Что написано пером, того не вырубишь и топором

(Короткий ответ на два длинных обвинения)

Наша небольшая заметка о литературных приемах редакции Душепол. Чт., помещенная в Январ. книжке в отделе «Из текущей журналистики», вызвала собою две больших апологии, напечатанные в Майской кн. Душеп. Чт., из которых одна, под заглавием «Против очевидности и мимо запросов жизни (стр. 119–139)» принадлежит г. редактору журнала, проф. А. И. Введенскому, другая составлена архим. Никоном на тему; «Нужно читать, как написано (стр. 140–148)». Обе статьи весьма родственны по содержанию и стилю, часто повторяют одни и те же мысли, иногда почти буквально, и занимаются не столько опровержением сделанных нами в Январской заметке выводов, сколько нашей личностью, соперничая между собой в изобретении колких и оскорбительных для нас выражений¹. Не имея ни желания, ни способностей состязаться со своими литературными противниками на этой почве, и вообще с крайней неохотой принимаясь за перо, мы находим все-таки необходимым дать некоторые объяснения, – и только по поводу обвинений, возведенных на нас редактором Душ. Чт.

1). Прежде всего несколько кратких слов о «подмене вопроса»²... Так как наш вывод по этому пункту основывался на сопоставлении точных и притом самых существенных извлечений из статей г. Круглова, арх. Никона и г. Введенского, то понятно, что пытаться устранить его можно было пли путем отрицания прямого, очевидного для всех смысла их, или посредством противопоставления им других выдержек из тех же статей, но имеющих уже побочное и второстепенное значение. Этими приемами и пользуется г. Введенский в своих ответных рассуждениях. С одной стороны, он старается ослабить и затушевать принципиальный характер проекта г. Круглова. Из статьи Круглова, – пишет г. Введенский, – Спасский «берет лишь отрывочные фразы и на них только строит все свое заключение. И притом какие фразы! Из неопределенных самые неопределенные! Круглов-де призывает иноков на службу, которая не противоречит прямой задаче монастырей, не исключает ее... которая не находится в противоречии с высокою сущностью монашества (стр. 124)»... Нет, однако, никакой надобности еще раз доказывать, – потому что это очевидно для всякого, читавшего статью г. Круглова не затуманенными предвзятой оценкой глазами, – что в этих словах почтенного автора выражена была самая «суть» его призыва, обращенного к монашеству, основная мысль его; все другое составляет лишь дальнейшее развитие этого главного положения, предлагает ряд примеров возможного для монастырей применения его к жизни. И, конечно, было бы странно вести речь о пригодности для иноков той или другой «формы служения», не обосновав предварительно обязательности для них служения ближнему вообще. Круглов ограничился простой установкой своего основного тезиса (не «неопределенной», а весьма точной), не подвергая его подробному обсуждению, но и это понятно; ведь, его тезис опирается и непосредственно вытекает из прямых заповедей Евангелия. Между тем, это-то именно главное положение г. Круглова, «суть» его статьи, в Окт. кн. Душ. Чт. и было объявлено г. Введенским, «как типичное выражение одного из широко распространенных в современном обществе предрассудков по вопросу о монашестве и монастырях, их значении и назначении (стр. 186; прим.)». О формах служения там и речи не было, и они совсем не имелись в виду, как показывает примечание, сделанное редактором к статье Круглова. Теперь, в ответе нам, из него приводятся только слова: «мы не во всем согласны с автором (т. е. Кругловым)», в полном же тексте оно читается так: «мы далеко не во всем согласны с автором, в существенных же пунктах статьи, видим... тонкую подмену православно-русского идеала монашества идеалом западным (см. там же)». – Но если в применении к предложению г. Круглова делается неудачная попытка отнять у ней принципиальное значение и весь поднятый им вопрос свести к схоластическим рассуждениям о «формам», то, с другой стороны, из статьи арх. Никона извлекаются такие места, которые стоят в прямом противоречии с основными чертами нарисованного им идеала монашества и самим автором ее понимаются, как мотивированная случайностями уступка миру, не нужная и бесполезная в целях главного призвания инока³. Мы, конечно, читали его заявление о том, что монахи «не забыли» (еще бы!) заповедь Евангелия о любви ближним, но читали также и то, что эта любовь состоит в отрешении от всяких обязанностей к ближнему; мы помним, что о. арх. Никон «не против больниц при монастырях», но помним и то, что это только «поделие», препятствующее надлежащему исполнению иноческого долга. Излагая статью о. Никона, мы по самой задаче своей заметки, не могли входить в особое рассмотрение этих подробностей; мы хотели отметить лишь существенную часть ее содержания, а что сделанная нами там характеристика его воззрения на идеал монашества верна, видно из того, что она в главных пунктах разделяется всеми, имевшими случай критически высказаться по поводу его статьи⁴.

2). Оригинальную теорию развивает г. Введенский в защиту от обвинения в ретроградстве. «Что касается до ретроградства, – рассуждает он, – то, если разобрать дело как следует, и взять слово в его прямом и собственном смысле, то окажется, что уже нам-то, служителям православно-богословской науки⁵, попрекать им друг друга не приходится. В самом деле, ведь по самой сущности наших задач, нам необходимо в своих ученых и литературных работах делать справки главным образом в прошлом, смотреть и идти назад, – к первенствующим временам христианства и церкви. Правда, в устах «прогрессистов» ретроградство есть слово бранное и даже позорное. Но есть ретроградство и ретроградство, точно также сам прогрессизм и прогрессизм. И что же делать нам – людям, призванным к разъяснению и отстаиванию православно-христианской истины, – что делать, если именно наши идеалы лежат не впереди, а назади нас, и мы должны, поэтому, всегда смотреть не pro, а retro (стр. 130)». – Признаемся, мы в первый раз слышим из уст православного богослова речи о том, что христианство есть явление ретроградное, что идеалы его лежат назади, что церковная жизнь, богословская наука и пр. должны идти назад, а не вперед. Мы всегда думали и думаем, что идеалы христианства и вообще, его конституционные основы – вечны и неизменны и, как вечные и неизменные, они стоят выше пространства и времени и не могут быть приурочены ни к какому хронологическому или географическому пункту. Каждая эпоха в историческом развитии христианства вносила свою долю в уяснение и осуществление его начал, но каждая была одинаково далека от полного их усвоения и воплощения. Ни об одном историческом моменте нельзя сказать, что вот здесь достигнуто все, заповеданное Евангелием; ибо, иначе, пришлось бы признать, что все планы Божественного промышления о земном назначении человечества уже осуществились, что христианство уже исчерпано во всей своей теоретической и практической сущности, что дальнейшая история его не имеет смысла. Ни один период в прошлой жизни христианства, поэтому, не может быть признан идеалом, всесовершенным образцом, к точному восстановлению которого сводилась бы вся задача его в теперешнем его состоянии; и среди избранных учеников Христа был Иуда, и среди первенствующей Иерусалимской церкви были Анания и Сапфира... Изучение истории церкви, конечно, необходимо, и не для богослова только, но и для каждого христианина, но изучать прошлое – не значит идти назад, и цель его лежит не в том, чтобы только повторять зады. Изучение прошлого необходимо для того, чтобы усвоив себе богатство оставленной им полноты знания и опыта, суметь сделаться живым и деятельным членом церкви и внести свой (а не чужой и заимствованный) вклад в процессе возрастания ее вперед, а не возвращения назад. И история христианства представляет собой прогресс, а не регресс. В своем историческом выражении этот прогресс идет не по прямой линии; бывают эпохи оживления, бывают и эпохи омертвения, но в целом движение вперед несомненно. Закваска христианского учения, вложенная в умы и сердца человеческие, безостановочно продолжает свой процесс окисления и горчичное зерно царства Божия непрерывно возрастает в дерево и крепнет. Можно привести много доказательств в пользу того положения, что с течением столетий понимание христианских начал становится качественно глубже и сфера их применения количественно шире. Конечно, высшая цель исторического назначения христианства, – то возможное, но еще трудно представляемое идеальное постижение и воплощение христианских начал в человечестве, о котором говорит ап. Павел (1Кор. 15:27, 28), отстоит от современного человечества, как и от прежних поколений, в неизмеримой дали, но лежит она, – эта цель, – не назади, а впереди и чтобы содействовать достижению ее, нужно «смотреть и идти» pro, а не retro.

3). Наконец, еще одно замечание... На стр. 133. 134 г. Введенский предъявляет к нам то обвинение, будто бы мы, поместивши в Январ. кн. Богосл. Вест. 1901 г. его статью «Из итогов века», этим самым тогда уже одобрили то, что теперь осуждаем. Но, во-первых, г. Введенскому самому хорошо известно, что к редактору академического журнала совсем не применимы те требования ответственности за каждую статью по существу ее выводов и направлению, какие необходимо несет на себе редактор частного журнального предприятия. Академический журнал есть дело корпоративное; каждый профессор, раз статья его удовлетворяет цензурным условиям и известному minimum’y научных и литературных качеств, имеет право помещать ее в журнале, проводить в ней и защищать свои воззрения, независимо от того, разделяются ли они редактором или нет. Г. Введенский первый заявил бы против нас энергичный протест, если бы мы, выходя из личных соображений, воспротивились печатанию его статьи. В свою очередь и помещение той или другой профессорской работы в академическом журнале не предполагаем непременно «одобрения» ее со стороны редактора в смысле полного согласия его на все, развиваемые в ней, мысли: оно означает только то, что статья найдена пригодной для журнала. Впрочем, на стр. 138 г. Введенский сам признает эти особенности в положении редактора академического журнала: «ведь, не всякий, – разъясняет он читателям Душ. Чт., – знает, что г. Спасский высказывается лишь сам от себя и на свой собственный страх. Иначе, пожалуй, подумают, что голос редактора есть голос всей корпорации»... Если, по свойствам академического издания, даже редактор его, – лицо, все-таки наделенное известной суммой доверия от корпорации, – высказывается в своих статьях «на свой страх» и «от себя», то тем более это правило применимо к статьям отдельного члена корпорации. Зачем же было огород городить? – Во-вторых, статья «из итогов века» была составлена действительно по нашей просьбе и – охотно это признаем – принята была нами с «одобрением», но ведь там рассуждения велись по вопросам, ничего общего не имеющим с теми вопросами, по поводу которых написана наша Янв. заметка. Принцип борьбы идей Богочеловека и Человекобога был вполне уместен для характеристики великого антихристианского течения, усилившегося в известных сферах западной мысли за XIX в. и нашедшего свое философское оправдание в учении Ницше; там сила и важность обсуждаемого явления, так сказать, соразмерна была высоте приложенного к объяснению его принципа: антихристианский характер движения там ясен и не подлежит сомнению. Но дело принимает совсем другой оборот, когда тот же самый принцип переносится в узкие границы домашних споров и применяется, как полемическое орудие, к людям, стоящим на той же церковной почве, но имеющим смелость судить и думать иначе, чем это угодно редакции Душ. Чт. Не говоря о том, что в таком обиходном применении великая идея разменивается на мелочи, треплется и опошливается на перекрестках житейских распрей, самая полемика приобретает странный и крайне неприглядный вид. Мы ничего не имели бы против объективной, научной II серьезной, критики, но этого нет. Вместо надлежащего обсуждения мер, с разных сторон предлагаемых теперь к улучшению церковной жизни, указания их недостатков и необходимых исправлений, заподозривается в корне самое право на постановку каких бы то ни было вопросов этой области, произвольно искажаются самые прямые и чистые мотивы и вместо критики начинается какое-то ковыряние в чужих мыслях и намерениях. В самом деле, выступил г. Круглов с призывом монастырей на дела милостыни и благотворения, – теперь, после исследования С. И. Смирнова, можно считать доказанным, что он оправдан историей и заветами русского монашества, – его мысль произвольно истолковывают «как попытку обратить монастыри в учреждения общеполезные, на утилитарно-гуманной основе, с непременным обязательством для иноков идти на служение внешним нуждам людей»⁶, – чего г. Круглову и во сне не снилось, – и затем объявляют ее «тонкой подменой православно-русского идеала монашества идеалом западным», «лукавым планом адского хитреца». Раздаются голоса о восстановлении прихода, – кричат: это попытка «к устроению жизни на началах избирательно-парламентарных⁷»; заговорят о желательности повышения образования священников, – сейчас же подставляется свое толкование «на началах новой философии и науки⁸ и т. д., – и все это и прочее вместе свое принципиальное осуждение находит в фантастическом кошмаре Человекобога, силящегося низвергнуть Богочеловека!

Идти мимо запросов жизни – дело непохвальное, но и не приносящее реального вреда! Гораздо хуже идти против запросов жизни, намеренно искажать и заподозривать в благонадежности всякое живое начинание и сознательно вводить общественное мнение в заблуждение на счет действительного смысла поднимаемых самою жизнью вопросов.