К. В. Романов

Об отце Александре, настоятеле Николо-Кузнецкого храма, я услышал после окончания войны 1941–1945 гг. в связи с показом так называемых “туманных картин”. Бабушка обещала как-нибудь меня сводить на их просмотр, но их показывали не каждый день, кажется, только по воскресениям вечерами, и то не всегда.

Думаю, что религиозное образование верующих такого широкого уровня и свободы, проводимое отцом Александром, продолжались недолго, между 1946–1948 гг. Жил я в то время с мамой и бабушкой на Татарской улице в двухэтажном деревянном доме. Каждый будний день мама отводила меня в детский сад в Старом Толмачевском переулке. Однажды бабушка привела меня в храм в Вишняковском переулке. Входили мы не со стороны колокольни, а в левую дверь, – видимо, чтобы не привлекать внимания праздных прохожих, или чтобы не выглядело духовное мероприятие о.Александра как религиозная пропаганда, не знаю. В Никольском приделе перед амвоном ставился большой белый экран, а в нескольких шагах от него располагались обычные длинные скамьи, уходившие рядами в глубь храма. Мы садились во второй или третий ряд, чтобы не быть перед самым полотном. В первое свое посещение мне неизвестно было, что же должно происходить? Бабушка ничего не объясняла, и у меня не возникало желания что-либо знать раньше времени. Естественно было бы припомнить, много ли было посетителей? Я не смел оглядываться или интересоваться чем-то посторонним, кроме тер­пеливого ожидания чего-то непонятного, которое не сразу начиналось. Но помню рядом двух–трех детей и еще нескольких взрослых. Некоторые скамьи вообще пустовали. Безмолвное ожидание тянулось долго. Только позже, вспоминая детство с “туманными картинами”, допускаю предположение, что причиной мог быть слишком светлый вечер, и на экране в таком случае изображения не могли иметь достаточной видимости. Наконец, осветился экран и нам предстала больших размеров цветная картина, изображающая священное библейское событие. В памяти не нахожу никаких следов, чтобы точно сказать, какое именно увидено было вначале, да и последующие сюжеты вспомнить не могу. Но с того момента в сознании навсегда сохранилось убеждение, что увиденное мной в прекрасных сценах незримо остается рядом со мной в обычной жизни. И оно намного возвышенней, прекрасней, мудрее, привлекательней, чем все будничное из детского сада и домашнего быта. После того, как мы ушли из храма, очень хотелось бережно сохранить в памяти образы увиденного. В тече­нии нескольких дней это удавалось делать, но события окружающего мира вносили свои образы в детский ум. Было трудно противопоставлять ему те священные эпизоды, которые я видел в храме. Но однажды пришло понимание – не надо бороться за картины и образы, отпечатанные в памяти, дороги не они, а дух неземной, святой, вечной жизни в них. А он всегда рядом, хотя и незрим.

Но надо возвратиться в храм и продолжать начатый рассказ о “туманных картинах”. И еще раз повторю, что не могу сказать точно, какие священные события представляли те светящиеся картины, но предполагаю, они касались рассказа о благочестивой жизни ветхозаветных праведников. Хочется заметить, что меня сильно захватывало желание принять живое участие в изображаемых событиях на экране.

Без объяснений и рассуждений не было никакой возможности вступить во взаимоотношения с людьми, участвовавшими в божественном действии. Здесь впервые я увидел батюшку О. Алек­сандра, который коротко сообщил, какое житие он будет рассказывать в этот раз, скажем, житие праведного Иосифа, или пророка Божия Моисея. Очевидно было, что священник в черной рясе, с крестом на груди желал, чтобы все присутствовавшие стали причастниками библейской духовности. Он стоял и говорил о Боге, о божественной жизни святых прямо около самого изображения. И душа убеждалась в действительности его слов, потому что люди, изображенные на экране, как бы подтверждали речь отца Александра. К сожалению, батюшка не мог позволить рассматривать одну картину долго и переходил к следующей. Видимо, его время было ограничено, да и за окном стано­вилось темно. Заменял “туманные картины” (стеклянные пластины) у фонаря, находившегося в глубине храма, безмолвный помощник, которому о.Александр подавал условные знаки. Затем появлялась новая картина и сопровождающее объяснение. Через какое-то время батюшка остановил свой рассказ и сообщил, что будет показываться в следующий раз.

Здесь хотелось бы отметить важный момент тогда проис­шедший, – во всяком случае, для меня. Участники священных событий на картинах были в моих глазах все живые. В них было больше жизни, чем во мне, сидящем рядом с другими зрителями, потому что они с ярко выраженной активностью, мудро, красиво обнаруживали свою любовь к праведности, – скажем, святой Иосиф Прекрасный. Моя же душа, в сравнении с ними, была вялая, унылая, инертная, чтобы могла быть такой вдохновенной и равно сопереживать со святыми. Хотя в кругу детей, во время игр и забав, она была по-своему активна и энергична. И тогда я мысленно спрашивал их: как они стали такими? Можно ли быть соучастниками их такой возвышенной божественной жизни? И каждый из них выражал желание сообщить исповедание божественных истин. В их намерении не было никакого нарушения духовного порядка. Однако было ясно видно, что все они указывали и призывали слушать стоящего близ священного события батюшку, который, в отличие от них, выражает звуком голоса правду о путях, ведущих верующих к благодати Божией. Но было хорошо видно, что батюшка значительно ограничивал в своем изложении лишь некоторыми, скромными указаниями то великое богатство духовного мира, который обнаруживал свое освящающее присутствие перед нами. Позже довелось найти более полный источник объяснений этого божественного сокровища у святителей Иоанна Златоуста, Григория Богослова, преподобного Макария Египетского и других.

Таким образом через “туманные картины” открылась совсем иная жизнь, иной священный мир, который наполнял любовью и мудростью. Из этого возникало острее, сознательное настроение покаяния.

В заключение дополню из припоминаемых бесед между взрослыми о катехизической работе о. Александра. Ему нелегко было проводить эти пастырские беседы, батюшку критиковали и духовенство, и отдельные группы верующих, выражавших опасение в отклонении от православных традиций. Но о. Александр продолжал свои труды, пока их, как и многое другое, не запретила гражданская власть. И еще, через много лет я увидел очень хороший и больших размеров портрет о. Александра в профессорской комнате Духовной Академии Троице-Сергиевой Лавры – батюшка был ее ректором несколько лет. В этой же комнате на дне книжного шкафа мне попались коробки со стеклянными пластинками, в достаточно запущенном виде, – именно тех священных картин, которые послужили для меня путеводителями к пониманию христианства.