Несколько слов против сожигания тел умерших и в защиту православного обряда погребения

Публичное богословское чтение¹

При внимательном наблюдении нельзя не заметить большой разницы в отношении к вопросам веры и обрядам Церкви на востоке и на западе. Тогда как православная Церковь является верною хранительницею первоначальных заветов христианских не только в вероучении, но даже и в обрядах, на западе, свободно посягнувши на многие изменения в вероучении, тем менее стеснились произвести изменения в обрядовой стороне. В православной Церкви пример Господа Спасителя, первых христиан имеет значение священного закона, на изменение которого не могут посягнуть, не только миряне, но и сама высшая церковная власть; там на западе в деле изменения христианских обрядов смело предлагаются образцы языческие, примеры классической древности, смело предлагаются и рекомендуются мирянами и подчас одобряются и принимаются самими руководителями церковной жизни. В православной Церкви прежде всего принимается во внимание и охраняется согласие обряда с вероучением, действие обряда на душу, внутренний его смысл и значение, независимо от посторонних соображений; там в деле изменения обряда нередко над религиозными верованиями берут перевес соображения утилитарные, гигиенические, иногда противные смыслу и духу христианства. Так поступили там в некоторых местах с обрядом погребения. С некоторых пор во Франции, Италии, Германии и Англии ведется усиленная агитация, требующая введения нового погребального обряда. Требуют, чтобы мертвые не предавались земле, а сжигались в особо устроенных печах.

Первая мысль ввести в обычай сжигание тел умерших восходит ко временам появления гуманизма и реформации. Гуманисты, восхищавшиеся многими учреждениями классической древности, желали между прочим и восстановления встречавшегося в Греции и у Римлян обычая сжигать тела умерших. Реформаторы, смело изменявшие и преобразовывавшие важнейшие стороны религиозно-нравственной и церковной жизни, не прочь были с своей стороны усвоить мысль гуманистов и наложить руку на прочно установившийся уже в христианском мире обычай погребения умерших в землю – введением языческо-классического обычая погребения посредством сжигания тела; но смелые начинания реформаторов встретили отпор в благочестивом чувстве верующих христиан и на время остановились. – С большим жаром отнеслись к мысли сжигания тел умерших во Франции. Там эта идея воскресла во времена великой французской революции, когда умы были проникнуты уважением и энтузиазмом к классическим республиканским учреждениям древнего мира, которому хотели подражать во что бы то ни стало. Это было в период закрытия церквей и гонения на католическое духовенство. Еще наука не изобрела хорошей сжигательной печи, а уже различные предусмотрительные «граждане» создавали грандиозные проекты великолепных крематорий, долженствующих заменить и упразднить современное кладбище, хотя подвергнуть прах своих ближних этой операции в этот период пожелал всего лишь один человек. С наступлением консульства и с возвращением в лоно католической церкви Французы опять перестали думать о кремации трупов. Во времена второй империи вопрос снова всплыл наружу. Теперь повела дело медицинская печать и уже не столько из любви к древним учреждениям, сколько с точки зрения чисто гигиенической и санитарной. Однако, благодаря голословности своих утверждений, агитация медицинской печати потерпела неудачу и общество мало заинтересовалось ею.

Затем движение из Франции перешло в Италию. В 1887 году проф. Колетти представил по этому поводу мемуар в Падуанскую академию наук, который, впрочем, не произвел нигде сильного впечатления, и только 10 лет спустя агитация добилась того, что заинтересовала кремацией все итальянское общество. Когда техника пришла на помощь к идее сжигания трупов, то вопрос перешел уже и на практическую почву, и первое вполне научно обставленное сжигание произведено было в Дрездене 10-го октября 1875 года, а затем в Милане, где некий барон Альберт Веллер, очевидно, памятуя пословицу, что у всякого барона бывает своя фантазия, завещал городу громадную сумму денег для устройства крематория, под условием, что его тело будет сожжено там первым. Вскоре в Италии около 6000 чел. примкнуло к обществу приверженцев сжигания трупов, хотя нужно признаться, что члены общества чисто платонически, так сказать, сочувствовали этой идее, и до конца 1882 года во всей Италии произведено было не более 239 сжиганий трупов. Известный партизан Гарибальди, бывший, как известно, сторонником идеи сжигания трупов, завещал было применить к нему по его смерти этот обряд, но его семья воспротивилась этому, и таким образом ясно выраженное завещание героя осталось не исполненным.

10 декабря 1878 года было совершено первое погребение умершего посредством сжигания тела в германском городе Готе. Погребение было произведено при довольно торжественной – насколько мыслима торжественность при таком странном обряде – обстановке, при отправлении Богослужения. По окончании хорового пения взошел на кафедру пастор и произнес проповедь, в которой открыто заявил, что лютеранская церковь одобряет и благословляет новый обряд, что обряд этот нисколько не противоречит догматам христианской религии, так как в данном случае человек одинаковым образом возвращается к своему первоначальному земному состоянию, как и при погребении в землю. После мы разберем, вполне ли правильно такое рассуждение, а теперь продолжим историю попыток ввести сжигание тел умерших в разных странах. По собранным сведениям в 1889 г. в употреблении было в Италии 13 сжигательных печей, 10 в Америке и по одной в Стокгольме, Копенгагене, Лондоне, Париже, Готе и Цюрихе. До 1-го августа 1888 г. сделано» было всего сжиганий в Готе 554, в Италии 998, в Америке 287, в Швеции 39, в Англии 16, во Франции 7 и в Дании 1.

С тех пор число печей и сожженных в них, конечно, увеличилось. Но приведенные цифры за время от 1875 до 1890 г. во всяком случае красноречиво свидетельствуют, до какой малой степени популярностью пользуется эта мера в современной Европе. Но приверженцы ее не унывают и прилагают все меры к усилению своей пропаганды. Назначаются премии за лучшие сочинения об этом в собственном смысле «жгучем» вопросе. Пользуются услугами таких повременных изданий, которых направление является подходящим для приверженцев урны, как напр. немецким листком Gartenlaube (см. этот листок за 1874 г. № 19); тогда как противники урны возвышают свой голос в изданиях противоположного направления, как напр. в журнале «Daheim» (см. в этом журнале статью проф. Мор-Бонна: основания здравого естествознания против сжигания трупов). Появилась многочисленная литература о данном вопросе на немецком, французском и итальянском языках. Число книг и статей, посвященных ему, возросло теперь по крайней мере до пяти сот. В Англии многие из высокопоставленных лиц и из духовенства сочувственно относятся к кремации. Пропаганда эта усиливается, собираются митинги, составляются общества, устраиваются на общественный счет и на средства частных лиц усовершенствованные печи, производятся химические опыты, сочиняются особенные траурные гимны и марши, которыми должно сопровождаться сжигание. Представляются на это и доказательства своего рода, и доказательства разные и исторические, и утилитарные, и физиологические, и гигиенические, и даже религиозные.

Западная агитация в пользу сжигания тел умерших не осталась незамеченною и у нас в России: русские газеты и журналы сообщали сведения о ней; в иллюстрированных изданиях помещались рисунки с изображениями кремационных печей, процесса сжигания тел. Такие статьи и рисунки нам приходилось встречать напр., в газете «Новое Время» за 1890–91 годы, в журналах «Нива», «Искусство и жизнь», «Семья» и в духовном журнале «Странник» за 1879 год. В 1889 году, 20-го марта, в собрании Общества архитекторов в Петербурге един горный инженер г. Правдзик познакомил гг. членов с устройством Сименсовой сжигательной печи и проектировал ее для сжигания разных мясных отбросов. Может быть умысел и другой тут был; но в общем, справедливость требует заметить, авторы этих статей, заметок и сообщений, надобно полагать, вследствие прямого несоответствия нового западного обычая русскому народному духу и смыслу, ограничивались простой передачей известий о происходящем на западе, без выражения сочувствия к новому обряду погребения, даже иногда с явным выражением неодобрения ему².

Если пресса наша говорит о новом заграничном обряде погребения, если иногда высказываются суждения о нем и в обществе, то, полагаем, не покажется неуместным суждение о нем и пастыря Церкви.

Мы позволим себе войти в разбор оснований, на которых думают утвердиться приверженцы нового обряда погребения, не для того, чтобы предохранить наших соотечественников от увлечения западным новшеством – такого увлечения, благодарение Богу, и не существует у нас и не предвидится даже в далеком будущем, а для того главным образом, чтобы доказать положительное преимущество нашего обряда погребения пред новым западным и тем способствовать утверждению убеждения в достоинстве его, как драгоценного наследия священной древности. Участвуя по долгу членов Православной Церкви в совершении ее чинопоследований на разные случаи, мы не можем не чувствовать благотворного действия их на нашу душу, не можем не трогаться, не умиляться ими, но иногда, может быть, недостаточно сознаем достоинство сокровища, которым владеем. Наш обряд погребения с его молитвословиями и песнопениями именно есть одно из таких сокровищ. В самих иностранцах, присутствующих иногда при совершении его, он способен возбуждать не одно только чувство удивления, но нередко чувство глубокого сердечного умиления. Примеры тому нередки (см. напр. «Моск. Ведом.» 1897 г. № 115). При этом нельзя не пожелать, чтобы верное хранение сынами православной Церкви своего священного обряда погребения благотворно подействовало и на наших заграничных собратий и помогло тем, которые увлеклись новой затеей, оставить ее и возвратиться к общепринятому обычаю погребения.

Приверженцы сжигания тел умерших стараются уверить нас, что это тоже древний обычай. Но однако несомненные данные истории свидетельствуют, что он менее древний обычай, чем погребение в землю, что он следовал за первоначальным обычаем, и что этот второй период есть вместе с тем период нравственного упадка. «Если мы – так рассуждает Ебрард в своей «апологии христианства» (II, 6) – при изучении истории религий культурных народов будем руководствоваться замечательными и основательными исследованиями Макса Мюллера, Шпигеля, Липсиуса, Эберса, Шрадера, Дункера и др., то, чем больше будем углубляться в прошедшее, тем большее мы встретим во всем образованном древнем мире приближение к познанию единого живого Бога, соединенное с наиболее чутким нравственным сознанием разницы между добром и злом и с наиболее живым ожиданием обещанного Спасителя; чем более, напротив, мы будем нисходить во времени, тем большее будем замечать ниспадение от этой первобытной религии к смутным и сбивчивым представлениям о Боге, к постепенно возрастающему нравственному одичанию. У так называемых дикарей, насколько вообще может быть исследовано их прошедшее, с течением времени замечается все более и более усиливающееся нравственное падение». Мы знаем, что как у евреев, так и у китайцев с самых древних времен был в употреблении один только способ погребения, именно погребения в землю. Кости патриархов Иакова и Иосифа были, как известно, взяты евреями с собой при выходе из Египта и перенесены в землю Ханаанскую. От прикосновения к костям пророка Елисея ожил умерший. Вообще у евреев до Саула не было ни одного примера сжигания умершего тела. Тело первого еврейского царя было сожжено жителями Иависа с тою только целию, чтобы враги не могли подвергнуть его дальнейшему поруганию (1Цар.31:12). По взгляду законов Моисеевых сжигание тела человека имело значение особенно позорной смертной казни (Лев.20:14). Каким же образом, спрашивается, перешли от древнейшего и наиболее естественного способа погребения, именно погребения в землю, к сжиганию? Нельзя отрицать, что обычай этот постепенно привился и даже получил перевес у языческих народов. Известный ученый Яков Гримм, на основании своих относящихся по этому предмету изысканий, утверждает, что сжигание привилось главным образом у кочевых и воинственных народов, а погребение в землю напротив – у земледельческих. «Какого иного погребения, говорит Гримм, мог пожелать для себя победитель, как не сожжения, при торжественной обстановке, пред лицом народа? Ведущему уединенный образ жизни земледельцу наоборот наиболее приличествовало скромное погребение в тесном обиталище; кто сеял семя в землю, тому подобало и самому быть предану земле» (Труды Корол. академии наук в Берлине 1849 г., стр. 196). Но не следует забывать, что и при введении сжигания погребение в землю соблюдалось еще у первых, т. е. воинственных народов. Оно соблюдалось не только в исключительных случаях, как напр. при погребении павших при Платее (479 г. пред Р. Хр.) или при погребении, по словам Софокла, Антигоной останков Полиника, – нет, Платон в своем Федоне спрашивает Сократа, что он предпочитает – погребение в землю или сожжение? (Фед. стр. 115). Целые греческие общества, как напр. приверженцы Елевзинских мистерий, Пифагорейцы, по принципу отвергали сжигание трупов. По сказанию мифологии Геркулес первый сжег труп одного из своих спутников и доставил пепел его безутешным родителям. Ему следовали герои. Во время Троянской войны греки, как известно, усердно практиковали эту меру. Как видно они хотели ею придать величественный, славный вид смерти, а также – какое заблуждение! – умерить и возвысить печаль по смерти. – Пο свидетельству Цицерона (о законах 11, 22:26) и Плиния (7:54) несомненно, что у Римлян более древним обычаем был обычай погребения в землю. Последний передает, что из фамилии Корнелиев первый Сулла был сожжен. И закон двенадцати таблиц постановляет (Табл. X о свящ. праве): «мертвого нельзя погребать или сжигать в городе; или закон 9: при опрятании тела умершего следует удалять все золотое, за исключением золота, служащего оправой для зубов, которое можно вместе с трупом погребать или сжигать». Наиболее почетным обрядом погребения считалось сжигание. С ним соединяли такую роскошь, что против нее должны были вооружиться общественные законы (из 11 законов 6 направлены против нее). До какого безумия могла доходить роскошь сжигания трупов показывает описание Ктезиасом погребального костра Сарданапала. Будучи ста метров высоты он вмещал в себе 150 золотых кроватей и столов, 10 мириад талантов золота, 10000 мириад талантов серебра, и горел 15 дней. Чрезвычайно величествен был также погребальный костер Цезаря, который сам однако ж в своем сочинении (Comment. 6:10) обвиняет Галлов в подобной суетности, соединенной с принесением в жертву рабов. У Германцев, по сказанию Тацита, было принято также сжигание трупов. По исследованиям Гримма, оно было в употреблении у Швабов, Баварцев, Бургундов, Лангобардов, Тюрингенцев, Саксов и Англосаксов. И у этих народов замечается также роскошь при сожжении. Найденный в 1653 г. в Турнэ гроб с сожженными останками, как думают, Хильдерика (ум. язычником 481 г.), отца Хлодвига, заключал в себе богатое сокровище золота. Как видно и здесь блеск и роскошь соответствовали рангу умерших, как было в Элладе и в Риме. Был обычай у некоторых народов, как то существовало напр. еще недавно в Индии, если только не встречается еще изредка и теперь, что с знатными умершими сжигали живыми их жен, рабов, лошадей. Подобный обычай, по сказанию арабского писателя Ибн-Фоцлана (921 г.), существовал будто бы и у наших предков – древних Руссов. – Итак на основании данных истории можно установить следующие положения: достоверно известно, что с давних времен существовал обычай сжигания тел умерших у некоторых народов, преимущественно у кочевых и воинственных, что это был во всяком случае обычай менее древний, чем обычай предавать умерших земле, что этот последний обычай нужно считать первоначальным и исконным способом погребения и что даже по введении обычая сжигать тела умерших одновременно соблюдался также и первоначальный обычай погребения их в землю. Вместе с сим следует установить и тот несомненный исторический факт: как только вводилось у известных народов, у которых существовал обычай сжигать тела умерших, христианство, так там этот обычай немедленно прекращался и заменялся более сообразным с смыслом и духом христианства первоначальным обычаем погребения в землю. Сжигание тел умерших прямо объявлялось языческим обычаем – mos gentilium (Vit. Arnulf, metensis c. 12), который Карл Великий запрещает под страхом смертной казни (Capitul. ѵ. 785 с. 7).

Мы не будем пока касаться оснований, почему не согласен с христианством обычай сжигать тела умерших и почему с ним сообразен обряд погребения умерших в землю. На религиозную сторону вопроса мы обратим внимание в конце нашего чтения. Мы отметим здесь только огромный переворот, произведенный христианством в жизни и нравах принявших его языческих народов и между прочим в существовавшем у них доселе обряде погребения посредством сжигания тел умершим.

Христианство осудило его в самом его зародыше. Если обряд сжигания тел умерших обязан своим происхождением приверженности некоторых народов к кочевому образу жизни и войне, то христианство, оказывая могущественное влияние на весь строй жизни принявших его народов, возбуждая и поощряя к оседлой и культурной жизни и противодействуя войнолюбивым стремлениям внушением идей мира и любви, тем самым искореняло условливаемый этими явлениями обычай сжигания тел умерших. Если обычай этот прежде питался и поддерживался языческим понятием о смерти, желанием придать ей ореол славы, помпы, почета, блеска и отличить в погребении знатных и богатых от безвестных и бедных, то христианство своим учением о смирении, о равенстве всех по вере и особенно пред лицом смерти, тем самым лишало прежде бывший в употреблении языческий обряд погребения всяких прав на существование. – Итак попытка приверженцев обряда сжигания тел умерших защитить этот обряд со стороны его древности не может быть названа удачною. Она только свидетельствует о большей их приверженности к идеям языческим, чем к христианским.

Не более удачною должна быть сочтена их попытка оправдать этот обычай со стороны его дешевизны и удобства, со стороны разных практических расчетов и целей. Мы видели уже из представленных прежде примеров роскоши при сжигании тел умерших у древних Римлян и других народов, что этот способ погребения обходится очень дорого. По приблизительному расчету одного немецкого ученого (Бетгигера в «Новом Меркурие» Виланда за 1794 год) расход дров для этой цели в одном Риме достигал до 120,000 сажен в год. Богатых конечно мало печалил этот расход. Но где было взять бедным средств на расходы по погребению? Немудрено, что бедные погребались самым плачевным образом. Для бедных существовали в Риме общественные костры (ustrinae publicae). Они находились за городом, в местах, огороженных каменными стенами, где без всяких обрядов сжигали кучами тела рабов и неимущих, вместе с известным количеством смолистого дерева, дымом своим очищавшего воздух (Фрикена-Катакомбы, стр. 55). Но и это сожжение и это очищение воздуха были весьма недостаточные. Тела только отчасти сжигались или точнее только обугливались. Выходило полусожжение – semicombustio, к которому знатный римлянин относился с отвращением. Едва обожженные тела были бросаемы в общую могилу. Над местом сожжения и погребения бедных стоял такой смрад, что на нем построили храм богине зловония Mephitis. Конечно для такого погребения бедных расходы не могли быть значительными. Но что это за погребение? Можно ли принять его за образец для погребения бедных в настоящее время? Правда приверженцы современной идеи сжигания тел умерших говорят, что как крайняя дороговизна погребения посредством сжигания тел умерших у знатных римлян, так и жалкая обстановка погребения римских бедняков не имеет никакого отношения к современному сжиганию трупов: как огромный расход дров, так и крайне пренебрежительное обращение с телами умерших бедняков совершенно устранены с тех пор, как сжигает трупы вполне приспособленная для того Сименсова печь.

В этом случае верно только то, что В настоящее время изменился сжигательный материал. Но до сих пор еще никому не приходилось похвалиться особенной дешевизной нового способа погребения. По некоторым довольно достоверным сведениям стоимость расходов по погребению в сжигательной печи в Готе доходит до 130 марок – цена не малая.

В Париже городское управление несколько удешевило операцию сжигания (за нее взимают теперь 7 ¹/₂ руб. на наши деньги), но при этом оно берет значительную часть расходов на себя: каждое сжигание трупа обходится ему в 113 франков – цена тоже не малая. Она ни мало не разнится от расходов на гроб и погребение в землю. Ко всем прочим расходам присоединяются еще расходы на доставку тел, которые, пока сжигательные печи не заведены будут повсеместно, должны быть признаны весьма значительными. Следовательно о приблизительном сопоставлении цен за погребение и сжигание не может быть пока и речи. Чтобы хотя сколько-нибудь уравнять финансовое различие между тем и другим способом погребения, приверженцы урны находят себя вынужденными здесь и там преувеличивать цену расходов за погребение.

Эта высота расходов по сжиганию тел умерших даже и при Сименсовом аппарате служит сильным препятствием к введению сжигания как всеобщего способа погребения, посему для приверженцев сожжения тел умерших сама собою является нужда в применении какого-нибудь современного удешевленного способа сжигания, который бы соответствовал древне-римскому полусжиганию (semicom-bustio) бедных. Может быть остается применить здесь способ массовой кремации, который предпринят был неким Кретером по поручению Бельгийского правительства на поле Седанской битвы; но, как известно, эта попытка сжигания трупов, поливаемых керосином и смолой и обложенных соломой, не увенчалась успехом и привела лишь к обугливанию трупов. – Каких только не предлагается в новейшее время проектов для сжигания трупов! В числе их есть и такие, на которые хотя изобретателями их потрачено много остроумия, достойного лучшей участи, но которые прямо оскорбляют здоровое нравственное чувство и заставляют относиться к ним не иначе, как с отвращением. То встречаемся мы с проектом в подражание Перуанцам воздвигать пирамиду из трупов, скрепленных известью. Некто Мr. Вильсон задумал для Англии соорудить из трупов «Пирамиду Виктории» в 900 футов высоты. То предлагают заливать трупы цементом. Известный Карл Фохт предлагал способ соединяющий «цементацией» с сожжением. В одном Лейпцигском иллюстрированном издании (1863 года) появился даже чисто зверский проект сжигать трупы богатых людей при посредстве раздробленных тел бедняков. О каком-либо практическом применении этих способов конечно не может быть и речи. Они и придуманы конечно только из предвзятого принципиального предубеждения и ненависти против погребения в землю. И самые усовершенствованные способы сжигания трупов страдают весьма существенными недостатками и вся процедура как бы сводится на сухую перегонку трупа, причем, кроме зловонных продуктов неполного сгорания, получается обугленная масса, которая и в самой высокой температуре пламени не поддается дальнейшему сгоранию. Лучшие печи такого рода сжигают труп не прямо голым огнем, а горящей газовой смесью, получаемой из газов, образующихся при неполном сгорании дров или угля, и сжигают все-таки не вполне: после двухчасового сжигания получается остаток в несколько фунтов кальцинированных костей. Не нужно забывать при этом затруднительность дела сжигания тел. Только технически образованные люди могут сколько-нибудь справляться с этим делом. В неумелых руках оно может замедляться и портиться. А какое зловоние при этом может заражать всю окрестность! Притом нужно брать во внимание разные неблагоприятные случайности, как напр. поломку печей. При первых четырех сжиганиях в Готе это случилось два раза. Выдающаяся из ряда поломка произошла 22 февраля 1879 г. при погребении зубного врача Dr. Вардейна из Бреславля. По окончании акта печь разрушилась с страшным треском. Означенный доктор завещал, чтобы его остатки были сожжены и чтобы пепел от них был развеян по воле ветра. Свободная от предрассудков вдова хотела было во всей точности исполнить завещание, как сама печь предупредила ее. Поправка печи длилась от 22 февр. до 4 марта. Не малая помеха для сжигания тел может быть и от таких случаев. Для предупреждения их не нужно ли устроить еще запасную печь? А при этом каких значительных расходов потребовало бы еще назначение особенных надзирателей и заведующих делом. Конечно это было бы не неприятно для некоторых, особенно для врачей и техников, которые очевидно не литературно только заинтересованы в этом деле.

Не имея возможности оспаривать весьма значительную стоимость своей затеи, приверженцы сжигания тел умерших, стараются оправдать большие затраты на это дело разными практическими соображениями, выигрышем экономии и достижением полезных результатов в других отношениях. Стараются доказать, что кладбища, требуя для себя много земли, наносят будто бы сильный ущерб земледелию. Аргумент этот едва ли даже требует серьезного опровержения. Какой-нибудь ничтожный клочок земли, не могущий дать пропитания 5 человекам, может служить кладбищем для города с 10000 жителей. Если человеку нужно так много земли, чтобы поддержать свое существование, то несомненно ему нельзя отказать в тех трех пядях, которые необходимы для его последнего успокоения.

Еще меньшего внимания, а напротив презрения и отвращения заслуживают расчеты приверженцев урны помочь своим делом успехам земледелия. Ученые материалистического направления, как например Рихтер, Молешотт, Бернштейн, считая обыкновенное погребение «непростительной тратой материи и грехом против народного хозяйства», благодаря которому содержащиеся в телах фосфорнокислые соли пропадают даром на кладбищах, служа лишь пищей для червей и для произрастания травы, полагали бы обратить их на благо земледелия. Замечательно, что при всех жалобах «аграриев» на упадок земледелия никто из них еще не додумался обратить внимание на этот пункт. Не пошлины, не биметаллизм, не податные реформы и т. п. – нет, одно только интенсивное пользование трупами может помочь земледелию! В этом случае не мешало бы прежде всего заручиться по крайней мере согласием лиц, погребаемых посредством сожжения их тел. Насколько известно никто еще до сих пор из сожженных не распорядился, чтобы его пепел послужил придатком к гуано. Да и заботы новейших благодетелей земледелия оказываются совершенно напрасными: опыт показывает, что при сожжении тел все полезные для земледелов соли улетучиваются и совершенно без пользы пропадают. Столь же бессмысленны и противны нравственному чувству расчеты этих мнимых благодетелей человечества добывать из трупов синильную кислоту, фотоген, парафин, аммониак и таким образом пользоваться ими как материалом для освещения. Все эти расчеты показывают только, до чего могут додуматься и договориться люди материалистически настроенные, заботящиеся только о земном и оставляющие без внимания высшие задачи и цели человеческой жизни.

Сознавая слабость всех вышеприведенных и разобранных нами доводов в пользу сожжения трупов, сторонники кремации настаивают главным образом на санитарном преимуществе этого способа пред погребением трупа в землю. Это центр тяжести во всей агитации против погребения в землю и в пользу сожжения тел умерших. При всей важности вопроса представляется несколько комичным, что приверженцы урны так далеко зашли в своей ревности в пользу излюбленной ими затеи, чтобы не остановиться пред заявлением, будто при сожжении нельзя быть погребенным заживо. Один из горячих приверженцев урны, именно Dr. Багинский (президент общества «Урна» в Берлине) восклицает: «Кто будет заживо сожжен, того уже нельзя будет заживо погребсти! А я не знаю, что приятнее – то или другое. То и другое так ужасно, что нужно навсегда отогнать всякую мысль об этом». Что существует одинаковая возможность в случае мнимой смерти быть заживо сожженным, как и заживо погребенным, это видно из рассказа Плиния (hist, natur VII, 53), по которому консул Авиола ожил на костре, но, так как нельзя уже было изъять его из пламени, то он был заживо сожжен. Подобная же судьба постигла Претора Ланию. Но язычник по крайней мере не прибавил к этому, что можно совсем устранить возможность таких случаев, признав, что таков жребий смертных и что на такие превратности обрекает нас самое рождение на свет. Но Dr. Багинский пускается в пространные рассуждения, что-де-если существует один только верный признак наступившей смерти – разложение тела, то нужно поставить в обязанность не дозволять погребение прежде появления разложения, а так как де последнее наступает у различных трупов в весьма различное время, то следует не назначать определенного времени для погребения, а при посредстве целесообразно устроенных помещений для трупов, находящихся под врачебным надзором, установить возможность более или менее продолжительного замедления погребением. Но так как правительство пока едва ли в состоянии в каждом селе устраивать по особому зданию для хранения трупов и назначать для него особого врача, как это пожалуй ни желательно было бы для многих врачей, – так как оно не может возложить расходы для этой цели и на сельские общества, у которых существуют и другие расходы, на нужды первостепенной важности, хотя бы на школьные нужды, то полагаем, что осуществление подобных мнений возможно разве не в близком будущем. Предложением этой меры приверженцы урны очевидно старались рассеять существующее опасение относительно сожженных заживо. Но эта мера имеет одинаковое значение и для предупреждения погребения заживо в землю в случае мнимой смерти. Она издавна была предметом забот для многих и теперь по местам применяется, и, конечно, ничего нельзя возразить против ее применения. Только не следует в этом случае преувеличивать число случаев мнимой смерти и опасность погребения заживо. В мало-мальски благоустроенном государстве эта опасность во всяком случае не может быть велика. Конечно от времени до времени случается, что проскользнет страшная весть о пробуждении мнимо-умершего в гробу. Но эти случаи не всегда бывают тщательно проверены, нередко преувеличиваются легковерной толпой и при ближайшем исследовании дела оказываются иногда пустой выдумкой.

Но обратимся к главному доводу в пользу сжигания тел умерших. Приверженцы урны говорят: мы обязаны пред живыми – устранять мертвых, чтобы они не распространяли болезнь. Закон об общественном здоровье требует, чтобы закрывать кладбища, как средоточие заразы. «Чрез гниение трупов в почве, так формулирует свой довод один из усердных сторонников кремации (проф. Вернгер), отравляется грунтовая вода, а с нею и вода в колодцах в населенных местах и воздух над гробами. От этого отравления происходят все возможные эпидемические болезни, особенно тиф, дизентерия, холера и распространяются другие болезни, заразные начала которых могли вместе с трупом проникнуть в почву. Эта основание главным образом может расположить большую часть публики, интересующейся делом в пользу сжигания трупов. Можно вполне рассчитывать, что, если, трупы, вместо того, чтобы долгое время гнить в земле, быстро за один прием будут разлагаться на свои основные неорганические начала, то исчезнут и все те опасности, которые вполне справедливо происходят от действия продуктов гниения на живых». Подобное утверждение является образчиком того, как иногда предрассудок находит себе прием и удобно распространяется даже в среде до известной степени образованной публики, долго сохраняется даже среди самих специалистов врачей. На самом же деле мнение это ровно ни на чем не основано. Против него со всею силою убеждения восстают знаменитейшие ученые, как напр. Нагели (в Мюнхене), Петтенкофер, ученик Либиха, Пизани, Родольфи, Мантегацца в Италии, Бушарда и особенно Лакассань и Дюбюиссон во Франции и некоторые даже из самых горячих приверженцев кремации, как напр. Багинский, президент общества «Урна» в Берлине. И на нашем русском языке есть специальные основательные исследования об этом вопросе врачей Колодезникова и Клементьева, в которых путем химического анализа и опытного наблюдения получен вывод, что кладбища далеко не так вредны в санитарно-гигиеническом отношении, как обыкновенно думают. Субъективно-эстетическое чувство может заподозривать кладбищенский воздух в каких угодно ужасах, но точная наука неопровержимо свидетельствует, что воздух хорошо устроенного кладбища (отсутствие общих могил) ничуть не хуже воздуха благоустроенного парка. Д-р Колодезников не обинуясь говорит, что посредством кладбищ болота и бесплодные пустыни окрестностей Петербурга превратились в парки – резервуары чистого воздуха, а один французский исследователь (Микель) показал даже, что в воздухе лучшего парижского парка, именно парка Менсури, носится микроорганизмов ровно столько же, сколько и в воздухе парижских кладбищ. Таким образом о загрязнении кладбищенского воздуха, особливо же о таком его загрязнении, чтобы этот воздух мог являться носителем заразы и в конце концов вредно бы влиял на здоровье людей, не может быть и речи. Не кладбища распространяют заразу, но расположенные по близости их заводы, огороды, свалки нечистот. Сама по себе почва кладбища во много раз превосходит чистотой почву улиц и дворов, воздух кладбищ несравненно чище воздуха жилых центров, а кладбищенская вода совершенно безвредна для питья, особенно если кладбища содержатся в порядке, осушаются известными медицинскими способами, оберегаются от нечистот и мусора, а погребение в них производится на законом установленной глубине и в надлежащем расстоянии между могилами. Совсем далеко не в таком видном свете представляется даже непосредственному взгляду сожжение тел умерших. Известно, что, когда Кретер, по поручению бельгийского правительства, приступил к сожжению трупов на месте Седанской битвы, то, по его собственному заявлению, ему с большим трудом приходилось набирать работников для этого дела – до того возмущалось против него и находило его даже не безопасным простое здоровое непосредственное чувство. Но и сожжение разными усовершенствованными способами едва ли много выигрывает в привлекательности и безопасности. Представьте себе, если бы повсеместно, особенно же в больших, густо населенных центрах, задымились печи с телами умерших, какой бы удушающий запах жареного и испорченного тела на далекое пространство носился в воздухе! Не могло ли бы это не только с неприятностью, но и со вредом отражаться на всех наших чувствах, особенно же на нравственном нашем чувстве, при мысли, что все это происходит от быстрого, неестественного уничтожения тел людей нам подобных, иногда близких, дорогих сердцу? Притом же и человеку даже не посвященному в тайны науки, легко себе представить, что при быстром уничтожении тел, которое условливается горением, с особенною силою развиваются газы, что они могут при этом оказывать вредоносное действие, между тем как при погребении тел в земле они развивались бы гораздо медленнее, сила их сокрытая в земле равномерно уменьшалась бы и наконец совершенно видоизменялась-пропадала, так как известно, что земля, благодаря своим составным частям, есть самый лучший дезинфектор. Таким образом приверженцы и защитники нового способа погребения посредством сжигания тел и с этой стороны нисколько не доказывают преимущества его пред древним и первоначальным способом погребения. При скудости своих доказательств за сожжение, им не мешало бы озаботиться приисканием более веских доводов против погребения в землю, так как приводимые ими теперь совершенно ничтожны и несостоятельны.

Кроме представленных уже нами доводов против сожжения тел умерших, оно встречает себе еще решительного противника в юстиции. Быстрое и совершенное уничтожение мягких частей тела при сжигании может содействовать сокрытию следов преступления, так как при возникающем на счет его потом подозрении оказывается совершенно невозможным представить улику, вещественное доказательство его, как напр. отравления. По показанию одного немецкого профессора и даже как нарочно приверженца сжигания трупов – Кухенмейстера, в одном случае по прошествии 9 лет возникло подозрение в отравлении; тело было вырыто из земли и из остатков мягких частей его было извлечено более 0,2 (двух десятых) грамма мышьяка, таким образом констатирован был факт отравления. Приверженцам сжигания, по-видимому, ничего не оставалось бы, как признать всю силу этого возражения. Но они все-таки не сдаются, а стараются и тут затемнить дело цифрами при помощи статистики. Ревностный поборник сжигания тел итальянец Тарчини-Бонфанти на основании своей 26-летней врачебной практики заявил в Миланском суде: «в течение этих 26 лет я только 10 раз получал от этого суда предписание приступить к выкапыванию трупов. Из этих 10 случаев только 4 повели к открытию преступления. Горячему защитнику сжигания эти случаи кажутся настолько редкими, число их настолько незначительным, чтобы следовало обращать внимание на это возражение против сжигания тел. Но непредубежденному взгляду дело представляется иначе. Если бы в каждом суде, в каждые 7 лет устанавливаемо было этим путем по одному факту отравления, то из этого – как хотите – получается существенно важный довод против сжигания трупов. В действительности итальянский защитник сжигания трупов сам сознает силу этого возражения, так как выражает мнение, что в благоустроенных государствах эти неудобства можно бы устранить осмотром трупов. Но разве не может представиться нужда выкапывать тела из могил именно в том случае, где первоначальный осмотр покажется недостаточным? В этом невольном замешательстве, в которое впадают защитники урны, приходит к ним на помощь один из их единомышленников (проф. Кухенмейстер) с курьезным предложением: можно каждый раз предварительно анатомировать трупы до сожжения, причем их желудки и внутренности, обозначив особыми знаками, закапывать в особых местах или пред сожжением поручать опытным химикам исследование их на основные яды(!). В последнем случае – как это покажется деликатным относительно скорбных чувств окружающих умершего родных, в первом получится поистине удивительная коллекция; проектируя ее, кстати сказать, опять совершенно забывают требования гигиены, поборниками которой так любят выставлять себя приверженцы сожжения тел умерших.

Но довольно говорить о разных житейских удобствах или неудобствах того или другого способа погребения. Если мы касались этой стороны вопроса, – то касались не охотно, с некоторою тягостью и неприятностью для себя, может быть и для наших слушателей, касались потому, что эта сторона кажется наиболее важною нашим противникам и во избежание упрека, что будто мы хотели игнорировать ее. Как могли мы видеть – противники мало убеждают в основательности своих доводов даже в той области, в которой они чувствуют себя особенно сильными, в области науки, в области житейских выгод и удобств.

Мы – верующие христиане. Для нас более имеют силы в этом вопросе доказательства нравственные и религиозные. К ним и пора нам приступить.

Если мы обратимся к простому нравственному чувству и, призывая его во свидетеля, спросим: какой способ погребения наиболее соответствует ему и одобряется им, то немедленно получим несомнительный ответ: погребение в землю. Вот умирает наш присный. У него закрываются глаза как во сне; это как бы уснувший, он полагается во гроб, как на одр для сна; его относят потом на ближайшее место успокоения и опускают в землю; мы видим это место, представляем себе положенное тело усопшего в гробу, воображаем себе внешний его вид, дорогие для нас черты, мы бросаем горсть земли с самыми лучшими пожеланиями для усопшего, чтобы – покой его был не тревожен, чтобы земля была для него легка; нам представляется, что наш усопший только замедлил под ближайшим холмом, что он снова возбудится от сна, что земля подобно матери только на время взяла назад к себе из нее произведенного. Такой взгляд на смерть и погребение в землю ведет свое начало из самой глубокой древности, он не чужд был и язычникам. Еще древние греки любили называть умершего δημήτριος, что значит земле принадлежащий. От древних Римлян дошли до нас прекрасные присловия в обращении к умершему, погребаемому в земле: sit tibi terra levis! ne gravis esse velis! ut levis ossa togas! и т. под., содержащие в себе добрые пожелания, чтобы земля не тяготила усопшего, чтобы она была для него как бы мягкой, удобной постелью. У язычников правда это было какое то неопределенное, темное понятие о загробном существовании, какие то неясные идеи о бессмертии души, более философские, чем догматические. У христиан к этому исконному взгляду на смерть и погребение с самых первых времен христианства присоединилась положительная вера в воскресение и будущую жизнь в самой определенной форме, какую не давала ни одна из существовавших прежде религий. Вера в воскресение тел, представляющая столько утешительного, особенно во времена страданий общества, во времена гонений (какие даны основания для этой веры в слове Божием и свящ. предании, мы скажем впоследствии), вера эта получила значение одного из главных догматов христианской религии с первых минут ее появления и всего более способствовала ее распространению. Надежда на воскресение внушала христианам смотреть на смерть как на преходящий сон, поэтому в древних местах погребения христиан, в так называемых катакомбах, всюду вместе с выражением того спокойствия, которое испытывает человек добросовестно исполнивший свою работу, свой долг и отдыхающий в ожидании обещанной награды, постоянно встречаются также представления, указывающие на воскресение. Рядом с изображением пальмовой ветви (символом победы над смертию) встречаются изображения, указывающие на небесную помощь во время несчастий и гонений, как напр. – исцеление расслабленного, Даниила в положении молящегося между львами, трех отроков также молящихся в огненной печи, но всего чаще указывающие на те события, которые прямо утверждают веру в воскресение, как напр. – Лазаря восстающего из гроба по слову Спасителя, Ионы поглощенного и изверженного морским чудовищем, и другие тому подобные представления. По взгляду первых христиан умершие собратия не лежат мертвыми, а скорее уснули, преисполненные великого упования и какого-то особенного таинственного ожидания. В древних надгробных христианских памятниках и надписях преобладает тон нежный и примирительный; в них никогда не выражается сомнения о жизни, смерть не называется несчастием, а переходом (transitus). Про умерших говорится, что они покоятся в местах света прохлаждения, мира (requiescit in loco refrigerii, luminis, pacis), что тело его только поручено земле, что такой-то спит тут в мире (dormit hie in pace). Самые катакомбы называются у христиан coemeterium от греческого κοιμητήριον, что на этом языке означает место, где спят, и соответствует русскому усыпальница. Так иногда названы подземные кладбища в актах мученических и на надгробных надписях. Комнаты в катакомбах, по большей части фамильные склепы, где собирались христиане для совершения религиозных обрядов, носили у них название cubiculum, cubicula, как покои у Римлян язычников, назначенные для отдохновения и сна. Слова depositio, depositus, часто начерченные на гробницах, означающие «положен на время», «временно поручен», имеют чисто христианский смысл – смысл воскресения. (Фрикена – Катакомбы, стр. 51–52). Сообразно с этим взглядом на смерть у христиан с древних времен образовался трогательный и умилительный чин погребения т. е. отпевание умершего с его молитвословиями и песнопениями, ясно выражающими веру и надежду на воскресение и будущую жизнь. Отпевание и погребение, т. е., разумеется, в землю, у христиан не отделяются в понятии одно от другого, а составляют одно неразрывное целое. Потому отменить погребение в землю значило бы вместе с тем и отменить чин отпевания. При другом обряде погребения он лишился бы своего смысла и значения и оказался бы решительно не применимым. А как дороги эти смысл и значение каждому верующему христианину, понятно само собою.

Посмотрим теперь, предлагает ли что-либо в замену этого древнего цельного и глубоко основательного обряда погребения новый обряд погребения посредством сжигания тел умерших, так восхваляемый ревностными его приверженцами? Большая часть наших соотечественников, имевших случай наблюдать этот обряд за – границей в местах, где оно – хотя нечасто – совершается, выносили из этого наблюдения самое тяжелое впечатление. Да иначе и не может быть, особенно для знакомых с нашим обрядом погребения. Вот как напр. описывает один из наших путешественников сжигание тела умершего, происходившее в Милане: «Мы были несчастливы (вернее счастливы), говорит он, что прибыли в момент окончания сжигания одного трупа, принадлежавшего бедному семейству. Удушливый запах разложения, не смотря на прекрасную вентиляцию, еще носился в комнате и вызывал тяжелое впечатление. Заведующий, покончив процедуру и передав прах родственникам, любезно предложил нам свои объяснения. Все делается очень просто и скоро: покойника кладут на особую длинную железную повозку. Повозка прикрывается траурной овальной крышкой и в таком виде подвозится к печи. При посредстве колесиков она быстро вдвигается по рельсам в печь, а крышка остается вне ее. Наружная дверь печи закрывается, пускаются газовые огни и в 55 м. весь труп сгорает, в полном смысле испаряется. Для родственников имеется в печи боковое окошечко (в других местах, как известно, нет и этого утешения), чрез которое они могут в последний раз посмотреть на своего бывшего родного и даже следить, как он быстро улетучивается.... Когда труп сгорает, печь открывается, повозка вытаскивается и вы видите пустое место, на металлическом дне повозки лежат лишь какие-то кусочки обгорелых костей. Здесь весь бывший человек... Эти остатки подбираются лопаткой и с «уважением» (какая ирония!) укладываются в глиняный гробик, или в металлическую или стеклянную урну и передаются родственникам для погребения. Для сжигаемых устроено особое кладбище и особый склеп. Эти миниатюрные могилки также украшаются надписями, изображениями и фотографическими карточками покойников. – Не все ли, кажется, равно, прибавляет описатель, быть погребенным и потом истлеть, испариться, или быть сожженным и потом погребсти какие то свои остатки?... Но надо видеть и перечувствовать это быстрое исчезновение покойника (бывшего человека), чтобы не колеблясь отказаться от таких похорон, – вся видимость исчезновения уж слишком прозрачна, чтобы не сказать груба. Пожалуй и хорошо, заключает он, что мы, русские, еще не знаем прогресса запада в этом смысле (Нов. Вр. 1890 г. № 5042 – маленький фельетон: Миланское Cimitiere Л). Да, – большая разница между нашим обрядом погребения и предполагаемым новым к невыгоде последнего. Там все дело сводится главным образом к мнимым житейским расчетам и выгодам, у нас погребение – главным образом – религиозный акт, глубоко захватывающий внутреннюю жизнь духа, жизнь веры, область Церкви и ее учреждений. Там видимо стоят на той точки зрения, которая видит в человеке один только конгломерат составных частей материи, явившийся путем развития и разрешающийся в смерти, мы видим в теле умершего бывшее жилище духа, который некогда опять с ним соединится. Там погребение – какой то больше гражданский церемониал, у нас – возвышенный, трогательный и вместе глубоко поучительный религиозный обряд. Там тоже усиливаются вдаваться в поэзию при погребении, но их поэзия так же груба, как и их практические расчеты; там тоже поются при погребении гимны и играются траурные марши, но в них вдохновляются больше классическими образцами, чем христианскими мыслями, чувствами и примерами: вместо молений об упокоении души усопшего, там больше возносятся похвалы новому способу погребения, воспеваются его мнимые польза и удобства; погребальные молитвы наши – напротив – исполнены красоты и величия; они продолжительны и не спешат отдать земле тело, тронутое тлением; и когда слышишь их, кажется, не только совершается над гробом последнее благословение, но совершается вокруг него великое церковное торжество в самую торжественную минуту бытия человеческого. (См. о погребальных молитвах православных «Моск. Сборник» К. П. Победоносцева). Там колумбарии представляют вместе с тяжело-грустным, что-то отчасти комическое, игрушечное, похожее не на места последнего успокоения, а на какие-то музеи, где, выставляя все ничтожество бывшего человека, думают хвалиться последним словом науки, остроумными изобретениями новейшей техники; у нас кладбища, по выражению святого Иоанна Златоуста (бес. 64), – училища смирения, которые имеет каждый город или селение пред своими вратами, дабы всякий входящий в них мог видеть, что он есть; у нас они свидетели непрестающей любви нашей к нашим усопшим братиям, места общений с ними в молитве, неумолкающие вестники всеобщего воскресения мертвых. Чрезвычайно трогательный обычай существует, как известно, у нас на Руси, что в праздник св. Пасхи и потом в продолжение воспоминания Воскресения Христова на Фоминой неделе многие ходят на могилы своих присных как бы приветствовать их с светлым праздником: причем, полагая на могилы красные яйца, христосуются с ними, как с живыми, объединяясь в радостной надежде воскресения.

Правда приверженцы сжигания тел умерших тоже стараются уверить нас, что и сжигание не препятствует воскресению тел, что вообще оно не противоречит догматам христианской религии, так как и тут человек возвращается в свое первоначальное состояние, как и при погребении тела в землю, что многие мученики были сожжены и что сожжение не может служит препятствием к достижению блаженства. Конечно – для того, чтобы поставить в зависимость от сжигания тела потерю вечного блаженства, для этого нужно быть или магометанином, так как магометане думают, что если останки их будут сожжены, то они лишатся блаженства (Кухенмейстер: распространение холеры (Эрланген 1872) стр. 471), или язычником, на подобие тех древних язычников, которые, подвергнув тела Лионских мучеников сожжению и поруганию восклицали: «посмотрим теперь, воскреснут ли они и похитит ли их Бог из рук наших». (Евсевия церк. ист. кн. V, гл. I). Но во I-х в устах приверженцев сжигания слово «воскресение» есть по большей части только пустая, бессодержательная фраза, так как они не верят в личное продолжение жизни и действительное воскресение, а мудрствуют о нем или в смысле «вечного кругооборота материи,» значит в смысле материалистов, или в смысле пантеистического растворения человеческого духа в общем мировом духе, а это уже вовсе нехристианская идея воскресения, а во 2-х, если и не отказать некоторым из них в принятии этой христианской идеи, то у нас православных христиан есть твердые религиозные основания не менять первоначального и лучшего обычая погребения на новый, не оправдываемый ни историей, ни житейскими видами и пользами, ни тем менее религиозными основами.

Для нас христиан прежде всего представляется ненарушимым и обязательным к исполнению закон Творца и Судии: ты земля и в землю пойдешь.

Сторонники сжигания тел умерших свободно толкуют эти слова Господни, говоря, что все равно – пепел тот же прах. Но мы обязаны буквально исполнять их; для этого мы должны справиться с первоначальным языком свящ. Писания, а, справясь, мы увидим, что слово Aphar означает обыкновенную землю, а не пепел. Есть правда на еврейском языке особое, хотя и созвучное с первым, слово Epher, но оно означает несущественное, обманчивое жизни тела, а не его субстанцию. Для обозначения пепла тука в том виде, как он образуется при сжигании тел животных и трупов, имеется на еврейском языке опять особое слово – teschen, как напр. у прор. Иеремии 31:40.

Следовательно тело должно обратиться в землю – в настоящую, какую мы знаем, землю: таково назначение, которое, по точному смыслу свящ. Писания, определил Бог всему человечеству в наказание за грех прародительский.

Если мы в дополнение к этому обратим внимание на учение Спасителя о воскресении мертвых, как оно изложено в Ев. Иоанна 5-я гл. 28 ст. и на учение о том же Ап. Павла в 1-м посл. к Коринф. 15, 35 и сл. стихах, то можем вывести отсюда следующие положения: 1, в нынешнем человеческом теле заложен как бы росток для будущего нового тела, подобно тому, как в отлагающем свою оболочку семени растения содержится зародыш для нового растения; 2, нынешнее тело земное должно соделаться некогда некоторым духовным небесным телом, и 3, мы будем носить образ небесного тела Христа, чем завершится единение нашего бытия с Его жизнию. Священное Писание не объясняет нам подробностей о будущем сочетании разрешившихся в смерти составных частей земного тела; в нем нет прямых указаний, что мы снова получим тот самый образ тела, в котором мы умираем, со всеми составными частями, в том самом виде, как душа и дух оставили его. Усвоение нами новой телесности нужно понимать в смысле некоего особенного действия всемогущества Божия, но мы снова узнаем это тело как наше я, а не как некую чуждую одежду, в которой нам пришлось бы очутиться как бы впервые. Для объяснения этого может служить нам следующая простая и хорошо нам известная аналогия: наше тело подлежит, как известно, постепенному и непрерывному изменению в этой жизни, так что многого уже у нас не достает из того, чем прежде обладали, или это прежнее приняло в нас уже другой вид, но однако ж мы принимаем это новое тело как наше я. Что здесь производит продолжающееся изменение, то тем более может произойти и в то мгновение, когда по всемощному велению Божию росток нового тела, который мы в себе носим, вдруг преобразится в некое новое тело.

Как ни прикровенна для нас в настоящем нашем состоянии тайна будущего воскресения умершего тела – да и нет нам особенной нужды знать ее в полноте и подробностях, – она так для нас драгоценна, так утешительна, что мы должны почитать для себя священною обязанностию защищать ее против современных материалистов и пантеистов с их огненным пламенем, подобно тому как некогда защищали ее отцы Церкви против нечестия язычников и спиритуализма гностиков. Возвышенно и красноречиво проповедовал некогда об этой тайне Тертуллиан, (о воскр. плоти гл. 12); призывая всю природу быть ее учительницей, дабы ученик природы тем легче мог поверить пророкам. «Такой порядок земля приняла от неба, говорит он, что деревья, лишенные листьев, снова одеваются, цветы снова окрашиваются, травы снова произрастают. Чуден сей порядок, он восхищает чтобы сохранить, отнимает, чтобы возвратить и чтобы еще и приумножить, ибо что он устраняет, то возвращает более плодоносным и красивым, он скрывает, чтобы дать прибыль. Семя должно разложиться, чтобы произвести новую жизнь. Все, что мы встречаем, было уже, все, что мы утрачиваем, снова будет. Ничего из существующего не пропадает иначе, как для его блага. Весь этот круго-вращающийся порядок вещей свидетельствует о воскресении мертвых». Подобным же образом рассуждает об этом предмете и Св. Григорий Двоеслов, папа Римский. Хотя мы знаем, что сила Божия может и в сожженном теле произвести совершение всего человека, как Св. Ириней называет воскрешение тела, но мы не должны заблуждаться в этом случае относительно всемогущества Божия. Вопрос не в том, что Бог может сделать, а в том, что мы должны делать. А нам достаточно ясно это сказано и в Слове Божием и в предании Православной Церкви.

Кроме этого общего основания есть у нас православных христиан еще особенное основание держаться обычая погребать умерших в землю – это существование в нашей Церкви св. мощей и высокое значение их в ней.

И сколько хранится в христианской Церкви нетленных останков угодников Божиих! Св. мощи и доселе не перестают открываться, как не престают являться нравственно-совершенные верующие, возвышающиеся до ангельской чистоты и святости. Благочестно чтит и прославляет св. мощи угодников Христовых Церковь: она видит в них неоцененное сокровище, столп и утверждение христианского мира, ограждение и покров градов и весей, источник исцеления и чудес, называет их честными и многоцелебными, величает солнцем пресветлым, воссиявшим от земли, благоуханным цветом, сияющим множеством чудес. (Троп. и конд. святым); светло и радостно она торжествует в те дни, в которые совершается память обретения и перенесения мощей. Летопись Христовой Церкви полна живых примеров действительной помощи, являемой от святых мощей. Нам ли не знать этих примеров, когда и в наши дни Господь прославил нетлением тело одного из наших отечественных святителей, ознаменовав открытие честных его мощей дивными знамениями Своей Божественной милости! И не сегодня только началось явление и почитание св. мощей – оно идет через всю историю христианской Церкви, распространилось по всему христианскому миру и утвердилось навсегда.

Но высокое значение в христианской Церкви св. мощей не ограничивается только одним почитанием их. Нужно отметить еще и особенное значение их по отношению к богослужению. Как известно, во времена гонений верующие, одушевляясь любовию к св. мученикам и горя желанием восхвалить их страдания за Христа и назидаться примером их мученического подвига, собирались для общественной молитвы к их гробницам и на них совершали священнодействие бескровной Жертвы; гробницы св. мучеников служили в этом случае жертвенниками и престолами для таинства Евхаристии. По примеру первенствующих христиан и на основании откровения тайнозрителя Иоанна, видевшего души за Христа и за свидетельство Его избиенных под алтарем (Апок.6:9), стали полагать в храмах под престолом части мощей мучеников и вообще святых; в период Вселенских соборов это вошло во всеобщий обычай и введено в закон. Частицы св. мощей влагаются, по древнему также обычаю, и в антиминсы. Выясняя великое и многообразное значение в церкви Христовой св. мощей, святитель московский Филарет говорит: «Как с воскресением Христовым многа телеса усопших святых воссташа для того, чтобы, по воскресении Его, внити во святый град и явитися мнозем живущим, для удостоверения их об открывшейся силе воскресения; так и до ныне телеса усопших святых являются в нетлении, с силою чудодейственною и живоносною, для нас живущих, для удостоверения в воскресении Христовом и в нашем будущем воскресении, для укрепления немощных в подвигах противу греха и смерти, для возбуждения невнимательных и нерадивых к подвигам благочестия. (Слова и речи, Ч. II. стр. 184. М. 1844 г.)

После этого страшно и подумать, какого многоценного сокровища лишили бы себя те христиане, которые вздумали бы последовать новому западному обычаю погребения тел умерших.

Нет! Истинно верующий христианин всей душей и всем сердцем отвратится от этого обычая. В ожидании неизбежного для всех часа смертного, он пожелает быть погребенным не иначе, как согласно точному смыслу определения Господня: ты земля и в землю пойдет, не иначе, как отходили из этой жизни древние патриархи, пророки и все верующие ветхого завета, апостолы, святители, мученики и все истинно верующие нового завета, как оставляют эту жизнь и теперь благочестивые христиане. Зная все это, он спокойно думает о смерти, без смущения ожидает ее, благодушно и без боязни готов и встретить ее, он верует и надеется, что Господь по милосердию своему сподобит воскресения и вечной жизни тело его, в котором по воле Творца обитал на земле бессмертный дух, с которым он служил и работал Владыке жизни, которое освящено св. Крещением и Миропомазанием, чрез которое он принимал пречистое Тело и Кровь Господни и столько раз соединялся с Источником бессмертия. Он уверен, что существующий в православной Церкви обряд погребения во всех отношениях есть наилучший и, как все божественные установления, имеющий обетование живота нынешнего и грядущего, – нынешнего, потому что он наилучший во всех житейских отношениях, – грядущего, потому что он вполне согласен с законом и волею Судии живых и мертвых и наиболее способен оживлять и укреплять нашу веру и надежду на воскресение и будущую вечную жизнь. Сердцу верующего христианина близки и дороги слова св. апостола: Сеется в тлении, восстает в нетлении (1Кор.15:42) и Самого Господа Спасителя: Грядет час, в онже вси сущий во гробех услышат глас Сына Божия, и услышавши оживут (Ин.5:25:28).