Глава 2. Дискуссии о богослужебном языке в конце XIX-начале XX в.

Аще ꙗ҆зы̑ки человѣ́ческими глаго́лю и҆ агг҃льскими,

любвѐ же не имамъ, бы́хъ ꙗкѡ мѣ́дь

звенѧ́щи, и҆лѝ кѷмва́лъ звѧца́ѧй.

(1Кор.13:1)

Смотришь, смотришь – и думаешь:

«Волсви же со звездою путеше-эствуют!...»

Волсви?... Значит, мудрецы, волхвы.

А маленький я думал – волки. (...) Звезда

ведет их, а они идут, притихли. (...) Хвосты у

них опущены. Идут, поглядывают на

звезду. А та ведет их.

И.С. Шмелев. «Лето Господне»

(Шмелев 1989, с. 371)

История языка включает в себя историю дискуссий об этом языке. Прежде чем говорить о дискуссиях, ведущихся вокруг языка богослужения, необходимо остановиться на вопросе о том, насколько широким был круг участников этих дискуссий. Здесь возможно выделить две ситуации. В одном случае в дискуссии участвуют лица, непосредственно связанные с подготовкой богослужебных книг или текстов. В этом случае формой ведения дискуссий оказываются письма, докладные записки и т.д. Материалы таких дискуссий изначально не предназначаются для публикации и если и публикуются, то как исторический документ. Другой тип дискуссии – журнальная или газетная полемика. В этом случае круг участников споров оказывается относительно широким, однако научный уровень неизмеримо более низким. Созданные в рамках этих дискуссий тексты представляют интерес, с одной стороны, как материал для характеристики массового языкового сознания, а с другой – как средство, влияющее на формирование общественного мнения.

В центре дискуссий конца XIX-начала XX в. стоял вопрос понятности церковнославянских текстов для прихожан православных храмов. В ходе полемики высказывались мнения, что эти тексты непонятны без комментариев или толкований, что богослужебные книги никоновской редакции далеко не совершенны и содержат большое количество неточностей и неверных переводов. Предлагались различные варианты выхода из сложившейся ситуации: новое исправление богослужебных книг, новый перевод с греческого языка на славянский, издание текстов с комментариями, параллельным русским или греческим текстом. Для того, чтобы сделать богослужебный текст более понятным, предлагалось или упростить его, то есть в отношении языка приблизить к современному русскому литературному языку, или вернуться к более древнему (кирилло-мефодиевскому, дониконовскому и т.д.) облику богослужебных книг.

Говоря об архаизаторских проектах исправления богослужебных книг, следует отдавать себе отчет в том, что авторы архаизаторских проектов считали современные им богослужебные книги неудовлетворительными. Если реформаторы полагали, что в литургической жизни Церкви возможен прогресс, и пытались представить себе, какими должны быть богослужебные книги будущего, то архаизаторы считали, что идеал следует искать в прошлом. И архаизаторы и реформаторы негативно относились к консерваторам, считающим современное состояние богослужебной практики Русской Православной церкви вполне удовлетворительным.

В 1891 году справщик Московской Синодальной типографии М.В. Никольский направил рапорт на имя обер-прокурора Синода К.П. Победоносцева. Рапорт был посвящен вопросу внесения в Типикон и Минею празднований русским святым, которые были исключены из церковного устава при никоновской справе. Рапорт М.В. Никольского³⁸ заставил Синод в очередной раз начать дело об исправлении Типикона. Практических результатов эта работа не имела, однако высказанные в ходе обсуждения взгляды на церковнославянский язык представляют для нас несомненный интерес. Кроме того, эта дискуссия оказала некоторое влияние и на работу Собора 1917–1918 гг.: в 1917 г. архивное дело, содержащее рапорт М.В. Никольского, было передано в отдел Собора, который, среди прочего, занимался вопросами литургического языка и Типикона.

В рапорте М.В. Никольского три страницы посвящены его языковой программе, в которой достаточно последовательно прослеживается негативное отношение к тому варианту церковнославянского языка, который получился в результате никоновской и иоакимовской книжных справ. Он считает, что «стремление исправителей заменять вполне понятные для всех старославянские формы новыми, слова и фразы ясные и понятные другими менее ясными, повело к изменениям, которые в нынешнее время затрудняют научное изучение грамматики церковного языка».³⁹ Церковнославянский, по мнению М.В. Никольского, является как бы искаженным вариантом старославянского языка, на грамматику которого следует ориентироваться как при преподавании, так и при издании богослужебных книг. В особенности негативными, с его точки зрения, были изменения, внесенные в церковные книги в результате исправлений в конце XVII в. «Наш церковнославянский язык есть объект школьного преподавания, которое должно пойти гораздо успешнее, если нынешний церковный язык будет представлять в большей полноте и чистоте материал для грамматического построения. Для этого вовсе не нужно вводить вновь уже несуществующие в нынешнем языке формы, а достаточно восстановить правильность и последовательность в употреблении некоторых из очень важных грамматических форм в той степени, как это было до изданий 1682 и 1690⁴⁰ года».⁴¹ Безусловно, что в этой связи важным является возвращение к дониконовской орфографии, «так как эта орфография в большинстве случаев была не условная, а чисто фонетическая».⁴² Надо отметить, что именно орфография церковнославянского языка наиболее активно исправлялась в процессе никоновской и иоакимовской справ (было установлено строгое распределение дублетных букв и надстрочных знаков, последовательно введен знак каморы для омофоничных грамматических форм, а правописание имен собственных стало строго подчиняться правилам греческой орфографии).

М.В. Никольский предлагает следующую программу исправления богослужебных книг:

1)      восстановить имперфект, который при справе во многих случаях был заменен перфектом;

2)      восстановить замененный перфектом аорист («эта замена является одной из самых характеристических и важнейших нововведенных исправлений»)⁴³;

3)      разделить употребление краткой и полной формы прилагательных и причастий⁴⁴;

4)      восстановить форму двойственного числа там, где она была заменена формой множественного числа (рꙋкꙋ твоею вм. рꙋкъ твонхъ, стѧжаста твоѧ роднтелѧ вм. стѧжаста твои родители);

5)      восстановить буквы ъ и ь в середине слов (богатьство вм. богатство, забывъше вм. забывше);

6)      ввести ѧ вместо а после шипящих (дꙋшѧмъ вм. дꙋшамъ, стѧжѧ вм. стѧжа);

7)      восстановить правописание букв ꙗ и ѧ в соответствии с этимологией как в окончаниях – благаꙗ вм. благаѧ, так и в корне – свѣтоꙗвленно вм. свѣтоѧвленно, оуꙗснилъ вм. оуѧснилъ, ѧти вм. ꙗти, ѧзыкъ вм. ꙗзыкъ. (Отметим, что в синодальном церковнославянском языке слово язык имеет разное написание в зависимости от значения: ꙗзыкъ – народ, племя; ѧзыкъ – 1) часть тела, 2) дар слова);

8) устранить синтаксические и лексические грецизмы, появившиеся в процессе книжной справы: изъ несꙋщихъ во еже быти приведый (в изд. 1640 г. – отъ небытїѧ въ бытїе приведый), зданїе (созданїе), дсмони (бѣси), догматы (оученїе), їерархъ (свѧтитель), монахъ (инокъ).⁴⁵

Таким образом, мы видим, что М.В. Никольский, старший справщик Московской синодальной типографии (то есть человек, от которого в значительной степени зависел облик книг, издаваемых этой типографией), весьма критично относился к книжной справе XVII в., предпочитая язык дониконовских изданий языку современных богослужебных книг.

В наследии Н.И. Ильминского отчетливо выделяются две, казалось бы, несовместимые темы: защита идеи перевода богослужения на инородческие языки сочетается с резко отрицательным отношением к русификации церковнославянского языка.

Н.И. Ильминский (1822–1891) был ориенталистом, педагогом и миссионером. Он работал преподавателем арабского, турецкого и татарского языков в Казанской духовной академии. С миссионерскими целями Н.И. Ильминский разработал собственную систему обучения грамоте инородческого населения⁴⁶ Российской империи. В 1863 г. им была основана школа для крещеных татар. И в последующие годы школы для инородцев (татар, чувашей, марийцев, мордвы и др.), работающие по программе Н.И. Ильминского, открывались одна за другой. В результате местное население, прежде индифферентное к православию, стало активно посещать храмы и сознательно участвовать в церковной жизни. В 1873 г. открылась Казанская учительская семинария – учебное заведение, готовившее учителей для инородческих школ. Благодаря поддержке К.П. Победоносцева в 1883 г. Синод издает указ, согласно которому епархиальный apxиерей вправе разрешать богослужение на местном языке, если в епархии имеются крещеные инородцы.

Удача миссионерского эксперимента Н.И. Ильминского связана со специальной подготовкой учителей из среды местных жителей и созданием и переводом на татарский язык (так же как потом и на другие инородческие языки) учебной и христианской литературы. Это были буквари, молитвенники, рассказы из Священной истории, перевод Евангелия, а также словари и грамматики. Если татарский и киргизский язык были хорошо известны Н.И. Ильминскому, то удмуртский (вотяцкий), мордовский, марийский (черемисский) он знал не настолько хорошо, чтобы самостоятельно переводить на них. Любопытен метод, который был выработан Н.И. Ильминским для перевода на эти языки. Он работал вместе с одним или двумя носителями языка, знавшими русский. Вот как он описывает работу по переводу на вотяцкий (удмуртский) язык: «Итак, начинаю: я диктую своему вотяку по-русски, словами простыми и определенными, предложениями краткими. Говорю одно предложение, он перелагает его на свой родной язык – я пишу. Я говорю по-русски другое предложение, он говорит по-вотяцки – я пишу, и так далее. (...) Написавши таким образом несколько строк, некоторую довольно цельную часть повествования, я снова, в связи уже перечитываю своему сотруднику. (...) Сначала я настаиваю на ясности, на понятности; потом добиваюсь того, чтобы наше изложение было складно: как сами инородцы складно рассказывают что-нибудь им известное, пусть будет так же складно, правильно по языку и наше писание» (Ильминский 1875, с. 13).

Язык миссионерских переводов Н.И. Ильминского был противопоставлен татарскому литературному языку и основывался на кириллической, а не на арабской графике. Защищая свою позицию, он указывал на неудачу предшествующих переводов, которые были осуществлены в самом начале XIX в. Эти переводы не удовлетворяли Н.И. Ильминского, так как были ориентированы не на живой разговорный, а на книжный татарский язык, который тесно связан с мусульманской традицией и не понятен крещеным татарам.

«А казанские татарские книги, – пишет он, – суть или подражания турецким или джагатайским, или чаще перепечатки турецких или джагатайских книг; в том и другом случае волею-неволею проглядывает и свой казанский тип. От этого так называемый книжный татарский язык представляет не установившуюся и никакими границами не определенную смесь не только арабских и персидских слов и оборотов, но и смесь туземных татарских слов и грамматических форм с турецкими и джагатайскими. Это уже вошло в татарский вкус: такой неорганизованной смесью пишут и даже нередко говорят люди ученые, а за ними мало-мальски грамотные магометане, но все-таки большинству народа она далеко не вполне понятна» (Ильминский 1875, с. 30).

Для Н.И. Ильминского книжный татарский язык – язык мусульманской культуры. Овладение крещеных татар этим языком может способствовать переходу последних в мусульманство. Таким образом, тип книжного языка оказывается тесно связан с конфессиональной ориентацией.

Именно поэтому, по мнению Н.И. Ильминского, крайне неудачным для миссионерских целей был выбор арабской графики: ведь тип алфавита непосредственно связан с религией. Он пишет, что в основе письменности католического мира и отделившегося от него протестантского лежит латинский алфавит, православные славяне пользуются греческим алфавитом, малоазийские греки говорят по-турецки, а их турецкая Библия написана греческими буквами, евреи же, на каком бы языке ни говорили и писали, пользуются еврейскими буквами. Следовательно, «алфавит знаменует преимущественно религиозную связь народов» Ильминский 1875, с. 37) и переводы православных вероучительных текстов на языки народов Российской империи должны опираться на русскую графику.

Переводы Н.И. Ильминского являются типично миссионерским предприятием. Он осознает себя продолжателем трудов Солунских братьев и Стефана Пермского. Ориентация на их опыт ведет к воспроизведению (возможно бессознательному) ряда особенностей средневековой переводческой техники. А. Шоберг (Шоберг 1990), анализируя причины лексической вариативности в кирилло-мефодиевских переводах, указывает на то, что славянские первоучители могли переводить с голоса, диктуя одному или нескольким ученикам, которые записывали текст в соответствии с собственным вкусом и языковыми представлениями. Мы видим, что Н.И. Ильминский действовал так же, как, согласно реконструкции А. Шоберга, работали Солунские братья, и являлся живущим в XIX в. носителем средневековой переводческой идеологии.

Опыты миссионерских переводов безусловно повлияли на отношение Н.И. Ильминского к проблеме церковнославянского языка. Основным принципом таких переводов, по его мнению, является «ясность и складность». И кирилло-мефодиевский перевод воспринимается Н.И. Ильминским как образцовый, потому что он был создан с миссионерскими целями, и следовательно, прост и понятен. В его известной работе «Размышления о сравнительном достоинстве в отношении языка разновременных редакций церковнославянского перевода Псалтири и Евангелия», кроме примеров, демонстрирующих преимущество дониконовской редакции церковнославянских текстов, есть весьма любопытные теоретические построения, отражающие его взгляды на церковнославянский язык (Ильминский 1882, Ильминский 1886).⁴⁷

В письме к К.П. Победоносцеву (1883 г.) Н.И. Ильминский указывает на причины, побудившие его написать эту работу:

""Размышления» я написал по случайному, но очень возбудительному для меня обстоятельству. В июле 1881 года Преосвященный Сергий ((Ляпидевский)), тогда архиепископ Казанский, сообщил мне под великим секретом, что учреждена под его председательством Комиссия по вопросу об исправлении церковно-богослужебных книг, которая начнет свои занятия с пересмотра Псалтири и Евангелия. Преосвященный просил сообщить ему мои соображения» (Савва VII, с. 92). Н.И. Ильминский не сразу откликнулся на эту просьбу. Лишь когда он узнал, что «комиссия направляет дело к поновлению церковных текстов», он прежде всего из полемических соображений, «метя в комиссию поновителей и исказителей церковных текстов», пишет свои «Размышления», печатает небольшим тиражом и отправляет К.П. Победоносцеву и архиеп. Сергию (Ляпидевскому) (Савва VII, с. 93). Н.И. Ильминский пишет, что архиеп. Сергий прислал ему письмо, в котором одобрил эту работу, сказав, что «статья может охладить излишний жар ревнителей поновления церковного языка» (Савва VII, с. 94). Таким образом, мы видим, что «Размышления» явились репликой в дискуссии о судьбах церковнославянского языка.

Взгляды Н.И. Ильминского на богослужебный язык, изложенные в этой статье, сводятся к следующему:

– Церковнославянский – классический язык, следовательно, он не может подвергаться изменениям. «Должен быть только один церковнославянский – древний, а так называемый средний и новый славянские языки не имеют даже права на название» (Ильминский 1882, с. 81). Темные места и откровенные ошибки, на которые обращают внимание книжные справщики, появились в результате порчи первоначального облика текстов. «Изменения мертвого языка ... могут состоять только в ошибках и искажениях, или произвольных изменениях разных рукописей. Это и будет история рукописей данного языка, а не самого языка» (Ильминский 1882, с. 80).

– Иностранный или классический язык⁴⁸ можно выучить путем многократного повторения отдельных слов, выражений и грамматических форм. Точно так же отдельные формы и выражения церковнославянского языка становятся понятны в результате их частого повторения. «Рече Господь своим учеником, это для нас так же непосредственно понятно, как и русское выражение: сказал Господь своим ученикам. Всякие формы можно поддержать через постоянное повторение. (...) И наоборот, можно всякую форму языка забыть, стоит только вывести ее из употребления. Но раз забывши, уже трудно будет восстановить снова» (Ильминский 1882, с. 78).

– Любая русификация богослужебного текста – явление неестественное и неорганичное. «Мы уже видели, что русский язык получил особое направление и так далеко отошел от древнеславянского типа, что из соединения его с церковнославянским ничего не может выйти органического и стройного, а выйдет смесь, подобная тому, когда памятник древней архитектуры обезобразят новыми аляповатыми украшениями. Если нужно пояснить содержание и смысл священных или богослужебных книг, для этого может служить пособием перевод чисто русский, как у западных народов католического исповедания есть Евангелие на своем родном языке, а богослужение совершается непременно на языке латинском» (Ильминский 1882, с. 75).

– Приближенный к русскому языку, церковнославянский перестанет быть общеславянским достоянием: русифицированный богослужебный язык станет менее понятен болгарам, сербам и другим славянским народам. «Церковнославянский перевод не есть наш собственный труд и не наша исключительная собственность. Он принадлежит всем славянским племенам, не только православным, но и иных исповеданий. (...) Чем больше станем мы приспособлять и приближать текст к своему русскому языку, тем более затруднять будем понимание его для других славянских народов» (Ильминский 1882, с. 81).

– Положительная программа Н.И. Ильминского заключается в постепенном возвращении к первоначальному, очищенному от позднейших наслоений, облику богослужебных текстов. «... Следует ... оставивши церковно-богослужебные книги status quo, теперь же издать древнеславянский текст, по крайней мере, Псалтири и Евангелия, и затем постепенно издавать древнейший текст других священных и богослужебных книг, насколько сохранилось их в древних памятниках» (Ильминский 1882, с. 82).

Таким образом, восстановление богослужебных текстов в их древнейшем виде решает те же проблемы, что и книжная справа: проясняет смысл отдельных песнопений, избавляет церковнославянский язык от сложных грецизированных конструкций, устраняет явно ошибочные употребления отдельных слов и грамматических форм.

Как уже говорилось выше, идеализация Н.И. Ильминским древнейшего облика текста связана с его переводческой деятельностью. Считая «ясность и складность» основным требованием к миссионерскому переводу, он полагал, что церковнославянская книжность обретет эти качества через возвращение к кирилло-мефодиевскому облику текста.

Среди архаизаторов, безусловно, следует назвать и С.А. Рачинского, предложившего начинать изучение родного языка с церковнославянского, а не с русского языка. Педагогическая система С.А. Рачинского является синтезом традиционной системы образования (откуда заимствуется ориентация на церковнославянские тексты и церковное чтение) и современных ему европейских образовательных систем.

После окончания Московского университета С.А. Рачинский, изучавший естественные науки и ботанику, занимается научной работой в ряде европейских университетов. Однако вскоре он прекращает научную деятельность и, переехав в свое имение на родине, основывает в с. Татево сельскую школу, где пытается реализовать свои педагогические идеи. Как известно, в 1873–1874 годах начинается «хождение в народ» демократически настроенной интеллигенции. Одной из основных задач народников было приобщение крестьян к позитивистскому варианту европейской культуры. Народники считали традиционную систему образования злом и отталкивались от нее. Школа С.А. Рачинского создается в те же годы, однако его педагогическая концепция, опирающаяся на традиционное образование, является по своей идее антинароднической. Педагогическая система С.А. Рачинского не консервативна, поскольку преподавание в государственных школах строится на совершенно иных основаниях. В обучении языку С.А. Рачинский обращается к средневековым педагогическим моделям, одинаково чуждым как государственной, так и народнической школе.

Согласно С.А. Рачинскому, начальное обучение родному языку основывается не на русских, а на церковнославянских текстах. По его мнению, в качестве учебного материала церковнославянский текст имеет перед русским ряд преимуществ. Среди этих преимуществ выделяются следующие (Рачинский 1991, с. 49–53):

– Книжное произношение совпадает с правописанием. Требование «читай как написано» хорошо применимо к церковнославянскому языку (и неприменимо к русскому), что естественно облегчает процесс обучения.

– Раздельное обучение чтению и письму также является удобным для ученика: нет необходимости сразу запоминать два варианта одной буквы – письменный и печатный. В результате изучение алфавита занимает немного времени, и дети почти сразу могут читать.

– Речитативное церковное чтение оказывается хорошим способом борьбы с детским заиканием.

– Церковнославянские книги российскому крестьянину легче найти, чем русские.

Еще раз подчеркнем, что программа С.А. Рачинского не идеологична. Он опирается лишь на свои личные педагогические наблюдения.

Весьма любопытным в этой связи представляется его замечание о восприятии деревенскими детьми литературных текстов XIX в.:

«Имею случай много читать с ними, много говорить с ними о том, что они читают. Что же делать, если вся наша поддельная народная литература претит им, и мы принуждены обращаться к литературе настоящей, неподдельной? Если при этом оказывается, что Некрасов и Островский им в горло не лезут, а следят они с замиранием сердца за терзанием Брута, за гибелью Кориолана? Если мильтоновский сатана им понятнее Павла Ивановича Чичикова? («Потерянного рая» я и не думал заводить, они сами притащили его в школу). Если «Записки охотника», этот перл гоголевского периода, по прозрачной красоте формы принадлежащий пушкинскому, оставляет их равнодушными, а «Ундина» Жуковского с первых стихов овладевает ими? Если им легче проникнуть с Гомером в греческий Олимп, чем с Гоголем в быт петербургских чиновников?» (Рачинский 1991, с. 48).

Строго говоря, С.А. Рачинский не может быть назван архаизатором. Он не предлагал вернуться к древнему облику богослужебного языка. Однако его педагогический проект предполагает обращение к архаичной системе обучения. Идеи С.А. Рачинского были близки стремлению К.П. Победоносцева сделать народное образование делом церкви. Основанная на практических наблюдениях ориентация на церковную культуру и церковнославянские тексты вполне соответствовала теоретическим построениям К.П. Победоносцева. Как известно, благодаря содействию обер-прокурора педагогические идеи С.А. Рачинского были использованы при подготовке программ церковноприходских школ.

Активизация дискуссии о языке богослужения была связана с журнальной полемикой, последовавшей за Указом Николая II «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка» (12 декабря 1904 г.). Этим указом различные религиозные конфессии получали значительные права, и Русская Православная церковь, ранее занимавшая господствующее положение, теперь оказывалась в ситуации конкурентной борьбы.

Вопросы, которые ранее обсуждались кулуарно и по цензурным соображениям не могли быть выражены публично, выплеснулись на поверхность в церковной и светской печати. Тема преобразований в жизни Русской Православной церкви вошла в моду. На страницах печати обсуждались вопросы созыва Поместного Собора и принципов его работы, восстановление патриаршества и устройства приходской жизни, церковного права и литургических реформ.

В связи с богослужебными реформами поднимался и вопрос языка богослужения. Публикации тех лет позволяют реконструировать языковое сознание участников дискуссий, их отношение к церковнославянскому и русскому литературному языку. Появившееся недавно исследование свящ. Николая Балашова (Балашов 1998) затрагивает в основном историко-библиографический аспект проблемы. Нас же эта дискуссия интересует прежде всего с филологической точки зрения. В своей работе свящ. Н. Балашов указывает, что ему известны 48 публикаций, авторы которых желали замены в богослужении славянского языка русским, и 16 статей, авторы которых были апологетами славянского языка (Балашов 1998, с. 71). Мы не будем анализировать все эти публикации, а рассмотрим лишь некоторые из них в связи с вопросами взаимоотношения церковнославянского и русского языков.

Ключевым моментом дискуссии является проблема непонятности (понятности) богослужебного языка.

В речи на третьем пастырском собрании столичного духовенства по вопросу о богослужении прот. Шавельский так охарактеризовал существующую проблему: «Наши предки довольствовались благочестивыми воздыханиями, а их современные потомки требуют разумной молитвы. Теперь ощущается необыкновенно сильная потребность в том, чтобы каждое слово богослужебное было понятно. Этого желают, этого ждут верующие. (...) Настоит великая нужда подумать по этому поводу и принять меры к устранению этого явления. Что нужно сделать для этого: ввести ли в богослужение русский язык или ограничиться раздачею молящимся книжечек с переводом и пояснениями богослужения, или сделать еще что-либо, я не берусь указывать» (Третье пастырское собрание, с. 1369).

Любопытно, что о непонятности церковнославянского для народа пишет в основном духовенство, лучше всех знакомое с этим языком и постоянно его использующее.

Вот как объясняет этот факт свящ. Д. Силин: «Для духовенства богослужение не что-то особое от жизни, а сама жизнь, обычная, ежедневная, не показ, не наряд, не любительское увлечение, а дыхание, постоянное биение сердца. Духовенству, поэтому, естественнее чувствовать ту подделку, ту оторванность от жизни, какие придает богослужению славянщизна. Церковник-любитель поддерживает необычайность, особенность богослужения от жизни; а кто им всегда живет, тот понимает несравненное благо его естественности и жизненности, чего он ищет и для других, стремясь приблизить богослужение к преображаемой по его духу и идеям жизни. Духовенство видит, что храм есть незаменимая школа для народа; оно считает преступным пред Богом и совестью предлагать ему в этой школе что-либо темное, непонятное» (Силин 1910, с. 660).

Сторонники перевода богослужения на русский язык считают, что церковнославянский в принципе не может быть понятен народу.

«Православное богослужение для народных масс непонятно, так как совершается оно на древнеславянском мертвом языке и удерживает некоторые отжившие, уже утратившие смысл речения и действия. Доказывать непонятность славянского богослужения для простолюдинов так же напрасно, как и то, что зимнее солнце, хотя иногда и ярко светит, но ничуть не греет. Это – истина, очевидная для всех и каждого» (А.В. 1908, с. 1580).

Сторонники такой точки зрения считают, что следствием непонятности богослужения является несознательное участие в нем, а затем уход от религии или, наоборот, уход в сектантство. Реформаторы, стремящиеся к замене церковнославянского языка русским, совершенно не учитывали того факта, что современный им русский литературный язык, как и любой литературный язык, является искусственным образованием. Для их сознания русский литературный язык является единственной формой языкового выражения. Они не отдают себе отчета в том, что существует разговорная форма языка, что подавляющая часть населения Российской империи говорит на диалекте и русский литературный язык для них искусственная и чужеродная языковая система. Реформаторы оценивают понятность церковнославянского с точки зрения русского языка, и все то, что в славянском не подкрепляется фактами русского языка, по их мнению, является непонятным.

В качестве аргумента того, что церковнославянский непонятен народу, свящ. Д. Ахматов в статье «К вопросу о замене языка» приводит пример, который помимо его воли показывает, что и русский перевод будет столь же непонятен необразованной части населения: «Данные личного опыта показывают, что наши крестьяне с трудом справляются с литературным слогом таких народных писателей, как Кольцов и Никитин.⁴⁹ После этого не может быть и речи о полной понятности славянской речи, а особенно художественного византийского песнотворчества» (Ахматов 1911, с. 25). В газете «Церковный вестник» за 1908 г. публикуется отчет о прошедшем в Симбирске епархиальном съезде, где среди прочего было принято постановление, касающееся необходимости перевода богослужения на русский язык: «Представляющий для малопросвещенного народа много трудностей церковнославянский язык признано желательным заменить русским. Для избежания неблагоприятных последствий для Православной церкви, ввиду опять той же невежественности народа, съезд признал своевременным лишь постепенный переход, начиная с упрощения конструкции языка и замены непонятных слов и выражений более понятными» (Летопись 1907–1908, № 28, с. 868). То есть из-за невежественности народ не понимает славянское богослужение, и из-за той же невежественности (необразованности) он может не принять богослужение, переведенное на русский язык.

Авторы статей, стоящие на консервативных позициях и считающие, что богослужебным должен остаться церковнославянский язык, не видят решения проблемы понятности в переводе на русский, справедливо полагая, что для понимания богослужебных текстов недостаточно просто знать язык.

«Предположим, что (...) слова и обороты славянской речи будут заменены русскими; однако будет ли этим достигнута идеальная ясность богослужения, и будут ли все понимать русскую богослужебную речь совершенно ясно и определенно? Нет и нет. Богослужебный язык возвышенный и поэтический. Поймет ли простолюдин оду Державина «Бог»? Поймет ли он «Илиаду» Гомера в русском переводе? Поймет ли стихотворение Пушкина «Пророк» и т.п.? Чтобы понимать ясно и определенно любую поэтическую речь, для этого недостаточно знания обыденного русского языка; необходимо известное образование, известная подготовка, знание...(...) Можно было бы прямо сказать, что для совершенно ясного понимания богослужения необходимо общее и богословское образование, обширная начитанность, постоянное обращение с песенным материалом и проникновение в его дух и характер, знание строя богослужения, канонов, ирмосов, акафистов» (Покровский 1906, с. 494–495).

Консерваторы отдают себе отчет в том, что кроме русского литературного и церковнославянского существует еще и диалект – народный разговорный язык, и русский литературный как искусственная система не более понятен носителям диалекта, чем церковнославянский.

«Церковнославянский язык – корень современного русского языка и для простолюдина, вследствие этого, не так малопонятен... (...) Церковнославянский язык мало доступен только для той части интеллигенции, которая выросла и воспиталась на литературном языке и имеет мало общего по своим понятиям с церковнославянским и русским народным языком. (...) Нам кажется, что переданные языком Пушкина и Тургенева церковные песнопения будут малопонятнее для простого народа, чем на богослужебном церковнославянском» (Полиевктов 1914, с. 12).

Таким образом, реформаторы оценивают понятность церковнославянского, исходя из собственного языкового опыта и представлений о норме (то есть понятность измеряется близостью церковнославянского к русскому), а консерваторы, говоря о понятности, не опираются на норму русского литературного языка, они рассматривают русский литературный и церковнославянский как самостоятельные языковые системы. Однако, доказывая необходимость бытования церковнославянского как богослужебного языка, консерваторы обращаются к эстетическим категориям – красота, благолепие, благозвучие, возвышенность, торжественность – и таким образом тоже оценивают церковнославянский через призму русского литературного языка. Ведь церковнославянский сам по себе не имеет стилистических пластов: в нем нет, в отличие от русского литературного, синонимов, относящихся к высокому и низкому стилю. Славянизмы, вошедшие в русский литературный язык, характеризовали определенные литературные жанры и являлись показателями высокого стиля. Таким образом, сам церковнославянский язык стал восприниматься как язык торжественный и возвышенный.

«Ни один язык на земном шаре, за исключением древнегреческого, не отличается таким благозвучием как славянский. И русский язык, несмотря на то, что он высоко стоит в этом отношении пред всеми языками современной Европы, далеко уступает славянскому» (Алфеев 1915, с. 463).

Таким образом, очевидно, что вне зависимости от взглядов и ориентации авторов полемических статей, они говорят о достоинствах и недостатках славянского с позиции русского литературного языка. В значительной степени эта дискуссия есть факт истории не только церковнославянского, но и истории русского литературного языка.

Реформаторы много пишут о достоинстве русского языка, о богатстве языковых средств для выражения содержания богослужебных текстов. Для их языкового сознания характерно представление о том, что параллельное существование двух языков, обслуживающих сферу культуры, избыточно.

«У нас установилось какое-то странное, двусмысленное отношение к приспособленности русского языка как церковно-богослужебного. (...) Говорят, что русский язык не имеет в своем распоряжении средств передать все тонкости в богослужебном тексте, подобно языку традиционному. Таким образом, русский язык в значительной степени обесценивается. (...) Очевидно, за чрезмерным преклонением перед церковнославянским забывается, что ведь и наш русский язык вырос в чистом своем виде из славянского и есть поэтому плоть от плоти его, а с другой стороны, благодаря указанному превозношению, не видят или не желают видеть красоты, могущества и других ценных качеств русского слова» (Ахматов 1911, с. 20–21). «Еще во дни Петра Великого и потом Ломоносова и Державина сильно было влияние в литературе славянского языка. Но после Пушкина, давшего прекрасные литературные произведения на чисто русском языке, целая плеяда русских писателей очистила русскую речь от примеси славянизмов; и кто же теперь решится проповедовать возвращение к языку славянскому, упраздненному самой жизнью вследствие культурного роста страны?» (Лиховицкий 1906 I, с. 978).

В некоторых статьях говорится о том, что раз в государстве разрешено богослужение на инородческих языках, то оно должно быть разрешено и на русском. «Чем наш литературный язык хуже языка татар, чувашей, черемис?» (Летопись 1907–1908, № 25, с. 816).

Для доказательства возможности использования русского языка в качестве богослужебного используются следующие аргументы.

1) Русский литературный – общегосударственный язык и, следовательно, общеупотребительный язык Российской империи, знание его является обязательным для всех граждан.

В статье «О богослужебном языке русской православной Церкви» свящ. А. Лиховицкий так отвечает на вопрос о том, что скажет духовенство, если народ и интеллигенция потребуют понятного богослужения на русском языке: «Мы укажем на традицию, историю, но история будет против нас: сошествие Св. Духа на апостолов, говорение на разных языках перед отправлением на проповедь. Против нас станет апостол Павел, который, должно быть, проповедовал коринфянам на их языке или на языке государственном⁵⁰ того времени – греческом, а у нас таковой – русский» (Лиховицкий 1906 I, с. 393). Тот же автор считает, что до Пушкина употребление церковнославянского языка в богослужении было вполне правомерным: в Древней Руси он был единственным литературным языком, на нем учились читать, на нем писались произведения как церковного, так и светского характера. Именно государственный (то есть литературный язык каждой конкретной эпохи) должен быть языком богослужения. «Вместо компромиссов, чтобы переводить церковно-богослужебные книги со старославянского на новославянский язык, казалось, лучше было бы установить точное правило, что богослужение в Православной Русской церкви может совершаться на современном литературном языке, так чтобы с религиозным развитием народа и усовершенствованием его языка и богослужебный язык совершенствовался и улучшался и служил бы ясным, точным, понятным и определенным выражением чувств верующих, молящихся в храме» (Городцев 1911, с. 142).

2) Русский литературный как государственный язык преподают во всех школах, это язык просвещения.

«Обратим внимание на то, что можно всю эту громадную энергию, затрачиваемую на (...) научение славянскому языку, направить в другую сторону – на лучшую постановку изучения русского языка, общеупотребительного для всего образованного, грамотного и неграмотного русского общества. Великорусский язык по своему внешнему положению, как общеобязательный и общепринятый для всех гражданских учреждений и школы в России, имеет гораздо больше шансов на всеобщее распространение и усвоение, чем церковнославянский, имеющий частную область применения» (Ахматов 1911, с. 24).

Из пунктов 1 и 2 следует, что перевод богослужения на украинский и белорусский язык необязателен. Однако такую точку зрения разделяют не все авторы, ратующие за идею перевода. В статье «Голос православного из Литовско-Белорусского края» автор признает необходимым перевод богослужения на белорусский язык. «Еще менее понятен славянский богослужебный язык, – пишет он, – для православного белоруса. (...) В то время, как для великоросса славянский язык – язык издревле священный, белорус такого уважения к славянскому языку не питает. Историческая действительность приучила его ценить как нечто священное – язык польский» (А.В. 1906, с. 1580–1581). Если одним из аргументов, доказывающим необходимость введения в Русской Церкви в качестве богослужебного русского языка, служит распространение среди населения сектантства, то для белорусского автора аргументом о необходимости перевода богослужения на живой белорусский язык является переход белорусов в католичество. Ведь при непонятном латинском богослужении под руками всегда находится молитвенник на понятном польском языке.

Для сторонников славянского богослужения, отдающих себе отчет в том, что разговорный и литературный язык сильно отличаются друг от друга, совершенно неочевидным является положение о том, что богослужение надо переводить именно на литературный общегосударственный язык.

«На какое же из наречий перевести богослужебные книги: на великорусский ли? Малороссийский для малороссов? Белорусский? Или же вообще в каждой местности, где есть более значительные разности в говоре, нужен и новый перевод? Или же, может быть, лучше всего воспользоваться языком литературным? Но кто же, знающий народ, не знает и того, что язык интеллигенции менее понятен для народа, чем язык славянский?» (Соколов 1910, с. 60).

3) Перевод богослужения на русский язык – одна из форм дальнейшего развития этого языка.

«Может быть, русский язык недоразвит как язык богослужения? С этим до известной степени можно согласиться. Но это случилось оттого, что творчество в области богослужения было заказано для русского языка. Он не смел прилагать своих форм и развиваться в самой священной и дорогой для нашего духа области» (Силин 1910, с. 458).

Богослужебный перевод ни в коем случае на должен ориентироваться на какой-либо диалект. «Языком богослужения должен быть литературный русский язык, а не разговорные наречия. Он дал прекрасную, не тривиальную и никак не вульгарную форму Священному Писанию, в частности Евангелию, и это даже в таких высоко поэтических местах, как книга Иова, Псалтирь, беседы в Евангелии св. Иоанна. То же будет и с богослужением» (Лиховицкий 1906 II). Свящ. Д. Ахматов пишет о многообразии стилей русского языка: «Есть слог официальных сношений, есть слог научный, простонародный и т.п.; также может быть выработан и церковно-богослужебный стиль в русской речи» (Ахматов 1911, с. 21). Как пример того, что можно выработать такой особый церковно-богослужебный стиль русского языка, неразрывно связанный со стихией славянского, он приводит написанные в конце XIX в. акафисты и молитвы перед чудотворными иконами. С одной стороны, указывает Д. Ахматов, они написаны практически по-русски, с другой – не оскорбляют своим языком религиозные чувства верующих и не звучат как «профанация священной возвышенности». Этот новый богослужебный стиль русского языка должен включить в себя значительную часть славянской лексики. «Да это так естественно оставить без перевода обрусевшие славянские слова, которые оставят богослужению прежнее «велелепие», ведь такие слова, как «чертог», «колесница» и т.п. нет нужды заменять; во многих местах весь перевод будет состоять лишь в замене непонятных славянских падежных и глагольных окончаний понятными русскими» (Лиховицкий 1906 I, с. 394). Свящ. Д. Силин предполагает, что в русском богослужебном языке должны остаться не только многие славянские слова, но и некоторые славянские формы, например звательный падеж: Господи, Иисусе Христе, Отче наш и др. (Силин 1910, с. 669). А свящ. Д. Ахматов, говоря о том, что языковую реформу надо проводить с большой осторожностью, предлагает даже сохранить в новых изданиях церковный шрифт (Ахматов 1911, с. 27). Предполагается, что в результате создания новых переводов появится такой стиль русского литературного языка, который объединит в себе отдельные элементы и славянского и русского, и в конечном счете два языка как бы сольются в один, что решит как проблему понятности, так и проблему эстетики текста. «При сродстве языков – все лучшее и живое должно быть усвоено русскому, но и славянский должен принять в себя все наилучшее русское или устраниться в некоторых случаях совсем, давая ему полный простор. Таким образом, реформа на первых порах может быть только русификацией славянского богослужебного языка и возвышением русского словесного стиля, в некоторых пунктах славянизацией его» (Силин 1910, с. 459).

Если сторонники перевода богослужения на русский язык исходят из того, что сам русский литературный язык при этом будет развиваться и обогащаться, то приверженцы славянского богослужения, напротив, рассматривают литературный язык как статичный; они полагают, что тот русский язык, на который может осуществиться перевод, будет ближе к разговорному языку и поэтому совсем не годится для таких целей.

«Вы замените нынешний церковный язык, употребляемый при богослужении, языком улицы или языком нынешней развязной литературы. Не послужит ли это к умалению внешнего достоинства принятых Церковью молитвословий и песнопений, и не будет ли сопровождаться понижением благотворного действия их на молитвенное настроение присутствующих при богослужении» (Певницкий 1908, с. 459). «Да и может ли наше современное русское наречие, перемешанное иностранными словами, с успехом заменить славянское наречие нашего богослужения?» (Побединский 1906, с. 111).

Для сторонников такой точки зрения нет разницы между литературным творчеством и переводом для богослужебных целей. Так свящ. А. Полиевктов считает, что перевод Пушкиным молитвы Ефрема Сирина и А.К. Толстым погребальных стихир Иоанна Дамаскина намного хуже оригинала. Если же лучшие, «близкие к народности и церкви» не смогли дать адекватного перевода, чего же ждать от Бальмонта и других декадентов? (Полиевктов 1914, с. 14).

В завершение нашего анализа дискуссий о богослужебном языке остановимся на проблеме образования и школы. Как мы уже писали выше, сторонники русского богослужения среди прочего основывают свою позицию на том, что везде, в том числе в народной школе, изучают как основной предмет русский язык. Каково же было положение церковнославянского в земской школе? Выше (см. 1.2) мы уже упоминали работу Г.А. Соколова «В защиту церковнославянского языка», автор которой выступает против переноса элитарной модели образования в народную школу. Для существенной части преподавателей представление о прогрессивной педагогике связано с исключением из учебных планов курса церковнославянского языка. Для того чтобы сохранить церковнославянский как богослужебный язык Русской Православной церкви, необходимо, по мнению автора, серьезное отношение к нему в школе, необходимо готовить учителей, знающих, как преподавать этот предмет, и увеличить количество учебных часов. Если церковнославянский станет общеобязательным предметом, то он будет для всех понятен и, таким образом, отпадет необходимость перевода богослужения на русский язык. И если для реформаторов славянизированный вариант русского языка позволит решить проблему понятности богослужения, при сохранении его красоты и торжественности, то, по мнению традиционалистов, ту же проблему может решить хорошее обучение церковнославянскому в народной школе. «Иметь для религиозных целей язык понятный и в то же время торжественный, далекий оттого, где встречаются вульгарности, и даже от слов и оборотов обыденного языка – это общечеловеческая потребность» (Соколов 1910, с. 13).

Дискуссия 1905–1914 гг. носила вполне демократический характер. На страницах церковных и околоцерковных изданий выступали приходские священники, преподаватели духовных учебных заведений, церковные публицисты. Практических результатов эти выступления не имели и не могли иметь. Для историка языка эти дискуссии интересны как отражение массового языкового сознания. Эти выступления были тем фоном, на котором составлялись лингвистические программы, вошедшие в «Отзывы епархиальных архиереев».

В 1905 г. Синодом были разосланы анкеты, в которых запрашивалось мнение правящих архиереев об активно обсуждаемых в печати церковных реформах. Инициатива этой анкеты исходила от К.П. Победоносцева, который полагал, что консервативно настроенные архиереи не должны поддерживать реформаторского настроя общества. Архиереям были предложены следующие вопросы: о составе предполагаемого Собора, о разделении России на церковные округа, о церковном управлении, о преобразовании церковного суда, о православном приходе, о духовных школах, о приобретении церковной собственности, о епархиальных съездах и участии священнослужителей в общественных учреждениях.

Первоначально эти ответы не предназначались для публикации, однако в 1906 г. они были напечатаны в четырех томах под названием «Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе». Отзывы являются, наверное, самым цитируемым источником по истории Русской церкви начала века. И это не случайно: данный документ является не просто собранием частных мнений по тому или иному вопросу, но фактически мнением самой Русской церкви. Как пишет современный историк: «Анализируя итоги этого опроса, собранные в четыре увесистых тома, мы имеем право говорить о заочном архиерейском Соборе» (Ореханов, 1998, с. 56).

Отзывы занимают особое место среди источников по истории Русской церкви. В отличие от документов Поместного Собора 1917–1918 гг., они имеются в большинстве крупных библиотек. При этом характер материала позволяет легко подобрать цитаты, подтверждающие любое произвольное утверждение автора. И сторонник идеи о революционной настроенности епископата, и пpидерживающийся мнения о его кpaйне консервативной позиции без труда аргументирует свою позицию цитатами из Отзывов.⁵¹

Среди предложенных в анкете не было вопроса о литургических реформах и, в частности, о богослужебном языке. Тем не менее около половины⁵² опубликованных ответов содержат адресованное будущему Собо- ру предложение обсудить эту тему. На наш взгляд, это является надежным свидетельством того, что проблема богослужебного языка не являлась маргинальной для церковного сознания, наоборот, она была весьма острой и требовала принятия каких-то решений. Однако отсюда мы не предлагаем делать каких-либо выводов о реформаторски настроенных архипастырях Русской церкви. Во-первых, ничего не написавшая о богослужебном языке большая половина архиереев, вероятно, считала, что церковнославянский язык не должен претерпевать каких-либо изменений, во-вторых, те, кто писал о непонятности церковнославянского и желательности исправления книг, несомненно понимали, с какими трудностями столкнется попытка реально осуществить их пожелания. И из того, что архиерей ставит проблему, нельзя делать вывод, что он является сторонником немедленных и решительных действий в этом направлении. Ниже мы рассмотрим высказывания архиереев о богослужебном языке с целью выявить их понимание существующей проблемы и способы ее решения.

Следует иметь в виду, что рассматриваемый материал далеко не однороден: некоторые архиереи присылали собственный отзыв, другие – решения специально созданных для этого комиссий; есть случаи, когда рядом опубликованы отчеты комиссий и не совпадающее с ними мнение самого архиерея (в отзывах Иоаникия (Казанского), еп. Архангельского, Евфимия (Счастнева), еп. Енисейского). И если основная претензия к богослужебному языку у всех тех, кто обращается к этой теме, одинакова – он не понятен, то способы преодоления этой ситуации мыслятся по-разному. При этом из текста Отзывов не всегда можно понять, как конкретно мыслится работа по улучшению языка и текста церковных книг. Мы не претендуем на то, чтобы дать полное описание взглядов каждого иерарха по данному вопросу, поскольку, базируясь только на материале Отзывов, этого сделать невозможно. Однако Отзывы являются очень хорошим источником, чтобы говорить о языковом сознании, характерном для церковного общества начала XX в.

Многие архиереи, считающие необходимым затронуть вопрос о богослужебном языке, говорят о его непонятности. Вообще, как это говорилось выше, понятность/непонятность церковнославянского (соответственно понятность – положительная характеристика, непонятность – отрицательная) – для конца XIX-начала XX в. ключевой критерий в оценке богослужебного языка.⁵³ Любые изменения в языке (исправление текста, новый перевод и т.п.) направлены на прояснение смысла церковнославянских текстов. Никто из архиереев не пишет о прозрачности и понятности богослужения, по-разному оценивается лишь аудитория, не понимающая церковнославянскую службу: от неграмотных крестьян до имеющих высшее богословское образование пастырей.

Михаил (Темнорусов), еп. Минский: «Последняя редакция богослужебных книг принадлежит известной комиссии, собранной при патриархе Никоне, во главе которой стоял Епифаний Славинецкий. Насколько неудачно были сделаны некоторые переводы, об этом свидетельствует то, что многие стихиры и тропари являются непонятными даже для людей, прошедших высшую богословскую школу...» (Отзывы I, с. 40).

Стефан (Архангельский), еп. Могилевский: «Между тем наша собственная православная служба, священно-поэтической высоте и разнообразию форм которой дивятся сами инославные христиане, остается наполовину мертвою для громадного большинства русских людей. И причин этого скорбного явления главнейшие две: важнейшая из них недоступность народному пониманию богослужебных книг наших...» (Отзывы I, с. 100).

Георгий (Орлов), еп. Астраханский: «В православном христианском богослужении главное место принадлежит слову, посредством которого передается сознанию верующих все богатство и разнообразие содержания христианства. Но это содержание с каждым десятилетием становится все менее и менее понятным не только для людей простых, но даже и для лиц богословски образованных» (Отзывы I, с. 322).

Кирион (Садзагелов), еп. Орловский: «Самый язык наших богослужебных книг, сохранивших греческое построение речи и словопроизводство, совершенно скрывает, часто даже искажает до ереси смысл и содержание молитв, богослужебных чтений и песнопений» (Отзывы I, с. 529).

Гурий (Буртасовский), еп. Симбирский: «Вторым недостатком настоящей постановки нашего богослужения, причиною малоучастливого к нему отношения мирян, является чрезмерная трудность языка богослужебных книг, богослужебных чтений и песнопений, не только для малограмотных, но и сравнительно образованных мирян» (Отзывы II, с. 20).

Флавиан (Городецкий), митр. Киевский: «Нельзя не сознаться, что в настоящем своем виде православное богослужение в значительной степени теряет ту силу впечатления и влияния на религиозный дух народа, какую оно может и должно иметь. Главною причиной этого обстоятельства служит самый язык, на котором написаны наши богослужебные книги. В многих случаях он представляет такие трудности для понимания смысла многих песнопений и молитв, которые требуют нарочитого и основательного обучения церковнославянской грамоте» (Отзывы II, с. 116).

Тихон (Троицкий-Донебин), архиеп. Иркутский: «Церковнославянский язык непонятен более чем для половины русских людей, а это лишает общественное богослужение его прямого значения – религиозно-нравственного просвещения и воспитания членов Церкви» (Отзывы II, с. 245).

Агафангел (Преображенский), архиеп. Рижский: "Язык их (богослужебных книг), сохранив греческое построение речи и словопроизводство, совершенно скрывает и весьма часто искажает смысл и содержание многих богослужебных чтений и песнопений» (Отзывы II, с. 316).

Назарий (Кириллов), еп. Нижегородский: «Кроме указанных недостатков, относящихся до исполнения церковного богослужения, есть существенный недостаток иного характера, не зависящий от исполнителей. Разумеется неудобовразумительность церковнославянского текста богослужебных книг. К сожалению, многое в них мало понятно не только простому, необразованному народу, но и людям образованным; а иное трудно понять даже самим церковным пастырям, богословски образованным» (Отзывы II, с. 459).

Иаков (Пятницкий), архиеп. Ярославский: «Богослужебные книги наши изложены на церковнославянском языке, от которого общеупотребительный русский язык далеко ушел в своем развитии. В богослужебных книгах много речений устаревших, непонятных не только мирянину, не получившему образования, но и священнику, получившему специальное богословское образование» (Отзывы, Прибавления, с. 257).

Констатация факта непонятности богослужебного языка как правило сопровождалась идеей, как эту непонятность можно преодолеть. Мы видим, что архиереи предлагают те же самые способы, что и другие участники дискуссий о языке. Это прежде всего исправление богослужебных книг, причем это исправление должно быть нацелено в первую очередь на лексику и синтаксис. Многие архиереи говорят также о возможности нового перевода (или же перевода на новославянский). Несомненно, что исправление книг и новый перевод – разные виды филологической деятельности (во втором случае есть установка на создание нового текста, а в первом – на преобразование старого).⁵⁴ Результаты перевода и исправление могут быть довольно близкими, однако они далеко не всегда совпадают.⁵⁵ Еще одним способом преодолеть непонятность церковнославянского языка являются специальные издания для мирян, то есть издания богослужебных текстов, не предназначенные для богослужения. Как правило, такие издания содержат параллельный славяно-русский текст или же церковнославянский текст с комментариями. И наконец, некоторые архиереи предлагают перевести богослужение на русский литературный язык. Не всегда возможно точно сказать, как архиереи видели способ улучшения богослужебного языка. Некоторые архиереи предлагали как возможные два варианта, например, исправление книг и новый славянский перевод (еп. Астраханский Георгий (Орлов)) или же перевод на русский и перевод на новославянский (Тихон (Троицкий-Донебин), архиеп. Иркутский).

1) Исправление богослужебных книг. Большинство архиереев считает, что проблему понятности богослужебного языка можно решить именно таким образом.

Арсений (Брянцев), архиеп. Харьковский: «Да и весь состав богослужебных книг не надлежит ли настоятельно пересмотреть со стороны языка, изложения, противоречий, несогласованности?» (Отзывы I, с. 21).

Георгий (Орлов), еп. Астраханский: «Желательно при исправлении книг: произвести замену устаревших славянских слов и выражений славянскими же, но заимствованными из новославянского наречия понятными словами и выражениями...» (Отзывы I, с. 323).

Иоанникий (Казанский), еп. Архангельский, присылает предложения местной комиссии по разработке вопросов, подлежащих рассмотрению и разрешению на будущем Поместном соборе Русской церкви: «Необходимо: (...) упростить церковнославянский язык православного богослужения в русской Церкви путем исправления текста священных и богослужебных книг, причем все непонятные слова и выражения заменить более понятными славянскими же (синонимическими), если это возможно, или же русскими, насколько это будет позволять важность предмета, а греческую конструкцию, совершенно чуждую славянской речи, заменить русскою» (Отзывы I, с. 372). Кроме предложений епархиальной комиссии еп. Иоанникий присылает журналы некоторых благочиннических съездов Архангельской епархии. Из журнала благочиннического съезда 5 округа Шенкурского уезда: «Богослужебные книги должны быть пересмотрены, все неправильные и непонятные выражения исправлены и заменены понятными» (Отзывы I, с. 403).

Афанасий (Пархомович), архиеп. Донской: «Необходимо богослужебный язык в молитвословиях и песнословиях приблизить к пониманию простого народа через исправление и упрощение церковнославянского текста...» (Отзывы I, с. 545).

Гурий (Буртасовский), еп. Симбирский: «... Нельзя не признать возможным и необходимым: а) упростить славянский текст богослужебных книг; б) исправить неправильности и неточности перевода их с греческого, особенно в псалтири и канонах; в) заменить другими некоторые слова и выражения богослужебных книг, которые коробят слух («блядива», «блядующий», «понос», «нескверная» – по отношению к Богоматери и мног. др» (Отзывы II, с. 20).

Гурий (Охотин), архиеп. Новгородский, приводит материалы работы епархиальной комиссии, которую возглавлял викарный епископ Кирилловский Феодосии (Феодосиев). Комиссия постановила, что перед Собором надо поставить вопросы а) об исправлении русского и славянского перевода Библии; б) об исправлении перевода богослужебных книг (Отзывы II, с. 205).

Евлогий (Георгиевский), еп. Холмский, присылает результаты работы Комиссии по разработке вопросов, подлежащих обсуждению Поместного Собора Русской церкви: «Необходимо озаботиться пересмотром текста многих песно-пений и чтений, с целью сделать его более понятным и вразумительным; язык славянских богослужебных книг и Св. Писания следует при пересмотре, по возможности, приближать к современному русскому» (Отзывы II, с. 287–288).

Агафангел (Преображенский), архиеп. Рижский: «... Необходимо немедля приступить к исправлению богослужебных книг. (...) Только немедленным исправлением этого языка до возможности понимания его и не учившимся славянской грамоте возможно сохранить любовь и преданность нынешнего поколения к церковному языку» (Отзывы II, с. 316).

Никанор (Надеждин), еп. Пермский: присылает результаты работы учрежденных им комиссий по обсуждаемым вопросам. Среди вопросов, которые могут быть подняты на Поместном соборе помимо намеченных, говорится «об исправлении языка богослужебных книг как непонятного для большинства верующих» (Отзывы II, с. 395).

Назарий (Кириллов), еп. Нижегородский: «... Признается настоятельно необходимым безотлагательно организовать дело исправления церковно-богослужебных книг, поставив его на широких и свободных научных началах и вверив ученым профессорам, пастырям Церкви и просвещенным благочестивым мирянам. Исправления эти должны иметь ту цель, чтобы церковно-богослужебные книги сделать вполне удобопонятными современному православному русскому народу» (Отзывы II, с. 461).

Тихон (Василевский), еп. Костромской: «... Желательно, чтобы произведено было исправление наших богослужебных книг, пересмотр и упрощение славянского текста церковных чтений из Св. Писания, Ветхого Завета и т.д.» (Отзывы II, с. 544).

Евфимий (Счистиев), еп. Енисейский⁵⁶: присылает материалы комиссии, работавшей над вопросами а) о порядке приобретения церковной собственности; б) об участии священнослужителей в общественных учреждениях; в) о предметах веры; г) об отношении православной Церкви к старообрядцам, сектантам и иноверцам. Из доклада А.Г. Смирнова по вопросам об участии священнослужителей в общественных учреждениях и о предметах веры: «Язык наших богослужебных книг требует тщательного исправления, чтобы он был вполне доступен пониманию. (...) Это значит только то, чтобы путем исправления богослужебных книг сделать язык их (славянский) понятным и для не учившихся славянской грамоте. Исправленные книги вводиться в употребление должны с разумною постепенностью, и они не должны умалять и упразднять существующие ныне» (Отзывы III, с. 498).

Иаков (Пятницкий), архиеп. Ярославский: «Если по многим причинам нельзя говорить о переводе богослужебных книг на русский язык, то необходимо обсудить вопрос об исправлении существующего церковнославянского перевода богослужебных книг с устранением из него всех архаизмов и греческого расположения слов в речениях» (Отзывы, Прибавления, с. 257).

2) Новый перевод или перевод на новославянский. О новом переводе думают в первую очередь те архиереи, кого наряду с понятностью богослужебного языка волнует проблема правильности текста и точности перевода.

Михаил (Темнорусов), еп. Минский: «Посему настоит существенная нужда сделать новый перевод священных и богослужебных книг знатоками греческого и славянского языков и исправление текста тех частей в этих книгах, которые составлены в России» (Отзывы I, с. 41).

Стефан (Архангельский), еп. Могилевский: «... И потому – дело насущной и первой необходимости: новый капитальный перевод наших богослужебных книг на новославянский язык, подобный языку чина литургии или Евангелия, с полным приближением его синтаксической конструкции к речи русской» (Отзывы I, с. 101).

Георгий (Орлов), еп. Астраханский: «Желательно ... перевести некоторые молитвы и песнопения, особенно каноны, вновь и при этом не придерживаться механически конструкции греческого текста, а выработать конструкцию, присущую славянскому языку» (Отзывы I, с. 323).

Тихон (Белавин), архиеп. Алеутский и Северо-Американский: «Для Русской церкви важно иметь новый славянский перевод богослужебных книг (теперешний устарел и во многих местах неправильный), чем можно будет предупредить требование иных служить на русском обиходном языке» (Отзывы I, с. 537).

Иоанн (Смирнов), еп. Полтавский: присылает материалы епархиального совещания по вопросам об изменениях в строе церковного управления и церковной жизни в России: «... Необходимо: 1) Пересмотр и новый славянский перевод богослужебных книг; 2) Признавши неотложную нужду в новом славянском переводе богослужебных книг, надлежит определить руководящее основание для исполнения такого перевода. (...) ...Правильность в содержании и возможная удобопонятность в языке должна быть целью нового славянского перевода богослужебных книг» (Отзывы II, с. 337).

Петр (Другов), еп. Смоленский: «Вопрос об исправлении языка богослужебных книг и даже перевод их вновь, с более правильной конструкцией речи, заменою устаревших слов новыми, устранением неточности выражений и приближением их к языку новославянскому, поднимался не раз..., но до сих пор не получил надлежащего разрешения и во всем своем объеме подлежит удовлетворению со стороны предстоящего Собора Церкви и затем скорейшему, чем в былое время, когда исправления длились едва ли не веками, осуществлению в жизни» (Отзывы III, с. 43).

Иаков (Пятницкий), архиеп. Ярославский: «... Необходимо ... немедленно приступить к новому переводу их (то есть богослужебных книг. – А.П.) на новославянский язык, всем понятный и вразумительный» (Отзывы, Прибавления, с. 257).

3) Специальные издания для мирян. Такие издания в первую очередь решают проблему понятности богослужения для прихожан. Они представляют из себя либо параллельный славяно-русский текст, либо глоссы к темным местам церковнославянского текста.

Иоанникий (Казанский), еп. Архангельский: прислал записку, озаглавленную «Соображения о постановке духовно-учебных заведений по учебной и воспитательной частям», в которой, в частности, говорится: «Желателен перевод церковно-богослужебных книг на русский язык или, по крайней мере, издание хотя бы некоторых служб, как всенощного бдения и литургии и служб страстной и светлой седмиц, полностью с двумя параллельными текстами: церковнославянским и русским» (Отзывы I, с. 381).

Владимир (Соколовский-Автономов), еп. Екатеринбургский: «Нужно улучшить методы ведения богослужений; язык его сделать более понятным; постановить, чтобы изданы были маленькие богослужебные книжки для раздачи в св. храме народу. Ввести в обычай, чтобы каждый мирянин мог следить за содержанием читаемого и воспеваемого в церкви (...) и тем сделать невозможным небрежное совершение его (богослужения) клиром» (Отзывы III, с. 30).

Стефан (Архангельский), eп. Могилевский: "Одновременно же с сим (...) издание на том же новославянском языке (...) церковных служб для пользования ими мирян в храме и дома» (Отзывы I, с. 101).

4) Перевод богослужения на русский язык. Русский литературный язык как государственный и общеобязательный должен быть всем понятен.

Владимир (Сеньковский), еп. Кишиневский: предлагает список вопросов, которые необходимо рассмотреть на Поместном Соборе. Среди них вопрос «о возможности допустить совершение церковного богослужения, таинств, чинов и обрядов на русском языке, понятном для всех русско-подданных великороссов, малороссов и белороссов» (Отзывы I, с. 203).

Иоанникий (Казанский), еп. Архангельский: «Могущественным средством воздействия пастыря на пасомых является богослужение православной церкви. Наше богослужение имеет религиозно-нравственное и воспитательное значение. Оно будет вполне достигать своей цели, когда будет совершаться на языке понятном для всех, то есть на родном русском языке» (Отзывы I, с. 335).

Тихон (Троицкий-Донебин), архиеп. Иркутский: «По отношению к обрядовой области, Собор прежде всего должен рассмотреть вопрос о переводе всего богослужения с церковнославянского языка на русский или об изменении в словосложении своем церковнославянского языка в более понятную и близкую к складу русской речи форму. Такой перевод есть настоятельная необходимость» (Отзывы II, с. 245).

Не все архиереи, считающие вопрос о богослужебном языке важным, предлагают какой-либо конкретный вид филологической работы, который может разрешить проблему. Часто они говорят лишь о том, что язык богослужебных книг надо улучшить или исправить, но не говорят, как это можно сделать.

Серафим (Мещеряков), еп. Полоцкий: «Необходимо прежде всего улучшить язык богослужения, сделать его более ясным и понятным в отдельных словах и конструкциях» (Отзывы I, с. 176).

Кирион (Садзагелов), еп. Орловский: «Только немедленным исправлением этого языка до возможности понимания его не учившимся славянской грамоте есть надежда поддержать любовь нынешнего поколения к церковнославянскому тексту» (Отзывы I, с. 529).

Из Олонецкой духовной консистории (в связи со смертью еп. Анастасия Опоцкого): «Язык богослужения – старый и неисправный – должен быть приспособлен к пониманию молящихся, не утрачивая в то же время своих славянских особенностей» (Отзывы III, с. 212).

Большая часть архипастырей только ставит проблему и называет способ ее решения, не имея при этом какой-либо конкретной лингвистической программы. Однако некоторые указывают на то, что, по их мнению, может сделать церковнославянский язык более понятным. Наиболее интересной и развернутой представляется программа исправления богослужебных книг из отзыва еп. Нижегородского Назария (Кириллова). Он считает, что:

1)      порядок слов в предложении должен соответствовать грамматическому и логическому строю языка (пример вводящей в заблуждение расстановки слов: «И ныне на нас напастей свирепеющую угаси молимся пещь»)⁵⁷;

2)      необходимо избавиться от фрагментов «темного», то есть неверного или неверно понимаемого, перевода («В триех священниих богословяще и едином господстве славу серафими пречистии, со страхом раболепно триипостасное славят Божество»)⁵⁸;

3)      должны быть изменены те церковнославянские синтаксические конструкции, которые имеют противоположное значение в русском языке («Яко Христос воскрес, никтоже да не верует»)⁵⁹;

4)      необходимо исправить непонятные славянские слова и выражения, такие как гобзование, тимение, негли, непщевати, еда и т.п.;

5)      надо исключить «устарелые» формы в склонении и спряжении, такие как двойственное число, особые формы нетематических глаголов и т.п.;

6)      необходимо осмысленно расставить знаки препинания.

                  ----------

Участников общественных дискуссий о языке богослужения можно разделить на тех, кто вполне удовлетворен языком и текстом богослужебных книг, то есть консерваторов, и тех, кто полагал, что богослужебные книги нуждаются в исправлении. Последние, в свою очередь, делятся на архаизаторов, считающих, что литургический язык следует вернуть к одной из предшествующих стадий его развития, и реформаторов, стремящихся к модернизации и русификации богослужебного языка.

Основной лингвистической идеей архаизаторов было возвращение к древнейшему облику богослужебных книг. По их мнению, это возвращение сделало бы церковнославянский язык более простым и понятным. Архаизаторы рассматривали церковнославянский язык как стабильную, принципиально не имеющую развития и истории систему, а языковые изменения – как порчу богослужебных книг.

В дискуссии о богослужебном языке, проходившей на страницах периодической печати, отчетливо прослеживаются позиции сторонников перевода богослужения на русский язык и приверженцев традиционного богослужебного языка. По сути консерваторы и реформаторы предъявляют к богослужебному языку одни и те же требования, оперируя такими категориями, как понятность и красота. Реформаторы стремятся к понятности, а консерваторы говорят о красоте церковнославянского языка и опасаются эстетических потерь при переводе. В практическом плане позиция реформаторов сводится к созданию особого богослужебного стиля русского языка, характеризующегося славянской лексикой и русскими морфологией и синтаксисом. Этот язык должен, по их мнению, сохранить красоту церковнославянского, не потеряв понятности русского. Консерваторы же видят решение проблемы понятности богослужебного языка в активной просветительской деятельности, увеличении роли церковнославянского языка в программах учебных заведений. Характерно, что представители обоих направлений смотрят на церковнославянский язык сквозь призму русского, который они подсознательно воспринимают как норму.

Если полемика в периодической печати существенна лишь для анализа общественного мнения, то позиция епископата по вопросу о богослужебном языке отражала мнение Церкви. Архиереи, обладающие реальной властью, могли непосредственно влиять на издание богослужебной литературы. Мы видим, что многие из них склонялись к идее о необходимости исправления богослужебных книг. Часть архиереев выступала за новый перевод, и лишь некоторые считали возможным перевести богослужение на русский язык. В количественном отношении здесь совершенно иная картина, чем та, которую мы видим, анализируя материалы полемики в периодической печати. Архиереи, безусловно, более осторожны в своих высказываниях, чем авторы газетных публикаций, что объясняется большей степенью ответственности за свои слова.