Часть X. Европейский натиск.

Многие из прославленных христианских воинов Европы на протяжении веков сражались с джихадом. Их в этой книге упоминалось немало: дон Иоанн Австрийский, Карл Мартель, Лев Исаврийский, принц Евгений, Монтекукколи, Андреа Дориа, Эль Сид, Собеский, Карл Великий, Суворов, Бусико, Хуньяди, Фернандо III Кастильский, Альфонсо I Арагонский, Гвискар и Гарольд Хардрада. Было много других полководцев, и теперь, подойдя к концу XVIII века, следует добавить и Наполеона Бонапарта.

Немыслимо, чтобы Наполеон, один из величайших солдат, и джихад не столкнулись однажды друг с другом. Они сошлись в Египте, в знаменитой битве у Пирамид в 1798 году, а затем в Сирии в следующем году при осаде Акры и в битве на горе Фавор, и снова в Египте в этом же году в битве при Абукире.

Будучи также и ловким политиком, будущий император Франции пытался, и весьма откровенно в те два года, пока пребывал в Египте, перетянуть Мухаммеда и Аллаха во французский лагерь. В Каире он время от времени гарцевал в каком-нибудь мусульманском одеянии, хотя и выглядел в нём нелепо, маскируясь под мусульманского ученого. Он произносил стихи из корана своим сбитым с толку слушателям или учтиво болтал об Аллахе с имамами и муллами, делавшими вид, что впечатлены, но в душе не верящих его искренности. Один из его старших командиров, генерал Мену, попытался завоевать доверие местных жителей, приняв ислам и изменив свое имя с Жака на Абдаллу. Затем он женился на местной девушке и молился несколько раз в день, демонстративно кланяясь в сторону Мекки.

Но ничего из этих экзальтированных выходок, не принесло никакой пользы. Местные мусульмане приняли их за то, чем они и являлись – обманом. И всегда пребывали в готовности восстать против французских захватчиков. Власть в Каире принадлежала французам и христианам, и потому была невыносимой, и когда вспыхнуло восстание, гонцы бежали по улице, крича: «Пусть те, кто верит, что есть только один Аллах, идут в мечеть Эль-Азхар! Сегодня мы сражаемся с неверными!» Джихад снова появился в его чистейшей форме. Отбросив свои исламские заигрывания, Бонапарт приказал артиллерии начать обстрел мечети.

«Уничтожьте всех в мечети!» – приказал он одному из генералов. Толпа, возглавляемая религиозными лидерами, пришла в неистовство, которое длилось до вечера следующего дня. Они убили 33 больных французского госпиталя, а тело одного убитого французского генерала скормили собакам. Две тысячи мусульман напали на корабль «Италия», севший на мель чуть ниже Карнака, на борту которого находились около трехсот слепых и раненых французских солдат, двести матросов, а также военный оркестр. Они вынудили сойти на берег тех, кто пережил их натиск, а затем заставили оркестр играть, в то время как во имя Аллаха, методично насиловали, пытали и убивали всех выживших, включая больных, слепых и раненых. Затем они убили и оркестр. Джихад, каким бы священным не был, никогда не бывал мягким.

Следующая история произошла не в Египте. Из-за распространения сифилиса один из французских генералов приказал арестовать и казнить всех проституток, пойманных в солдатских казармах, что должным образом исполнили янычары, которые, будучи дисциплинированными солдатами, теперь работали на французов. Они окружили и обезглавили 400 женщин, сложив их обезглавленные тела в мешки и бросив в Нил.

Когда Бонапарт вторгся в Сирию и осадил Акру, местный губернатор Джеззар-паша, босниец из Сараево, приказал отрубить головы всем французским пленным. Но резня оказалась двоякой: Бонапарт в ответ приказал заколоть штыками около двух тысяч мусульманских пленных, захваченных в Яффе.

Конечно, именно Наполеон Бонапарт был агрессором в Египте. Он никогда не считал джихад своим врагом, но джихад считал его врагом с того дня, как он высадился возле Александрии и напал на город. Знаменитая битва у Пирамид близ Каира стала просто еще одним инцидентом для мусульман в их джихаде против франков. Они видели в Бонапарте потомка первых крестоносцев, пытавшихся завоевать Святую Землю семь веков назад. А теперь три года они терпели неверных французских оккупантов своей страны. Французы также вторглись в Палестину и Ливан, но в ходе сирийской кампании, были разбиты в Акре, затем победили почти везде и прошли вверх по долине Нила, чтобы сразиться с мамелюками, местной разновидностью турецких янычар. Для египтян французы были чумой, которая однажды исчезнет. И они исчезли. В конце концов Бонапарт потерпел неудачу в Египте, и после его ухода, Аллах возвратился в мечети Каира, где французские кавалеристы, бессердечные и насмешливые, ездили на своих лошадях по мозаичным плиткам среди мраморных колоннад. Когда Аллах вернулся, сотни каирских женщин, включая бывшую 16-летнюю египетскую любовницу Бонапарта Зейнаб, лишились своих прекрасных голов за то, что делили свои чары с врагом.

Для Бонапарта и французов в египетской войне не было ничего святого. Египет в любом случае заменял Британию: Бонапарт шел на восток, потому что он не мог пойти на запад. Он захватил Египет, потому что благодаря королевскому флоту не мог пересечь Ла-Манш и вторгнуться в Англию. Он пытался ослабить Британию, надеясь из Египта начать вторжение в Индию по морю из Суэца или по суше через Ближний Восток до реки Инд. Но план развалился в Акре из-за турко-британского сопротивления, и, вместо похода в Индию, Наполеон вернулся во Францию, чтобы через несколько лет стать императором. В Египте он пережил джихад и почувствовал его безумие; таким же само-разрушительным пылом мусульманская священная война казалась ему и людям, которых он вел в бой в пустыне. И только из чистого фанатизм джихада молодой сирийский клерк по имени Сулейман, зарезал сменившего Бонапарта на посту главнокомандующего в Египте, генерала Клебера – убийца не сильно интересовался освобождением своей страны от оккупантов, но, как набожный мусульманин, хотел совершить великое дело «во славу Аллаха». Убийство этого важного неверного генерала казалось ему лучшим способом угодить Аллаху, а через казнь – стать мучеником и немедленно попасть в рай.

Позднее мусульманам пришлось стать союзниками Наполеона против англичан, и в 1807 году он направил военную миссию генерала Себастьяни в Стамбул, которому угрожали англичане; и отряд из трехсот французских артиллеристов, чтобы обучить турок современным методам стрельбы и укомплектовать турецкие береговые орудия в Дарданеллах. Турки вступили в бой против восьми атакующих британских военных кораблей под командованием адмирала сэра Джона Дакворта, и несколько его кораблей получили серьезные повреждения, но тому всё же удалось возвратить свою эскадру в Средиземное море, хотя, и потеряв 167 человек в ходе неудачной атаки.

Потерпев неудачу в Стамбуле, британцы решили возместить свои потери и поднять престиж в Египте. Шесть тысяч человек высадились в Александрии под командованием генерала Александра Фрейзера, но были разбиты османской армией под Розеттой, несколько сотен попали в плен, а тысячу британских солдат зарезали воины джихада. Фрейзер сдался, вызволил уцелевших пленных и вернулся домой. Единственным видимым результатом экспедиции стали несколько сотен британских голов на пиках, выставленных на жарком солнце Розетты.

А американцы получили свой первый опыт войны против джихада чуть ранее у Берберского побережья, на «берегах Триполи», как поётся в гимне морской пехоты Соединенных Штатов. В течение столетий, под управлением различных деев, беев и пашей, эти местные властители обладали огромной властью в своих маленьких вотчинах Алжира, Туниса, Триполи и других местах побережья. На протяжении многих поколений пираты Берберского побережья охотились на суда Средиземного моря, порабощая пассажиров и экипажи, и освобождая пленников только после уплаты выкупа. А кто не мог заплатить, или хорошеньким женщинам, которые могли приглянуться султану для гарема, грозило пожизненное рабство. Королевствам Европы, даже самым могущественным, приходилось платить дань. Одной из жертв пиратов стала очаровательная Эйми Дюбак де Ривери, французская кузина будущей императрицы Франции Жозефины, плывшая на Мартинику, чей корабль был захвачен в море. Она попала в гарем султана в Стамбуле и провела остаток жизни в дворцовом серале, родив сына, ставшего султаном Махмудом II.

Корабли недавно основанных Соединенных Штатов Америки, бороздили голубые воды Средиземного моря, и, для их безопасности и защиты, Соединенные Штаты построили эскадру фрегатов. Еще до того, как суда были спущены на воду, дей Алжира заверил американцев, что их корабли будут плавать целыми и невредимыми, при условии выплаты ежегодной дани. Поэтому фрегаты совершенно не нужны, решительно заявил дей. Так что американцы, как и все остальные, платили, но все равно строили фрегаты.

«Если американцы платят дань алжирскому дею, то почему бы не мне», – подумал Юсуф, паша Триполи. Но вместо денег президент Соединенных Штатов предложил паше дружбу. Паша Триполи не интересовался дружбой, но нуждался в деньгах. «Мы хотим, чтобы за вашими тёплыми словами последовали дела», – заявил он президенту. Если дань не будет выплачена без промедления, Триполи объявит войну Соединенным Штатам в течение шести месяцев. Слово Юсуфа было твёрдым. Требуемой дани не поступило, пришлось воевать. 14 мая 1800 года Юсуф послал солдат на территорию консульства Соединенных Штатов и срубил флагшток.

«Миллионы на оборону, но ни цента на дань», – решили американцы. Первым американским кораблем, появившимся на сцене два года спустя, был корабль «Филадельфия», 36-пушечный фрегат капитана Бейнбриджа, быстро захвативший корсара Мешбоа из Танжера, который только что перед этим сам захватил американский бриг «Селия».

Коммодор Эдвард Пребл, командовавший американской эскадрой, прибыл в Танжер, потребовав возмещения ущерба и объяснений. Местный правитель заверил его, что это ошибка, и поклялся в вечной дружбе с Америкой. Затем Пребл отправил американский корабль «Филадельфия» на патрулирование у Триполи. В конце октября «Филадельфия» вышла на перехват пиратского корабля Берберского побережья, пытавшегося прорваться через американскую блокаду. Бейнбридж попытался подрезать его, но подплыл слишком близко к берегу и сел на риф. Окруженный роем небольших вооруженных судов, Бейнбридж попытался затопить свой корабль, что удалось только наполовину из-за мелководья, а затем сдался. Американцев посадили в местную крепость, пока паша Триполи прикидывал, на какой выкуп можно рассчитывать. Из-за решеток тюрьмы экипаж «Филадельфии» с тоской наблюдал, как их корабль спустили на воду и перевооружили под мусульманских захватчиков.

Адмирал Пребл, узнав, что «Филадельфия» находится в руках пиратов, немедленно начал спасательную операцию. Командование поручили лейтенанту Стивену Декейтеру, в будущем – одному из прославленных лиц ВМФ США, известному всему миру своим высказыванием: «Это – моя страна, права она или нет.» Уже в возрасте двадцати четырех лет Декейтер стал капитаном американского корабля «Энтерпрайз». Для выполнения задачи, он предпочёл другой корабль под названием «Бесстрашный» и набрал 70 человек экипажа, готовых умереть, но выполнить приказ, приказав им сжечь захваченную «Филадельфию». Захват американского военного корабля пиратским судном был неприемлемым унижением. Декейтер получил приказ и отплыл 3 февраля 1804 года вместе с бригом «Сирена» под командованием лейтенанта Чарльза Стюарта, и шесть дней спустя они достигли Триполи, идя против сильного ветра. А потому вошли в гавань только 19 февраля.

Декейтер заметил «Филадельфию», стоявшую возле форта под защитой пушек, окруженную тремя большими военными кораблями и несколькими двадцати пушечными лодками. Не обращая на них внимания, американец подошёл в плотную к Филадельфии. Ничего не подозревающие трипольцы зацепили «Бесстрашный» канатами и подтянули к кораблю, на который и собирался напасть Декейтер.

«На абордаж!» – воскликнул молодой лейтенант. Через несколько секунд 70 американцев начали поджигать захваченную «Филадельфию».

Очень быстро американский фрегат превратился в горящий столп огня, а бесстрашная команда вернулась на свой корабль, отплыв из Триполи в американскую историю и легенды.

25 июля еще один американский военный корабль прибыл из Триполи. Коандор Преблю с ласковым прозвищем «Храбрый Папаша», располагаясь на борту судна Конституция, командуя 3 бригами, 3 шхунами, 6 канонерскими лодками и 2 бомбовыми судами, атаковал город. Позже еще одно нападение было совершено по суше на соседний город Дерна объединенными ВМС под командованием лейтенанта морской пехоты США О́Бэннона. В 1805 году американцы и Триполи-паша подписали договор, по которому Триполи согласился освободить всех захваченных американцев. После их освобождения США выплатят 60 тысяч долларов трипольскому паше. Всем показалось это чем-то очень похожим на дань. Американцы настаивали, что это не так; это – всего лишь обмен денег на несколько сотен моряков. Не дань, а просто сделка. Во всяком случае, в этом не было ничего святого.

Но последнюю главу этой первой американской средиземноморской саги еще предстояло написать через десять лет, и не в Триполи, а в Алжире.

В 1815 году американцы послали морскую эскадру, чтобы сопровождать американского дипломата Уильяма Шерера в Алжир для подписания договора с деем. Его сопровождали два высококвалифицированных эксперта по переговорам, Бейнбридж и Декейтер, два старых морских волка, хорошо знавших Средиземноморье, что придавало уверенности в их благополучном завершении.

Две страны пришли к соглашению за два дня. Алжирцы и американцы подписали договор, отменяющий всю дань, освобождающий всех пленных и возвращающий их владельцам все захваченные корабли.

Но напоследок, Стивен Декейтер поставил ещё одну точку в морском джихаде.

Встретив в море подозрительный фрегат под британским флагом, он тоже поднял британский флаг. Два корабля осторожно приблизились друг к другу, затем оба ложных флага опустились, а истинные флаги поднялись: алжирский и американский. Декейтеру пришлось быстро забыть недавнюю войну 1812 года: вместо британцев он сражался против джихада. Почти в упор два корабля выстрелили друг в друга. Американский залп оказался более успешными. «Мощный выстрел из пушки разорвал алжирского капитана Рейса Хамиду на куски», – лаконично сказано в книге Дж. Б. Вольфа «Берберийский берег», после чего алжирский капер сдался, но уже без Хамиду, много лет бывшим самым успешным моряком Алжира. Сын портного, он стал адмиралом алжирского флота.

Американцы отплыли домой, а на следующий год знаменитый британский моряк, бывший капитан фрегата Эдвард Пелью, герой наполеоновских войн, а ныне адмирал лорд Эксмут, прибыл в Тунис и Триполи и потребовал, чтобы эти два государства Северной Африки раз и навсегда покончили с практикой христианского рабства. После долгих затягиваний и проволочек, он всё-таки получил требуемое. Затем он отправился в Алжир с той же целью, но вынужден был отступить, когда алжирская толпа, возмущенная этим дерзким требованием, стащила двух его офицеров с лошадей и потащила по улицам со связанными за спиной руками. Лорд Эксмут решил выждать и отплыл обратно в Англию, где ему сообщили, что десятки итальянцев, которые жили в Оране и Боне под британской защитой, были казнены во время визита эскадры Королевского флота в этот регион. На этот раз британский ответ оказался серьезным. Объединенные британо-голландские ВМС силы из 24 линкоров во главе с лордом Эксмутом на борту линкора «Королева Шарлотта» со 108 пушками вошли в гавань Алжира и обстреляли город. Христианская дипломатия канонерок заменила мусульманской джихад. «Сражение было довольно спорным между горсткой бриттов, выступающих за благородное дело христианства, и ордами фанатиков, собравшимися вокруг своего города и укрывшимися в его укреплениях, чтобы подчиняться велениям своего деспота. Дело Бога и человеколюбия восторжествовало», – елейно написал лорд Эксмут в своем отчете. В тот день британский флот истратил 118 тонн пороха, совершил 50 тысячу выстрелов и выпустил почти тысячу снарядов. Англичане потеряли 128 убитыми и 600 ранеными. Немного пострадал даже адмирал Эксмут, получивший три легких ранения. Кроме того, осколками разбило его подзорную трубу и разорвало в клочья мундир. Зато все алжирские военные корабли, кроме двух, были уничтожены. На следующий день, алжирцы освободили всех иностранных рабов в Алжире, которых насчитывалось 1642 человека, большинство из которых составляли итальянцы.

Но всё же бей Алжира остался таким же вредным, заносчивым и надменным по отношению к любому, встретившемуся на его пути, христианину. В 1827 году он ударил французского консула по лицу мухобойкой из-за спора о французском долге за поставку алжирской пшеницы во Францию. Этот недипломатичный жест вызвал большой дипломатический шум во Франции. Дей, сообщил султану в Стамбуле, своему сюзерену, что французский консул оскорбил ислам и честь султана, «защитника мира.» Он велел французскому посланнику убираться домой и открыл огонь по кораблю, который вез дипломата обратно во Францию. Оскорбления незаметно перешли в войну, и крупное столкновение в Северной Африке произошло в июне 1830 года, когда французский флот под командованием адмирала Дюпера, 20 лет назад сражавшегося и победившего англичан в прибрежных водах Маврикия в битве при Гранд-Порте, вошел в воды гавани Алжира во главе конвоя, из военных и десантных кораблей, привезших 37 тысяч солдат. Три недели спустя победоносные французы погрузили дея, его гарем, детей и евнухов на борт французского фрегата и доставили в Неаполь, где те начали новую жизнь среди мандариновых рощ южной Италии, в то время как французская армия завоевывала Алжир на долгие 132 года.

«В историях завоеваний не было более унизительной записи, чем это жалкое присоединение Алжира», – писал Стэнли Лейн-Пул в своей «Истории берберских корсаров», хотя и признал, что на ранних этапах «завоевание отличалось умеренностью и гуманностью, оказавших бесконечную честь французскому оружию.» Но имелись ли умеренность и гуманность, когда, однажды, генерал Пелисье завалив пятьсот берберов и арабов в пещере, включая женщин и детей, удушил всех дымом?

Для мусульман героем войны стал мятежник Абд эль-Кадир, прибывший в Алжир из Египта в возрасте двадцати четырех лет и ставший вождём повстанцев. Война, где участвовали десятки тысяч французов, продлилась до 1847 года, когда, наконец, Абд эль-Кадир сдался при условии, что ему позволят перебраться в какую-нибудь мусульманскую страну. Вместо этого его заключили в тюрьму на пять лет, а затем, всё-таки, разрешили поселиться в Дамаске, где, уже будучи стариком, он спас многих местных христиан от резни мусульман во время восстания 1860 года. После Алжира французы захватили и Тунис 1880-х годах.

Для мусульман-арабов эти войны в Египте, Сирии, Ливии, Алжире и Тунисе против христиан, французов и американцев, являлись атрибутом священной войны. В их умах, особенно арабских, такая война была частью естественного порядка жизни, когда мусульманин должен править, а христианин служить. Однако мусульмане не могли не осознавать, что старый порядок изменился и в новом мире всё происходит по-другому, христианин стал хозяином, а мусульманин-слугой. Более того, теперь уже в умах христиан, особенно Западной Европы, такое положение стало частью правильного устройства жизни. Джихад перевернулся с ног на голову, и для многих верующих, чья история и жизнь сопровождались постоянными победами, это открытие стало потрясающим, чего многие мусульмане не принимали. Поражение и унижение не свойственны исламу. Он часто торжествовал в прошлом и ожидал триумфа в будущем.

Сегодня, после деколонизации и обладая огромными нефтяными богатства, час ислама, возможно, снова наступил.

Джихад, начатый Мухаммедом в VII веке, должен продолжаться пор, пока весь мир не станет принадлежать исламу. Чувствовал ли кто из американцев и европейцев, в битве против Алжира и Триполи, что они каким-то образом участвуют в религиозной войне, сдерживая намеченное мусульманское завоевание мира? Во всяком случае, в 1800-х годах строительство империи было делом Британии и Франции. Так стало и с Соединенными Штатами, называвшие это «своей участью»

Вскоре после завоевания французами Алжира англичане также активизировались на арабских землях. В 1839 году они захватили рыбацкую деревню Аден на Красном море, и оттуда начали колониальное нашествие в арабские земли, остановившееся 75 лет позднее Лоуренсом Аравийским и завершившееся Суэцкой экспедицией в 1956 году. Наконец-то подул ветер перемен.

В другой части Средиземноморья, на европейском континенте, к северу от Триполи, еще одна война, религиозная и национальная, столкнула христианских греков-райя против их турецких хозяев. Греческая война за независимость, как ее назвали в истории, началась в 1821 году и закончилась шесть лет спустя. Это была война неописуемых зверств с обеих сторон. В этой священной войне (по крайней мере, так ее видели турки), известной присутствием поэта Байрона среди греков, турки и греки погрязли в бесконечной резне, бесчеловечности и массовых пытках, которые даже сегодня, более 180 лет спустя, все еще потрясают. Но помня примеры нашего времени, давайте ужасаться, но не слишком удивляться всем отвратительным вещам, которые люди могут делать друг с другом.

Одним из удивительных аспектов греко-турецкой войны была идеализированная версия борьбы, приведшая к конфликту. Для культурных европейцев начала 1800-х годов их забитые современники-греки, какими бы жалкими и растоптанными они ни были, все еще оставались дальними родственниками и потомками великолепных греков V века до РХ, когда великие деятели античности, не только Перикл, но и Еврипид, Эсхил, Аристофан, Фукидид, Геродот, Фидий, Софокл, Сократ, Софисты и многие другие украшали историю Аттики, а Парфенон возвышался над Афинами.

Об этом писал лорд Байрон, романтически и любовно цепляясь в своих песнях за воспоминания о золотом веке Греции, когда поэты, драматурги и философы в белых одеяниях возлежали в тенистых рощах, лениво отщипывая только что сорванный виноград, распевая стихи, сравнивали мастерство олимпийских спортсменов и обсуждали гармонию пиндарических од.

Любителей Греции, их называли филэллинами¹⁴⁰, почти тысяча из которых со всей Западной Европы, включая Байрона, отправились сражаться за Грецию в 1821–1827 годах, представляли греческую войну как отблеск древних эллинских войн и видели в турках современных персидских варваров, с которыми спартанец Леонид сражался при Фермопилах в 480 году до РХ. Но их представления ничего не значили для подавляющего большинства современных неграмотных греков, в большинстве бывших крестьянами и рыбаками, простыми христианами, жившими под угнетающим чужеземным правлением. Попадалось, конечно, и немного богатых и образованных греков, часто бывающих за границей, главным образом во Франции и России, хорошо знавших классическую Грецию. Разрушенные памятники Греции были наследием этих крестьян. Но большинство, не зная прошлого Греции, рассматривали эти великие древние памятники, руины которых все еще стояли на греческой земле, как творчество язычников, которые когда-то жили здесь.

Зато это некультурное большинство хорошо знало, кто такие турки. Они были чужими, мусульманами и их хозяевами; и греки хотели, чтобы те умерли или покинули страну, и лучше мертвыми, потому что в этом случае не было бы никакого риска их возвращения. Вот в чем заключалась Греческая война за независимость, несмотря на Байрона. Греки сражались не за цивилизацию, и не за античное искусство своих талантливых предков. Они сражались исключительно за себя.

По странному парадоксу, катализатором греческой войны за независимость стало восстание в феврале 1821 года в Валахии против греческих чиновников, которые управляли своей провинцией от имени турок. Османские правители часто использовали талантливых греков для управления и руководства своими отдаленными христианскими владениями на Балканах, и эти греческие назначенцы часто были вороватыми и жестокими. Валашское восстание ускорило еще одно восстание, случившееся через два месяца, в соседней Молдавии под руководством греческого офицера князя Александра Ипсилантиса, который до того служил в русской армии, но покинул свой пост, чтобы сражаться с турками. Царь Николай I не стал помогать ему, и Ипсилантис, побежденный османами в июне, укрылся в Австрии.

Восстание шло теперь только в Греции. И все же изначально оно черпало своё вдохновение из-за границы. Общество друзей Греции, Гетерия Филике, расположенное в Одессе, своими историческими воспоминаниями будило греческую элиту. Повстанцы избрали своим лидером грека с Корфу, Иоанна Каподистрию, также находившегося на царской службе, но тот отказался. Следующим пост руководителя восстания занял брат князя Ипсилантиса – Дмитрия, молодой человек лет двадцати, также служивший в русской армии. Но он не пользовался популярностью среди греческих партизан, и как только у него закончились деньги, его сменил Александр Маврокордато, толстый и близорукий аристократ Стамбула, ставший номинальным главой греческого правительства.

Греки на Пелопоннесе, или в Мореи, второе имя этой южной части Греции, за это время успели истребить не мало турок, живущих в сельской местности. Более 20 тысяч погибли, почти все тихо и жестоко уничтоженные за несколько недель, возможно, за несколько дней. Внезапно в Морее больше не стало турок, а только греки. Турки просто исчезли. И эти убийства следует добавить в общий список погибших Османской империи, достигший своего максимума при турецкой резне армян во время Первой мировой войны.

«По всему Пелопоннесу бродили толпы греков, вооруженных дубинками, косами, а иногда огнестрельным оружием, убивая, грабя и сжигая. Их часто возглавляли христианские священники, которые призывали своих прихожан к большим усилиям в их святой работе», – рассказывает Сент-Клер. Религиозный характер гражданской войны, с её массовыми убийствами, которые мы никак не можем назвать «святыми», стал очевиден с самого начала. Но это уже не был традиционный, коранический джихад, призывающий неверных принять ислам, заплатить дань, или умереть. Это был джихад в обратном направлении. Ибо в тот исторический момент, когда ислам находился в упадке, по словам Альберта Хурани, джихад «превращался в средство обороны, а не нападения.» Джихад перестал завоевывать. Он стал битвой за выживание. Ислам находился в упадке. С самого начала турки считали свою империю прежде всего мусульманской империей, состоящей, конечно, из многих народов, но прежде всего служащей исламу. Османская национальность и исламская религия были двумя столпами, на которые опиралась империя. И теперь оба они рухнули. И то и другое в Греции фактически исчезало.

Восстание на Пелопоннесе охватило несколько островов Эгейского моря и пошло далее на север, в Румелию, Эпир и Фессалию. Разъяренные убийством своих единоверцев на Пелопоннесе, турки в отместку повесили христианского патриарха в Стамбуле Григория. Его тело раскачивалось три дня, а затем его протащили по улицам и выбросили в море. В тот же день казнили еще 12 греков, включая трех епископов. В соседнем Эдирне возле церкви повесили бывшего патриарха, 9 священников и 20 торговцев. 15 июня в Стамбуле повесили или обезглавили 5 архиепископов и 3 епископов. Еще 70 греков повесили в столице в июле. А несколько сотен греков убили неуправляемые мусульманские толпы в столице. Их разлагающиеся тела неделями лежали на улицах. В Смирне несколько судей мусульман, отказавшихся подписать документ, предписывающий уничтожение греческих жителей, сами были убиты. Около трех тысяч вооруженных турок вошли в греческий квартал города и убивали каждого встречного грека. Несколько сотен греков погибли на острове Коз, несколько тысяч на Родосе, на Кипре, а клириков в составе архиепископа, 5 епископов и 36 священников повесили либо отрубили головы. Еще несколько тысяч греков умертвили в Кидонии, на азиатской стороне пролива. А кого не казнили, тех продали в рабство. На севере турки отбили Фессалию, убив тысячи и поработив еще тысячи.

Резня на острове Хиос (население более 100 тысяч) по сей день не забыта. Известный своей мастикой, своего рода жевательной резинкой, широко любимой скучающими дамами турецких гаремов, христианский остров Хиос, пытавшийся сохранить нейтралитет в гражданской войне, ненадолго захватил христианский отряд с другого острова, Самоса, убив всех попавшихся турок, и уплыв домой через несколько дней. Турецкие войска с близлежащего материка, поддерживаемые тысячами местных мусульман добровольцев во главе с имамами, проповедующими священную войну, вторглись на Хиос, убив тысячи и отправив на невольничьи рынки Стамбула и Анатолии еще тысячи. Каждый доброволец-мусульманин пытался заполучить парочку рабов для себя, и нескольких для продажи на невольничьих рынках. Точное число жертв до ныне не известно. Официальные данные сообщают о 41 тысяче проданных в рабство, большинство из которых женщины и дети.

Греков в Стамбуле подвергали пыткам и убивали. «Для них, – пишет Сент-Клер, – простая смерть считалась слишком лёгкой. Их волочили в пыточные камеры и подвергли самым изощренным наказаниям Востока», включающих в себя переломы конечностей и суставов специальными винтами и медленное зажаривание в огромных печах. Мешки, полные голов, ушей и носов, разбросанные по Стамбулу, медленно гнили на солнце. «Они лежали там, где их бросили, – мрачно добавляет Сент-Клер, – прилипая к ногам пешеходов.»

Греки тоже кипели от ярости. Когда турки в Наварине сдались, греки, несмотря на заверения в безопасном выходе всего турецкого населения, убили от двух до трех тысяч мусульман. Не пощадили даже младенцев, отнимая у матерей и разбивая о скалы. Когда они захватили Триполицу, главный турецкий город в Морее, то убили всех турок, которых смогли найти. Сент-Клер рассказывает историю:

«Более 10 тысяч турок казнили. Заключенных, которых подозревали в сокрытии денег, подвергались пыткам. Им отрезали руки и ноги, и медленно жарили на огне. Беременным женщинам вспарывали животы, головы отрезали, а собачьи морды всовывали между ног.... В течение последующих недель ликующие греки рубили и стреляли в голодных турецких детей, беспомощно бегающих по руинам.... Троих турецких детей медленно сожгли на костре, а их отца и мать заставили наблюдать.»

Если читатель уже читал об этих зверствах, то я мог бы добавить ещё. Но, хоть это и неприятно, но следует знать, что жестокость – это то, чем наслаждаются все люди, как христиане, так и мусульмане. Нигде и никогда не изобрели эффективного способа борьбы с ней. Мадам Роллан¹⁴¹, направляясь под гильотину, упрекала свободу в преступлениях, совершенных от ее имени. Также можно упрекнуть и Бога в преступлениях, совершенных во имя Его. Но преступления не позорят ни свободу, ни Бога, они позорят только убийц и мучителей, которые взывают к Богу или Свободе, для оправдания своих отвратительных поступков.

Многие из этих зверств засвидетельствованы европейскими добровольцами, сражавшимися за то, чтобы создать в Греции цивилизованную версию эпохи Перикла XIX века. Не мало бывших солдат Великой армии Наполеона отправились в Грецию из Марселя, чтобы бороться за независимость Греции. Часть из них, испытав отвращение от увиденного, вернулись домой. Но большинство осталось, некоторые умерев от болезней, другие погибли в бою, кто-то покончил с собой от отчаяния, а кое-кого замучили и убили турки. Немцы составляли большую долю в составе добровольцев Греции, хотя командовал первым греческим полком француз, бывший солдат Наполеона – Балесте. Семьдесят из ста батальона филэллинов погибли в битве с турками при Пете, в Эпире, в 1822 году. Турки отрубили головы убитым и раненым и заставили двадцать выживших, включая двух офицеров, полковника Тареллу из Пьемонта, командира батальона в армии Наполеона I, и генуэзского кавалериста Даню, бывшего капитаном французской армии, идти под конвоем на близлежащую турецкую базу в Арте, неся головы своих обезглавленных товарищей. Там этих двадцать приговорили к смерти и зарубили на месте. Так, жестоко, на продуваемой ветрами греческой равнине, погибла горстка бывших солдат Наполеона, сражавшихся за свободу Греции, через семь лет после Ватерлоо.

На место убитых пришли новые филэллины. Самый известный из них – конечно Байрон. Но среди добровольцев встречаются и другие знакомые имена. Например, сэр Ричард Черч. Он сражался против французов в Египте в 1800 году, против французов на Ионических островах в 1810 году и за короля Двух Сицилий в 1817 году. Сэр Чарльз Нейпир, завоеватель большей части Индии для Британской империи (его статуя находится на Трафальгарской площади), тоже предлагал свои услуги, но их отвергили. Граф генерал Норманн, немец, пережил русскую кампанию только для того, чтобы умереть в Греции от инфаркта после ужасной битвы при Пете, катастрофы, за которую он чувствовал себя ответственным. Адмирал-скиталец Томас Кокрейн, бывший герой британского, чилийского и бразильского флотов, сражался в Греции, где, однако, ему не удалось освободить греков, осажденных турками на Акрополе.

Одним из защищавших Акрополь был французский артиллерист, полковник Шарль Фабвье, «солдат атлетического сложения», как описывает его Сен-Клер, который, как будто сошел с одного из тех огромных полотен, изображающих наполеоновские сражения, столь любимые французами. Фабвье служил во французской военной миссии в Персии в 1807 году и пережил ужасную русскую кампанию Наполеона. После Ватерлоо он не признал династию Бурбонов и участвовал в заговоре, желая освободить Наполеона с острова Святой Елены и возвратить на трон. Бонапартист до мозга костей, он отправился в Испанию, чтобы попытаться набрать армию французов из изгнанников, надеясь однажды освободить Францию от династии Бурбонов. В ожидании этого дня он вызвался помочь грекам освободиться от турок, и ему поручили обучить греческую армию европейским методам ведения войны. Многие из его старых товарищей по боям во Франции присоединились к нему в Греции. В общей сложности около 200 французов, большинство из бонапартистов, боролись за независимость Греции. Более крупный контингент (342 человека) был только из Германии. В Грецию также приехали 137 итальянцев и 99 британцев. И даже далекие Соединенные Штаты прислали небольшой отряд из 16 добровольцев.

Освобождение Греции, возможно, стало более лёгким благодаря жертвоприношению султаном целого корпуса янычар, исчезнувшего со страниц истории в 1826 году. Не тех грозных янычар первых дней Османской империи, а неуправляемую толпу мятежных, истеричных субъектов, не желающих улучшать свою подготовку, обучаться тактике и модернизировать оружие. Их больше интересовало как бы выжать из султана побольше привилегий, шантажируя и угрожая бунтами. Султан Махмуд II набрал корпус артиллеристов, «развернул священное знамя пророка и призвал всех истинно верующих сплотиться вокруг своего султана и халифа.» Это был своего рода новый джихад, на фоне все еще происходящего джихада против греческих повстанцев. Новое оказалось более успешным, чем старое. Когда янычары митинговали напротив императорского дворца, требуя, отрубить головы всем главным министрам султана, артиллеристы Махмуда открыли огонь по ним. Янычары бежали в казармы, что оказалось роковым. Артиллеристы окружили здания и стреляли в упор, пока не осталось в живых ни одного янычара. Погибло от 5 до 10 тысяч. Тех янычар, что в момент расправы находились вне столицы, постепенно изловили одного за другим и казнили. Так исчезли янычары из исламской истории, сами ставшие жертвами джихада, для которого они так много потрудились. Все янычарские отряды расформировали. А вместо них набрали новые части в 40 тысяч человек и обучили их по европейским методикам. Официально они назывались «победоносными мусульманскими армиями», и имели задачей борьбу за «дело ислама.»

А за два года до этого, в апреле 1824 года, лорд Байрон умер в охваченном малярией городке Миссалонги, в нескольких милях к западу от Лепанто, недалеко от того места, где Иоанн Австрийский разгромил турок 250 лет назад. Байрон умер «не на поле славы, а на ложе болезни», чего всегда опасался. Его легкие отдали местным жителям, чтобы похоронить в память о его пребывании в Греции, а всё остальное отплыло на близлежащий остров Корфу, управляемый британцами. Его военная роль в греческой войне за независимость, возможно, была второстепенной, но самим своим присутствием в конфликте он придал ему идеалистическое щегольство, сохранившееся до наших дней.

Не сумев подавить восстание турецкими войсками, султан призвал своего египетского вассала Мухаммеда Али, пообещав в награду за победу Морею и Крит. Какое-то время он так и делал. Миссалонги пал в 1826 году, через два года почти на следующий день после смерти Байрона. Акрополь сдался мусульманам в следующем году при посредничестве нейтральных французских ВМС, вывезших его защитников в безопасное место через линии осаждающих. Бонапартистский мятежник Фабвье был спасен правящими французскими роялистами, которых он презирал и которых поклялся свергнуть. Но после возвращения во Францию Фабвье, прежде всего француз, снова предоставил свою шпагу в распоряжение своей страны.

Возможно, турки смогли бы вернуть Грецию и творить безобразие там еще некоторое время, если бы борьба между турками и греками не приобрела международного значения. По Лондонскому договору, от 6 июля 1827 года, Франция, Великобритания и Россия предупредили Турцию, что, если она откажется подписать соглашение о прекращении огня, на что соглашались греки, то три страны используют свой флот для их поддержки. Три месяца спустя так и случилось в битве при Наварино, когда, столкнувшись с отказом мусульманского флота прекратить борьбу с греками, объединенный флот трёх держав под командованием британского вице-адмирала сэра Эдварда Кодрингтона, ветерана Трафальгарской битвы, вошел в бухту Наварино. Приказ Кодрингтона был строг: ни один корабль не должен стрелять, пока по нему не откроют огонь. Имея под своим командованием всего 24 корабля, по 10 линейных кораблей и фрегатов и 4 брига, он сильно уступал числом. У турок и египтянами находилось 89 кораблей. Обстрелянный египетским судном, французский фрегат «Сирена» открыл ответный огонь. Так началась последняя в истории битва между деревянными парусниками, которая продлилась четыре часа. Для мусульманских моряков морское сражение стало просто морским вариантом джихада. Происшедшее можно смело назвать сокрушительным поражением. К концу битвы мусульмане не досчитались 60 кораблей. 29 держались на плаву, хотя многие из них были так сильно повреждены, что больше не годились для службы. В тот день погибло от 4 до 8 тысяч турецких и египетских моряков (цифры меняются в зависимости от прочитанной вами книги). Кодрингтон не потерял ни одного корабля, но убитые британские, французские и русские моряки составили от 172 до 450 человек (которые опять же сильно разнятся).

Британское правительство, политически корректное и стремящееся поддерживать хорошие отношения с Египтом и Турцией, мягко назвало победу при Наварино «неприятным инцидентом».» Греки, конечно же, ликовали. Без флота, который мог бы перевести войска и высадить их в Греции и на ее островах, турки не могли победить. Теперь Греция обрела свободу, и джихад стал синонимом поражения Турции на всех Балканах.

Все эти годы продолжались долгие освободительные войны христианских стран Балкан. Греция стала первой, остальные последовали за ней. Для мусульман, как мы писали в предыдущей главе, джихад больше не означал завоевания; он нёс надежду на выживание. А выживание в этих кампаниях означало отступление с боями. Таковой теперь стала судьба османов. Однако до полного поражения оставалось еще почти столетие. Возможно, с Османской империей было покончено, но с Турцией – нет.

Чуть более, чем через сто лет после Венгрии, получившей освобождение в 1716 году благодаря победам принца Евгения, Греция стала следующей избавившейся от турок страной в Европе. Свобода остальных родилась из пяти крупных войн с Османской империи – русско-турецкая война 1828–29 годов; Крымская война 1853–56 годов; русско-турецкая война 1877–78 годов; балканские войны 1912–13 годов; и Первая мировая война 1914–18 годов.

После Византийской Империи, Сербии, Венгрии, Венеции и Австрии, Российская Империя стала главным врагом Османской Турции, и христианские страны Балкан в значительной степени одержали победу благодаря русским. Однако для одной войны, а именно Крымской, Турция нашла неожиданных союзников против России: Британию и Францию. Фактически, эти две западные страны взяли на себя основную часть бремени войны против русских. Их участие вызвалось страхом растущей мощи России. Они понимали, что России нужны Дарданеллы и выход в Средиземное море. Для Британии русский Стамбул (который, конечно, стал бы опять Константинополем) означал, что Россия почти оседлает дорогу в Индию, угрожая линии жизни, связывающей Лондон и Дели. Для Франции Россия в Стамбуле, означала угрозу ее собственному доминирующему положению в Средиземноморье. Им обоим больше нравилась слабая Турция, чем сильная Россия. Теперь для европейцев эти войны означали, почти исключительно, власть и завоевания. Для турок они еще несли немного религиозного содержания, а джихад стал своего рода призывом к патриотизму. Лозунг битвы все еще звучал так: «Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – его пророк.» И, в дополнение к обычным военным наградам, гурии все еще оставались наградой, ожидавшей мертвого мусульманского воина.

Мы склонны забывать о содержании священной войны, которое она несла для османов. Джихад, конечно, временами появлялся и в турецких войнах против других мусульманских стран, и, согласно исламскому праву совершенно незаконно, особенно против Персии и даже против вассалов Египта, Сирии и Аравии. Но особенно часто он использовался в конфликтах против христианских держав. В декабре 1827 года, чувствуя после Наваринского поражения, что русские вскоре объявят войну, султан Махмуд II в речи перед своими пашами призвал мусульман проявить доблесть, которую они всегда проявляли, когда устанавливали ислам как истинную религию в мире, и уничтожать врагов, хотевших уничтожить ислам. Персы тоже находились в авангарде джихада. За год до этого аятолла вынудил шаха Фатх Али начать военные действия против России. Но Петербург победил, завоевав большую часть Армении, и превратив Каспий в преимущественно русское озеро, а икру – в российский деликатес, экспортируемый по всему миру.

Обращение султана к религиозному рвению своих мусульманских подданных, возможно, было сделано потому, что многие из них возмутились резней янычар, особенно европейские мусульмане. Из-за его реформ многие обзывали его «христианским султаном». То, что мать султана, Эйми Дюбак де Ривери, была француженкой, заставлял многих с подозрением отнестись к его намерениям и лояльности. Когда он набрал новую «Победоносную мусульманскую армию», сменившую беспокойных янычар, многие заметили её неприглядный внешний вид, в том числе знаменитый профессиональный солдат из Европы. «Великолепная внешность, прекрасное оружие, безрассудная храбрость старой мусульманской орды исчезли, – писал будущий прусский фельдмаршал Гельмут Карл фон Мольтке, который в молодости несколько лет служил в османской армии, – но у этой новой армии есть одно качество, которое ставит ее выше тех войск, которые в прежние времена Порта призывала на поле боя: она подчинялась приказам.»

Недовольная своим новым султаном, Босния, «удивительно воинственная и сильно исламизированная провинция», по словам Кризи, вообще отказалась посылать какие-либо войска для борьбы с русскими, когда те объявили войну туркам в апреле 1828 года. Русская армия переправилась через Дунай в июне, взяла Варну в октябре, перезимовала в болезнях, а затем двинулась на юг через Балканские горы под командованием прусского ветерана Аустерлица генерала Ганса Дибича. Русские взяли Эдирне, город – всего в 50 милях от Стамбула, в августе, и остановились. В армии свирепствовала чума, и солдат уже не хватало для нападения на Стамбул. Но турки, не подозревая о слабости своего врага, согласились заключить мир. По Адрианопольскому договору, подписанному 14 сентября в Эдирне, русским надлежало занять Дунайские княжества Валахию и Молдавию (Румынию) до выплаты Турцией контрибуции в размере 15 миллионов дукатов за десять лет.

Турки также согласились, и это интересно, поскольку показывает глубину неприязни местных христиан к исламу, что ни одному мусульманину никогда больше не будет дозволено проживать в Валахии и Молдавии. Они также признали право России на Грузию на Кавказе. К этому времени Россия стала представителем и защитником христианских балканских стран (особенно тех, которые населены южными славянами, такими как сербы), а также Греции.

На следующий год, когда французы брали Алжир, несколько мусульманских провинций Османской империи восстали против султана, возможно, потому, что они предчувствовали грядущую гибель империи. Босния, Албания, а также Египет, по другую сторону Средиземного моря, взбунтовались. Египетский вассал султана Мехмет Али, чья армия была обучена и оснащена французами гораздо лучше, чем у его покровителя, захотел отделиться и установить свое собственное господство в Сирии, Палестине и Аравии, а также в Египте.

Ещё одним неприятным событием для Порты стало, что Мехмет Али при поддержке своего сына, адмирала Ибрагима Али, убрал турецких солдат, охранявших гробницу Мухаммеда, заменив арабами, а затем отказался платить дань своему турецкому сюзерену. Части турецкой армии и военно-морского флота, посланные для усмирения непокорных египтян, перешли на их сторону. В разгар этих запутанных разбирательств Махмуд умер, и его сын, новый султан Абдул Меджид, призвал французов и англичан, чтобы помочь восстановить порядок.

Дело происходило в 1839 году, а джихад был почти излишен. Британия с радостью согласилась помочь, поскольку Лондон был полон решимости сохранить Османскую империю достаточно сильной, чтобы противостоять растущей и вызывающей беспокойство мощи России. Британская военно-морская эскадра обстреляла египтян в Бейруте в августе 1840 года и высадила полк турок, для захвата, удерживаемого египетскими войсками города. Египтяне также отступили из Кандии на Крите, которую заняли ранее, и из Акры в Палестине. В ходе переговоров, проведенных при посредничестве Франции и Великобритании, султан передал Египет Мехмету Али и его потомкам на вечные времена.

Джихад действительно стал очень слабым в ближневосточной политике, и многие набожные муллы и имамы, должно быть, сильно беспокоились о странных политических путях, по которым шла их религия.

В следующие 12 лет в мусульманских странах царил относительный мир с небольшими перерывами, пока турки не объявили войну России в октябре 1853 года. Несколько месяцев спустя Великобритания и Франция, также начали войну с Россией, чтобы защитить Турцию. Последующую Крымскую войну можно назвать частью джихада только с большим трудом, но для турок-мусульман, вынужденных сражаться с одними неверными, имея в союзниках других неверных, конфликт, несомненно, являлся священной войной, поскольку в любом случае они сражались с немусульманами. Атака Легкой бригады британской кавалерией и взятие редута Малахов курган французской пехотой стали одними из выдающихся военных эпизодов Крымской войны. Турки, игравшие второстепенную роль в сражении, должно быть, очень озадачивались присутствием Флоренс Найтингейл¹⁴² и ее отряда медсестер, среди этих грубых христианских бойцов и, говорят, были совершенно сбиты с толку шотландцами в юбках, показывающих свои колени.

Тем не менее, мусульманская империя наконец-то начала осознавать некоторые реалии внешнего мира. В феврале 1856 года султан издал важный указ о «Хатт-и Хумаюн», подготовленный французским, британским и австрийским послами в Стамбуле. Он гарантировал полную свободу совести всем османским подданным и открывал все должности, независимо от их вероисповедания. Теперь христиане могли вступить даже в армию, что неизбежно означало бы конец джихада. Но они могли также откупиться, в случае призыва на военную службу. Пытки были отменены, а тюрьмы реформированы.

Парижский договор, подписанный в следующем месяце в качестве последнего акта Крымской войны, признал Турцию частью европейской нации; будущее дунайских народов отложилось для решения позднее. Проигравшая Россия отдала Турции устье Дуная и немного Бессарабии, населенной турецкими переселенцами. Интересно, что, когда примерно в это же время вспыхнул Индийский мятеж (1857), британцы полагали, что восстание вдохновлялось джихадом, поскольку одним из первых действий, предпринятых восставшими мусульманами, стало восстановление старой мусульманской империи Моголов. После победы над мятежниками, британцы начали предоставлять все больше и государственных должностей индуистскому и сикхскому населению Индии, в то время как мусульман все сильнее отодвигали в сторону.

В Восточной Европе назревал новый кризис. В 1875 году в мусульманских Боснии и Герцеговине вспыхнуло восстание, а за ним другое в христианском городе Батак, в Болгарии, которое подавили с такой жестокостью, что, как говорит Ноэль Барбер в «Владыках Золотого Рога», «дрожь от ужаса прокатились по всему миру.» Невиданные зверства явил миру американский журналист Мак-Гаханом в лондонской «Дейли Ньюс», случайно попавший в Стамбул три месяца спустя и поехавший в Батак, выяснить, что произошло¹⁴³. Барбер воспроизводит часть статьи Мак-Гахана в своей книге. Мы возьмём только самое необходимое из этой горы ужасов. Массовые убийства заслуживают большего, чем просто фразу вроде «было убито более трех тысяч человек.» Нам следует понять, что может означать убийство трех тысяч человек.

«Я насчитал, сидя на лошади, сотню черепов, отрубленных и вылизанных собаками дочиста: все женщины и дети. Мы въехали в город. Всюду лежали черепа и скелеты, либо обгоревшие, среди руин, или относительно целые в одежде там, где они упали. Это были скелеты девушек и женщин с длинными каштановыми волосами, свисавшими до черепов. Мы подошли к церкви. Там эти останки начали встречаться чаще, пока земля, наконец, не оказалась почти полностью усеянной скелетами, черепами и гниющими телами в одежде. Между церковью и школой таких останков было великое множество. Стоял отвратительный запах. Мы вошли на церковный двор. Зрелище стало еще ужаснее. Весь церковный двор на три фута в глубину был заполнен мертвыми телами, руки, ноги, и головы торчали в ужасном беспорядке. Я видел множество маленьких рук, голов и ног, покрытых прекрасными волосами. В церкви оказалось еще хуже. Гниющие тела, совершенно обнажённые лежали на полу. Я никогда не видел ничего более страшного. На кладбище и в церкви лежало три тысячи тел.... В школе, прекрасном здании, заживо сгорели двести женщин и детей. По всему городу я видел одни и те же сцены.... Человек, который все это сделал, Ахмед Ага, получил повышение и теперь является губернатором района. Ни одно преступление, осуществленное турецкой свирепостью, не осталось незамеченным.»

Многие англичане, возможно, поперхнулись яичницей с беконом, когда прочитали статью Мак-Гахана в «Дейли Ньюс» утром 7 августа 1876 года. Возможно, некоторым современным читателям тоже стало дурно. Что бы ни думали брезгливые люди, нельзя забывать о таких печальных событиях.

Людям нужно постоянно напоминать о жестокости, на которую мы способны. Убивавшие жителей Батака, верили, что совершают дело Аллаха. А может, и нет. Потому что некоторые из убийц были болгарами.

На Берлинском конгрессе в 1878 году под председательством Бисмарка, с участием России, Австрии, Великобритании, Франции, Италии и Турции, просьба Болгарии о независимости от турок была немедленно признана участниками. Румыния и Сербия также получили свободу от турецкого господства. Черногория, воевавшая вместе с Сербией против Турции в прошлом году и бывшая независимой с 1389 года, через два года расширила свои границы. На протяжении веков она был убежищем для всех на Балканах, кто отказывался принимать мусульманское правление. Босния и Герцеговина покинула Османскую империю и присоединилась к Австрийской. Османская империя быстро уменьшалась в размерах. Часть её даже досталась далекой Британии, хитроумно извлекшей Кипр из этой передряги.

К этому времени Британия, с ее многочисленными мусульманскими подданными в Индии, приобрела определенный опыт в исламских делах. «Ежеквартальное обозрение» в номере за январь 1877 года, через двадцать лет после индийского мятежа, подробно осветило недавнюю встречу мусульманских знатоков шариата в Индостане по вопросу о верности их единоверцев королеве Виктории. Вопрос заключался «не в чем ином, как в том, был ли Индостан землёй ислама – Дар-аль-харб или вражеской страной, то есть, должен ли джихад существовать только в виде теоретического принципа или активно проявляться, и могут ли мусульмане, сохранять свою веру, при условии подчинения своим христианским правителям.» Другими словами, следует ли призывать к джихаду против Британии?

«Решение было принято почти единогласно в пользу мира и подчинения существующим правителям», – сообщается в Ежеквартальном обзоре, заключившим с надеждой:

«Главный аргумент, приведенный в поддержку этой точки зрения, заключался в том, что дух ислама не только благоприятствует миру и прогрессу, но и что такой дух действительно руководит действиями проповедников ислама. Они ссылались на действия самого Мухаммеда, а именно, что, когда он осаждал город или объявлял войну племени или народу, то неизменно откладывал свои действия до восхода солнца, чтобы удостовериться, был ли среди них призыв к молитве. Если это было так, он воздержался от нападения, утверждая, что, когда правители этого места разрешают исповедовать религию, у него нет претензий к ним¹⁴⁴. Этот аргумент, а также тот факт, что имя нашего Всемилостивейшей Государыни теперь включено в «Хотбу» или пятничную «молитву» во всех мечетях по всей Индии, является достаточным доказательством того, что ислам не враждебен ни религиозной, ни политической терпимости, и что доктрина джихада, или священной войны, не так опасна или жестока, как это обычно представляется».