Отзыв о сочинении П.Успенского «Восток христианский. История Афона. Ч.III. Афон монашеский»

Восток христианский. История Афона. Ч.III. Афон монашеский. I) Судьба его с 911 по 1891 год. Отделение второе. II) Оправдания истории Афона (то есть приложения к этому отделению). Издание Императорской Академии наук под редакцией П.А. Сырку. С.-Пб. 1892. 8°. LI+V+1083 стр.

Тщательным во всех отношениях изданием настоящей книги покойного преосвященного Порфирия Успенского наша Академия Наук выполнила предсмертную волю ее автора, придавшего этому своему труду весьма важное значение (стр. 604), и удовлетворила тех из русских людей, которые с нетерпением и с большими надеждами ожидали выхода в свет окончания «Истории Афона», в свое время, при появлении первых томов, наделавшей немало шума и оживленных толков... Впрочем, нужно правду сказать, что ожидания и надежды последних не сбылись даже и на половину, и явившееся разочарование посмертным трудом епископа Порфирия в среде русских ученых было так велико, что книга эта, сколько нам помнится, не вызывала ни одной более или менее серьезной критико-библиографической заметки в нашей периодической печати. Это станет вполне понятно, если мы припомним предшествующие появлению в свет настоящей книги обстоятельства и те ожидания и запросы, которые предъявляются представителями науки к трудам, подобным настоящему.

Кто внимательно читал дневники покойного епископа Порфирия, или его «Первое и второе путешествия по св. Афонской горе» и следил за его литературной деятельностью в последние годы его жизни в Москве, в качестве члена московской синодальной конторы и настоятеля Новоспасского монастыря, отражавшейся главным образом на страницах местного духовного журнала «Чтения в обществе любителей духовного просвещения», тому из русских читателей III часть «Истории Афона» показалась хорошо известной, за небольшим исключением, с давних пор, повторением читанного и старого. Сам автор не выдает этот труд за новый, но откровенно признается, что «конченная им история Афона составляет одно неразрывное целое с описанием его путешествия по этой горе» (стр. 604). Далее, этот труд нашего историка не стоит и на уровне наших современных сведений об Афоне, которыми все более и более обогащается историческая наука, благодаря усиливающемуся с год от года интересу к св. Горе в среде ученых наших и западных и частым их путешествием на нее. Наконец, нам думается, что преосвящ. Порфирия, давая своему настоящему труду название «История Афона», в значительной степени содействовал упомянутому разочарованию его трудом, так как он во многих отношениях не удовлетворяет тем требованиям, какие предъявляет наше время к подобного рода сочинениям.,здесь мы не видим ни строго обдуманного плана, ни многостороннего изучения литературы по вопросам, затрагиваемым в нем автором, ни обстоятельного знакомства с первоисточниками – документами письменными и вещественными, ни строго-критической проверки этих источников, ни даже хронологической точности. знакомясь ближе с разбираемой нами книгой преосвящ. Порфирия, получаешь невольно уверенность в том, что автор ее, во время своего ученого путешествия, е имел серьёзного намерения – писать историю Афона; явилось оно, по окончании путешествия, под влиянием, очевидно, желания доказать афонским инокам, что их сказания о пришествии на Афон Богоматери – сказки и легенды, и что «Богоматерь не была на Афоне и быть там не думала» (История Афона, к. 1877 г., ч.II, стр. 21). Для этого автору показалось вполне достаточно тех фактов, которые им были собраны, во время путешествия, из рукописей и какие он мог отыскать в печатных пособиях, а особенно, когда он задумал проследить историческую судьбу Афонской горы в дохристианский период и в первые начальные годы христианской эры. Вот почему преосвящ. Порфирий, дав в предшествующих частях настоящего труда несомненные доказательства обширной начитанности в классической и иностранной литературах по некоторым вопросам и подарив историческую науку несколькими любопытными страницами серьёзного разбора тех сказаний и легенд о пребывании на Афоне Богоматери, какие ходят среди обитателей св. Горы и которые записаны в разных рукописях, оказался несостоятельным историком, когда приступил к изложению настоящей истории Афона – «монашеского», который нас более всего должен интересовать. Здесь в рассматриваемой нами книге преосвящ. Порфирий из историка превратился в летописца и, вместо связного генетически-последовательного рассказа внутренней и внешней судьбы «монашеского Афона», дал нам несколько хотя и интересных, но голых и сухих фактов из той и другой, изложив их в хронологическом порядке. Таким образом, в «Истории Афона» преосвящ. Порфирия мы видим громадный хронологический перечень (стр. 334) тех пожертвований, какие посылались на Афон византийскими императорами, молдавскими господарями, русскими царями и т.д., «летописное сведение о стенной живописи, появившейся на Афоне в турецкое время» (стр. 405), «перечет» «в хронологическом порядке» сочинений и изданий афонских иноков (стр. 448) и многое другое в том же роде.

Впрочем, от преосвящ. Порфирия, собственно говоря, и трудно было ожидать обстоятельной и полной истории Афона. Говоря о «материалах», «при историровании Афона монашеского», он, правда, жалуется, что его «обременяло богатство этих материалов» (стр. 604), а в другом случае выражается еще сильнее, что «дееписаний афонских» или «деловых памятей в афонских монастырях» (стр. 314) у него было даже целое «разливанное море» (стр. 274), но в действительности положение преосвящ. Порфирия, как историка Афона, обстояло далеко не так блестяще. из откровенных его дневников мы узнаем, что святогорцы не дозволили ему работать в архиве Карейского протата, главного и единственного хранилища важнейших документов исторического прошлого св. Горы (первое путешествие по Афону, ч. II, отд. II, стр. 296 – 298), не пустили его в архив Ватопедского монастыря (там же стр. 99), не много показали ему «архивных дееписаний» Кутлумушцы (там же стр. 233) и т.д. Следовательно, выражаясь образным языком нашего автора, преосвящ. Порфирий в «разливанном святогорском море» весьма часто «закидывал свои научные мрежи» не на глубины его, а по сему и «тони» его нередко бывали скудны, с однообразною и мелкою рыбкою...Не удивительно потому, что от «надписей и деловых памятей» преосвящ. Порфирий за сведениями по истории Афона должен был обращаться «к устным рассказам и преданиям» (стр. 422, 424) старожилов на Афоне и вместо библиотек святогорских, полных рукописей и старопечатных изданий, черпал сои сведения об издательской и учено-литературной деятельности святогорцев из малонадежного и ныне совершенно устаревшего источника – из книги А. Врето: «Νεοελληνική φιλολογίᾳ» (Ἀθην, 1845 г.). Одним словом, и в методе изложения, и в подборе источников преосвящ. Порфирий не далеко ушел от старых книжников летописцев.

Хронологические расчисления преосвящ. Порфирия (стр. 148) хотя и отличаются иногда оригинальностью и своеобразностью выкладок, но едва ли могут быть признаны близкими к истине.

От этих замечаний общего характера мы перейдем к самому содержанию настоящей книги и рассмотрим все параграфы и отделы её, в порядке чередования их, отмечая в них достоинства и недостатки, насколько это возможно сделать в краткой критико-библиографической заметке.

Самым полным и обстоятельным в книге преосвящ. Порфирия нужно признать отдел, в котором автор трактует об имущественной стороне святогорских отшельников. Ему он посвящает бо%`льшую часть своей книги по той простой причине, что в Афонских монастырях более всего сохранилось в настоящее время документов, касающихся этой стороны жизни.Дарственные записи, императорские христовулы, царские и княжеские грамоты, касающиеся земельных наделов монастырям, разного рода денежных и вещественных пожертвований в них, монастырские тяжбные дела из-за земельных участков и границ переполняют эти архивы в подлинниках и копиях, между которыми, как это небезызвестно нашему автору, встречается немало и подложных (Афон языческий, К. 1877, ч.1, стр. 1). В обширном хронологическом перечне пожертвований на Афон византийскими императорами и вельможами, русскими царями, боярами и народом, молдлвлахийскими князьями, сербскими и грузинскими царями мы видим, что эти пожертвования нередко были по истине царские, то есть, щедрые и богатые, и состояли из земельных участков, богатых вкладов деньгами, утварью, ризницей, дорогими мехами и разными предметами общежитейского характера. Все эти жертвователи строили храмы и расписывали их живописью на свои средства, возобновляли монастыри, делали в них необходимые постройки в виде колоколен, башен и т.д. Но, к глубокому сожалению, из этого сухого перечня мы не видим разумного распоряжения и целесообразного расходования всеми этими богатствами и пожертвованиями святогорских иноков. Как будто бы преосвящ. Порфирий, характеризующий византийских императоров мрачными красками Никиты Хониата и других византийских историков, и на самом деле поставил своей задачей доказать, что эти изверги императоры могли быть и бывали нередко весьма щедрыми вкладчиками и жертвователями в афонские монастыри, и что монастыри собирали эти пожертвования, то для собственного безбедного существования, то для выкупа своих собратий из плена пиратов (стр. 116), то для платы турецкому правительству подати или харача (стр. 304–305), то для гибельного для Афона во многих отношениях восстания святогорцев за свободу греков в 1821 г. (стр. 578) и т.д. Уделив на счет пятнадцать строк параграфу о том, «какая была польза от афонских монахов православным народам во время турецкого владычества» (стр.598), наш автор в своей книге представил святогорскую благотворительность вынужденной и случайной, которая явилась лишь потому, что турецкое правительство объявило монастырские имения вакуфами (стр. 313) и тем обязало благотворить окружающим эти монастыри насельникам. Иноки св. Горы, по изображению преосвящ. Порфирия, только и делают, что ведут между собой тяжбы и споры, поглощающие все их силы и материальные средства. По целым столетиям и более эти иноки будто бы бездействуют и совершенно забывают о том, что они светочи миру... Вообще, в этом отделе «Истории Афона» немало неутешительных картин из исторического прошлого святогорской афонской жизни, хотя и в одностороннем, а нередко и прямо неверном освящении.

Отыскав, например, послание папы Иннокентия III от 12-го января 1214 г., в котором святогорцы принимаются, по их личной просьбе, под «покровительство сего папы и блаженного Петра» (стр. 77), преосвящ. Порфирий, во-первых, считает нужным обитателям св. Горы прочитать следующую мораль: «пусть же перестанут нынешние афонцы кастить(?) римского первосвященника, у которого искали защиты и покровительства духовные предки их... Папа Иннокентий спас триста обителей афонских от разорений безумными латинами (?!) и своим авторитетом утвердил все их льготы и имения, какими они тогда владели» (стр. 77–78), а во-вторых, он непрочь думать, что подобное покровительство римского первосвященника приобреталось в некоторых случаях святогорцами даже ценой унии и измены православию. Такое несправедливое обвинение высказывает преосвящ. Порфирий положительно против афоно-ватопедского апокрисария Дорофея, по поводу весьма сомнительной грамоты папы Евгения 1439 г. (стр. 182–183). Дело в том, что за покровительством к папам обращались нередко не одни только святогорцы, но и иноки других праволславных восточных монастырей, как, например, Синая, Патмоса и др., и римские первосвященники охотно давали им грамоты с индульгенциями для тех, кто посещает эти монастыри и благотворительствуют им, однако же заключать отсюда, что православные монастыри достигали желаемого путем измены православию и принятия унии, как это делает преосвящ. Порфирий по отношению к афоно-ватопедскому монастырю (стр. 181), а патер Ванутелли по отношению к Патмосскому Иоанно-Богословскому монастырю (P. Vanutelli, Un quinto sguardo all` oriente. Patmos. Roma 1884 an. pag. 89), нет решительно никаких оснований. В годины своих несчастий православные монастыри просили помощи и защиты всюду и у всех сильных мира: и у пап, и у западных императоров и королей, и у гроссмейстеров католических военно-религиозных орденов, не давая в замен никаких обещаний своим случайным благодетелям.

Подавленный массою «деловых памятей и надписей», касающихся материальной или хозяйственной стороны жизни святогорских иноков, и уделив им более всего внимания, преосвящ. Порфирий довольно бледно очертил внутреннюю духовную сторону их жизни. По причине, вполне понятной, он не мог пройти молчанием такие выдающиеся явления религиозной жизни афонитов, как, например, споры их о Фаворском свете, о поминовении усопших в субботу и в воскресенье и о других, как выражается автор, «свободных умственных веяниях» (стр. 379), потому что эти споры сильно занимали умы святогорских насельников и долго волновали их. К сожалению, в «Истории Афона» остались мало выясненными причины появления этих толков и брожений и даже не исчерпан с достаточной полнотой и обстоятельностью тот фактический материал, который был известен нашему автору по рукописям святогорских библиотек. По принятым нашим автором правилам говорить только «об известностях» (стр. 403), «не выдумывать предположений» (стр. 285) и недосказанное оставлять на долю последующих исследователей и путешественников, он, при изложении толка «об энергии существа Божия и о свете, воссиявшем из преобразившегося на Фаворе Иисуса Христа», ограничился почти теми только данными, какие он почерпнул из весьма объемистой афоно-лаврской рукописи Маврокордата, писанной в 1798 г. Но и эта рукопись осталась далеко не исчерпанной до конца преосвящ. Порфирием, и его история полемики варлаамитов и паламитов в смысле ясности, полноты и обстоятельности оставляет желать многого, как это видно теперь из прекрасного труда проф. Новороссийского университета Ф.И. Успенского: «Синодик в неделю Православия. Сводный текст с примечаниями». Одесса 1893 г., стр. 71–74. В «оправдании» под № 45, поместив весьма важную выдержку из подробного синодика с анафематизмами против учения Варлаама и Акиндина по «драгоценной и целиком переписанной», как выражается наш историк (Первое путешествие в Афонский монастырь 1880 г., ч. II, отд. II, стр. 206) , кутлумушской рукописи XIV века (стр. 260 и приложение стр. 780), преосвящ. Порфирий не сообщил о самой рукописи никаких сведений и тем поставил проф. Успенского в недоумение – как нужно смотреть на это приложение, как на самый соборный акт, или как на синодик, читавшийся в церкви в неделю Православия (Синодик в неделю Православия, стр. 73–74). Остановившись на последнем и совершенно правильном предположении, ученый профессор и доселе, конечно, не подозревает, что этот синодик принадлежал адрианопольской митрополии и содержит в себе весьма немало позднейших наслоений, приписанных в XV, XVI и даже в XVII веках. В заключительной части настоящего синодика, кроме многочисленных имен адрианопольских митрополитов, мы читаем имена византийских императоров и императриц с их именами мирскими и монашескими. Но наш историк своими недомолвками и неточностями не только задает задачи и ставит в недоумение последующих за ним исследователей по тем же вопросам, как это мы сейчас показали на проф. Успенском, но возлагает на них уже совершенно неблагодарный и не всегда посильный труд исправлять его ошибки и притом не только в рассуждениях и заключениях, высказываемых им лично, но даже в самых «оправданиях» или документальных приложениях к своему труду. «Драгоценная и целиком переписанная» преосвящ. Порфирием кутлумушская рукопись в упомянутом Приложении № 45 воспроизведена неточно. Все варианты этого приложения, отмеченные проф. Успенским в его «сводном» синодике, за исключением двух, а именно на стр. 35 и 37, должны быть отнесены к ошибкам и опискам преосвящ. Порфирия и подлинной рукописью не оправдываются. В попытке нашего историка восстановить текст в пятом анафематизме нет, и по нашему мнению (это замечено проф. Успенским), никакой надобности. Смысл текста рукописи достаточно ясен. Наконец, статья против Аргира, почему-то опущенная преосвящ. Порфирием, стоит в рукописи на своем месте и текст ее совершенно сходен с напечатанным у проф. Успенского (Синодик в неделю Православия, стр. 34).

Ересь коливадов или споры о том, в какие дни следует поминать умерших, обследована неполно и односторонне. Вообразив почему-то, что книжка святогорца Никодима: «΄Ομολογίᾳ τῆς πίστεως» (изд. венец. 1819 г.), посвященная составителем спорам о днях поминовения, – «ненайденышь» (стр. 386), хотя и в наше время, особенно на востоке, она далеко не представляет собою библиографической редкости, преосвящ. Порфирий всю историю этих споров на Афоне изложил только на основании этой книжечки, причем на восемнадцать страницах (стр. 964–992) своих «Оправданий» поместил обширные буквальные извлечения из нее. А между тем нашему историку были известны по этому вопросу и рукописные материалы (Первое путешествие в Афонские монастыри. К. 1877, ч. II, стр. 128), которые он в виду «объемистости» их и недостатка «досужего времени», совершенно игнорировал. Рукопись святопавловская однако же не единственный источник для фактической стороны настоящих споров; они отразились в сильной степени, как на это указывает в упомянутом сочинении и святогорец Никодим, в различных святогорских уставах, из которых наш историк мог бы почерпнуть много полезных сведений. Но, отцы святогорцы, современники этих оживленных и сильно волновавших св. Гору споров, оставили нам и некоторые другие сведения из этого времени, касающиеся не самих споров, а тех мер, какие принимались на Афоне к уничтожению еретиков. В высшей степени любопытный из того времени дневник, хранящийся ныне в Ксиропотамской библиотеке, говорит на л. 3 не только об этих мерах, но и сообщает нелишенный для нас русских факт, что в числе ересиархов были наши малороссы, иноки Афонского Ильинского скита. Вот эта любопытная страница: «αψογ᾿. Μαΐον κε΄. ξημέρωμα τῶν άγίων πάντων, οί χριστιανοί κλέπται, ὂπου πρό τριῶν τεσσάρων μηνῶν ἐγύριξαν τό A=γιον ’Όρος μἐ δύο καΐκια καὶ ἒνα περγαντί, καὶ ἔποιον αύτά χριστιανικὰ πάλιν καΐκια, ὂπου ή᾿ρχουνταν ἀπὀ Αῆμνον, Χῖον, Μιτυλήνην καὶ ἀπὀ τὰ μέρη τοῦ Βώλου, καὶ ἐπάτησαν τὴν Ἰερισσόν, καὶ ἔτι δύο τρία χωρία τῆς ἐπαρχίας τῆς Κασσανδρίας. Αὐτοί, λέγω, οί κλέπται ἐπῆγαν νύκτα εἰς τὴν σκὴτην τοῦ προφὴτου Ήλιοῦ καὶ ἐπῆραν ἀπὀ τὸ κελλὶ τόν παπᾶ Παΐσιον, τὸν καλλιγράφον καὶ αίρεσιάρχην τῶν κολύβων καὶ ἂλλων φλυαριῶν καὶ γλωσσαλγιῶν, ὂπου ἔλεγε κατὰ τὴς ἰερωσύνης καὶ τῶν ἀχράντων μυστηρίων, όμοῦ καὶ τὸν γέροντά του, καί φέροντές τους είς τήν σκήτην τοῦ ἀγίου Παύλου, ὂπου ἦτον τό καΐκι των, τούς πᾖραν μέσα είς τό πέλαγος καὶ τούς ἒρριψαν εἰς τὴν θάλασσαν, καὶ τούς ἒπνιξαν, λέγοντες παρρησίᾳ, πῶς ώς φαρμασόνιδες, καὶ τοιούτους τούς ύπνιξαν, έπῆγαν τὀ ταχύ καὶ ἐπάτησαν δύο κελλία νὰ πίασουν τόν παπᾶ Ἰωσήφ τὸν ψαριανὸν καὶ ᾂλλους τοιούτους κολυβάδες ἀφορισμένους καὶ μέ τό συνοδικόν, ὂπου τούς ἦλθε καὶ δέν τούς ηΰραν, ό’τε έκεΐνοι μαθόντες άνεχώρησαν». Расправа с еретиками, как это описывает современник, несомненно была скорая и радикальная, произведенная, как кажется, в духе буквального понимания евангельской заповеди о еретиках (Матф. 18:6). Сведения о таких бытовых и характерных чер­тах жизни святогорских насельников в значительной степени ожи­вили бы страницы истории об этих ересях преосв. Порфирия, а быть может навели бы кого-нибудь из его читателей и на серьезные раз­мышления по этому поводу. Вообще отдел о ересях на Афоне в книге преосв. Порфирия, по нашему мнению, оставляет желать мно­гого.

«Трактат о святогорскихъ уставах и особых службах» на Афоне (стр. 395 и т. д.) мы считаем самым неудачным в истории Афона. Он не только беден фактами, собрать которые не представляло для нашего историка никакого труда, но и переполнен массой исторических ошибок, исправить которые в краткой рецензии нет никакой воз­можности. Интересующихся этим отделом мы отсылаем к нашей статье: «Святогорский (афонский) типик» («Современное богослужение на православном востоке». Киев. 1891 г., выпуск I, стр. 11 и т. д.), а здесь, чтобы наше суждение не показалось голословным, мы сделаем несколько самых кратких замечаний. Под эту рубрику у преосв. Порфирия, очевидно, даже без поверхностного знакомства с памятни­ками святогорскаго богослужения, попали вещи совершенно несовмести­мые. Здесь на одну линию ставятся и Διατύπωσις св. Афанасия афонского 963 г., с обычаями практики Студийскаго монастыря, и устав Хиландарский XIII века св. Саввы Сербского, созданный на основе иерусалим­ских богослужебных порядков, и не виденный лично нашим исто­риком и едва ли в действительности когда-нибудь существовавший ватопедский устав «τῶν Στουδιτῶν», и позднейшие святогорские уставы Дохиарский, Дионисиатский и другие, тогда как в действительности, и по характеру своих литургических богослужебных порядков, и в хро­нологической последовательности, эти уставы никоим образом не мо­гут быть объединены. Читателя, понимающего дело, этот хаос ста­вит в положительный тупик. Впрочем, как бы в извинение свое, наш историк замечает, что он «не имел времени заняться рас­смотрением и сличением всех этих уставов» и «предоставил вос­полнить сей недостаток другим описывателям Афона» (стр. 397).

После всего нами сказанного, нельзя принять без существенных ограничений и то заявление нашего историка, что «в афонских мона­стырях богослужение издревле совершается так же, как и во всех иноческих обителях в Египте, Палестине, Сирии, Греции, Болгарии, Сербии, Молдовлахии и России» (стр. 394). Сколько мы знаем, на осно­вании личного изучения памятников святогорского богослужения, отли­чия этого последнего от нашего богослужения, или даже от богослу­жения других восточных обителей вовсе не так безразличны и «не­важны» (стр. 395), как думает преосв. Порфирий, отметивший несколько этих особенностей и притом не вполне удачно, так как отмечен­ные им особенности вовсе не составляют отличий практики святогор­ских монастырей, а их можно наблюдать и всюду на православном востоке. Отличия эти на самом деле касаются и чинов пострижения в монашество (об этом см. нашу статью: «Недоумение по поводу недо­умения» в Трудах Киевской духовной академии 1891 г., кн. IX, стр. 144–147), и чинов водоосвящений, погребений и т. д., и т. д.

В числе служб, составленных и практиковавшихся на Афоне, преосв. Порфирий отмечает'диковинную» (стр. 398) службу в Минее XIII века Симоно-Петрскаго монастыря под 11-м декабря «в память царя Никифора Фоки, основателя лавры Афонской», но с весьма стран­ною, чтобы не сказать более, оговоркою, характеризующею с достаточ­ною рельефностью нашего историка и его манеру писать историю. «Я, за­мечает по этому поводу преосв. Порфирий, по недостатку времени (?), не успел переписать этой диковины, а последующих за мною путеше­ственников по Афону прошу сделать это. Ибо в высшей степени любо­пытно знать: как написана эта служба сему царю, как святому ли мо­литвеннику о нас пред Богом, или как знаменитому усмирителю критских агарян, громивших Афон, как любителю монахов и строителю лавры на Афоне, без поручения нас молитвам его» (стр. 398). Признаемся, странно и непонятно для нас это томление у ученого и любознательного путешественника. С одной стороны, он распаляется любопытством «до высшей степени» знать содержание «диковинной» службы, а с другой, не хочет уделить одну-две минуты времени хотя бы и на поверхностное знакомство с её содержанием и великодушно предоставляет сделать это «последующим за ним путешественникам по Афону», не предчувствуя, что рукопись, содержавшая в себе эту «диковину», станет скоро совершенно для них недоступною, будучи уничтожена в пламени страшного пожара 1891 года, испепелившего Симоно-Петрский монастырь до основания. К счастью, однако, служба, о которой у нас идет речь, не погибла для науки. В недалеком будущем мы имеем в виду издать ее целиком на страницах «Византийского Временника», а теперь сообщим о ней несколько кратких замечаний.

Заглавие службы следующее: «Μηνί Δεκεμβρίφ ἰα᾿. Ἀκολουθία εις τόν έν βασίλεὐσἰν άοίδιμον καί όντως φερώνυμον Νικηφόρον τον Φωκάν». Писана она на пергамене мелким почерком XI столетия и была пришита к листо­вой бомбицинной рукописи XIII века «Πανδέκτη» (преосв. Порфирий оши­бочно называет ее Минеею) в самом ее начале. Император Ники­фор Фока прославляется в этой службе так: «Θείω Πνεύματι καθωπλισμένος, έ᾿θνη βάρβαρα καθυποτάξας, τῆς βασιλείας τά όρια ηΰξησας, φιλοπτωχίαν νηστείαν έπόθησας, σκληραγωγίαν έκτησω ταπείνωσιν, ὂθεν εΐληφας μετά A=βελ και Ζαχαρίου τὸν στέφανον... Ούτος γάρ ώσπερ A=βελ άνηρέθη αδίκως, βρύει πηγάς δέ τῶν θαυμάτων πλουσίως... πρᾶος γνωριζόμενος, συμπαθής, έλεήμων, καρτερικος έν πόνοις, έν πάλαις άνένδοτος, φοβερός τοΐς δαίμοσι, πιστοῐς δέ εὐπρόσιτος, ὂθεν καί τήν κάραν έκτμηθείς αγιάζεις, τῶ λύθρω τοῦ αίματος τῶν πιστῶν τά πληρώματα ^– Νικηφόρε ὰοίδιμε, πρέσβευε Χριστῶ.

Наши читатели по этим кратким выпискам уже могут ви­деть, какой любопытный материал для характеристики императора Ни­кифора Фоки представляет настоящая служба, составленная почти со­временником этого императора. И мы уверены, что Г. Шлёмберже, написавший капитальную монографию об этом императоре (Un empereur Byzantin au dixiẻme siẻcle, Nicẻphore Phocas. Par. 1890) и хорошо ознакомленный с трудами нашего историка, с удовольствием бы воспользовался этим важным документом для характеристики своего героя и сказал бы преосв. Порфирию великую благодарность.

Что же касается вообще служб, составленных на Афоне, то, упо­мянув о канонах 1770 г. ученых монахов Кавсо-каливского скита Феоклита и 1780 г. Рафаила, о службе 1809 г. известного Никодима Святогорца в честь преподобных и богоносных отцов, на святой горе Афонской воссиявших, и о каноне «Богоматери Скороуслышной» того же автора, преосв. Порфирий замечает: «Не знаю никаких дру­гих служб святым, сочиненных на Афоне, если только сочинены они были там» (стр. 403). Но если бы наш историк заглянул в упомя­нутую рукопись XIII века Симоно-Петрского монастыря и в частности в пергаменный отрывок XI века, содержащий в себе службу импе­ратору Никифору Фоке, то он воздержался бы от приведенного сей­час замечания и увидел, что служб, составленных на Афоне, – немало, что и вполне понятно и естественно,-и что некоторые из них для историка Афона представляют несомненный научный интерес. В том самом, например, отрывке XI века, в котором находится служба в честь императора Никифора Фоки, имелись некоторые и другие службы афонского происхождения, а именно: а) Ἀκολουθία είς τόν ὂσιον πα­τέρα ήμών Ἀθανάσιον τόν έν τῷ A=θω, b) Μηνί Όκτωβρίῳ ιέ᾿του οσίου πατρός ήμῶν Ευθυμίου, τοῦ έν τῷ ὄρει του A=θω τήν άσκητικήν διανοίσαντος παλαί– στραν, с) Μηνί Ίουνίω ιγ. Μνήμη τοῦ όσίου πατρός ήμών Πέτρου τοῦ Ἀθωνίτου и др. Те же самые службы имеются в афонских библиотеках иного изложения, других авторов и несомненно святогорцев. Мы, напри­мер, знаем пергаменную рукописную службу XII века, в честь св. Афанасия афонского в библиотеке лавры афонской, с обширным жи­тием этого святого, доселе еще неизвестным в печати и т. д.

Несколько лет раньше, по поводу мнения преосв. Порфирия, выска­занного им в его «зографической летописи», первоначально напечатан­ной в журнале: «Чтения в Обществе любителей духовного просвеще­ния», что будто бы «ни один святогорский монастырь не расписывал своих святилищ до 1526 года» (стр. 406), мы сделали замечание, что с этим мнением нашего историка нельзя согласиться (Современн. богослужен. на православн. востоке. Киев. в. 1, стр. 114, прим. 1). Теперь в капитальном труде о святогорском искусстве приват-доцента Лейпциг­ского университета Г. Брокгауза под заглавием: «Die Kunst in den Athos-Klöstern», Leipz. 1891, мы находим полное подтверждение нашей мысли. Из этой книги видно, что храмы святогорские, по обычаю православного востока, всегда расписывались религиозной живописью. Расписывались эти храмы и в 1312 г. (один из параклисов Ватопедского монастыря), и в 1360 г. (параклис св. Николая в лавре св. Афанасия), и в 1425 г. (параклис св. великомученика Георгия в обители св. Павла), и в 1512 г. (в Карейском соборе) – (Brockhaus. S. 273–277). Сличая, далее, «зографическую летопись» преосв. Порфирия с подобною летописью, составлен­ною Генрихом Брокгаузом, который некоторые надписи афонских храмов воспроизводит в своей книге с дипломатическою точностью и даже Факсимиле, мы видим, что «летопись» нашего историка страдает большими хронологическими погрешностями. Так, например, роспись параклиса св. Николая в лавре св. Афанасия г. Брокгауз относит к 1360=6868 году (S. 274), а преосв. Порфирий к 1580–7868 году (стр. 408; ср. Перв. путеш. в афон. мон., ч. I, отд. II, стр. 207), роспись параклиса св. Георгия в Святопавловском монастыре к 1425 = 6933 году (S. 275), а преосв. Порфирии к 1393 году (стр. 406), роспись Кутлумушскаго монастыря к 1540=7040 году, преосв. Порфирий же на целое сто­летие позже – к 1640 году (стр. 409), чем самого себя поставил в большое затруднение, когда ему пришлось говорить о времени построения этого монастыря (Перв. путешеств., ч. II, стр. 190–191), роспись Дионисиатскаго монастыря Брокгауз датирует 1547=7055 годом (S. 284), а преосв. Порфирий относит ее к 1647 г. (стр. 410), хотя год от сотво­рения мира читаем в надписи тот же самый 7055 (Перв. путешеств., ч. I, отд. II, стр. 92) и т. д. Таких погрешностей немало и в других датах, и произошли они или от неправильного и поспешного чтения надписей, или, как, например, в первом и последнем случаях, от неправильного перевода летосчисления от сотворения мира на летосчисле­ние от Рождества Христова. Последнее обстоятельство еще раз убеж­дает нас в том, что, при составлении настоящего тома «Истории Афона», преосв. Порфирий в большинстве случаев ограничивался меха­ническою перепискою того материала, который им был собран и изло­жен в его дневниках или «Первом и втором путешествиях по Афону», не исправляя даже допущенных здесь ошибок.

«Книжное дело святогорцев» (стр. 447 и далее) представлено в «Истории Афона» преосвящ. Порфирием поверхностно, что зависело прежде всего от того, что главным источником для этого отдела его «Истории» послужил труд Врето: «Νεοελληνική φιλολογία ^", а потом и от того, что покойный историк Афона не сделал, ему легко доступных, личных библиографических разысканий в богатых книгохранилищах св. Горы и не обнаружил необходимой в данном случае настойчивости. Ни­сколько поэтому неудивительно, что из под пера нашего историка вы­лился о святогорских насельниках суровый, хотя, как увидим сей­час, совершенно не справедливый приговор. «Во второй половине XVI века и все последующее столетие, пишет преосвящ. Порфирий о книжной дея­тельности святогорцев, не было на Афоне ни одною книжника из греков» (стр. 458). Чтобы убедиться в несправедливости такого приговора, до­статочно взять в руки книгу Мануила Гедеона (Ό ’A=θως. Ἐν Κωνσταντ. 1885), далеко не отличающуюся полнотою и обстоятельностью. Здесь в главе: «άγιορέίται ẻπίσημοι» Мануил Гедеон называет следующих лиц из святогорцев, заявивших себя на литературном поприще за указанный период: прота Серафима, жившего на Афоне между 1540 и 1550 годами и написавшего историю иконы «Достойно есть^", некоего иеродиакона Симеона Кавасилу, ритора Дионисия (†1606 г.), по всей ве­роятности монаха скита св. Анны, нравственные сочинения которого печатаются в сборнике «Маргарит»; из начала XVII столетия иверского монаха Феодосия, автора книги: ,,Διη᾿γησις περί τῆς μονῆς τῶν Ίβηρων“, из­вестного ученого лаврскаго монаха Агапия Ланда (Λάνδος), составителя и доселе еще пользующихся на православном востоке большим распро­странением и известностью в среде благочестивых читателей книг под заглавием: «Καλοκαιρινή ^", „Παράδεισος ^", „Νέος παράδεισος ^" и ,,Ἐκλόγιον ¹¹, иверскаго архимандрита Дионисия, написавшего в 1668 г. на основании славянских сочинений историю России до царствования Бориса Годунова, и известного, впрочем, и преосв. Порфирию (стр. 458–459), монаха Феоклита, переводчика в 1671 г. Прохирона Василия, Льва и Константина, иверского иеродиакона Козьму, переводчика в 1694 году (Гедеон оши­бочно год этого перевода обозначает 1604 г.) нашего киево-печерского Патерика на новогреческий язык, и некоторых других ('О »Αθως σελ. 210–215). Кажется, тому же иеродиакону Козьме иверцу принадлежит перевод на новогреческий язык и Синопсиса Иннокентия Гизеля в 1693 году, хранящийся ныне в библиотеке святогробского подворья в Константинополе в рукописи под № 329 (по каталогу архимандрита Антонина).

Желая, однако, затушевать бедность фактического материала в на­стоящем параграфе, преосв. Порфирий переполняет его вставками и рассуждениями, не имеющими никакого отношения ни к настоящему па­раграфу, ни даже к «Истории Афона» вообще. К числу таких излиш­них вставок принадлежат выдержки «из миссолонгского священно- проповедника о поздних и излишних прибавках к литургиям св. Иоанна Златоуста и св. Василия Великого» (стр. 470 и далее), извлечения из евхология VII века (правильнее X века), вывезенного автором, с благословения св. великомученицы Екатерины, из Синайского монастыря и находящегося ныне в Императорской С.-Петербургской Публичной Библиотеке (стр. 484), и тому подобные вставки. Но сами по себе эти, не относящиеся к «Истории Афона», вставки и уже известные в науке, мало портили бы этот отдел книги преосв. Порфирия и для специали­стов могли бы иметь некоторое значение, если бы они не были обста­влены рассуждениями нашего автора, не выдерживающими даже и не­требовательной критики. Особенно это нужно сказать о замечаниях преосв. Порфирия по поводу рассуждений «миссолонгского священнопроповедника» о прибавке тропаря: «Господи, иже Пресвятаго Твоего Духа» пред моментом пресуществления св. Даров в чинах литургий. По­следний, делая догадку, что эта вставка появилась в данном месте в чинах литургий или на Крите, или в Венеции, стоит гораздо ближе к истине, чем преосв. Порфирий, вознамерившийся во что бы то не стало приписать эту вставку константинопольскому патриарху XIV века Филофею. «Это доказывается, пишет наш историк, списками с его чина божественной и священной литургии: Διάταξις τῆς θείας καὶ ἱερᾰς λει­τουργίας, кои напечатаны Гоаром в: Εΰχολόγιον, sive Rituale graecorum 1644 an., и из коих один, написанный на бумаге в 7110 = 1602 году я рассматривал в библиотеке Афоноесфигменова монастыря и сделал не мало выписок из него» (стр. 491). Нельзя здесь не отметить того любопытного факта, что наш историк, горделиво заявляющий, что он «не привык бродить в немецких шварцвальдах, а предпочитал всегда бывать в пальмовых рощах востока» (стр. 511) и закидывать научную «мрежу в разливанном святогорском море», в подтвержде­ние своей мысли не «выудил» более крупных фактов и более древ­них, чем устаревший уже Εῠχολόγιου Гоара и рукописный евхологий начала XVII века. В библиотеках православного востока списков διάταξις’α литургии патриарха Филофея, по истине, «целое море», и среди них есть списки, современные названному патриарху, в которых, при­бавим мы, как это ныне известно (Η. Ф. Красносельцев, Материалы для истории чина литургии св. Иоанна Златоуста. Казань. 1889 г. в. 1), занимающий нас тропарь совершенно отсутствует. Явился он в списках этого διάταξις’α не ранее XVI века и распространился по всему востоку через венецианские издания. Но преосв. Порфирий, нисколько не смущаясь свежестью и юностью своих аргументов, отстоящих по вре­мени жизни того патриарха, именем которого они прикрываются, почти на два столетия, продолжает свои ошибочные рассуждения дальше. «Вы спросите меня, пишет он, откуда же Филофей заимствовал оную вставку? Отвечаю. Филофей был монах синайский (ссылка на Мафу: Κατάλογος τῶν πατριαρχῶν Κωνσταντινουπόλεως) как раз в то время когда богожественный Синай духовно зависел от патриарха алексан­дрийского. А в Александрии тогда (это в XIV веке!?) соблюдался древний обычай, тотчас после литургийного призывания св. Духа на дары, вспоминать о сошествии сею Духа на апостолов в третий час дня и про себя произносить моления: "Господи иже Пресвятаго Твоею Духа». ... «А что в Александрии произносимы были оные моления в минуты призы­вания св. Духа на дары, это сведение заимствовано мною, прибавляет еп. Порфирий, из следующего Синтагматиона александрийского патриарха Герасима (1688–1710 гг.), прочитанного мною в синаджуванийской библиотеке 25-го января 1861 года» (стр. 491–493). Ответ еще менее удовлетворительный. Мнение Мафы о монашестве патриарха Филофея на Синае представляется мало вероятным и не имеет под собою твер­дых фактических оснований. Нам хорошо известно, что названный патриарх был монахом лавры св. Афанасия на Афоне, жил здесь очень долго и даже был некоторое время её игуменом. Это во-первых. Во-вторых, для доказательства своей мысли, что в Александрии «соблю­дался древний (не лишне бы точнее отметить и степень этой древности) обычай, тотчас после литургийного призывания св. Духа на дары про себя произносить моления: «Господи, иже Пресвятаго Твоего Духа»,– весьма уместно было бы сделать справку в александрийских богослу­жебных рукописях, сохранившихся в достаточном количестве в Каирской патриаршей библиотеке и до настоящего времени и по возмож­ности ближайших по времени написания к этому патриарху, или даже более ранних, чтобы выяснить, как рано появился этот обычай в Александрийской церкви. Ссылка же его на Синтагматион и при том конца XVII или начала XVIII столетия не высокого достоинства и авто­ритета и нисколько для нас не убедительна, потому что мы знаем, что с XVI века, как мы сказали, упомянутая и занимающая нас вставка в чинах литургий распространилась через венецианские издания по всему востоку и легко могла попасть в XVII столетии на страницы Синтагматиона патриарха александрийского. Во время своего путешествия по востоку в 1888 году, мы хорошо познакомились с рукописями патриархата александрийского и можем сказать теперь, что в евхологиях XIV и даже XV века Каирской библиотеки занимающей нас вставки нет, и она в это время не существовала и в богослужебной практике Александрийской церкви.

Само собою разумеется, что еще большими странностями поражают читателя заключительные рассуждения по тому же поводу нашего исто­рика. «Литургийный устав его (то есть п. Филофея), пишет он, вве­ден был в России нашим митрополитом Киприаном, современником сего патриарха, состоявшим под священноначалием его. Мы, как покорные чада обоих их, приняли этот устав беспрекословно,...» (стр. 494–495). Но достаточно выписок и рассуждений. Справимся с фактами, что, по принятому им обыкновению, преосв. Порфирий предо­ставил, очевидно, сделать последующим за ним исследователям и на что у него, нужно думать, также не было времени. «Пред освяще­нием даров, читаем мы в капитальном труде наших ученых описывателей рукописей Московской Синодальной библиотеки, протоиерея А. В. Горского и К. Невоструева, не упоминается о молитве: «Господи, иже Пресвятаго Твоего Духа» в № 342, 343, ни в других древних списках, ни в самом Киприановом, а значатся только в поздних № 350, 352, 368, 376» (Опис. слав. ркп. М. Синод, библ. М. 1869 г. отд. III, ч. I, введение, стр. VII и стр. 15). Вот и комическое положение для историка, пишущего историю не на основании фактов, но на измышлениях своего разума!... Разбираемый отдел переполнен подобного рода погрешностями фактического свойства и вместе с «трактатом о святогорских уставах и об особых службах на Афоне» должен быть отнесен к неудач­ным в книге преосв. Порфирия. Вообще, как это ни странно, но нашему автору, архимандриту, а потом и епископу русской церкви, менее всего удаются его экскурсы в область православной христианской литургики.

Святая Афонская гора, бывшая сыздавна центром стремлений рус­ского народа, всегда благоговейно чтившего эту Гору, как место особых подвигов аскетического характера ее насельников, должна представлять наибольший интерес и для историка и православных русских людей тою стороною своей жизни, в которой отражается «религиозно-нрав­ственное состояние афонских обитателей». К глубокому сожалению, у преосв. Порфирия этому вопросу уделено весьма мало места в его исто­рии, и он остается здесь неисчерпанным. Сначала преосв. Порфирий го­ворит о религиозно-нравственном состоянии святогорских анахоретов словами иностранных и русских путешественников по Афону, начи­ная с XVI столетия и кончая письмами известного старца святогорца Серафима, а потом уже переходит к «яйной» правде (стр. 547), которая сводится, главным образом, к тому, какие стороны жизни святогорских обитателей «понравились» (стр. 556) нашему исто­рику. Читатели «Истории Афона» не найдут здесь удовлетворительного разрешения весьма важных и интересных вопросов относительно того, как сложились на Афоне все три ныне существующие формы жизни его насельников: киновия, идиоритм и келлиотство; какие отличительные особенности каждой из этих форм, какие фазы и видоизменения пере­живали они в течение своей длинной истории, что в них действительно хорошего и благодетельного для насельников-соседей св. Горы и по­сетителей ее, какие анормальныя явления замечались в каждой из них и т. д. и т. д. Многочисленные документы, относящиеся сюда, начиная с завещания св. Афанасия Афонского, грамоты и уставы патриархов и императоров, распоряжения внутренние, исходившие от протов св. Горы и от карейского протата, заметки в дневниках и рукописях- все это могло бы дать драгоценный и в высшей степени любопытный ма­териал для настоящего отдела разбираемой книги, но на самом деле преосв. Порфирий не исчерпал здесь даже и того материала, какой дает завещание св. Афанасия. Этот драгоценный, во многих отношениях, документ, остававшийся в науке неизданным до последнего времени, удостоился внимания нашего историка по частному лишь обстоятельству или Факту, имевшему место в святогорской жизни, а именно, когда ему пришлось трактовать о светских эпитропах и покровителях афон­ских обителей. Помещая в Оправданиях под № 96 отрывок из него „περὶ τῶν ἐπτρόπων“, преосв. Порфирий не оказал к нему подобаю­щего внимания и издал его с большими пропусками. Вот образчики чтения документа у преосв. Порфирия и как нам на самом деле сле­дует его читать:

Заключительным отделом «Истории Афона» служит хронологиче­ский перечень «крупных событий с 1456 года до наших дней» (стр. 598, 561). Здесь преосв. Порфирии на ряду с событиями, несомненно «крупными», как, например, издание устава патриархом Иеремиею в 1575 году, пребывание в России афоно-павловского архимандрита Ана­толия Мелеса (стр. 567) и т. п., помещает события, не имеющие не только никакого отношения к «Истории Афона», но даже безразличные и для личности самого автора. «В 1858 году 6-го сентября было так тепло, описывает он одно из таких событий, что я купался в море, неда­леко от пристани Русика, у высокого и громадного камня, торчавшего в воде, бросая тут камушки вдоль моря, дабы не подплыло какое-нибудь морское чудо-юдо и не схватило меня за ноги» (стр. 595). «В 1859 году 9-го августа в 20 минут одиннадцатого часа по полуночи, гово­рится о другом из подобных событий, было весьма сильное качателъное землетрясение, продолжавшееся более полминуты. Тогда я, находясь в Хиландаре, очень оробел и, стоя в окне под сводом его и держась за деревянную перекладину среди сего окна, чувствовал, что по всему телу моему бегают мурашки, а волосы подымаются, и что жизнь бежит из меня так, что я едва удерживаю ее молитвою: «Господи, помилуй». А у спутника моего Николая Благовещенского вся душа очутилась в пят­ках ...» (стр. 597).

На этом мы и заканчиваем свои замечания по поводу «Истории Афона» преосв. Порфирия, отметив в ней наиболее важные, по нашему мнению, недочеты и погрешности. В своих замечаниях мы старались стоять на почве положительных и неотразимых фактов и были пре­исполнены доброжелательности к тем из наших читателей и почита­телей трудов покойного историка Афона, которые, под влиянием уста­новившейся в науке за преосв. Порфирием репутации знатока востока, могут с излишнею доверчивостью относиться к его суждениям по вопросам в этой области, так и равно к сообщаемым им мно­гочисленным фактам и даже документальным данным, требую­щим несомненно проверки. Упрека в односторонности своих заме­чаний мы не ожидаем. Если мы не воздаем особенных похвал исто­рику Афона за богатство и разнообразие собранного им исторического материала, то на это мы имеем свои причины. Во-первых, собранный им фактический и документальный материал, за немногими исключениями, не представляет новизны и мог бы разрастись в книге преосв. Пор­фирия, как это мы знаем из личного знакомства с святогорскими библиотеками, до размеров гораздо больших, а во-вторых, с этими фактами и даже надписями и деловыми дееписанияими мы предпочитаем лучше иметь дело в дневниках нашего историка, чем в его настоя­щем труде. Во время своих путешествии, собирая все эти данные в известных библиотеках, он приурочивает их к определенному месту и роняет случайно те или иные замечания, при помощи коих нам становится возможным проверить автора и даже исправить его, не быв на Афоне.

...Вообще, говорим откровенно, преосв. Порфирия, как ав­тора путешествий по Афону, мы ставим неизмеримо выше преосв. Пор­фирия, как автора «Истории Афона». От первого труда мы не требуем определенного и строго обдуманного плана, генетически последователь­ного изложения исторических событий, полноты и обстоятельности в рассказах, хорошего и всестороннего знакомства с источниками и по­собиями и т. п. Мы дорожим каждым фактом, заносимым на стра­ницы дневников, имеет ли факт прямое отношение к истории Афона или нет; восторгаемся каждою вскользь брошенною оригинальною мыслью или остроумным научным соображением; легко миримся с неточностями и хронологическими погрешностями, в виду невозмож­ности путешественнику иметь под руками все нужные книги и справки; читаем не без удовольствия рассказы его, переполненные краснословия (стр. 274, 396, 417, 457) и каламбуров (стр. 200, 285, 402, 453, 545), до которых наш историк был большой охотник, и о том, как, напр., он купается в море, или как у него во время землетрясения «бегают но телу мурашки и встают дыбом волосы», а у его спутника «душа ухо­дит в пятки» и т. п., но к серьезному историческому труду «многих лет», писанному в тиши кабинета, обставленного богатою библиотекою мы совершенно вправе предъявить и более широкие требования. Рассма­тривая настоящий труд преосв. Порфирия под этим углом зрения, мы не можем не выразить открыто своего убеждения, что этот труд не сделал большей чести нашему историку и, по нашему мнению, без особенного ущерба для науки мог бы спокойно лежать в архиве Ака­демии Наук еще многие годы¹. Вполне достаточно было бы издать в свет только те из документов преосв. Порфирия, которые доселе оставались совершенно неизвестными в науке. В этом случае остается пожалеть, что наш историк, составляя свое духовное завещание, за­был об одной греческой и ему хорошо известной (стр. 417) пословице: «Δὶς ὶψειν κράμβην περιττόν, πολλῷ μᾶλλον τρίς – Не варят капусту дважды, еще менее трижды».