Служебник – книга таинственная

(По поводу суждении о ней в новейшей художественной литературе)

(Речь, произнесенная 20 апреля в заседании Киевского религиозно-просветительного Общества в зале Киевского Реального училища).

Не в первый уже раз выпадает на нашу долю высокая честь и особенное удовольствие выступать с своим носильным словом пред столь избранною аудиторию, какова наша настоящая, по вопросам своей специальности, которая, к глубокому сожалению, не пользуется должными симпатиями и популярностью среди широкого круга нашей интеллигенции. И, признаемся откровенно, никогда не овладевали нами смущение и опасение в такой степени, как в настоящий раз. Причина нашего душевного волнения кроется не во внешних обстоятельствах, в настроении нашей высоко почтенной аудитории, которая, к великому нашему удовольствию, была к нам всегда благосклонно снисходительна (о чем особенно усердно мы просим и в настоящий раз), но в предмете – высокой важности и таинственного характера, – который мы избрали для настоящей нашей беседы, будучи побуждаемы к тому одним крупным, хорошо известным всем и, по нашему глубокому убеждению, печальным явлением в нашей отечественной литературе, затронувшим хотя и не по существу, как увидим в свое время, но с различных сторон и наш настоящей предмет.

Книга Служебник в круге богослужебных книг православной церкви, по своему назначении и глубоко-таинственному содержанию, занимает особое и, можно сказать, исключительное положение. Все другие церковно-богослужебные книги, содержащие в себе молитвослов и песнопения, составленный отцами и учителями церкви православной, предназначаются нашею матерью – церковью к научению, нравственному назиданию и низведению в души верующих божественной благодати, а поэтому читаются священно-церковными служителями при богослужениях вслух всего народа и охотно и даже настойчиво рекомендуются ими к употреблению вне храма на дому, как книги полезные в их повседневной жизни, или для руководства в праведной и богоугодной жизни (напр., Типикон, Следованная Псалтирь Часослов, Канонник и др.), или для христианского богословского образования (напр., Октоих, Триоди постная и цветная), или же для выработки правильного религиозного миросозерцания (напр., Требник, Минеи месячные). Книга Служебник к разряду указанных книг не относится¹.

Для чтения мирян она не предназначается и, при совершении литургии, вслух народа из этой книги прочитывается только лишь одна заамвонная молитва, в которой как бы резюмируются все прошения и молитвы, читанные священником тайно в алтаре. Служебник существует исключительно для практического употребления лиц священных – епископов (называется у нас эта книга Чиновником архиерейского священнослужения) и пресвитеров. На православном Востоке даже диаконы не всегда пользуются при богослужении этой книгою, а имеют, так называемый, Διακονικόν² – книгу, содержащую в себе ектеньи и возглашения, произносимые за суточным богослужением диаконами.

В «учительном известии», напечатанном при Служебнике для руководства иерею и диакону, о настоящей книге мы находим следующее наставление: «Книга Служебникъ всяко есть потребна къ служенію, на память же молитвъ да не глаголетъ: ибо аще iepeй служить будет памятнѣ, безъ книги, смертно согрѣшить: зане многія споны, забвеніе и запности тогда случаются, и не имать познати, что дѣетъ, или глаголетъ, и во усумнѣние людей введетъ, и явленный порокъ забывся сотворить»³. О молитвах Служебника, в частности, в том же «учительном известии», помимо указания не читать их на память, без книги, говорится так: «молитвы со всякимъ благоговѣніемъ, благочестно, и веліим вниманіемъ, прилѣжно и всецѣло, ничтоже оставляя, да чтетъ (т.е. священник), извѣстно вѣдый, яко Богъ отъ устъ его, якоже нѣкія многоцѣнныя бисеры, сія пріемлетъ»⁴. И в чинах литургии постоянно замечается о молитвах, которые читаются священником тихо, тайно или тихим гласом, или «в ceбѣ», или «втай»⁵.

Причина такого исключительного положения книги Служебник в ряду других богослужебных книг нашей церкви заключается в её возвышенном, глубоко таинственном характере содержания её молитв, в высокой священной важности её сложных обрядов и священнодействий, при посредстве которых простой смертный священнослужитель, связанный «плотскими похотями и сластьми», поднимается до высоты необычайной, выше ангельской, и делается величайшим чудотворцем. – На глазах молящегося народа, произнесением слов евхаристического канона, он пресуществляет обычные вещества – хлеб и вино в истинные Тело и Кровь Господа и Спаса нашего Иисуса Христа. Людям, не посвященным в сокровенные тайны православной веры, лишенным, по слепоте духовной, способности правильно смотреть на предметы возвышенные духовные и здраво судить о них, такое положение священнослужителя, во время совершения литургии, и указанный нами акт его чудотворения кажутся странными и противоестественными, и только очи глубокой веры с умилением и трепетом взирают на эту страшную тайну. «Когда ты видишь Господа, пожертого и лежащего, священника, углубленного в священнодействие и молитву всех просвещенных драгоценною Кровью, говорит великий учитель церкви св. И. Златоуст, думаешь ли, что ты еще с людьми и на земле? Не перенесен ли ты на небо и с помыслами, возвысившимися над всем плотским, с душою чистою, с умом светлым созерцаешь то, что на небе? О, чудо! О, любовь Божия! Тот, Кто сидит горе со Отцом, в сей час держится руками и дает обнимать и принимать Себя всем желающим. А все сиe, заключает св. отец, делают очи веры... Чудное это дело, достойное всякого изумления»!⁶.

Впрочем, в нашем современном Служебнике не все составные части имеют одинаково – важное и глубоко-таинственное значение. В чинах литургий, совершаемых в нашей церкви в настоящее время и преданием усвояемых святым вселенским учителям Василию Великому и Иоанну Златоусту, которые много потрудились над их упорядочением и приведением в нынешний состав, мы должны строго различать части важнейшие, а поэтому устойчивые и неизменные чрез всю историю христианской церкви от начала её до наших дней, и части менее важные, случайные, а потому на протяжении этой истории постоянно подвергавшиеся изменениям, перестановкам и сокращениям. Центральная часть литургии, так называемый, евхаристический канон составляете неизменную часть литургии а нынешний чин проскомидии, литургия оглашенных или готовящихся к крещению и заключение чина литургии нужно относить к менее важным и менее устойчивым частям нашего Служебника, так как для таинства евхаристии эти части существенно – важного значения могут и не иметь. Основание для такого деления чина литургии на части существенные и несущественные мы находим в цитированном уже нами «учительном известии», в котором в статье: «о прилучаях недостаточества служащего священника» говорится, между прочим, и следующее: «Аще іерей начнетъ литургисати, и въ проскомидіи будетъ дѣйствѣ, или уже въ литургіи до входа великаго позовется, смертныя ради каковыя приключаемыя нужды, аще крестити, или исповѣдати, а не въ дальнемъ разстояніи, да оставитъ на томъ мѣcmѣ служеніе, и идетъ борзо тамо, и сотворивъ болѣзненному въ самой смерти надежно спасеніе, и возвратився, докончаетъ божественную службу: въ церкви же велитъ чтеніемъ Апостола или псалмовъ, или каноновъ, или поученіемъ, ко спасенію полезнымъ, пришедшыя люди пользовати въ тое время. Аще ли же укоснѣетъ тамо, за случаемъ нужднымъ, и опоздаетъ, а точію по самой проскомидіи, да оставитъ литургисати, и воутріе да литургисаетъ вновь все, и по пріятіи, и тое особь потребитъ, якоже и выше речеся. По великомъ же входѣ и по освященіи даров, да не оставляетъ совершати литургіи, въ волю Божію о болѣзненномъ полагаяся»⁷.

Чин проскомидии в том виде и составе, как он ныне излагается в Служебнике, довольно позднего происхождения. В древнейшем из сохранившихся до нашего времени чине литургии VIII–IX века (Codex Barberinus) чин проскомидии отсутствует, и молитва предложения (без заглавия)⁸, стоящая на первом месте и напоминающая о нашем чине проскомидии, в действительности ничего общего по своему содержанию с ныне известною проскомидийною молитвою не имеет. Она тожественна по содержанию с подобною молитвою в, так называемой, литургии св. евангелиста Марка. В других известных нам списках чинов литургии вплоть почти до XIV века тоже нет упоминания о проскомидии. Чин литургии 1306 года в рукописи Афоно-Есфигменского монастыря⁹ представляет нам проскомидии уже на том месте и приблизительно в том составе, в каком она известна и в настоящее время. Но и, после этого времени, в XV и XVI веках в ней много было сделано перемен и дополнений, пока в XVII столетии, путем печатания богослужебных книг, чин проскомидии не получил прочную устойчивость и однообразие.

В этот длинный период колебаний и неустойчивости в положении рассматриваемого чина, богослужебная практика православной церкви нисколько не терпела замешательств и неудобств в отправлении святейшего таинства евхаристии, потому что приготовление св. Агнца, необходимого для совершения литургии, ясно и определенно было указано в Служебнике, после великого входа, в «молитве проскомидии, по поставлении божественных Даров на святей трапезе» (Εὐχὴ προσκομιδῆς μετὰ τὴν ἐν τῇ ἁγίᾳ τραπέζῃ τῶν θείων δώρων ἀπόθεσιν), которая неизменно сохраняет свое место и доселе, хотя, но своему содержанию, ей более подходящее место можно было бы указать ныне в чине проскомидии. «Пріими Боже Вседержителю, взывает в этой молитве священник, и насъ грѣшныхъ моленія, и принеси ко святому твоему жертвеннику, и удовли насъ приносити Тебѣ дары же и жертвы духовныя о нашихъ грѣсѣхъ, и о людскихъ невѣденіихъ»¹⁰.

Как известно, в чине архиерейской литургии и доселе епископ совершает проскомидию во время пения херувимской песни. Изнесение священнослужителями из алтаря во время великого выхода в руках блюдца, лжицы, копия, губы, воздухов и, как, напр., в нашей Киево-Печерской лавре в дни пасхальной недели, плащаницы, заменившей собою древний большой воздух с изображением на нем положения во гроб Христа Спасителя, – все это ясно свидетельствует о том, что в древней практике православной церкви к этому именно моменту приурочивалась проскомидия или приношение верующими для евхаристии хлеба и вина. Ныне существующий у нас обычай поминать на великом выходе Государя Императора, Его августейшую семью и весь царствующий дом, Св. Правительствующей Синод, местного епископа, синклит, военачальников, градоначальников, христолюбивое воинство, благотворителей, всех христиан и проч., а на православном Востоке обычай поминать при этом и по имени христиан живых и умерших – живой остаток и весьма выразительный того же древнего обычая христианской практики.

Начальная часть нынешнего чина литургии, во время которой поются антифоны и читаются священником молитвы антифонные, до малого выхода с евангелием также не составляла необходимой принадлежности древнего чина литургии и во многих древних списках этого чина отсутствует совершенно. Внимательный наблюдатель может видеть, что епископ, совершающий литургию, и доныне, активного участия в совершении этой части литургии не принимает, а отправляют ее одни пресвитеры с диаконами. Причина этого кроется в обычае древне-христианской практики и, в частности, в практике Великой константинопольской церкви, от которой мы получили чин нашей архиерейской литургии, патриарху, а по его примеру, и епископам появляться в храм не к началу чина литургии, а именно перед малым входом. Патриарх до этого времени или находился дома в патриархии, где он и облачался в присвоенный ему священные одежды, или же в великие праздники совершал, но городу торжественный литании или процессии, оканчивая их пред храмом, в котором он должен был совершать литургию¹¹ Выход священнослужителей из алтаря, в преднесении креста, как, напр., у нас в Киев, и св. Евангелия к западным, так называемым царским вратам, и совершался в древности с тою целью, чтобы торжественно встретить вступающего в храм для богослужения владыку-архипастыря. Молитва, надписываемая в Служебнике так: «молитва входа», обращение в ней к Владыке Господу Богу «сотворити со входомъ нашимъ, входу святыхъ ангеловъ быти, сослужащихъ намъ и славословящихъ твою благость», чтение архиереем при этом стихов: «Вниду в домъ твой, поклонюся ко храму святому твоему во страсѣ твоемъ и целование икон Спасителя и Богоматери, висящих ныне на святых или царских дверях, – все это ясно указывает на то значение, какое древность христианская придавала этому малому входу. В нашей современной практике, следовательно, вход священнослужителей совершается двукратно – в это время и раньше в начале литургии, пред совершением проскомидии или пред чтением часов.

Так как малый вход, устраиваемый низшим духовенством торжественно с изнесением креста, св. Евангелия и кадильниц, имел в виду встречу нередко не одного патриарха, но и императора, который, по извещению референдария, вместе с придворными сановниками старался попасть в храм к этому же моменту, то поэтому малый вход несколько замедлялся ожиданием встречи императора с патриархом и осложнялся введением некоторых торжественных церемоний¹², ясные следы которых мы видим и в современном нам чине архиерейской литургии. По входе в храм, император, приняв дикирий от препозита, шел в алтарь, целуя предварительно святые иконы на царских вратах, которые ему приближали стоящие близь них митрополиты, и кадил престол и крест запрестольный, при чем патриарх, стоя у солеи на левой стороне храма, вместе с своим клиром пел приветствие императору: «Господи, спаси благочестивыя (τοὺς είσεβεῖς – так именовались византийские императоры) и услыши ны». Император, окончив каждение престола и алтаря и передав дикирий и кадило патриарху, который теперь вступал в алтарь для подобного же каждения, в свою очередь, вместе с своею придворною свитою, стоящею на правой стороне, приветствовал патриарха: «Τὸν δεσπότην καὶ ἀρχιερέα ἡμῶν, Κύριε, φύλαττε, εἰς πολλὰ ἔτη, δέσποτα», после чего император удалялся наверх в катихумены, где, он слушал литургию, а патриарх приступал к совершению литургии.

Так называемые «похвала» и «великая похвала», которые произносит у нас при архиерейском богослужении протодиакон, и потом повторяют певцы, состоят из возглашений: «Святѣйший Правительствующій Синодъ на многа лѣта»¹³; «Благочестивейшего, самодержавнейшего великого Государя на многа лета» и проч. в цельном своем виде явились в чине архиерейского священнослужения, по указу императора Петра I, в 1721 году и составляют несомненно распространение не совсем понятного для русского слуха возглашения: «Господи, спаси благочестивыя»¹⁴.

Чтение Апостола и Евангелия, а равно и произнесение ектений и молитв об оглашенных или ищущих и же лающих присоединения к церкви православной, о готовящихся к крещению («Елицы ко просвещенію») и о верных, хотя и входило все это в литургию православной церкви и с самого древнейшего времени, о чем свидетельства находим в апологии Иустина мученика, в постановлениях апостольских, в евхологионе Сарапиона, епископа Тмуитского, и в других памятниках, но никогда не представляло устойчивой составной части и отношения к литургии или к евхаристии в собственном смысле слова не имело. Эта часть литургии всегда называлась и до настоящего времени называется «литургией оглашенных». Назначением этой литургии определялся и состав её в древности, а именно: чтения из Апостола и Евангелия, проповедь, непосредственно примыкавшая к указанным чтениям, произнесение весьма многочисленных молитв над различными классами оглашенных и кающихся, возложение на них рук епископом также с чтением особых молитв и удаление их, при посредстве диаконов, из храма. Следовательно, чем больше было на лицо подобного рода членов церкви, тем длиннее и продолжительнее становилась эта часть литургии и, наоборот, чем меньше их было, тем она была короче.

К числу столь же неустойчивых составных частей чина литургии нужно отнести и заключение его после евхаристического канона. Не только присутствие в храме многочисленных причастников и совершенное их отсутствие, намерение и готовность предстоятеля предложить народу слово назидания влияли на продолжительность этой части литургии, но тому же в течение длинной исторической судьбы нашего Служебника содействовали в значительной степени и другие внутренние причины. Статья «О раздроблении Св. Агнца», напр., вместе с церковными песнопениями: «Воскресеніе Христово видѣвше», «Свѣтися, свѣтися, новый Iepyсалиме», «О, пасха велія и священнѣйшая» и с словами: «Отмый, Господи, грѣхи поминавшихся здѣ кровію твоею честною», читаемая диаконом, при вложении частиц с дискоса во святый потир, после причащения священнослужителей и мирян, в первый раз появляется в Служебнике московского издания 1656 года, под влиянием хорошо известных в науке ответов к патриарху Никону Паисия I, патриарха константинопольского¹⁵, а свой более или менее упорядоченный вид принимает лишь только после издания Служебника 1667 года, одобренного на Московском большом соборе. На возглас диакона: «Со страхомъ Божіимъ» ответ клира: «Благословенъ грядый во имя Господне», исключенный, при исправлении Служебника, в 1655 году, попал снова на свое место только в 1658 году и с тех пор уже неизменно сохраняет свое настоящее место. Указать можно некоторые и другие дополнения и изменения, сделанный в этой части литургии в позднейшее время, но и отмеченных считаем для нашей настоящей цели вполне достаточно.

В иных совершенно условиях находилась всегда главнейшая часть литургии, евхаристический канон, составляющий таинственнейщий и священнейший момент бескровной жертвы. На это его значение указывают и все те торжественнейшие возглашения, которыми предварялось всегда и предваряется доселе чтение этого канона. «Возлюбимъ другъ друга», т.е. Будемте лобзать друг друга, произносит диакон к верующим не только для того, чтобы показать, что между ними существует взаимная братская любовь и единомыслие, необходимый для исповедания «Отца и Сына, и Святаго Духа, Троицу единосущную и нераздѣльную», но для того, чтобы определить нет ли в храме лиц недостойных, не просвещенных светом Христовой веры, а потому не могущих присутствовать, при совершении этого величайшего таинства христианской церкви. – Следующий возглас диакона: «Двери, двери» которым он обращался к иподиаконам, стоявшим в древности у врат церковных и наблюдавшим за входящими и выходящими из храма, напоминает этим последним, а вместе с ними и всем верующим, чтобы величайшую тайну они хранили во всей чистоте и к ней не допускали бы никого из недостойных, ибо она «премудрость», и к ней мы должны быть весьма внимательны: «Премудростію вонмемъ». – «Станем добрѣ, станемъ со страхомъ», возглашает снова диакон, указывая верующим, в каком положении тела и духа они должны пребывать, чтобы «святое возношеніе въ мирѣ приносити». Преподав затем апостольское приветствие мира всем верующим словами: «Благодать Господа Нашего Iисуса Христа, и любы Бога и Отца, и причастіе Святаго Духа, буди со всѣми вами» священник определённо указывает на то же самое, возглашая: «Горе имѣимъ сердца». Только после этого ряда постепенных, подготовительных возглашений, священнослужитель, наконец, объявляет верующим, для чего все это необходимо, говоря: «Благодаримъ Господа». Получив полное согласие со стороны народа в словах: «Достойно и праведно есть», священнодействующий произносит от лица уже всей церкви и за всю церковь подробную благодарственную молитву.

В молитве этой, которую за её неизменный состав принято называть евхаристическим каноном, предстоятель церкви благодарит Бога Отца за все благодеяния, которые Он оказал роду человеческому от самого создания человека на земле: «о всѣхъ, ихже вѣмы и ихже не вѣмы, явленныхъ и неявленныхъ благодѣяніихъ бывшихъ на насъ», за службу cию, «юже отъ рукъ нашихъ пріяти изволилъ», хотя Ему предстоят тысячи архангелов, тьмы ангелов, херувимы и серафимы, «Побѣдную пѣснь поюще, вопіюще, взывающе и глаголюще: Святъ, святъ, святъ Господь Саваоѳъ»; благодарить особенно за неизреченную милость Божию к падшему роду человеческому, выразившуюся в том, что Он так возлюбил его, что Сына Своего единородного дал, «да всяк вѣруяй въ Него не погибнетъ, но имать животъ вѣчный, иже пришедъ, и все еже о насъ смотреніе исполнивъ, въ нощь, въ нюже предаяшеся, паче же самъ себѣ предаяше за мірскій животъ, пріемъ хлѣбъ во святыя своя и пречистая и непорочныя руки, благодаривъ и благословивъ, святивъ, преломивъ, даде святымъ своимъ ученикомъ и апостоломъ рекъ: «Пріимите ядите». Подобнѣ и чашу по вечери, глаголя: «Пійте отъ нея вси, cія есть кровь моя»».

Всецело погруженный в воспоминание об этой «спасительной заповеди» и о том, что претерпел Сын Божии за нас на земле, а именно: «крестъ, гробъ, тридневное воскресеніе, на небеса восхожденіе, одѣсную сѣдѣніе, второе и славное паки пришествіе» и, намереваясь принести скромные земные дары Божии от Его же творений за все оказанные Им и перечисленные величайшие благодеяния (возглас: «Твоя отъ твоихъ Тебѣ приносяще о всѣхъ и за вся»), священник невольно вспоминает о своем не достоинстве. «И мы, грешніи и недостойніи раби твои, сподобльшіися служити святому твоему жертвеннику, молится он, не ради правдъ нашихъ, не бо сотворихомъ что благо на земли, но ради милости Твоея и щедротъ Твоихъ, яже изліялъ еси богатно на ны, дерзающе приближаемся святому твоему жертвеннику». Охватившее все внутреннее существо совершителя таинства евхаристии глубокое сознание своей греховности, пред величием и важностью данного момента литургии, в страшную минуту, когда он своими грешными устами готовится умолять Владыку Бога, Света Святых, о том, чтобы Он, «благоволеніем своей благости», послал Духа Святого на нас, и на предлежащыя дары, благословилъ, освятилъ и показалъ, – невольно вынуждает его прервать на время чтение евхаристической молитвы, погрузиться в себя самого, проникнуться сознанием своего не достоинства и своей личной беспомощности пред величием предстоящего священнодействия и взывать ко Христу Спасителю словами церковного тропаря: «Господи, иже Пресвятаго Твоего Духа в третій часъ апостоломъ твоимъ низнославый, Того, Благий, не отъими отъ насъ, но обнови насъ молящихтися», с стихами 50 псалма: «Сердце чисто созижди во мнѣ Боже» и «Не отвержи мене отъ лица твоего», об озарении свыше Духом Святым себя и всех молящихся с ним. Эти вставочные молитвенные воззвания, нарушающая естественное логическое течение евхаристической молитвы, вполне уместны для успокоения взволнованного важностью минуты высоко-настроенного религиозного чувства и горячего сердечного порыва¹⁶. Подкрепившись молитвою и получив уверенность в ниспослание ему свыше помощи от Духа Святого, пастырь церкви совершает уже пресуществление Даров, произнося следующие таинственные слова: «Я сотвори убо хлѣбъ сей – честное Тѣло Христа Твоего, а еже в чаши сей – честную Кровь Христа Твоего, преложивъ Духомъ твоимъ Святымъ».

Окончив пресуществление св. Даров, пред лицем предлежащих на престоле Тела и Крови Христовых, церковь православная с издавна считала благовременным помянуть «о пресвятѣй, пречистѣй, преблагословеннѣй, славнѣй Владычицѣ нашей Богородицѣ и Приснодѣвѣ Маріи», о святом Предтече и Крестителе Иоанне, об апостолах и всех святых, о всех прежде усопших «о надежди воскресенія жизни вѣчныя» и о живых, «иже в чистотѣ и честнѣмъ жительствѣ пребывающихъ». Молитва за живых исполнена глубокого умиления, свидетельствует о безмерной любви нашей матери-церкви к своим чадам и заслуживает особенного внимания к себе со стороны этих последних. «Помяни, Господи, молится в ней предстоятель церкви, иже дары сія тебѣ принесшихъ, и о нихже и имиже, и за нихже сія принесоша. Помяни, Господи, плодоносящихъ и добротворящихъ во святыхъ твоихъ церквахъ, и поминающихъ убогія: воздаждь имъ богатыми твоими и небесными дарованіи, даруй имъ вмѣсто земныхъ небесная, вмѣсто временныхъ вѣчная, вмѣсто тлѣнныхъ нетлѣнная. Помяни, Господи, иже въ пустыняхъ, и горахъ, и вертепѣхъ, и пропастехъ земныхъ. Помяни, Господи, иже в дѣвствѣ и благоговѣніи, и постничествѣ, и въ чистѣмъ жительствѣ пребывающихъ. Помяни, Господи, благовѣрнаго и христолюбиваго Государя нашего, Егоже оправдалъ еси царствовати на земли: оружіемъ истины, оружіемъ благоволенія вѣнчай Его, осѣни надъ главою Его въ день брани, укрѣпи Его мышцу, возвыси Его десницу, удержави Его царство, покори Ему вся варварскія языки, брани хотящія: даруй Ему глубокій и неотъемлемый миръ, возглаголи въ сердце Его благая о церкви Твоей и всѣхъ людѣхъ Твоихъ, да въ тишинѣ Его тихое и безмолвное житіе поживемъ во всякомъ благочестіи и чистотѣ... Помяни, Господи, всякое начало и власть, и иже въ палатѣ братію нашу и все воинство: благія во благости соблюди, лукавыя благи сотвори благостію Твоею. Помяни, Господи, предстоящыя люди и ради благословныхъ винъ оставльшихся (т.е., дома), и помилуй ихъ и насъ, по множеству милости Твоея: сокровища ихъ исполни всякаго блага: супружества ихъ въ мирѣ и единомысліи соблюди: младенцы воспитай, юность настави, старость поддержи, малодушныя утѣши, расточенныя собери, прельщенныя обрати и совокупи святѣй Твоей соборнѣй и апостольстѣй церкви: стужаемыя отъ духовъ нечистыхъ свободи, плавающымъ сплавай, путешествующымъ сшествуй, вдовицамъ предстани, сирыхъ защити, плѣненныхъ избави, недугующыя исцѣли. На судищи, и въ рудахъ, и въ заточеніихъ и въ горьких работахъ, и всякой скорби, и нуждѣ и обстояніи сущихъ помяни, Боже. И всѣхъ требующихъ великаго Твоего благоутробія, и любящихъ насъ, и ненавидящихъ, и заповѣдавшихъ намъ недостойнымъ молитися о нихъ, и вся люди твоя помяни, Господи Боже нашъ, и на вся излій богатую Твою милость, всѣмъ подая, яже ко спасенію прошенія. И ихже мы не помянухомъ невѣдѣніемъ, или забвеніемъ, или множествомъ именъ, Самъ помяни, Боже, вѣдый коегождо возрастъ и имѣнованіе, вѣдый коегождо отъ утробы матере его». Помянув после этого Св. Правительствующий Синод, местного епископа, всех епископов, «право правящихъ слово истины», свое недостоинство, пресвитерство, диаконство и весь священнический чин – «и ни единаго же насъ посрамиши, окрестъ стоящихъ святаго Твоего жертвенника» – и, испросив богатые щедроты для всех от Божественные благости, священник и оканчивает евхаристический канон тем же, чем и начал – апостольским приветствием к народу: «И да будутъ милости великаго Бога и Спаса нашего Іисуса Христа со всѣми вами».

Изложенный нами евхаристический канон, с соблюдением по возможности его подлинных слов, трудно поддающихся передаче в обычной прозаической речи, составляет не только священнейшую и таинственнейшую часть главнейшего богослужения православной церкви, но и запечатлен авторитетом глубочайшей христианской древности, сближающей нас с богослужением первенствующей апостольской церкви и даже с первою литургией, совершенною в Сионской горнице Самим Законоположником христианской религии Иисусом Христом. Правда, свв. евангелисты, повествующие нам об установлена Христом Спасителем, в ночь перед Его страданием, таинства евхаристии и о данном им в это время завещании апостолам, а через них и всем их преемникам до скончания века – «творить cиe в его воспоминание», не сохранили для нас указаний относительно того, в каких выражениях Великий архиерей на этой первой литургии воздавал хвалу (εὐχαριστήσας) Богу Отцу, прежде чем принял в свои пречистые руки хлеб, благословил, преломил и дал ученикам, сказав: «Cиe есть Тело Мое, еже за вы даемо (Лк. 22:17–19; сн. Мф.26:26 и Мк.14:22)». Нет на это указаний и в писаниях апостольских. Первое общее указание на евхаристический канон и на его основную мысль мы находим только лишь у апологета II века св. Иустина мученика. «В, так называемый, день солнца», т.е. воскресный день, по словам этого апологета, «бывает собрание всех живущих по городам и селениям в одно место... приносятся хлеб, и вино и вода. Предстоятель, сколько может (ὅση δύναμις αὐτῷ), воссылает молитвы и благодарения (εὐχαριστίας)»¹⁷, или в другом месте: «возносить хвалу и славу Отцу всяческих, именем Сына и Духа Святого, особенно же благодарит за то, что Он удостоил даров, и продолжает cиe благодарение долго (καὶ εὐχαριστίαν ἐπὶ πολὺ τελεῖται)»¹⁸. И, по-видимому, есть несомненные данные, указывающая на то, что письменного и определенно составленного канона не имелось. Первенствующая церковь хранила его в неписаном предании. «Кто из святых, спрашивает св. Василий Великий, оставил нам письменно слова призывания, коими освящается хлеб в евхаристии и чаша благословения»? И тут же на поставленный вопрос дает такой ответ: «Мы не довольствуемся тем, что воспоминает Апостол и Евангелие, но и прежде и после произносим другие слова, которые приняли из предания неписаного, как имеющие силу для таинства»¹⁹.

Это «неписаное предание», начало которому было положено несомненно в Сионской горнице на тайной вечери, в сохранении евхаристического канона имело, однако же, столь авторитетное и важное значение, что он рано в христианской церкви получил и в развитии основной идеи, и даже в распорядке главных мыслей его, со всеми предваряющими, сопровождающими и заключительными возглашениями, более или менее определенный вид, и потом прочно и в неизменном виде держится во всех христианских церквах с древнейшего времени до наших дней. Выше приведенные свидетельства из апологии II века Иустина мученика и памятник того же времени, известный под именем: «Учение двенадцати апостолов» (Διδαχὴ τῶν δώδεκα ἀποστόλων), в котором как бы изложен уже евхаристический канон²⁰, служит ясным тому доказательством. Евхаристический канон в, так называемых, «Постановлениях апостольских»²¹, молитва приношения (Εὐχὴ προσφόρου) и молитва о епископе и о церкви (Εὐχὴ ὑπὲρ ἐπισκόπου καὶ τῆς ἐκκλησίας) в открытом нами на Афоне в библиотеке лавры преподобного Афанасия евхологион (Служебник) Cарапиона, епископа тмуйтского²², искреннего друга и товарища поборника церкви православной IV века²³ св. Афанасия Великого, известные ныне в науке под именем апостольских литургий, литургии св. апостола Иакова, брата Господня, св. апостола Петра, св. евангелиста Марка и др. подтверждают то же самое. Наконец, канон евхаристический литургий западных, литургии абиссинской, изданной в первый раз Людольфом (в 1691 г.) и признанной за свою кротость самою древнейшею из существующих литургий (напр., Бунзеном²⁴), литургий армянской и других христианских народностей, рано весьма обособившихся от церкви православной и живущих своею самостоятельною независимою жизнью, весьма красноречиво также говорят нам о всеобщности этого канона и его весьма раннем образовании в церкви христианской. Канон евхаристический, хранимый в нашей церкви в книге Служебник, следовательно, древне по своему происхождению, чем то время, когда жили и действовали в церкви православной великие вселенские учителя святые Василий Великий и Иоанн Златоуст, с именами которых предание церковное связывает упорядочение наших современных чинов и сокращение ими молитв в чинах литургийных более раннего происхождения, в виду потребности сделать их «сколь возможно краткими», дабы «народ, занятый заботами века, не скучал длинными молитвами». Признательная церковь христианская почтила эти труды великих иерархов, сохранив в надписание ныне практикуемых чинов литургий имена св. Василия Великого и св. Иоанна Златоуста.

Для соблюдения драгоценной святыни евхаристического канона, как «имеющего силу для таинства», во всей первобытной чистоте и не поврежденности, церковь христианская прилагала все усилия и старания, какие были доступны ей. На самых первых порах существования церкви Христовой на земле, когда, как это видно из послания апостола Павла к Коринфянам (1Кор.14:16–19) и из апологии Иустина мученика, евхаристический канон читался для назидания верующих громко вслух всего народа, находящегося за богослужением, народ чистоту и не поврежденность его свидетельствовал громогласным произнесением одобрительного возглашения: «Аминь», что значит «истинно» или да будет²⁵. Но вскоре же оказалось невозможным, при указанной богослужебной практике, предохранить эту святыню от поруганий со стороны людей злонамеренных, напр., еретиков и легкомысленной профанации со стороны даже и самих верующих. По свидетельству св. Иринея, епископа лионского, явились еретики, которые, по примеру церкви христианской, составляли свои каноны и их произносили в своих богослужебных собраниях, для обольщения своих последователей и к соблазну верующих, и достигали, по словам св. отца, иногда поразительных результатов²⁶.

Разительный пример легкомысленного обращения с этою святынею со стороны верующих передаем нам писатель VI века Иоанн Мосх в своем «Луге духовном», указывая в то же время, как долго хранился в некоторых церквах обычай читать евхаристический канон вслух всей церкви. В местечке Гонаг (в Сирии), «не больше как на одну милю от него, дети пасли скот, рассказывает названный писатель со слов некоего христолюбивого Георгия, начальника африканской провинции. Детям вздумалось по привычке поиграть. Начав играть, говорят они между собою: пойдемте, соберемся вместе, принесем приношение. Это всем понравилось. Назначили, чтобы один был в должности священника, двое диаконами. Подходят к одному плоскому камню и, шутя, возложили на камень, как на жертвенник, хлеб, а в глиняный сосуд влили вина и стали, один, как священник, а двое, как диаконы, по сторонам. Священник читал молитву приношения, а диаконы веяли опахалами. Избранный в должность священника знал слова молитвы. Ибо в церкви было обыкновение, чтобы дети в священных собраниях стояли пред святилищем и первые после церковного клира приобщались Святых Таин. Так как в некоторых местах священники имели обыкновение читать молитвы вслух, то дети, весьма близко стоя к ним, слышали слова и заучили. Но когда все по церковному обыкновению было сделано, то прежде, чем раздроблен был хлеб, сшел с неба огонь, пожрал все предложенное, испепелил камень, так что не осталось ни камня, ни приношения, ни даже знака. Видя такое внезапное приключение, дети от страха попадали на землю и были едва живы, не могли ни кричать, ни встать с земли»²⁷.

Эти и другие причины, вместе взятые, были весьма основательным побуждением для ревностных пастырей, чтобы сохранить драгоценный евхаристический канон в чистоте и не поврежденности и предотвратить на будущее время его от профанации и легкомысленного с ним обращения со стороны даже христиан, – установить в практике церкви христианской, чтобы из литургийных молитв вслух всего народа читалась только одна молитва последняя, получившая название заамвонной, потому, что для чтения её священник выходил на средину храма, где стоял в древности церковный амвон, в народ за амвон, а все прочие молитвы и, в частности, благодарственную молитву литургийного канона читать тайно в алтаре, заключив эти молитвы в особую книгу для священников «Служебник». Из приведенного выше рассказа Иоанна Мосха о литургии, совершенной детьми, видно, что в некоторых местах и до VI века соблюдался обычай первенствующей апостольской церкви – читать литургийные молитвы громко вслух народа, но в большинстве церквей уже практиковался новый нынешний обычай – читать их тайно в алтаре, который начал устанавливаться в практике христианской церкви с IV века. Св. Златоуст, говоря о священнике, как совершителе литургии, представляет его уже «углубленным в священнодействие и молитву всех просвещенных драгоценною Кровью»²⁸. Св. Отец вынужден был даже доказывать, что евхаристическая молитва, читаемая священником тайно, есть молитва общенародная. «Молитвы благодарения Богу, говорит он в одной из своих бесед, суть общая. Ибо не один священник приносить благодарение, но и весь народ. Ибо, получив сперва ответ от народа, и потом согласие, что достойно и праведно совершаемое, начинает священник благодарение»²⁹. Два часа времени, которые св. Златоуст просить уделять у своих современников³⁰ христиан на литургию, также свидетельствуют о том, что чин литургии в его время совершался так, как его совершает доселе наша православная церковь.

Святейшее таинство евхаристии, составляющее существеннейший акт христианского богослужения и главное содержание книги, именуемой у нас, Служебником, подверглось в недавнее время, как известно, беспощадному осмеянию и кощунственному надругательству со стороны маститого писателя русской земли графа Л. Н. Толстого в его известном романе «Воскресение», в двух главах XXXIX и XL первой части заграничного издания. (Мы имеем под руками лондонское пятое издание «Свободного Слова» А. Tchertkoff, Maldon, Essex, England 1900. Роман в трех частях. Полная, неискаженная цензурою версия). Сами по себе эти, возмущающие душу, наглые надругательства над драгоценнейшею святынею православной церкви, в которую искренно веруют многие миллионы русских православных, людей и весь необъятный христианский мир, и не заслуживали бы внимания, дабы не оскорблять вашего нравственного и религиозного чувства, тем более, что названные кощунственные главы имеются лишь в заграничном издании названного романа, но, к глубочайшему сожалению, простым игнорированием этого прискорбнейшего явления в нашей современной художественной литературе нельзя удовлетвориться. Заграничные почитатели талантливого русского писателя, а вместе с тем и злейшие враги церкви православной и заклятые недруги глубоко-религиозного русского народа, не ограничились только изданием романа «Воскресение» в его «полной, неискаженной цензурою версии», как они печатают на обложке романа, но в крайне небрежной брошюре небольших размеров, весьма удобной для пересылки но почте в обыкновенном конверте среднего формата, под заглавием: «Богослужение» рассылают эти главы во множестве тысяч экземпляров по лицу всей русской земли и распространяют их среди народных масс. На этом поприще с усердием, достойным лучшего применения, трудится по преимуществу женевская редакция, так называемых, «Народных листков», печатаемых в существующей там «Украинской типографии» (Народн. листок 1901 г. №5, Украинская типография, 47, Onex, pres Geneve, Suisse).

Что же в этом возмутительном памфлете на православный чин литургии выдается за богослужение нашим маститым писателем и его услужливыми адептами?

При описании чина литургии, совершавшегося в тюрьме, в которой была заключена главная героиня романа Катюша Маслова, прежде всего поражает внимательного читателя грубая фактическая погрешность. На литургии, по описанию романиста, священник читал «внятно место из евангелия Марка» (стр. 137), составляющее 70 зачало, при чем с излишнею обстоятельностью, не вызываемою сущностью дела, передается и все содержание этого зачала. По справка в «Сказании главам евангельским утренним, апостолом и евангелиям известно седмицам всего лета» и в обычном напрестольном Евангелии обнаруживается, что в течение целого церковного года данное зачало ни одного раза не положено для чтения на литургии: зачало 70 указано в качестве 3 воскресного утреннего евангелия и также утреннего евангелия в праздник Вознесения. Эту ошибку, однако, никак не следует относить на долю весьма плохого знакомства нашего писателя с православным богослужением (что и будет показано ниже), но она допущена им сознательно и с преднамеренною целью, чтобы иметь лишний повод поиздеваться над Евангелием и над учением православной церкви о таинствах. Л. Н. Толстой, написавший свое евангелие и выбросивший из него совершенно главы, относящиеся к жизни Господа нашего по воскресении, остановился в своем романе на 70 зачале из евангелия Марка потому, что здесь говорится об установлении в церкви Христовой таинства крещения, необходимого для спасения и получения царства небесного верующими, о вознесении Господнем на небо, о явлении Христа Марии Магдалине, из которой он изгнал семь бесов, и о власти над бесами, данной Христом, при посланничестве апостолов на проповедь, т.е. о том, во что наш писатель не верит, и что он недавно в своей «новой исповеди», или в ответе своем на постановление Св. Синода от 20–22 февраля 1901 г. об отлучении его от церкви, публично признал «низменным, грубым, несоответствующим понятию о Боге и христианскому учению, колдовством»³¹.

Литургия в романе Толстого начинается, как и принято ныне в нашей практике, проскомидией, во время которой, по описанию Л. Н., «священник, одевшись в особенную, странную и очень неудобную парчовую одежду, вырезывал и раскладывал кусочки хлеба на блюдце и потом клал их в чашу с вином, произнося при этом различные имена и молитвы» (стр. 137). Хорошо знакомый с чином проскомидии не может не видеть, что это описание с действительностью имеет мало общего. Правда, на проскомидии вынимаются из просфор частицы и полагаются близь Агнца на дискосе, при чем поминаются и имена живых и умерших, но в чашу эти частицы опускаются не на проскомидии, а уже в конце литургии, по приобщении св. Таин священнослужителей и мирян. К тому же изъятие частиц – не существенная часть проскомидии. Приготовление Агнца и вина с водою для совершения литургии – вот главное центральное священнодействие в этой части литургии. Следовательно, в описании чина допущена не только неполнота и поверхностность, но и грубая ошибка, происшедшая от незнакомства нашего писателя с книгою «Служебник».

Ошибка, и опять преднамеренная, допущена Львом Николаевичем, и в описании, так называемой, литургии оглашенных. «Дьячок же между тем (т.е. во время проскомидии), говорится в романе, не переставая, сначала читал (речь, очевидно, идет о часах), а потом пел, попеременно с хором из арестантов (разумеются, очевидно, антифоны) разные славянские, сами по себе мало понятные, а еще менее от быстрого чтения и пения понятные молитвы (Sic). Содержание молитв заключалось преимущественно в желании благоденствия Государю Императору и его семейству. Об этом произносились молитвы много раз, вместе с другими молитвами и отдельно на коленях» (стр. 137).

Какие «малопонятные молитвы», заключавшие в себе преимущественно пожелания благоденствия Государю Императору, пелись дьячком и арестантами в литургии, описываемой Львом Николаевичем, мы определить затрудняемся. Если здесь разумеются прошения в ектеньях мирной и сугубой, весьма несложных и вполне понятных каждому из молящихся, то в них моление о Государе Императоре и о всем царствующем доме стоит на ряду с молениями о мире всего мира, о благосостоянии Божьих церквей и соединении всех, о храме и с верою и благоговением входящих в него, о граде, в котором живем, о благорастворении воздухов и изобилии плодов, о плавающих, путешествующих, страждущих, плененных, предстоящих и поющих и т.д. Достаточно привести вам на память выше прочитанную нами, превосходную по содержанию и глубоко трогательную по той нужной любви нашей матери – церкви ко всем членам её, какою проникнута эта пламенная молитва в литургии Василия Великого, чтобы видеть, каково в действительности преимущественное содержание всех молитв и прошений наших чинов литургий. Если же моление о Государе Императоре занимает в ряду других молений одно из первых мест, то в этом случай православная церковь остается верною последовательницею апостольского учения. «Молю, убеждает апостол Павел своего верного ученика апостола Тимофея, прежде всѣх] творити молитвы, моленія, прошенія, благодаренія за вся человѣки, за царя и за всѣхъ, иже во власти суть» (1Тим 2:1–2). Молитвы, читаемой на литургии за Государя Императора «отдельно на коленах», мы не знаем. Если речь идет о молитве, читаемой после сугубой ектеньи, то она, сколько нам известно, всюду произносится стоя.

Но все отмеченное нами, и но мысли нашего писателя, предметы маловажные в литургии, интересно поэтому присмотреться, в чем же он усматривает сущность «главного христианского богослужения», где центральный его пункт?

«Сущность богослужения, пишет дальше Л. Н. в названном романе, состояла в том, что предполагалось, что вырезанные священником кусочки и положенные в вино, при известных манипуляциях³² и молитвах, превращаются в Тело и Кровь Бога (Sic). Манипуляции эти состояли в том, что священник равномерно, не смотря на то, что ему мешал надетый на него парчовый мешок, поднимал обе руки кверху и держал их так, потом опускался на колени и целовал стол и то, что было на нем. Самое же главное действие было то, когда священника, взяв обеими руками салфетку, равномерно и плавно махал ею над блюдцем и золотой чашей. Предполагалось, что в это самое время из хлеба и вина делается Тело и Кровь, и потому это место богослужения было обставлено особенной торжественностью» (стр. 138),

Нет надобности иметь глубокие сведения по богослужению нашей церкви, чтобы, следуя порядку изложения мыслей в приведенной тираде, не понять, что здесь речь ведется о двух различных моментах литургии – о пении херувимской песни и о чтении символа веры. В первом случае священнослужитель, хорошо сознавая, что «никтоже достоинъ отъ связавшихся плотскими похотьми и сластьми приходити, или приближатися, или служити Царю славы: еже бо служити Тебѣ велико и страшно и самѣмъ небеснымъ силамъ», усердно умоляет Владыку и Господа «призреть на него грешного и непотребного раба», «очистить душу и сердце» его «от совести лукавыя» и «удовлить силою Святаго Духа облеченна благодатію священства предстати святѣй сей трапезѣ и священнодѣйствовати святое и пречистое Твое Тѣло и честную Кровь». В чувстве глубокого сокрушения, ища помощи свыше, он простирает троекратно свои руки горе и молится словами херувимской песни, а затем, поцеловав край св. трапезы и иногда св. крест, лежащей на ней, удаляется в жертвенное отделение для перенесения Св. Даров с жертвенника на престол или для совершения великого выхода. Во втором случае описывается весьма определенно уже момент чтения символа веры, когда, в воспоминание труса, бывшего при гробе Господнем в момент воскресения, священнослужитель колеблет св. воздух над Св. Дарами.

Мы уверены вполне, что прошедший хотя бы только и первые три класса гимназии и аттестовавшийся на уроках по богослужению православной церкви, только как удовлетворительный ученик, не решится оба указанные нами момента литургии считать вместе с Львом Николаевичем «сущностью» главного христианского богослужения или же «самыми главными действиями», а тем более предполагать, что «в это самое время из хлеба и вина делается Тело и Кровь» (Христовы). Из сказанного нами выше относительно евхаристического канона ясно видно, какой момент литургии с древнейших времен до наших дней считала и считает существенным наша православная церковь, и когда и какими действиями и словами пресуществляются у нас ныне хлеб и вино в истинные Тело и Кровь Христа Бога нашего.

После этого мы могли бы спокойно и покончить с описанием литургии в романе графа Толстого, но, опасаясь обвинения в преднамеренном опущении чего-либо существенного из этого описания, мы даем место и следующему месту, которое относится уже к заключительной части литургии. «После этого (т.е. после своеобразного анализа возвышеннейшей христианской церковной песни в честь Богоматери), после этого, пишет Л. Николаевич, считалось, что превращение совершилось и священник, сняв салфетку с блюдца, разрезал серединный кусочек (откуда он взялся, когда эти кусочки хлеба клались в чашу с вином?) на-четверо и положил его сначала в вино, а потом в рот. Предполагалось, что он съел кусочек Тела Бога и выпил глоток Его Крови»

Удивительная путаница фактов! Пред моментом причащения в действительности никакого разрезывания серединного кусочка на – четверо не полагается, а в это время Св. Агнец раздробляется на четыре части, и часть от него с надписью: «Иисус», полагается во св. чашу, и этою частью не приобщаются ни священник, ни верующие. Священник же приобщается другою частицею с надписью «Христос» и, по установившемуся в практике православной церкви с апостольского времени обычаю, отдельно Тела Христова и отдельно Крови Его.

Итак, вот это и все, что относится к главнейшему христианскому богослужению таинства евхаристии и к книге Служебник в романе Л. Н. Толстого. Может-ли человек, знакомый с богослужением нашей православной церкви и не предубежденный, положа руку на сердце, сказать, что в этом описании есть хоть какая-нибудь тень сходства с торжественнейшим чином нашей литургии, который трогательностью своих обрядов и умилительностью церковных песнопений производит неотразимое и глубокое впечатление на людей черствых сердцем и даже неверующих? Мы уже не говорим здесь о том печальном явлении, что наш маститый писатель, как говорят, много читающей книг на разных языках, решившись подвергнуть возмутительной критике наш Служебник, ни разу не заглянул в эту книгу, весьма доступную по цене и легко приобретаемую в книжных синодальных и монастырских лавках. Л. Н. Толстой не заметил, в нашей литургии даже евхаристического канона, обойдя его полным молчанием.

Что же в таком случае пленило и пленяет в этих двух главах романа «Воскресение» заграничных почитателей нашего талантливого писателя, злейших врагов церкви православной и русского верующего народа?

Помимо общечеловеческой слабости – тяготения к «запретному плоду, без которого нам и рай не в рай», заправилы «Украинской типографии» и «Народных листков» в Женеве в этих исключенных русскою цензурою главах нашли весьма немало самых гнусных циничных выходок со стороны нашего писателя против христианского богослужения, с которым сами они давно покончили всякие счеты в своем сердце и которое пытаются вырвать и растоптать пред лицом русского народа, прикрываясь авторитетом мирового гения. Вот какие перлы русской художественной речи рассеял в изобилии в этих двух главах наш писатель о нашем богослужении и какие неподражаемые образцы богослужебной терминологии даются в них для эстетически воспитанного вкуса: иконостас у него называется «перегородкой», катапетасма или завеса у царских дверей – «занавеской», царские двери – «средними дверями», фелонь священническая – «парчовым мешком» и одеждою «странною и неудобною», потир или сосуд для вина – «золоченою чашкою», дискос – «блюдцем», большой воздух или покров над св. сосудами – «салфеткой», причастен: «Тело Христово» – «веселою песнею», священнодействия совершителей литургии – «манипуляциями», как будто бы речь идет о цирковых фокусниках или профессорах черной магии и т.д.³³ И, что особенно прискорбно и больно для нас, что все эти, кощунственные и возмущающая душу до глубины, издевательства над Иисусом Христом, Богоматерью, св. Апостолами, таинствами и нашим богослужением выходят из-под пера такого писателя, который всегда рядился в тогу защитника невинных и оскорбленных, проповедуя полную свободу совести и горячо принимая под свою защиту даже религиозный бред кавказских и американских духоборов, выдающих его за Христово учете. Самые задушевные христианские убеждения, основанные на учении Христа, при свете Откровения и церкви православной, и разделяемые миллионами кровных соотечественников и христиан на всем земном шаре, в глазах нашего маститого писателя как будто бы не имеют ровно никакой цены, и их он позволяет себе самым безжалостным образом ломать и топтать в грязь. Читая эти возмутительные страницы романа «Воскресение» просто не хочется верить, что они вышли из под пера такого писателя, который в других своих художественных произведениях посвятил не мало прекрасных страниц и нашему богослужению. Даже страницы романа «Воскресение», в первой части (глава XV), заключающие в себе описание пасхальной заутрени, мы можем смело рекомендовать всем, как образцовые в художественном отношении. «Всю жизнь потом, по словам нашего писателя, эта заутреня осталась для Нехлюдова одним из самых светлых и сильных воспоминаний» (стр. 58). И что достойно удивления, что в XV главе своего романа Л. Н. Толстой обнаруживаем и знакомство с настоящею литургическою терминологией: здесь у него и «золотой иконостас», и «паникадило», и клиросы «с добровольцами певчими, с ревущими басами и тонкими дискантами мальчиков», и «священники в светлых серебряных с золотыми крестами ризах, и дьякон и дьячки в праздничных серебряных и золотых стихарях», я даже «благословение народа священниками тройными убранными свечами, с все повторяемыми и повторяемыми возгласами: Христос воскресе! Христос воскресе! Все было прекрасно». (Стр. 58–59).

Пред нами Л. Н. Толстой в одном и том же романе является, таким образом, как бы в виде древнего римского бога Януса двуликого. На первых страницах своего романа он пишет о христианском богослужении людей верующих и находящихся на свободе духовной и физической, а поэтому здесь мы видим во всем величии его гениального таланта. На этих художественных страницах все на своем месте, и каждый предмет называется своим настоящим собственным именем. При описании же богослужения и, в частности, чина нашей литургии в тюрьме, Л. Н. Толстой имеет дело уже с людьми, лишенными не только свободы физической, но и умственной и моральной, скованными, можно сказать, по рукам и ногам предвзятыми идеями самого крайнего либерализма. Поэтому на этих страницах он выступает или в роли их единомышленника и учителя, или даже в более некрасивой роли, рыночного потешника толпы, направо и налево отпускающего грубые циничные каламбуры, злонамеренно все переворачивающего на изнанку и, ради красного словца, не щадящего ничего святого, лишь бы снискать у этой толпы одобрительные рукоплескания и сатанинский смех.

Мы кончили свое тяжелое, горькое слово. Из сказанного нами об евхаристическом каноне можно теперь видеть, какую величайшую святыню, какую драгоценную жемчужину хранит от лет древних, от времен апостольских, наша православная церковь в книге Служебник, оберегая ее всячески от дерзновенных поползновении и покушении на нее со стороны людей неверующих и легкомысленных. Провидение непостижимым для нас образом содействует св. церкви в выполнении указанной цели. Разительный пример чудесного охранения этой святыни Провидением от легкомысленной профанации передал нам, как мы видели, писатель VI века Иоанн Мосх. Не менее поразительный, а вместе с тем и глубоко поучительный пример, по нашему крайнему разумению, передаст отдаленному потомству наш современный летописец, когда поведет речь о романе «Воскресение» Л. Н. Толстого. Задавшись нарочитою целью кощунственно высмеять «главнейшее христианское богослужение» и цинически поиздеваться над «сущностью его», или над «главным действием» нашего чина литургии, когда словами евхаристического канона хлеб и вино пресуществляются в истинное Тело и в истинную Кровь Христа Спасителя нашего, наш маститый писатель непостижимым образом, вопреки своему намерению, ни единым словом не коснулся величайшей святыни – евхаристического канона, как бы даже совершенно просмотрел его (а следовательно, и не достиг прямой своей цели). Здесь еще раз обнаружилась непреложная истинность слов апостола Павла: «Премудрость бо міра сего, буйство у Бога есть» (1Кор. 3:19). Пусть же поэтому все истинные чада церкви православной проникнутся самыми искренними и глубокими чувствами благоговейного почтения и уважения к нашей книге «Служебник», как хранительнице на всем уже некратком протяжении исторического существования церкви Христовой на земле высокой и драгоценной святыни – таинственного евхаристического канона.

А. Дмитриевский