О столкновении обязанностей

В жизни каждого человека бывают минуты, когда пред ним стоит несколько обязанностей, требующих от него их удовлетворения. Человек сознает, что в данный момент все эти обязанности одинаково важны, что права их одинаково сильны. Но он не менее ясно сознает также и то, что не в силах одновременно осуществлять более какой-либо одной из них. Положение его в данном случае – весьма затруднительно. Потребна большая тщательность и осторожность в решении вопроса: исполнение какой из предлежащих обязанностей должно быть предпочтено осуществлению другой или других? При недостаточно осмотрительном освещении дела человек по­ступит нравственно-дурно... Да и вообще каждый должен выяснить себе вопросы: что надлежит ему предпринимать для того, чтоб по возможности избегать подобных столкно­вений различных обязанностей на будущее время? С ка­ких точек зрения и какими данными руководствуясь, он вообще может правильнее и надежнее разрешать такие столкновения, поскольку они, при наличных условиях его бытия, неотвратимы и неизбежны, и проч.?

Постараемся разъяснить дело по возможности определенно и устойчиво, не сходя, однако, с общедоступной точки зрения.

I. В истории развития нравственных воззрений на язы­ческой почве не найдем более или менее удовлетворитель­ного разрешения поставленных выше вопросов.

Сначала обратимся к некоторым греческим трагикам, предлагающим те или иные попытки к выяснению дела. Наиболее интересны для нас в настоящем случае: „Орестейя“ – Эсхилова трилогия и в особенности Софоклова тра­гедия – „Антигона“.

Предводитель греческого войска во время троянской войны Агамемнон, – читаем в первой части данной Эсхиловой трилогии, т.е., в трагедии „Агамемнон“, – со славой воз­вратился на свою родину, но здесь был убит его женой Клитемнестрой, имевшей любовника Эгисфа. Возвратившийся в свой родной город сын Агамемнона Орест, – как ви­дим во второй части трилогии – в трагедии „Хоэфоры“, – знавший об обстоятельствах, смерти своего отца, есте­ственно должен был разрешить следующую коллизию обязанностей: с одной стороны, он обязан был отомстить убийцам его отца, потому что такова была воля богов, возвещенная ему устами оракула; с другой стороны, в силу божественного закона, он опять таки обязан был проявлять к своей матери только чувство сыновней любви. Коллизия явилась безотносительно к такому или иному нравственному поступанию самого Ореста. Не в его силах было предотвратить ее. Но она стояла перед ним неотступно. И вот Орест убивает свою мать (и ее любовника). Но что же последовало затем? Достиг ли Орест своего нрав­ственного спокойствия? Нимало. Напротив, он сошел с ума. Сами судьи, – читаем уже в третьей части трилогии – в „Эвменидах“, – призванные, по желанию Афины, рассмо­треть и оценить поступок Ореста, очевидно, находятся в недоумении: одна половина их высказывается в пользу Ореста, а другая в пользу притязаний мстительных Эринний и т. д. Совсем невыясненным осталось у Эсхила сле­дующее обстоятельство. Воля богов, возвещавшаяся устами оракула, это – естественный, присущий каждому человеку, нравственный закон. Но что это за закон, какое, в част­ности, его содержание и проч., все это и следовало бы разъяснить, чего, однако, древний трагик не делает. Отсюда и самая сущность дела остается недостаточно выясненною. Получается впечатление, что Орест не столько разрешает сколько, так сказать, „разрубает“ коллизию и т. д.

В Софокловой трагедии – „Антигона“ выводятся на сцену, между прочим, два брата: Этеокл и Полиник (дети Эдипа). Первый – сторонник города Фив, второй – противник их. Между братьями происходит борьба, оканчивающаяся смертью обоих. Царем Фив был Креон. Он воспре­щает кому бы то ни было даже и думать о воздании умер­шему Полинику погребального долга. Героиня в трагедии – Антигона, сестра этих двух, трагически умерших, братьев, естественно стоит пред великой коллизией: с одной сто­роны, долг, лежащий на всяком, а тем более на ней – се­стре лишенного погребальных почестей героя, повелевает ей предать тело Полиника погребению; но, с другой сто­роны, она обязана повиноваться и изданному царем закону, при том, угрожавшему его нарушителям смертною казнью. Коллизия разрешается в том смысле, что Антигона погре­бает своего несчастного брата. Основанием, на которое опи­ралось такое Антигоново решение, служило следующее: по представлению древних греков, „отказ“ кому-либо „в по­гребение” был „поступком безбожным и варварским, одинаково ненавистным и людям, и богам. Воля человека“, в данном случае – Креона, „не может быть“, – заявляет пред царем Антигона, – „выше воли бессмертных, выше законов неписанных, но неизгладимых, существо­вавших всегда“... („Всеобщ, истор. литерат. “ под редакц. Корша; т. I, ч. II, Спб. 1881 г.; стр, 1011. 1012). Очевидно, и здесь, как и в Орестейе, мы видим ссылку на есте­ственный, прирожденный всякому, нравственный („неписанный“, „неизгладимый“ и вечный) закон, следование предпи­саниям которого всегда поможет человеку разобраться в коллизиях; но, как там, и здесь, к сожалению, не нахо­дим сколько-нибудь поясняющей дело характеристики „не­писанного“ закона, его содержания и пр., вследствие чего у читателя трагедии остаются некоторые недоумения. „Твер­дого определения того, что есть неписанный Божий закон, Софокл не умеет дать“ (Kübel: „Christliche Ethik“; II Th.; 1896; Münch.; S. 119). Впрочем, разъяснение дела удалось Софоклу сравнительно, по крайней мере, лучше, чем Эсхилу, но прочтении трилогии которого читатель оставался с еще большими недоумениями.

Других древне-классических трагедий касаться не бу­дем, так как в них не найдем ничего нового по рас­сматриваемому нами вопросу.

Как решался последний на почве древне-языческой фи­лософской мысли? За ответом на вопрос обратимся к стоикам, предлагавшим такие или иные попытки к его решению.

Стоиками различались: „благо“ в полном смысле слова и „благо-достойное желание“, только относительное. Соответ­ственно этому различались у стоиков также двух родов и „обязанности“: одни – „совершенные или безусловные (κα­τορθώματα)“ и другие–„средние или условные (καθήκοντα)“. При такой точке зрения естественно был подвергаем обсужде­нию и решению и вопрос о столкновении обязанностей между собою. Рассматривавшиеся стоиками коллизии были двух родов: одни – только „кажущиеся“ и другие – „действительные“. Коллизии первого рода может пояснить следующий пример. Потерпев кораблекрушение, два человека ухватились за доску, которая может поддержать, не погру­жаясь в воду сама, только одного из них. Если же не перестанут держаться за нее обое, то она неминуемо по­грузится в воду, и из тех не спасется ни один. Оче­видно, – рассуждали древние философы, – кто-нибудь из двух должен пожертвовать собою в пользу другого. Но кто именно? И почему он, а не другой? И вот языческие мы­слители (как стоики, так и другие, настроенные однородно с ними) приговаривают к смерти того из этих людей, кто или менее мудр, или менее полезен для других и проч. Здесь собственно нет столкновения обязанностей; здесь на лицо только столкновение „пользы“... и „обязан­ностей“. Не говорим уже о том, что утопающие, до тех пор, быть может, даже и незнакомые друг с другом и лишь случайно оказавшиеся на одном корабле, не всегда и могли бы решить: кто из них – полезнее, мудрее дру­гого и проч.? Да и до решения ли им таких вопросов?! Что касается не „кажущихся“ только, а „действительных“ коллизий обязанностей, то здесь разумелись обязанности, с одной стороны, к „семье“, а с другой, к „отечеству“. Однако, достаточно удовлетворительного решения таких кол­лизий стоики не дают. Более или менее основательного ре­шения можно было бы ожидать скорее всего от Цицерона, сочинение которого, между прочим, ревностно пытающееся уяснить и данный вопрос, „носит стоический характер“. Но и у этого мыслителя желательного решения не находим. Все его рассуждения сосредоточиваются обыкновенно на оттенении „контраста» между „честным“ и „полезным“, – на оттенении положения, что „отечество и благосостояние отечества“ – в данном случае моменты наиболее всего с ре­шающим значением, что рассматривание дела в виду их именно и вот рассматривание с „наивысшей точки зрения“ и проч. (Kübel; S. 119. Luthardt: „Die antike Ethik“. Leipz., 1887; S. 113. 137).

II. Посмотрим теперь, как освещается разъясняемый нами вопрос в ветхозаветных и новозаветных библей­ских книгах?

В ветхозаветных библейских книгах рассказывается о различных коллизиях обязанностей, при чем все эти коллизии решаются обыкновенно просто. – Так Бог пове­лел Аврааму принести в жертву единственного сына по­следнего – Исаака. Здесь вошли в столкновение между со­бою: обязанность отца к детям и обязанность человека по отношению к Богу. Первая требовала от Авраама обнаружения только отческой любви к Исааку; а последняя требовала, чтоб он без рассуждений повиновался Богу. Колли­зия разрешена была в пользу обязанности последнего рода (Быт. XXII). В исторических книгах рассказывается не раз, что по вопросу „о сомнительных предприятиях должны были иметь решающее значение урим и туммим“ (Kübel; S. 122): чит., напр., повествование о Давиде, недоумевав­шем: идти ли ему против Филистимлян... (1 Дар. ХХШ, 2...),–не знавшем: предадут ли его в руки Саула жители Кеиля (ibid. 9...),–преследовать ли ему (сжегших Секелаг и пленивших его жителей) Амаликитян (ibid. XXX, 7...) и т.д? Исцеленный пророком Елисеем Нееман, военачаль­ник сирийского царя, считал себя обязанным не приносить впредь всесожжений и жертв другим богам, кроме Гос­пода (4Цар. V, 14. 15. 17). Но, с другой стороны, как слуга сирийского царя, он был обязан сопровождать своего господина в дом Риммона, обязан был, поддерживая опи­равшегося на него царя, вместе с ним поклоняться в доме Риммона. Нееман чувствовал себя в затруднитель­ном положении и, конечно, естественно. Пренебречь обязан­ностью к своему господину он не решался: но не желал пренебречь и обязанностью к исцелившему его от проказы Господу. Коллизия решена была просто: попросив Елисея, чтоб Господь простил его – Немана – в том случае, когда он пойдет в дом Риммона, он получил в ответ успокоительные слова: иди с миром (ibid. 18. 19) ¹, чем коллизия и разрешалась в желательном для просителя смысле... Словом, «хотя вся ветхозаветная ступень, – потому что там имеет место только положительный закон, – сама по себе есть ступень коллизии, но» в тоже время «она есть также и ступень объективного решения той» (Kübel; S. 122)

Новозаветные библейские книги во многих местах ка­саются рассматриваемого нами вопроса.

Мы знаем, что с грехопадением прародительским природа человеческая извратилась, а с тем вместе ненад­лежащею дорогою пошло и нравственное поступание человека. При таких обстоятельствах нормальное взаимоотношение между нравственной свободой человека и предписаниями нравственного закона было немыслимо. Человеческие дей­ствия сплошь и рядом стали представлять собою беспоря­дочную путаницу. Здесь уже непременно должны были по­лучиться столкновения обязанностей, так как поистине было бы чудо, если б при беспорядочной человеческой жизне­деятельности одна обязанность не вторгалась в область дру­гой. Вся история язычества, где жизнь человека текла в только что указанном смысле, достаточно определенно под­тверждает собою высказанные нами положения. Мы выше привели два характерных примера, отмечаемые древне-классическою трагедиею. В обоих случаях, т.е., в исто­рии Ореста и Антигоны, столкновения обязанностей, так тра­гически разрешившиеся для этих лиц, всецело объясняются тем, что жизнь народа, в среде которого могли происходить подобные явления, текла неправильно. Если бы в данном случае имел место нормальный порядок жизни, со­гласный с тем нравственным законом, какой был вло­жен в человека при его сотворении и какой во всей своей чистоте действовал до грехопадения прародителей, то Кли­темнестра никогда не завела бы себе любовника, так как разрешение на это не мог дать ей чистый нравственный закон. А если б она осталась верною своему мужу, то не произошло бы и дальнейшего, и пред Орестом не высту­пила бы коллизия обязанностей, благополучное разрешение которой, с его точки зрения, оказалось немыслимым. Да­лее, при нормальном течении человеческой жизни, и сама война, о которой идет речь в „Антигоне“, и тем более преступнейшее смертное единоборство двух братьев, а равно и издание Креоном дикого, с чистой нравственной точки зрения, закона – были бы немыслимы. Отсюда не было бы места и роковой для Антигоны коллизии обязанностей...

Господь наш Иисус Христос искупил человека от греха и его следствий: проклятия и смерти, дал христианам спасительную благодать, помогающую им устраивать свою жизнь не беспорядочно, как текла она в языческом мире, а нормально. Чем больше проникают христианские начала в сознание человечества, чем больше и глубже они про­водятся в самую жизнь последнего, тем нормальнее и нор­мальнее эта жизнь течет и развивается, тем меньше и меньше могут происходить и какие бы то ни было не раз­решимые столкновения обязанностей. Идеалом нравственно-­нормальной жизни, к какому мы призваны стремиться, для нас служит жизнь Богочеловека, Спасителя мира. Следя за Его земною жизнью, как она излагается в святых Еван­гелиях четырех Евангелистов, мы не находим ни одного случая, когда бы Он был поставлен пред неразрешимою коллизиею. Завистники и недоброжелатели Господа – фари­сеи и книжника много раз пытались создать для Него та­кого рода коллизию, но без всякого успеха: то, что с их мертвой – буквалистической точки зрения было неразрешимою коллизиею, с ясной и божественной точки зрения Спасителя, не связавшего Себя даже и одним греховным действием или и одною греховною мыслею, сознававшего требования нравственного закона во всей их чистоте и цельности..., являлось разрешимым и уяснимым без всякого затруднения... (чит., напр., Матф. XXII, 15 – 22; Мрк. XII, 13 –17. Мф. XII, 1–8; Лук. VΙ, 1–5. Mф. XII, 10–13; Мрк. III, 1–5; Лук. VI, 6–11. Лук. XIV, 1–6. Іоан- V, 1–13; VIII, 2–11 и т. под.). Отсюда, с чисто христианской, рассматриваемой в идеальном смысле, точки зрения, немыслима и самая речь о коллизиях.

К сожалению, и по вступлению в Христову Церковь люди в большинстве случаев (особенно в последнее время) мало заботятся о проведении высоких христианских принципов в свою жизнь, об устройстве последней в согласии и гармонии с ними. Отсюда их жизнедеятель­ность по-прежнему или почти по-прежнему (т е., как в язычестве) течет ненормальным путем. Прямое следствие такого положения дел – то, что различные коллизии обязанностей продолжают посещать их, как и язычников или почти как язычников. И это продолжится до того, ко­нечно, времени, пока христианские жизненные начала не вой­дут, так сказать, в плоть и кровь людей, пока не бу­дет иметь места желательное взаимоотношение между человеческою свободою и нравственным законом, пока нрав­ственная свобода не будет надлежащим образом отзы­ваться на каждый призыв со стороны нравственного закона. Наступит ли все это и, если наступит, то когда, неиз­вестно. А пока и среди христиан, как и сказано, сплошь и рядом слышатся жалобы на различные коллизии обязан­ностей, на то, что они – христиане – являются их жертвами.

Какие же в частности – причины этого, – по крайней мере, какие существенные из них?

Урегулирование отношений между нравственной свободой и нравственным законом, о котором, т.е. урегулирова­нии, как необходимом, мы уже заметили выше, должно состоять в том, чтоб нравственно-свободный человек не злоупотреблял своей свободой. Иначе сказать: он должен заботиться о том, чтоб находящееся в его распоряжении время жизни было употребляемо им, по выражению мора­листов, нравственно, точнее скажем: нравственно–хорошо. Это значит, что человек не должен жить, как говорится, „очертя голову“. Человек сознает, что ему дана извест­ная задача, которую он и должен решить своим нрав­ственным поступанием. Для более успешного решения ее он должен заранее наметить не только тот путь, по какому вообще он намерен вести свою жизнь, но даже и тот, по какому он думает провести сегодняшний, завтрашний и т. д. дни. Здесь, разумеется, конечно, не столько и не только одна внешняя сторона дела, сколько также и внутренняя, хотя и первой нельзя отказать в великом значении. Нередко можно слышать, что будто бы известному человеку „нечего делать“, что будто бы нечем ему наполнить пустоту времени и проч. Чтобы мне делать, спрашивает высказывающий подобные сетования человек? И вот один отправляется в бездель­ное и бессмысленное путешествие, куда глядят глаза, дру­гой отыскивает лиц, с которыми можно было бы поиграть в пресловутый „винт“, не к похвале, конечно, человечества, распространяющийся все сильнее и сильнее, и т. д. Время, словом, употребляется крайне не нравственно. Рас­суждения, какие в данном случае приходится слышать: напр., об отдыхе „за картами“ от трудов и пр., обыкно­венно признаются нелепыми внутренним сознанием и са­мих рассуждающих и ведутся ими большею частью лишь, как говорится, „для очищения совести“. Итак, время потеряно. Между тем лежащие на человеке в данный момент те или иные обязанности, идущие от лица нравственного за­кона, им не замечаются или считаются маловажными, чтоб стоило ими интересоваться. С течением времени, однако, эти, неисполненные человеком в надлежащий момент, обя­занности заявляют о себе сильнее и сильнее, так что игнорировать их человек уже не может. Но в то же время всплывают на поверхность и другие–новые–обязан­ности, выдвигаемые данною минутою, и также требуют непременного их удовлетворения. Происходит столкнове­ние. Человек вопиет: нет у меня потребного количества досуга для одновременного исполнения двух или большего числа обязанностей, так что, мол, не моя уже вина, если одну обязанность исполню, а другие оставлю без внимания и т. д. Но в том-то и дело, что его – вина. Он забывает, что ему в данном случае приходится считаться с преж­ними своими грехами и недочетами, – забывает, что если бы в свое время исполнил ту или иную обязанность, то в настоящую минуту ему не пришлось бы испытывать такого неприятного положения и строить из себя, какого-то муче­ника, жертву обстоятельств... Словом, нравственная свобода человека должна быть направлена к тому, чтобы каж­дый час его жизни так или иначе, но непременно служил общей цели его бытия. Если человек будет в этом именно смысле устраивать и направлять свою жизнь, тогда в его распоряжении окажется вполне достаточно времени для исполнения лежащих на нем разнородных обязан­ностей.

Помимо ненормального пользования временем, в настоя­щем случае обращает на себя внимание также и другое обстоятельство: недостаток в человеке осмотрительности, осторожности и рассудительности, христианской мудрости. Вследствие недостатка осмотрительности и осторожности про­исходят, напр., такого рода случаи. Допустим, напр., что в минуту увлечения человек дает кому-либо известное обещание нисколько не думая о том, сможет ли он исполнить его. Наступает время исполнить эту нравственную обязанность, возложенную самим же человеком на себя. Но этому мешают различные препятствия, которых чело­век, давая обещание, не предусмотрел и потому именно, что не хотел предусмотреть, а не потому, что не мог. Че­ловек стоит пред коллизией: с одной стороны, он обя­зан исполнить обещание, а с другой, не предусмотренные им обстоятельства в то же самое время налагают на него другие обязанности, несовместимые с первою, и т. д. Кроме того, и предусмотрительному, осторожному человеку необхо­димо, не ограничиваясь этими своими качествами, постоянно заботиться о приобретении христианской рассудительности, христианской мудрости, чтоб с помощью этого средства внести больший порядок в свою нравственную жизнь. Не сообразуйтесь с веком сим, говорить св. Ап. Павел, но преобразуйтесь обновлением ума вашего, чтобы вам познавать, что есть воля Божия, благая, угодная и совершенная (Римл. XII, 2) ²². Молюсь, чтобы любовь ваша еще более и более возрастала в познании..., чтобы, познавая лучшее, вы были чисты и непреткновенны в день Христов (Филипп. I, 9. 10) ³³. Испы­тывайте, что благоугодно Богу (Ефес. V, 10) ⁴⁴, не будьте не­рассудительны, но познавайте, что есть воля Божия (–17) ⁵⁵, все испытывайте (1 Солун. У, 21) ⁶⁶ и т. под. Все эти и по­добные им советы даются св. апостолом христианам на те случаи, когда их посетят какие-либо „сомнения“, имею­щие характер рассматриваемых нами коллизий и проч. Если же у кого, говорит св. ап. Иаков, недостает мудрости, да просит у Бога, дающего всем просто и без упреков; и дастся ему (I, 5) ⁷⁷. Эта христианская мудрость потребовалась христианам уже в первые времена существования Христовой Церкви на земле. С одной стороны, христиане, вступившие в Христову Церковь из иудейства, сознавали себя обязан­ными исполнять требования христианского закона; а с дру­гой, они не могли (по крайней мере, известная их часть) примириться с мыслью, что исполнение ветхозаветного за­кона для них уже не обязательно более, поскольку послед­ний отменен новозаветным. Недоумение было разрешено христиански-мудрыми свв. апостолами (Деян. XV). Чит. также, между прочим, Деян. X, 13 и след.; Римл. XIV; 1 Коре. VIII, 7 и след. и т. под.

Раз, при ненормальности течения человеческой жизни, ненормальности, постоянно заявляющей о себе и в христиан­ской даже среде, столкновения интересов общественного ха­рактера и частного, высших–духовных и низших–мате­риальных, требований справедливости и любви и т. д. – явле­ние в некотором смысле неизбежное, – отсюда явилась по­требность хоть сколько-нибудь упорядочить отношения чело­века к ним. И вот искони предлагаются моралистами раз­личного рода правила. Говорят: по мере возможности все-таки люди должны всячески стараться, чтобы те или иные столкновения обязанностей не наступали; если же последние, т. е. столкновения, возникли, то необходимо тщательно к ним присматриваться, действительно ли они таковы, нет ли в данном случае только мнимого столкновения; из не­скольких обязанностей, одновременно требующих от че­ловека внимательного к ним отношения, должно предпо­чтительно избирать не менее важные, а более существенные в каком-либо отношении; вообще во всяком в отдельно­сти разе следует относиться к делу с большим внима­нием и проч.

Но все эти и подобные им правила и руководительные соображения, при всей их благонамеренности, далеко не во всяком случае применимы к делу. Причиной этого слу­жит следующее обстоятельство. Эти правила намечены мо­ралистами при помощи наблюдений над бывшими уже ра­нее столкновениями обязанностей. Такие наблюдения, бесспорно, имеют важное значение, но далеко не всецелое. Дело в том, что в последующее время ни один из предыдущих случаев никогда не повторяется, да и не может повториться в тождественном виде. Всякому случаю, напро­тив, непременно присущи известные специфические особен­ности, предусмотрение которых заранее невозможно и проч.

Правило моралистов, напр., гласит: если столкнутся между собою справедливость и любовь, то требованиям пер­вой должно быть отдано преимущество пред голосом вто­рой. По-видимому, дело решено, – по-видимому, все ясно. Но действительность может сказать иное. Многие моралисты приводят следующий, излюбленный ими, пример. Некто был должен своему знакомому известную сумму денег. Скопив последнюю, он, допустим, отправился к своему кредитору, чтобы возвратить ему долг. Человека побу­ждает к этому чувство справедливости. Пока дело идет без осложнений. Но вот на дороге он встречает бедного сироту, тело которого даже не везде прикрыто лохмотьями, ноги которого без обуви, хотя температура воздуха низка и т. д. К человеку, идущему уплатить свой долг кредитору, сирота взывает о помощи или даже и не взывает, а просто лишь жалобно смотрит на него, что может подей­ствовать сильнее всяких слов. Получается столкновение обязанностей: с одной стороны, справедливость побуждает человека идти к заимодавцу и возвратить ему вышеупомя­нутый долг, а с другой, чувство жалости и любви к че­ловечеству заставляет его одеть, „согреть...сироту“. Думаем, что каждый человек, хотя бы отчасти лишь настроен­ный в нравственно-добром смысле, скорее отдаст пред­почтение требованиям любви, а не требованиям сухой справедливости, особенно если данный кредитор живет не в столь плачевном положении, в каком рассматриваемый сирота. Тот должник, которого моралисты приводят в рассматриваемом примере, так именно и поступил. Итак, вышеуказанное правило является нарушенным, хотя существо дела от этого лишь только выиграло...

Впрочем, некоторое значение выставляемых морали­стами правил, в одних случаях большее, в других – меньшее, все-таки не может быть отрицаемо (ср. выше).

Так, правило, предписывающее, напр., тщательно каждому присматриваться, в самом ли деле в данном случае субъект стоит пред коллизией, иметь свою силу. Ирод с клятвою обещал плясунье дать, чего она ни попросит. Она же, по наущению матери своей, сказала: дай, мне здесь на блюде голову Иоанна Крестителя (Mф. XIV, 6–8. Мрк. VI, 22–25). Ирод опечалился (Мф. ст. 9. Мрк. ст. 26) ⁸⁸. Он стоял пред коллизией: с одной стороны, он опасался уби­вать св. Иоанна Крестителя, так как боялся народа, считав­шего его пророком (Мф. ст. 5); кроме того, он знал, что это – муж праведный и святой, и потому берег его, многое делал, слушаясь его, и с удовольствием слушал его (Мрк. ст. 20). С другой стороны, ради клятвы и возлежавших с ним ⁹⁹, он сознавал, что не может не исполнить и желания плясуньи. Коллизия разрешилась, как известно, в смысле удовлетворения последней (Мф. 9–11 ст. Мрк. ст. 26–28). Данная коллизия, происшедшая вследствие неосторожности и непредусмотрительности (ср. выше) Ирода, с христианской точки зрения, да и с правильной „естественной” не может быть признана действительною. Вместо того, чтобы согла­шаться на исполнение просьбы плясуньи, воспользовавшейся его опрометчивостью, Ирод должен был бы вразумить ее, осязательно доказать как ей, так и окружавшим, что её просьба нелепа по существу, что, давая клятву, он разумел такие её просьбы, исполнение которых не шло бы в разрез с его царским достоинством, с его справедли­востью и проч. Если же он заранее не предупредил её об этом, то просто потому, что было излишне: последнее естественно предполагалось само собою. Ведь, наверное, он не позволил бы отрубить у себя ногу или руку, если бы плясунья того потребовала вместо головы св. Иоанна Крести­теля. Тогда он сумел бы с честью выйти из коллизии, и никто из присутствовавших не упрекнул бы его. Но Ирод проявил непростительное малодушие, побоялся нару­шить клятву, неисполнение которой в том смысле, в ка­ком её исполнения требовала плясунья, и не было бы даже клятвопреступлением, устыдился присутствовавших, между тем как стыдиться их ему надлежало по исполнению его преступной клятвы и пр. – Приведём другой пример, отме­чаемый в весьма многих нравоучительных системах. Указывают на больного, которого ожидает близкая смерть. Окружающие больного родственники и знакомые стоят пред коллизией: с одной стороны, они обязываются ясными предписаниями нравственного закона говорить больному (как и всякому другому человеку) только правду; а с другой, лю­бовь к нему, по-видимому, не менее настойчиво обязывает их скрывать от него правду, так как знание её может вредно отозваться на его здоровье. Но в действительности и здесь видим коллизию только мнимую, по крайней мере, с христианской точки зрения. Ни один христианин, как таковой именно, не должен бояться смерти, так как за гробом его ожидает лучшая и вечная жизнь, так как здесь на земле он лишь „странник”: мы не имеем здесь постоянного града, но ищем будущаго (Евр. XIII. 14) ¹⁰¹⁰; наша здешняя жизнь – подготовление к будущей. Если язычник Сократ рассуждал: „не смешно ли было бы, если бы чело­век, своею жизнью приготовляясь стать сколько можно ближе к смерти, начал скорбеть, когда смерть пришла к нему? Итак, я справедливо не жалуюсь и не скорблю, оста­вляя вас“ (т.е., его учеников), „ибо надеюсь, что и там не менее, чем здесь, встречусь с добрыми друзьями“ („Сочин. Платона“, перев. проф. В. Карповым; ч. II; Спб.; 1863; стр. 41)...; если, повторяем, подобным образом высказывался языческий мудрец, будущая – за гробом – жизнь для которого представлялась некоторой (и даже более того) загадкой, то не во сто ли раз более таким же взором должен смотреть на смерть истинный христианин? Несо­мненно. Отсюда для родственников опасно больного чело­века в существе дела не предстоит никакой действитель­ной коллизии: они безбоязненно обязаны говорить ему правду. Зная ее, он лучше приготовится к встрече смерти; иначе он может перейти в другой мир без надлежащей под­готовки, что будет, конечно, хуже и для его, и для окру­жающих. Если же открытая больному правда произведет в отношении к ходу его болезни печальные последствия, то в этом будет всецело виновен сам больной, своею пред­шествовавшею жизнью не поставивший себя на подобающую высоту нравственно-духовного развития и твердости...–Оста­новимся еще раз на примере о двух человеках, после кораблекрушения схватившихся за доску, выдерживавшую тя­жесть лишь одного из них. Язычники не могли, как сле­дует, разобраться в этом случае. Не твердою рукою под­писывают свое решение, однако, и некоторые из новей­ших мыслителей. Философ Фихте рассудил совсем не по-философски: в видах яко бы торжества справедливости, по его приговору, надлежит утонуть обоим! Хорошо ре­шение! Богослов Ро́тэ не в состоянии взглянуть на дело с чисто-христианской точки зрения: по его приговору, чело­век, отличающийся большим мужеством, большею неустра­шимостью... и, следовательно, сравнительно с другим, ме­нее боящийся смерти, должен оставить доску и утонуть, чтобы таким образом мог спастись второй, которому не присущи качества первого и для которого смерть была бы более ужасным обстоятельством, чем для того... Между тем нам дело представляется слишком ясным, и дей­ствительной коллизии здесь, по-нашему мнению, нет. По смыслу учения Христова, мы должны любить своих ближ­них, как себя самих (Матф. ХХII, 39...), даже должны полагать за них души свои (1Иоан. III, 16) ¹¹¹¹. Следовательно, с чисто-христианской точки зрения, каждый из утопающих должен думать не о себе и не о своем личном спасении, а скорее и только о спасении своего ближнего, оказавшегося в данном положении. А что отсюда получится, это – другой вопрос, в настоящем случае не имеющий значения. Опять истинной коллизии нет на лицо. Нечего уже и говорить о таких случаях, каков, напр., случай с признаваемым папистическою церковью за святого некиим Криспином, который (как о том говорится во всех почти нравоучи­тельных системах) занимался, между прочим, воровством кожи у состоятельных людей с той целью, чтобы затем из неё приготовлять обувь для бедняков и неимущих. Чи­тающий о таких подвигах папистического „святого” (?!) ни на мгновение не согласится в душе, что в данном случае можно было бы говорить о какой-либо действительной кол­лизии, предстоявшей Криспину, как о том кричат многие папистические богословы. Кто крал, – говорит св. ап. Павел, – впредь не кради, а лучше трудись, делая своими руками полезное, чтоб было из чего уделять нуждающемуся (Ефес. IV, 28) ¹²¹². Дело ясно и без всяких правил.

Имеет значение и то правило, по смыслу которого обя­занности высшего разряда и порядка, входящие в столкно­вение с обязанностями низшего качества, должны быть пред­почитаемы по сравнению с последними. Но едва ли кто и без этого правила не поступил бы точно так же, руководству­ясь одним здравым смыслом, голосом своего нравствен­ного чувства, а тем более учением Священного Писания, повелевающего повиноваться больше Богу, нежели людям (Деян. V, 29; сравн. IV, 19)¹³¹³. Когда свв. апостолам Господ­ним старейшины и книжники запретили говорить и учить о имени Иисуса, они ответили последним именно теми сло­вами и, при том, не один раз (см. цитов. места). По ясному учению Слова Божия, из обязанностей, с одной стороны, касающихся нашей любви к родителям..., а с другой, наших отношений к Спасителю нашему, последние всегда должны быть безусловно предпочитаемы первым (Матф. X, 37: кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любитъ сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня ¹⁴¹⁴. Лук. XIV, 26: если кто приходит ко Мне, и не возненавидит отца своего и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер, а притом и самой жизни своей; тот не может быть Моим учеником ¹⁵¹⁵. Чит. также Лук. IX, 59–62 и т. под.). Здесь нет места никаким коле­баниям, никаким недоумениям. – Некоторыми моралистами по поводу настоящего правила на случай столкновения обя­занностей делается ссылка, между прочим, и на 1 Корф. ѴII, 38 (выдающий замуж свою девицу поступает хорошо; а не выдающий поступает лучше) ¹⁶¹⁶. Но последнее место должно быть понимаемо с большою осторожностью. Дело в том, что каждый человек, имея природу, которая безусловно тождественна с природою других людей, в то же время обладает и некоторыми особенностями, обособляющими его, как индивидуума, от всех прочих. В силу этих лич­ных особенностей один человек проявляет склонность, положим, к научным занятиям, другой – к музыке и т.д. В силу этих же особенностей один человек более при­годен для семейной жизни, другой – для одинокой. И раз каждому человеку даны известные таланты, он обязан, безусловно обязан развивать их (насколько, конечно, это – в его власти). Иначе он погрешит против своего Творца, и с ним Создатель поступит именно так, как в известной евангельской притче о талантах поступлено с тем, кто, по­лучив от своего господина один талант, закопал его в землю. Раз известный человек, в силу присущих ему личных особенностей, более пригоден для семейной жизни, удобнее может достигнуть цели своего бытия, вступив в брак, он и должен вступать, потому что, оставаясь одиноким, он может оказаться дальше от искомого им царства Божия, чем ведя семейную жизнь. Но раз чело­век, в силу тех же своих особенностей, оказывается пригодным не столько для семейной, сколько для одинокой жизни, он и не должен вступать в брак: если ему дано, по слову Спасителя, вместить сие слово, то он уже не имеетъ права вмещать или не вмещать, а должен вместить, обязан без ограничений и уступок. Безбрачная жизнь для такого человека – прямая обязанность, от которой уклониться он не имеет нравственного права; и если он следует совету не вступать в брак, то не делает ничего такого, что выходило бы за пределы того нравственного совершен­ства, которое Богом заповедано всем людям, – а совер­шает лишь самую обыкновенную вещь. Словом, каждый человек должен обстоятельно обдумывать и взвешивать: вступив ли в брак, или оставаясь в девстве, он ско­рее поступит сообразно со своими личными особенно­стями, скорее и удобнее спасется и проч? Легкомысленное отношение к этому вопросу отзовется на нем весьма па­губно. Имея в виду все это, св. ап. Павел и пишет коринфянам о девстве: по настоящей нужде за лучшее при­знаю, что хорошо человеку оставаться так (I Кор. VII, 26) ¹⁷¹⁷, т. е., в девстве. Развивая свое положение, св. апостол указывает на то обстоятельство, что брачная жизнь сопряжена со многими условиями, затрудняющими для человека заботу об угождении Господу, так что, в виду этого, девство может быть сравнительно более рекомендуемо, хотя рассматриваемый сам по себе брак – дело хорошее (1Кор. VII, 38). По настоящей нужде, говорит св. Павел коринфянам, лучше не вступать в брак. Здесь св. апостол разумеет совре­менное ему состояние коринфского общества. Коринфяне еще не успели достаточно утвердиться и укрепиться в Христо­вой вере. Между тем языческая власть воздвигала против них гонения. Ясно, что чем меньше условий противодей­ствовало их христианской стойкости, тем было лучше. Брачная жизнь при таких обстоятельствах для многих из коринфян (именно сравнительно слабых духом) могла ока­заться прямо-таки не желательною, потому что она сильнее приковывала их симпатии к земле и земному. В борьбе с языческими преследованиями христиан для последних пагубным могло оказаться всякое такого рода условие. Здесь-тο и кроется смысл слов св. апостола: по насто­ящей нужде (ср. Матф. XIX, 29). Рассматриваемый в виду всего сказанного – совет апостольский (чит. у него и всю вообще 7-ю главу I Корф.) не может считаться чем-то необязательным для тех, кого он имеет пред собою; напротив, он всецело обязателен для них. Это – с од­ной стороны. С другой, следование ему не может быть сочтено кем-либо за что-то особенное, за что-то указываю­щее на какую-либо заслугу со стороны подчиняющегося ему человека...

Если сталкиваются между собою такие обязанности, удовлетворение одних из которых влечет за собою благо­получие самого данного человека, между тем как удовле­творение других обусловливает собою благополучие его ближнего, то выход из такого столкновения, помимо и су­ществующего на этот случай правила, будет самый про­стой: по смыслу учения Слова Божия, повелевающего нам, как мы выше видели, полагать за ближних свои души, в этом смысле должна быть разрешена и данная коллизия.

Если входят в столкновение друг с другом обязан­ности, одни из которых отмечены общественным харак­тером, а другие – частным, личным, то решение этой кол­лизии, опять-таки помимо всяких правил, совершенно ана­логично с решением коллизии предыдущей: если там бла­гополучие ближнего должно быть поставлено на первый план по сравнению с личным благополучием каждого, то здесь в тем большей степени (и по тем же основаниям) на первом месте следует поставить не свои личные блага, а благополучие семьи, общества, государства...

Не говоря о других правилах, существующих на дан­ный счет, со своей стороны считаем необходимым заме­тить, что вместо всяких подобного рода правил следует предписать каждому человеку по возможности более забо­титься о развитии своего духовного я, при каковом усло­вии он не будет настигнут врасплох никакою коллизиею. Если человек постарается и успеет приобрести надлежа­щую нравственную тактичность, тогда он в каждом слу­чае без труда найдется, как ему поступить, даже если б ему вовсе не были известны никакие правила в роде ука­занных выше. Словом, каждый из нас должен заботиться о том, чтобы, по слову Св. Писания, навыком приучить свои чувства к различению зла и добра (Евр. V, 14) ¹⁸¹⁸.

В заключение надлежит сказать, что „весьма большое значение“ имеет также „соответствующее духу христианства” устройство „нравственной общественной жизни, специ­ально–истинно нравственное регулирование отношения различ­ных общественных кругов и учреждений. Тем реже бу­дут коллизии обязанностей, чем меньше какое-либо из этих обществ, – государство ли то, или церковь, – домогается своего всемогущества вопреки другим, – чем больше все они подчиняют свои относительные цели – цели абсолютной, т.е., чем больше всякое общество действительно служит споспешествованию целого и, наконец, достижению нравственно-религиозной цели человечества, – и чем более“ всеми будет дознаваться „господствующая“ в мире „целесообраз­ность “ и ею обусловленное известное взаимное „отношение различных обществ, равно как и значение индивидуальности. Именно поэтому обязанность всякого – также и ради себя самого посвящать свои силы не только собственному, но и всеобщему развитию нравственного сознания” (КübеІ; S. 128–129).

Итак, 1., вне христианства коллизии обязанностей – явление неизбежное; 2., язычество не в состоянии предложить удовлетворительного выхода из таких коллизий; 3., в „Ветхом Завете” предлагается „объективное разрешение” коллизий; 4., такое же разрешение коллизии, с одной сто­роны, предлагается и в „Новом Завете”, где – 5., с дру­гой стороны, требуется от человека для той цели приобре­тение мудрости, „нравственной тактичности”; 6., предлагаемые моралистами различные правила на случай столкновения обя­занностей имеют лишь относительное значение; наконец, 7., чем больше и больше как отдельный человек, так и целые общества будут стремиться к гармоническому сочетанию в их жизни нравственной свободы и нравствен­ного закона, иначе сказать: к возможно полному воплощению в их проступании высоких христианских начал, – тем меньше и меньше будут заявлять о себе и какие-либо столкновения обязанностей.

Александр Бронзов.

26 Декабря 1896г.