Глава I. Завоевание и реконкиста

Традиционное толкование гласило, что вторжение вызывалось верою в джихад в смысле священной войны. При написании истории в определённые эпохи, особенно в XIX веке, было естественно приписывать распространение ислама пылкой вере ранних мусульман.… Стремление к джихаду как священной войне не являлось… мотивирующим фактором, имеющим отношение к столкновениям между мусульманами и народами, которых они покоряли в первый век ислама, по крайней мере в той мере, в какой это касается завоевания и последующей оккупации Пиренейского полуострова – Richard Hitchcock, Professor Emeritus of Arab and Islamic Studies at the University of Exeter, Mozarabs in Medieval and Early Modern Spain: Identities and Influences (Aldershot: Ashgate, 2008), 7–8⁴⁶

Мы должны рассматривать вторжение мусульман как волну мигрантов, подобно вестготам, только на двести [так в оригинале] лет позже – David Nirenberg, Deborah R. and Edgar D. Janotta Professor of Medieval History and Social Thought at the University of Chicago, in the PBS film Cities of Light: The Rise and Fall of Islamic Spain (2007)⁴⁷

Мусульманские и христианские хроники повествуют нам, и археологические свидетельства подкрепляют,⁴⁸ что во второй половине VII века армии исламского халифата из Аравии и Ближнего Востока пронеслись по прибрежным краям Северной Африки, подвластным христианской Византии.⁴⁹ Северная Африка была преимущественно христианской территорией по крайней мере с начала IV века. Это была земля Тертуллиана (ок. 160 – ок. 225) и святого Киприана (ок. 200–258) из Карфагена, святого Афанасия Александрийского (ок. 296–373) и святого Августина Блаженного (354–430). Только в Египте от Александрии на побережье до Харги и Луксора в глубине страны простиралась обширная сеть христианских (греческих и коптских) монастырей, в которых хранились древние рукописи и ценные произведения искусства. Но ислам разрушил эту сеть и в конечном счёте превратил греческих и коптских христиан в малочисленные и периодически подвергающиеся гонениям меньшинства.⁵⁰

Мусульманские воины также разгромили и обратили в ислам – хотя и не всегда полностью – ряд берберских языческих племён в глубинах Северной Африки и включили их в состав вторгшихся армий. Преследуемая исламом, исконная берберская религия, культура и язык остаются подавленными и поныне.⁵¹

Хроники повествуют, что в первой половине VIII века, вероятно, около 711 года, исламские силы переправились через узкий пролив (тогдашнее древнегреческое название «Столпы Геракла», которое всё ещё употреблялось в христианской «Хронике мозарабов» 754 года),⁵² отделяющий Африку от земли, именовавшейся римлянами Гиспанией – латинского слова, из которого развилось позднелатинское Spannia и современное испанское España. (Римляне не называли этот регион Иберией, что является более ранним греческим термином, принятым многими современными учёными).

Ранние источники расходятся во мнениях относительно точного состава и численности этих сил, а также подробностей и последовательности событий. Судя по всему, вторжению в 710 году предшествовал набег нескольких сотен берберских мусульманских воинов под предводительством Тарифа, берберского мавла (во множественном числе – мавали. В данном случае это был освобождённый раб, принявший ислам и оставшийся связанным с бывшим хозяином-мусульманином отношениями верности и «защиты») на правителя Северной Африки Мусу ибн Нусайра.⁵³Сам Муса, возможно, был сыном христианского сирийского освобождённого раба, обращённого в ислам, – по свидетельству знаменитого мусульманского историка Ибн Хайяна из Кордовы (ум. 1076) и анонимной мусульманской хроники X или XI века Akhbar Majmua.⁵⁴ Тариф вернулся с добычей и «пленницами такой красоты, какой Муса и его люди никогда прежде не видели».⁵⁵ Результаты этого набега, как сообщают Akhbar Majmua и другие источники, побудили Мусу начать вторжение. Поэтому он отправил разведывательный отряд из нескольких тысяч человек, чтобы изучить оборону противника в соответствии с обычной военной тактикой ранних исламских завоеваний.⁵⁶ Этот отряд в основном состоял из мусульманских берберских воинов под командованием Тарика ибн Зияда, ещё одного берберского мавлы Мусы. Тарик, вероятно, встретил меньшее сопротивление, чем ожидалось, и за ним последовала большая армия под предводительством Мусы, составленная из небольшого арабского контингента и большого числа берберских воинов, позднее усиленная отрядами из Сирии и Йемена.⁵⁷

Менее спорными представляются сообщения о том, что исламские армии воспользовались династическими конфликтами, военной неподготовленностью, эпидемиями и предательством вестготских вельмож – до, после и, вероятно, во время сражений, – чтобы разгромить вестготского короля Испании Родриго в битве, традиционно именуемой при Гвадалете, предположительно 26 июля 711 года. Таким образом завершился период, который христианская «Хроника мозарабов» 754 года называет «почти трёхсотлетним, а именно трёхсот пятидесятилетним правлением готов в Испании».⁵⁸ Менее чем за десять лет ислам захватил контроль над большей частью испанской территории. Гиспано-римляне и вестготы стали зимми – то есть христианами, живущими в подчинённом статусе на исламских землях, – обратились в религию новых правителей или бежали, спасая жизнь. Многие укрылись в горных районах Астурии и Галисии на северо-западе, которые, как показал арабист и специалист по исламскому праву Фелипе Майо Сальгадо, оставались в значительной мере свободными от мусульманского контроля.⁵⁹Другие в конце концов бежали во Францию – среди них вестготский поэт и богослов Теодульф (ок. 750–821), ценитель поэзии Овидия и Вергилия, ставший епископом Орлеана и одним из столпов каролингского Возрождения.

Установив свою власть над большей частью испанской территории, мусульманские завоеватели направили разведывательный отряд на юг Франции. Этот отряд разграбил Бордо, сжёг все церкви на своём пути и достиг предместий Пуатье в центральной Франции, где поджёг базилику. Однако на этот раз исламские захватчики потерпели поражение. В сражении, которое ныне называется битвой при Туре (или битва при Пуатье, 10 октября 732 года), франкская армия под предводительством христианского вождя франков (и фактического правителя) Карла Мартелла разгромила исламские силы. Как описывает эту битву «Хроника мозарабов» 754 года, «эти северяне с крепкими телами и железными руками стояли, подобно неприступной ледяной стене, и изрубили арабов на куски».⁶⁰

После этого поражения от рук европейцев (europeans) – europenses, как называет Мартеля и его франкских воинов «Мозарабская хроника» 754 года, чтобы отличить их от «других», демонстрируя тем самым раннюю осведомлённость о географическом, культурном и даже этническом единстве под названием «европейцы», – исламские армии из Испании больше никогда не представляли серьёзной угрозы для Европы.⁶¹Христианские силы Мартелла эффективно пресекли мусульманскую попытку подчинить всю Европу исламу – по крайней мере, до тех пор, пока мусульманские турки не сокрушили сербов на Косовом поле в 1389 году и не взяли Константинополь 29 мая 1453 года (завершив тем самым разрушение христианского греко-римского царства и порабощение христианских греков, которое продлится четыреста лет). А затем турки прошли через Балканы, разбили венгров при Мохаче в 1526 году (четырнадцать тысяч венгерских воинов полегли, а из голов пленных, включая семь епископов, турки насыпали курган как предостережение христианам, осмелившимся на сопротивление) и наконец достигли врат Вены в 1529 году (но ничего не добились), а в 1683 году, наконец, потерпели сокрушительное поражение у врат той же Вены.⁶²

Хотя жажда добычи и рабов, несомненно, была частью побуждений мусульманских армий, но основной импульс, что гнал эти армии через Северную Африку и далее в Европу, заключался в том, чтобы вести священную войну – джихад. И мусульманские, и христианские источники, повествующие о вторжении в Северную Африку и Испанию, а также археологические свидетельства подтверждают значение религиозного фактора при исламском завоевании.

Прежде чем вникнуть в эти источники, важно посмотреть на понимание джихада как религиозно мотивированной войны в мусульманских правовых текстах и в иных андалусских источниках той поры. Ныне многие академические знатоки настаивают, будто джихад – по-арабски буквально «усилие» или «борьба» – в исламском праве значит прежде всего духовное внутреннее усилие или индивидуальную борьбу за самосовершенствование.⁶³ Они подчёркивают это значение, дабы укрепить тезис, что мусульманское вторжение подпитывалось чем-то иным, нежели верой – быть может, неким безобидным желанием «расшириться», «переселиться» или «постараться» в поиске совершенства. Например, Ричард Хичкок, почётный профессор-арабист в британском Эксетерском университете, оспаривает «традиционное толкование… того, что вторжение было вызвано верой в джихад как священную войну». Хичкок отмечает, что «слово “джихад” означает “стремление” или “усилие”». Он одобрительно цитирует комментарий известного переводчика Корана Маульви Мухаммеда Али, который писал, что «полное незнание арабского языка» проявляется в толковании упоминания о джихаде в суре (главе) 9 Корана «как о борьбе с помощью меча». Али добавил, что «величайший джихад, который может совершить мусульманин, – это вести джихад с помощью Корана, а не меча».⁶⁴

Эта духовное озарение ученого проникло даже в школьную программу на Западе. В книге «Сквозь века» (Across the Centuries) издательства Houghton Mifflin детям рассказывают, что джихад – это «внутренняя борьба», которая побуждает верующих «делать всё возможное, чтобы противостоять искушению и победить зло»⁶⁵ Такое толкование джихада ныне преподают во многих школах Соединённых Штатов.⁶⁶

В документальном фильме «Жизнь Мухаммеда» (2011), созданном при финансовой поддержке государства и транслируемом образовательными телеканалами в Англии и США, также утверждается, что термин «джихад» не имеет отношения к военным действиям. Многие мусульмане, получившие образование на Западе, также отрицают, что термин «джихад» имеет военное значение. Например, доктор Канта Ахмед, врач пакистанского происхождения, родившийся в Великобритании и работавшая в Саудовской Аравии, сказала репортёру: «Одна из главных ошибок, с которой постоянно сталкиваются жители Запада, – это использование термина “джихад”». Она добавила: «Главный джихад для всех нас – это постоянное самосовершенствование, стремление стать лучше и придерживаться самых чистых идеалов».⁶⁷

Вполне возможно, что на протяжении веков средневековые мусульманские учёные, толковавшие священные исламские тексты, а также мусульманские военачальники (включая самого Мухаммеда, когда он вёл войска в бой против неверных, не желавших подчиняться) неправильно понимали исключительно мирное и «оборонительное» значение слова «джихад» (в отличие от современных специалистов по исламу), и в результате этой ошибки мусульманские армии ошибочно вторглись на половину известного мира и всегда действовали оборонительно. Или, возможно, эти победоносные мусульманские армии просто «прилагали усилия», «чтобы противостоять искушению и победить зло».

Тем не менее, такое понимание экспертами в области академических исследований этого термина мало влияет на то, что произошло на самом деле, и все потому, что, как отмечает Felipe Maíllo Salgado, когда в юридических текстах маликитской школы исламского права, распространённой в Аль-Андалусе, упоминается джихад, то речь идёт не о «духовной внутренней борьбе» или каком-то «самосовершенствовании», а о войне против неверных – священной битве, или священной войне, или священной борьбе, в любом случае – предписанной религией войне против неверных.⁶⁸(См. главу 3 о господстве маликитства в исламской Испании).

Таким образом, то, что многие исламоведы сегодня называют двумя видами джихада – «малым» в противовес «большому» («духовному»), оказывается единственным видом джихада, описанным в религиозных трактатах маликитов и действительно практиковавшимся в исламской Испании. По словам Сохи Аббуд-Хаггар, профессора исламоведения и семитских языков в Мадридском университете Комплутенсе, цель джихада в таком понимании – «вести войну, чтобы распространить исламскую религию и установить её законы по всему миру, а наградой за это будет рай»⁶⁹

Изучение доступных источников, связанных с исламской Испанией, не оставляет сомнений в этом вопросе. В основополагающем трактате по исламскому праву аль-Муватта («Лёгкий путь» или «Проторённый путь»), написанном имамом Маликом ибн Анасом в VIII веке, в наиболее авторитетной редакции (принадлежащей кордовскому правоведу Яхье ибн Яхье ибн Касиру аль-Андалуси) джихад, или «священная борьба», рассматривается только в военном смысле (книга 21 «Джихад»).⁷⁰

Отрывки из «Муватты», в которых говорится об обязанности вести эту религиозную войну, несомненно, вдохновляли любого воина-мусульманина и во многом объясняли часто непреодолимый боевой пыл исламских армий. Среди множества примеров: «посланник Аллаха (да пребудет с ним мир и благословение Аллаха) сказал: Аллах (Возвышенный и Всемогущий) обещает, что тот, кто сражается на Его пути, войдёт в Рай… Он возвращает его в жилище, из которого тот вышел, с тем, что он приобрёл из награды и добычу» (21.1.2). Ведение священной войны стоит на первом месте в этом списке добродетелей: «посланник Аллаха … сказал: «Рассказать ли вам о том, кто является лучшим из людей? Это тот, кто берёт поводья своего коня, чтобы сражаться на пути Аллаха… Рассказать ли вам о людях, которые следуют за ним по рангу? Человек, который живёт один с несколькими овцами, совершает намаз, платит закят и поклоняется Аллаху» (21.1.4).

Мученичество в бою на пути Аллаха прославляется на протяжении всего сочинения Малика. К примеру: «посланник Аллаха... сказал: Я бы желал биться на пути Аллаха... И чтоб меня убили, а потом оживили, а потом опять убили, а потом снова оживили, и снова убили» (21.14.27). «посланник Аллаха... сказал: если б не забота о моей общине, я бы никогда не пожелал отстать от отряда, выходящего на путь Аллаха... Я желал бы биться на пути Аллаха и быть убитым, потом ожить, дабы быть убитым, потом опять ожить, дабы быть снова убитым» (21.18.40). «Посланник Аллаха призывал к святой борьбе и упоминал рай, когда один из ансаров ел финики в руке своей. Тот молвил: неужто я так желаю мира сего, чтоб ждать [смерти], пока не доем? И он выбросил то, что было в руке, и взял свой меч; и бился, покуда не пал мёртвым» (21.18.42). Посланник Аллаха сказал: «Никто, кто ранен на пути Аллаха – и Аллах лучше знает, кто ранен на его пути, – не приходит в День Воскресения, чтобы его рана не источала крови. Цвет этой крови – цвет крови [обычной], но запах её – как запах мускуса» (21.14.29). «Посланник Аллаха… однажды пришёл к ней [Умм Харам], и она накормила его. И она села, чтобы вычесать вшей из его волос. Затем посланник Аллаха… уснул, а потом проснулся с улыбкой. Она сказала: «Что тебя рассмешило, о посланник Аллаха…?» Он сказал: «Люди моего народа, совершающие набеги на пути Аллаха… Они плыли по морю, подобно королям на тронах» (21.18.39).

Несомненно, для воина-мужчины, сражающегося во имя Аллаха, было сильным стимулом то, что он мог забрать всё имущество убитых в бою вражеских воинов, включая их женщин, которые не считались «свободными» и поэтому могли использоваться в качестве сексуальных рабынь.⁷¹Готовность умереть, убивая неверных, о которой говорится в религиозных текстах о джихаде, давала мусульманским воинам тактическое преимущество перед врагами во время исламских завоеваний. Эта готовность умереть проявляется, например, в словах арабского военачальника Халида ибн Валида, который в 633 году приказал персам подчиниться исламу, пригрозив в противном случае: «Иначе вы столкнётесь с народом, который любит смерть так же сильно, как вы любите жизнь»⁷²

Все правовые трактаты маликитского мазхаба придерживаются исключительно воинственного понимания джихада. В «Китаб ат-Тафри» X века, одном из наиболее популярных в исламской Испании маликитских руководств, джихад рассматривается только как священная война (231–39).

В другом трактате Малики десятого века, оказавшем влияние на исламскую Испанию, “Рисале” “маленького малика» аль-Кайравани, джихад рассматривается только как священная война (30.1–30.6): «[Христиане и евреи] либо принимают ислам, либо платят джизью [налог]; в противном случае с ними следует сражаться».

Аналогично, юридический трактат «Сумма основных заповедей и запретов закона и сунны» (Suma de los principales mandamientos y devedamientos de la ley y çunna), составленный доном Ице де Гебиром, старшим факихом и муфтием альхамы Сеговии, написанный в 1492 году на альхамиадо – испанском языке, записанным арабским письмом, которое использовали многие мусульмане под испано-христианским господством, – рассматривает джихад (аль-чихед) исключительно как священную войну и как обязательный долг для верующего (35). То же самое можно сказать о юридическом пособии Leyes de moros, написанном на испанском языке и, приблизительно, датируемом XIV веком (см. упоминание о джихаде в 250-м параграфе). То, что в этих работах джихад по-прежнему понимается только как священная война, весьма показательно, поскольку они были написаны для мусульман, уже находившихся под властью христиан (мудехаров).⁷³Сума ясно даёт понять, что вести джихад – долг всех свободных мусульман-мужчин и что прежде битвы с неверными надлежит предложить им или подчиниться исламу с уплатой джизьи, или обратиться в ислам (глава 35).

В «Бидаяту», маликитском трактате, написанном для мусульманских судей великим кордовским правоведом XII века Ибн Рушдом (более известным на Западе как «философ Аверроэс»), джихад рассматривается только как священная война, а джизья – как плата за сохранение жизни христиан и иудеев, пока они остаются неверными под властью ислама (10.1.1–10.2.7.6).

Точно так же один из величайших умов исламской Испании, эрудит Ибн Хазм (994–1064), говорил о джихаде только как о священной войне против неверных. Как отмечает французский исламовед Роже Арнальдез (Roger Arnaldez), «для него джихад – это вооружённая война, и он не пытается „одухотворить“ это слово».⁷⁴Более того, Ибн Хазм отмечал, что «джихад – это служение Аллаху, а не людям». Именно в таком строгом смысле великий имам берберских Альморавидов Абдаллах ибн Ясин понимал джихад и проповедовал его своим непобедимым воинам.⁷⁵В своём труде Fisal Ибн Хазм подчёркивает, что мусульманин обязан участвовать в джихаде независимо от того, кто в данный момент является главнокомандующим, даже если этот главнокомандующий силой захватил власть и является несправедливым тираном, – при условии, что он ведёт войну от имени ислама. Затем Ибн Хазм приводит известные аяты из Корана (9:5)⁷⁶ «избивайте многобожников, где их найдете, захватывайте их, осаждайте, устраивайте засаду».⁷⁷

Аль-Шафии, который несколько лет учился у Малика, но позже основал собственную правовую школу, рассматривает джихад исключительно как священную войну: «Аллах возложил [обязанность] вести джихад, как сказано в его книге и произнесено устами его пророка». Он подчеркнул важность [выполнения мужчинами] джихада следующими словами: «[Верующие] сражаются на пути Аллаха, убивают и бывают убиты, согласно обещанию от него истинному (Коран 9:111)».⁷⁸

Мусульмане-сунниты, не принадлежащие к маликитскому мазхабу, считают сборник традиционных рассказов о высказываниях и поступках Мухаммеда (в единственном числе – хадис) вторым по значимости после Корана источником исламского права и религии. Но даже в хадисах аль-Бухари джихад, понимаемый как священная война, занимает первое место среди обязанностей мусульманина, сразу после веры в Аллаха и его пророка:

– Со слов Абу Хурайры: «посланника Аллаха спросили: “Какое деяние является наилучшим?” Он ответил: “Верить в Аллаха и его посланника (Мухаммеда). Затем спрашивающий спросил: “А что является следующим (по благости)?” Он ответил: “Участвовать в джихаде (религиозной борьбе) ради Аллаха”. Спрашивающий снова спросил: “А что является следующим (по благости)?”» Он ответил: «Совершить хадж (паломничество в Мекку) мубрур (который принимается Аллахом и совершается с намерением угодить только Аллаху, без хвастовства, без совершения греха и в соответствии с традициями пророка)».

Со слов Абу Хурайры: пророк сказал: «Тот, кто участвует (в священных битвах) ради Аллаха и его побуждает к этому только вера в Аллаха и его посланников, будет вознаграждён Аллахом либо наградой, либо добычей (если он выживет), либо будет принят в Рай (если он погибнет в битве как мученик)». Если бы я не считал, что это трудно для моих последователей, я бы не остался в стороне от любой сарии [воинского подразделения], отправляющегося на джихад. Я бы с радостью принял мученическую смерть за Аллаха, а затем был бы воскрешён, и снова принял бы мученическую смерть, и снова был бы воскрешён, и снова принял бы мученическую смерть за него».⁷⁹

В исламской Испании джихад настолько часто понимался в смысле ведения священной войны, что знаменитый труд Абу Исхака аль-Фазари (ум. после 802 г.) о джихаде как священной войне оставался популярным в Испании ещё долгое время после того, как его перестали издавать в других странах.⁸⁰

Более того, в сохранившихся письмах из исламской Испании, в которых используется слово «джихад», оно имеет только одно значение – «священная война» («аль-джихад»).⁸¹

В «Мусульманской анонимной хронике о царях Тайфы» (XII век) джихад упоминается исключительно как священная война, которую цари должны вести против неверных христиан, чтобы быть достойными своего положения.⁸²

«История королей Альгамбры» Ибн аль-Хатиба, написанная в XIV веке, изобилует восхвалениями многочисленных правителей тайфы Гранада, которые сделали священную войну и преследование неверных, еретиков и нарушителей шариата главной целью своей жизни.⁸³

Другие авторитетные неиберийские мусульманские источники также рассматривают джихад исключительно как предписанную религией войну против неверных, а не как духовную борьбу за самосовершенствование. Так, знаменитый персидский историк ат-Табари (839–923) в своём знаменитом трактате о джихаде говорит о нём только как о коллективной священной войне, а не как о стремлении «стать лучше, чем мы можем быть».⁸⁴

Великий тунисский историк Ибн Хальдун (1332–1406) отмечал, что одной из десяти религиозных обязанностей халифа было «вести священную войну [джихад] самому и со своими войсками по крайней мере раз в год».⁸⁵

Ибн Хальдун также подчеркивал ключевое различие между тем, как средневековые мусульмане понимали религию, политическую власть и войну, и тем, как это понимали немусульмане. Многие ученые упускают это различие из виду, когда приравнивают христианские крестовые походы к исламскому джихаду. Ибн Хальдун объяснил:

– В мусульманском сообществе священная война является религиозным долгом, поскольку мусульманская миссия носит универсальный характер и предполагает обращение всех в ислам либо путём убеждения, либо силой. Таким образом, в исламе халифат и королевская власть объединены, и глава государства может одновременно направлять все имеющиеся силы на достижение обеих целей. У других религиозных групп не было вселенской миссии, и священная война не была для них религиозным долгом, за исключением случаев, когда речь шла о защите. Таким образом, человек, отвечающий за религиозные дела в других религиозных группах, вообще не занимается политикой. У них королевская власть переходит к тем, кто ею обладает, – случайно или каким-то другим способом, не имеющим ничего общего с религией.⁸⁶

В исламской Испании мусульманское духовенство считало особенно достойным сочетание личной добродетели и готовности вести войну против неверных – джихад.⁸⁷ Как видно из списка религиозных обязанностей халифа, составленного Ибн Халдуном, средневековые специалисты по исламу рассматривали джихад не как «второстепенную» религиозную деятельность (на чём настаивают многие современные учёные), а как основную.⁸⁸ А потому в книге «Муватта» («Джихад»), в которой джихад рассматривается исключительно как война с неверными, говорится:

– Яхья передал мне от Малика, от Абу-з-Зинида, от аль-Араджа, от Абу Хурайры, что посланник Аллаха сказал: «Аллах обещает либо рай, либо благополучное возвращение домой со всем, что он приобрёл в качестве награды или добычи, тому, кто совершает джихад на его пути, если он выходит из дома исключительно ради джихада и веры в его обещание».

– Яхья передал мне от Малика, от Абу-з-Зирада, от аль-Араджа, от Абу Хурайры, что посланник Аллаха сказал: «Тот, кто совершает джихад на пути Аллаха, подобен тому, кто постоянно постится и молится, и не прекращает поститься и молиться до своего возвращения».

Майло Сальгадо отмечает, что в руководствах по маликитскому мазхабу говорится, что «священная война должна вестись каждый год... Это долг солидарности (одни должны участвовать лично, другие – своим имуществом), возложенный на каждого свободного мусульманина мужского пола».⁸⁹

Более того, когда в юридических текстах маликитского мазхаба говорилось о джизье – особом налоге, который платили христиане и иудеи, под властью ислама, – ясно давалось понять, что введение джизьи означало унижение этих «людей Писания» перед новой господствующей политической и религиозной силой – исламом. В «Муватте» подчеркивается важное различие между джизью и налогом, которым облагались все мусульмане:

– Закят взимается с мусульман, чтобы очистить их и вернуть бедным, а джизья взимается с людей Писания, чтобы унизить их (17.23.46). Муватта следует Корану (9:29): «Сражайтесь с теми, кто не верует в Аллаха и в последний день, не запрещает того, что запретил Аллах и его посланник, и не подчиняется религии истинной – из тех, которым ниспослано писание, пока они не дадут откупа своей рукой, будучи униженными».⁹⁰

Маликитская правовая школа рекомендовала воинам ислама не уничтожать во время джихада только пчёл, маленьких детей, женщин, дряхлых стариков, а также монахов и отшельников, которые жили сами по себе и не представляли угрозы. Им можно было оставить ровно столько, чтобы они могли прокормиться. Но это милосердие не обязательно распространялось на священников.⁹¹ Маликитский юридический трактат «Ат-Тафри» гласил, что мусульманский командир на поле боя во время джихада мог по своему усмотрению убивать или щадить побеждённых христиан.⁹²

Хотя христианских женщин и детей нельзя было убивать во время джихада, если они не представляли опасности, но можно брать в плен и обращать в рабство.⁹³ Конечно, женщин, детей и священников, которые сражались, разрешалось убивать.⁹⁴ В правовых текстах маликитского мазхаба ясно сказано, что на территории, где шёл джихад, мусульманский воин мог без ограничений вступать в половую связь с пленными женщинами, которые считались его добычей и, следовательно, рабынями.⁹⁵

В исламской Испании священная война велась не только ради спасения души верующего, но и ради окончательного торжества ислама. Священная война, как довольно зловеще писал Ибн Хазм, «заставляет кафиров [неверующих] покинуть тьму куфра и прийти к свету ислама».⁹⁶ Иными словами, дабы «тьма неверия была побеждена, надлежит простирать свет мусульманского закона над всё большим числом людей, или по меньшей мере, дабы те, кто противится, исчезли».⁹⁷Ибн Хазм, как и другие упомянутые нами мусульманские учёные, знал о знаменитых словах Мухаммеда, приведённых аль-Маккари в одном из хадисов: «Я видел своими глазами Восток и Запад, и каждый из этих регионов будет завоёван моим народом».⁹⁸

Неверный в этой борьбе, происходившей на территории дар аль-харб (земли неверных), практически не обладал никакими правами; мусульманин же обладал всеми правами. Лишь после капитуляции, когда дар аль-харб превращалась в дар аль-ислам, побеждённым могли даровать – исключительно по воле победителя – статус «защищённых», то есть зиммиев. Однако как для зиммиев, так и для самих мусульман «права» всегда и исключительно определялись только исламским правом.

Альфред Морабиа (Alfred Morabia), автор, возможно, самого подробного исследования концепции джихада, утверждает, что идея о том, что джихад – это прежде всего «внутренняя духовная борьба», может основываться на позднем и недостоверном хадисе, придуманном или опубликованном исламскими священнослужителями (улемами; в единственном числе – алимами), которые хотели усилить свой контроль над жизнью мусульман. В хадисе говорится, что человек должен стараться быть как можно более строгим к себе, потому что он должен вести джихад каждый день и в любое время против всех видов врагов, включая самого себя. Кто, как не улемы, может рассказать верующим, как вести эту неустанную внутреннюю борьбу, даже тогда, когда нет настоящей войны?⁹⁹

Морабиа также предполагает, что идея джихада как своего рода «оборонительной» войны могла появиться относительно недавно. В конце концов, первые мусульманские армии вышли за пределы Аравийского полуострова и завоевали территории от современной Испании на западе до Индии на востоке. В этой масштабной «экспансии» не было ничего «оборонительного». Но со временем некоторые из побеждённых врагов ислама восстали, а также появились новые враги. После столетий завоеваний ислам вполне мог считать себя обороняющейся стороной, по крайней мере в некоторых регионах (включая Испанию).

Версия Морабии подтверждается новым акцентом на обороне, который находится в трактате XII века о джихаде, написанном андалузцем Ибн Худайлем. Трактат писался в то время, когда андалузские мусульмане, находившиеся под давлением христианской Реконкисты (Завоевания), едва могли удерживать ту небольшую территорию, которая у них осталась, не говоря уже о нападении на христианские земли.¹⁰⁰

Всё же исторические события предшествующих пятисот лет нельзя игнорировать. Войны Мухаммеда против неверных на Аравийском полуострове и впечатляющие завоевания ислама далеко за его пределами, включая большую часть Испании, стали возможны не благодаря мирной «внутренней борьбе», но благодаря яростной внешней. Учёные средневековые богословы и мусульманские военачальники считали войну с неверными священным долгом, тем самым превращая её в неотъемлемую часть религиозной жизни мусульман. Военные жертвы и мученичество стали частью религиозно-культурного этоса средневекового ислама.¹⁰¹

Возможно, именно в этом кроется причина раннего успеха исламского империализма: как отмечает Морабиа, то, что для арабов доисламского периода было просто razzia – молниеносными набегами на другие бедуинские племена, – при Мухаммеде стало священной войной; а то, что для народов за пределами Аравии было просто «войной», при преемниках Мухаммеда стало для ислама вечной священной войной.¹⁰²

Другие религии и народы оказывались в невыгодном положении, когда сталкивались с высоко мотивирующей исламской религиозной концепцией джихада как священной войны. Как мы вскоре увидим, в XIII веке христианская Испания успешно превратила свою войну за независимость от ислама в собственную религиозную войну – крестовый поход. Но даже крестовый поход, как отмечал выше Ибн Хальдун, никогда не мог достичь такого уровня внутренней духовной обязательности, как исламский джихад как священная война.

Попытки приравнять джихад к крестовому походу не выдерживают критики. Для набожных христиан священная война крестового похода была уникальным событием, которое мог провозгласить только папа римский. Но, как отмечал Ибн Хальдун, для набожных мусульман священная война джихад была постоянным состоянием, предписанным исламским правом, и халиф должен был вести её как минимум раз в год.¹⁰³

Теперь мы можем вернуться к рассмотрению доказательств религиозной мотивации мусульманского завоевания Испании. Некоторые западные учёные, преуменьшая религиозную подоплёку исламского вторжения, придают большое значение тому факту, что в самой ранней христианской хронике, повествующей о завоевании, – «Мозарабской хронике» 754 года – захватчики названы не «мусульманами», а «сарацинами» или «арабами».¹⁰⁴ Согласно этой точке зрения, если христиане не считали захватчиков мусульманами, то и вторжение не воспринималось ими как религиозное противостояние. Таким образом, мусульманская «экспансия» (в подобных аргументах избегают слова «вторжение») обуславливалась скорее материальными, чем религиозными причинами, как и другие «экспансии» в истории (предположительно, включая такие «экспансии», «миграционные волны» или «усилия», как экспансия испанцев в Америке, французов в Алжире, голландцев в Южной Африке, британцев в Индии или бельгийцев в Конго).

С этим аргументом связано несколько проблем. Во-первых, он не учитывает тот факт, что в мусульманских хрониках о завоеваниях мусульман – джихад описывается как священная война, а не как «мирная личная борьба или стремление к самосовершенствованию», и что андалузские мусульманские лидеры также считали свои войны с христианами священными. В хрониках захватчиков обычно называют «мусульманами», а христиан – «идолопоклонниками», «многобожниками» и «неверными», а также «румами» или римлянами – жителями христианской Византии. Историк Ибн аль-Кутийя (ум. в 977 г.), происходивший из рода вестготов, рассказывает, как один из мусульманских военачальников вдохновился сном, в котором Мухаммед и его сподвижники с обнажёнными мечами вошли в Испанию. Этот же военачальник, Тарик, обращается к своим людям перед битвой, напоминая им о религиозных преимуществах мученичества в джихаде.¹⁰⁵

Один из первых мусульманских правителей Аль-Андалуса, наместник Аббасидов Укба ибн аль-Хаййай аль-Салули (ум. в 741 г.), по описанию мусульманского историка X века аль-Хушани, был «отважным борцом джихада, воином на границе, бесстрашным и доблестным, пылким в желании причинить вред многобожникам [то есть христианам, которые верили в триединого бога – Отца, Сына и Святого Духа]».¹⁰⁶

Историк XII века Ибн аль-Кардабус подчеркивает религиозный пыл захватчиков: «Мусульмане сражались храбро и бесстрашно, как один человек, выступили против многобожников (мусрикунов), которых Аллах оставил и чьи ноги он заставит дрожать».¹⁰⁷В книге Kitab al-Bayan al-Mughrib Ибн Идхари аль-Марракуши, написанной в X веке, христиане-враги называются «неверными» и «многобожниками», а завоеватели – «мусульманами». Примечательно, что аль-Кардабус сообщает нам, что арабского вождя Мусу ибн Нусайра сопровождали табии – мудрецы второго или третьего поколения мусульман, которые знали по крайней мере одного из сподвижников Мухаммеда и отвечали за надлежащую исламизацию завоёванных земель и строительство первых мечетей – ещё одна особенность ранних джихадов.

Таким образом, мусульманские воины, по всей видимости, осознавали, что ведут религиозную войну – джихад – против неверных, а не мирное состязание в духовном совершенствовании или «напряжении». Набожный Мухаммед ибн Абу Амир аль-Мансур (ок. 938–1002, известный христианам как Альманзор), вероятно, самый выдающийся военачальник среди правителей исламской Испании, мог бы оправдать сожжение католических городов с точки зрения маликитского мазхаба: аль-Тафри и Мудаввана ясно дают понять, что сожжение городов неверных допустимо при джихаде.¹⁰⁸Так же разрешалось их затопление, и с «вырубка их деревьев и уничтожением плодов, убийством животных и разрушением построек и всего, что можно разрушить».¹⁰⁹ Движимый религиозным рвением, аль-Мансур приказал публично сжечь все книги по философии и логике в Кордове.¹¹⁰ Эти предметы, как отмечал мусульманский историк Саид аль-Андалуси, впоследствии оставались под запретом в королевствах тайфа, хотя их правители поощряли такие «общедоступные искусства», как поэзия и грамматика.¹¹¹

Аль-Мансур был настолько предан идее священной войны, что за один год (981) отправил пять экспедиций против христианских королевств. Он разрушил весь город Леон, оставив нетронутой только башню, чтобы последующие поколения могли оценить толщину её стен и понять, чего ему стоила победа.

Примечательно, что мусульманские лидеры наказывали своих, если подозревали их в недостатке исламского рвения. Мусульманские воины могли быть казнены за вероотступничество, что усиливало пыл захватчиков. По словам аль-Кутийи, когда сына Мусы ибн Нусайра назначили наместником, он женился на жене короля Родриго и начал перенимать христианские обычаи. Военачальники отрубили ему голову в михрабе мечети и отправили её халифу.¹¹²

Вторая проблема заключается в том, что раннее использование греко-римского слова «сарацин», а не «мусульманин» в «Мозарабской хронике» 754 года не означает, как утверждают некоторые историки, что христианские летописцы не видели религиозных мотивов в этом вторжении. Ещё в VIII веке в ранней греко-христианской религиозной полемике против ислама, которая, безусловно, описывала события в религиозном ключе, также использовался термин «сарацин».¹¹³Для автора «Мозарабской хроники» VIII века и его испанских читателей-христиан (или слушателей) слова «сарацины» и «арабы» означали – как и для греческих историков-христиан – не что иное, как последователей Мухаммеда, то есть мусульман.

Но самым показательным фактом является то, что в «Мозарабской хронике» 754 года Мухаммед (Маммет) упоминается как «предводитель» захватчиков и по крайней мере один раз как «их пророк» (= propheta eorum Mammet).¹¹⁴Несомненно, называя Мухаммеда «пророком» захватчиков, христианский автор «Мозарабской хроники» 754 года, одного из самых ранних и достоверных источников об исламском завоевании Испании, имел в виду по крайней мере некую религиозную веру, которая определяла действия последователей Мухаммеда.

Кроме того, «Жизнь Мухаммеда», написанная христианином на латыни и распространявшаяся среди испанских зимми и бывших зимми (то есть христиан, находившихся или ранее находившихся под властью мусульман), датируется, скорее всего, второй половиной VIII века – всего через несколько десятилетий после мусульманского завоевания. В ней содержится оскорбительная биография Мухаммеда, что ещё раз указывает на то, что испанские христиане осознавали, что ислам был движущей силой вторжения их врагов-мусульман.¹¹⁵

Раннее свидетельство «Мозарабской хроники» 754 года подтверждается столь же ранним свидетельством вестготского гимна Tempore belli, который, вероятно, был написан в первой половине VIII века, всего через несколько десятилетий после завоевания. В этом гимне оплакивается вторжение на землю варваров-нехристиан, которые победили христиан и жестоко расправились с христианскими храмами, священниками и девственницами. Как отмечает средневековый историк Луис А. Гарсия Морено, этот литургический гимн является свидетельством того, «какое ужасное впечатление произвело на христианское общество королевства вестготов полный разгром его армии от рук захватчиков из-за моря, исповедовавших веру, отличную от христианской». Этот гимн, продолжает Гарсия Морено, указывает на то, что «идея Реконкисты зародилась сразу после поражения».¹¹⁶

Археологические находки предоставляют ещё больше доказательств: на монетах, отчеканенных в Северной Африке незадолго до вторжения в Испанию, содержится призыв к Аллаху помочь джихаду. Гарсия Морено отмечает, что задокументированные обращения христиан к имени Иисуса в их борьбе с захватчиками являлись «несомненно, ответом на призывы мусульманских захватчиков к Аллаху, как к побудителю их действий, о чём свидетельствуют хорошо известные исламские монеты, выпущенные в преддверии завоевания».¹¹⁷

Проведение светского современного западного различия между религиозной и «политической» мотивацией мусульманских воинов, как это делают многие учёные, едва ли можно назвать исторически обоснованным. В средневековом исламе не было различия между религиозной и политической мотивацией при ведении войны против неверных, о чём будет сказано в главе 3. Например, описывая завоевание Персии, великий историк ат-Табари (839–923) приводит слова мусульман, которые объясняют неверующим персам, что, в отличие от арабов доисламского периода, «мусульмане не сражаются за мирские блага или ради повышения уровня жизни». Их единственная цель – распространение новой веры, ислама».¹¹⁸ И, конечно, без ислама не было бы мусульманской «экспансии» («арабской экспансии» будет недостаточно, поскольку к началу VIII века мусульмане и их армии уже не были просто «арабскими»).

Мое изучение первоисточников, таким образом, подтверждает выводы французских арабистов, таких как Жорж Анри Буске (George Henri Bousquet – бывший профессор права в Алжирском университете) и Доминик Урвуа (Dominique Urvoy – профессор арабской цивилизации и мысли в Тулузском университете), которые указывали на то, что мусульманское завоевание Испании действительно было мотивировано идеей джихада.¹¹⁹

Чтобы дать полную оценку исламскому правлению в средневековой Испании, необходимо изучить, как силы исламского халифата установили контроль над этим регионом. Безжалостная тактика, которую они часто применяли, предвосхитила некоторые меры, с помощью которых более поздние андалузские правители сохраняли свою власть (см. главу 4).

Историки часто удивляются скорости, с которой ислам завоевал Испанию: на это ушло менее десяти лет. На самом деле это не было быстрее других молниеносных побед прошлых войн. Греческие воины Александра Македонского за еще меньшее время покорили гораздо более сильного противника – Персидскую империю. Монголы и татары под предводительством Чингисхана и Тамерлана за ещё более короткий срок совершили сопоставимые завоевания, в том числе нанесли сокрушительное поражение мусульманским армиям на Ближнем Востоке.

Относительная скорость исламского завоевания не является загадкой, как убедительно объяснили военные историки, такие как командоры José Miranda Calvo и Hans Delbrück; средневековые историки, такие как García Moreno; и арабисты, такие как Felipe Maíllo Salgado.¹²⁰

Гарсия Морено, вопреки «общепринятому мнению», показал, что в вестготской Испании не было «социальной дезорганизации» или «упадка» и что исламское завоевание было далеко не «неизбежным».¹²¹Тем не менее несколько столетий жизни в южной Испании, похожей на Капую, ослабили военную структуру воинственных вестготов, которые когда-то одержали победу над непобедимыми ранее гуннами Аттилы в битве на Каталаунских полях (451 год). Знать, возглавлявшая класс воинов-вестготов, теперь была больше заинтересована в том, чтобы наслаждаться жизнью в своих обширных поместьях, а не в том, чтобы служить в армии. Более того, живя вдали друг от друга в своих обширных владениях, эти дворяне не могли быстро собрать вооружённые отряды для войны. Кроме того, государство вестготов было политически слабым из-за того, что монархия не была наследственной: король избирался знатью из числа представителей небольшого количества знатных семей. Таким образом, ключевым фактором относительной лёгкости мусульманского завоевания, по мнению военного историка Миранды Кальво (Miranda Calvo), было выступление конкурирующей королевской фракции на стороне захватчиков против короля вестготов Родриго и переход на сторону исламских сил до, во время и после основных сражений, как о том свидетельствуют многие первоисточники. Захватчикам также помогал христианский правитель из Северной Африки, которого во многих источниках называют «графом Юлианом», но который, вероятно, был греко-римским («византийским») графом по имени Урбан, как показал Гарсия Морено. По личным или иным причинам этот христианский правитель переправил мусульманские войска через пролив, провёл их вглубь страны и помог им в бою, предоставив собственную свиту.

Силы исламского халифата, напротив, были едины, опытны, жестоки и хорошо управляемы. Их командиры имели за плечами опыт сражений и многочисленные победы над Византийской империей и языческими берберскими племенами. Берберы, составлявшие большую часть их войск, были особенно свирепыми воинами, как отмечают даже мусульманские историки.¹²²Эти бывшие язычники прониклись религиозным рвением новообращённых и жаждой наживы мародёров из числа соплеменников.

Кроме того, в нескольких основных мусульманских источниках (среди них Ахбар Маджмуа, аль-Кутия, Ибн аль-Асир, аль-Хатиб, ар-Рази, Ибн Идхари Альмарракуши и аль-Макк-ари), а также в христианских источниках (среди них Родриго Хименес де Рада – Rodrigo Jiménez de Rada [1170–1247]) сообщается, что еврейская община встала на сторону захватчиков и охраняла крупные города после того, как они пали под натиском мусульманских армий – сотрудничество, не вызывающее удивления, учитывая антиеврейское законодательство вестготов.¹²³Эта поддержка также помогает объяснить с военной точки зрения относительную скорость мусульманских завоеваний: она позволяла исламским войскам быстро продвигаться вперёд, не требуя значительных сил для защиты арьергарда и линий снабжения, что позволяло им неожиданно появляться в ключевых стратегических точках, наводя ужас как на гражданское население, так и на вражеские гарнизоны.

Наконец, захватчики применили тактику «шока и ужаса» в сочетании с «мирными» договорами. В рамках «мирных» договоров мусульманские завоеватели предоставляли временные привилегии и автономию тем вестготским светским и религиозным лидерам, которые не оказывали сопротивления и платили дань (как показано в договоре с правителем Теодомиром),¹²⁴ что позволяло им сохранять, по крайней мере на какое-то время, свои земли, слуг и религию. Такой подход был необходим, поскольку захватчиков изначально было гораздо меньше, чем местных жителей.

Но, как свидетельствуют мусульманские и христианские источники, исламские войска были более безжалостными и умели деморализовать противника лучше, чем любая другая армия со времён римского завоевания. И в мусульманских, и в христианских источниках упоминается история, которая, пусть и является вымышленной, иллюстрирует понимание тактического применения террора в психологической войне. Вскоре после высадки исламских войск, они сварили в больших котлах тела нескольких христиан, убитых в бою, на глазах у перепуганных пленных христиан, решивших, что мусульмане – каннибалы. Затем мусульмане отпустили пленных, и те, по словам аль-Кардабуса, «рассказали каждому христианину о том, что они видели, и Аллах вселил в их сердца страх. После этого началась битва с Родриго».¹²⁵

Мусульманские историки аль-Кардабус и Абд аль-Вахид аль-Марракуши пишут, что Муса ибн Нусайр грабил, обращал в рабство и три года вёл джихад против испанских неверных.¹²⁶ Аль-Кардабус, аль-Марракуши и аль-Маккари утверждают, что Муса тратил столько же времени на «грабёж», сколько и на «организацию» завоёванных земель. В этих источниках также упоминается, что несколько представителей табиунов (поколения благочестивых мусульман, которые были непосредственными учениками сподвижников Мухаммеда) прибыли в Испанию, чтобы возглавить джихад и обратить страну в ислам. Присутствие этих представителей табиунов подчёркивает религиозную подоплёку вторжения – это был джихад. Когда христиане оказывали сопротивление, то после победы мусульман их убивали. Например, вблизи Ориуэлы побеждённые христиане были полностью истреблены.¹²⁷

После того как мусульмане в ходе яростного штурма взяли Кордову, оставшиеся в живых защитники-христиане отступили в церковь, чтобы продолжить борьбу. По словам аль-Маккари, мусульмане подожгли здание, и находившиеся внутри христиане погибли, не сдавшись. По словам аль-Кардабуса, когда оставшиеся христиане сдались, мусульманский военачальник приказал обезглавить их. Согласно «Ахбар аль-Маджмуа», мусульманский военачальник оставил Кордову в руках еврейской общины.¹²⁸

Толедо, столица вестготов, не оказала сопротивления стремительному наступлению исламских войск, поскольку большинство воинов отправились с королём Родриго навстречу врагу. Тем не менее Муса казнил нескольких престарелых толедских дворян по причинам, в которых учёные не пришли к единому мнению, но, возможно, это было сделано просто для того, чтобы запугать остальных.¹²⁹По словам аль-Асира, захватчики оставили евреев под присмотром нескольких мусульманских воинов в Толедо, а сами двинулись на Гвадалахару. Мусульманские войска после осады захватили Севилью, заставив христианских воинов бежать на север. По словам аль-Асира, захватчики снова оставили еврейскую общину охранять город. Перед Меридой исламские войска одержали победу и устроили резню бегущих «многобожников».¹³⁰В Севилье, когда христиане восстали против мусульманско-еврейского гарнизона, усиленная мусульманская армия отвоевала город и устроила резню жителей.¹³¹ Согласно «Ахбар аль-Маджмуа» и «Аль-Хатибу», после взятия Эльвиры (арабское искажение древнего названия Иллиберис, впоследствии переименованного в Гранаду) завоеватели также оставили у власти еврейскую общину.

Христианские источники, такие как «Мозарабская хроника» 754 года, написанная вскоре после завоевания, и «История Испании» (Primera crónica general), созданная по заказу короля Альфонсо X в XIII веке, подтверждают эффективность методов кнута и пряника, описанные в мусульманских хрониках. В них говорится, что Муса предлагал мир и привилегии тем христианским дворянам и церковным деятелям, которые не оказывали сопротивления, а тех, кто сопротивлялся, убивал. Муса сжигал любой город, который оказывал сопротивление, «распинал знать и стариков» и «избивал до смерти юношей и младенцев (iubenes atque lactantes)», так что города в ужасе сдавались, а многие жители бежали в горы.¹³²

Оба метода – безжалостное подавление любой оппозиции и заключение договоров с теми правителями, которые согласились не воевать, а также обман, связанный с этими договорами (обман, как мы увидим, отмеченный другими христианскими источниками и мусульманскими историками, такими как Ибн Абд аль-Хакам), – упоминаются в «Хронике мозарабики» от 754 года записано: «После опустошения земель вплоть до Толедо, королевского города, Муса завоевал с помощью [вестготского владыки] Опаса, сына [бывшего короля] Эгики, прилегающие регионы путем заключения обманного мира и казнил нескольких высокопоставленных [вестготских] лордов, которые остались в городе и с его помощью предает всех мечу».¹³³

«Обманчивый» характер мирных договоров, о котором говорится в христианских и мусульманских источниках, на самом деле полностью соответствовал исламской правовой традицией. Маджид Хаддури, специалист по исламскому праву, весьма благосклонно настроенный по отношению к исламу, отмечал, что расторжение договоров в случае необходимости было приемлемым в средневековой исламской правовой практике, поскольку

– ислам, возникший в VII веке как завоевательная религия, конечной целью которой было мировое господство, отказывался признавать какие-либо правовые системы, кроме своей собственной. Он был готов вступать во временные договорные отношения с другими государствами до завершения своей всемирной миссии. Однако пророк и его преемники оставляли за собой право расторгнуть любой договор или соглашение, которые считали вредными для ислама. Хотя в обычных условиях отношения между исламом и немусульманскими общинами носят враждебный характер, заключение договора с врагом не считается противоречащим конечной цели ислама, будь то в целях целесообразности или из-за того, что ислам потерпел неудачу.¹³⁴

Церковный гимн «Tempore belli», написанный вскоре после поражения вестготов, подтверждает то, о чём говорят другие христианские и мусульманские источники, – об ужасающей, но эффективной тактике, применявшейся против христиан.

Как отмечал испанский историк M. C. Díaz y Díaz, эта литургическая поэма на латыни рисует образ «неумолимого врага», «полного боевого пыла» (continuo fervida bello), заставляющего христианские войска в панике поворачивать назад и обращаться в бегство, разоряющего христианские храмы и дома, сжигающего города сопротивлявшихся, уводящего юных женщин в сексуальное рабство – всё это порождает «неописуемый ужас».¹³⁵ Тот же плач о грабеже сокровищ и превращении в сексуальных рабынь красивых юных христианок повторяет и Хроника мосарабов 754 года (57.1–5).

В «Истории Испании» Альфонсо X (Primera crónica general) также рассказывается о том, как мусульманские завоеватели убивали мужчин, сжигали города, опустошали земли, брали молодых женщин в сексуальное рабство и грабили церковные сокровища, вынуждая епископов бежать со священными христианскими реликвиями. В другом историческом труде XIII века, написанном Rodrigo Jiménez de Rada, говорится о том, как мусульмане сжигали города, вырубали фруктовые деревья, разрушали церкви, считали священную музыку богохульством и оскверняли чаши. Так же, как и в «Истории» Альфонсо, в нём упоминаются «договора», которые завоеватели заключали со многими христианскими вождями, и то, что мусульмане нарушали эти соглашения, как только получали контроль над их землями. Мусульманский историк IX века аль-Хакам также упоминает о подобных уловках: «Когда мусульмане завоевали Испанию, они разграбили её и совершили множество преступлений».¹³⁶Chronicon mundi (Хроника мира), написанная Lucas de Tuy в начале XIII века, перекликается с этими описаниями: «Мавры силой оружия и с помощью огня подчинили себе почти всю Испанию… Лишь те готы, что отступили в Пиренеи, в Астурию и Галисию, спаслись. Мавры заняли лучшие места, отвоёванные с помощью мстительного ножа… И они перестроили башни древних городов, разрушили замки... монастыри, сожгли книги священного закона и совершили множество злодеяний».¹³⁷

Как свидетельствуют мусульманские и христианские источники, сожжение христианских церквей и разграбление их сокровищ играли важную роль в тактике завоевателей, основанной на страхе и ужасе. Эти разрушения помогли деморализовать христианское сопротивление. Мухаммед ибн аль-Рази (887–955), один из первых мусульманских историков, писавших о завоеваниях ислама, рассказывает, что основатель Кордовского эмирата Омейяд Абд ар-Рахман I постоянно сжигал христианские церкви и реликвии.¹³⁸

Как отмечала испанский арабист Susana Calvo Capilla, когда в мусульманских хрониках упоминаются церкви, это обычно делается для того, чтобы позлорадствовать по поводу их разрушения или превращения в мечети в рамках унижения неверных.¹³⁹Христианские свидетельства подтверждают мусульманские: так, в Crónicas anónimas de Sahagún (Хрониках анонимов Саагуна XII–XIII век) рассказывается о разрушении часовни и находившихся в ней мощей святых близ реки Сеа во время джихада; а также в хрониках Crónica de Alfonso III (Альфонсо III, – IX век: приписывается Альфонсо III, королю Астурии, который жил в ок. 852–910) повествует о том, как Альфонсо I Астурийский (693–757) восстанавливал церкви в отвоеванных городах и возвращал христиан на родину (patria).¹⁴⁰

Едва ли могло быть иначе, учитывая предписания средневекового исламского права. Так, в юридическом трактате влиятельного андалузского правоведа Ибн Рушда аль-Джадда (ум. в 1126 г.) Малик отвечает на вопрос о том, что делать с крестами и священными книгами христиан, потерпевших поражение в джихаде:

Вопрос: Что следует делать со священными книгами, которые находят в церквях румов [то есть «римлян», одно из общих названий, которые мусульмане давали христианам] на вражеской земле? Что следует делать с их золотыми крестами и другими предметами, которые находят?

Ответ: [Золотые] кресты следует разбить, прежде чем раздавать [в качестве трофеев мусульманским воинам], но не следует раздавать их напрямую. Что касается их священных книг, то они должны исчезнуть.¹⁴¹

В своём комментарии к ответу Малика Ибн Рушд аль-Джадд поясняет, что, по его сведениям, священные книги побеждённых христиан должны быть сожжены, чтобы «исчезнуть», – если только их содержание не будет полностью стёрто, чтобы затем можно было продать чистые страницы и получить прибыль. Но если эти стёртые страницы нельзя продать, их нужно сжечь.

Археологические раскопки в Испании подтверждают все эти текстовые свидетельства. Так, мы находим великолепные религиозные сокровища вестготов, спрятанные вдоль дорог, ведущих с юга Испании на север. Это подтверждает то, что пишут источники о страхе христиан перед разграблением церквей мусульманами и бегстве.¹⁴² Королевство вестготов столкнулось с «смертоносным и беспощадным врагом».¹⁴³

Но в такой тактике террора и разрушения не было ничего нового. Она была стандартной процедурой при завоеваниях средневекового исламского халифата. Мусульманский историк Ибн Хальдун описывает, как исламский военачальник уничтожал врагов в греческой христианской Северной Африке:

– Хасан [йеменский мусульманский военачальник Хасан ибн аль-Нуман] так яростно атаковал Карфаген, что греки были вынуждены бежать: кто-то на Сицилию, кто-то в Испанию. Хасан, ворвавшись в город, не делал ничего, кроме грабежей, убийств и захвата рабов. Он отправил отряды в окрестности и приказал разрушить город. Мусульмане, уничтожая всё на своём пути, узнали, что некоторые греки и берберы собрались в Сатфуре и Бизерте. [Мусульманский вождь] напал на них и убил множество людей… Жители Ифрикии были в отчаянии.¹⁴⁴

Попытка разрушить пирамиду в Гизе, предпринятая халифом Аббасидов аль-Мамуном (ум. в 833 г.), иллюстрирует ещё одну тактику террора, применявшуюся во время завоеваний исламского халифата: уничтожение памятников врагов. Эта тактика была продиктована не только религиозными учениями средневекового ислама – все сооружения доисламского прошлого, которые по красоте или высоте могли затмить исламские здания или содержали религиозные изображения («идолов»), должны были быть разрушены, – но и деморализующим воздействием, которое она оказывала на врагов ислама, а также необходимостью уничтожить любой немусульманский памятник, который мог соперничать в величии с сооружениями мусульманского правителя. Другим драматическим примером является успешный снос Гаруном аль-Рашидом (знаменитым халифом «Тысячи и одной ночи», знаменитого сборника в основном персидских и индийских сказок, написанных на арабском языке) необычного дворца персидского царя Хосрова (Хосрау или Касра, ум. в 579 году) в некогда великом персидском городе Ктесифоне (ныне аль-Мадаин, Ирак).¹⁴⁵Несколько средневековых мусульманских историков, в том числе Абд Аллатиф аль-Багдади (1162–1231), и по крайней мере один средневековый христианский (коптский) историк утверждают, что великая Александрийская библиотека была сожжена с разрешения или по приказу второго халифа, Умар, в 642 году во время мусульманского завоевания Египта. Ибн Хальдун, сильно переживая об утрате знаний древних (кроме знаний греков, благодаря халифу Марвану I и денег, которые тот потратил на оплату труда христианских переводчиков) в связи с исламскими завоеваниями, так же пишет, что «знания» персов были уничтожены по приказу халифа Умара, а знаменитый султан Саладин (мусульманин-курд) разрушил библиотеки своих «еретических» врагов-мусульман, Фатимидов.¹⁴⁶

Другие исламские источники подтверждают применение такой тактики террора во время завоевания преимущественно языческих (хотя, некоторые были христианскими) берберских племён в Северной Африке. В них рассказывается о «истребительных» битвах с берберскими племенами, после которых другие берберы, напуганные тем, что случилось с сопротивляющимися, подчинялись Мусе и просили принять их в ислам и желали присоединиться к победившим мусульманам. Богатая добыча и огромное количество рабов обоих полов побудили верующих со всей уммы (исламского мира) отправиться в Северную Африку, чтобы присоединиться к победоносным войскам Мусы: «Муса [Ибн Нусайр] сражался с ними до полного уничтожения; он убил их бесчисленное множество и взял в плен огромное количество… не говоря уже о верблюдах, коровах, овцах, лошадях, мулах, зерне и предметах одежды…» После этого Муса и его люди вернулись в Кайраван с добычей. Все эти набеги происходили в восьмидесятом году (699–700 годах по РХ). И когда солдаты из далёких стран, населённых мусульманами, услышали об успехе, который Аллах даровал Мусе, и о несметных богатствах, захваченных людьми, подчинявшимися его приказам, все они захотели отправиться в Западную Африку. Армия Мусы вскоре пополнилась людьми, и её численность удвоилась... [После одного сражения] бесчисленное множество девушек, невиданной красоты и с удивительными умениями, а также дочерей королей и вождей стали добычей победителей. Когда пришло время делить добычу, полученную в этой битве, Муса приказал дочерям царей предстать перед ним и, послав за своим сыном Мерваном, сказал ему: «Приди, о сын мой! Приди и выбери себе одну из этих девушек». И Мерван выбрал среди них ту, что была дочерью их покойного царя… и которая впоследствии стала матерью двух его сыновей.¹⁴⁷

Мы также читаем, что число пленников, захваченных Мусой, было больше, чем во время любого предыдущего исламского завоевания:

– Муса выступил против берберов и преследовал их до самых родных пустынь, оставляя за собой следы своего пути, убивая в большом количестве, захватывая тысячи пленников и сея хаос и разрушения.… Когда народы, населявшие унылые равнины Африки, увидели, что случилось с берберами на побережье и в глубине материка, они поспешили просить мира и подчиниться Мусе, и умоляли принять их в ряды его армии.¹⁴⁸

Как заметил испанский арабист Pascual de Gayangos: «Учитывая систему ведения войны, принятую арабами, вполне вероятно, что указанное здесь количество пленников попало в руки Мусы. Как христианские, так и арабские источники свидетельствуют о том, что густонаселённые города нередко стирались с лица земли, а их жители, исчислявшиеся тысячами, уводились в плен».¹⁴⁹Аль-Хакам рассказывает, что мусульманский вождь Хасан захватил, по словам современника Хасана, поэта Нусайба, «молодых берберских рабынь несравненной красоты, некоторые из которых стоили тысячи динаров».¹⁵⁰ Аль-Хакам подтверждает, что Муса, его сын и племянник во время завоевания Северной Африки захватили до ста тысяч рабов. В Танжере Муса обратил в рабство всех берберов. Неподалёку от Кайруана Муса разграбил крепость и забрал всех детей в рабство.

В «Византийско-арабской хронике» 743 года, которая неизменно благосклонна к исламу, описывается аналогичная тактика мусульманского устрашения в греко-христианской Северной Африке: «[Мусульманский военачальник Хабедела] добрался до Триполи и со своим войском напал на Кидамо и Лептис-Магну. Разрушив множество городов, он подчинил сарацинам все эти опустошенные провинции». Затем, всё ещё жаждая крови, он двинулся дальше... и вся армия мавританцев обратилась в бегство, а вся африканская знать во главе с [греческим] князем Григорием была полностью уничтожена. Затем Хабела, нагруженный сокровищами, вернулся в Египет».¹⁵¹

В хронике VII века, написанной коптским епископом Иоанном Никиусским, в которой рассказывается о завоевании мусульманами земель греческой христианской Северной Африки, упоминается тактика террора, о которой говорится в других источниках:

– И тогда мусульмане вошли в Nakius [так в оригинале], захватили его и, не найдя солдат (которые могли бы оказать сопротивление), начали предавать мечу всех, кого находили на улицах и в церквях, – мужчин, женщин и младенцев, – и не щадили никого. И после того, как они захватили (этот) город, они двинулись на другие поселения, разграбили их и предали мечу всех, кого нашли. Они также пришли в город Са и там нашли Эскутауса и его людей в винограднике. Мусульмане схватили их и предали мечу.¹⁵²

В 646 году мусульманские войска подожгли великий греческий христианский город Александрию, убив мужчин и обратив в рабство женщин и детей – в наказание за то, что христиане восстали после подписания в 642 году соглашения о подчинении и стали зимми.¹⁵³

В других христианских коптских источниках конца XII века также упоминаются случаи, когда мусульмане сжигали церкви и монастыри в Египте. Однажды христиане-копты спрятали колонну с изображением Девы Марии и младенца Иисуса, чтобы её не разрушили воины новой иконоборческой религии. Эти источники сообщают, что вторгшиеся мусульманские войска сопровождали более ста сподвижников пророка. По мнению учёных, это указывает на то, что вторжение было мотивировано религиозным предписанием вести священную войну – джихад, чтобы заставить неверных подчиниться исламу. (Напомним, что в некоторых мусульманских хрониках, посвящённых завоеванию Испании, также упоминается о присутствии в рядах вторгшихся мусульманских армий мудрецов – табиунов, которые были знакомы по крайней мере с некоторыми сподвижниками Мухаммеда и чьё присутствие также указывает на то, что завоевание Испании было джихадом.)

Эти детали важны, поскольку в целом коптские источники описывают мусульманское вторжение в Египет относительно нейтрально. Дело в том, что мусульманские завоеватели, следуя своей стандартной тактике «разделяй и властвуй», относились к коптам лучше, чем к правящим грекам-христианам, которые преследовали христиан-коптов и сопротивлялись исламскому вторжению.¹⁵⁴

Другой коптский источник конца X века сообщает, что, следуя более ранним указаниям своего «предводителя» Мухаммеда, мусульманские завоеватели щадили тех, кто принимал ислам без сопротивления. (Обращение в ислам не было обязательным, пока христиане-неверные подчинялись; обращение в ислам было нецелесообразным, поскольку это означало бы прекращение налогообложения зимми, за счёт которого мусульмане должны были жить вечно, как заметил второй халиф Умар).¹⁵⁵Но по приказу Мухаммеда мусульманские завоеватели разграбили города, оказавшие сопротивление, и обратили их жителей в рабство. Поэтому они убили сопротивлявшихся греков в Верхнем Египте и их предводителя. Греки, уцелевшие после «резни», бежали в Александрию.

Исламские войска использовали аналогичную тактику устрашения при завоевании Персидской империи. Если персидские деревни и города сдавались без боя, они получали статус зимми. Но если они оказывали сопротивление, то деревни грабили, мужчин убивали, а женщин и детей обращали в рабство. Мусульманские завоеватели преследовали побеждённые армии до тех пор, пока не уничтожали их полностью, а выжившие солдаты не попадали в рабство. Если персидские зимми поднимали восстание, их города сжигали, мужчин убивали, а женщин и детей обращали в рабство.¹⁵⁶

На землях христианской Византийской империи в Сирии, Палестине и Кесарии как исламские, так и христианские источники сообщают о схожих методах. Аль-Вакиди (747–823), один из первых и самых известных историков исламских завоеваний, рассказывает о строгих мерах, принятых великим мусульманским лидером Умаром, сподвижником Мухаммеда, который стал вторым халифом в 634 году, всего через два года после смерти Мухаммеда. Говорят, что Умар предупредил одного из своих людей: «Тот, кто вступит на наш [путь ислама], а затем отступит от него, будет убит нами. Остерегайся оставить ислам. Остерегайся того, что я узнаю о твоём сексуальном контакте с сестрой, с которой ты развелся, потому что тогда я забью тебя камнями до смерти».¹⁵⁷

Аль-Вакиди повествует и о других историях, иллюстрирующих методы исламских завоевателей. В одном из рассказов благочестивый мусульманский вождь по имени Халид разгромил христианское войско. Он обезглавил семисот христиан и взял в плен триста. Затем он предложил мир оставшимся в живых христианам при одном условии – их обращении в ислам. Но христиане отказались, предложив вместо этого выкуп. Аль-Вакиди описывает, что последовало: «Мы отсечём ваши головы, чтобы устрашить врага Аллаха», возразил Халид и сдержал слово.

В другом рассказе благочестивый Халид встретил араба-христианина, притворявшегося мусульманином. Но Халид заподозрил этого человека, что тот – «поклонник креста» и шпион христиан. Халид подверг его испытанию, попросив продекламировать два выбранных отрывка из Корана, но тот не смог. Тогда Халид предложил ему либо принять ислам, либо умереть (арабы не имели права становиться зимми). Тогда араб заявил: «Я свидетельствую, что нет божества, кроме Аллаха, и что Мухаммед – его посланник». (Этот эффективный метод проверки потенциальных неверных используется мусульманскими воинами и в наши дни). На самом деле Халид следовал письму, разосланному Умаром своим войскам: «Нападите на Сирию… Если они согласятся сдаться – согласитесь, в противном случае сражайтесь с ними. Отправьте шпиона в Антиохию и будьте начеку в отношении арабов-христиан».

Однако завоеватели могли побеждать и с помощью «милосердия», как выражается аль-Вакиди. Так, он сообщает, что после разорения нескольких городов в христианской Сирии мусульманские воины возвращались, нагруженные добычей и ведя сотни пленных – мужчин, женщин и детей. Пленные умоляли мусульманского военачальника о пощаде. Тот спросил, готовы ли они платить джизью и харадж (земельный налог). Христиане согласились, и тогда полководец вернул им имущество и свободу – разумеется, под исламским владычеством. Таким образом, пишет аль-Вакиди, «другие ромеи приходили к [полководцу] Абу Убайде, прося защиты у мусульман за уплату джизьи и поземельного налога». В другом рассказе священник, возглавлявший христианскую общину, спросил у мусульманских воинов, чего они хотят. Ему ответили, что у него «три возможности: либо ислам, либо джизья, либо меч».

Христианский историк Михаил Сириец (1126–1199), яковитский патриарх Антиохийский, приводит несколько свидетельств о разрушениях, учинённых мусульманами при завоевании Палестины и Кесарии, которые также входили в состав Византийской империи.¹⁵⁸

Ибн Хальдун отмечал, что террор с самого начала был основополагающим фактором в исламских завоеваниях:

– Можно понять слова Мухаммеда: «Мне помог ужас (охвативший врага)…» (Этот же факт объясняет) победу Мухаммеда над многобожниками, несмотря на численное превосходство последних, при его жизни, а также победы мусульман во время исламских завоеваний после (смерти Мухаммеда). Бог позаботился о своём пророке. Он вселил ужас в сердца неверующих… Ужас в сердцах врагов был причиной стольких поражений во время мусульманских завоеваний.¹⁵⁹

Неудивительно, что восточно-христианская религиозная полемика против ислама, начиная с VII века, неизменно включала в себя аргумент о том, что мусульмане используют насилие для распространения своей религии, а ранняя испанская религиозная полемика против ислама также постоянно указывала на применение насилия его последователями.¹⁶⁰

Таким образом, три варианта, которые Муса предложил испано-вестготам, были обычными для мусульманских завоевателей, предлагавшихся христианам: (1) принять ислам, (2) подчиниться исламскому господству в качестве зимми и платить дань (джизью), которая была призвана унизить неверных и напомнить им об их подчинённом положении, или (3) быть убитыми (в случае мужчин) или обращёнными в рабство (в случае женщин и детей, не участвовавших в боевых действиях).¹⁶¹

В этом и заключается причина противоречивых объяснений мусульманского завоевания Испании: одни утверждают, что захват был в основном «мирным» и осуществлялся посредством «договоров», а другие – что он был в основном «насильственным».¹⁶²Мусульманские завоеватели действительно предлагали мир тем, кто сдавался без боя, но при условии подчинения мусульманскому господству и соблюдения строгих правил. Тех, кто оказывал сопротивление, быстро уничтожали. Те, кто сдавался «мирно», прекрасно понимали, к чему приведёт сопротивление. Таким образом, мусульманское завоевание сочетало в себе жестокую силу и мирные договоры.¹⁶³Однако второе было неотделимо от первого и являлось его следствием. И, как мы видели, мусульмане оставляли за собой право расторгать «мирные договоры», когда это было выгодно, потому что, как отмечал правовед Маджид Хаддури, «нормальные отношения между мусульманскими и немусульманскими общинами – это состояние вражды» до тех пор, пока ислам не достигнет полной власти.

Для верующих христиан, государство основанное Мусой, было «диким царством» (regnum efferum conlocant), как сказано в «Мозарабской хронике» 754 года.¹⁶⁴ В «Истории Испании» Альфонсо X кратко описывает мусульманское завоевание, как оно представлено в средневековых христианских источниках:

– Святилища были разрушены, церкви осквернены… Они выбросили из церквей кресты и алтари, святое миро и книги; и всё то, что почиталось христианским миром, было разбросано и выброшено… Враги разоряли землю, сжигали дома, убивали людей, сжигали города, вырубали деревья, виноградники и, вообще, все зелёное. Эта чума распространилась настолько, что в Испании не осталось ни одной деревни или города, которые не были бы сожжены, разрушены или захвачены маврами; а города, которые они не смогли завоевать, они брали хитростью и заключали с ними ложные договоры.¹⁶⁵

В мусульманской хронике эта мысль выражена ещё более жестко и однозначно: по словам аль-Хакама, завоевание Испании было настолько грандиозным, что, когда Муса писал своему халифу, он назвал это «не завоеванием, а Судным днём».¹⁶⁶

Само название, которое мусульмане дали завоеванным землям, – Аль-Андалус – показывает стратегию господства в действии.

Как уже отмечено, название España (Испания) произошло от латинского названия Hispania, использовавшегося римлянами (возможно, заимствованного из карфагенского слова). Неудивительно, что исламские завоеватели переименовали эту землю. Изменение географических названий на оккупированных территориях – стандартный приём колонизаторов, независимо от вероисповедания захватчиков. Однако исламские армии осуществили эту операцию с необычайной тщательностью. Везде, куда они приходили, мусульмане заменяли древние названия новыми. Возможно, наиболее известным примером является то, что в XX веке они заменили христианское греческое Κωνσταντινούπολις (Константинополь, или Город Константина) на слово Стамбул (само по себе турецкое искажение греческого названия).¹⁶⁷

Кроме того, турецкие названия Искече и Гумульчине заменили греческие Ксанти и Комотини соответственно; армянское Амид стало Диярбакыр; Иерусалим стал арабским аль-Кудс; еврейский Хеврон превратился в аль-Халиль; Вифшемеш (Дом Солнца) стал Айн-Шамс (Око Солнца); Вифорон (Дом света) стал Бейт-Уром (Домом слепых), Вифлеем стал Бейт-Ламом, а латинское название Африки мусульманские завоеватели изменили на Ифрикия. Они переименовали реку Бетис в аль-Вади аль-Кабир (Гвадалквивир). А греческие «Столпы Геркулеса» они превратили в Гибет аль-Тарик, что привело к появлению современного Гибралтара.

Хотя этимология слова «аль-Андалус» точно не установлена, испанский арабист и историк Х. Вальве Бермехо (J. Vallvé Bermejo) утверждал, что это слово может быть искажённым арабским вариантом греческого слова, обозначающего «остров Атлантида», Ατλαvτίσvησoς. Этот термин мог попасть в ранний ислам на Ближнем Востоке через Византию, которая занимала юго-восточную Испанию с 552 по 624 год. Греческие колонии существовали в Испании по крайней мере с VIII века до РХ. Таким образом, Аль-Андалус можно отнести к той же политико-лингвистической категории, что и Стамбул, который также имеет греческие корни.¹⁶⁸

В Испании завоеватели не только переименовали земли, но и постарались арабизировать как можно больше древних названий в регионе. Сегодня на юге Испании можно встретить топонимы, оставшиеся после этой арабизации, которая, по словам одного антрополога, хорошо послужила средневековому исламу в «формировании и воплощении его колониально-национального исторического воображения и обоснования его территориальных притязаний».¹⁶⁹

Проблема для исламских завоевателей заключалась в том, что латинская Hispania/Spannia/Spania обладала достаточным историческим весом и политическим значением, чтобы сохраниться на протяжении столетий после завоевания. Завоеванные народы нередко сохраняли свои древние названия. Это упорство проявлялось по всей исламской империи, когда различные народы сопротивлялись исламизации своих земель.¹⁷⁰

Средневековые христиане считали земли, завоёванные исламом, частью Испании, а не частью исламского мира, и поэтому не называли их Аль-Андалус. В их хрониках используется термин Spannia, а не арабский термин.¹⁷¹ В «Поэме о Фернане Гонсалесе» середины XIII века, в которой на средневековом испанском языке воспеваются подвиги кастильского героя X века, уточняется, что Кастилия – лучшая из земель Spannia и что Фернан Гонсалес сражался даже с христианскими королями Spannia.¹⁷²На самом деле христиане севера Испании изначально называли христиан-зимми в исламской Испании спани (Spani), то есть испанцами. «Вплоть до XII века, – пишет Miguel Angel Ladero Quesada, – христиане, особенно в пиренейском регионе, нередко именовали земли аль-Андалуса Hispania, и точно так же поступали «готисты» Леонского королевства, поскольку считали эту территорию частью всей Испании, временно оккупированной мусульманами».¹⁷³Вальве Бермехо (Vallvé Bermejo) и его коллега-историк Рейнхарт Дози (Reinhart Dozy) отметили, что в латинских хрониках, составленных христианами на Севере Испании, Спанией называется именно та земля, которую завоевали мусульмане.¹⁷⁴

Интересно то, что эти политические упоминания о земле как об Испании имели место несмотря на отсутствие в Средние века единого «королевства Испании». Тем не менее в 1077 году Альфонсо VI Леонский и Кастильский провозгласил себя «императором всей Гиспании» (imperator totius Hispaniae). Другая хроника именует Санчо II Леонского и Кастильского (1036–1072) «королём всей Кастилии и господином Гиспании» (rex totius Castellae et dominator Hispaniae). Хроника 883 года повествует, что Альфонсо III Астурийский будет царствовать «во всех Испаниях». Христианские историки уже с 754 года, в «Хронике мозарабов», оплакивали «потерю Испании».¹⁷⁵ Святой Исидор (560–636), епископ Севильи, написал «Похвалу Испании» (Laus Spaniae). Юлиан Толедский (ум. 690), прелат иудейского происхождения, ставший епископом всей вестготской Испании, сочинил «Историю короля Вамбы» (Historia Wambae), которую считают «националистическим» произведением, отстаивающим отечество и народ Испании в противовес народам таких «чужих земель», как Франкия.¹⁷⁶

Сами мусульмане часто называли Испанию Аль-Андалусом. Арабский географ аль-Идриси (ум. в 1165 г.) называл земли, завоеванные мусульманами, Исбанией (Isbania).¹⁷⁷ В XIV веке Ибн Хальдун (1332–1406) рассказывал о своих путешествиях в Испанию, а не в Аль-Андалус.¹⁷⁸ В более ранних источниках, на которые ссылается аль-Маккари, эта земля упоминается как Ишбания (Ishbaniah).¹⁷⁹Другие мусульманские историки также часто упоминали исбанцев и Испанию (Isbanians и Isbania). Описывая насильственный захват Аббасидской исламской Испании Омейядом Абд ар-Рахманом I, историк ат-Табари называл Испанию Испанией.¹⁸⁰ Рассказывая о правлении Омейядов, кордовский историк Ибн Хайян (987–1076) упоминал Испанию.¹⁸¹

Археология подтверждает такое мусульманское использование названий: нумизматика говорит нам о том, что на самых ранних мусульманских монетах Испании, датируемых первой половиной VIII века, то есть периодом через несколько лет после завоевания, с одной стороны было написано «Аль-Андалус» на арабском, а с другой – для правильной идентификации – латинская аббревиатура SPAN, то есть Spania.¹⁸²

Ни в одном из этих средневековых документов, ни христианских, ни мусульманских, не используется модный в академических кругах термин «Иберия».

Как же тогда название «Аль-Андалус» вошло в обиход в последующие века? Одним из факторов стало продолжающееся господство ислама. Позднее мусульманские историки, поэты и другие интеллектуалы, обычно находившиеся на службе у своих правителей, стали называть завоеванную испанскую территорию Аль-Андалусом и восхвалять ее как земной рай.¹⁸³Сегодня многие западные историки, не являющиеся сторонниками ни христианства, ни идеи «Испании», намеренно избегают термина «исламская Испания», предпочитая ему «Аль-Андалус», и используют название средневековая Иберия вместо средневековой Испании.

Хотя исламские войска быстро завоевали эти земли, им так и не удалось полностью подавить сопротивление в горах на северо-западе Испании. Стойкие местные жители Астурии и Галисии в этом регионе объединились с теми испано-вестготами, которые бежали от вторжения. Фелипе Майлло Сальгадо (Felipe Maíllo Salgado) отмечает, что в мусульманских хрониках правители Астурии назывались «королями готов», и утверждает, что у этих христианских правителей с самого начала была «программа отвоевания», ещё до того, как в IX веке в исламскую Испанию начали прибывать христиане-зимми, спасавшиеся от преследований.¹⁸⁴В течение следующих нескольких сотен лет эти христианские группы периодически воевали с исламом (а зачастую и друг с другом – иногда с помощью мусульман). Как сетовал мусульманский историк в XIII веке, эти поначалу малочисленные и скрывающиеся христиане со временем увеличились в численности и в конце концов вытеснили ислам как с северо-запада, так и из Кастилии.¹⁸⁵

Ключевой поворотный момент наступил в 1002 году, когда умер великий мусульманский вождь Абу Амир Мухаммед аль-Мансур. Сделав малолетнего халифа марионеткой, аль-Мансур установил безжалостную военную диктатуру, которая на какое-то время сохранила силу Кордовского халифата. Однако после его смерти начались междоусобицы. В конце концов халифат распался на несколько мелких и тиранических королевств, или тайф, управляемых семьями арабов, берберов и освобождённых мусульманских белых рабов – «славян» или сака́либа, многие из которых действительно были славянского происхождения, как и правители Альмерии, Бадахоса, Валенсии и Мурсии, а также муджахид (его имя означает «воин джихада») Юсуф аль-Амир ас-Сиклаби, весьма способный основатель тайфы Дении. Но эти мелкие королевства не обладали военной мощью былого Кордовского халифата.

С самого начала правители исламской Испании полагались на армии чужеземцев, известных своей военной доблестью и религиозным рвением (таких как берберы), на армии наёмников (берберов, а также некоторых христиан), на воинов-рабов (многих чернокожих африканцев, а также белых воинов-рабов, сакалиба) и на «клиентов» (мавла), которые часто попадали в плен во время войны, принимали ислам, а затем освобождались от рабства и поэтому ничем не отличались от освобождённых рабов. (Тарик был мавлой Мусы ибн Нусайра). К XI веку, как отмечают военные историки Дэвид Николл и Ангус Макбрайд, «местная элита в значительной мере демилитаризовалась, а армия формировалась почти исключительно из европейских рабов и «новых» берберов из Северной Африки».¹⁸⁶ Как отметила историк ислама Патрисия Крон (Patricia Crone), число рабов, захваченных арабами при завоеваниях, было «огромным».¹⁸⁷

Но такие союзы не всегда были устойчивыми. Уже в 741 году берберы восстали, недовольные тем, что арабские правители отводили лучшие земли арабам (арабы стояли на вершине социальной иерархии, и поэтому даже те, кто не был арабом, часто пытались выдать себя за таковых). Исламские правители в конце концов исчерпали новые земли, лёгкие для завоевания, источники грабежа и иные способы извлечения богатства и рабов. Богатство, которое они ранее извлекали из зимми исламской Испании, в значительной мере иссякло, поскольку зимми почти не осталось. Поэтому андалузские правители после аль-Мансура не располагали ресурсами, чтобы оплачивать искусных наёмников или приобретать рабов для ведения на войну, по крайней мере, в масштабах прежних времён.

А христианские армии Испании набирали силу. Эти войска состояли из выносливых свободных крестьян-солдат и ополченцев-горожан севера Испании, а также из благородных рыцарей, рожденных и воспитанных для сражений на тяжелых боевых конях. Самым известным из этих воинов был, казалось бы, непобедимый Родриго Диас де Вивар, Эль Сид. Феодальные структуры христианских королевств, которые со временем стали более развитыми, так же способствовали формированию этих превосходных боевых сил, воодушевлённых сильной религиозной верой.¹⁸⁸

К 1085 году христианская Реконкиста – термин, который современные историки, придерживающиеся мультикультурных взглядов, ставят под сомнение или высмеивают,¹⁸⁹ – одержала великую победу: Альфонсо VI Леонский и Кастильский отвоевал древнюю столицу христианского королевства вестготов Толедо. Это произошло менее чем через десять лет после того, как Альфонсо провозгласил себя imperator totius hispaniae – императором всей Испании.

Мусульманские правители тайфских королевств продолжали сталкиваться с трудностями. Они и так облагали своих подданных высокими налогами, чтобы поддерживать свой роскошный образ жизни: гаремы, дворцы, рабов и дворы поэтов и интеллектуалов, воспевавших их величие. Как напоминает нам Ибн Халдун, эти высокие налоги в сочетании с зачастую неисламским поведением тиранов-правителей к 1088 году заставили мусульманский народ и улемов (мусульманских религиозных ученых) Испании, Северной Африки и даже Ирака поддержать и теологически оправдать захват тайфы берберами Альморавидами (1088–1138), а позднее – другой берберской конфедерацией, Альмохадов (1172–1212).¹⁹⁰Альмохады в особенности демонизированы поклонниками исламской Испании как фанатичные мусульмане, положившие конец чудесной исламской терпимости к иным религиям, царившей в аль-Андалуc. Как мы увидим, это убеждение не выдерживает проверки.¹⁹¹

К началу XIII века Реконкиста практически завершилась.

В работе, которая, вероятно, является лучшим исследованием по этой тему, Фелипе Майо Сальгадо (Felipe Maíllo Salgado) перечисляет причины падения аль-Андалуc: более сплочённую организацию христиан, их превосходную боевую «эффективность», укоренённость в родной земле – в отличие от андалузских мусульман, опирающихся на абстракции (умму, или общину верующих, и генеалогические связи мусульман), – а также этническое и конфессиональное разнообразие аль-Андалуcа («этническое объединение арабов, берберов, некоторых исламизированных испанцев, зимми – славян, негров и т.д.»), что делало его социально и идеологически слабее по сравнению с христианскими царствами.¹⁹²

16 июля 1212 года христианская армия одержала победу над Альмохадами в решающей битве при Лас-Навас-де-Толоса. Как рассказывает историк Francisco García Fitz в своем замечательном описании битвы, армия Альмохадов была очень большой и разнородной, состоявшей из берберов, крепких чернокожих воинов-рабов (так называемый «имесебелен», которых сковывали цепями, чтобы получить кольцо из воинов-охранников вокруг шатра альмохадского халифа) тюркских конных лучников, андалузских мусульманских ополчений (сформированных из потомков гиспано-роман и вестготов, обратившихся в ислам, и потомков мусульманских завоевателей), мунджидин (добровольцев – религиозных бойцов-джихадистов со всего исламского мира) и даже христианских наёмников и перебежчиков.

Короли Кастилии, Наварры и Арагона возглавили христианскую коалиционную армию, куда входили каталонские воины, дворянские рыцари и рыцари военных орденов Сантьяго, Калаатрава и Тампль, свободные ополчения кастильских городов и 150 добровольцев-дворян из остальной Европы – все объединённые знаменем Крестового похода, провозглашённого папой Иннокентием III против исламской Испании.¹⁹³ По преданию, в решающий момент битвы, когда всё казалось потерянным, вынос знамени Чёрной Девы из святилища Рокамадур (одно из знаменитых паломнических мест на Пути Святого Иакова¹⁹⁴) – воодушевила христиан и привела их к победе. Долгое время после этого 16 июля отмечалось в испанском католическом календаре как день «Триумфа Святого Креста». Папа Иоанн XXIII отменил этот праздник в рамках литургических реформ Второго¹⁹⁵ Ватиканского собора.¹⁹⁶

В 1248 году Фердинанд III (Святой) Кастильский отвоевал царство Севильи. После этого лишь малое княжество Гренады на юге Испании осталось в мусульманских руках. Хотя Реконкисту обычно датируют концом в 1492 году, когда христианские монархи Изабелла Кастильская и Фердинанд Арагонский сокрушили Гранаду, но падение Севильи в 1248 году, по сути, ознаменовало конец исламского владычества в Испании.

Итак, на протяжении почти пяти с половиной веков (но не семи или восьми, как часто повторяют) ислам господствовал над большею частью Испании. Подчиненное христианское население (зимми) постепенно бежало (или «мигрировало», как говорят ныне иные академики) на север, или обращалось в ислам, или изгонялось в Северную Африку. Культурные утраты были неисчислимы. К IX веку в Мериде ни один из немногих оставшихся христиан-зимми не смог прочесть церковную надпись по-латыни; мусульманские владыки сняли надпись и увезли её в Кордову как трофей исламского превосходства. В том же веке в Кордове Эулогий (будущий мученик при Омейядском правителе) сетовал на предпочтение многими юными зимми мусульманских вещей, включая арабский язык. В 1085 году южнее Толедо еще оставалось немного христиан. Когда король Арагона Хайме Завоеватель присоединил мусульманское царство Валенсии в 1238 году, он не нашёл там христиан,¹⁹⁷ а когда Фердинанд и Изабелла взяли Гранаду в 1492 году, то также не нашли в городе христиан-зимми.

Но этот процесс исламизации существовавшей испано-римско-вестготской христианской культуры однажды пошёл вспять. По мере продвижения Реконкисты христиане с севера, а также христиане-зимми и евреи, некогда бежавшие на север от исламской Испании, вновь заселили эти земли. Многие мусульмане бежали в Северную Африку. Другие предпочли остаться, и несколько столетий им разрешалось исповедовать свою религию под властью христиан. Христиане называли их мудехарами (что означало «платящий дань», но, как отмечают Герард Вигерс и Ханс Вер (Gerard Wiegers и Hans Wehr), оно происходит от арабского mudajjan, что означает «прирученный» или «одомашненный», и некоторые правоведы-малики считали мудехаров презренными мусульманами за то, что они согласились жить под властью христиан).¹⁹⁸

Однако после ряда неудачных восстаний мудехаров в течении нескольких веков испанские власти не без основания начали опасаться сговора этих мусульман со всё более усиливающейся исламской империей турок-османов, и с мусульманами Северной Африки (в «Дон Кихоте» Сервантес упоминает, что король Феса¹⁹⁹ использовал мудехаров, как своих лучших воинов) и даже с другими врагами испанской короны, такими как Англия, Франция и европейские протестанты.²⁰⁰ Поэтому испанские власти поставили мудехаров перед выбором: либо изгнание, либо обращение в христианство (несколько веков ранее альмохады предложили такой же выбор христианам по тем же причинам: обращение или изгнание из аль-Андалуc). Многие уехали в Северную Африку, но тысячи крестились, хотя многие лишь для вида, чтобы избежать депортации. Таких обращённых мусульман звали морисками. Но многие, если не большинство, продолжали втайне исповедовать ислам, носить мусульманскую одежду и покрывала, праздновать Рамадан и между собой говорить по-арабски.

Позднее случилось несколько восстаний морисков, в ходе которых христиан забрасывали камнями, расчленяли, обезглавливали, сажали на кол и сжигали заживо.²⁰¹ Испанская армия с большим трудом подавила их. Наконец, в период с 1609 по 1614 год испанские власти изгнали морисков, большинство из которых отправились в Северную Африку (хотя современные исследования показывают, что изгнание было не таким полным, как считалось ранее). Испанские власти пришли к выводу, что эти сотни тысяч бывших мусульман с их очень высоким уровнем рождаемости²⁰² представляли собой опасную «пятую колонну», действовавшую в сговоре с врагами Испании (такой же вывод ранее альморавиды и альмохады, решив изгнать христианских зимми из аль-Андалуса).

Эти враги представляли реальную угрозу. Агенты Англии и Франции предлагали вождям этих бывших мусульман сотрудничество в случае возможного всеобщего восстания. Некоторые мориски поддерживали связи с мусульманами в Северной Африке. Пираты из мусульманской Северной Африки продолжали совершать набеги на средиземноморское побережье Европы в поисках добычи и христианских рабов. (Сам Сервантес был захвачен в море в 1575 году мусульманскими пиратами. Он пять лет провёл в рабстве в Алжире, пока его не выкупили монахи ордена Тринитариев).²⁰³Кроме того, мориски использовали послов для связи с султаном Османской империи – новым халифом ислама. Османская империя, основанная турками-мусульманами, одержала победу над сербами-христианами в битве на Косовом поле в 1389 году, захватила греческий Константинополь в 1453 году, подчинила себе греков-христиан (это подчинение продлилось четыреста лет) и почти взяла Вену в 1529 году (осада Вены). Теперь эта мусульманская империя сосредоточила огромную военную мощь на территории Европы.