Мне кажется страшным признать, что есть этот грех и тут же капитулировать перед ним..дескать, ну что поделать, я же человек с глазами, я же мужчина... и проч.
самооправдания.
Но разве капитуляция, когда человек в этом грехе не идёт дальше мыслей? Когда ему удаётся е совершить поступков, к которым тянут эти мысли.
Если Бог милосерден, он, наверное, вздохнёт: "Ну и на том спасибо!"
Вопрос - поможет ли от мыслей. Удержаться от поступков - поможет, но мысли-то...
Русская литиература полная описаний безуспешной борьбы довольно суровых православных с мыслями.
Вот на пробу.
Стоит Гриша на кремнях, на битых
стеклах, перед книгой Аввы Дорофея, громким голосом истово и мерно ее
читает, а все слышится ему звонкий хохот Дуняши, самой озорной изо всех
усадских девок... Завсегда, бывало, эта Дуняша первая подустит на келейника
девок, первая подманит подруг на всполье, первая затащит Гришу в круг
девичий, первая заведет игры, первая успеет обвить шею постника жаркими
руками и с громким, далеко разносящимся в вечерней тиши смехом успеет
прижать отуманенную голову его ко груди своей лебединой...
Стоит Гриша, борзо, истово лестовку перебирая, бессчетно кладет земные
поклоны, а потом читает "Скитское покаянье": "Согрешил есмь душею, и умом,
и телом, сном и леностью, во омрачениях бесовских, в мыслех нечистых". Так
шепчет Гриша, глядя в "Скитское покаянье", но слова звучат без участья ума
- помыслы мятежного, полного прелестей мира восстают перед ним в
обольстительных образах, и таинственный голос несется из глубины
замирающего сердца... Сладко, соблазнительно он говорит ему: "Помнишь Дуню
молодую?.. Помнишь, как глаза у ней горели?.. Помнишь, как грудь
колыхалась?.."
Вздрогнет всем телом Гришутка, вырвется отчаянный вопль из души его.
Сам себя пугается, торопливо ограждает себя крестным знаменьем, и,
судорожно схватив с налоя "Скитское покаянье", громко барабанит, не спуская
глаз с книги:
"Грядет мира помышление греховно, борют мя страсти и помыслы мятежны.
Помилуй, господи, раба своего, очисти мя окаянного, скверного, безумного,
неистового, злопытливого, неключимого, унылого, вредоумного,
развращенного..."
А голос свое:
"Вспомни, как горели очи ясные, как рделись багрецом щеки маков
цвет... Вспомни, как, дрожа всем телом, изнывая в сердечной истоме, она
обняла тебя... как прильнула к тебе алыми устами, как прижала тебя к
белоснежной груди..."
- Изми мя от враг моих, - громко читает по книге келейник, - и от
восстающих на мя; изми мя от руку диаволю; отжени от мене помрачение
помыслов, дух нечист и лукавнующий; избави мя от сети ловчи, не вниди в суд
с рабом своим...
А голос сердечный:
"Брось молитву!.. Вон из кельи!.. К ней поди!.. Посмотри, как в
светелке она спит одна у окна... Высоко поднимается грудь, и раскрыты уста,
и дыханье ее горячо..."
- О, господи!.. падаю... - шепчет келейник, - спаси...
А голос:
"Как бы сладко прильнуть к красоте молодой!"
Последние силы собрал Гришутка, прогнать бы только лукавого беса... И
крепко ухватил он лестовку, хочет молитву читать на прогнанье бесовских
мечтаний... Но сухие, дрожащие уста нехотя вторят тайному, сердечному
голосу: "Как бы сладко припасть к ее персям щекой огневой..."
А где она огневая?.. Всю в посте иссушил...
Вдруг стукнуло оконце... растворилось. В белых рукавах, в белом
переднике, в бледно-розовом сарафане, с распущенными длинными темно-русыми
волосами, в венке из свежих васильков, вся облитая сияньем месяца, лукаво
улыбаясь и прищуря искрометные глазки, глядит на постника белотелая,
полногрудая красавица Дуня. Страстью горячей, ничем несдержимой, страстью
любви пышет она...
- Здравствуй, Гриша, голубчик!.. Здравствуй, дорогой мой, желанный!..
- ясным голоском крикнула и, заливаясь резвым хохотом, кошечкой прыснула к
подругам на всполье. И в тиши ночной раздается над речкой девичья песня:
Мы посеем, девки, лен, лен, лен.
Мы посеем молодой, молодой...
Стоит Гриша босой на кремнях, на стеклах, как вкопанный, - лестовка из
рук выпала, "Скитское покаянье" на полу валяется, давят плечи тяжелые
вериги. Тихо шепчет келейник:
- Ах, ты, Дуня, моя Дуня!..
