Сказание о крестьянском сыне

«Сказание о крестьянской сыне» – яркая сатирическая новелла XVII в. Динамическое развитие сюжета, фигура главного героя-плута, парадоксальное столкновение его речей, основанных на текстах Св. Писания, и действий, пародирующих эти тексты, сделали повесть популярным чтением демократических низов и в XVII, и в XVIII вв.: почти каждый из семи известных списков повести (сохранились только списки XVIII в.) является самостоятельной творческой переработкой, иногда пересказом, раннего текста. Время возникновения «Сказания» в настоящее время определено достаточно точно: до 1620 г.; установлено, что в известных «Прописях» попа Тихона в составе его скорописной азбуки 1620 г. (в настоящее время они хранятся в Лондоне, в Бодлеанской библиотеке; текст «Прописей», изданных в 1864 г., привлек внимание Н. С. Лескова, опубликовавшего в 1890 г. статью – «Прописи попа Тихона (Литературный памятникХVІІ века)») имеется выписка из «Сказания» (Демкова Н. С. Фрагмент «Сказания о крестьянской сыне» в записи 1620 г. // Культурное наследие Древней Руси. М., 1976. С. 172–175).

Текст публикуется по полному списку второй четверти XVIII в. – РГБ, собр. Н. С. Тихонравова, №361, л. 187 об.–190, с необходимыми исправлениями.

Смеховая литература избирала в качестве пародируемого образца самые обиходные жанры. Одним из них были лечебники, книги медицинского содержания. Это, разумеется, не пародия на медицину, а замкнутая в себе небылица, чепуха, построенная по схеме лечебника. Излюбленный стилистический прием смеховой литературы, оксюморон (соединение противоположных по значению слов или фраз), то и дело встречается в «Лечебнике на иноземцев» («потеть 3 дни на морозе нагому»; «поутру рано, после вечерень» и т. д.).

Хотя пародийные «Лечебники» дошли до нас в списках не раньше XVIII в., есть основания считать, что время их сложения следует отнести к XVII столетию.

Текст публикуется по списку: РНБ,Q.XVII.96, л. 27–29 об., издававшемуся ранее В. П. Адриановой-Перетц (см.: Русская демократическая сатира XVII века. Изд. 2-е, доп. М., 1977.

«Роспись о приданом» пародирует форму действительно существовавших в русском быту таких памятников письменности, как свадебные «сговорные» записи, в которых обстоятельно описывались все предметы, даваемые за невестой в приданое. Как и в прочих памятниках смеховой культуры, смех здесь не является инструментом сатиры, а представляет тот вид веселья, который строится на абсурдных, небыличных ситуациях.

Дошедшие до нас списки «Росписи о приданом» датируются XVIII в. Мы публикуем текст старейшей редакции этого памятника, которая, хоть и дошла в записи XVIII в. (1733 г.), но единодушно относится исследователями к XVII в.

Текст был впервые издан И. Е. Забелиным (Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях. Изд. 2-е. М., 1872. С. 430–433); затем опубликован по этому изданию В. П. Адриановой-Перетц в «Русской демократической сатире XVII века» (см.: Изд. 2-е, доп. М., 1977. С. 97–99); мы издаем его по этой последней публикации.

«Сказание» – эротический диалог юноши и девушки. Время возникновения его следует относить к середине–второй половине XVII в. Некоторые исследователи считают «Сказание» записью устного текста. Но среди сравнений встречается сугубо книжный образ: Роксана – жена царя Александра Македонского – героиня литературного памятника. Больше оснований поэтому считать данное произведение литературный текстом, возникшим в демократической среде, диалогический характер которого и сниженная, подчас даже вульгарная, лексика создают впечатление о его устном происхождении. «Сказание» дошло до нас в 5 списках, сильно отличающихся друг от друга, что объясняется диалогическим характером произведения. По списку XVIII в. РНБ, собр. ОЛДП, № О.СХХХІІ «Сказание» было издано Хр. Лопаревым («Сказание о молодце и девице». Вновь найденная эротическая повесть народной литературы). Изд. ОЛДП, 1894. По списку XVII в. БЛН, 33. 4. 32 текст был издан В. И. Срезневским (Сказание о молодце и девице по сп. XVII в. Библиотеки Академии паук // Известия Отделения русского языка и словесности Академии наук. СПб., 1906. Т. XI. Кн. 4. С. 79–90). Во втором тексте после слов девицы, разрешающей молодцу остаться, и слов молодца о том, что девица уподобилась «первым женам», говорится, что девица обратилась за советом к «нянюшкам и мамушкам» – принять ей молодца или нет. В этом же списке среди «первых жен» дополнительно названа Василиса, жена богатыря Ставра Годиновича (в тексте описка – «Василисты Ставровы жены Годунова»), героиня былины об этом богатыре, славящаяся красотой, умом и смелостью.

Текст «Сказания» публикуется по списку РНБ с исправлением ошибок и описок по списку БАН. Графика и система написаний конечных ъ и ь в рукописи расшифровке не поддается. Поэтому, за исключением четких обозначений конечных ъ и ь, они опущены.

Как и «Сказание о молодце и девице», «Притча о старом муже» носит диалогический характер. В древнерусской литературе широкое распространение имели произведения о женской злобе и женском коварстве. Отражение средневековых представлений о женском коварстве проскальзывает и в «Притче», но в этом произведении XVII в. бесспорно можно видеть определенную симпатию автора к молодой девице, отвергающей притязания на ее молодость богатого старика, налицо здесь и явное осуждение неравного брака. И по характеру построения сюжета, и по лексике «Притча» перекликается со «Сказанием о молодце и девице». Не случайно Хр. Лопарев опубликовал ее как приложение к изданию текста «Сказания».

Текст «Притчи» публикуется по списку: РНБ, Q.XVII.41 (Сборник-конволют конца XVII в., л. 38 об.–41 об.).

Название тексту дано первыми издателями («Памятники старинной русской литературы», издаваемые гр. Григорием Кушелевым-Безбородко, под ред. Н. Костомарова. СПб., 1860. Вып. 2. С. 409). Определить жанр «Сказки» невозможно. Неясно – полный это текст или же отрывок более обширного сочинения. Переписчиком он во всяком случае воспринимался как текст законченный и полный: в рукописи он завершается рисованной концовкой. «Сказка» дошла до нас в составе сборника из произведении занимательного чтения. Сборник составлен и в значительной части переписан подьячим Троицко-Сергиева монастыря Аифимом Шешковым в 1698 г. (РНБ, собр. Погодина, № 1772). В. П. Адрианова-Перетц высказывала предположеине, что «Сказка» представляет собой литературную пародию на входившие в моду в XVII в. приключенческие романы-сказки (Бова Королевич, Еруслан Лазаревич). А. М. Панченко определяет «Сказку» как ритмизованную пародию на богатырскую тему вообще и думает, что этот текст – запись фольклорного произведения. Обращает на себя внимание отличная осведомленность автора «Сказки» в воинской терминологии): ряд терминов военного обихода встречается только здесь. Таким образом, есть основание полагать, что «Сказка» возникла в воинской среде. Помимо «Памятников старинной русской литературы» текст изд.: Дмитриев Л. А. «Сказка о некоем молодце, коне и сабле» //ТОДРЛ. 1983. Т. 37. С 305–310.

Текст издается по рукописи: РНБ, собр. Погодина, № 1772, л. 188 об.–190 об. Явные описки исправлены и отмечены курсивом.

Стихотворное послание (название принадлежит его первому публикатору) выявлено в составе Азбучного письмовника (рукопись первой трети XVII в.) А. С. Деминым (ТОДРЛ. Т. XXI. М.; Л., 1965. С. 76–77). «Послание» полностью сохраняет все этикетные формулы эпистолярного обращения, напоминая по форме иронические и сатирические стихотворные послания начала XVII в. («Послание дворительное недругу», «Послание дворянина дворянину»). По содержанию «Послание» представляет собой любопытную литературную и социологическую параллель к «Азбуке о голом и небогатом человеке», являясь в то же время одним из самых старших (и оригинальных) вариантов разработки темы «блудного сына» в литературе XVII в.

Текст публикуется по единственной рукописи – РНБ, Софийское собр., № 1546, л. 120–120 об.

«Послание» – яркий текст из репертуара «приказной школы» русского стихотворства XVII в., открытой А. М. Панченко. Единственный список «Послания» был найден А. С. Деминым в сборнике анонимных силлабических вирш первой половины XVII в. (ТОДРЛ. Т. XXI. М.; Л., 1965. С. 78–79). «Послание к звавшим» напоминает о типе «осудительных» посланий к друзьям, встречающихся в письмовниках, однако заметно отличается от них отсутствием формул, обычных для эпистолярного жанра, и конкретностью изображения бытовой ситуации (гости, приглашенные на обед и рассчитывающие на «чарку вина», только «ноги загрязнили», «да на избные окна посмотрели» и, постоя в у запертых ворот, ушли прочь, так как хозяина не оказалось дома). Гибкий раешный стих передает почти разговорную речь, сохраняя интонацию насмешки над хвастовством адресата и выражая явно юмористическое отношение автора к случившемуся. Разноречие между текстом стихотворного послания, обращенного к одному адресату («государю»), и его заглавием в рукописи, где послание адресовано многим («звавшим»), объясняется, по-видимому, фактом включения текста частного послания в стихотворный письмовник, где реальное послание стало функционировать в качестве эпистолярного образца «на случай».

Текст публикуется по рукописи: ГИМ, собр. Е. В. Барсова, № 470, л. 26–27 об.

Тема шуточного стиха – проделки младшего клира во время богослужения («крылошанин» и пономарь украли кутью, предназначенную для поминовения). Это острая бытовая зарисовка, характерная для литературы XVII в. (первая публикация Демковой Н. С. в ТОДРЛ. М.; Л., 1965. Т. XXI. С. 94–95). Автором стиха, рассчитанного на смеховой эффект, был, по-видимому, кто-то из этой же среды низших церковнослужителей, возможно певчих (в заглавии помечено: «Выписка из крыласких книг», то есть книг, использовавшихся на клиросе). Стих датируется приблизительно второй половиной XVII в., известен в нескольких списках XVII–XVIII вв. Публикуется по рукописи конца XVII в. – РНБ, Соловецкое собр., № 1 113/1222, л. 3 об.–4.

В древнерусской литературе немало назидательных сочинений, обличающих пьянство. «Послание к некоему иноку о Хмеле», одно из самых поздних сочинений такого рода, широко использует тексты, написанные ранее. Был ли его автором Матфей, чье имя фигурирует во вступле- нии к «Посланию», с уверенностью сказать нельзя, так как в тексте вступления это имя чередуется с «имярек», но несомненно пишущий был человеком начитанным: в качестве источников он использует и «Слово о Хмеле» (БЛДР. Т. 7. С. 488–491:579), и повесть о происхождении винокурения, и некоторые слова и поучения против пьянства. При этом он умело перерабатывает знакомый ему материал, добиваясь целостности произведения.

В решении нравственных проблем автор придерживается традиционной христианской доктрины, согласно которой человек свободен в своем выборе пути – выборе добра или зла, порока или добродетели – и несет сам ответственность за свой выбор. Традиционным является и обращение безымянного героя притчи, включенной в «Послание», от греха к спасению: оно происходит благодаря вмешательству свыше. В связи с этим и Хмель, грозный искуситель человека, неотвратимый и необоримый в «Слове о Хмеле», где он был персонификацией судьбы, злой доли, под пером автора «Послания» приобретает сходство с бесом, которого можно победить молитвой и постом.

Стремление следовать традициям обнаруживается и в языке памятника, причем образцом для подражания автор избирает высокую литературу: отдав дань приличествующему самоуничижению, посетовав на отсутствие «слагательного разума», он демонстрирует затем владение целым арсеналом средств художественно украшенной речи: здесь и ряды синонимов, и сочетания однокоренных и близких по звучанию слов, и параллелизм, и стилистическая симметрия. В игре словами автор доходит почти до балагурства («не боголюбца, но хмелелюбца, не постолюбца, но покоелюбца»), казалось бы, неожиданного в соседстве с книжными стилистическими приемами. Однако это соответствует общей тенденции текста: «Послание» сочетает обобщенность описания судьбы героя с натуралистическими подробностями в изображении поведения и состояния захмелевшего человека, дидактику с занимательностью и усилением повествовательности (по сравнению со «Словом о Хмеле»); оно обнаруживает также наибольшую снисходительность к человеческим слабостям среди других произведений на общую с ним тему.

«Послание к некоему иноку о Хмеле» публикуется по списку XVII в., найденному Н. С. Демковой, – БАН, Тек. пост. 613, л. 255–269.

Стих о жизни патриарших певчих

Текст найден и впервые издан Д. С. Лихачевым (ТОДРЛ. М.; Л., 1957. Т. XIV. С. 423–426), датировавшим «Стих» концом XVII в. (не ранее 1684 г.). Четкая социальная позиция автора, защитника «убогих» ( Д. С. Лихачев считает, что им мог быть один из безымянных «малых» патриарших певчих, положение которых было особенно тяжелым), а также острая постановка проблемы бедности и бесправия делают «Стих» одним из выдающихся образцов демократической обличительной литературы конца XVII в.

«Стих» – подобно «Посланию дворительному недругу» и «Сказанию о попе Саве» – написан «раешником», с двухчастной структурой стиха и синтаксической контрастной противопоставленностью обеих частей («Чернцы бы и умны, но да нравы дурны»); такая конструкция фразы делает ее почти афоризмом, усиливает обличительный пафос «Стиха» и способствует сатирическим целям изображения действительности.

Текст издается по единственному списку конца XVII в. – РНБ, собр. ОЛДП, Q.490, л. 124 об.–126.

Повесть о житии Варлаама Керетского – яркий образец севернорусского народного жития. «Повесть» делится на две части. Первая, рассказ о грехопадении и подвиге Варлаама, была составлена в конце XVI–начале XVII в. В 60-е гг. XVII в. к этой части была присоединена вторая часть – рассказы о посмертных чудесах Варлаама. В основе рассказа о самом Варлааме лежит местная легенда о священнике, убившем из ревности жену и наложившем на себя тяжкое испытание, чтобы искупить свой грех. Писатель Б. Шергин передает содержание слышанной нм в юности в Архангельске «Старины о Варлааме Керетском»: красавица жена Варлаама изменяла мужу с любовником, скандинавом Олафом (или Фарлафом). Варлаам убил жену, пришел с ее трупом на корабль Олафа, перебил всех, кто там был в это время, и стал на этой ладье с трупом жены плавать по морю (Шергин Б. Запечатленная слава. Поморские были и сказания. М., 1967. С. 230–232). Устные предания романического характера о Варлааме сохранились на побережье Белого моря до наших дней. Среди моряков-поморов бытовало представление о Варлааме как о святом, который приходит на помощь всем, терпящим бедствие на море. О6 этом писал С. Максимов в книге «Год на Севере» (1859), отмечает это и первый издатель «Повести о житии Варлаама Керетского» П. В. Знаменский (Повесть о преподобном Варлааме Керетском // Сборник Отделения русского языка и словесности Академии наук. 1893. Т. 55. С. XV–XXI). Вторая половина «Повести» и представляет собой бесхитростные, наполненные реалиями рассказы о тяжелых, полных опасностях буднях моряков-поморов. Их местный характер и колорит проявляются не только в обилии диалектных слов и мореходной терминологии, но и в географических реалиях. Помимо широко известных географических пунктов (Кола, Святой Hoc, Соловецкие острова, Каргополь, Двина) встречаются названия таких поселений и географических местностей, которые известны только жителям Беломорья: Чупская губа, село Кереть, Соностров (небольшой остров в 30–40 км на юго-восток от Керети по побережью Кандалакшского залива, куда керетчане до сих пор ходят на тони ловить рыбу), Шарапов наволок (Шарапов мыс, мимо которого проходит водный путь из Керети в Соностров).

Повесть о житии Варлаама Керетского публикуется по списку РНБ, Соловецкое собр., № 182 (Сборник второй половины XVIII в., л. 155–160 об.) с исправлениями явных ошибок по другим спискам «Повести». Научное издание текстов «Повести» по всем спискам см.: Дмитриев Л. А. Повесть о житии Варлаама Керетского // ТОДРЛ. М.; Л., 1970. Т. 25. С. 178–196. стр. 448.

«Житие Артемия Веркольского» – одно из замечательных севернорусских житий, героем которого выступает не подвижник, посвятивший жизнь защите и прославлению христианства, а простой человек, «народный святой». Крестьянский отрок Артемий из Пинежского села Веркола, убиенный молнией во время земледельческих работ, не успел ничем прославиться, но горестная судьба мальчика привела к его почитанию сначала как местного святого, а затем он был причислен к лику общерусских святых.

Исследованию литературной истории жития посвящен одни из разделов монографии Л. А. Дмитриева (см.: Дмитриев Л. А. Житийные повести Русского Севера как памятники литературы XIII–XVII вв. Л., 1973. С. 249–261). Первые записи о святом, не дошедшие до нас, могли появиться не ранее 1577 г., когда произошло обретение нетленных мощей отрока, захороненного в лесу «одаль церкви». Очевидно, сразу после обретения мощей св. Артемия начинается его местное почитание. Об этом свидетельствует упоминание о нем в нач. XVII в., еще до составления известной нам 1-й редакции жития, в «Видениях Евфимия Чакольского 1611–1614 гг.» (см. наст. изд.: т. 14, с. 220–237, 706–710) – памятнике местной литературы, в котором отрок является в видении одному из персонажей, ищущему исцеления.

Первая дошедшая до нас редакция жития с 53 чудесами и служба святому были составлены около 1618 г., после официального освидетельствования мощей Артемия Веркольского. Самый ранний из известных на сегодняшний день список этой редакции относится к 30-м гг. XVII в. (РГБ, ф. 304, № 696), и создан он иноком Троице-Сергиева монастыря, книгописцем Германом (Тулуповым). Таким образом, св. Артемий Веркольский очень быстро приобретает общерусское почитание, о чем говорит и значительное число списков жития святого (около 100), созданных в самых различных уголках России. Последующие редакции памятника, как показал Л. А. Дмитриев, характеризовались прежде всего добавлением новых чудес святого, сам текст жития не претерпел изменений. Продолжение литературной истории памятника непосредственно связано с Артемиево-Веркольским монастырем, который был основан ок. 1645 г. неподалеку от Кевролы – административного центра Кеврольского и Мезенского уездов, вверх по течению реки Пинеги, напротив Верколы – родины святого отрока (см.: Савельева Н. В. «Житие Артемия Веркольского» в рукописной традиции Веркольского монастыря //ТОДРЛ. СПб., 1999. Т. 51. С. 365–376). 2-я редакция жития с 72 чудесами была написана ок. 1648–1649 гг., в период утверждения монастыря, укрепления его позиций и авторитета у местного населения. Поводом для ее создания послужило перенесение мощей святого из мирской церкви в монастырский храм. Возможно, новые чудеса были записаны иноком монастыря Антонием (Ловцовым), с именем которого связана рукописная традиция Веркольского монастыря этого периода. 3-я редакция с 85 чудесами «Жития Артемия Веркольского» составлена ок. 1700 г. иеромонахом Веркольского монастыря Антонием (Поповым), управлявшим Веркольским монастырем во время его наибольшего расцвета.

«Житие Артемия Веркольского» продолжает традиции новгородской агиографии. Героями чудес и различных исцелений выступают прежде всего крестьяне, жители окрестных деревень, в самих чудесах отражается быт севернорусской деревни, жизнь простых землепашцев, рыбаков и охотников. В то же время в истории текста жития ясно выделяются два периода, отразившиеся и в литературных особенностях различных временных пластов памятника. Первый период – это написание событийной части жития и первых 53 чудес святого – т. е. 1-й редакции «Жития Артемия Веркольского». Перед неизвестным нам автором, создававшим около 1618 г. житие по заказу новгородского митрополита Макария, и судя по всему при новгородской митрополии, стояла трудная задача – на основании имевшихся у него сведений о чудотворениях объяснить святость мальчика, не проявившего себя в традиционном христианском подвиге. Святой Артемий Веркольский был причислен к лику новоявленных праведников, и именно эта основа его святости – праведность – должна была быть отражена в жизнеописании отрока. Отсюда столь формализованный, нарочито этикетный стиль событийной части, единственными реальными фактами которой являются соответствующие канону отказ от детских игр и земледелие – работа в поле 12-летнего отрока. Несмотря на экспрессивное описание стихии – грозы, во время которой погиб св. Артемий, автору жития не удалось отразить причины изначального местного прославления пинежского мальчика – народного почитания убитых молнией как страстотерпцев во имя Бога. С одной стороны – это смерть без покаяния, смерть, не соответствующая христианским канонам, с другой – это смерть, свершившаяся по воле Божией, – «Артемий является как чистая жертва, угодная Богу, приближаясь к чину святых страстотерпцев» (Федотов Г. П. Святые Древней Руси. М., 1990. С. 212). Но в изложении автора жития причиной гибели святого служит не удар молнии как физическое явление, а страх, ужас отрока перед грозой – воплощением Божьего величия.

Вступление и событийная часть Жития Артемия Веркольского являются «ярким образцом искусственности, нарочитости употребления риторических приемов в угоду требованиям жанровых канонов» (Дмитриев Л. А. Житийные повести Русского Севера... С. 255). Вступление компилятивно по своей структуре, оно буквально соткано из пересказа, в начале дословного, вступительной части «Исторической Палеи» (см.: Попов А. Книга бытиа небеси и земли: (Палея историческая с приложением Сокращенной палеи русской редакции) // ЧОИДР. 1881. Кн. 1. С. 1) и «Символа веры». Столь же невыразительны и первые 53 чуда, очень краткие, схематичные, похожие по языку и композиции друг на друга. Эти чудеса несомненно были стилистически обработаны, унифицированы при создании 1-й редакции жития и не в полной мере отражают те рассказы (или записи), которые легли в их основу.

Второй период литературной истории памятника связан с его бытованием в тех местах, где прославился святой Артемий Веркольский. Именно в ряде чудес, дополненных в Веркольском монастыре или при местных приходских храмах, в рассказах об истории монастыря можно найти те бытовые подробности и яркие детали, в которых и заключается по существу самоценность Жития Артемия Веркольского как памятника севернорусской агиографии.

Мы публикуем текст 3-й редакции памятника по списку нач. XVIII в. (БАН. Арх. Д. 351), созданному в Веркольском монастыре иеромонахом Антонием (Поповым). Ошибки списка исправлены по еще одному списку руки иеромонаха Антония (РНБ. Q.I.907). Все исправления выделяются курсивом.