник седмиц получивший впоследствии название пятидесятницы, приносилось благодарение Богу за окончание жатвы пшеницы. Поэтому главную часть жертвоприношения в этот день и составляли два пшеничных хлеба. Приношение двух хлебов освящало новый хлеб во-первых для жертв и во-вторых для домашнего употребления. Так как хлебы эти приносились в благодарность за то, что с этого времени начиналось употребление нового хлеба в домашнем быту, то хлебы, приносимые в этот день, были кислые, тогда как при всех других жертвоприношениях заповедано было приношение пресного хлеба. Эти праздничные жертвенные хлебы пеклись из 2/10 ефы пшеничной муки. Вместе с этим должны были приноситься еще жертвы трех видов: 1) всесожжение, состоявшее из одного тельца, двух овнов и семи агнцев, причем к каждому из них прилагалась обычная мера муки, елея и вина; 2) жертва за грех для очищения присутствующих, из одного козла; 3) благодарственная жертва из двух агнцев, которые вместе с новыми хлебами составляли праздничный стол священников.

Богослужение праздника собирания плодов в 15 день тиери (который первоначально учрежден был для благодарения Богу за собрание винограда) был еще торжественнее: в первый и восьмой день священники собирали народ к священному собранию, а в субботний год читали закон вслух всего народа. Кроме ежедневных всесожжений и жертв, приносимых частными лицами по мере усердия, священники должны были приносить во всесожжение ежедневно от 13 до 7-ми тельцов (от 1-го до 7-го дня праздника число тельцов уменьшалось одним), по два овна и по 14 агнцев с определенным на каждое из сих животных количеством муки, елея и вина; в жертву за грех ежедневно по одному козлу. В восьмой день приносились один телец, один овен и семь агнцев во всесожжение и один козел в жертву за грех. На весь праздник приносилось таким образом 70 тельцов, 98 агнцев, 16 овнов и 7 козлов. Общее число жертвенных животных, приносимых в этот праздник, впоследствии увеличено было до 215 по числу лет, проведенных евреями в рабстве египетском.

Кроме праздничных жертв, приносимых в начале и в конце жатвы ячменя и пшеницы, каждый израильтянин должен был приносить в жертву Богу начатки и от всех других плодов земных, по мере их созревания и прежде вкушения от них. Жертва эта приносилась в благодарение Богу за освобождение от рабства египетского, за все чудеса милости и любви к Израилю и за дарование ему благословенной земли обетованной (Втор.26:2 и след.; Исх.23:19; Числ.18:12 и след.; Неем.10:38; Тов.1:6; 1Макк.3:49). Эти начатки приносились некоторые в сыром виде, как например плоды плодовых дерев, другие как масло, мука, тесто, пироги из нового хлеба, в приготовленном виде, но прежде употребления их самими приносящими (Числ.15:20 и след.). Мера приношения определялась личным усердием (по определению талмуда количество приносимого должно быть не менее 1/60 части всех плодов). Приношения начатков плодов не приносились в жертву на жертвенник, а только ставились пред жертвенником, а затем шли в пользу священников (Иез.44:30; 4Цар.4:42), почему, для сохранения этих начатков и десятин впоследствии при храме устроены были особые житницы, состоявшие в ведении особого настоятеля или смотрителя (2Пар.31:11; Неем.12:11; 13:5; Мал.З:10).

С течением времени, особенно со времени плена вавилонского, характер и дух праздников жатвы изменился. Праздник седмиц более и более заменялся пятидесятницею, воспоминанием о синайском законодательстве, а праздник окончания жатвы праздником кущей, так что, наконец, в особенности после рассеяния иудеев, оба праздника совершенно потеряли характер земледельческих праздников. Только чтение из закона постановлений, касающихся праздников жатвы и в частности чтение книги Руфь, (так как изображаемые здесь обстоятельства произошли во время жатвы), напоминали и доселе напоминают евреям о древнем характере этих праздников; но все обряды и обычаи праздника применены уже не к жатве, а к событиям историческим, давшим начало праздникам пятидесятницы и кущей. Между позднейшими обычаями некоторое отношение собственно к жатве и собиранию винограда имел обряд возлияния воды на жертвенник. По словам раввинов, со времен пророков Аггея и Захарии, даже самими этими пророками установлен обряд, в соответствии клеймам пророка Исаии – почерпите воду с веселием от источник спасения (Ис.12:3), состоявший в том, что в продолжении праздника кущей, каждое утро священник почерпал воду из источника Силоам, смешивал ее с вином и возливал на рога жертвенника, причем повторялись указанные олова пророка Исаии и левиты пели псалмы аллилуйные (112–117). Обряд возлияния воды на жертвенник был так торжествен, что талмудисты писали о нем: «кто не видел веселья при возлиянии воды, тот не видел веселья». Последний день праздника кущей был особенно торжествен (Ин.7:37). В этот день все присутствовавшие во храме во время богослужения, с пальмовыми и лимонными ветвями в руках, обходили вокруг жертвенника семь раз с восклицаниями «гошианна-на» (осанна) и с пением стихов псалма 117: сей день егоже сотвори Господь, возрадуемся и возвеселимся в онь. О Господи спаси же: о Господи поспеши же. Благословен грядый во имя Господне, благословихом вы во имя Господне. Бог Господь, и явися нам. Бог мой еси Ты и исповемся тебе. Исповедайтеся Господеви, яко благ яко в век милость его (Пс.117:23–29). Семикратное обхождение совершалось в память обхождения стен иерихонских, и воспоминание о прошедшем торжестве над врагами в связи с этими словами псалма переносило мысль евреев к будущему полнейшему торжеству во времена Мессии. Отсюда составилось убеждение что Мессия должен явиться именно во дни праздника кущей и этим-то объясняется, почему во время торжественного входа Господа Иисуса Христа в Иерусалим признавшие в нем Мессию встречали Его с обрядами праздника кущей – с пальмовыми ветвями в руках, и с восклицаниями: «осанна сыну Давидову, благословен грядый во имя Господне».

Для иудейского народа, особенно в первые времена владения обетованною землею, праздники жатвы имели весьма важное религиозно-воспитательное значение. Народу, не твердому в вере и окруженному языческими племенами, они напоминали о великих благодеяниях, о чудесах любви и благости Божией, явленных Израилю в освобождении его от рабства египетского и введении в землю, текущую медом и млеком. Праздники жатвы, тесно соединялись с этими историческими воспоминаниями, а поэтому, не без высоких целей Провидения установлен был этот широкий цикл и эта торжественность праздников жатвы. – Но – древняя мимоидоша; с открытием нового завета для чад Авраама по духу жатва могла ли иметь такое же значение, какое имела она для древнего Израиля? С жатвою для христианства не соединялось никаких особенно близких, исторических воспоминаний. Духовная жизнь сосредоточилась теперь на другом историческом событии, на другом неизмеримо-высочайшем чуде любви Божией к человеку – явлении Бога во плоти, искуплении. Погружаясь всецело в эту великую тайну благочестия, объятое новым презельным богатством благодати, яже о Христи Иисусе, христианство все свои праздники посвятило только событиям непосредственно связанным с жизнью Господа и Его Церкви. Праздникам, посвященным воспоминанию исторических событий иудейства, безотносительных к христианству, не могло быть места в кругу праздников христианских и христианство не приняло их, а вместе с ними не приняло и праздника жатвы в смысле нарочитого церковного праздника. В древней Церкви мы не встречаем особенных праздников жатвы. Церковь первенствующая, быть может, уклонилась от введения нарочитого праздника жатвы и в противоположность языческим празднествам этого рода. Нарочитые дни молебствия об успехе жатвы или особые церковные праздники жатвы с особыми чтениями из св. писания, особыми темами для проповедей и с праздничными обрядами и увеселениями мы встречаем только в позднейшие времена у протестантов и католиков, и в этом не можем не заметить уже некоторого уклонения от разума древней Церкви и некоторого приражения натурализма к области религии. Но хотя древняя, а за нею и наша православная Церковь не назначила особых молитвенных дней о благоуспешном произрастании плодов земных и не определила нарочитого праздника жатвы, тем не менее, однако же, она не изменила религиозного воззрения на земные произведения, как на дары благодати Божией и, освящая благословением и молитвою всю область житейских отношений, не оставила без молитвы и освящения, и трудов земледелия и плодов земных. Издревле в ежедневном богослужении вознося молитву о изобилии плодов земных и во дни праздников совершая благословение хлебов, вина и елея с молитвою об освящении вкушающих от них верных, православная Церковь от древней же Церкви принесла и нарочитые молитвословия, призывающие благословение Божие на труды земледелия и плоды земные. Молитвы Церкви освящают труды земледельца, от начала до конца: Церковь благословляет сеяние, назначает особые чинопоследования во время бездождия и безведрия, предлагает особую молитву на нивах, при повреждении их от гадов и насекомых, благословляет начало жатвы и освящает к употреблению новые плоды и овощи. Кроме этого, Церковь православная допускает, по местным потребностям и обычаям, и особые молебствия и даже крестные ходы по нивам. Этот широкий круг молитвословий, обнимающий все труды земледелия и открывающий помощь и освящение религии при всех потребностях и на все случаи произрастания плодов земных, не полнее ли и выше праздников иудейских? Церковь предлагает все потребное для освящения жизни, и трудов наших; нужно заботиться только о том, чтобы мера нашего усердия не была меньше и слабее этого предложения. Если Церковь назначила известные молитвословия к освящению трудов земледелия, то этим самым она внушила уже и обязанность совершать все эти молитвословия при известных обстоятельствах. К сожалению, это внушение Церкви не всегда и не везде исполняется, не говоря о других молитвословиях, даже молебствие при начале сеяния не везде исполняется и труды полевые начинаются часто без благословения Церкви. Долг пастырей раскрывать, по мере надобности, высокий смысл и христианское значение этих молитвословий. Молитвенное освящение полевых работ в духе народа православного, – и пастырю Церкви не трудно будете найти средства и способы убеждения к тому, чтобы ввести в употребление эти молитвословия там, где они забываются. А усиление воздействия Церкви в делах житейских не может не сопровождаться добрыми последствиями уже потому, что благочестие на все полезно есть... Вниманию православных христиан во время или по окончании жатвы может быть предлагаемо пастырями и учение о благотворительности, к которой так естественно располагает жатва – в благодарение Господу за плоды земные – и к которой так внушительно обязывает пример древней благотворительности иудейской во время жатвы. Преимущественно может быть с успехом возбуждаема пастырями общественная благотворительность бедным местного прихода, при учрежденных ныне попечительствах. Христианскому чувству в это время должны быть особенно близки высокие обетования за благотворительность: благословит тя Господь во всех плодех твоих и во всяком деле рук твоих и будеши веселяся (Втор.16:15).

* * *

В заключение – несколько слов о праздниках жатвы у католиков и протестантов. В католичестве нет особого праздника жатвы, но назначаются прежде жатвы особые дни для молебствия об избавлении от всякого физического зла и, между прочим, об успешном произрастании полевых посевов. На это молебствие назначены три дня шестой недели по пасхе – понедельник, вторник и среда пред Вознесением. В богослужение этих дней входят преимущественно молитвы и псалмы покаянные и литании всем святым об избавлении от всякого зла. Спением этих литаний и покаянных псалмов 6, 31, 37, 50, 101, 129 и 142-го и литаний, совершается крестный ход кругом полей. Что касается протестантства, то, по различию церковных уставов, в каждой отдельной области Германии были и существуют различные постановления относительно времени праздников жатвы. В некоторых областях молебствия об успешном произрастании плодов земных с особыми и этот случай проповедями и чтениями из св. писания назначаются в четверток на третьей неделе по Пасхе; в других, по аллегорическому сближению жатвы со днем суда и концом мира, праздники жатвы соединили с праздником архангела Михаила – 29 сентября; в некоторых же областях назначаются особые праздники жатвы во время самой жатвы – в июле и августе. В Пруссии, и видах сокращения праздников в 1773 году, постановлено совершать праздники жатвы в первое воскресенье после праздника архангела Михаила, и, это постановление соблюдается и до настоящего времени. В праздник жатвы назначаются при богослужении особые применительные к жатве чтения из ветхого и нового завета и особые проповеди и молитвы. Там, где праздник совершается в летнее время, алтарь и кафедра украшаются венками и колосьями. Между прочим заслуживает внимания добрый обычай протестантов – в праздник жатвы делать пожертвования в пользу местного приходского храма, известных церковных учреждений или благотворительных обществ.

А. В-нов