Отдел 3. О жертвах

Обрядовые жертвы почти исключительно в виде грубых, материальных приношений в скинию, составляли существеннейшую часть богослужебных действий при скинии и всего обрядового закона вообще. Закон запрещал являться к скинии с пустыми руками, без даров (Исх. XXIII, 15; Второз. XVI, 16 –17).

Дары, приносимые Иегове, могли быть самыми разнообразными: человек мог приносить в жертву все, что имеет из материальных средств жизни, и сам человек мог служить предметом обрядового посвящения Богу. Большая часть приношений в скинию Иеговы посвящалась Ему символически через сожжение на алтаре. Это жертвы алтаря всесожжений. Другие жертвы, как например, люди, посвящавшие себя Богу, не сожигались на алтаре, а посвящались Богу иначе: люди, нечистые животные, поля, дома выкупались, десятины шли на содержание жрецов и пр.²⁰⁰ Жертвы алтаря делились прежде всего на кровавые, сопровождавшиеся пролитием крови, и безкровные. Все жертвы делились также на добровольные, обусловленные свободным желанием приносящего, который мог при этом возвести свое свободное желание в обет, после чего его жертва делалась для него обязательной, и на жертвы обязательные по закону, требовавшему их от частных людей и всего общества в известных случаях. Эти самые общие деления жертв (подробная, точная, специальная классификация которых вообще составляет дело труднейшее, и собственно не входит в нашу задачу) мы и будем иметь в виду при изложении отеческих мнений о них.

Жертвы приносили еще Каин и Авель. Каково же было их начало – божественное или человеческое? В Библии об этом ничего не говорится, и у отцов нет строгого согласия. Общее положение, объединяющее мнения их всех, состоит в том, что жертвы представляют естественное и необходимое проявление природы человека в его же естественно-необходимом стремлении к Богу. Они, следовательно, составляют потребность человеческой природы, вложенную в нее Творцом. Поэтому Бог, как думают некоторые отцы, и не давал особого наставления о жертвах первым людям. «Авель, о котором в Библии впервые говорится как о приносящем жертву Богу, по словам св. Златоуста, принес свою жертву не по чьему-либо наставлению и не по внушению закона, который говорил бы тогда о начатках, но был научен сам собою и совестью»²⁰¹ Та же мысль еще яснее проводится в Постановлениях апостольских: «Авель, Ной, Авраам и потомки их, говорится в этом памятнике первых веков, не по повелению Божию, но по возбуждении естественного закона приносили Богу жертвы от благодарной мысли»²⁰². Напротив, по мнению других отцов и учителей (напр. Евсевия и Aфaнacия Великого), хотя человек и по самой природе своей должен был выразить свою благодарность и другие чувства к Творцу жертвами, однако Бог, руководивший и наставлявший первых людей, дал им особое наставление о жертвах, пусть Библия и умалчивает о том, так что последние, как говорит Евсевий Кесарийский, стали приноситься людьми не случайно и не по своей выдумке, но по внушению Божественного Духа²⁰³. Это, по мнению Евсевия, не опровергается той мыслью, что жертвы кровавые, как грубое выражение религиозного чувства, будто бы не могли быть внушены Богом. Bo-первых, принесение таких жертв не было ни предосудительно, ни несправедливо для первых людей, потому что по их представлению животные не имеют души, подобной человеческой, а имеют только кровь, заменяющую у них душу, и имеют одну и ту же сущность и происхождениe что и растения как порождения земли (Быт. I, 11, 12). Следовательно, кровавые жертвы вполне соответствовали развитию первых людей, сообразно с которым и могли быть предписаны Самим Богом. А во-вторых, кровавые жертвы могли и необходимо должны были быть предписаны Богом и для того, чтобы предвозвестить кровь, пролитую на Голгофе²⁰⁴. По этой последней цели жертв предписание их Богом является необходимым особенно после грехопадения людей, когда дано было Богом же обетование о спасении людей через Meccию.

Общее значение всех вообще обрядовых жертв, по объяснению отцов, ближайшим образом определяется тем, что они служили внешним обрядовым выражением религиозной жизни древнего человека. В жертвах, как в молитвенном обращении к Богу, обрядовым образом выражались все религиозные мысли и чувства: идея и чувство греховности человека и ничтожества его пред Богом, благодарность за благодеяния Творцу, желание посвятить Ему всю свою жизнь, как Ему собственно принадлежащую и пр. Так что жертвы в полном смысле суть молитвы, сообразно с развитием людей, их употреблявших, только воплощенные в чисто внешних, материальных действиях. Таково общечеловеческое значение обрядовых жертв.

Другое специфическое значение, которое жертвы имели у евреев, было значение мессианское, прообразовательно-воспитательное, на котором отцы по обыкновению останавливаются с особенной любовью. В этом значении, которое естественно должно было принадлежать жертвам, как главным действиям в скинии, где все прообразовало Христа, по мнению отцов, они в соответствии с предсказаниями пророков (особ. Ис. LIII) не только поддерживали и развивали в людях сознание, что после грехопадения они сделались достойными осуждения на вечную смерть, и что для искупления от нее необходима величайшая умилостивительная жертва смерти Эммануила, но подробно предуказывали и обстоятельства этой жертвы, ее свойства и плоды, т. е. наше искупление. По объяснению отцов, в них предизображался весь процесс спасения святых, участие в нем Христа через Его смерть и ходатайство пред Отцом, и участие самих спасаемых через святую жизнь на земле²⁰⁵.

Отцы находят символический и прообразовательный смысл во всех постановлениях относительно жертв, относительно материала действий и особенностей их в том или другом случае, и сообразно с указанным общим значением и целью жертв относят этот смысл, с одной стороны, к самим приносившим жертвы ветхозаветным людям, а с другой – ко Христу и к христианам. Какие именно конкретные символические и прообразовательные черты отцы находят в этих постановлениях, можно видеть из следующего изложения мнений их о частных видах жертв.

Жертвы алтаря делились на кровавые и бескровные. Материалом кровавых жертв служили чистые по закону четвероногие животные, и из птиц – горлица и голубь. Главный отличительный элемент этого материала – кровь этих животных – была лучшим символическим выражением посвящения Богу человеком своей души, так как кровь вообще на языке закона служит образом души. (Лев. XVII, 11; Втор. XII, 28). Жертвенные животные должны были удовлетворять известным требованиям закона: они должны были быть не только из рода чистых, но и непорочными, без телесных недостатков. Четвероногие приносились не ранее восьми дней по рождении, иногда непременно мужского пола, а иногда – женского и т. п. Все эти требования, по мнению отцов, имели символическое значение по отношению ко Христу, предизображавшемуся в жертвах, и к приносившим жертвы²⁰⁶. Животное для жертвы должно было по закону быть чистым и непорочным (Лев. XXII, 17–25). Это, как говорит блаж. Августин, поддерживало и развивало в сознании ветхозаветных людей ту идею, что чист и непорочен должен быть Тот, Кто должен был быть принесен в очистительную жертву за всех людей (Ис. LIII, 9; Дан. IX, 24)²⁰⁷. Равным образом и для приносивших жертву это было свидетельством того, что Бог «не примет их, еще в осквернении находящихся и недугующих мерзостью греха“²⁰⁸. Сообразно с этим телесные пороки, из-за которых закон не позволял приносить животного в жертву, были, по мнению отцов, символом различных грехов и недостатков духовных в человеке (Лев. XXII, 17–25). «Под видом непроизвольных недостатков, говорит блаж. Феодорит, (закон) запрещает произвольные: ибо слепотою глаз (которая делала животное негодным для жертвы) дает разуметь лишение видения, урезанием уха – преслушание, вразумляя приносящих, чтобы они здравыми имели деятельные силы души“²⁰⁹. В целях же совершенства жертвы закон запрещал приносить животное pаньшe восьмого дня по рождении, «показывая тем, как говорит св. Кирилл Александрийский, что несовершенное и как бы слабое по разуму и немощное еще не священно, а потому и не приятно Богу“²¹⁰. Вместе с тем это было прообразом, относящимся ко Христу. Восьмой день, по мнению отцов, означает время воскресения Христова, начало Его царства, а первые 7 дней ‑ все ветхозаветное время, в конце которого (Ис. II, 2; Мих. IV, 1) явился Христос. Животное считалось годным для жертвы только в 8-й день по рождении, как и во Христе, говорит св. Кирилл Александрийский, все стало совершенным и приятным Богу (Малах. III, 3 ‑ 4), но не приятны были Ему как животное в первые дни по рождении, и не были спасительны жертвы и посвящения людей ветхозаветных прежде и помимо жертвы Христовой²¹¹. Наконец, в виду лучшего же качества жертвы, как говорит св. Ефрем Сирин²¹², закон запрещал приносить квасную кровь и тук вчерашний и есть как святыню мясо вчерашней или третьедневной жертвы (Исх. XXIII, 18; XXXIV, 25; Лев. VII, 16–18; XXII, 29–30). Окисшая кровь, по мнению отцов, служила символом порочности и лукавства души, тогда как бесквасие – чистоты ее. Как от жертвы требовалось бесквасие, так от посвящающего себя Богу требуется чистота и непорочность души²¹³. Запрещение вчерашней окисшей крови и тука и мяса вчерашней и третьедневной жертвы имело также прообразовательное значение. «Писание, говорит св. Кирилл Александрийский, разделяет время иногда на два периода: на время, в которое был закон, и время, в которое воссиял Христос; а иногда и на три, полагая между тем и другим то время, в которое воссиял лик пророков. Когда настало третье время, и мысленный свет, т. е. Христос, облистал всю вселенную, и древний мрак, наконец, разрешился, то уже неприятным стал образ тогдашнего служения, но или вчерашним, или третьедневным туком, жертвой неприятной, мерзкой и отверженной Богом, в осквернение вменяемой решившимся приносить ее“²¹⁴. Под другим или третьим днем, по мнению Кирилла Александрийского, можно разуметь еще будущий век, когда будет оставлен и настоящий образ жертвоприношения Богу, как запрещалось приносить вчерашнюю кровь или тук, и будет введен новый, более подобающий времени, способ пpoславления Бога²¹⁵.

Символическое же значение, относящееся ко Христу и верующим, имеют и различные роды животных, приносившиеся в жертву, их пол, возраст и величина. Волом, который превосходит всех жертвенных животных силой и величиной, отличается терпеливостью и выносливостью, предизображалось мужество, сила и терпение Эммануила в деле искупления людей. «Иногда по причине весьма большой силы и т.к. телец есть высшее из чистых животных, говорит св. Кирилл Александрийский, Христос уподоблялся тельцу совершенному, иногда желаемому, и это по той простой причине, что Единородный соделался человеком и был под игом рабства (Филип. II, 7). Но если и поскольку можно сказать, Он пришел в таинство плоти, стал вместе с нами под иго рабства, однако рабства не испытал, потому что имел естество свыше и свободное, посему и уподобляется тельцу, как находящийся под игом и вне ига, так как малый телец не испытывает ярма, хотя и рожден для ярма»²¹⁶. «Иногда же по причине человечества и пребывания под законом Христос, говорит тот же отец, именуется телицею: ибо женский пол стоит всегда ниже и позади мужеского, как начальствующего и преимуществующего»²¹⁷. Вообще в жертвенных животных мужского пола «Христос прообразовался, как предводитель и начальник..., а женским полом, как бывший под законом и управляемый»²¹⁸. Но в ознаменование того, что Христос, хотя и был во плоти под игом греха, однако ига этого не испытал и греха ни одного не сделал, телица для жертвы бралась всегда непорочная, невинная и ярма не испытавшая²¹⁹.

В другом жертвенном животном – овне Христос предизображался как в тельце, как муж совершенный и как вождь словесных стад верующих, ибо Он один «Наставник» нам (Матф. XXIII, 10), а мы народ «пажити Его» (Псал. XCIV, 7), как баран всегда является вождем стада овец²²⁰. Все общество верующих часто изображается в жертвах под видом семи несовершенных агнцев, а Христос – под видом одного, приносившегося вместе с ними, большого овна²²¹. В небольшом баране и овце предизображались кротость, незлобие и беспрекословное послушание Христа воле Отца (Ис. LIII, 7–8; Иерем. XI, 19), по определению которой Он принес Себя в жертву²²². В плодовитости овец также предизображалось бесчисленное множество имевших явиться у Христа последователей (Ис. LIII, 12) ²²³. Затем, козел, особенно молодой и бесплодный, на языке Откровения всегда служит образом беззакония, поэтому и Христос в жертвах через него предизображался, как вмененный с беззаконными (Ис. LIII, 12)²²⁴. Наконец, в птицах – горлице и голубе, Христос изображался преимущественно со стороны Своей божественной природы, «как сущий с неба и свыше“, и со стороны Его прославленного человечества, как не видевший тления и вознесшийся на небеса²²⁵. В частности, в горлице, которая на востоке отличается громким голосом (Пес. П. II, 12), Христос представляется как птица, «слетевшая с неба, как усладивший евангельской проповедью всю поднебесную“, а в голубе, простом и незлобивом – как не имеющий коварства и лжи в устах Своих (Ис. LIII, 9)²²⁶. Птицы для жертв требовались чистые, по словам блаж. Феодорита, невинные и молодые, для изображения невинности Христовой²²⁷. Их требовалось большей частью две одинаковых для обозначения двух естеств во Христе, соединившихся в Его Божественном Лице²²⁸.

В отношении к жертвователям телец служит символом терпеливости, мужества и покорности взявших на себя иго закона, символом твердого намерения посвятить себя Богу в жертву²²⁹. Брались иногда два тельца в прообраз язычников и иудеев, соединившихся во Христе (Иезек. ХХХVII, 22–24)²³⁰. В большом овне изображается духовное совершенство верующих, достигаемое во Христе, а в молодом агнце – их простота и незлобие, в овце – духовное плодоносие, в молодой овце (агнице) – невинность²³¹. Козел, большей частью приносившийся в жертву за грех, выражал «всегдашнюю нужду нашу в очищении и оставлении прегрешений“²³². Коза приносилась за грех меньший²³³. Вообще мужской пол жертвенных животных, когда выражалась преимущественно идея посвящения человеком себя Богу, значил по словам св. Кирилла Александрийского, то, что посвящаемые Богу, будучи «мужеского пола и непорочны, не имея в себе ничего женственного и не ослабевая до легкомыслия, но всесильно должны стремиться к тому, чтобы мужаться, сохранять в себе мужественным и как бы возбужденным ум»²³⁴. Когда в жертве выражалась преимущественно идея греха, мужской пол брался для обозначения больших грехов, а женский – меньших. Так, за грех начальника приносился козел, а за грех частного лица – коза. «Соразмеряется, говорит св. Кирилл Александрийский, с великостью прегрешений приношение жертв.... Не равно виновны впавшие в грех начальник и народ, но в большей мере, конечно, начальствующие, посему и более обильною жертвою очищаются»²³⁵. Поэтому же в очищение неизбежных грехов людей очень добродетельных требовалась в жертву молодая овца²³⁶. Подобное же символическое значение имела и величина жертвенных животных. Так, за грех всего общества приносился в жертву вол, а за грех одного только начальника – козел. Когда жертва выражала посвящение человеком себя Богу, то величина жертвенного животного означала различные степени этого посвящения, благочестия и духовных сил. «Посредством тельца, говорит св. Кирилл Александрийский, общество святых изображалось как отличающееся высшей степенью добродетели; посредством овна – как стоящее ниже, как бы на втором месте, а в образе агнцев – как занимающее еще меньшую и низшую степень»²³⁷. Наконец, в птицах – горлице и голубе – изображалось при жертвоприношении стремление святых на небо, жизнь их, стоящая выше земных пристрастий. Кроме того, под горлицей, обладающей громким голосом, святые изображались, по словам св. Кирилла Александрийского, «как передающее слушателям божественное и священное слово, а под молодым голубем изображалась их кротость, простота и невинность»²³⁸.

Бескровным материалом для жертв алтаря всесожжений служили: хлеб в виде колосьев, зёрен, муки и печеней; далее – вино, елей, ладан и соль. Хлеб, приносимый в жертву, по мнению отцов, был вообще символом жизни. Так пшеничная мука была символом жизни богоугодной и приятной Богу, ячменная мука – символом жизни не безупречной, новые колосья и зерна – жизни обновленной²³⁹. Хлебные печения, также служившие символом жизни, требовались бесквасные. Закваска их принималась за символ жизни по учениям нечистых, с примесью язычества и остатков египетских заблуждений. Бесквасный же хлеб был символом непорочной жизни. «Поскольку хлеб бесквасный, говорит блаж. Феодорит, не требует приготовления, а квасный имеет в себе нечто из старой закваски, то закон запрещает примешивать к божественному что-либо из египетского учения“²⁴⁰. Только в самых редких случаях (Лев. XXIII, 16 ‑ 21) требовались для жертвы квасные хлебы, и тогда закваска их принималась за символ мудрой хитрости, «доброй и похвальной, которую и Слово премудрости обещает незлобивым“ (Притч. I, 4)²⁴¹. Эта же закваска предизображала, по словам св. Кирилла Александрийского, закваску евангельскую, которая, входя в душу, преобразует ее²⁴².

Хлебная жертва прообразовала Христа вообще как хлеб жизни (Притч. IX, 5–6; Иоанн. VI, 41, 51, 58)²⁴³. В новых зернах и колосьях Он предизображался, как начало новой жизни. «Он, говорит св. Кирилл, есть перворождение духовное, первенец из мертвых, первый в нетление, как начаток усопших, подобно тому, как пшеничное зерно, упавшее в землю и умершее, возрождается со многим плодом в виде колосьев“²⁴⁴. Целый сноп колосьев предизображал бесчисленное множество верующих, получивших новую жизнь во Христе и имеющих воскреснуть по Его примеру.

Хлебные жертвы большей частью соединялись с кровавыми и, служа вообще символом жизни, в соединении с последними, в которых выражалось или посвящение человеком себя Богу, или заглаждение греха, указывали, по мнению отцов, на плоды этого посвящения или очищение от греха, состоящее в новой богоугодной жизни. С самими хлебными жертвами соединялось часто приношение вина, елея и ладана. Это приношение, по мнению отцов, в свою очередь изображало плоды новой жизни: духовное богатство и рост его (елей), духовную радость (Ис. XXV, 6) и вeceлиe (вино) и приятность пред Богом жизни святых (ладан)²⁴⁵. При таком значении вина и елея, приношение их естественно запрещалось, когда жертва приносилась за грех, потому что, как говорит блаж. Феодорит, «грех лишен духовного веселия и радости, и у сидящих во тьме греховной нет пищи свету и нет веселия, как у обязанных воздыхать (по словам же пророка елей умащает лице. Пс. 103, 15), нет и благоухания, как у не оставивших зловония лукавства»²⁴⁶.

Хлеб, вино и елей приносились в различных количествах, смотря по величине жертвенных животных, с жертвой которых они соединялись: чем больше было животное, тем более сжигалось и хлеба, вина и елея с ним. Так как в величине животных, между прочим, по мнению отцов, изображались различные степени посвящения себя Богу человеком, то в различных количествах хлеба, вина и елея изображались различные плоды этих посвящений, «ибо равномерно трудам каждого, говорит св. Кирилл Александрийский, и силе его добрых дел будет определена Богом, Судьей праведным, и степень жизни в славе и блаженстве, а равно и в тучности, от Него даруемой, также, как и степень духовного веселия“²⁴⁷.

По отношешю к Христу вино, елей и ладан предизображали плоды Его жертвы за нас, «что смерть Его не была в слезы и плач, но скорее служила к уничтожению слез и плача и к возбуждению радостной надежды“ (Ис. XXV, 8; XXXY, 10; Апок. VII, 17; XXI, 4)²⁴⁸ .

Солью по закону посыпалась всякая жертва алтаря всесожжений (Лев. II, 13). Она сообщала жертве смысл и вкус, сохраняя ее свежесть. Для приносящего жертву она указывала на то, что его посвящениe самого себя Богу должно быть здравое и рассудительное, так как соль часто принимается за символ благоразумия и рассудительности, например, в отношении к слову (Кол. IV, 6). «Этот образ (т. е. посыпание солью), говорит св. Кирилл, означал то, чтобы мы благоразумно посвящали себя Богу и как бы делали наиприятнейшим Ему доступ к Нему: ибо едят ли безвкусное без соли, по написанному (Иов. VI, 6)“²⁴⁹.

Из пищевых бескровных продуктов запрещалось, как и кислые тесто и кровь, сжигать на жертвеннике мед. Принесенный в дар Иегове вместе с начатками плодов, он но закону отдавался жрецам (Лев. II, 11–12). По мнению отцов, под медом нужно разуметь «мирскую и не чуждую плотских удовольствий жизнь» (св. Кирилл), а под запрещением его возносить на алтарь для предания в жертву Иeгове понимать, что такая жизнь вообще не может быть благоуханной жертвой Иегове, наравне с совершенной духовной жизнью. И хотя мед не запрещается Им для Своих святых, но чтоб и выражалось как бы передачей Иеговой от Себя меда, как дара Ему от народа, Своим священникам. «Честен брак, служащий к деторождению, поясняет св. Кирилл Александрийский, и неповинен пользующейся им по закону во Христе, однако не будет это кому-нибудь иметь силу добродетели и не поставится наравне со славою воздержания,... Не отвергается мед (совершенно), ибо приемлется брак, впрочем, не в приятноe благоухание, как виды добродетелей»²⁵⁰.

Общее значение возношений жертв на алтарь, по мнению отцов, было следующее: приведение или принесение жертвы к дверям скинии (Лев. I, 3; II, 1; III, 1: IV, 4 и след.), в которой только и можно было приносить ее, было символом того, что не в ином каком-либо месте делаемся мы совершенными, а непременно только в церкви, и тогда только, когда приводит нас к Отцу Христос, как священник» (Еф. II. 18)²⁵¹. По отношению только ко Христу приведение жертвы к дверям скинии для заклания было символом готовности Христа по определению Отца пострадать за церковь (Псал. XXXIX 8–9; Евр. X, 9)²⁵². Приводивший животное возлагал, далее, на него руки (Лев. L 4; III, 2; IV, 1), а это, по словам блаж. Феодорита, было символом того, что жертва заменяет собою приносящего, за него принимая заклание²⁵³.Само заклание жертвы (Лев. I, 5; III, 2) было символом смерти Христовой за нас и смерти приносящего жертву для мира этого, необходимой как для посвящения себя Богу, так и для наказания за грехи для заглаждения их²⁵⁴.

При заклании птиц голова у них не отделялась от туловища (Лев. I, 15) в знак того, что Сын Божий в соединении Его Божества, обозначавшегося жертвенной птицей, с человеческой плотью, не разделился надвое и не умалился, а остался одним и тем же нетленным и божественным. Равным образом и для приносившего жертву это могло быть символом нетления и спасения его души, подпавшей греху. (Эта мысль еще яснее выражалась, когда одна из двух приносившихся птиц вовсе не умерщвлялась, а отпускалась живою)²⁵⁵.

Далее, кровь животного, собранная священником, кропилась им иногда на бока жертвенника всесожжений, иногда на его роги, иногда на роги алтаря кадильного и завесу, а иногда и на очистилище во святом святых; остатки же ее выливались у подножия алтаря всесожжений (Исх. XXIX, 12; Лев. IV, 17–18; XVI, 14 ‑ 15). Во всех этих случаях кровь была образом умилостивительной крови Христа, Который Сам изображался и завесой, и очистилищем, и алтарями²⁵⁶. Кропление крови на один только жертвенник или на жертвенник кадильный, завесу и очистилище, означало различные степени очистительной силы благодати Христовой: больше ее требуется для покрытия больших грехов и для освящения целого общества и менее – для очищения и освящения одного человека²⁵⁷. Поэтому-то за грех одного человека кропился только жертвенник всесожжений, а за первосвященника или общество – еще завеса святого святых и алтарь кадильный, а в день очищения – и очистилище. На завесу и очистилище кровь кропилась семь раз в знак совершеннейшего очистительного действия крови Христовой, могущей очистить все грехи и всех людей (Дан. IX, 24)²⁵⁸. Пролитие оставшейся крови у жертвенника было символом того, что Христос пролил Свою кровь за церковь, символом которой, между прочим, был жертвенник. Для приносившего жертву пролитие и кропление крови, служившей вообще образом души, означало посвящение ее Богу или очищение ее от грехов в церкви и при посредстве Христа, изображавшегося всеми предметами, на которые кропилась кровь²⁵⁹.

С умерщвленного животного, между тем, самим приносящим жертву сдиралась кожа, с птиц снимались (священником) перья, из тех и других выбрасывались нечистоты. Наконец жертва рассекалась на части, что запрещалось, впрочем, делать с птицами (Лев. I, 6, 15–17; VIII, 20). Кожа и перья, предохраняющая тело животного от непогоды, по мнению отцов, служили символом забот о жизни плотской, чувственной, а нечистоты – символом плотских страстей. Поэтому-то они не возносились на жертвенник, т.к. заботы о плотской жизни не могут быть «приятным благоуханием» Господу. Таковой жертвой может быть только совершенная духовная жизнь, отделенная и преобладающая над жизнью плотской, и изображавшаяся внутренностями жертвенного животного, очищенного от кожи и перьев. Нечистоты совершенно выбрасывались, тогда как кожа, а также по всей вероятности и перья, отдавались жрецам. Это означало, по мнению св. Кирилла Александрийского, то, что плотские страсти (нечистоты) мерзки пред Богом, попечения же о теле, как естественно необходимые, допускаются Богом в своих святых, хотя и не вменяются им в заслугу пред Ним и не служат жертвой для Него, что и выражалось предоставлением кожи в пользу священников и запрещением возносить ее на жертвенник²⁶⁰.

Животное рассекалось на части, конечно, прежде всего для того, чтобы удобнее было положить его на жертвенник. Кроме того, раздробленные части животного служили символом различных проявлений духовной жизни: «голова, говорит св. Кирилл Александрийский, служила знаком ума, внутренности – помыслов и пожеланий (сердца); ноги же служат тонким намеком на деятельное и как бы в делах являемое хождение»²⁶¹. Птиц запрещалось рассекать на части, как запрещалось и умерщвлять их через совершенное отнятие головы, в знак того, что Божество Сына не изменилось и не разделилось с Его воплощением. У птиц только надламывались крылья, которые опять однако не отделялись совсем, и это было символом «истощания» Сына, которое однако было безвредно для последнего (Деян. II, 31), не умалило Его, ничего не отделило от него, как не отделялись надломленные крылья птиц²⁶². По отношению к нам вся эта операция с птицами символически выражала идею нетления нашего духа и всецелого посвящения его Богу святыми. «Птиц, говорит блаж. Феодорит, законодатель не повелевает разделять на части, потому что окрыленные умом, любя Бога от всего сердца, не делят Его на земное и небесное, но всецелым воссылают горе»²⁶³. Равным образом надломленные крылья были символом смирения ума святых²⁶⁴.

С хлебными материалами не было такой процедуры, какая была с животными, прежде чем последние сожигались на жертвеннике. Само истребление жертвы животной или хлебной посредством огня на жертвеннике было самым близким символом посвящения жертвы Богу, принятия ее Богом, так как огонь вообще был символом божественной природы и действия ее Духа²⁶⁵. Если алтарь принимать за образ Христа, церкви и каждого верующего, то постоянный огонь на нем будет символом постоянного пребывания Духа на Христе, в церкви и на каждом верующем и символом действий Его в них, освящающих их в жертву Богу²⁶⁶.

Сожжение всех частей животного на жертвеннике было символом всецелого посвящения человеком себя в жертву Богу, сожжение же только некоторых частей, большей частью жирных внутренностей, было символом не полного посвящения Богу внутренних сил человека. Кровь никогда не сожигалась вместе с телом животного на алтаре, а возносилась в жертву Иегове через кропление или намазывание ее на жертвенник и через пролитие остатков ее после кропления у основания жертвенника. Запрещение сожигать кровь, вероятно, как и запрещение есть ее, было направлено к тому, чтобы утвердить в евреях мысль о бессмертии души, символом которой была кровь, что она не уничтожается вместе с телом²⁶⁷. Из двух птиц, приносившихся в жертву, сожигалась иногда только одна, а другая пускалась на волю, и это отпущение было символом освобождения от греха и смерти посвятившего себя в жертву Богу в образе второй, сожигавшейся птицы. Из хлебных жертв сожигалось небольшое количество. Сожигались они сполна только при жертвах от священников, остатки же хлебных жертв, как и оставшиеся части жертвенных животных, отдавались священникам, и все это, по мнению отцов, было символом преимущества и чести священников, которые, служа посредниками между Богом и людьми, участвуют в принятии жертв Иеговой и в очищении грехов людских. Это последнее выражалось съедением священниками остатков жертвы за грехи ²⁶⁸. Не могли они есть только жира жертвенных животных, потому что он всегда сжигался на жертвеннике.

Главные виды жертв алтаря всесожжений: жертва всесожжения, жертва спасения и жертва за грех.

Главную отличительную черту жертвы всесожжения, от которой жертва и получила свое название, составляло то, что все части животного в этой жертве сжигались сполна. Этой чертой жертва прежде всего прообразовала всесовершенство жертвы Христовой. В ней «как бы каждая частица и все в целом восходили к Богу в воню благоухания, говорит св. Кирилл Александрийский... Так Христу приличествует быть принесенным в жертву всесожжения, ибо Он истинно весь свят, весь исполнен благоухания и священен“²⁶⁹. По отношению к людям эта жертва – жертва святых, символ всецелого, совершенного посвящения себя Богу. «Возлюбившие жизнь нестяжательную и свободную от забот, говорит блаж. Феодорит, всецело посвящают себя Богу всяческих и себя самих приносят во всесожжение“²⁷⁰. Но так как Христос один только представил Себя в жертву совершеннейшую, то «нам же, как говорит св. Кирилл Александрийский, свойственно быть жертвой не во всем святою и не всецело священною, как имеющим нечто нечистое из-за существующего в нас греха“. Таким образом жертва всесожжения по отношению к людям выражала, собственно, только их желание, стремление и сознание необходимости всецелого посвящения себя Богу. Она служила выражением стремлений к идеальной святости, и этим по идее отличалась от жертвы спасения, в которой сожигались только некоторые лучшие части животного, что и служило символом не совершенного еще действительного нашего посвящения Богу²⁷¹.

При такой главной идее жертвы всесожжения о совершенном посвящении человека себя Богу, вполне понятны требования закона, чтобы животные для этой жертвы были без малейших недостатков и непременно мужского пола. «Вo всесожжение, говорит блаж. Феодорит, были приносимы животные мужеского пола, потому что совершенство свойственно мужам, а животные, приносимые грех ради, были женского пола, потому что страсти овладевают по изнеможении в нас владычественного“²⁷². Однако во всесожжение могли быть приносимы животные и мелкие наравне с крупными и птицы. Так как величина жертвенных животных, между прочим, служила символом неравенства духовных дарований у людей, то дозволением приносить во всесожжение животных и крупных и мелких выражалась необходимость и возможность людям всех дарований всецело посвящать себя Богу²⁷³. «И птицы, говорит блаж. Феодорит, приносились во всесожжение, потому что и убожествующим возможна жизнь совершенная и любомудренная»²⁷⁴.

Заклание животного при этой жертве, очевидно, должно было означать смерть человека, не как должное наказание за грех, каковое значение оно имело преимущественно в жертве за грех, а означало смерть святых для мира, без которой не может быть всецелого посвящения Богу: «ибо трудно было бы, говорит св. Кирилл Александрийский, нам проводить святую жизнь, если бы мы наперед не умерли бы для мира“²⁷⁵. Возношением на алтарь всех частей животного, как уже сказано, при жертве всесожжения выражалась идея всецелого посвящения человека Богу²⁷⁶.

Хлебное приношение при жертве всесожжения, как и при других жертвах, означало в данном случае плоды жертвы как всецелого посвящения Богу Эммануила и каждого частного человека: жизнь (хлеб), в духовном изобилии (елей), радость (вино) и приятность благоухания перед Богом (ладан)²⁷⁷.

Жертва всесожжения кроме частных случаев, когда она приносилась от частных лиц или от общества, должна была совершаться ежедневно утром и вечером. Это – ежедневное «всегдашнее всесожжение». Оно напоминало евреям о том, что постоянной, всегдашней их целью должно быть всецелое посвящение себя на служение Богу, а также было прообразом постоянного ходатайства Христа за нас пред Отцом. Кроме того, по мнению св. Кирилла Александрийского, утреннее и вечернее всесожжение были образом «человечества, благоухавшего прежде преступления Адамова (утреннее всесожжение) и таковым же явившегося опять в последние времена во Христе» (вечернее всесожжение)²⁷⁸.

Жертвой всесожжения выражалась идея идеального стремления всецело посвятить себя Богу. Но в действительности такое совершеннейшее самопосвящение Богу явлено только Христом, Который «весь истинно свят, весь исполнен благоухания и священен“. Люди же, разделяясь между Богом и миром, при всем своем стремлении посвятить себя Богу, на самом деле не достигают этого и посвящают себя Богу только отчасти. Это-то возможное для человека в действительности посвящение человеком себя Богу и выражалось, по мнению св. Кирилла Александрийского, жертвой спасения²⁷⁹. Сообразно с такой главной идеей жертвы спасения, в отличие от жертвы всесожжения, где идея всецелого посвящения Богу выражалась сожжением всего животного, в жертве спасения сжигались не все, а только лучшие части, жирные внутренности животного, служащие символом чисто духовной стороны в жизни человека²⁸⁰. Далее, несовершенство самопосвящения Богу возможного для людей в действительности в жертве спасения выражалось тем, что животные для нее могли быть употребляемы не мужского только пола, как в жертве всесожжения, но и женского и даже с некоторыми незначительными недостатками, именно, с несоразмерно длинными или короткими членами (Лев. XXII, 23).

Первоначальные действия при жертве спасения: приведение животного к скинии, возложение на него рук, заклание, кропление крови, возношение на алтарь – имели тоже значение, что и при жертве всесожжения²⁸¹.

На алтарь был возносим жир с внутренностей животного, обе почки и перепонка печени (Лев. III, 8–5, 9–11, 14–16; IX, 18). «Тук, который на утробе, может указывать, по предположению св. Кирилла, на благосостояние ума и тучность сердца, превосходно воспитанного руководством Духа; преизобильное же причастие божественных дарований наполняет ум святых всяким благом. Поэтому они и становятся священными и избранными в воню благоухания Богу. Почки же могут служить образом заключающейся в уме рассудительной деятельности, по которой он считает заслуживающим отвержения то, что приносит вред, от достойного предпочтения и полезного (поскольку разделяющей член в теле есть почка, так как она хорошо отделяет излишки, нужное же передает природе тела). Перепонка же печени указывает нам на движение сердца, в котором оно идет к пожеланиям... Говорят, что в печени всякое животное имеет пожелания»²⁸². Итак под почками и печенкою, возносившихся на алтарь при жертве спасения, разумелась чисто духовная сторона в человеке – его ум и сердце; покрытые жиром они означали тучность ума и сердца, «исполненных всяким благом“, и потому годных для приятной жертвы Богу²⁸³. Под остальными же частями животного, не возносившимися на алтарь, по мнению св. Кирилла, естественно разуметь жизнь духовно-плотскую, разделенную между Богом и миром“²⁸⁴. Тем, что эти части не сжигались на алтаре, показывалось, что и у святых попечения о земном, даже естественно-необходимые, не вменяются Богом в благоухание добродетелей жизни чисто духовной²⁸⁵. Но что все-таки плотская жизнь святых, не мешающая их жизни духовной, не отвергается Богом и не отвращает лица Его от святых, показывалось в жертве тем, что части, не сжигавшиеся на алтаре, были возносимы пред Иеговой через потрясание их. Этот обряд потрясания, совершавшийся приносившим жертву при помощи священника, составлял одну из особенностей жертвы спасения. В этом случае «лицо посредствующего жреца, говорит св. Кирилл Александрийский, всякий и весьма справедливо может приложить к Эммануилу“²⁸⁶. В обряде изображалось ходатайство Христа, при посредстве Которого Бог принимает нас в жертву Себе, несмотря на наши недостатки, заглаждаемые Христовой жертвой. Тот же обряд указывал и на то, что мы устрояем свое спасение при помощи пастырей, назначенных. Потрясаемые части по закону разделялись между священниками и человеком, приносившим жертву спасения, причем последний устраивал из доставшихся ему частей пиршество при скинии. И эти особенности жертвы спасения выражали главную идею её – идею спасения человека. Для священника и человека, приносившего жертву, доставшиеся им части после потрясания делавшиеся уже собственностью Иеговы и Им уже отдававшиеся приносившим жертву (Лев. VII, 34), были наградой, почестью от Иеговы за спасительную жизнь истинных поклонников Его: «ибо каждый соберет плоды трудов своих и пожнет воздаяние за свое служение»²⁸⁷. Жрец при этом получал грудь и правое плечо животного, которые указывали на качества, необходимые для его деятельности, чтобы она служила к спасению пасомых: на разумность этой деятельности (грудь) и ее энергию (правое плечо)²⁸⁸. Beceлие и пиршество, устраеваемые после жертвы спасения пред Иеговой у скинии, было, кажется, ясным изображением того благополучия, которое служит плодом мира между человеком и Богом²⁸⁹. Те же плоды выражались и хлебным приношением при жертве спасения. Отличительную особенность этого приношения составляли квасные хлебы, присоединявшиеся к опреснокам (Лев. VII, 11–15)²⁹⁰. Это соединение пресных хлебов, служащих символом жизни непорочной, с хлебами кислыми, «образом жизни еще не очищенной и не совсем освобожденной от мирской нечистоты» (св. Кирилл Александрийский II, 376), снова выражало главную идею жертвы спасения, что она, в отличие от всесожжения, была символом несовершенного и не всецелого самопосвящения Богу, какое в действительности возможно для человека.

В сопоставлении с другими жертвами жертва за грех является по-преимуществу умилостивительной. Идея прощения и очищения греха в ней является главной, по мысли св. Кирилла Александрийского²⁹¹, и все части этой жертвы должны быть объясняемы из этой именно идеи ²⁹². В эту жертву большей частью приносили: за грех первосвященника или целого народа – быка (Лев. IV, 3, 13 ‑ 14), за князя – козла (Лев. IV, 22–23), за частного человека – козу или овцу (Лев. IV, 27–28; Числ. VI, 11). Иногда и за грехи целого общества приносился только козел (Числ. XXVIII, 15, 22, 30; XXIX, 5, 11), когда жертва эта приносилась не за какой-либо частный и определенный грех народа, лежащий на его совести, а за все вообще его грехи, известные и неизвестные и предполагаемые только. Т.е. не в частных случаях, по побуждению возмущенной совести, а в случаях общих, регулярно повторяющихся, например, каждый год или месяц, и определявшихся исключительно только законом, как например, ежегодно в день очищения. Равным образом и за грех одного человека не всегда должно было приносить овцу или козу, но можно было ограничиться голубями и даже только одной пшеничной мукой (Лев. XII, 6; XV, 14–15), когда грех, за который была приносима жертва, был непроизвольный, как например, семетечение мужа или кровотечение родильницы. Применяясь к материальному благосостоянию израильтян (например, голуби иногда дозволялись для жертвы по бедности), всё эти постановления, по мнению отцов, кроме того научали евреев делать различие между грехами более важными и менее, между произвольными и не вполне произвольными и более извинительными. Для очищения большого греха требовалась и большая жертва²⁹³. Сообразно с главной идеей жертвы за грех, возложение рук на животное указывало как бы на усвоение животному, которое должно было умереть, грехов, приносившего жертву²⁹⁴. Заклание указывало на смерть, как наказание за грех, которому должен подвергнуться человек. Оно же было прообразом смерти Христа, «за нас пострадавшего и на Себе Самом грех всех несущего наподобие всякого рода кротких животных» (Ис. LIII гл.)²⁹⁵. Кропление крови при этой жертве, на жертвенник ли только во дворе, или и на алтарь кадильный и завесу святого святых, или даже на очистилище во святом святых, было прообразом умилостивительных действий той священной крови, которую Христос пролил на земле, но действие которой достигает даже небесного святилища. Сжигались в жертве за грех не все части животного, т.к. это было особенностью жертвы всесожжения, а здесь сжигались только лучшие части, именно, жирные внутренности, и они служили, по мнению св. Кирилла Александрийского, знаком того, что жертва Христова принимается Отцом, «как жертва священная, благоухающая добродетелями, образом которых могут служить внутренности»²⁹⁶. По отношению к приносившему жертву сожжение внутренних частей животного было символом принятия Богом умилостивленным кровью Спасителя и раскаянием наказанного грешника, души его в область очистительных действий Своего Духа, символом которых был жертвенный огонь²⁹⁷. Это было символом восстановления мира между раскаявшимся грешником и всепрощающим Богом. Остававшиеся не сожженными части животного при жертве за грех отдавались священникам, которые должны были есть их в священном месте, как великую святыню. Это предоставление Богом части, Ему собственно принесенной жертвы, священникам было символом того, что и они должны участвовать в уничтожении греховной нечистоты в людях (Ос. IV, 8). Но Богу принадлежит очистительное действие на самую внутреннюю природу человека, на его сокровенную душу. Это и изображалось в жертве сожжением на алтаре внутренних частей животного: почек и печени как символов ума и сердца человека, освящаемых Богом в самой их природе ‑ «ибо Он, как говорит св. Кирилл Александрийский, есть всецелое наше оправдание, освящающий даже самых высших духов»²⁹⁸. Священникам же, сравнительно с Божественным Духом, принадлежит меньшее, более внешнее, воздействие на грешника, что и изображалось съедением священниками остальных внешних частей жертвенного животного. По отношению к христианской церкви это съедение священниками остатков жертвы за грех как великой святыни и в священном месте, по мнению отцов, было прообразом святейшего таинства евхаристии у христиан, прообразом которых были священники²⁹⁹. Когда жертва за грех приносилась за самих священников или и за все общество вместе со священниками, то остатки жертвы, которые не возносились на алтарь, не были съедаемы священниками, что было символом истребления чужих грехов, не съедались, вероятно, потому, что в данном случае сами священники являлись нуждающимися в очищении от грехов. Поэтому в данном случае остатки жертвы истреблялись посредством огня вне стана (Лев. IV, 11–12, 21), и это, как говорит блаж. Феодорит, было символом того, что все общество очищалось от греха, который становился чуждым священной ограде³⁰⁰. Конечно, ветхозаветная жертва за грех не могла на самом деле дать такого очищения, которое дано только жертвой Христа, и потому обряд сожжения остатков жертвы за грех вне стана, по мнению отцов, прообразовательно относился ко Христу, Который, по словам апостола, пострадал «вне врат» (Евр. ХШ, 11–13) за грехи всех людей, очистил от грехов святое общество³⁰¹. Хлебное приношение, соединявшееся с жертвой за грех, как и при других жертвах, означало плоды жертвы, именно новую жизнь в мире с Богом. Особенностью этого приношения при жертве за грех было то, что мука приносилась без ладана, вина и елея (Лев V, 11 ‑ 13). Это было символом того, что грешники не имеют еще причины к радости и веселию и благоухания перед Богом прямо после того, как вступили в новую жизнь, очистившись от греха, потому что причиной и основанием к тому может служить только святая жизнь, успех в добродетели³⁰².

Так как жертва за грех по-преимуществу перед другими жертвами прообразовала священнейшую смерть Христову, то она представляется в законе особенно священной и называется «святая святых» (Лев. VI, 29). В прообраз освящающего действия смерти Христовой, по мнению св. Кирилла Александрийского, и эта жертва представляется освящающей все и всех, прикасающихся к ней, даже и неодушевленные сосуды³⁰³

Bсе три вида жертв: всесожжения, спасения и за грех, весьма часто соединялись (напр. Числ. VI, 13–21), и при этом соединении первой приносилась чаще всего жертва за грех, второй – всесожжения и третьей – спасения. Такой порядок вполне понятен, если иметь в виду главные идеи жертв. Жертва за грех была символом очищения от грехов, необходимого для мира между Богом и человеком, и для самой возможности общения между ними, т.к. грех служит преградой для этого общения. Поэтому эта жертва в ряду других приносилась первой. Потом приносилась жертва всесожжения, которой выражалось желание и необходимость для человека, принятого Богом в общение с Собою, всецело посвятить себя Ему. И, наконец, жертвой спасения выражались плоды этого общения и посвящения ‑ спасение человека, благодарящего и чествующего Бога. Так дело это представляется по мыслям св. Кирилла Александрийского ³⁰⁴.

Не сжигались на алтаре: люди, посвящавшие себя в жертву Богу, приносившиеся Богу нечистые животные, поля и дома, а также десятины. За исключением десятин, отдававшихся в натуральном виде жрецам, все эти виды жертв посвящались Богу через выкуп, служивший также на пользу святилища и жрецов. Оценка производилась священниками, а за людей была определена законом: за мужскую душу от 20 до 60 лет ‑ 50 сиклей, за женскую в том же возрасге ‑ 30 сиклей, за мальчиков от 5 до 20 лет ‑ 20 сиклей и т. д. (Лев. XXVII гл.). Эти обрядовые посвящения, по мнению отцов, служили образом истинного дара Богу святой, благочестивой жизни, подобно тому, как она изображалась и в жертвах алтаря. При этом оценка указывала на различные степени благочестивой жизни, в каких мы обязаны принести ее в дар Богу сообразно с духовным дарованием каждого.

«Различные, и это весьма справедливо, а не один представляется образ приношения (святой жизни) говорит св. Кирилл Александрийский: ибо одни не очень мужественно стремятся к сему, другие с более горячей готовностью и с возбужденным духом, с бодрым духом и с живейшей стремительностью идут к совершению того, что должно исполнять, и что они могут совершить угодного Богу“³⁰⁵. Одаренные лучшими духовными силами обязаны и больший дар принести в виде совершеннейшей жизни. Напротив, меньшее взыщется Богом с человека меньших дарований. Эта евангельская истина и выражалась посредством обряда оценки по закону Моисея посвящавших себя Богу людей. К людям высших дарований относились люди зрелых лет, от 20 до 60, которые оценивались всех дороже. «Мужеский ли то будет пол, говорит св. Кирилл, или женский – тот и другой, пока находятся в возрасте духовной зрелости, пусть приносят в дар определенное законом, т. е. мужеский пол ‑ 50 сиклей, как целый и совершенный плод духовного служения, высшая законченность и совершенство которого ясно засвидетельствованы через число семью семь. Женский же пол – 30 сиклей: ибо он менее достохвален, нежели мужеский, однако и он приносит плод как бы совершенный по своей природе и с трудом произведенный, означаемый тремя десятками»³⁰⁶. Такое же значение имела плата с несовершеннолетних и стариков, бедных и состоятельных, с домов, полей, нечистого скота и пр. Все это означало, что «с духовным благоукреплением соразмеряется и плод каждого». Истинно правосудный Бог приемлет плоды соответственно с расположением каждого и способностями ума. Это, думаю, заключает св. Кирилл, и значит: «соразмерно с состоянием давшего обет, пусть оценит его священник» (Лев. XXVII. 8)³⁰⁷.

Особый род обрядового посвящения человеком своей жизни в жертву Богу представляло назорейство. Назорей в виде жертвы Богу воздерживался на время, зависевшее от его обещания, во-первых, от всего опьяняющего: вина, уксуса и даже сушеных ягод и зерен винограда; во-вторых, в это время не стриг волос и, в-третьих, с особенной строгостью соблюдал законы о чистоте, т.е. не должен был прикасаться даже к умершему отцу или матери (Числ. VI, 1 – 12). По мнению отцов, назорейство, как и другие обрядовые посвящения, было особенным внешним средством, соответствовавшим чувственному состоянию народа, средством, которое должно было воспитывать его к более совершенной, духовной жизни. Оно было, по мнению св. Кирилла Александрийского, «упражнением в высшей добродетельной жизни». Из такого понимания сущности назорейства отцы и объясняют все частные постановления о нем Моисея. «Если бы у кого была цель очиститься пред Богом по великому обету, говорит св. Кирилл Александрийский, т. е. жить по образу высшего жительства и идти прямой и непорочной стезею совершенной правды, тот должен далеко бежать от вина и сикера, т. е. освобождать свой дух от всего, что имеет силу опьянять и помрачать его. Это, как я думаю, мирской помысл, земные похоти, плотские попечения, суетные развлечения»³⁰⁸. Таким образом запрещение назорею вина должно было приучать его к трезвости, воздержанию и обузданию всех вообще страстей. Далее, человек, стремящийся к святой жизни, должен избегать всего бесчестного и оскверняющего и должен, напротив, обогащать себя хорошими мыслями и делами. Указанием на это для назорея служило, во-первых, запрещение ему стричь волосы. «Ибо острижение волос, говорит св. Кирилл Александрийский, есть дело позорное и приносящее бесчесчестие»³⁰⁹, а также волосы, служащие украшением головы, могут служить и символом хороших мыслей, которые, наполняя ум, «как бы служат ему прекрасными и цветущими волосами. Посему нам должно иметь в себе ум, не обнаженный и не лишенный благих мыслей, но, так сказать, обильный растительностью и возращающий для Бога, как волосы, точное ведение наилучшего»³¹⁰. Св. Кирилл Александрийский говорит, что отращивание назореем волос было, собственно, обычаем язычников, которые иногда приносили в жертву богам отрощенные в их честь волосы. «Бог, говорит св. Кирилл, то же самое установил в законе и для израильтян, которым трудно было очиститься от египетского заблуждения, мало-помалу посредством древних обычаев и образа жизни, как бы посредством образа и теней, переводя их к тому, чтобы воздавать почитание не демонам, а Богу всех³¹¹. Что человек святой, далее, должен удаляться от всего оскверняющего, устраняться от плотских дел, как можно дальше отбрасывать все, что ведет к омертвлению и тлению. На это же самое, конечно, по мнению св. Кирилла Александрийского, указывает заповедь о том, что не должно подходить (назорею) к умершим и оскверняться прикосновением к мертвецу. Закон совершенно запрещает это, ставя угодное Богу, выше уважения даже и к родителям: «прикосновением к отцу, говорит он, и к матери (умершим) не должен (назорей) оскверняться (Числ. VI, 7), т.е. при упражнении в добродетели пусть удалена будет плотская любовь, и да будет выше и дороже родства по крови Бог»³¹².

Если назорею случалось оскверниться, то он должен был очиститься по закону обычных левитских очищений: остричь волосы и затем начать исполнение своего обета сначала. «Узаконил же это Бог, говорит блаж. Феодорит, не напрасно, но уча заботиться о точности, не делать обетов необдуманно и, обещавшись, исполнять обещанное»³¹³. Некоторые отцы и учители церкви очень удачно видят в осквернившемся назорее образ всего Израиля, который подобно назорею до пришествия Спасителя, получив закон на Синае, дал Иегове обет жизни чистой и совершенной, но осквернил себя над мертвецом, убив Эммануила. И за это прежняя святость его жизни по закону была вменена ему ни во что. Подобно осквернившемуся назорею, который остригал волосы в знак лишения прежней святости, снова начинал исполнение обета, Израиль также должен «снять с себя, как говорит св. Кирилл Александрийский, славу служения по закону и напротив возрастать и восприять в ум и сердце ведение евангельского жительства»³¹⁴. В знак должного уважения к данному обету (блаж. Феодорит на Числ. вопр. 11, стр. 200) окончание его завершалось назореем жертвами: всесожжения, за грех и спасения, в соединении которых, как мы видели, по мнению св. Кирилла Александрийского, выражалась вся иcтopия святой жизни. Но жертва за грех на этот раз приносилась второй по счету, после всесожжения, и для нее требовалась только овечка, небольшое животное и женского пола, в знак того, что мир между Богом и назореем не нарушен каким-либо особенным грехом и что, если и за него приносится жертва за грех, восстановлившая этот мир, то только потому, что жизнь всех людей и «людей очень чистых, проводящих ее в простоте и незлобии и совершенных по здравости ума, не всецело непорочна, а во всяком случае нуждается в очищении“³¹⁵. В знак того, что святая жизнь назорея принималась Иеговой и служила к его спасению, назорей при окончании обета остригал волосы и сжигал их на огне жертвы спасения (Числ. VI, 13–21)³¹⁶.

Случаи принесения жертв всех родов определялись или законом, требовавшим от общества или частного лица известных жертв по известным поводам, или свободным желанием каждого. Из жертв алтаря всесожжения жертвы за грех и всесожжения приносились преимущественно по требованию закона, например, при впадении общества или частного лица в грех, или по известным праздникам. Но и эти жертвы могли быть добровольными. О всесожжении, по крайней мере, прямо сказано, что оно могло приноситься «по усердии» (Числ. XXIX, 39), то же можно предполагать и о жертве за грех. Согрешивший, например, мог утаить свой грех, за который следовало бы принести жертву, но мог и объявить его в святилище и принести жертву. Жертва спасения была также обязательна по закону в некоторых случаях, но она также была из всех жертв алтаря преимущественно жертвой добровольной, поэтому и называлась иногда «вольной». Эту жертву спасения и мира между Богом и человеком всего естественнее было приносить последнему по своей доброй воле из чувства преданности, благодарности и благоговения перед Богом. И из жертв, не сжигавшхся на алтаре, одни приносились добровольно, другие были обязательными. Каждый человек мог, например, добровольно принести себя в дар Богу и отдать за себя выкуп, мог возвестить свое свободное желание о даре Иегове в обещание, которое он уже был обязан исполнить, как например, назорей. Но с другой стороны все первенцы мужского пола постоянно, и иногда даже против желания некоторых израильтян, должны были по закону непременно посвящаться Богу.

Отцы не останавливаются на определении общего значения жертв вольных и обязательных. Значение это очевидно. И те и другие образно учили израильтян святой жизни, как истинной и необходимой жертве Богу со стороны человека, всем и самым бытием своим обязанного Богу. Все различие состояло только в том, что через обязательные жертвы израильтяне как бы насильно или, как выражается св. Ириней Лионский о подобных обрядовых предписаниях, «как бы узами»³¹⁷ притягивались к этой жизни и научались той истине, что они всецело принадлежат Богу. Жертвы же вольные, напротив, вытекали из сознания и поддерживали сознание в необходимости святой жизни, «что должно, как говорит св. Кирилл Александрийский, возносить Богу, как воню благоухания и как нечто должное, святолепное жительство и славу отличной жизни»³¹⁸. Самый выразительный вид вольной жертвы, возведенной в обет, представляло назорейство, мнения отцов о котором уже изложены Лучшим же примером обязательных даров израильтян Иегове могут служить десятины³¹⁹ и посвящениe Иегове от всего первородного – от человека до скота и начатков плодов.³²⁰ Посвящение Богу всего первородного, по мнению отцов, согласно с Библиeй было установлено в память избавления израильтян от погибели в Египте и в знак того, что сама жизнь их после того принадлежала всецело Богу и Ему должна была посвящаться³²¹. «Бог, говорит блаж. Феодорит, узаконил израильтянам приносить первородное из волов и овец, напоминая тем о спасении их первородных.... Cиe дает видеть и самый закон: «когда же после, спросит тебя сын твой: «что это?». Ты скажешь ему: «рукою крепкою вывел нас Господь из Египта, из дома рабства. Ибо, когда Фараон упорствовал отпустить нас, Господь умертвил всех первенцев в земле Египетской, от первенцев человеческих до первенцев из скота: посему я приношу в жертву Господу все, разверзающее ложесна, а всякого первенца из сыновей моих выкупаю» (Исх. XIII, 14 ‑ 15)³²² Св. Кирилл Александрийский, объясняя закон о первородном в прообразовательном смысле, видит в посвящаемых первенцах христиан, как приобретение Сына Божьего (Ис. LIII, 12), избавившего нас Своей кровью от власти демонов. «Как израильтяне, говорит св. Кирилл, как бы жили жизнью агнца, закланного в ночь смерти египетских первенцев, так и мы уже не своей жизнью живем, но жизнью умершего ради нас Христа“³²³. Из первородных людей и животных посвящались только особи мужского пола, в соответствии с историческим фактом погибели у египтян первенцев мужского пола. Изъясняя же это в прообразовательном смысле, св. Кирилл видит здесь указание на то, что носящим образ Христа последователям Его должно быть совершенными, так как мужской пол вообще служит образом совершенства³²⁴. На это же совершенство, по его мнению, указывало требование закона, чтобы первородные животные приносились в жертву не прежде восьми дней после рождения и питания матерью (Исх. XXII, 30)³²⁵ Десятая часть всех доходов Израиля, платившаяся им жрецам Иеговы как жертва Ему, по аналогии с первородным как бы первой частью всего имущества служила также указанием на то, что все, что ни имел Израиль, как и сам он, составляло собственность Иеговы, что он обязан был вообще служить Ему и, если Бог избрал вместо всего Израиля для ближайшего служения Ему только левитов, то Израиль естественно был обязан дать им за эту службу содержание.