Предыдущий | Следующий |
192. Зов плоти[14:32] |
О западной богослужебной музыке
Здравствуйте!
Поговорим сегодня о богослужебном пении Западной Церкви.
Ещё со времён античности исторически сложилось, что Восток был более, нежели Запад, ориентирован на духовные ценности и в этом отношении являлся для Запада источником соответствующих импульсов. Именно Восточную Церковь сотрясали бури догматических споров, именно здесь была сформирована богословская богослужебно-певческая система, о которой мы говорили в прошлый раз. В какой-то степени, она послужила образцом и для пения западного — правда, ненадолго…
Своеобразными интерпретациями византийской певческой системы стали западное амвросианское и григорианское пение. Первое развилось в результате частичного заимствования восточной традиции святителем Амвросием Медиоланским. Поскольку это произошло в IV веке, амвросианское пение ещё не знало полного осмогласия, которое окончательно сложилось на Западе при Григории Двоеслове, папе Римском, двумя веками позднее. Его Антифонарий систематизировал и утвердил основной корпус официальных песнопений Западной церкви, став своеобразным аналогом византийского Октоиха и, по преданию, был даже прикован святителем Григорием цепью к гробу апостола Петра, в знак непреложной каноничности установленного григорианского пения. Кроме того, для налаживания певческого дела святитель Григорий организовал в Риме специальную школу, выпускники которой рассылались по всей Европе.
На Западе, как и на Востоке, поначалу господствовала устная певческая традиция, сменившаяся в IX веке невменной записью и строившаяся на принципе центонности. Однако, несмотря на то, что до разделения Церквей их пение имело под собой единую основу — ту самую разработанную на Востоке триаду осмогласия, центонности и невменности — уже на данном этапе западное и восточное пение имели глубинное отличие, заключавшееся в изначальном отношении к музыке и пению.
Если для восточной традиции музыка, не преображённая совершенным светом Христова Рождества, не очищенная аскетическим подвигом, просто не могла быть частью новозаветного сознания и Песнью Новой, на Западе ко всему этому относились куда более лояльно. И несмотря на признаваемую большинством западных авторов языческую природу музыки, тяга к последней вовсе не являлась помехой в следовании за Христом.
Кстати, об авторах. Обратите внимание, высказывания о музыке (а точнее — пении), с которыми мы с в вами сталкивались, посвящены, в основном, духовным вопросам, внутреннему деланию — ибо пение и воспринимается Востоком как аскетическая дисциплина, путь к богопознанию. Было бы даже странно себе представить, что святые отцы Восточной Церкви посвящают свои труды диссонансам, консонансам и модуляциям… что как раз является характерным для Запада. Августин Блаженный, Боэций, Беда Достопочтенный создают целые музыкальные трактаты, в которых музыка мыслится не только не как аскетическая дисциплина, но даже и не как искусство, а, скорее, как интеллектуальная «свободная наука»[1] — причём, наука, свободная и от Христа.
Обманчивая двойственность западного мировоззрения, выраженная в идее весьма выгодного и комфортного сосуществования истин Божественной и эмпирической, явилось корнем изначального смешения понятий богослужебного пения и музыки. А потому цепь святителя Григория не помогла, и процесс размывания музыкой пения протекал на Западе гораздо быстрее, нежели на Востоке.
Уже в VIII в. в богослужение вводится орган. А к середине IX века, как можно прочитать в музыкальных справочниках, «богослужебный репертуар стал обогащаться за счет включения секвенций и тропов»[2], представляющих собой достаточно свободные вставки в григорианские напевы. Другими словами, в свод канонических песнопений начинают включаться продукты индивидуального творчества. На арену богослужебной музыки впервые выходит фигура композитора. Ноткер Заика, Якопоне де Тоди, Леонин, Перотин и другие деятели, своим творчеством положившие начало обмирщению западного церковного пения, почитаются в светской музыковедческой науке как благодетели мирового музыкального искусства.
С нарушением одного звена неделимой богослужебно-певческой триады искажаются и остальные. Отступление от канона, демонтаж гласа, превратившегося в лад, влечёт за собой естественную ликвидацию непригодной для индивидуального творчества центонной техники и невменной записи. На смену последним приходит нотация — вначале буквенная, наподобие античной, а в XIвеке, трудами Гвидо из Ареццо — и линейная. В качестве шпаргалки для запоминания названий звуков используется гимн Иоанну Крестителю. На первый план, во всех смыслах, встают физические, а не духовные параметры мелодии.
Таким образом, уже к началу второго тысячелетия богослужебно-певческая система Западной Церкви лёгким движением руки превращается в систему музыкальную. На этом фактически кончается история западного богослужебного пения в чистом виде и начинается история западноевропейской музыки. И вполне можно было бы завершить нашу передачу этим абзацем. Но, кажется небезынтересным узнать с тем, чем же всё закончилось.
Отвлечёмся немного для краткого экскурса в понятие музыкальной фактуры, которая может быть одноголосной и многоголосной.
Одноголосье акустически представляет собой некую линию, длящуюся во времени и вызывающую в сознании слышащего её чисто временно́е представление, вне связи с представлением пространственным.
Многоголосье же — то есть, звуки, взятые одновременно, — представляет собой созвучие, имеющее гораздо бо́льший акустический набор различных обертонов, характер, окраску, плотность и, соответственно, неизбежно вызывающее какие-то пространственные ощущения. А пространство, в свою очередь, в представлении нашего сознания, неизбежно связано с материей, его наполняющей.
Вот почему одноголосье, или монодия, представляет собой проявление духовного процесса, или как говорят святые отцы, «непарительной» молитвы, тогда как многоголосье неизбежно обрастает «плотью» — душевностью и чувственностью. Одноголосье способно полностью завладеть сознанием, как бы втянуть его в свой текстово-мелодический континуум; многоголосье же, напротив рассевает внимание собственным звучанием и потребностью воспринимать несколько мелодий одновременно, воздействует на сознание как некий красочный фон, могущий доставлять эстетическое, душевное наслаждение, но оставляющий ум свободно блуждающим, где ему вздумается. Имита́ция молитвы вместо молитвы, о которой мы говорили в первых передачах, имеет, таким образом, даже чисто акустическое обоснование.
Следовательно, стремление от одноголосья к многоголосью есть уход от сосредоточенности — к развлечению, от аскетики — к музыке, от небесного — к телесному, есть свидетельство каких-то нарушений в духовной жизни человека. И именно эта тенденция начинает набирать силу на Западе после разделения Церквей.
Вначале появляется органум — голос, сопровождающий каноническую григорианскую мелодию (так называемый сantus firmus). Такое многоголосье называется полифоническим, или контрапунктом.
С духовной же точки зрения, это сочетание представляло собой одновременное звучание напева, освящённого церковным авторитетом, и индивидуально сочинённой мелодии, которая является, как мы говорили выше, продуктом самовыражения и гордыни. А что есть противопоставление соборного и личного начал, как не противопоставление человека Богу — что, впрочем, естественно рождается в рамках двойственности западного мышления.
Дальнейшая история европейского многоголосья, блестящая и прогрессивная с точки зрения музыкальной науки, с точки зрения богослужебного пения представляет собой духовную деградацию, постепенное вытеснение григорианского распева свободно сочинёнными голосами, которых становилось всё больше.
Различные новации и дополнения, авторский произвол и бурная деятельность различных композиторских школ приводят к окончательной секуляризации богослужебного пения. Cantus firmus искажается до неузнаваемости и неприметности (чтобы не мешал творчеству) и используется лишь как формальная дань церковной традиции. Особым случаем в этой печальной истории является жанр мотета, в котором, на определённом этапе его развития, одновременно со звучанием сantus firmusа, в других голосах звучали бульварные тексты куртуазного или даже эротического содержания.
Далее сам григорианский напев заменяется на мелодии популярных светских песен, а затем и вовсе появляются композиции, полностью являющиеся продуктом личного музыкального творчества. Это отрицание надобности канонического образца и всецелое признание самодостаточности личного творчества было окончательной победой музыки над пением.
Мартин Лютер, стремясь очистить христианство от католических наростов, упраздняет контрапункт. Но потребность в многоголосии на тот момент была уже столь болезненной, что возвращение к монодии оказалось невозможным. Альтернативой контрапункту становится гомофонно-гармонический склад, в котором в верхнем голосе располагалась мелодия, а в остальных голосах — гармонически дополнявшая мелодию «вертикаль».
Однако, данный вид фактуры — протестантский хорал — ещё более «плотяный», нежели полифонический, так как мелодия не мыслится без сопровождающих её голосов, подчинённых, вдобавок, закону ладовых тяготений. Кроме того, если в контрапункте, всё-таки, до последнего сохранялся сantus firmus — пусть уже изрядно потрёпанный композиторским произволом и едва узнаваемый, но всё же освящённый Церковью — в хорале он исчезает совершенно, замещённый сочинёнными мелодиями или напевами народных песен.
Следующим этапом эмансипации музыкального начала был расцвет в XVI в. чисто инструментальных жанров, уже никак не связанных с богослужением и преследующих единственную цель — наслаждение игрой музыкальных звуков. Тогда же во Флоренции была создана первая опера, откровенно возрождающая языческие традиции греческой трагедии. Формы инструментальной музыки — соната, симфония, сюита, концерт, — так же как формы, порожденные оперой, — ария, речитатив, — стали отправными моментами при создании церковных песнопений, которые целиком и полностью начали зависеть от светских жанров и типов музицирования.
Именно в таком, полностью поражённом музыкой, виде на рубеже XVI-XVII веков, западное церковное пение проникает на Русь. И именно тенденции западного музыкального исторического процесса, всё дальше уводящие сознание человека от Церкви, заражают древнерусское бытие, ещё недавно озарённое золотым веком русской святости.
Но об этом разговор впереди. До встречи!
[2] https://studfile.net/preview/1836143/page:40/
Комментировать