№ 50. Декабря 13-го

(Отец Иван и отец Стефан. Р. Сосны. Вестн. Европы. Июнь, Июль и Август, 1881 года).

Обыкновенно говорят, что литературный беллетристические произведения всегда служат более или менее отражением действительности, тех стремлений и интересов, которыми живете общество в данный момент. По отношению к передовым писателям с более широкими взглядами на жизнь, более чутким к явлениям окружающей действительности, эту истину можно признать несомненною. Но и писатели обыкновенные, заурядные, изображая пред нами какие либо частные стороны жизни, интересы каких либо частных слоев общества, всегда в большей или меньшей степени, стараются брать сюжеты для своих произведений из окружающей их действительности, из непосредственного наблюдения над жизнью. Этим поддерживается интерес к подобным произведениям в читающей публике; но в этом же обстоятельстве заключается и причина эфемерности большей части этих произведений, особенно не отмеченных сильным, выдающимся талантом. Что может интересовать читающее общество в известный, данный момент, как отражение действительной жизни; то так же легко может быть и забыто, с изменением обстоятельств и условий жизни. Для примера можем указать на очерки прежней духовной школы, «бурсы» г. Помяловского. В свое время они читались с живым интересом, хотя и в то время некоторые находили в них много карикатурного; но слишком ошибся бы тот, кто стал бы судить по этим очеркам о современном состоянии духовной школы...

Современная беллетристика, как известно, касается нередко нашего духовенства, в особенности сельского. Но мы давно еще заметили, что светские писатели, по большей части, относятся к этому сословью далеко не сочувственно. За исключением талантливого романа г. Лескова – «Соборяне», во всех изображениях быта сельского духовенства, которые нам приходилось читать за последнее время, отрицательная сторона преобладает над положительной; сами характеристики выводимых личностей из среды духовенства бывают особенно рельефные и метки там, где дело касается темных, непроглядных сторон этой жизни. Припомним напр. типы, выводимые в рассказах, помещенных в Вести. Европы за 1877 и 1878 гг., под заглавием: «По селам и захолустьям», «Гг. депутаты» и др. Что же это значит? Объяснять ли это преднамеренностью со стороны светских писателей, или действительно сама жизнь духовенства представляет мало данных для сочувственного отношения к ней? Неужели духовенство с расширением своих прав в последнее время, с обновлением своей школы, не могло выработать в себе более лучших нравственных начал жизни, более разумных, благородных стремлений, чем какие выставляются на вид в современной беллетристике? Неужели обновленные семинарии наши не могут вдохнуть в своих питомцев духа жизни, облагороженных человеческих стремлений, развить сознания высоты пастырского служения и пастырских обязанностей? Или сама среда, в которую попадает большая часть воспитанников семинарии, подавляет эти стремления, парализует порывы к добру, к внутреннему самоусовершенствованию и втягивает в одни житейские дрязги и расчёты?

Такие отрицательные типы из среды сельского духовенства выступают пред нами в образе о. Ивана, с его супругой и о. Стефана, – в рассказе г. Сосны, с которым мы намерены познакомить наших читателей. По искреннему уверению писательницы, типы эти не выдуманы ею, а взяты прямо из действительности, списаны с натуры. Это обстоятельство, равно как и то, что они представляются действующими в настоящее время, делает их особенно интересными и поучительными в известном отношении. Присмотримся ближе к выводимым писательницей личностям.

О. Иван, священник села Лемех (в одной из южных епархий), был уже человек не молодой, хотя еще и не старый. На вид ему можно было дать около пятидесяти лет. Это был в существе простой, добрый священник, любимый своими прихожанами. Роста он был не много выше среднего; худой, с клинообразной тёмно-русой бородкой, с задумчиво-спокойным выражением лица, он напоминал, по словам писательницы, исповедников христианской церкви первых веков, как их обыкновенно изображают на стенах и дверях церкви. Ходил он сгорбившись, наклонив голову, как бы о чем-то размышляя. И шаги его были тихие, не слышные. Он терпеть не мог сапог со скрипом и говорил всегда на этот счет, укоризненно покачивая головою: «гордыня, все это гордыня, а гордость происходит от козней дьявола». Его обыкновенной одеждой быль темно-серый тиковый подрясник, с множеством дыр и пятен; но о. Иван ни за что не хотел оставить его, говоря, что в нем ему теплее и легче. Летом о. Иван все время проводил в садике, который он сам же насадил в первое время своего пребывания в Лемехах и любил похвастаться пред всяким гостем своими большими яблоками и превосходными грушами. Водилась у о. Ивана и добрая вишневка, к которой он, хотя и осторожно, нередко прикладывался.

Супруга о. Ивана, Настасья Петровна была женщина среднего роста, полная, суровая на вид и всегда нахмуренная. Она почти никогда не бывала в духе; всегда чем-нибудь рассержена, вопреки всегдашнему благодушию своего благоверного. В комнатах её пребывание было временное; постоянное – в кухне и на дворе. Тут она была неограниченным властелином. Впрочем и в комнатах ей никто не осмелился бы противоречить. Но в комнатах ей было как-то тесно, не по себе. Её громкий и грозный голос постоянно раздавался то в кухне, то на дворе. Тут она, подоткнуши платье, для большей свободы движений, сама месила свиньям, загоняла овец, кормила кур и гусей. Она не отпускала работника одного в амбар и всегда сопровождала его, чтобы посмотреть, не взял ли он муки больше, чем следует. На дворе все трепетало в её присутствии. Куры, завидев её, бежали под повет; работницы торопились поскорее взять что-нибудь в руки. За то весь дом, все хозяйство держалось исключительно руками Настасьи Петровны. О. Иван почти вовсе не вмешивался в хозяйственный заботы, оттесненный супругою, давно оценившей его неспособность в этом отношении.

О. Иван был человек вообще малодеятельный. Кроме своего садика, да исправления треб он почти ничего не делал, но или сидел молча, или ходил из угла в угол тоже молча, доколе не крикнет на него Н. Петровна и не заставит что-нибудь сделать, напр., сходить на гумно, посмотреть что там делают. О. Иван безропотно повиновался; вздохнув, он надевал шляпу, брал палку и уходил на гумно. При совершении треб о. Иван отличался бескорыстием; что дадут, тем он и довольствовался. При сборе нови и других сельских продуктов с прихожан он также не отличался притязательностью, хотя часто хорошо знал, что мужик мог бы дать ему гораздо больше, нежели сколько давал. Но что недодавалось ему лично, то часто с лихвою возвращалось при посредстве Н. Петровны. В этом отношении она была замечательная женщина. Если она говорила своему о. Ивану: «посмотрел бы ты на о. Стефана, сколько он привозить из прихода всякого добра», – за то все батюшки окрестных сел часто говорили своим матушкам: «посмотрела бы ты на Настасью Петровну, вот уж это попадья, одно слово... из горла вытащить, а свое возьмет». Она знала всех и живых и умерших жителей села Лемехов. Она знала всю подноготную их жизни. Она до точности знала, сколько на каком дворе лошадей, коров, свиней, кур и т.п. Она знала, насколько душ земли у каждого из прихожан; знала, сколько намолотил тот, сколько другой, и потому знала, сколько кто может дать о. Ивану коляды; но не дать – не полагалось. Тут не допускались никакие резоны. И горе тому, кто даст меньше, между тем как матушка знает, что что, он мог бы дать больше. Достойная кара, рано или поздно, обрушится на его голову, и он глубоко раскается в своем дерзком поступке. Обыкновенно крестьянин, идя к о. Ивану, обещал поставить свечку Николаю угоднику, если минует матушку. Но Николай угодник не всегда выполнил усердную мольбу: целый поток упреков и брани сыпался на бедного мужика, мало давшего о. Ивану. Н. Петровна припомнит ему все, ничего не забудет. Она расскажет ясно и отчетливо все по порядку, сколько он дал нынешний год, сколько прошлый, запрошлый и т.д.; она напомнит, когда он молебен служил, что он нехристь, за то и Господь его наказывает; недаром у него прошлый год град половину хлеба побил, а нынешний – волк свинью утащил из хлева и проч. Когда приезжал о. Иван из прихода, куда посылала его Н. Петровна для сбора, она всегда сама осматривала телегу и мешки, – и доставалось же о. Ивану, когда казалось матушке, что он привозил, по её соображениям, не столько, сколько следовало бы! А это случалось почти всегда при непритязательности о. Ивана.

Однажды Н. Петровна вздумала поехать в Киев на богомолье. Путешествие продолжалось целый месяц. В отсутствие её более всего высказался слабый характер о. Ивана. Треба какая случится – мужик дает, сколько заблагорассудится. О. Ивану и в ум не придет просить больше. И то хорошо, что еще дал сколько-нибудь; но случалось и так, что ничего не давали за требу, обещаясь уплатить впоследствии. О таких уплатах о. Иван, по большей части, позабывал.

Наконец приехала Н. Петровна. Прежде всего, разумеется, она обратила внимание на хозяйство, которое действительно порядочно расстроилось в её отсутствии за разбитые горшки, кувшины и вообще за разные непорядки в доме порядочно досталось всей прислуге. Но главное было еще все впереди.

Вечером пришел псаломщик поздравить матушку с приездом.

– как вы тут без меня поживали? спросила она псаломщика.

– Поживали... да что? без вас плохо.

– Как так? требы были?

– Да требы-то были, Федор Мосеев сына женил.

– Женил? Ну, ну! Много-ль вы взяли с него?

– Восемь рублей.

– Восемь рублей?.. И лицо Н. Петровны вытянулось так, что даже псаломщик испугался. И только? Боже мой, Боже мой!

И Н. Петровна отодвинула от себя чашку с чаем и крепко стиснула руками. О. Иван побледнел.

– Куда-ж вы глядели? обратилась она к псаломщику.

– Да я говорил батюшке, что мало, что с Мосеева следует больше взять, да они... Он нерешительно остановился, как бы опасаясь свалить всю вину на бедного о. Ивана.

– Да я, попадья, больше с него просил; я даже сказал, что венчать не буду, если он больше не даст, да что же? не могу, говорить, теперь никак не могу. Ведь он на образ, попадья, крестился, что теперь не может, и эти деньги, говорит, что занял.

– Да тебе-то что за дело, что он занял? ты требуй, ты требуй!

– Я и требовал. Что же делать? Ну, где же в самом деле и ему взять? Ведь это свадьба: и на то, и на другое, и на пятое нужно. А человек он нельзя сказать, чтобы богатый...

Но тут уж мера переполнилась. Затылок Н. Петровны весь побагровел. Багряный румянец перешел на подбородок и залил все лицо. – «Ну, начинается», подумал псаломщик. – Н. Петровна, вся пылающая огнем, встала с своего места и остановилась пред о. Иваном, живое олицетворение грозы и бури. – О. Иван сидел ни жив, ни мертв...

– Он не богат, а ты богат? Ты богат?.. богат? – все больше и больше возвышая голос, повторяла Н. Петровна. Ему неоткуда взять, а тебе есть откуда? Ты богат? Где ж твой капитал? У тебя есть что-нибудь? Если тебе ничего не нужно, то ты бы обо мне подумал, о детях. Чего ты ждешь? чего надеешься? куда смотришь?, и т.д.

И все жирное тело её тряслось от злобы и негодования. Лицо пылало, как в огне. Капли пота так а струились от её лба. Она отерла их фартуком.

О. Иван сидел бледный, неподвижный. Он вполне сознавал свою вину. За него вступился псаломщик, – и Н. Петровна несколько стихла. Но обыкновенно такие бури, прибавляет писательница, не всегда так благополучно проходили. Бывали случаи, бывали страшные грозы, такие грозы, что стекла в окнах дрожали, прислуга пряталась по углам. Поговаривали даже, что будто борода о. Ивана такая жиденькая вследствие этих бурь. Но это – супружеская тайна, проникать в которую не следует.

Но Н. Петровна была настолько же корыстолюбива и властолюбива, сколько и бессердечна. Еще на первых порах священства о. Ивану пришлось навестить одного больного, умирающего старика и напутствовать его святыми тайнами. Подавляющая, безысходная бедность поразила его доброе сердце. Он сам испытал бедность, и близ умирающего не было никого, кто бы мог сказать ему отрадное слово, утешит его. Все молча ожидали рокового часа смерти. Молодой священник чуть не плакал; он утешал и ободрял; он говорил о будущей жизни, о Боге, о небесном царстве и проч. Он ушел глубоко тронутый, подавленный. Тяжелые думы роились в его голове. Тут он впервые начал сознавать всю высоту священника для крестьян. Он даже испугался этой высоты; она обязывала его к очень многому и очень трудному. Была уже ночь. Н. Петровна сидела у самовара, поджидала его.

– Где ты был? спросила она его недовольным тоном; – что так долго?

О. Иван рассказал ей откровенно и подробно обо всем, что ему пришлось увидеть и передумать в эти немногие часы. – Она поморщилась.

– Всех нельзя утешать; всех больных нельзя вылечить. Надо же помнить и то, что я осталась здесь одна. Тебе точно и дела до этого нет. – В эту ночь о. Ивану долго не спалось...

Н. Петровна была впрочем, иногда приветлива и ласкова, – где дело касалось её личных, кровных интересов; но как только эти интересы отходили в сторону, или почему-либо не осуществлялись, – эгоистичность и мстительность её обнаруживались во всей силе; она способна была наделать своему ближнему всякого зла. Мы не сказали, что у Настасьи Петровны были две взрослые дочери, полные, краснощекие барышни – невесты. Долго Н. Петровна ждала женихов для них, особенно для старшей – Липочки. Жених наконец нашелся – в лице сына вдовой дьячихи Гавриловны, студент семинарии. Н. Петровна прежде на Гавриловну и смотреть не хотела; но теперь, сообразив обстоятельства, она приветила дьячиху насколько возможно ласково и сообщила ей о своих намерениях. Та передала это сыну; но последнему почему-то не понравилась дебелая красота Липочки и он наотрез отказался жениться на ней. Можно представить себе, как взбеленилась Н. Петровна на ни в чем неповинную дьячиху! Она обругала ее всячески, равно и её сына, назвала его прямо неотесанным мужиком, который и слова не умеет сказать по благородному и, в довершение всего, заставила о. Ивана отнять у дьячихи небольшой клочок земли, который она выпросила было у него, как единственное средство для своего пропитания.

Такова была матушка Настасья Петровна! Если таким образом у Н. Петровны были свои интересы в жизни, свои идеалы, – если можно этим именем назвать скопидомство, – то что интересовало о. Ивана в прохождении его пастырского служения? Как смотрел он на это служение? Хозяйством, как мы видели, он почти вовсе не занимался, да и понимал в нем мало, за исключением ухода за своим садиком. Но, живя в деревне, в захолустье, ведь нужно же чем-нибудь наполнить время, кроме официального исправления приходских треб, – можно почитать что-нибудь, заняться сельской школой и т.п.

Как смотрел о. Иван на свои пастырские обязанности, относился к своему умственному развитию, к интересам общественной жизни, – всего лучше и нагляднее можно видеть из разговора его с одним знакомым, когда тот спросил его, почему он не выписывает ни одной газеты.

– Эх, батюшка, ответил он, на что нам газеты? Моя попадья говорит, что это глупости, – и это верно.

407

– Как так глупости? спросил изумленный собеседник.

– А так, весьма просто, я вам сейчас докажу. Живем мы тут себе потихоньку, помаленьку, смирнехонько, как и следует добрым людям... пашем, сеем, косим – это наши обязанности хозяйственные. Крестим, причащаем, венчаем, хороним, т.е. исполняем свои пастырские обязанности. Есть у нас, слава Богу, свой кусок хлеба. Мы и поработаем и отдохнем. С Божией помощью мы будем надеяться, что, пока живы, будем и сыты. И что нам за дело до того, что совершается на белом свете? Мир велик, житейское море широко, его не исчерпать. Желание много знать есть желание суетное, грешное. Да и за чем? Наши Лемехи, наша семья – вот наш мир. Есть у нас в этом мире свои и скорби и радости, свои потери и приобретения, свои победы и поражения. Живут и у нас тут и гордость и честолюбие и ненависть... хоть бы с своим миром хорошенько управиться, а не то что думать о том, что нас не касается. Мы молимся за благочестивейшего Государя нашего и весь царствующий дом, за воинство и за всех православных христиан. Родится кто в царском доме – мы и без того узнаем, и без газет. Государь пришлет манифест, мы отслужим молебен и на ектении новое имя станем произносить. Война настанет, нам также объявят, чтобы мы молились за успех Русского воинства. Мир заключат, опять узнаем, и все без газет. На что же нам газеты? А что там разные мелкие события бывают, так Господь с ними. Что нам за дело до того, что делается в Свят. Синоде? Когда придут к важному решению, нам скажут. Возвышать свой голос... ну, куда нам соваться! Разве нас послушают? Мы люди богобоязненные, кроткие, мы исполняем свой долг, на который поставлены. И лишь бы мы честно исполняли свой долг, – до остального нам мало нужды.

– Но какой же собственно ваш долг, спрашивал собеседник, в чем вы его полагаете?

– Как в чем долг? отвечал о. Иван; я рукоположен преосвященным владыкою, посвящен им быть пастырем того селения, куда меня назначили, или которое я сам выбрал.

– Но что значит по-вашему быть пастырем?

Отец Иван широко раскрыл глаза, удивляясь, как это его собеседник не понимает таких простых вещей.

– Эх, батюшка, что ж вы это спрашиваете? Слово пастырь происходить от слова пасти... Коль скоро я пастырь, я должен пасти вверенное мне стадо, т.е. людей. Я должен заботиться о моих прихожанах, чтобы они точно исполняли законы религии, чтобы они были нравственны. Я должен встретить приходящего в сей мир, должен проводить и отходящего из сей юдоли скорби и плача. Нам сказано: сей! мы и сеем. До остального нам нет уж дела. Теперь есть всякие люди... Я слышал, что есть и такие, которые в Бога не веруют и против Государя идут... Но мы люди простые, довольные своим жребием и многого не желаем. Ина слава солнцу, ина луне и ина звездам... Оставимте эти мудрые вопросы. Вот лучше давайте по рюмочке разрешим. Ведь без рюмочки никакая политика не может существовать.

Такова была житейская философия о. Ивана и взгляды его на свое пастырское служение.

Была впрочем у о. Ивана одна заветная мечта «тайна души», которую он долго хранил от всех; наконец не выдержал и однажды, в припадке откровенности, высказал ее своему дьячку. В интимной беседе с ним, среди ночной тишины, крепко сжав его руку, о. Иван сообщил, что он намерен написать одно весьма важное сочинение, именно: на основании св. писания, на основании предания, а также и науки т.е. истории, как частной церковной, так и всеобщей, на основании этих трех начал, как на трех камнях, утвердить свое сочинение, т.е. доказать, что антихрист должен восстать из Рима. Каким образом пришла в голову о. Ивана такая странная, чтобы не сказать более, идея, почему он так ухватился за нее, – трудно понять; тем не менее она глубоко засела у него в голове и он решился непременно осуществить ее. Когда дьячек в глубочайшем благоговения, сложив руки и подняв взор на о. Ивана, безмолвно ожидал дальнейших разъяснений, он продолжал:

– Да, это мое глубокое убеждение. Какой-то тайный голос подсказывает мне все это. Откроюсь вам вполне. Часто, когда я стою на молитве, или просто размышляю, я слышу, будто кто-то тихим голосом шепчет у меня над головою: антихрист восстанет из Рима. – Долго еще продолжалась у о. Ивана беседа с своим дьячком на эту тему, со всевозможными соображениями; в перспективе же имелись камилавка, наперстный крест и даже – протопопство. Но заветной мысли о сочинении, как мы увидим, не суждено было осуществиться, равно как и самолюбивым мечтам о. Ивана о будущих наградах и повышениях...

Летом настоящего года я вышел из вагона железной дороги усталый и разбитый бессонной ночью. С радостью почти детской, пересел я в неудобнейший экипаж почтового сообщения – экипаж сколько простой, столько и скверный. Почтовая тележка – это какая-то нарочно придуманная злым гением костоломная машина, выносить путешествие в которой могут только русские люди, неизбалованные удобствами путей сообщения; тройка выносливых, худых еврейских почтовых лошадей лихо мчала меня среди полей, лугов и селений к знакомому мне сельскому батюшке. Особенной нужды я не имел к нему, а вздумалось перекинуться с ним словцом – другим.

При входе в комнату, батюшка закидал меня вопросами, на которые я едва успевал отвечать.

– Как дела? – наконец спросил он.

– Слава Богу! – отвечал я.

– Ну и слава Богу! а я таки сомневался, подумывал, что вы уже проехали.

– Я всегда держусь пословицы: «verbum mobile debet esse stabile».

– Черта прекрасная, но бывают случаи, что эта пословица неудобоисполнима, – ласково проговорил батюшка и сел возле меня. А вот я уже открыл и школу. Хлопот был полный рот с этой школой.

– В каком же отношении?

– Нужно было употребить много трудов, чтобы убедить крестьян в пользе от науки, а главное я им растолковал, что дети их получат льготу и в военной службе. Потом дело стало за школой: у нас в селе не было для неё свободного помещения и нужно было строить... Ну, и тут дело уладилось.

– Сколько же у вас воспитанников? – полюбопытствовал я.

– Пока двадцать мальчиков и десять девочек. Затруднился я не мало, как поступить с этим диким народцем, чтобы вселить в них любовь к науке, заинтересовать их её, внушить им пользу от неё, пробудить в них душевные силы, сделать из грубой рабочей силы существо чуткое к просвещению и разумно взирающее на мир Божии.

– С чего же вы начали им преподавание?

– Я им сперва объяснил удобопонятно, по-детски, что значат слова: школа, учитель и ученики; описал им классные принадлежности и ознакомил с классною дисциплиною, потому что без дисциплины невозможно никакое правильное, умственное и нравственное развитие. Потом я научил их называть себя правильно по имени, отечеству и фамилии с указанием числа лет от рождения. Далее я стал учить их молитвам со своих слов так, что они все повторяли хором мои слова, потому что молитва есть высшая сила, проникающая во все наши добрые предприятия и начинания: с неё начинается наше явление на свет и ей же оканчивается наше земное странствование. Иной раз рассказывал что-нибудь о нашей земле, показывал картинки из священной истории и объяснял их... Вообще постараюсь дать обществу учеников здоровых, бодрых, трудолюбивых и любознательных.

– Дай Бог счастливого успеха! но одно меня смущает: те, которые будут из дальних деревень, как они будут ходить в класс, особенно зимой?

– Тут затруднительного нет ничего, – молвил он не задумываясь: – по моему, отцы их могут доставлять им харчей на целую неделю, сторож сварит им борщу или чего другого, огонь да вода не купленные, а спать могут и в школе.

– Однако вам предстоят трудное дело: у вас будут отнимать много времени требоисправление.

– Первый год для меня будет действительно трудненек; но иной раз поможет мне в этом и псаломщик. На другой же год старшие ученики будут показывать младшим, т.е. вновь поступившим. Псаломщик также взял на себя труд мальчиков десять обучать простому церковному пению. Оно и ему облегчение и для церкви благолепие.

– Мальчики-то прилежны ли к учению? – Испытывал я его.

– Вот если бы вы посмотрели, с каким они рвением один с другим, наперебой, учат свои уроки! Нужно вам сказать, я чужд наказаний. Виноват ли мальчик, не выучивший урок, что у него слабо развитые способности, не смотря на все его прилежание? За шалость я делаю выговор, нравоучение, пристыжу его и мальчик отвыкает от проказ. Попробуйте его поставить в классе на колени: после классов товарищи его будут его дразнить, а чрез это у него ожесточается сердце, является мстительность и портится нравственность. Уж если бы и случилось поставить кого на колени за шалость или леность, то я учинил бы ему наказание в своей комнате, вдали от глаз товарищей, и чтобы они не знали об этом и не слыхали. Ну-с, вы, может быть, думаете, что я, поставя ученика на колени, заставил бы его учить урок. Нет, я заставил бы его молиться Богу, чтобы Он наставил его на путь истинный и ниспослал ему духа премудрости, духа разума, духа страха Божия.

Батюшка задумался, я ничего не возражал ему, не желая прервать его глубокие думы.

– В самом деле – продолжал он с видимым намерением убедить меня в честности и справедливости его взглядов на школу: – в самом деле, можно ли назвать хорошей ту школу, из которой выходят не с любовью и благодарностью, а с чувством раздражения и недовольства? Хороша ли та школа, о которой потом приходится вспоминать с упреком, что не дала она надлежащей подготовки ни для науки, ни для жизни? Что сказать о нравственной силе школы в том обществе, где беспрестанно являются дерзкие расхитители общественного достояния, ловкие эксплуататоры закона в свою пользу? Конечно, воры и мошенники бывают всегда и везде; но общество, беспечно допускающее себя обкрадывать, мало получает пользы от школы, которая его воспитывает.

– Чего же не достает нашей школе, чтобы она была удовлетворительною во всех отношениях? – спросил я батюшку, не проронив ни одного слова из его разговора.

– Нужно воспитывать человека для действительной жизни и все пойдет хорошо, – тихо проговорил он: – а воспитать человека, значит, дать свободно развиваться природным его силам, оберегая их от всех вредных влияний; нужно воспитывать его как гражданина согласно с требованиями своего общества; вызвать честного работника на труд; нужно направлять нравственные силы его к истине, правде, добру и прекрасному. Государство сильно внутри и вне не армией и не полицией, а образованными и честными гражданами.

– Да, русский народ – сила, сила могучая, непреоборимая. Он доказал себя и в прошлую войну при взятии неприступных крепостей, и ему удивлялась вся Европа, – с жаром проговорил я.

– Мы знаем русский народ, – с расстановкой отчеканивал каждое слово батюшка, – знаем его историю, знаем, чем он силен; мы знаем также, что нам теперь нужно.

– А что нам нужно теперь? – полюбопытствовал я.

– Нам нужно теперь именно то, чем во всех своих сословиях всегда был силен русский народ.

– Например?

– Он всегда был силен своим патриотическим духом, – внушительно продолжал батюшка, – своею единодушною преданностью престолу, чувством своего безусловного единства с царем. Это сила испытанная, сила создавшая Россию и возвысившая ее. Только этой силе обязаны мы нашим национальным могуществом. Ей мы обязаны нашим спасением во всех испытаниях, – к ней, стало быть, и теперь должны мы обращаться и в ней искать опоры.

«Ишь как говорит и говорит как пишет»! подумывал я, а батюшка с каждым словом, с каждою мыслью вдохновлялся все более и более.

В это время вошёл псаломщик, молодой человек, но с обрюзглым лицом. Он что-то прошептал батюшке и батюшка, сказавши ему: «подождите немножко», – вышел из дома. Псаломщик сел на кончике стула у двери и я, не желая играть с ним в молчанку, спросил его:

– Вы здешние?

– Да, псаломщик; – нехотя ответил он.

– Давно?

– Да вот уже третий год.

– Мне кажется, это не плохая должность?

– Куда вам не плохая!

Я заинтересовался.

– Что вы в ней нашли такого хорошего? – продолжал он, вертя в руках пожелтевший от времени картуз. К чему все было мое семинарское учение, положа на него столько трудов и стараний? Я просиживал за книгами ночи, лелеял себя светлыми надеждами, и вот в результате оказался псаломщиком. Все свое учение я почти забыл за домашними хлопотами; сельской работой, бывши в училище и семинарии, я не занимался и вдруг пришлось исполнять ее всю: пахать, сеять, молотить, косить, так что в первый год она показалась мне хуже «египетской». Нанять работника – нет никаких источников, разве только принаймешь мужика на недельку. Иногда хотелось бы почитать что-нибудь – некогда, только зимой попросишь у батюшки книжки; иной раз хотелось бы поговорить с кем в селе, равным себе более или менее по образованию – не с кем, – и приходится брататься с мужиком, а следствием такого братанья является кабак.

– Неужели нельзя обойтись без кабака? – с изумлением спросил я его.

– Не дружи так с мужиком, пожалуй, лишишься и последнего дохода... но что всего досаднее: батюшка на меня смотрит как на дьячка, а я на него как на равного себе; мужики на меня смотрят тоже как на равного себе.

Мой собеседник говорил уныло и будто без всякой надежды на хорошее будущее.

– Жена моя, продолжал он тихо, как бы опасаясь, чтобы кто не подслушал его: – дочь священника, воспитанная в пансионе, привыкшая жить без нужды, а теперь ее терпит и называют ее «дьячихой». Не желая ни в чем подчиниться попадье, между ними иногда случаются пререкания, а это также неприятно мне... Нет, как себе хотите, положение наше не нормальное, не красна доля псаломщика, – прервал он свою речь: – молодая моя натура требует духовной пищи, а ее нет и с досады хватишь иногда «окаянной», только и полегчает на сердце. Кругом горе, горе а горе, – заключил он и поникнул головой.

– Но вы можете быть всегда священником, – утешал я его.

– Покуда будешь священником, роса очи выест.

– Почему же?

– Для этого нужно много хлопот, а у меня и времени и денег нет. Все деньги, которые взял за женой, упек в хозяйство. Да и случись теперь священническое место, положим верст за 200, что будет стоить это переселение Вавилонское из земли Халдейской в землю Ханаанскую? Нужно будет все продать и продать за бесценок, а там снова заводиться хозяйством и буду, пожалуй, яко наг, яко благ, яко нет ничего.

– Поближе поищите.

– Те, которые живут в губерн. городе, или вблизи его, те ищут и находят, а нашему брату – захолустнику трудно этого достигнуть. Вот, если бы места священнические давались по старшинству лет служения в псаломщиках, тогда другое дело, а то, егда аз прихожду, ин прежде мене слазить. Я отчаялся. Вижу, что его же царствию не будет конца, положил сам себе резолюцию: когда рак свиснет, тогда я и буду священником.

Вошел батюшка.

– Ну-с, я вам отмерил ржи, – сказал он ласково псаломщику. Потом, по уходе его, обратился ко мне: – славный человек! Но, Бог знает с чего, стал предаваться сильно Бахусу.

На стол явилась водка и закуска.

– Выпьемте-ка по рюмке водки до обеда! обед будет подан сейчас... нынешней весной, знаете, я купил дешево у помещика болото, прорыл канавы, и насадил 5000 сучков осокора. Чрез 12 лет, каждое дерево, поверите ли, будет стоить рубль; а всего составится 5000 рублей.

– Но ведь и сучки осокора, я думаю, стоять не дешево?

– Пустое: я за два воза заплатил два рубля; ухода за сучками никакого не нужно, а принимаются ростки скоро, как верба... Но вот и обед несут! – сказал он с живостью, взглянув на довольно большие старинные стенные часы.

За обедом я разговорился с ним относительно неразвитости и невежества простого народа и намекнул, что не мешало бы священниками почаще поучать прихожан в церкви, так как для этого у нас есть много прекрасных напечатанных руководств.

– Для мужика ни одна из этих книг не годится, – вставши из-за стола произнес батюшка: – на молящегося может только подействовать живое простое слово, то слово, которым он говорит и которое доступно его уму и сердцу.

Наконец, когда я упомянул, какие у нас настали смутные времена, везде распространились социалисты, которые решаются на самое дерзкое, гнусное, никогда еще в свете не слыханное злодеяние, – цареубийство, то батюшка с какою-то торжественностью, не допускающею никаких возражений, сказал:

– Чтоб избавиться от этих смут, нужна борьба с гнусной крамолой, – борьба упорная; нужно крепкое утверждение веры и нравственности и доброе воспитана детей; нужно самостоятельное развитее русской жизни, нужна крепкая связь Царя с народом. Русский народ искони любил и любит своего Царя и сумеет всегда, везде и при всяких случаях отдать свою душу и жизнь за отечество. Русское сердце изболело при виде этих смут и желает ясного неба и неповрежденных сердец, – и это желание всеобщее – от малого до великого, потому что все знают, что спасение в жизни, а не в смерти.

Тут и я прочитал наизусть стихи какого-то русского поэта, насколько я их запомнил:

Изобилья, славы, знанья

Все тебе желают, Русь!

И – да сбудутся желанья!

Но – поэт – еще молюсь:

Чтоб в сынах твоих свободных

Коренилось и росло,

Что тебя, в дни бед народных,

И хранило и спасло;

Чтоб в вождях своих сияя

Сил духовных полнотой,

Богоносица святая,

Мир влекла бы за собой

В свет, к свободе бесконечной

Из-под рабства суеты,

На искание правды вечной

И душевной красоты.

После этого я простился с батюшкой. Наступал вечер. Солнце закатывалось и запад был облит розоватым светом. Заря догорала так светло, обещая на завтра чудный день. Кругом было так мирно, так тихо.

Чуть заметный ветерок шевелил листьями, воздух дышал прохладно. Вон блестит капля росы на кончике лепестка, как чудно блестит она последний заходящий луч отражается в ней как в зеркале. Небо начинало темнеть, земля с каждой минутой облекалась в таинственный полупрозрачный покров. В бесконечной синеве небес зажглась звездочка, за ней другая, третья... Но, Боже мой! сколько среди этой видимой тишины, среди этого видимого спокойствия, сколько совершается драм, сколько кроется невидимого, незаметного горя, страдания!..

Н. Плетнев

I.

Мать. Что день сменяется ночью, а ночь днем, это мы видим в окно, не правда ли?

Дочь. Да!

Мать. Сегодня так, вчера было так, а на прошлой неделе? в прошедшем году так ли было?

Дочь. Так.

Мать. Тебе такой то год. Не помнишь ли, чтоб в каком-нибудь году было иначе?

Дочь. Нет.

Мать. Я дольше тебя живу на свете, а также не помню. Папаша живет дольше меня, а и он не помнит. Спроси у папаши, когда придет. А теперь подумаем вместе, какой чудный порядок заведен на земле в смене дня ночью, а ночи днем? в смене, какую ты видела во всю свою жизнь, я видела во всю мою жизнь, все люди видели и видят от самого сотворения мира? и спросим себя, что подумать о том, кто его завел? не подумать ли, что его завел Бог?

Дочь. Расскажу я так няне: она увидит, как и я увидела в чудном порядке смены дня ночью, а ночи днем самого Бога.

Мать. Ведь портятся вещи и требуют исправления. Испорченные, напр. часы нужно чинить, или они будут показывать время неверно, а то и совсем остановятся. Старое колесо тоже требует починки, или замены его новым. Случись, что на свете что-нибудь испортилось, тогда произошла бы путаница между днем и ночью, беспорядок, а видела ли ты его когда-нибудь? видела ли, чтоб после дня не последовала ночь, а после ночи не последовал день?

Дочь. Никогда.

Мать. Значит, наши сутки так премудро устроены, что и порчи в том, от чего они происходят, никогда не было и нет. Да если весь свет от Бога, то порчи в нем не может быть никакой; разве Бог захочет сделать какую-нибудь перемену, а без Его води её быть не может. Вот в таком-то устройстве света и видна величайшая премудрость, какую мы приписываем одному Богу, видна даже в сутках, хотя не все ее видят. Потому-то говорят о многих: «видя не видят», т.е. видят глазами, а не видят умом.

Дочь. И я прежде видела глазами, но не видела умом; а теперь вижу глазами и умом, и Бог для меня стал понятнее. Расскажу так сестрам и братьям, чтоб и они так думали о сутках и видели в них Бога.

II.

Мать. Не оттого ли так исправно происходить смена между днем и ночью, что солнце делает свое дело исправно, т.е. исправно всходить и заходить?

Дочь. Ах, мамаша! ведь это правда! не будь восхода и заката солнца, не было бы дня и ночи. И эта мысль никогда не приходила мне в голову, а пришла только теперь. Да как же это наше солнышко каждый день всходить и заходить?

Мать. Кто его создал, Тот велел ему так делать. Эти веления Творца – законы для него, а каждодневное его восхождение и захождение – исполнение этих законов. И взрослым такие мысли часто не приходят в голову. Но если детям свойственно иногда видя не видеть, то взрослым непростительно не вглядываться умом в то, что у них пред глазами. Чтоб ты могла еще лучше видеть удивительную исправность в видимом движении солнца, скажи мне теперь, как делится у нас от этого движения время каждый день и какими бывают времена года?

Дочь. За ночью идет утро, за утром полдень, за полуднем вечер, за вечером ночь. В году за зимой идет весна, за весною лето, за летом осень, за осенью зима.

Мать. Как по команде все происходить! вот что значить строгое исполнение законов! Скажи мне, такой порядок ты заметила раз в каком-нибудь году?

Дочь. О нет: я замечаю его постоянно, сколько лет живу на свете, и вижу, точно по команде все идет.

Мать. И ученые подметили такой порядок с такими законами и записали все, означив самые часы, даже минуты и секунды, когда происходить какая перемена, а для каждой поры года указали даже месяцы и числа. Как записали они все это в одном году, так происходить все в другом, третьем, всегда, это значить происходить все по законам и не отступает от них ни в чем. Можно ли исправнее вести свое дело, как ведет его солнце? можно ли точнее исполнять свои обязанности, как исполняет солнце свои законы?

Дочь. Теперь я с солнца буду брать примеры в исправности.

Мать. Дай мне еще ответ на следующие вопросы: бывал ли когда полдень раньше утра? следовала ли когда-нибудь весна после лета? бывали ли когда-нибудь долгие дни в декабре, а долгие ночи в июне? изменяла ли когда-нибудь луна те виды, в которых является каждый месяц?

Дочь. Нет, нет и нет!

Мать. Так солнышко наше в своем движении не делает никаких отступлений от своих законов. Нужно же было кому-то дать ему такие прочные законы, а его самого так удачно устроить, чтоб оно исполняло их так точно и постоянно.

Дочь. Мамаша! не говорите кому-то, говорите прямо Богу: размышляя о солнце, нельзя Творца его не называть Богом.

Мать. А язычники за Бога признают того или другого болвана. Вот эти люди видя не видят, полные невежи, дикари. А если бы подумали, как следует, об одном солнце, то непременно признали бы Богом Творца его.

Дочь. По крайней мере я в своей душе, смотря в окно на солнце, чувствую, что так и хочется признать Богом Создателя его и в тоже время чувствую, что совсем не хочется признавать богами языческих болванов.

Мать. Ты сказала, как умеешь: хочется и не хочется. Это в тебе говорит твоя разумная душа, которая в своем хотении видит потребность, выражаемую чувством довольства и приятного расположения духа, а в нехотении – отвращение, выражаемое чувством совершенного недовольства и неприятного расположения духа.

Дочь. Вы, мамаша, как будто побывали в моей душе и увидели в ней оба эти чувства. Это правда: я чувствую потребность и отвращение.

Мать. Ты рассуждаешь здраво, скажи же мне о дивной исправности в видимом движении солнца каждые сутки, кому из людей она свойственна?

Дочь. Прежде всего она свойственна мне в приготовлении уроков, нашей прислуге в разных видах её услужения, всем людям в исполнении их обязанностей.

Мать. Но людям дана свобода, по которой они сами могут делать отступления от своего нравственного закона, известные под общим названием грехов.

Дочь. Свободы, которой не понимаю еще, я не касаюсь; а говорю только про исправность, которую понимаю. И если бы люди вели свои дела, как ведет свое дело солнце, то у всех в жизни был бы чудный порядок, какой видим в движении солнца.

III

Мать. Что это за блестящие точки на небе видны в окно?

Дочь. Это звезды.

Мать. Так много их! считала ли ты когда-нибудь?

Дочь. Нет; да и без того видно, что их бесчисленное множество. Какие они крошечные!

Мать. Ты не знаешь, что каждая из них величиною с нашу землю, что и наша громадная земля зрителю с какой-нибудь звезды показалась бы такою же крошечною.

Дочь. Отчего это?

Мать. Посмотри на свою горничную из окна 1-го этажа и из окна 5-го этажа: откуда она будет казаться на глаз больше и меньше?

Дочь. Из 1-го этажа больше, а из 5-го меньше?

Мать. Что же сделало один и тот же предмет больше и меньше?

Дочь. Расстояние. Я раз была на высокой колокольне и оттуда взглянула вниз: люди на глаз показались мне меньше обыкновенного.

Мать. Ведь это самые малые расстояния между 1-м и 5-м этажом, между землею и верхушкою колокольни, и предметы все-таки кажутся меньше для глаза. А возьми расстояние между землею и звездами, громаднейшее расстояние, звезды должны казаться на глаз крошечными блестящими точками.

Дочь. Так вот отчего! Позвольте прибавить от себя: уже потому, что громадные звезды на глаз кажутся точками, можно заключить, что между ними и землею величайшее расстояние.

Мать. Прекрасно! И вот вместо бесчисленного множества блестящих точек, видимых в окно, в твоем воображении вдруг представляются большущие миры, каждый величиною с землю, даже больше её, какое впечатление почувствуешь ты в своей душе от такого представления? что подумаешь ты о Том, кто их создал? не велик ли, не всемогущ ли Он? и душа наша не должна ли поражаться удивлением и благоговением к нему?

Дочь. Я слышала фразу: небеса поведают славу Божию, и готова постоянно восклицать ее, а мой ум требует от меня, велит мне Творца звезд признавать за Бога.

IV.

Мать. Ты ахнешь, когда я скажу тебе одну фразу: земля плавает в воздухе. Скажи, что у нас над головами, выше домов и лесов?

Дочь. Воздух и небо.

Мать. Ты говоришь так, живя в этом городе. Если так скажут повсюду, во всех городах, во всех странах, во всех местностях земного шара, выходит, что кругом всей земли воздух и небо, и стало быть, у неё подпорок никаких нет, земля плавает в воздухе.

Дочь. Да ведь в воздухе не может держаться и яйцо?

Мать. А кусок железа, который тяжелее яйца, может держаться в воздухе, если на известном расстоянии от него положить магнит. Было бы яснее для тебя, если бы ты своими глазами увидела этот опыт; но нет в доме магнита, поверь на слово.

Дочь. Верю.

Мать. На магнитную силу похожа притягательная, которая есть у всех светил небесных и у земли. Этою силою в небесном пространстве все они держат друг друга на своих местах; этою силою на своем месте держится и земля, на глаз ничем неподдерживаемая, и удерживает на своей поверхности все свое, всех живущих на ней; оттого мы падаем не снизу вверх, а сверху вниз, не в воздух, а на землю.

Дочь. Притягательная сила должна быть удивительною, потому что делает такие чудеса на свете.

Мать. Но самые ученые еще не разгадали, что она такое? Если судить о ней и потому только, что видит глаз, то все-таки она выходит чудесною и могла выйти только от всемогущего Бога.

Дочь. Теперь я несколько понимаю, что сказано было в начале: земля плавает в воздухе. Но теперь же душа моя так настроена, что в ней слышится восклицание: не диво ли дивное мы имеем постоянно пред глазами, когда смотрим на светила небесные! и при этом припоминаю где-то и когда-то вычитанную мною фразу: дивен Бог как в звездочке, так и в зернышке!

V.

Мать. О чем мы говорили с тобою, припомни!

Дочь. В первый раз мы говорили о смене между днем и ночью, во второй – о восхождении и захождении солнца, в третий – о крошечных на глаз и громадных на самом деле звездах, в четвертый – что кругом земли воздух и небо и что земля плавает в воздухе.

Мать. Что после этих разговоров сделалось для тебя яснее?

Дочь. Яснее сделалось слово Бог, которого прежде я совсем не понимала и, когда язык выговаривал его, в душе не было того, что теперь есть, в душу не приходили те мысли и чувства, какие теперь приходят. Слова: премудрость и всемогущество также были не понятны, а теперь я вижу смысл их в самых делах Божиих, а эти дела вижу в окно.

Мать. Недаром апостол Павел сказал: невидимая Его от создания мира твореньями помышляема видима суть, и присносущна сила Его и божество. К нашим разговорам как раз идет выражение апостола: помышляема: мы только подумали, обратили внимание, а в школе придется их изучать.

Дочь. Позвольте, я запишу слова апостола Павла, а то могу забыть.

Мать. На письменном столе лежит Новый Завет. Когда забудешь, отыщи в нем Послание к Римлянам и прочитай 20-й стих 1-ой главы, а теперь продолжим наш разговор. Все то, о чем мы говорили, видно в окно, для всех, где бы кто ни жил на земле, и все это входить в программу, которая, как ты видишь, начертана в окне самим Богом, чтоб каждого взрослого вызывать на собственное размышление, а детям давать превосходные темы для бесед со взрослыми, лучше которых, по моему мнению, при воспитании ничего и придумать нельзя. Что в нее не входит все, что ты видишь в свое окно, это потому, что в своем окне каждый видит что-нибудь такое, чего не видит другой в своем окне, а для программы при воспитании всех детей можно ограничиться только тем, что в свое окно видят все на всем земном шаре.

Дочь. Да ведь в окно все видят дождь и грозу?

Мать. О дожде была уже речь, а о громе и молнии поговорим в следующий раз.

Дочь. Так ли разговаривают и другие мамаши с своими дочерьми, как вы со мною по случаю программы, начертанной в окне самим Богом? и не пригодны ли такие разговоры не только для девочек, но и для мальчиков, для всех?

Мать. Пригодны то, пригодны, да не у всех есть охота. Вот беда, какою для всего нашего Отечества послужило страшное событие 1 марта: стали охать и ахать потом, даже проливать слезы, а раньше не подумали о предотвращении её в семьях и школах, чрез которые, как чрез калитки, прошли злодеи, и не взялись за дело, чтоб заколотить эти калитки наглухо. Беседы, в роде наших, могли бы послужить в семьях и школах таким запором и, не представляя никакой трудности, полезны для всех, хотя ведутся далеко не всеми.

Дочь. Да, такие беседы – крепкий запор для подобных калиток; но крайней мере я в своей душе чувствую большую перемену после таких бесед, и теперь совершенно понимаю выражение – программа в окне.

Мать. Но не понимаешь одного слова, о чем я хочу говорить с тобою в следующий раз.

VI.

Дочь. Какого же слова я не понимаю?

Мать. Ты не понимаешь, что значить электричество, о котором нельзя не упомянуть, говоря о громе и молнии.

Дочь. В школе мне скажут о нем, но до этого еще далеко. Теперь сообщите мне какой-нибудь примерь для одного впечатления.

Мать. Хорошо! Сделай следующий опыт: потри сургуч об сукно и до натертого конца дотронься пальцем – выскочит искорка с маленьким треском.

Дочь. Позвольте тотчас при вас сделать этот опыт (берет сургуч и треть им об сукно, потом дотрагивается пальцем до натертого конца – выскакивает искорка с маленьким треском).

Мать. Что видела и слышала?

Дочь. Видела искорку, слышала маленький треск

Мать. Вот эта искорка с треском произошла от электричества.

Дочь. Теперь я несколько знакома с электричеством. До школы с меня и довольно такого знакомства.

Мать. Слушай же теперь. В тучах есть много электричества и в земле его много. Когда электричество, которое в тучах, соединяется с темь, которое в земле, происходить гром и молния.

Дочь. Искорка от сургуча – это молния, а треск – гром. Мать. Не величественное ли и вместе страшное явление в природе гром и молния? Оттого в это время обыкновенно крестятся, иначе прямо возносятся мыслями к Богу, представляя, что Он один только мог устроить так это дело в природе.

Дочь. И я слыхала, как нянюшка говорила: гром не грянет, мужик не перекрестится.

Мать. Только из рук всемогущего Бога могла выйти такая чудная сила, как электричество.

Дочь. С нетерпением буду ждать той поры, когда в школе расскажут мне про электричество все, до чего дошла наука. На уроке в классе моя душа будет, как в церкви, слушая про чудеса, производимые электричеством, видя их своими глазами и возносясь к Богу благоговейными мыслями да прибавляя от себя: не только небеса, но и земля поведает славу Божию.

Мать. А еще и теперь можно кое-что сообщить тебе про электричество, как чудного ходока. Оно ходит по телеграфу из Петербурга в Москву и обратно в несколько минут. С ним по быстроте не может сравниться никакая железная дорога, а тем более птица или лошадь.

Дочь. Такую быстроту нелегко и представить себе нашим умом.

Мать. В делах Божиим нашим умом мы многого можем не постигать и во многое должны верить. Я послала из Петербурга по телеграфу вопрос в Москву и чрез несколько минут получила ответь: как этому не верить, когда глаза видят ответный строки, и ум убеждается в самом факте, хотя не понимает его, как следует, и только удивляется ему. Запомни навсегда: наш ум ограничен; дальше своих границ он не может заходить и не должен, хотя иногда и позволяет себе.

Дочь. Позвольте вас постоянно спрашивать, что можно и должно для моего ума и чего нельзя.

Мать. Я всегда дам тебе ответь, а теперь закончим наши беседы. Чудно Бог устроил мир, в котором что дело Божие, то и диво. А что диво, на то откликается наша душа удивлением и благоговением к Богу, по крайней мере должна откликаться. Подумай теперь, как выполнена для тебя в наших разговорах программа в окне? и рекомендуешь ли ты ее, по собственному опыту, для других, для всех?

Новаковский

Об издании в г. Киеве, с 1-го января 1882 года, исторического журнала «Киевская Старина»

С 1-го января 1882 года будет издаваться в г. Киеве, при ближайшем участии кружка киевских профессоров и других ученых, знатоков и любителей южнорусской старины, исторический журнал «Киевская Старина», поставляющий своею задачею исследование минувшей жизни южной половины России и ознакомление с нею не только местной, но и вообще отечественной публики в разнообразной, живой и доступной каждому читающему форме.

Киев помимо своей тысячелетней истории, представляющей еще много нераскрытых и не прочтенных страниц, имеет широкое историко-этнографическое значение. Не смотря на превратность собственной политической судьбы и всегдашнюю почти разрозненность южнорусского народа, он никогда не переставал быть средоточием духовной его жизни. Поэтому все, что жило одною с ним жизнью, тяготело к нему, как к духовному своему центру, думало одною с ним мыслью и говорило одним языком, – от устьев Днепра и Кубани до берегов Буга и Немана, до верховьев Сана и подножий Карпат, все это имеет право на одну с Киевом историю и все их прошлое является нам в одном нераздельном образе киевской старины. Говоря так, мы уясняем смысл принятого для издания названия, определяем общее содержание издания, намечаем отчасти и самые рамки оного.

Чем вызывается такое издание, понять не трудно. Отечественная наша история подверглась серьезной разработке лишь в недавнее время, при том она посвящалась преимущественно той половице России, в которой издавна утвердился политически её центр. Судьбы различных частей южной России приходят в некоторую известность лишь по времени возвращения их к общему политическому центру России и по мере того, как они входили в общую её жизнь. Вне этого их история почти не существует, а судьба и жизнь их в последние два столетия мало или вовсе неизвестны нам. Одна из древнейших её частей, – Русь Холмская, до последних дней считалась нами заодно с Польшей, а Русь Галицкая и угорская совсем утрачена нами из виду, с тех пор, как очутились они за кордоном. Труды разных исторических обществ и комиссий, то отчасти, то вполне посвященные истории южной России, представляют из себя груды исторического материала, не редко хорошо подобранного и обработанного, но не доступного большинству читающей публики по строго научной их форме и другим причинам. Между тем стремление к уразумению нашего прошлого, вкус к историческому чтению растёт у нас все больше и больше, на что указывают между прочим число и распространенность существующих уже повременных исторических изданий. Излишне говорить, что потребность в удовлетворении такому стремление и вкусу чувствуется нами тем сильнее, чем ближе и сроднее в области прошлого предметы, к которым они направлены.

Не смотря на особенность своего содержания, предпринимаемое издание чуждо будет всякой предзанятой мысли и какой бы то ни было исключительной точки зрения. Что преследуют существующая у нас повременный исторические издания относительно России вообще, то мы будем преследовать относительно южной половины России. Разделение труда может вести лишь к его облегченно и более успешному выполнению, а в результате можно ожидать обогащения нашей исторической науки.

Таким образом в нашем издании найдут место как самостоятельные исследования по истории южной России, так и разнообразные материалы для неё, в виде особенно ценных исторических документов, мемуаров, хроник, дневников, записок, воспоминаний, рассказов, биографий, некрологов, характеристик, описаний вещественных памятников южно-русской древности, – в зданиях, архивах и всякого рода предметах древнего быта, и наконец заметок обо всем вообще, что составляет принадлежность и характерную особенность исторически сложившегося народного быта или служит проявлением народного творчества и мировоззрения, каковы: неисследованные обычаи – религиозные, правовые и т.п., исчезающие древние напевы, не записанные думы, сказки, легенды, песни и пр. Библиографические сведения о вновь выходящих у нас и за границей изданиях, книгах и статьях по истории южной России, сопровождаемый критическими замечаниями, составят также необходимую принадлежность нашего издания. Всякое новое явление в жизни южнорусского народа, имеющее тесную связь с его историей, не оставлено будет без внимания и надлежащего разъяснения.

Последние два века существования южнорусского народа, в ряду веков предшествовавших, будут предметом особых наших изысканий, внутреннюю духовную его жизнь мы предпочтем судьбе внешней, самобытную общественность – легальному гражданскому строю. Как ни громадны готовые уже запасы письменного материала для истории южной России, хранящиеся в Киеве, Вильне, Львове и многих других местах, но мы еще с большим вниманием готовы отнестись к тем крупицам исторического материала, которые сберегла где-либо заботливая рука любителя родной старины, спасла счастливая случайность, или сохранила живая память и которые могут приподнять с той, или с другой стороны завесу, скрывающую от нас наше прошлое, поведать нам о том, что творилось у нас в годы более или менее близкие к нам, но всего менее нам известные.

Церковно-религиозному быту южнорусского народа, в виду появившихся в нем религиозных разномыслии и, в частности, быту и положению духовенства и взаимных отношений его и паствы, но важности этого предмета, мы готовы отвести одно из видных мест в нашем издании, рассчитывая в этом отношении на содействие любителей предковщины в его собственной среде.

Старые дворянские роды южной России могут сохранить память о себе на страницах нашего издания, во сколько их прошлое соприкасалось с народною жизнью, или служило её отражением, и мы надеемся, что нынешние их представители откроют нам свои фамильные архивы и не откажут нам в сообщении своих личных воспоминаний об их ближайших предках.

Наконец не одна самобытная жизнь южнорусского народа влечет к себе наше внимание; перемены и наслоения в народной жизни, происходившая под напором посторонних влияний и племенных соприкосновений, равно и их исторические факторы представляют не меньший интерес. Тут на первом плане польская культура и влияние, ближайшими проводниками которых были многочисленные польские владельческие роды, в течение многих веков жившие на обширном пространстве южной России с своими пышными дворами, владевшие её коренным населением на широком панском праве и оставившие в его жизни, от языка до убранства и домашней обстановки, глубокие следы своего преобладания. Помимо научных в сем отношении исследований, мы охотно дали бы место в нашем издании таким рассказам, воспоминаниям и заметкам о них, их деяниях, резиденциях, обстановке и строе их жизни, которые вместе с тем рисовали бы нам жизнь народа им подвластного и в живых образах, лицах и действиях показывали нам неотразимое влияние на нее панских родов и панских дворов. Такой же интерес могут иметь и сведения о прежних и новых русских владельческих родах в южной России и их цивилизаторском влиянии на местное население. Серьезное историческое и современное значение принадлежит также исследованиям и всякого рода сведениям о влиянии и значении еврейства в минувшей жизни южнорусского народа.

Издание наше, по мере надобности, будет снабжаться портретами замечательных деятелей в истории южнорусского народа, видами древнейших монастырей, церквей я других зданий, имеющих значение для местной истории, снимками с древнейших гравюр и произведение живописи, рисунками и изображениями всякого рода древних украшений, одежд, оружия, предметов домашнего обихода и пр.

В издании «Киевской Старины» примут участие следующие лица: Антонович В. Б., Багалей Д. И., Барсуков А. П., Барсуков Н. П., Буданов М. Ф., Белозерский Н. М., Веселовский А.Н., Викторов А. Е., Воронин А. Ф., Воронов А. Д., Воскресенский А. М., Ганицкш М. А., Головацкий Я. Ф., Голубинский Е. Е., Голубев С. Т., Дашкевич Н. П., Ефименко П. С., Житецкий П. И., Иконников В. С., Кистяковский А. Ф., Костомаров Н. И., Команин И. М., Крыжановский Е. М., Лазаревский А. М., Лашкарев П. А., Лебединцев А. Г., Лебединцев П. Г., Левицкий И. С., Левицкий О. И, Лесков Н. С., Малышевский И. И., Маркевич А. И., Мацеевич Л. С., Мордовцевв Д. Л., Петров Н. И., Пономарев С. И., Потебня А. А., Прахов А. В., Страшкевич Н. В., Терновский Ф. А., Фортинский Ф. Я., Чалый М. К. и другие.

«Киевская Старина» будет выходить ежемесячно книжками в размере от 10-ти до 12-ти и более печатных листов, общее же годовое издание составит четыре тома, размером 35–40 печатных Листов каждый.

Подписная цена годовому изданию в 12-ть книжек, с приложениями, 8 руб. 50 коп. на месте, с доставкой на дом и пересылкою 10 руб.

Подписка принимается в Киеве, в редакции журнала «Киевская старина», Бульвар, 36, против памятника Бобринскому, и в книжных магазинах г. Киева, на Крещатике – Южно-Русском, дом Мезера, – Корейво, дом Линниченко, – Оглоблина, дом Клюга, и – Ильницкого, возле думы, а также в Москве, в его же центральном книжном магазине, Никольская улица, дом Слав. Базара.

Иногородние подписчики обращаются исключительно в редакцию журнала «Киевская Старина» Киев, Бульвар, № 36.

Редактор-Издатель Ф. Г. Лебединцев

В 1882 году политическая и литературная газета «Восток» будет издаваться по прежней программе. Новые подписчики получат первые главы исторического романа г. Ксено (из великой борьбы за независимость Эллады): «Героиня новой Греции», который обнимает собою более 650 страниц.

За год с доставкой и пересылкой 8 р. и за полгода 4 р. 50 к.

Для заграничных подписчиков 10 р. и за полгода 5 р. – „

Подписка принимается в Москве, в редакции газеты «Восток», у малого Каменного моста, д. Полякова, у А. Н. Ферапонтова на Никольской и др., 1–3.

Открыта подписка на журнал »Странник» В 1882 г.

С октября 1880 года журнал «Странник» издается под новою редакцией, по следующей новой программе:

1) Общедоступные статьи, исследования, заметки и необнародованные материалы по всем отделам русской церковной истории.

2) Общедоступные статьи по разным отраслям богословского знания, преимущественно по общей церковной истории.

3) Церковные слова, поучения, речи, беседы и другие нравоучительные произведения.

4) Рассказы, повести, характеристики, очерки из прошлого и современного быта нашего духовенства.

5) Бытовые очерки и характеристики из области религиозного строя и нравственных отношений нашего образованного общества и простого народа.

6) Стихотворения.

7) Ежемесячное внутреннее обозрение.

8) Отдельные статьи, посвященные обсуждению выдающихся дел и вопросов отечественной церкви, духовенства и нравственной стороны русского быта.

9) Наблюдения, записки и дневники приходских священников, сельских учителей и других народных деятелей.

10) Хроника важнейших правительственных и церковно- административных распоряжений и указов

11) Иностранное обозрение важнейшие явления современной церковно-религиозной жизни православного и не православного мира на Востоке и Западе, особенно у славян.

12) Обзор русских духовных журналов и епархиальных периодических изданий.

13) Светские журналы, газеты и книги; отчеты и отзывы о помещаемых там статьях, имеющих отношение к программе нашего журнала».

14) Новые книги: критические и библиографические статьи о новых произведениях русской духовной литературы, а также и о важнейших явлениях иностранной богословской и церковно-исторической литературы.

15) Книжная летопись: ежемесячный указатель русских книг, выходящих в свет под духовной цензурой; библиографические новости.

16) Разные отрывочные известия и заметки по вопросам жизни общественной, народного образования, русского раскола и единоверия, миссионерских, просветительных, благотворительных, ученых и др. обществ, и проч.; новости; корреспонденции; ответы редакции.

17) Объявления.

Журнал выходит в начале каждого месяца, книгами от 10-та до 12-ти и более листов.

Подписная цена за годовое издание журнала с пересылкой внутри Империи и доставкой в С-Петербург шесть рублей; с пересылкой за границу восемь рублей.

Гг. иногородних подписчиков просим обращаться с требованиями исключительно по следующему адресу: в редакцию журнала «Странник», в С.-Петербурге (Невский просп., д. № 105, кв. № 1).

Оставшиеся в небольшом количестве полные экземпляры «Странника» за 1881 год можно выписывать по прежней цене – за шесть рублей. Последние три книги «Странника» за 1880 год, изданные новою редакцией, высылаются за два рубля. Цена полного годового издания за 1880 год – пять рублей. За оба означенные года вместе «Странник» может быть выслан за десять рублей. Требований на «Странник» за прежние годы, сначала его издания и по 1879 г., а также на книги, находящиеся в продаже у прежних его издателей, новая редакция «Странника» принимать и исполнять не может.

Издателей и авторов, желающих иметь в нашем журнале отзыв о своих книгах (в отделе «Новые книги» или «Книжная летопись»), или объявление о них, просим высылать в редакцию по два экземпляра своих изданий.

Всех, желающих содействовать новой редакции доставлением статей, материалов, заметок и т.п., просим обращаться по вышеозначенному адресу редакции. 1–3.

Редакторы-издатели: А. Васильков. – А. Пономарев. – Е. Прилежаев.

2-й год издания.

Ежедневная политическая и литературная газета «Заря», открыта подписка на 1882-й год.

Программа издания:

Выписывающим газету с 1-го января 1882 года на целый год допускается рассрочка годового взноса, причем при подписке вносится 3 руб., 1-го марта 3 руб., 1-го июня 2 р. и 1-го сентября 2 р. Подписывающиеся в средине года рассрочкой не пользуются.

Правительственные, общественные и частные учреждения могут выписывать газету в кредит по письменным, на бланке этих учреждение предложениям. Для служащих в правительственных и общественных учреждениях выписка газеты в кредит допускается через их казначеев.

Подписка принимается: В Киеве, в Главной Конторе газеты «Заря», на Крещатике, при магазине Л. В. Ильницкого.

Иногородние благоволят адресовать свои требования исключительно в Главную Контору или подписываться у агентов её, обозначенных в каждом номере газеты.

Редактор-издатель П. А. Андреевский

Открыта подписка на 1882 г. на Большую ежедневную политическую, литературную и коммерческою газету «Новости» и Биржевая газета, Издаваемую акционерным товариществом с основными капиталом 3.000,000 финск. мар. или около 1.200,000 р., разделенных на 3000 акций по 1,000 ф. м. каждая.

Газета «Новости» имеет: собственный две писчебумажные Фабрики, собственную типографию, собственный книжный магазин и с 1882 года будет иметь: собственный дом, в котором будут сосредоточены: редакция, типография, литография, хромолитография и переплетное заведение, приспособленный для печатания всевозможных произведений печати в безграничном количестве экземпляров.

Газета «Новости» благодаря своему обширному и разнообразному содержанию и необычайной дешевизне сравнительно с другими большими 17-ти рублевыми газетами одинакового с нею содержания, в течение пяти лет достигла огромной распространенности и в 1881 г. уже расходилась в количестве около 22,000 экземпляров.

Газета «Новости» выходит, без предварительной цензуры, ежедневно полными номерами, а в дни, следующие за табельными праздниками, в виде прибавлений или телеграфных бюллетеней, если получаются важные телеграммы. Формат газеты – самый большой из существующих у нас газетных Форматов и заключает в себе 28 столбцов (по семь столбцов на странице) или около 4,500 строк убористого шрифта.

В газета участвуют лучшие силы современной периодической литературы. В 1881 г. в ней участвовали: Алферьев, И. В. (автор многих публицист, статей), Белов, И. Д. (известный педагог), Вейнберг, П. И. (поэт), Весинь, Л. П; (автор «Обзора географических пособ.» и др. соч.), Головачов, А. А. (авт. соч. «Десять лет реформ» и др. соч.), Думашевский, А. Б. (быв. редакт. «Судебн. Вестника»), Зверинский, В. В. (редакт. Центрального статистич. комитета), Забелин, А. И. (бывш. ред. «Виленск. Вестн.»), Ильиш, Р. Ф. (авт. многих публицистич. статей), граф Кутузов-Голенищев, А. А. (поэт), Лапчинский, М. Д. (доктор медиц.), Лесков, Н. С. (известн, беллетрист), Михневич, В. О. (Коломенский кандид, фельетонист газеты, авт. многих сочинений), Никитин, В. Н. (автор «Многострадальных», «Тюрьмы и ссылки» и мн. др. соч.), Песковский, М. Л. (авт. многих журн. стат.), Плещеев, А. Н. (поэт), Сальяс, граф Е. А. (автор «Пугачевцов» и друг, соч.), Сементковский, Р. И. (магистрант с.-пет. унив.), Филиппов, М. А. (автор «Судебной реформы» и др. соч.), Чуйко. В. В. (критик, сотрудник журналов и газ.), Черепнин, Н. И. (доктор медицины), Нотович, О. К. (редактор) и многие другие.

Кроме ежедневного, текущего содержания, отличающиеся разнообразием, полнотой и самостоятельностью, газета дает еще, в течение года, обширный материал для чтения, состоящие из серьезных научных произведений и не менее пяти больших романов, которые в отдельной продаже представляют стоимость, почти равную подписной цене газеты.

Немаловажную выгоду для подписчиков газеты «Новости» представляет предоставленное им право приобретать книги, имеющиеся в книжном магазине газеты «Новости» и публикуемые в этой газете, со скидкой 20% с номинальной их стоимости. При этой скидке, приобретающий книги, даже разновременно, в течение года, на 40 или 45 руб., получает газету даром.

Объявления: На последней стран. 10 к., на 1-й 20 к. за строку петита.

Рассрочка платежа подписных денег допускается: для служащих, через их казначеев, по третям, а для не служащих – на следующих условиях: 3 р. при подписке; 3 р. в конце марта и 3 р. 1-го августа – для иногородних подписчиков. Подписка принимается на все сроки не иначе, как с 1-го числа каждого месяца.

Письма и деньги адресуются: в С.-Петербург, в контору газеты Новости» (Невский, 44).

Редактор О. К. Нотович

Дозволено цензурою. Киев. 6 декабря 1881 г. Цензор прот. М. Богданов.

Типография Г. Т. Корчак-Новицкого. Михайловская улица.