Нравственная жизнь первых христиан

Останавливаясь на вопросе о нравственной жизни первых христиан, мы должны выяснить, что нового, какой переворот вносило постепенно христианство в нравственную жизнь, частную, семейную и общественную первых христиан. Но мы не войдем в подробный анализ всех относящихся сюда мест в писаниях апостольских и мужей апостольских: мест этих много и в анализе всех им нет необходимости. Мы укажем лишь на общие точки, освещающие этот вопрос и уясняющие те факты, которые на первый взгляд могут, пожалуй, показаться противоречивыми и непримиримыми. Именно надо иметь в виду с одной стороны высокий нравственный идеал, который дало христианство, с другой – крайнюю противоположность этому идеалу: крайнюю развращенность, грубость, эгоизм среды, окружавшей христиан. Надо иметь в виду, что влияние новых христианских идей в людях, воспринявших в себя христианство, должно было оказаться необыкновенным возвышением их нравственной жизни: отсюда высокий подъем нравственной жизни в среде первых христиан. Но надо помнить, что, тем не менее, и на христиан, особенно на более слабых, необходимо должны были отразиться и прежние привычки, и нравы окружающего общества – развратного, жестокого, грубого. Этими двумя точками и приходится объяснить и примирить два непримиримые на первый взгляд явления в жизни первых христиан: необыкновенную нравственную высоту, и рядом грубость, развращенность, эгоизм, какие резко поражают даже нас, в которых уже так ослабело религиозное одушевление. Для характеристики нравственной жизни той эпохи мы находим много указаний в посланиях апостольских (особенно в послании Павла к Коринфянам, Солунянам, Филиппийцам); в посланиях мужей апостольских (особенно характерны послания Климента Римского и так называемый «Пастырь Ермы»; наконец, в одном несколько позднейшем, но все еще раннем и дающем многое для нашего вопроса памятнике: в «послании к Диогнету», которые некоторые приписывают Иустину Философу, а другие относят к кому-нибудь из мужей апостольских).

Стараясь вникнуть в нравственную жизнь первых христиан, мы прежде всего встречаем ту отличительную черту, что вся жизнь их была проникнута необыкновенно высоким религиозным одушевлением, которое удивляло не только окружавших их в то время язычников и иудеев, но удивляет и нас, позднейших христиан. Среди, с одной стороны, мира языческого, к этому времени в одних представителях своих совершенно уже изверившегося в своих богах, в других – погруженного, напротив, в самое грубое суеверие и глубоко разъедаемое развратом и эгоизмом; среди, с другой стороны, иудеев, у которых вся религия и нравственность ушла в форму, последователи христианства явились со своим чистым, глубоким характером и самым горячим одушевлением. Христиане жили действительно религиозной жизнью, которая у них далеко не состояла в требованиях внешней обрядности, как это могло быть потом. Обряд был несложен и не стоял на первом месте, вся жизнь должна быть исповеданием Христа. В наше время и у лучших, истинно религиозных людей, обыкновенно все же религия – сама по себе, жизнь, деятельность – сама по себе, и на обыденной жизни и деятельности только отчасти отражается влияние религиозных идей. Первые христиане не знали такого разделения, в их жизни все совершалось во имя религиозных идей, во славу Божию: «Если живем – для Господа живем; если умираем – для Господа умираем; потому, живем ли, умираем ли, мы – Господни». Когда «один отличает день от дня, а другой судит о всех днях равно», то «кто различает дни – для Господа различает, и кто не различает – для Господа не различает». «Кто ест – для Господа ест, ибо благодарит Бога, и кто не ест – для Господа не ест, и благодарит Бога». «И так едите ли, пьете ли или иное что делаете, – все делайте во славу Божию». «Все что вы делаете, словом или делом, – все во имя Господа Иисуса Христа, благодаря через него Бога и Отца». «Для меня жизнь – Христос, и смерть – приобретение» (Рим.14:5–8; Флп.1:21; ср. 1Кор.10:31; Гал.2:10; 1Фес.5:10; Гал.5:24; Гал.6:14; Еф.4:21–32; Еф.5:8–10; Кол.3:17; 1Пет.4:1–2; 1Пет.2:5 и т.д.). При таком религиозном настроении всякий случай жизни, счастливый и несчастливый, принимался как определение Божие, проявление милости Божией, за которое нужно благодарить Бога, благоговеть перед Богом (Еф.5:20; Кол.3:17; 1Фес.5:17; Евр.13:15; 1Пет.2:3 и т.д.). Всякое доброе дело, какое случалось сделать, считалось даром Божиим, результатом Божьего наставления на добро (2Кор.3:5; Флп.2:13; Евр.13:21; Рим.7:18; 1Кор.1:31; 2Кор.10:17). Таков был дух, общее настроение христианского общества. Но, конечно, и тогда такие черты были идеалом, к которому только более или менее приближались, к которому не все могли быть одинаково близки, не все и одинаково проникнуты им. Прокрадывались и тогда в церковь сторонние влияния, не препобежденные еще духом христианства; бывали случаи проявления безнравственности, иногда очень грубой, и не только в частной, личной жизни, но и проявлениях жизни религиозной. Так «трапезы любви» были высоким проявлением братской любви, но и здесь рано сказались дурные черты: некоторые стали отделяться от остальных братий, чтобы вкушать трапезу отдельно; а некоторые приходили не ради братства, а для того, чтобы поесть и попить (1Кор.11:20–34). Далее и между христианами встречались такие проявления безнравственности, каких, говорит ап. Павел, и между язычниками не бывало (связь с мачехой: случай в Коринфе, 1Кор.5:1). Но это были именно исключения, случаи проторжения в христианскую жизнь иных начал, отголосок привычек прежнего времени, иудейского и языческого. Знаменательно и важно уже то, что идеал был не плотский, а вполне духовный и святой. Характерно, что христиане первых времен называли себя «святыми», и также называет их и апостол, и слово это, употребляясь тогда в своем, кажется, первоначальном смысле, значило: «неземной, отрешенный от земли, которого интересы не на земле» (Флп.3:20; также 2:15; 3:7–14). В послании к Диогнету говорится о христианах: «они живут на земле, но как граждане неба»: живя на земле, они были проникнуты стремлением к небу, как будто жили уже не на земле. Характерно стоявшее в связи с этим устройство первых христиан, и ожидание скорого наступления будущей жизни и горячее желание ее. Это горячее ожидание зависело частью от тяжелых, угнетающих внешних обстоятельств, частью от внутреннего одушевления. Сам Христос не старался отвратить мучеников своих от такой мысли: Он повторял только ученикам, что мы не должны рассчитывать дни и сроки, когда или в каком году придет новая жизнь, а должны всегда готовиться к встрече ее. Ожидание будущей жизни развилось в христианах до такой напряженности, что ап. Павел должен был предостерегать верующих от этой крайности, разъяснять им, что нельзя еще так скоро ожидать будущей жизни, что не все еще исполнилось до прихода ее (2Фес.). Но и от противоположной крайности предостерегал апостол, напоминая, что придет день Господень, как тать в ночи (1Фес.). Некоторые христиане первого века настолько увлеклись этим ожиданием будущей жизни, что совсем мало хотели обращать внимания на текущие житейские дела, и когда в конце I века стало сказываться и у христиан более связи с мирским, видели в этом упадок христианского духа. В этом отношении характерен так называемый «Пастырь Ермы»: автор, по-видимому, много мучился совестью за то, что он, хотя и будучи чистым христианином, все же не разрывал связей с миром, вел торговые дела.

Поэтому христиане старались как можно меньше иметь дела и с разными мирскими учреждениями, например, судами. В послании к Коринфянам апостол внушает верующим не ходить судиться друг с другом в мирские суды: «и вообще не должно бы быть тяжеб между братьями, и то уже унизительно, что они есть; – но раз уж это так, все же позорно идти за судом к чувству мирских людей: неужели между братьями не найдется никого, кто бы мог рассудить дело?» (1Кор.6:1–7). Отсюда возникает у христиан внутренний, церковный суд, который внешней, обязательной силы, понятно, не имел никакой, но нравственный авторитет которого был очень высок. Такой суд решал спорные дела, блюл за нравственностью членов общины, обличал и мог даже отлучать от общины. Апостол придает большое значение этому суду, внушает общине, чтобы она ревностно охраняла порядок внутри себя, а членам общины внушает иметь большое уважение к решению общины. Отсутствуя, он посылает свой голос в решение общины, подкрепляя его своим нравственным авторитетом (1Кор.5:11–13; 1Кор.5:3–13; ср. Рим.16:17; 2Кор.6:14; Еф.5:11; 2Фес.3:6,14, а также Мф.18:17).

Высокое религиозное настроение христианских общин должно было отражаться и во взаимных отношениях христиан между собой. Отличительным признаком, нормой этих отношений стала любовь, по слову Христа: «Потому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин.13:35). Потому верующие и составляли на первых порах как бы одну обширную семью, с общим имуществом, с общей трапезой. Рядом с этой любовью, братской, созидающей, апостолы старались внушать христианам и высокое уважение друг к другу; каждый из них был не просто брат по человечеству, но брат во Христе, участник Царства Божия, искупленный дорогой ценой крови Христовой. Апостолы особенно внушали верующим далее смирение и кротость, которые должны были быть в них подражанием Христу, который «приняв образ раба, смирил себя до смерти, и смерти крестной». Внушали им стремиться ко всему, «что только истинно, что честно, что справедливо, что чисто, что любезно, что достославно, что только добродетель и похвала» (Флп.2:1–9; 4:5–9). Мы знаем, какой готовностью помогать друг другу отличались первые христиане: первоначально они и совсем отказывались от личного имущества, и в первой иерусалимской церкви установилась общность имущества. Позднее, когда эта форма выражения братства (1Кор.13:3) не могла удержаться, не смену ей явилась другая – христианская благотворительность: общим попечением пользовались все слабые, беспомощные – больные, старцы, вдовы, сироты – и все усердно пеклись о них. В «Постановлениях Апостольских» целые главы об этой помощи сирым, вдовым, больным. Этой чертой усердного, братского попечения о слабых христиане резко отличались от языческого общества, с его черствым, сухим эгоизмом. Поэтому черта эта особенно поражала язычников, и по свидетельству Тертуллиана, явилось даже в среде язычников мнение, что к такому поведению побуждают христиан особые цели, и именно политические. Язычники даже смеялись над этими проявлениями любви у христиан: они называли их простаками, юродивыми, которых легко обмануть и на счет которых легко можно поживиться (Сатира Лукиана о Перегрине или Протее). Конечно, злоупотребления должны были быть. Но уже в «Постановлениях» принимаются против них меры: чтобы помощь не оказывалась тунеядцам, чтобы не развивалась праздность и стремление поживиться на счет общины.

Затем христиан отличала особая чистота и простота жизни. Христиане назывались братьями и сестрами, и, конечно, за исключением очень редких, резко выдававшихся именно исключительностью случаев, чистота этих отношений была высока не только в деле, но и в слове, и в помысле (Еф.4:29; 1Кор.6:19–20 и т.д. см. выше). Что касается простоты, скромности, то, как видим у Климента Александрийского, и позднее, в конце II и начале III века христиане, даже люди богатые, отвергали всякую пышность; бедность даже особенно уважалась, в воспоминание бедности Христовой. (Впоследствии некоторые секты – во II веке евиониты – доводили этот принцип до крайности: там бедность была необходимым требованием. В христианстве такого обязательного характера, разумеется, не мог иметь вопрос об имуществе.)

В таких чертах отразилось христианство на нравственной жизни личности. Затем от личности влияние не замедлило действовать и на быт семейный и далее общественный, государственный и наконец международный.