12. Педагогические заметки о приготовлении и образовании благонадежных деятелей для обращения заблуждающих, особенно в расколе

Судя по заглавию предлагаемой статьи, читатель может подумать, что она имеет слишком специальное назначение. Это с одной только стороны справедливо. Правда, что при написании этой статьи имелось в виду специальное приготовление надежных деятелей для обращения раскольников (и именно старообрядческого раскола). Но к более обширному взгляду на самый раскол приводят нас следующие слова апостола Павла: «да не бываем ктому младенцами, которых колеблет и увлекает всякий ветер учения, по лукавству человеков, по хитрому искусству обольщения, но истиною в любви все да возрастит в Того, который есть Глава, то есть, во Христа, от которого все тело, составляемое и совокупляемое, посредством всякого вспомоществующего соприкосновения, при соразмерном действии каждого члена, получает приращение для своего созидания в любви» (Еф.4:14–16). Если в этом Христовом теле Церкви какие-либо неправые понятия или правила, не поражая членов его решительно насмерть, так однако останавливали бы в них ток духовной во Христе жизни, что духовно парализированные члены уже не способны были бы к «вспомоществующему соприкосновению» к другим членам, или судорожно выходили бы из надлежащей «меры» или нормы своих действий и так. обр. отделялись бы от общего строя церковной жизни и только препятствовали бы ей развиваться или возращение тела творить во Христе и возращать в Него всяческая: то упорство в таких понятиях и правилах и составляет то, что называется расколом. Но когда такова именно сила раскола: то, за обличенными и осужденными уже понятиями и правилами грубого раскола, сколько еще можно открыть правил и понятий, которые, может быть, столь же давно и упорно, как грубый раскол, не допускают «вспомоществующего соприкосновения» одних членов Христовой Церкви к другим, препятствуют дружному «соразмерному действию» всех членов для «возращения» всего во Христа и так. обр. не дают телу церковному «получать приращение для своего назидания в любви и истине»! Вот наприм., в общественном составе православного народа между образованным классом и простонародием есть ли такая духовная связь, чтобы духовная жизнь того и другого, жизнь мысли и нравов, стройно развивалась во взаимно-уважительной и доверчивой любви, «при вспомоществующем взаимном соприкосновении» и как следует быть в православно-христианском народе? Если на деле не совсем так, то непременно тут действуют какие-либо правила и понятия, не возведенные по надлежащему ко Главе – Христу и останавливающие токи Его жизни и света в православных, и след. имеющие силу раскола, хотя и утонченного. Или еще: научное образование или просвещение, духовное и светское, имеют ли у нас своим живым направлением и характером «вспомоществующее друг другу соприкосновение и соразмерное», содружное друг другу содействие, да возрастим во Христа всяческая, чтобы таким образом свет и жизненность единой для всего спасительной истины и благодати проникали во все области знания и жизни общественной? Дай Бог, чтобы было так; ибо противное обличало бы вмешавшиеся во взаимные между тем и другим отношения такие понятия и правила, которые более в духе раскола, нежели самой истины – Христа, сошедшего с неба на землю и здесь вошедшего не только в церковный, но и в гражданский порядок, восприявшего полное человечество и проходившего разнообразные состояния человеческие – до страдания и смерти, нисходившего до ада, и – все это для того, чтобы всюду открыть Свой свет и жизнь и именно грешным и погибающим. По всему этому грубые раскольники представляются такою жертвою заблуждения и упорства, на которой можно и следует дознавать, обличать и ниспровергать или врачевать действующую у нас же и в нас самих силу такого же гибельного, но духовно-утонченного раскола. В этом направлении и писаны предлагаемые здесь «педагогические заметки», как читатель сам увидит. Впрочем, в заключении их сделаны будут нужные на этот счет пояснения. – Так-как деятели, на которых возлагается назначение обращать заблуждающих, называются обыкновенно одним словом – миссионерами: то мы в наших «заметках» и употребляем это название, говоря о деятелях для обращения раскольников. Потому и все наши «заметки» получают вид и значение краткого очерка миссионерской против раскола педагогики.

Педагогика противораскольническая есть руководство к образованию благонадежных и благоуспешных деятелей для ниспровержения раскола и обращения раскольников к православию.

Другие научные против раскола пособия и предметы заняты тем, что относится собственно к расколу или раскольникам, как-то: их заблуждениям, историей, их книгами; а педагогика имеет предметом своим самих деятелей против раскола, благонаправление и благонастроение их – в воззрениях, расположениях и образе действий.

Начало к благонаправлению и благонастроению деятелей против раскола выражается в следующем слове Христовом Апостолам, избранным для обращения ко Христу всего мира: Аз есмь лоза, вы же рожде (ветви). И иже будете во Мне и Аз в нем, той сотворит плод мног, яко без Мене не можете творити ничесоже (Ин.13:5). Итак, вся задача педагогики – так направить избранных в миссионеры, чтобы они непременно и постоянно, как ветви от лозы, от самого Господа воспринимали жизненную силу для своего миссионерского дела, давая Ему самому делать это дело в них и чрез них: задача трудная! Но зато и дело будет, по слову Христову, многоплодно. Иначе не будет ничесоже истинно благоплодного. Тут нечего ни прибавить, ни убавить: слово Христово.

Выполнение такой задачи должно быть сообразно с разными родами миссионерской против раскола деятельности; к сей деятельности относится, прежде всего, дело рассуждения, потребного как в изучении раскола и всего, касающегося до раскола, так и в самых сношениях и беседах с раскольниками, потом – дело самых сношений с раскольниками, действию на них словом и распоряжениями, наконец – дело разных законно-необходимых отношений, по миссионерству против раскола, ко властям церковной и гражданской. Относительно всех этих родов деятельности и надобно так направить миссионера, чтобы все означенные три дела он исполнял не иначе, как живою верою давая в своем духе делать оные самому Господу Иисусу и в Нем Отцу небесному – благодатью Святого Духа. Посему миссионерская педагогика и состоит из трех частей: первая часть – об устроении надлежащего образа рассуждения в миссионерском против раскола деле; вторая – о должном устроении самых сношений с раскольниками для их обращения; третья – о должных отношениях, по миссионерству, ко властям церковной и гражданской.

Коренное препятствие к обращению раскольников состоит в том, что любовь Божия, во Христе нам открытая и действующая Св. Духом, раскольниками крайне преогорчена и постоянно преогорчевается в существенно свойственном ей стремлении, да вся едино будут (Ин. 17:21); и потому она сама отвращается их и отвергает: так-как они принадлежат к числу просвещенных уже единою и вкусивших дара небесного, и причастников бывших Духа Святого... и отпадших (Евр.6:4–6). Пока продолжается такое ужасно-несчастное отношение между раскольниками и спасающею мир любовью Божиею, – как можно истинно обновлять и спасать раскольников?! Без Меня не можете творити ничесоже, говорит сама воплощенная Любовь Божия своим посланникам для обращения всех заблуждающих… Посему для благоуспешного и благонадежного обращения раскольников надобно прежде и более всего стараться об умилостивлении и привлечении к ним самой любви Божией, ими преогорченной и от них отвращающейся. Но умилостивление Бога ко всем, следовательно и к раскольникам, есть все же один Иисус Христос Агнец Божий, вземляй грехи всего мира, как будто бремя сих грехов было Его собственное. Итак, миссионеру, желающему умилостивить и привлечь к раскольникам любовь Божию, ими до крайности преогорченную и преогорчеваемую, необходимо обращаться всеусильно и прямо к самому Христу и входить в живейшее внутреннее сообщение с Агнцем Божиим. Сказать то же другими словами: необходимо ему как можно полнее и глубже усвоять себе верою, в силе Св. Духа, те расположения Христовой любви к грешному человеку, по которым и чужие бремена немощей и заблуждений подъемлются и выносятся, как собственные. Когда, так. обр., миссионер будет своею верою и любовью поднимать в Господе и на себя самого тяготу своих заблуждающих собратий (т. е. тяжкую вину раскольничьего противления любви Божией), и это не сам собою, а по благодати общения своего в духе единого Агнца Божия, вземлющего грехи Мира: то, по мере успеха в этом духовном делании миссионерском, раскольники и будут более и более вводимы снова в любовь Божию. Коренное препятствие к их обращению понемногу будет решительно устраняться. Соответственно сему и определяется следующий образ рассуждения, потребного в миссионерском деле против раскола: в изучении ли раскола и в его опровержении, или в беседах с раскольниками, миссионер должен рассуждать не иначе, как в таком внутреннем настроении и направлении, что как бы он сам был виновен в нелепых заблуждениях, слепоте и упорстве раскольников, и это – именно по благодатному общению в духе и расположении самого Агнца Божия, вземлющего грехи Мира, как будто Он один и был виноват во всем. Так миссионер в своем образе рассуждения и будет держаться Господа, точно как ветвь своей лозы, воспринимая от Него самого и в Нем от Отца жизненную во Св. Духе силу и действенность для своего рассуждения о расколе и раскольниках, или, что то же, давая в деле своего рассуждения делать самому Господу.

Как такой образ рассуждения вытекает прямо из духа и существа православной веры, это видно само собою. Мы, как христиане, не иначе и спастися можем, как сие мудрствуя, еже во Христе Иисусе (Флп.2:5). Посему, если миссионер не успевает и даже не довольно располагается войти в то мудрствование Христа Агнца Божия, чтобы, в общении Его любви к нам грешным, сознавать и себя самого пред Богом не чуждым вины собратий – вины раскольничьего противления и заблуждений: то он еще не преусвоил, не приобрел Христа (Флп.3:8) в самой силе Его любви и истины, – не успел еще и не вполне желает достойно и прочно усвоить себе спасительную благодать Господню. Нужно ли на это более прямое доказательство из Евангелия? Самаряне были именно раскольниками Церкви ветхозаветной. Но Господь на вопрос одного законника: кто мой ближний, сказал известную притчу о милосердом Самарянине, в которой в лице этого Самарянина Он представил Себя самого: так-как Он взял на Себя с грехами всего мира и вину раскола самарянского; и – в такой именно силе своей любви к грешному миру Он один спасает впадшаго в разбойники человека. Так разумеет эту притчу св. Церковь, воспевая в своих песнях милосердого Самарянина, происшедшего не от Самарии, а от Марии. Не иначе и должно разуметь, ибо в противном случае вопрос законника о ближнем оставлен был бы Господом без полного ответа, без разрешения главной своей трудности, которая состояла в следующем: как снять преграду, разделявшую чад Церкви – иудеев от неверных-язычников, или Самарян-раскольников, чтобы так. об. для веры первых и эти последние были также ближними, родными? Эту преграду снял или уничтожил един Христос, взяв на Себя грехи всех. Поэтому Он и не стыдится представить, по отношению к омерзительному для Иудеев самарянскому расколу, и Себя самого Самарянином: так Он милосерд к гибнущему, израненному духовными врагами, человечеству. Иди и ты твори такожде, таким наставлением законнику заключил Господь свою притчу о милосердом Самарянине. Сказать то же другими словами: «входи и ты, учитель Божия закона, в дух и расположение той Моей любви, по которой вполне подъемлю на Себя тяготу и раскольников Самарян, – принимаю в такой мере ответственность за них, как будто Я Сам и был Самарянином, виновным в этом расколе». Это слово Христово прямо относится к миссионеру для обращения раскольников, внушая ему, каков у него, по этому делу, должен быть образ мыслей и расположений.

Согласие указанного образа рассуждений особенно с православно-русским духом также не трудно понять. Русский раскол есть одностороннее, и потому извращенное, обнаружение того (самого по себе или вне односторонности – доброго) требования и стремления русского верующего духа, чтобы христианину спасительную истину и благодать Божию выражать и воспринимать и в простых принадлежностях внешности, относящейся не только к Церкви, но и к самому себе⁴⁸. Таков уж Русский народ, что, по его воззрениям и в простом крестном знамении можно удержать или потерять самое существо крестной Христовой силы, и след. самую веру и спасение: в омрачении, в злоупотреблении эти воззрения привели к расколу, но в своем благонаправлении и чистом свете те же воззрения обещают раскрыть небесное достоинство православия – до самомалейшей в нем иоты или черты. Так у нас, даже и в преобразованной Петром Великим России, – такие по-видимому, малости народной жизни, как простой покрой платья на европейский образец, стрижка волос и бритье бороды, имеют свой высокознаменательный смысл: в преобразованиях по этим чисто-наружным предметам, великий Петр дал русскому народу (сообразно с русским свойством) великий урок, что истинно-православная русская жизнь и быт и истинный образ в нас Божий состоят отнюдь не в отчуждении нашем от других народов, не в мертвой букве нашей старины или в привычной внешности... Пусть же миссионер всякий раз, как будет рассуждать, наприм., о нелепой вражде раскола против достославного исправителя церковных книг Никона, о безумных вопияниях раскольников против православного чтения имени Иисуса, против пятипросфория, против троеперстия, – пусть всякий раз испытывает себя, насколько он сам относительно этих предметов успел раскрыть на деле живую и действенную силу Христовой истины, премудрой и в самых кажущихся малостях, – силу благодати, животворной и в самых простых вещах. Но в сем самоиспытании пусть он не довольствуется самохвально тем, что знает смысл и значение того или другого из означенных предметов; не без смысла же вовсе и сами раскольники держатся своей старой неправленной книги или двуперстного крестного знамения. Нет! Пусть миссионер добросовестно пред самим Богом испытает себя, выдерживается ли он, и много ли выдерживает то доброе свойство и требование православно-русского духа, чтобы на самом деле, а не в одном бездейственном: «конечно, то или другое так», – разумелась верующим и живою блюлась в нем благодатная сила того или другого наглядного церковного предмета. Будет ли, напр., миссионер верен этому свойству и потребности русского духа, не удовлетворяющегося одними отвлечениями, а стремящегося к истине живой и на все внешнее простирающей живое духовное влияние , если в троеперстии будет разуметь и другим раскрывать указание на тайну пресвятой Троицы без всякого, так сказать, прикосновения своего духа и мысли к любви Отца небесного, в Сыне существенно почивающей и на нас, как мы ни грешны, сияющей живительною и согревающею душу благодатью Св. Духа?. Он сам найдет и признает свою неверность православно-русскому духу, когда, опровергая, и большею частью с осмеянием, благоговейное пристрастие старого раскольника к бороде, сам не умеет читать великого урока, выраженного великим преобразователем России в наружном же виде целых известных классов русского народа, того урока, что давно уже пора нам серьезно, общими силами постараться о точнейшем уяснении и раскрытии в нас образа Божия. Ибо от вины раскольнического неразумия, полагавшего знамение образа Божия именно в бороде, ведь не слишком далека вина не довольного разумения или маловникания в силу той истины, что образ Божий в человеке определяется первоначально сообразностью и сообщностью человека с существенным образом Божиим – Христом Богом Словом; и что потому все в нас идеи истины и добра, бесконечного и прекрасного суть отблески света Христова, и след, здание знаний и искусств и прав имеет глубочайшим основанием того же Бога Слова Христа. Таким-то образом, чем более и беспристрастнее будет миссионер поверять себя, в своих суждениях, свойствами и требованиями нашего православно-русского духа, тем яснее будет видеть и живее чувствовать, что даже и по правде придется нам разделить с раскольниками пополам вину отчуждения его от церкви Божией.

Впрочем, само собою разумеется, миссионер, внутренне в своем духе так настраивая образ своего рассуждения, как будто и он сам виноват в вине раскольников, – отнюдь не должен ни мириться в чем-либо с их ложью, ни ослаблять своей ревности против этой лжи. Агнец Божий Христос взял грехи Мира не для потворства им, а для решительного их испровержения и упразднения. Наше дело в том, чтоб истину раскрывать и свидетельствовать, сколько возможно, в том самом духе и расположении, как свидетельствовал истину Агнец Божий – нам во всем первообраз и для всего начало.

Как образ рассуждения по духу Агнца Божия благонадежен и благоплоден и для собственного усовершения миссионера и для обращения раскольников, – скажем и об этом несколько слов. Миссионер чрез такой образ рассуждения будет более и более исполняться духом любви Агнца Божия Христа к грешным и заблуждающим, той любви, по которой Он, будучи воплощенною правдою и Сыном любве (Кол.1:13) Отчей, стал за них на кресте как грех и проклятие; этою самою Христовою любовью еще в ветхом завете одушевлялся Моисей, молившийся о помиловании виновного народа, и, в противном случае, сам готовый разделить с сим народом Божием отвержение за его вину (Исх.32:33); этою же любовью самого Господа к погибающим был в новом завете движим ап. Павел с такою силою, что от всей души желал бы сам отлучена быти от Христа по братии своей, сродницех по плоти (Рим.9:3). Будет миссионер духовно усовершаться и как миссионер: ибо, рассуждая о всем касательно раскола в том общении и настроении любви Христовой к заблуждающим, как бы сам он и виноват в вине их заблуждений, миссионер с первого же разу избежит той опасности, чтобы, при защищении православия от раскола, не приразился к нему самому дух раскола, дух самооправдательного фарисейства, дух неразумной ревности – не более, как то же только к одной букве православия. Что же касается до благонадежности такого направления в образе рассуждения для самого дела обращения раскольников, – упорная слепота их к истине, происшедшая от противления их любви Божией и так утвердившаяся в них главным образом вследствие отвращения от них преогорченной ими любви Божией, будет незаметно ослабляться и проходить, когда эта страшная вина их упорства будет более и более разрешаться чрез миссионерское общение и усвоение, в пользу их, той любви Агнца Божия ко всем виновным, как будто Он безгрешный один и виноват за всех. Всякий на опыте может дознавать, что, с привлечением к заблуждающим животворной во Святом Духе любви – Отца небесного, открытой Сыном Божиим к грешным, в заблуждающем сами собою, даже прежде его воли и сознания, начнут возбуждаться благодатно-живые движения мысли и чувства; а это, по отношению к раскольнику, и значит – начать и производить истинное его обращение к Церкви православной.

Только нельзя не признать великой трудности приобрести и упрочить в себе надлежащий образ рассуждения в противураскольничем миссионерстве. Ибо для усвоения себе такого расположения Христова, чтобы во Христе брать на себя или, по крайней мере, разделять с раскольниками тягость их вины пред любовью Божией, требуется, очевидно, самая живая вера, любовью споспешествуемая; а между тем наше время во многих отношениях есть время слишком ощутительного для всех ослабления веры и иссякновения, радостно стремящейся к самопожертвованиям для других, любви. Впрочем, всегда открыты нам обильные и действенные способы к устроению и упрочению в себе должного образа рассуждения относительно раскола и раскольников. Таковы, прежде всего, самые воззрения веры к Господу Иисусу (в молитве и при всяком случае, как представляется или возбуждается мысль о Нем, особенно при совершении и общении таинств), – воззрения к Нему, именно как к Агнцу Божию, простершему, по домостроительству Своего воплощения и распятия, всю полноту почивающей в Нем любви Отчей на все человечество и на все человеческое, с понесением на Себе самом безмерной тягости всякого вида и рода человеческой виновности пред Отцом небесным, и всегда воссозидательно действующему такою любовью ко всем грешным в силе Святого Духа; – также воззрение веры к Божией Матери, как святейшей из всех именно по превосходнейшему пред всеми усвоению себе такой любви Христовой к грешным и виновным, что Она сама готова принять ответственность на себя, как наша Споручница, за все наши преогорчения любви Божией; – равно и воззрение веры к св. Ангелам, прославленным за святость человеками, как участникам, по степеням своего совершенства и служения, в той же Агнчей любви к грешным и виновным. – Ибо истинная святость всех святых и состоит в усвоении себе духа и силы святости Христовой; а Он явил миру Свою святость именно как Агнец Божий, вземляй грехи мира. Святые и блаженствуют, вкушая силу и славу и сладость Агнчей любви к грешному человечеству и открытой в Агнце Божием любви к человеку Отца и Св. Духа: так как все, не только земное, но и небесное, возглавлено во Христе Богочеловеке, Агнце Божием, вземлющем грехи лира (Еф.1:10. слич. Откр.5:6–14). Такие духовные воззрения веры к Господу и Его Матери и всем святым, чем чаще будут у миссионера, тем будут живее и светлее; а чем они будут живее и светлее, тем миссионер живее и тверже будет сознавать, что, без истинного общения и усвоения себе духа и расположения Агнчей любви к человеку, он сам не упрочит за собою благодати Божией и может погибнуть. Таким образом может соделаться для него удобным рассуждать по отношению и к ожесточенному расколу – не иначе, как в духе Агнчей любви, т. е. как будто сам виноват за раскольников пред Богом.

В этом отношении весьма также полезно вникать в силу церковных праздников: ибо все существенно-важные события того домостроительства, в котором совершилась и открылась тайна Агнчей любви к человеку, в этой самой своей силе и воспоминаются церковными праздниками для усвоения оной всем православным. Так, например, праздник Рождества Христова торжественно напоминает вере такую тайну: когда единосущный Отцу Сын Божий, в Котором существенно почивает любовь Отчая со всеми силами единосущного Ему и Отцу Св. Духа, родился полным человеком с душою и телом, с умом, сердцем и т. д., и – это собственно для всякого человека и именно для гибнущего во грехе человека: то, с одной стороны, все стороны человеческого, все, что относится к душе-ли человека, телу-ли, к уму, к воле и т. д. – все это присвоено Сыном Божиим, на все это простерта уже в Нем любовь Отчая и даже вся бесконечная полнота сей любви, – только бы сам человек уже не похищал себя и всего своего у такой Его благодати; а с другой стороны, всяко исполнение Божие, принадлежащее единосущному Сыну Божию, Его ум, воля, любовь стали уже открыты к общению, по мере веры, для каждого из нас, – только, бы опять сама вера не отказывалась исполняться всяким исполнением Божиим, уже предоставленным человечеству чрез явление на сей свет Бога – человеком. Таким образом, один этот праздник миссионеру противураскольничему даст достаточно благодатной силы для устроения в нем надлежащего образа рассуждения. – В празднике Богоявления сила дела явна: под руку Предтечи, строгого проповедника покаяния, преклоняет выю Агнец Божий, истинно как будто Он и есть виноватый в человеческой греховности, – и при сем с чувственною наглядностью открывается, что такой дух Агнчей любви к грешному человеку есть дух самого существенно-возлюбленного Сына Божия, проявляющей все благоволение Отчее в самой силе и голубино-кротком наитии Святого Духа. А все это – для нас, для усвоения такой благодатной силы события, нашей вере. Миссионеру же, сверх того, в том же праздничном событии внушается, что не иначе, как в таком духе Агнчей любви, и можно с благонадежностью и спасительно начинать миссионерское служение для обращения раскольников: так-как основания и первообраза для сего служения нельзя вере нашей полагать иного, кроме Христа и Его общественного служения, открытого крещением на Иордане. – Праздник Успения Божией Матери представляет вере следующее: благочестное успение или смерть в Господе есть окончательное усвоение праведником силы смерти Господней (ибо в том и праведность, чтобы во всем сообразоваться и иметь общение с Господом Иисусом); а сила смерти Господней – есть та любовь Его к грешным людям, по которой Он умер за их грехи и осуждение, как бы Сам за них был клятвою и грехом; отсюда очевидно, что успение Божией Матери, несравненно святейшей всех святых праведников, было для нее тою светлою дверью, чрез которую Она окончательно входила в общение смерти Господней, в полноту Агнчей любви к грешному человечеству, и потому – решительно открывалась заступницею рода христианского и всего человечества, готовою отвечать и жертвовать самой Собою пред Богом для помилования и спасения всех грешных, – следовательно (так скажет миссионер в благоустроение своего образа рассуждения относительно раскола), и раскольников.

Важно для сего и вообще надлежащее разумение духа церковности православной. Церковь, как благодатное тело Христово, полнота Исполняющего все во всем (Еф.1:23), и есть благодатная область и сокровищница сил и любви Христовой и, чрез Христа, любви Отчей – в Св. Духе. Посему церковность, как вообще в своем составе, так и во всех частях и подробностях, и представляет выражение, облачение, указание, урок, намеки все той же любви Божией и Агнчей к нам грешным; потому ничего ни великого ни малого в церковности православной миссионеру не должно иначе ни представлять себе, ни выполнять, ни толковать, как непременно соприкасаясь верующим духом к выражающейся в церковности любви Отчей и Агнчей, действующей Святым Духом, и – таким образом просто и незаметно он будет настраиваться в своем образе мыслей тем же духом. – Для нашей немощи или младенчества во Христе есть и еще прекрасное и действенное средство исполняться этим живым духом церковности. Уже и в ветхом завете в одном образе выражаемы были мысли о Церкви – матери всем нам, и о Матери Божией – Матери всем общникам Ее Сына, как напр. в словах 44 псалма: предала Царица одесную Тебе В новом завете то же поразительно показано в 12 гл. Апокалипсиса. Мать Пасущего вся языки жезлом железным (ст. 5) есть собственно единая Мать единого Господа: ибо упасти вся языки жезлом железным – принадлежит Ему одному, как то было предсказано и в ветхом завете (во 2 псал.). Но, с другой стороны, в апокалипсическом изображении жены-матери есть некоторые черты, которые не приличествуют Божьей Матери, а идут вполне к Церкви, рождающей в жизнь благодатную; какова, например, эта черта – страдальчески-болезненные муки рождения (ст. 2). Итак, и здесь в изображении жены представляются вместе и Божия Матерь и Церковь. Посему, во избежание той опасности для нашей духовно-младенчествующей веры, чтобы ни говорить, ни думать о Церкви и о разных принадлежностях церковности – без силы и живого значения, прекрасно соединять с мыслью о Церкви вместе мысль и о Богоматери, т. е. представлять себе, что и Церковь, рождающая нас в жизнь во Христе и дающая способы сей жизни, есть мать наша, и Богоматерь, не могущая, без всякого сомнения, отрещися от своего Сына, в нас таинственно воображаемого и вселяющегося Своею благодатью, в сем отношении есть также мать наша. Так сама матерь Божья будет поддерживать и укреплять во Христа наши мысли и расположения и вводить миссионера, по мере духовного его преспеяния, в Свои материнские мысли и попечения о заблуждающих наших братьях. Относительно же раскольников миссионеру всего нужнее, чтобы у него мысль и слово о церковности были проникнуты живою и действенною силою.

Но, чтобы не колебаться, а быть твердым в должном настроении по образу рассуждения о расколе, не надобно миссионеру терять из виду жестокой на смерть брани, идущей между змием и его семенем – с одной стороны, и женою-Церковью или Господом и Его общниками – с другой. Чем важнее пункт на поле брани, тем тверже надобно стоять на нем и тем бедственно-опаснее колебаться и быть небрежным. А та сила в нас любви Агнчей к миру, чтобы нам рассуждать и настраиваться духом сей любви, – это самый существенный и средоточный пункт в миссионерских подвигах. Следовательно, всего опаснее не устоять в этом средоточии, в малом-ли, в великом-ли: ибо все равно потерять дело брани, в важном чем, или в мелочах.

Как, теперь, применять раскрытые выше начала миссионерского рассуждения к частным предметам пререканий раскольничьих?

Касательно этого прежде всего должно заметить, что мы здесь не намерены входить в исторические или полемические разыскания о сих предметах, а, согласно с задачею педагогики, – у нас дело в настрое самого миссионера, потребность в расследованиях о тех или других частных предметах. Посему и нужды в самых таких расследованиях, ни важности, ни пользы их – мы нисколько не колеблем и не уменьшаем, намереваясь применять общий образ рассуждения, по делу раскола, к самым частным предметам.

В рассуждении об исправлении церковных книг, давшем повод к обнаружению раскола, вот что миссионеру надобно иметь в виду. К церковным книгам относятся как самые книги свящ. писания, так и те книги, в которых многообразно раскрывается и разъясняется сила также св. писания, каковы книги Богослужебные и учительно-отеческие. Но в св. писании раскрытая Божественная истина, существо которой вообще есть спасающая мир любовь Божия во Христе (Еф.3:18–19), настоятельно требует, чтобы ей ныне, в новом завете, быть навертываемой уже не по ветхозаветному на внешних скрижалях, а на скрижалях сердца Нашего плотяных Духом Бога жива: в этом именно апостол Павел полагает существенное отличие нового завета от ветхого (2Кор.3:2–18). Отсюда объясняется то значение церковных христианских книг, что из них – книги св. писания суть Богоданные способы и Боговдохновенные изображения Божественной истины, как она Духом Бога жива должна быть навертываема на скрижалях сердца верующих или в самом духе церковном, а книги Богослужебные и учительно-отеческие суть просто-церковные, благодатные способы и выражения той же истины, направленные также к действию Св. Духа внутри сердца и духа общества православно-церковного. Итак, когда неотъемлема от Церкви и всегда действенна та благодать нового завета, чтобы сему завету любви Божией, открытой во Христе Агнце Божием, быть начертану и действовать на скрижалях сердца верующих или внутри духа Церкви Божией, к чему именно способами и чего выражениями благодатными, служат книги церковные: то церковный пересмотр и исправление книг церковных, со всеми поводами и побуждениями к нему, относится не просто только к их письменам или букве, но имеет значение такого благодатного пересмотра, у всех-ли чад Церкви, вполне-ли чисто, и во всех-ли чертах сохранно и свято блюдется и действует – на скрижалях сердца, в совестях, в воззрениях и настроении веры – завет любви Сына Божия к человеку, не вкрались ли где по местам, по духовной небрежности или неведению, какие-нибудь уклонения от силы Божественной истины и начертания ее на самых скрижалях сердца; и все это – с тем, чтобы, если в чем оказались бы где-либо какие уклонения и порчи, исправить оные Духом Бога живого, согласно истинно-древнему апостольскому и свято-отеческому начертанию и вечному существу и силе нового завета. Таким образом и разные порчи в книгах церковных, так озаботившие всю Церковь всероссийскую, были, – если только (что несомненно для веры) благодать Божия всегда была и действовала в Церкви, – были и суть ни более ни менее, как наружно всплывшие неточности и неверности в самом образе разумения и соблюдения Божественной истины, вкравшиеся в скрижали сердца, в совести, в правила и воззрения веры многих чад Церкви. Древле-русская жизнь, к временам которой относятся начало и первоначальное направление дела об исправлении печатных книг, отличалась именно тою духовною особенностью, что православно-русский дух просто и непосредственно в предметах и принадлежностях православной церковности почерпал благодатную силу православия, которая возвышала его к самому Господу и держала его, как евангельское отроча, у престола Божьей Благодати. Соответственную сему силу (очевидно – духовную, а не мертвыми только буквами ограничивающуюся) имело и дело исправления церковных книг: отвергать такую силу значило бы не знать в древней православно-русской жизни существенного ее характера. – Такую силу дела исправления церковных книг и нужно иметь в виду при всех исторических изысканиях о сем деле. И как совести других людей, во всей их глубине, известны только одному Богу: то миссионер всякий раз, когда у него дело касается исправления церковных книг, поставляется при сем во внутреннее наблюдение главным образом за самим собою, не допущено-ли у него какое уклонение от силы нового завета в самых его воззрениях и правилах веры, не потребно-ли ему самому ту или другую черту Божественной истины (касающуюся даже, например, самого имени Иисуса, кроме которого нет другого имени, о немже подобает спастися) на скрижалях его сердца обновить или исправить Духом Бога живого. Так миссионер об этом частном предмете исправления церковных книг и будет рассуждать по тому общему началу, чтобы во Христе, Агнце Божием, сознавать и себя не совсем правым по этому делу – сообща с раскольниками. И, что при сем особенно важно по отношению к этому частному предмету раскольничьих хулений – исправлению церковных книг, все изыскания миссионера по этому предмету будут производимы в сознании и ощущении того сладостного для веры и вместе премудрого распоряжения любви Божией во Христе, что она, по свойству нового завета – начертываясь на скрижалях сердца плотяных Духом Бога живаго, в этой самой силе своей выразилась и воздействовала как в допущении, так и в исправлении столь случайных описок слов или иногда одной буквы в слове в церковных книгах. Вот церковное вековое доказательство, что кажущееся мелочным и пустым, но взятое во Христе или находясь в распоряжении Его любви, оказывается мудрым по своему значению и действенным по силе⁴⁹.

Так, миссионер знает, сколько шуму и потрясений произвело и, что всего важнее, потери скольких душ стоило нашей Церкви случайное, вместе с другими подобными случайностями, опущение одной буквы в имени Иисус в некоторых местах церковных старых книг. Знает уже он и значение церковных книг, как способов и выражений Божественной истины, начертываемой в сердцах Духом Святым. И потому он прямо приходит к такому рассуждению об исправлении, столь маловажного – по-видимому, опущения в имени Иисуса: «видно, это Божественное имя, вне которого нет ни в ком и ни в чем спасения, ни на небе ни на земле, на скрижалях нашего сердца, или у того или у другого из нас, поставлено в чем-нибудь не так, как требовала бы сила сего имени – имени Агнца Божия, ставшего таким за всякого человека и за все человеческое; видно, нет ли у нас, понимаемой в смысле долга, такой ревности по самом Господе Иисусе, которая соединяется с немилосердием в чем-либо к человеку, с отвержением и отчуждением каких-либо сторон человечества, якобы уже недостойных очищения благодатию Христовою; видно, исповедуя имя Иисуса, не совсем считаем себя имеющими и полное право и благодатное во Св. Духе удобство и обязанность – исполняться Божией полнотою, во Иисусе Сыне Божием нам открытою, именно – всякими сокровищами Его премудрости, святости и любви». Такую собственно силу имени Иисуса, как начертываемую и действующую в нас Духом Святым, миссионер и должен (имея, впрочем, ввиду, для обличения и поражения, всегда себя самого в первую голову) отстаивать, когда говорит или думает о неправильности раскольнического чтения Исуса.

Подобным образом миссионер должен защищать в Богослужебных книгах троение аллилуйа против сугубой аллилуйя. Он знает значение сего слова: хвалите Бога,– знает и то, что аллилуйа есть слово еврейское, оставшееся однако в живом церковном языке греческом и славянском; проразумевает наконец в тройственном числе, согласно с употреблением оного в Богохвалениях библейских и церковных, указание на тайну пресвятой Троицы. И все это он берет во внимание и в рассуждение не иначе, как имея в виду начертание нового завета именно на скрижалях сердца Святым Духом, чего способом и выражением служат церковные книги. И вот у него сам собою определится такой образ рассуждения об аллилуйа, правимом в книгах церковных: «надобно пересмотреть наши духовные скрижали, не ослаблено-ли и не усечено ли в них, или не перебито-ли то непременное требование Христовой истины, чтобы нам уметь находить и разбирать повсюдное, во Христе уже никак не ветшающее, указание на пресвятую Троицу, именно –выражение и осуществление во всем мыслей Бога Отца ипостасным Его Словом в силе Святого Духа, чтобы таким образом слышать всюду в природе и в истории, в науке и искусстве, в душе и во всех мирах это троичное хвалите Бога, раздающееся для нас в Церкви искони – из века в век, из рода в род. Не даром же и самые раскольники так превозносят (только слепо) Божественное аллилуйя, и – Богомудрая матерь – Церковь никак не потерпела раскольнического упорства в усечении тройственности аллилуйа в книгах.

Вот еще в самом символе веры, этом вселенском зерцале всей Божественной истины, допущена в старых книгах неточность: и именно в члене веры о Святом Духе поставлено истинного вместо Господа. Миссионеру, знающему то отличительное свойство и требование нового завета, чтобы Божественная истина начертывалась собственно на духовных скрижалях Духом Святым, знающему и назначение книг служить именно сему способом и выражением, нельзя иначе рассуждать об этой неточности и ее исправлении, как следующим образом: «видно, в соблюдении и исповедании нами Божественной истины – этого дара Духа истины, нет ли по местам у нас, в самом деле, недосмотра или небрежности о том, чтобы истина Божественная была соблюдаема и выражаема непременно по духовному, т. е. с силою Св. Духа, Который есть Господь, дающий духовную свободу и своим общникам (2Кор.3:16–18)? Напротив, иногда не по рабской ли только букве, подвергающей нравственному рабству и мысль, и волю, и самое чувство, держимся мы истины, не входя в ее дух и силу, дающие послушливой вере духовно-властительную свободу в самом Духе Святом Господе!». Сию-то, истинно-раскольничью, неточность миссионер и должен иметь в виду и отражать в своих разысканиях об исправлении указанного выше чтения в символе веры, разумеется – взявшись сначала за себя самого.

Нет нужды изъяснять, что, с таким настроением рассуждая об исправлении разных неточностей в церковных книгах, миссионер вместе – и поймет истинную цену и высокий смысл сего церковного дела, и будет служить Божественной истине в духе и силе ее, как следует, – по-новозаветному, и незаметно вводить и раскольника в силу нового завета, навертываемого на скрижалях сердца Духом Святым. Ибо, говоря с раскольником, например, об имени Иисуса, и занятый сам благодатною силою и животворным значением сего имени, миссионер естественно станет навевать на раскольника благодатный дух сего имени.

Относительно перстосложения для крестного знамения и благословения, и также хождения по-солонь, надобно брать в рассуждение, прежде всего, значение для веры видимой природы – как собственно-человеческой, к которой относятся персты слагаемые для крестного знамения и благословения, так и внешней, порядок которой берется в соображение при священнослужебных хождениях по солнцу или на встречу видимого солнечного течения. Миссионер знает о видимой природе, нашей собственной и внешней, что она и все принадлежности в ней, как выражение и осуществление мыслей Божиих ипостасным Словом с утверждением от Святого Духа, составляют, действительно, как бы выразительную грамоту о духовном и Божественном, открытую для нашего научения и вместе для употребления к выражению духовных предметов нашей веры. Только уже (при сем само собою разумеется) не должно извращать эту грамоту природы, или делать ей насилие по нашему произволу; против собственного ее Богоустроенного порядка; напротив, должно пользоваться этою, так называемою нами, грамотою сообразно ее порядку или, так сказать, значению букв в оной. Иначе будет слагаться из них превратный смысл или нелепица. Так, по роду сей грамоты, несомненно оказывается следующее: если, для указания на тайну Св. Троицы, слагать большой палец руки вместе с безымянным и мизинцем так, чтобы эти три перста разделялись между собою перстами указательным и средним, простертыми вверх (как делают раскольники): то, хотя бы не намеренно, по подлинно арианские мысли (о неединосущии пресв. Троицы) выражаются таким перстосложением для крестного знамения, как решительно и утверждал это Никон⁵⁰. Или: если в священнослужебных хождениях будем направляться, как хотели бы раскольники, не на встречу солнца, а взад его, уходящего на запад и скрывающегося на-полночь: то это значило бы выразить как бы буквами, взятыми из грамоты природы, что стремимся не к свету, каков духовно сам Христос с своею благодатию, истиною и правдою, а к отшествию и отсутствию света. Также, когда с раскольниками стали бы мы употреблять одно и то же перстосложение для благословения и для крестного знамения: то опять как бы буквами выразилось бы у нас смешение двух совершенно различных понятий – о Божией благодати, преподаваемой в священническом благословении, и о нашей вере, молитвенно простирающейся к Богу в крестном знамении; подобно, как напр., принадлежащие существенно Господу Богу слава и владычество смешиваются иногда с начальственными человеческими служениями в общественной жизни. Располагаемый всем этим к тому, чтобы не слишком отделять себя от виновности раскольничьих недоразумений и неразумия, миссионер и должен отстаивать самую духовно-действенную силу означенных пререкаемых предметов, вообще указующую на глубокий во Христе смысл и видимой природы, человеческой и внешней. И в особенности должен иметь в виду самую действенную силу и а). крестного троеперстного знамения, так чтобы, защищая оное, молитвенно соприкасаться духом к самой любви Божией, открытой нам в Сыне Божием и изливающейся Святым Духом, и б). благословения священнического, как собственно от Бога Отца и именно в Сыне Его Иисусе Христе преподаваемаго, духовного или благодатного во Святом Духе благословения (Еф.1 гл.), в). хождения на встречу солнцу, как нашего устремления к свету Христову, к свету истины и благодати и правды, идущему к нам с востока, с отвращением от раскольнического движения за ним, уходящим на запад и на-полночь, т. е. скрывающимся за человеческою земляностью, огрубением, заблуждениями или мудрованиями не по Христу.

Рассуждая о просфорах, миссионер не должен опускать из виду, во-первых, того, как благодать, действующая в Церкви, благословляет служить для ее таин и человеческий, самый даже смиренный, труд и искусство в отношении к предметам видимым, каково все, что делается для приготовления хлеба или просфоры, начиная от посева семян до приготовления теста и печения хлеба; а во-вторых, говоря о православном правиле, чтобы в просфорах не отделять особых просфор для христианского народа и особых для его пастырей, духовных и гражданских, миссионер приметит в сем прямое выражение и внушение того, что велено в Апокалипсисе (2 и 3 гл.) написать Ангелам Церквей, т. е. что пастыри, подъемля и неся тяготы паствы, как собственные, и паства, вменяющая себе самой и достоинства и немощи пастырей⁵¹, судятся и награждаются одни в других, и потому имеют для себя общую и нераздельную среду, как одну просфору, из которой изъемлются частицы равно и вместе за тех и других. Нет и нужды уже напоминать миссионеру, вполне ли он сам верен духу и силе этих священных, как и ниже указуемых предметов.

Рассуждая о кресте четвероконечном и осмиконечном, миссионер должен иметь в виду также собственно самую силу креста, т. е. любовь Агнца Божия, открытую и действующую на кресте, именно загладившую и поправшую все греховное в нас и в вере: ибо боговраждебность мира и наши грехи точно распяты на кресте, – только следует усвоять себе и проносить в мире и во все его области такую благодать креста, действующую даже и чрез видимые и вещественные его изображения (см. Гал.6:14). Что касается до пристрастия раскольников к старым иконам, – трудно и догадаться, какая духовная, но выродившаяся или выдохшаяся, мысль выразилась в этом раскольническом пристрастии. Св. Иоанн Дамаскин, в учении об иконопочитании (см. точное исслед. правосл. веры), раскрывает, что самая старая или первая в мире икона есть сам человек, созданный по образу Божию, и что во взаимных наших поклонах и выражается почтение, собственно, к образу в нас Божию. Этой самой мысли, почти не обращающейся в живом действии и у нас православных, и следует внутренне держаться в рассуждениях о старых иконах: это значит то же, что внутренне внимать существенному образу Божию – Христу Богу, отобразившему Себя в человеке по самому его созданию, а особенно по воссозданию в христианстве.

Таким образом, происшедшее по рассмотренным пререканиям отпадение многих от Церкви Божией в разные секты раскола получает для миссионера значение многоразличного, по указанным выше предметам, отступления от той силы, от того жизненного начала открытой нам во Христе и изливающейся Духом Бога живого любви Божией, чтобы быть живыми членами живого благодатного тела Христова, чувствующими и содержащими свое внутреннее общение и сродство во Христе и между собою, движущимися во всем по духу такой неизреченной к нам любви Божией. Поповщина есть довольное только внешнею формою священства отступление от той благодатной силы священства в новом завете, что приводит к Отцу во Святом Духе собственно один Иерей вовек, единосущный и существенно возлюбленный Сын Божий, избирая и освящая для проявления и действия в Мире такой благодати особенные сосуды из людей – архиереев и священников. Беспоповщина – это отступление от означенной силы священства в новом завете даже с отрицанием самой нужды в служении и служителях освящения. Не то, чтобы священники или архиереи были какие-либо наместники Христовы, как величает себя папа в римском католичестве, но в благодати священства сам Христос и единственно Собою во Св. Духе приводит людей к небесному Своему Отцу, как един вечный Иерей и Архиерей. И опять не то, чтобы православное священство только себе присвояло Христа, но оно напротив и считает прямым своим назначением и долгом служить тому, чтобы и во всех православных был и действовал сам Христос, и чтобы, потому все они были царственным священством, по-сыновнему служащим во Христе небесному Отцу. Не признающий всего этого с упорством и есть беспоповец, признающий только одну внешнюю форму или букву этого, без разумения и употребления самой силы, похож на раскольника поповца.

Легко понять, что и простому чувству духовному, не распаляемому, впрочем, до фанатизма спорами, мудрено успокоиться в самообольщении мертвящего душу раскола; но, с другой стороны, также само собою понятно, что от привычных темных понятий освобождаться вообще не легко. Церковь матерински признала это последнее; и потому она открыла доступ из области раскола в живой состав свой, внутренне связуемый и одушевляемый духом жизни и любви Христовой, хотя бы кто и не отрешался от слишком загрубелых предубеждений против правленых книг, против троеперстия и под., а только духовным чувством или чутьем устремлялся бы к благодати быть живым членом жизноносного Христова тела Церкви. Вот и единоверчество. Оно требует от православных, при всяком соприкосновении к принадлежащим оному, с одной стороны – искренно братской осторожности, чтобы как не оскорбить духовного их чувства пренебрежением и унижением снисходительно им позволенного, а с другой – всеусильного старания внутренне выдерживать относительно пререкаемых предметов истинную духовную мысль и живые воззрения (как отчасти выше этого протолковано). Тогда будет более и более присвояться им и раскрываться в них благодатно-церковный дух Христовой светоносной любви, от которого наконец легко совсем спадут узы грубых и жестких их понятий. В противном случае надобно опасаться, чтобы единоверие не оказалось у иных маскою того же раскола. – Обратимся теперь к самым сношениям с раскольниками.

***

Не трудно согласиться с таким, на этот счет, правилом: нужно повести дело с раскольником так, и внушать ему то, что и как он может принять, что и как требуется для него. Но как исполнить такое правило, когда всякая личность имеет свою особенную духовную приемлемость и нужду, и когда, преимущественно в расколе, всякий молодец на свой образец? Вот тут-то и следует вспомнить главное начало – делать дело так, чтобы делал его в нас сам Господь, без Которого не можем творити ничесоже истинно благонадежного; и применить это начало к настоящему вопросу не мудрено.

Известно, что и по самой природе своей (не в конец же и всецело и теперь растленной грехом), человек при сотворении поставлен в живую сообразность и следовательно в союз с существенным образом Божиим – единосущным Сыном Божиим, как созданный по образу Божию; а главное известно, что именно для грешного человека стал человеком сам Бог Слово Сын Божий, взяв на Себя вину отпадения его от Бога, за Самарянина раскольника – самого Себя представляет нашей вере Самарянином (о чем выше уже была у нас речь). Итак, во всяком собеседовании и сношении с раскольником, пусть миссионер очами веры и любви к Господу взирает на самого Господа, Который стал человеком и за раскольника, взял и его грех на Себя, и потому собственным лицом, так сказать, стоит за него пред Отцом и всеми созданиями, а на раскольника пусть смотрит как на одушевленную, правда – слишком попортившуюся от ветхости, но тем не менее достойную чествования, икону его: ибо, как тоже выше уже был случай говорить, и самое начало иконопочитания лежит и св. отцами указуется именно в образе Божием, впечатленном в человеке при самом его создании (см. точное излож. прав. веры, св. Иоанна Дамаскина, в статье об иконопочитании первые строки). Тогда сам раскольник скажет или покажет миссионеру, что и как он (раскольник) духовно требует и может принять. То же точнее и прямее сказать: только бы миссионер, в сношении с раскольником, духом взирал и внимал самому Господу, как пред Его иконою: тогда во свете Господнем легко и ясно будет примечать, какие точки соприкосновения с Господом еще блюдутся в раскольнике, какой пищи требует и берет у Господа дух раскольника. Вот как вообще нужно устроять дело самых сношений с раскольниками! Но это не в то только время, когда прямо о вере миссионер беседует или входит в сношение с раскольником; но так должно быть при всяком с ним сношении, при собеседовании и о житейских предметах. Иначе миссионер стал бы одною рукою созидать, а другою разорять. Подумайте, что, если в разговоре или сношении с раскольником по житейским предметам, вы, внимая собственно Господу, дадите Ему чрез такую вашу веру и любовь коснуться духа раскольника, то, ведь, это есть уже дело благодатного обращения раскольника. Известно, что бывает и наоборот...

Можно из того же начала развить еще важные правила для сношения с раскольниками.

Известно, что дверь греху, следовательно, и всякому заблуждению и обольщению, отверста в человечестве именно женою. Есть свидетельство опыта, что упорство в заблуждении раскола много поддерживается женщинами. Да и сами вожди заблуждения (как например у папистов иезуиты, равно и наши расколоучители) расставляют сети особенно для обольщения женщин. Но ужели благодать и истина Христова слабее греха, лжи и обольщения? – напротив, идеже умножися грех преизбыточествова благодать (Рим.5:20). Пресвятая Богородица заплатила долг Евы с преизбытком за все времена – прежние, настоящие и будущие. Итак, если особенно жена замешалась в деле обольщения, то и в деле обращения обольщенных надобно иметь в виду особенно женщину. Как же это? – Когда вы, имея перед собою женщину, положим – именно раскольницу, только бы имели в благоговейном вашем виду Господа, поскольку Он в ней воображен по самому ее созданию, особенно по благодати искупления, хотя бы только предваряющей: то в этой самой личности женской, которая, с сохранением своего пола, носит в себе хотя бы и слишком уже потускневший образ Господа, для вашего духовного и благоговейного внимания уже сам собою открывается еще, хотя бы, так сказать, почернелый и изветшавший, образ той Жены (Гал. 4:4), в которой Господь благоволил для всего мира вообразиться именно чрез Свое в ней воплощение и которая, преизбыточнее самых Серафимов, сообщна той любви Агнца Божия к грешным и заблуждающим, чтобы в Нем чувствовать и сознавать себя саму за них ответственною⁵². Как же скоро это будет у вас, то женщина, орудие обольщения, будет становиться орудием благодати к обращению обольщенных и заблуждающих, и тем более действенным и благодвижным, чем неуклоннее и благоговейнее и чище вы будете, в подобных живых иконах, взирать к самой первообразной и чрез это более и более приближать к ним благодать и любовь Матери Божией. Ибо сим образом облик обольщенной Евы будет в женщине или девице заменяться чертами новой, истинной Евы (жизни), Матери истинного живота. И в этом случае, против опасности собственного вашего искушения от женщины, явится предохранительною стражею сама же женщина: потому что Та, образ которой вы будете вашею к Ней верою и любовью находить, живописать или очищать или поправлять в той и другой личности женской, есть пресвятая Дева. Она сама будет с вами и, при случайном забвении вашем о Ней, будет выразительно напоминать вам о себе чрез те же свои одушевленные иконы. И таким образом, как бы ни был расколом подавлен и убит дух истинного христианства, обновится и возродится он благодатным отображением в женах и девах Родшей самого Христа Господа для изветшавшего в грехах и заблуждениях мира.

Союз супругов, в котором, уже и по порядку творения, отражается тайна союза между Господом и Церковью, – также отношение между детьми и родителями, сила которого понятна вере из того, что, по ап. Павлу, всяко отечество и на земли, также, как на небеси, именуется по Отцу небесному (Еф.3:14–15), – и самые христианские имена, взятые от угодников Божиих, в которых уже до предначатия славы вообразился Господь, дают вере миссионера новые способы к благодатному действованию на раскольников. Следует только ему вниманием духовным следить за отражением в супругах Божественной и небесной любви между самим Господом и Его Церковью, наблюдать в родителях и детях (как бы даже ни были они грубы) действительный, а не мечтательный отсвет любви Отца небесного, простертой на Его чад и возбуждающей в них соответственную любовь, взирать духом к тому или другому святому или святой, имена которых носят и раскольники.... Да всего мудрено и пересчитать, что, в сношениях с раскольниками, миссионеру дано благодатию для привития их к Господу и Его Церкви. Что обычнее и нагляднее одежды, которую носят все? В христианстве православном первая одежда, от которой, как от семени, с возрастом по потребностям человека развиваются и все виды одежды, получается как церковное и благодатное знамение облачения во Христа в крещении⁵³. Итак, когда, например, раскольник просто шапку надевает: ты, вспомня благодать Божию относительно христианской одежды, своею живою верою принимай за знамение именно возглавления во Христа простое надевание шапки или картуза, и так. обр. духовно препосылай или навевай на голову и ум раскольника дух и силу Христовой истины и благодати; и – ты увидишь, что духу раскольника ощутительна и люба будет твоя духовная подачка. И так далее. Только помни, что и имени Господа Иисуса Христа не можем нарещи по надлежащему иначе, как точию Духом Святым (1Кор.12:3); а – с призыванием Господа Иисуса дух твой соприкасается и к любви Отца: это сущность и условие всякого духовно-благодатного действия нашего внутреннего и внешнего.

Но, может случиться, что, и воспринимая охотно столько и таких даров Божиих, раскольники тем не менее будут противиться вам, как скоро станете, для упрочения за ними благодати Божией и решительного их воссоединения с Церковью, определенно раскрывать перед ними все это дело. Все подобного рода случаи для миссионера бывают случаями или к тому, чтобы еще лучше узнать, показанным выше способом, духовную потребность и приемлемость раскольников, или к тому, чтобы еще глубже вникнуть в силу и расположение Христовой любви к заблуждающим, вземлющей на себя тяготу их, как бы собственную. Первое для миссионера, дорожащего более своим делом, чем собою, драгоценно потому, что он чрез самое противление раскольников избегает несчастия делать духовное насилие им, т. е. действовать на них совсем против духовных их требований и приемлемости. Второе же важно для миссионера потому, что, когда он, внимая Господу в своих сношениях с раскольниками, видит с Его стороны соответствие своему вниманию, но не находит соответствия лично к себе со стороны раскольников, то чрез это он, хотя и прискорбным для его сердца образом, научается делать дело Божие – прямо для самого Господа, который, без сомнения, видит и не забудет скорби своего служителя. Если гадаринские жители, из-за гибели своих свиней, остались непризнательными к Господу за изгнание легиона бесов из их бесноватого, и всем своим обществом сказали Господу, чтобы Он удалился из их страны: то они же в последствии, когда Он возвратился в их страну, во множестве собрались к Нему (Мк.5:17–21), так как Он Агнец Божий, при удалении от них по их желанию, вину их пристрастия к свиньям понес на Себе пред Отцом Своим.

Сказав, хотя и мало, о том, что существенно должно наблюдать миссионеру в сношениях с раскольниками, заключим эту статью тем замечанием, что из главного правила повести дело с раскольниками так, как они могут принять, вытекает и то, чтобы в сношениях с ними наблюдать особенно благочестивую степенность во всем, делать «истово» крестное знамение в молитве, при входе в домы непременно молиться пред святыми иконами и проч, подобн. Но только все подобное надобно выполнять не иначе, как на основании того существенного, что выше раскрыто: выдерживать иконопочитание, по мысли св. Дамаскина, даже в простых поклонах и других знаках внимательности взаимной с раскольниками, – в крестном знамени выдерживать внутренне самую силу Христова креста, этого символа умилостивления Отца небесного ко всем грешным и заблуждающим, – в степенности держаться собственно Господа, о котором сказано: иже не преречет, ни возопиет, и проч. Миссионер всевозможно должен всякие свои действия, в сношениях с раскольниками, до простого крестного знамения – беречь от духовной закваски того же раскола, состоящей в старании соблюдать форму или букву без надлежащей силы дела. Это значило бы уже не обращать раскольников, а самому духовно совращаться в раскол.

***

Вопрос, требующий в деле против раскольников заботливого разрешения: потому что раскольники и погрешают особенно в отношении к иерархии, а потом и к гражданскому правительству. Чего ждать доброго, если у самого миссионера отношения к начальству будут только или почти только формальные, слишком недалекие от раскольничьих отношений к начальству, если понимать начальство по православному? В Церкви Божией священнослужащий так часто и торжественно возглашает, что всякая власть и держава, честь и поклонение подобает Отцу и Сыну и Святому Духу. Эта возглашаемая истина непреложна. Поэтому вообще при всяких отношениях к начальству, даже до последних бумаг официальных, обыкновенно так и называемых отношениями, миссионер неопустительно и непреложно должен поднимать глаза, в своем духе, к державе пресвятой Троицы, т. е. в Духе Святом взирать к Господу Иисусу, а в Нем созерцать самого Отца, которому в возлюбленном Его Сыне, так сказать, и докладывать все. Так у миссионера все дело его пойдет прямо под ведением и распоряжением самого Вседержителя, действующего какими бы ни было орудьями по Своему благоволенью, и – он это будет ощущать и разумевать в постоянных опытах.

Скажете: не мудрено это соблюдать по отношению к священноначалию церковному, в котором Своею благодатью действует сам всесвятой Архиерей – Господь. Но как в отношения и к светскому начальству?

В отношении к сему-то начальству и надобно в особенности наблюдать и остерегаться, чтобы не оскорбить и не стеснить благодати, данной собственно церковной иерархии. Как так? – Благодать священства всех степеней даруется во благо и спасение всей Церкви; и если, в этом своем назначении не вотще, не по-латински, а по православному, нами духовными она воспринимается, так что в нашем служении сам небесный Архиерей и Иерей во век, по истине, всех и вся приводит Св. Духом ко Отцу: то в силу этого и гражданские или воинские вожди становятся также избранными Его орудиями, чрез служение которых, как чрез иерархию своего рода, Он от Отца препосылает своим людям разные блага и дары. (Посему-то Константин Великий и сказал отцам 1-го вселенского собора: «вы поставлены от Бога епископами во внутренних делах Церкви, а я епископом же во внешних ее делах»). Так и смотрите на светское начальство, в потребных к нему отношениях по миссионерскому делу: иначе будете стеснять и обижать благодать священства, данную самой церковной иерархии – для всех верных; будете это благодатное священство, в котором верховный и существенный священник есть един Христос Спаситель всех, превращать в папское или подзаконное⁵⁴. Боже мой! если бы это было так в нас: какая бы взаимная радость и торжество были и у церковной иерархии и у властей гражданских, у первой – потому, что благодать, даруемая ей для пасомых, действительно простиралась бы даже и на земные порядки пасомых, у других – потому, что они видели бы или чувствовали бы в своем земном служении служение также благодати и истине Господней!.. И обращаемые раскольники, при таком действовании миссионера, сначала только ощущали бы, а потом и ясно сознавали бы, что их хотят отнюдь не скручать рабскими и мучительскими узами, как им кажется, власти, и церковная и гражданская, но ввести в истинно-благодатную державу Господню, под которою и на земле, в земных порядках, ищут и обретают волю Отца небесного, яко на небеси.

Но начальники, скажете, бывают разные: бывают добрые, но бывают также и бессовестные. В этом, отвечаю вам, вся и беда наша, что хотим верить людям, а не Богу. Веруйте не человеку (хотя бы он был и добрый начальник), – веруйте Богу хотя бы он действовал и чрез негодное и недостойное орудие. Бог не отвергнет веры. Только верою взирайте во Христе к Отцу небесному, в самых даже ничтожных и пустых, по-видимому, отношениях – хотя бы и к таким начальникам, каковы изображаемые в светской литературе разного низшего разряда начальники; соответственно вашей вере увидите, что точно всякая власть и держава принадлежит Ему единому. Сколько тут может быть добра не только для раскольников, но и для вас самих и для властей!

Но если, тем не менее, встретишься с таким бессовестным начальником, который самого же миссионера будет только затруднять, чернить и унижать: как тут быть? – Так же, как сам Господь был ради вас пред беззаконными судьями и начальниками; Он стоял, неправедно судимый и посрамляемый от них, но пред Отцом взимающий и их вины на Себя; входите же и вы в это расположение Агнца Божия, открытое вам в Духе Его Святом. Выше и бесценнее этого ничего нет ни на земле, ни на небе. А то, пожалуй, иногда и раскольник стоит пред светским или духовным начальством, представляя себе и в мыслях и на словах Господа самого, стоявшего перед Пилатом или Каиафою; но все же он стоит как раскольник, которому недостает существенного, именно – общения в духе и расположении Агнца Божия. Помните это! Господь наш и бичом вооружался против оскорбителей храма Божия. Но заметьте хорошенько, что, когда Его спросили, по какому праву Он это делает, Он не указал на свою Божественную власть, на свое главенство церковное, но сказал: «разорите храм сей, а Я в три дня воздвигну его» (Ин.2). Евангелист Иоанн Богослов в изъяснение сего замечает, что Господь говорил здесь о храме тела Своего. Вы знаете, что Он предал на разорение храм тела Своего именно и решительно, как Агнец Божий, вземляй грехи мира, следовательно – грехи и осквернителей святыни храма. Итак, Господь, по силе Своих слов, как бы так говорил Иудеям: «вот на чем утверждается Мое право в изгнании из храма продавцов: пред Отцом Моим самого Себя представляю виновным в этом осквернении вами святыни храма; вину ваших мерзостей беру на Себя, и тем их потребляю и изгоняю из Моей Церкви, как изгнал и этих продавцов, и изгоню их окончательно и всецело, когда, распятый вами же на кресте, всецело явлюсь за вас как олицетворение проклятья и греха, дабы потом в тридневном воскресении всем воссиять жизнью и светом правды и благоволения. Кто же Мне не дозволит святыню храма освобождать от вашего осквернения, когда вину сего осквернения несу на Себе, и потому храм собственного Моего тела готов отдать вам же на разорение?» Вот какова ревность по доме Божием снедала Господа Иисуса! Этим и закончим наши педагогические заметки: потому что, только бы нам постигнуть и присвоить такую Христову ревность, – никто и ничто не возбранили бы и не препятствовали бы нам очищать дом Божий от всевозможных нечистот и грубого и утонченного раскола⁵⁵.

Нужны ли теперь еще какие-либо пояснения относительно разных утонченных видов такого же, в силе дела, раскола, каков грубый раскол, следимый нами в нашей статье? – Сказанное в наших педагогических заметках о миссионерских отношениях по делу раскола, ко властям церковной и гражданской, и о сношениях с самими раскольниками, также и о потребном миссионеру общем образе рассуждения относительно раскольников и раскола, имеет всю силу и вполне понятное значение и по отношению ко всякому, сколь бы ни было, скрытному и утонченному расколу в понятиях и правилах. Рассуждающему читателю легко понять приложение к тому же и остального, касающегося более частных предметов, в очерке педагогики. Но вот что требует более ясного раскрытия: – это именно та губительная духовная беда, которая скрывается в свойственных расколу понятиях и правилах, если не будем стараться и каждый в себе и взаимно друг в друге ослаблять и подрывать такие правила и понятия (что желающему и не слишком трудно было бы делать при духовной внимательности и настроении, внушаемых педагогикою). Если будут нами оставляемы в действии те понятия и правила, которыми нравственно отчуждаются взаимно образованный класс и простой народ: то кроме того, что будут так. образ., развиваться у нас начала, не возведенные по-надлежащему к Главе всего земного и небесного – Христу и чуждые жизненной и связующей силы Его – любви, и потому истинно-раскольнические, – самая образованность при всех своих успехах будет оставаться у нас как бы чужою, не родною для России; полуобразованные, не получая ничего твердого от образования, обыкновенно будут мельчать и пустеть по своему образу мыслей и нравственности; а простой народ, утрачивая более и более целость и простоту прежних времен, оставаться будет в своем большинстве на жертву страшной по последствиям необразованности. Также, если бы под какими-либо личинами стали укрываться и действовать у нас такие правила и понятия, которые поддерживали бы разделяющую нравственную преграду между духовным и светским просвещением: то опять, кроме того, что это были бы начала не по духу самого Христа – нашего мира, соединившего некогда во единого нового человека (Еф.2:14–15) отвергаемых дотоле от Бога язычников и отделенных от всего мира Иудеев, – ужасно терпело бы от этого как духовное просвещение, так и светское. Первое терпело бы от того, что свет Христов, просветительный для всякого человека грядущего в мир (Ин.1:9), тем не менее оставлял бы у нас без своего осияния многоразличные и обширные области человеческого знания; второе терпело бы от того, что вне Христа нет спасения и благоволения от Отца небесного ни для чего, следовательно, и ни для знания. Как страшна эта последняя беда, можно всякому сколько-нибудь понять – хоть наприм., из того, что некоторые из наших же братий – соотечественников, сгоравшие жаждою знаний и на этом поприще опередившие весьма многих, наконец потеряли родную веру и самую отчизну. Легко ли уже это одно для христианства и человечества? А, может быть, предначатием этой их беды были какие-нибудь и чьи-нибудь чисто-раскольничьи понятия, закрывшие для них чудный свет Христов на первых же порах их развития. Надобно же нам пожалеть человека, искупленного Сыном Божиим ценою собственной Его крови, пожалеть и самих себя; стоит серьезно и общими силами позаботиться о возведении наших понятий и правил и, так же как понятий и правил и ближних наших, к началу и истинному духу Того, в Ком назначено возглавить и примирить с Богом все небесное и земное (Еф.1:10, Кол.1:20). Надобно нам дружно выгонять раскольничий дух, страшно ослабляющий и разрывающий внутренние связи общественного тела. Ведь не только науки и искусства, но и земледелие, и торговля, и другие земные интересы нашего положительного, как говорят, века – для православных должны иметь общий живой смысл и великое значение раскрытия и употребления сокровищ благоволения Отца небесного, открытого нам в единородном Его Сыне, Который не только создал и носит всяческая глаголом силы Своей (Евр. 1:1), но и стал полным человеком для спасения от греха и гибели всего человеческого. Ведь, и не для одной России, но и востоку и западу, всему миру нужно, чтобы раскрылся совершенно-чистый от грубых или утонченных примесей лжи – свет вселенского Православия.

***