Ленинградская епархия (1963–1978)

Архиереи, возглавлявшие кафедру в городе на Неве, помимо обычных тягот служения, несли ещё и тяжкое моральное бремя: их титул был «Ленинградский". Конечно, страдали и другие архиереи: Куйбышевский, Свердловский, Калининский, Горьковский, Кировский, Кировоградский. А раньше были Молотовский, Ворошиловградский. Сталинский, Сталинградский. (Говорят, что в 1990-х годах, при разукрупнении Хабаровской епархии, хотели поставить правящего архиерея в Комсомольск-на–Амуре...) Все они были в какой-то мере «штрихованными», но главный «штрих-код» ложился на град святого Петра, в 1924 г. получивший партийную кличку вождя.

В том же 1924 г. В.В. Маяковский написал поэму «Владимир Ильич Ленин». Там говорилось про «сердце, полное любовью к Ильичу»:

Этого

не объяснишь

церковными славянскими крюками,

и не Бог

ему

велел –

избранник будь!¹⁴⁷

И тогда неизбежно встаёт вопрос; кто? Средневековый летописец объяснил бы успех большевиков короткой и выразительной формулой: «Богу попущающу, а сатане действуюшу...».

Образ вождя и в Германии, и в СССР (даже при антирелигиозной пропаганде) играл роль религиозного символа с такими атрибутами, как вездесущность, бессмертность и совершенство высшего существа. Иллюзию вездесущности создавали бесчисленные изображения вождя, присутствие его имени в названиях улиц, городов, заводов, институтов. Всё это отражало стремление «обессмертить», продлить во времени выполнявшуюся им функцию интеграции, а также стремление обеспечить преемственность власти. В этом смысле умерший вождь продолжал и после смерти играть эту роль.

Сохранение забальзамированного тела Ленина давало повод к возникновению в фольклоре молитвы о его воскрешении. В середине 1920-х годов по Москве ходила легенда, что по ночам по Кремлю разгуливает призрак Ленина. В Вятской губернии была записана сказка о том, что Ленин решил представиться мёртвым, чтобы посмотреть, как без него пойдут дела, и по ночам приходит на завод, в деревню, в Кремль, чтобы это проверить.

В данном сюжете заслуживает внимания представление о Ленине как о высшем судии, единственном, кто имеет право судить о праведности и истинности нового мира. То же отношение мы можем усмотреть в фактах уже 1980-х годов, когда люди, доведённые до отчаяния своим бесправием, не найдя нигде защиты, оставляли письма со своими жалобами «Ильичу» на парапете у стеклянного гроба в мавзолее, считая вождя последней инстанцией в поисках правды¹⁴⁸.

Владыка Никодим, понимая это, старался не упоминать кличку Ульянова, и в обиходе называл град святого Петра «Питером». А в официальной обстановке (речи, приветствия высоких гостей, доклады и т. п.) он именовал Петербург «городом на Неве».

Но большего владыка сделать не мог: высокий сан обязывал «соблюдать протокол». Едва ли не единственным священником из «непоминающих» был протоиерей Пётр Белавский (1892–1983) – «лагерник со стажем», с 1929 г. По возвращению из ГУЛАГа отец Пётр был назначен священником сначала в Павловский собор г. Гатчины, а затем переведён настоятелем в пос. Мариенбург (рядом с Гатчиной).

Отец Пётр за всё время своего служения ни разу не произнёс имя города «Ленинград» за богослужением, не желая упоминать имя разрушителя устоев России, и даже певчие у него, вознося имя митрополита Никодима, не упоминали переиначенного коммунистами имени города. Такая бескомпромиссность вызвала гнев уполномоченного, и в конце концов отец Пётр был лишён настоятельства¹⁴⁹.

По словам протопресвитера Виталия Борового, «общий лейтмотив, который лучше всего характеризует трагизм и сложность жизни нашей Церкви во времена митрополита Никодима и помогает понять неоднозначности и расхождения в оценке его личности, выражен в словах Апокалипсиса, обращённых к семи Малоазийским Церквам: «Знаю твои дела, и что ты живёшь там, где престол сатаны» (Откр. 2:13)»¹⁵⁰.

... В марте 2000 г. Священный синод Русской православной Церкви выразил беспокойство по поводу предлагаемой схемы контроля над сбором налогов с российских граждан. В частности, протесты верующих вызывал штрих-код, который предполагалось использовать в ряде налоговых документов. В заявлении Св. Синода было сказано: «Каждый из этих кодов заключает в себе три разделительные линии, графически совпадающие с символом, принятым для цифры «6». Таким образом, в штрих-кодах, по воле создателей международной системы их написания, заключено изображение числа 666, которое упомянуто как число антихриста».

Вскоре после этого на состоявшейся встрече со Святейшим Патриархом Московским и всея Руси Алексием II глава Министерства по налогам и сборам Российской Федерации Александр Починок заверил, что штрих-код, о котором шла речь в заявлении Синода, в документах налоговой службы использоваться не будет. По словам А. Починка, МНС решило изменить первоначальное содержание свидетельства ИНН, чтобы учесть чувства верующих¹⁵¹.

Чувства верующих пощадило не только МНС, но и МПС. Осенью 1999 г. Министерство путей сообщения России изменило номер поезда Москва – Осташков. С 1 сентября состав, имевший номер 666, стал отправляться из Первопрестольной под номером 604. Решение было принято по просьбе верующих. Подавая петицию в министерство, православные писали: «Мы понимаем, что поезд носит такой номер случайно и никаких мистических действий при его нумерации не проводилось, однако ехать на нём неуютно»¹⁵². А то, что поезд идёт по железной дороге, носящей название Октябрьская, в письме не упоминалось. А что тут такого? Ведь ещё Пушкин писал: «Октябрь уж наступил...»

Оставим на время доводы за / против принятия / непринятия штрих-кода. Возьмём коробок и отсчитаем 15 спичек. Старая игра в бараках ГУЛАГа состояла в следующем. Для начала изобразим пресловутые три шестёрки в самом простом, «компьютерном» виде. Затем рассыплем «число зверя» и из тех же спичек сложим 5-конечную звезду, с пятиугольником в основе. Теперь мы подошли к главному: те же 15 спичек лягут так, что можно будет прочесть партийную кличку основоположника, того, что вечно живой. Но поскольку за такую игру можно было в зоне получить второй срок, то старые лагерные волки довольствовались первыми тремя буквами: ЛЕН... – а участники игры (в дальнейшем именовавшиеся соучастниками) восклицали: «Ой, я, кажется, догадался!»

А Иван Бунин оставил о Ленине безжалостные строки: «Выродок, нравственный идиот от рождения, Ленин явил миру как раз в самый разгар своей деятельности нечто чудовищное, потрясающее; он разорил величайшую в мире страну и убил несколько миллионов человек – и всё-таки мир уже настолько сошёл с ума, что среди бела дня спорят, благодетель он человечества или нет? На своём кровавом престоле он стоял уже на четвереньках; когда английские фотографы снимали его, он поминутно высовывал язык: ничего не значит, спорят! А соратники его, так те прямо пишут: «Умер новый бог, создатель Нового Мира, Демиург!""

А теперь обратимся к третьей главе Апокалипсиса: знак зверя будет положен «на чело их» (Откр. 3:16). И вспоминаются кинокадры, плакаты из времён гражданской войны: красноармейцы в будёновках, «а во лбу звезда горит». (Как видим, ещё Пушкин предупреждал.) Изготовленные по эскизам Нестерова для войны с «германцем», эти древнерусские «шлемы» были потом «маркированы» большевиками.

Вынашивая бредовые идеи о мировой революции, Ленин говорил об отмене денежного обращения, о введении системы распределения, спецпайков, так, «что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его» (Откр. 3, 17). В 1920 г. СНК РСФСР в русле курса на отмену денежного обращения принял декрет «О введении трудового продовольственного пайка», согласно которому устанавливалось единообразное и бесплатное распределение продуктов среди «трудового» некрестьянского населения. В июле всем советским и общественным учреждениям было запрещено приобретать что-либо за деньги и предписано со всеми своими нуждами обращаться в соответствующие распределители. Сегодня это почти забыто и бытует в сатирической форме «от Ильфа и Петрова»: «Пиво отпускается только членам профсоюза».

Кодировка жителей «большой зоны» начиналась с детства. Проведём небольшой эксперимент. Произнесём начальные строки: «Я маленькая девочка, играю и пою...» И тут же 95% «кодированных» читателей, из тех, кому за тридцать, подхватят: «Я Ленина не видела, но я его люблю». (Первоклашки на прогулке в лесу впервые увидели ёжика. Учительница спрашивает: кто это? Дети молчат. Она подсказывает: ну о ком мы говорили совсем недавно на уроках? И тогда один из мальчиков говорит: «Так вот ты какой, дедушка Ленин!»)

Это в первом классе, где принимали в октябрята и прикалывали к груди звёздочку с изображением «начертания». А ещё через несколько лет штрих-код закреплялся на уроках пения, и это тоже ложилось в подсознание: «Ленин в твоей мечте, в каждом счастливом дне, Ленин в тебе и во мне». Вездесущие вождя подчёркивалось и лозунгами. Например, после смерти Ленина в 1924 г.: «Ленин молчит, но мы, рабочие, слышим его голос внутри нас». Ещё в 1918 г. в Петрограде о вожде говорилось: «Во многих из нас незаметно для нас есть маленькая частица от великих трудов товарища Ленина, от его неустанной работы». Был и другой вариант «пролетарского причастия»:

Я счастлив,

что я

этой силы частица,

что общие

даже слёзы из глаз.

Сильнее

и чище

нельзя причаститься

великому чувству

по имени –

класс!¹⁵³

Старшеклассников штриховали по Маяковскому: «С Лениным в башке, с наганом в руке». (А ведь партия большевиков, захватив власть осенью 1917 г., долго не могла поверить своей победе. Ленин торжествовал, отметив 73-й день своей власти, ибо он продержался на день больше, чем парижские коммунары в 1871 г.)

Место образа Ленина внутри иерархии коллективных представлений было зримо обозначено в интерьере крестьянской избы. Начиная с 1920-х годов и даже в годы Великой Отечественной войны в крестьянских избах фотопортрет Ленина нередко помещался в красный угол, рядом с иконами. (Сводки о настроениях в «третьем рейхе» также сообщали о сооружении домашних алтарей с фотографией Гитлера.)

Особенно тяжело пришлось Санкт-Петербургу, «отштрихованному» в 1924 г. Приходит человек в православный храм, а там за литургией диакон поминает «митрополита ЛЕНИНградского». Первым «меченым» архиереем со «штрих-кодом» стал Иосиф (Петровых; 1927 г.), митрополит ЛЕНИНградский и Гдовский. И попробуй возрази: его предшественник – митрополит Петроградский Вениамин, в 1922 г. был расстрелян. Пикнешь, и тебя «оформит на 9 грамм» особая «тройка» из сталинских «шестёрок»! (снова число зверя!) Из этого «человеческого материала капиталистической эпохи» предстояло «выработать коммунистического человека» методами «пролетарского принуждения во всех его формах, начиная от расстрела и кончая трудовой повинностью» (Н.И. Бухарин).

Тот же «Бухарчик», как ласково называл его Сталин, на вопрос «Где классовые враги и внутренние вредители?» отвечал, что их надо искать в росте «проявления великорусского, великодержавного шовинизма». Идеолог партии призывал видеть врага в русском патриотизме, в осознании народом своего национального достоинства.

Особенно тихо надо было сидеть в 1937 г. (Ведь и Пушкина «шлёпнули» в 37-м.) Весной 1937 г., когда митрополит Алексий (Симанский) был буквально выброшен из своих покоев в Новодевичьем монастыре у Московских ворот, он не предпринял никаких шагов к восстановлению справедливости, а скромно нашёл себе приют на колокольне Князь-Владимирского собора, в тесном и тёмном помещении, в котором раньше жили сторожа.

А те, кто уцелел в «кровавые 30-е», уже не могли «раскодироваться» и возглашали «Осанна!» Сталину, который готов был до войны вырезать Церковь под корень. Отец хотел сделать Сосо сапожником, мать – священником. Отец издевательски её спрашивал: «Ты что, думаешь, что он будет митрополитом?» Нет, мать этого не думала. Ещё меньше думала она, что Сосо будет назначать и смещать митрополитов. Но чтобы достигнуть вершины власти, нужно было «поступиться принципами».

В начале 1940-х годов на Западе было обнаружено любопытное письмо. Как сообщил опубликовавший его американский историк Исаак Дон Левин, документ был вывезен во время гражданской войны из Восточной Сибири беженцами, – вероятно, офицерами царской охранки, – вместе с другими материалами из её архивов в Китай, а уже оттуда попал в США. Вот текст этого документа.

М.В.Д. ЗАВЕДЫВАЮЩИЙ ОСОБЫМ ОТДЕЛОМ ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ 12 июля 1913 года. № 2898.

Начальнику Енисейского Охранного Отделения А.Ф. Железнякову.

Совершенно секретно. Лично.

Милостивый Государь Алексей Фёдорович!

Административно-высланный в Туруханский Край Иосиф Виссарионович Джугашвили-Сталин, будучи арестован в 1906 году, дал Начальнику Тифлисского Г(лавного) Ж(андармского) Управления ценные агентурные сведения.

В 1908 г. Начальник Бакинского Охранного Отделения получает от Сталина ряд сведений, а затем, по прибытии Сталина в Петербург, Сталин становится агентом Петербургского Охранного Отделения.

Работа Сталина отличалась точностью, но была отрывочная.

После избрания Сталина в Центральный Комитет Партии в г. Праге, Сталин, по возвращении в Петербург, стал в явную оппозицию Правительству и совершенно прекратил связь с Охраной.

Сообщаю, Милостивый Государь, об изложенном на предмет личных соображений при ведении Вами розыскной работы.

Примите уверение в совершенном к Вам почтении.

Ерёмин¹⁵⁴

В биографии Сталина и Гитлера находим много общего. Отцом Сталина был осетин-сапожник. Отец Гитлера – Алоис Шикльгрубер, с 13 лет начал работать подмастерьем у сапожника. Оба пили «как сапожники» и метелили своих чад – будущих фюреров. Адольф, как и Сосо, не раз испытывал на себе удары отцовского ремня. Ему часто приходилось тащить домой пьяного отца. Матери обоих хотели, чтобы их сыновья стали священниками. Мать Адольфа, будучи весьма религиозной женщиной, отправила его в Ламбах, в приходскую школу бенедиктинского монастыря, после которой, как она надеялась, сын в конце концов станет священником. Но его исключили из школы, застав курящим в монастырском саду¹⁵⁵.

В молодости у обоих «харизматиков» были связи с охранкой. После демобилизации из армии Гитлер обратился к политической деятельности. Поскольку он всё ещё числился в штате своего старого полка, ему поручили шпионить за политическими партиями. В сентябре 1919 г. Гитлеру приказали навести справки о небольшой группе националистически настроенных ветеранов из Немецкой рабочей партии. Эта партия не имела ни программы, ни плана действий, её казна насчитывала несколько марок. Но Гитлера необычайно поразили некоторые её идеи, совпадавшие с его собственными. Он вступил в эту партию под № 55, а позднее стал № 7 её исполнительного комитета.

Не прошло и двух лет, как Гитлера выдвинули в руководство этой небольшой партии. Он придумал ей новое название – Национал-социалистическая рабочая партия Германии (НСДАП). Отсюда же родился и термин нацизм – производное от слов НАционалсоЦИалист¹⁵⁶. Через всю жизнь Сталина красной нитью проходит борьба за власть. Гитлеровский лейтмотив тот же – «Моя борьба» («Майн кампф»). И вот, фюрер и вождь – на Олимпе власти; они – «небожители».

«Сердечно и молитвенно приветствую в Вашем лице богоизбранного вождя наших воинских и культурных сил, ведущего нас к победе над варварским нашествием...» «Мудрый, Богопоставленный Вождь народов нашего великого Союза...»¹⁵⁷°– постоянное выражение патриарха Сергия о Сталине. «Слава и честь и многая помощь от Господа Мудрому Верховному командованию и богодарованному Верховному Вождю нашему И.В. Сталину»¹⁵⁸ – писал митрополит Алексий (Симанский).

Страницы советских газет были заполнены поздравлениями, отправлявшимися в адрес вождя.

«Правда», 23 декабря 1939 г. Господину Иосифу Сталину. Москва.

Памятуя об исторических часах в Кремле, положивших начало решающему повороту в отношениях между обоими великими народами и тем самым создавших основу для длительной дружбы между ними, прошу Вас принять ко дню Вашего шестидесятилетия мои самые тёплые поздравления.

Иоахим фон Риббентроп

Министр иностранных дел

Ко дню Вашего шестидесятилетия прошу Вас принять мои самые искренние поздравления. С этим я связываю свои наилучшие пожелания, желаю доброго здоровья Вам лично, а также счастливого будущего народам дружественного Советского Союза.

Адольф Гитлер

В тот же день из Москвы в Берлин был отправлен благодарственный ответ: «богодарованного» – «богопоставленному»...

Один из плакатов гитлерюгенда гласил: «Все мы верим в Адольфа Гитлера, нашего вождя. Мы верим, что национал-социализм – единственный символ веры для нашего народа. И мы, верим, что это Бог послал нам Адольфа Гитлера, чтобы Германия стала краеугольным камнем вечности»¹⁵⁹.

То, что большевизм в России (равно как и национал-социализм в Германии) обрёл характер религии, несомненно. Её яркими чертами стало обожествление лидеров правящей партии, утверждение государственной идеологии в качестве непреложного «кредо», а также страсть к ритуальным действиям и символам, носящим безусловно сакральный характер.

Природе сталинизма более чем что-либо соответствовала идея «антихристианства», т. е. антихриста, «чёрного Христа», обещающего людям мнимое «спасение». Сталин не говорил впрямую: «Я – Христос». Он фактически наделил себя «функциями» Спасителя и «прельстил» столь многих, сколь не прельщал ни один лжемессия. Даже Гитлер, – ведь фюрер был у власти всего 12 лет, а кремлёвский партайгеноссе – почти 30. После окончания Второй мировой войны в Германии насильно водили людей в бывшие лагеря, показывали им фильмы о злодеяниях нацистов, во время просмотра которых люди рыдали, теряли сознание, и постепенно (ещё в 1948 г. чуть ли не половина немцев самым великим деятелем XX в. считала Гитлера!) немцы осудили прошлое. В Германии и сегодня школьников обязательно водят в бывшие концлагеря, чтобы они своими глазами увидели, каким преступным был нацистский режим.

А «сакральность» советского искусства в послевоенные годы приобрела уже вполне откровенный характер. Тема «Сталин-бог» прямым текстом, разумеется, не заявлялась, но, несомненно, подразумевалась и даже не слишком вуалировалась. В дни 70-летия Сталина во время всенародного гуляния вечером 21 декабря 1949 г. в небе над Кремлем вспыхнул ярким сиянием лик Сталина. Портрет был освещён таким образом, что от него расходились по всему небу лучи. Это весьма напоминало нисхождение Святого Духа, как его обычно изображают на иконах.

И снова о Пушкине. В «Борисе Годунове» юродивый говорит в ответ на просьбу царя о молитве: «... Нельзя молиться за царя Ирода». Почему? Аргумент: «Богородица не велит!»

После поразившего многих факта стояния московских иерархов в почётном карауле у гроба Сталина в русском зарубежье курсировала фраза, принадлежавшая якобы покойному митрополиту Николаю (Ярушевичу): «Стоял, чтобы других не заставить стоять...»¹⁶⁰

... Тверды

шаги Дзержинского

у гроба.

Нынче бы

могла

с постов сойти Чека¹⁶¹.

Ви́дение мира в религиозных символах как арены борьбы божественных сил порядка и сатанинских сил хаоса было характерно для тех членов общества, которые не принимали официальной системы ценностей. В их глазах образ Ленина приобретал демонические черты. Оппоненты из самых различных слоёв общества называли Ленина антихристом, дьяволом. Вот лишь одно из многочисленных высказываний в частных письмах, вскрытых цензурой (март 1924 г.): «У нас отреклись от Бога истинного и признали себе Богом черта, кровопийцу, людоеда Ленина и Троцкого». В процессе развенчания культа Ленина проявились те же настроения. Многие ораторы на митингах 1990 г., требовавшие переименовать Ленинград, называли Ленина сатаной.

Представим себе питерскую подземку; в те годы она была «штриханутая»: «Ленинградский ордена Ленина, метрополитен имени Ленина". А если к тому же пассажир едет с Ленинского проспекта, где стоит памятник Ленину, на станцию «площадь Ленина» у Финляндского вокзала? Кстати, до каких пор Ленин на броневике будет загромождать набережную? Тем более, что этот броневик мешает прибывающим финнам любоваться со ступеней вокзала очертаниями «Большого Дома»... (Для тех, кто не в курсе: «Большой Дом» – Литейный проспект, дом 4 – здание НКВД – МГБ-КГБ-ФСБ).

Тогда не покажется абсурдным нынешнее положение, когда, несмотря на словесное осуждение идеологии сталинизма, сохраняется практически не затронутым весь именник составленных при «отце народов» святцев для именования всего и вся набором из десятка канонизированных как «святые революции» при Сталине деятелей. В таком случае не надо будет задавать вопросов, почему у нас населённых пунктов имени Кирова – 150, Калинина – 100, Куйбышева – 40.

Уже в 1919 г. взамен Театральной площади и Рогожской заставы появляются площадь Свердлова и площадь Ильича. В 1921 г. город Талдом Тверской губернии становится Ленинском (название не установилось). И пошло-поехало: 1923 –Троцк (Гатчина), 1924 –Зиновьевск (Елизаветград), Ленинград (Петербург – Петроград), 1931 –Калинин (Тверь), 1932 –Горький (Нижний Новгород), 1934 –Киров (Вятка), 1936 –Ленинабад (Ходжент), Куйбышев (Самара). А один из таджикских городов был переименован в Кагановичебад... Эксперимент с «переодеванием имён» продолжался до середины 80-х годов: Брежнев (Набережные Челны), Устинов (Ижевск), Андропов (Рыбинск), Черненко (Шарыпово).

С правовой точки зрения эти переименования следует квалифицировать как незаконные. Акции по замене исторических названий партийно-мемориальными свершались по обычаю идеологического однопартийного «права». Образчиком такого идеологического «права» может служить вердикт ЦИК СССР об упразднении исторического имени Тверь, воскресшего к новой жизни под мощным общественным давлением сравнительно недавно.

Вот этот документ.

Президиум Центрального Исполнительного Комитета Союза СССР ПОСТАНОВЛЯЕТ

Ходатайство Президиума ВЦИК и Московского облисполкома удовлетворить и переименовать город Тверь Московской области в город Калинин.

Председатель ЦИК СССР

М.И. Калинин

Секретарь ЦИК СССР

А. Енукидзе

Москва, Кремль

20 ноября 1931 г.

Случай беспрецедентный в европейской, да, пожалуй, и в мировой истории XX века. Даже монархи не подписывают указов о наречении городов в свою честь.

Культовую модель в топонимии, окончательно сложившуюся к середине 30-х годов, можно сравнить с паутиной, которая сетью имён из сталинского окружения, а также набором идеологических терминов партийного новояза, заткала карту страны. На 1990 г. в Калининской области насчитывалось пятнадцать колхозов имени Калинина, добавим ещё Калининский район. Представьте себе ваш тогдашний адрес: Калининский район Калининской области, колхоз имени Калинина.

В июле 1990 г. произошли события, которые знаменовали начало возвращения исторических названий в стране. В честь обретения исконного именования города – ТВЕРЬ – состоялось грандиозное Тверское вече. Оно началось молебном в главном храме, а затем от Белой Троицы двинулся крестный ход к центру города, где состоялся многотысячный митинг. В нём принял участие председатель Моссовета народный депутат СССР Г.X. Попов, он-то и объявил о возвращении центральной улице Москвы его первоначального имени, а также обещал вернуть Твери московский долг – вывезенный в прежние времена большой колокол.

Кампания по искоренению исторически сложившихся названий городов, сёл, районов, улиц, учреждений приобрела тотальный характер и сохранялась вплоть до середины 80-х годов. О практике замены старых имён на новые говорят стихи Б. Слуцкого:

Имя падало с грохотом

И забывалось не скоро.

Хотя позабыть немедля

Обязывал нас закон.

Оно звучало в памяти,

Как эхо далёкого спора,

И кто его знает, кончен

Или не кончен он?

Как мы сейчас с вами видим, спор не окончен.

Если говорить о «возвращении к вере отцов», то наши отцы – это советские люди, которые строили коммунистическое, безбожное общество. Надо отдавать себе отчёт, что когда мы говорим о вере отцов и подразумеваем Святую Русь, то для нас это всего лишь некая литература. А реальная вера наших отцов – это большевизм, все эти улицы Ленина, Кирова, Дзержинского.

Один из немногих авторов, обративших внимание читателей на «закодированность» российского общества, – церковный историк Д.В. Поспеловский (Канада). «Сегодня идёт бурная кампания против нормального компьютеризированного учёта товаров, а совершенно спокойно воспринимается зло сохранившейся символики коммунистической тирании, – пишет Дмитрий Владимирович. – Повсюду стоят памятники Ленину (не говоря уже о мавзолее), улицы продолжают носить имена Ленина, основателя большевистского террора Дзержинского и пр. Ведь это равноценно тому, если бы в современной Германии стояли памятники Гитлеру и улицы носили имена Гиммлера, Геринга и пр. Режим-то Ленина – Сталина был значительно более кровавым, чем Гитлера, во всяком случае, в отношении собственного народа»¹⁶².

Невозможно себе представить, скажем, на площадях Германии памятник Гитлеру, воздвигнутый только потому, что кто-то из бывших партайгеноссе говорил бы: «Это часть нашей истории. Пусть стоит. И вообще это памятник – произведение искусства, не смейте его разрушать».

В начале августа 2006 г. в Петербурге на Невском заводе состоялось редкое по нынешним временам событие. Здесь отмечали 80-летие первого в городе монумента вождю мирового пролетариата. Формально Невский завод давно уже не носит имя Ленина, но сохранил его в товарном знаке предприятия и официальной аббревиатуре «НЗЛ». Памятник Ильичу у главной конторы завода был установлен в 1926 г.

В настоящее время на территории С.-Петербурга располагаются около 20 монументальных изображений Ильича, главные из которых – Ленин на броневике у Финляндского вокзала, памятник у Смольного и монумент на Московской площади. А всего, даже сейчас, по подсчётам специалистов, в бывшем Ленинграде около ста памятников.

Поэту Иосифу Бродскому принадлежит любопытное сравнение.

«Медный всадник»: Пётр I, восседающий на коне, обращён лицом к Университету и Академии наук. Справа – Сенат, слева – Синод, позади – Исаакиевский собор. Всё чинно, благородно.

Ленин на «броневичке»: вождь смотрит – через Неву – на «Большой дом» (Управление КГБ), сзади – Финляндский вокзал (в случае чего – свалить за границу). Справа – райком, слева – тюрьма «Кресты». Без комментариев.

Монумент вождя на Московской площади в народе прозвали «Балерина». А встречи назначали «под кепкой».

Постсоветская эпоха оказалась непростой для памятников Ленину: их неоднократно обливали краской. Поэтому, например, был демонтирован бюст Ильича, сооружённый некогда во дворе дома на улице Достоевского, – памятник чуть ли не еженедельно подвергался атакам. А монумент в Пушкине, в 1960-е годы поставленный на месте взорванного большевиками храма Святой Екатерины, в 2004 г. был свергнут с пьедестала и разрушен. Но царско-сельский Ильич уже восстановлен (что обошлось городскому бюджету в 3 млн. рублей) и в октябре 2006 г. было его «воздвижение», правда, в другом месте¹⁶³. А сколько ещё таких капищ по всей стране, на нашей «канонической территории»?

Впрочем, с Варшавского вокзала Ленин уже «уехал»; это случилось осенью 2005 года. Памятник Ленину вряд ли вернётся к фасаду теперь уже бывшего Варшавского вокзала. Когда началась перестройка здания под торгово-развлекательный комплекс, фирма-инвестор демонтировала бронзовый монумент и отправила его на хранение в Музей городской скульптуры, в запасниках которого он ныне и пребывает.

Между тем до революции, с 1901 г., фасад украшала монумент-икона Спасителя в массивном иконостасе из тёмно-серого сердобольского гранита на пьедестале красного финляндского гранита. Годом позже над иконой был сооружён навес-шатёр из металла и стекла в виде часовни по проекту архитектора Нечаева. Часовня была возведена на средства прихожан церкви Воскресения Христова в память о благополучном выздоровлении в 1900 г. императора Николая II от тифа. Пришедшие к власти большевики в 1925 г. часовню снесли, а в 1949 г. на её месте встал памятник Ленину работы известного советского скульптора Николая Томского. По некоторым данным, Ильич был отлит из тысячепудового бронзового колокола «Александр Невский» – подобные «переливы» церковного имущества были обычной большевистской практикой.

Демонтаж памятника был положительно воспринят православной общественностью – тем более что в непосредственной близости находится ныне действующий храм Воскресения Христова. В фасад крупнейшего в городе казино, в которое превращается Варшавский вокзал, бронзовый Ильич тоже не вписывается. Таким образом, в городе на Неве одним Лениным стало меньше¹⁶⁴.

... Прибыв в город на Неве, митрополит Никодим столкнулся с тяжелейшей ситуацией в церковной сфере. 1963 г. – пик хрущёвских гонений на Русскую православную Церковь, массовое закрытие храмов. Даже при всех своих «высоких связях» владыка не мог сразу приостановить этот процесс. Он долго сокрушался, когда не удалось «отбить у супостатов» храм в посёлке Котлы, что к юго-западу от Санкт-Петербурга (ныне – снова действующий). «Пепел Котлов стучал в его сердце...»

В 1967 г., уже после снятия Хрущёва, в городе на Неве была закрыта церковь во имя Св. Троицы (при бывшем подворье Перемышльского Свято-Троицкого Лютикова мужского монастыря). Она стояла на Большой Спасской улице (д. 62). Эта деревянная церковь была построена в 1897–1898 гг.; после 1917 г. не закрывалась, а в декабре 1927 г. стала иосифлянской. С 1933 г. это был единственный последний официально действовавший храм иосифлян в Советском Союзе. Он сохранял роль центра притяжения для политических противников режима. 24 ноября 1943 г., в блокадном Ленинграде, приход Троицкой церкви перешёл в юрисдикцию Московской патриархии.

Когда началась массовая застройка северо-западной окраины пятиэтажными «хрущобами», необходимо было проложить новую магистраль. Храм стоял на месте будущей трассы, и по тем временам было «логично» его снести. (Это в годы перестройки пикетчики будут круглосуточно дежурить у «Англетера», у дома Дельвига, не допуская сноса исторических памятников. А в «юбилейном» 1967 г. об этом не могло быть и речи.) Храм был закрыт и вскоре снесён. (Ныне это угол проспекта Непокорённых и Гражданского проспекта, д. 2.)

Тем не менее владыке Никодиму удалось сохранить и общину упразднённой церкви, и храмовое имущество. На близлежащем Шуваловском кладбище в то время была одна действующая церковь, а второй храм – в честь св. Александра Невского – стоял закрытым. Митрополит добился открытия этой небольшой церкви, и туда был перенесён иконостас Свято-Троицкого храма, а также богослужебная утварь. Петербуржцы нового поколения порой удивляются: почему на небольшом Шуваловском кладбище целых два храма, в то время как в соседних «спальных районах» церкви лишь только сейчас возводятся или проектируются? Не будем упрекать владыку: он сделал всё, что мог...

В те годы существовал запрет на проповеди: свободно проповедовать не разрешалось, перед тем, как произнести проповедь священника обязывали записать её в двух экземплярах и эти два экземпляра отправить в епархиальное управление. И только после тщательного просмотра уполномоченным содержания поступало разрешение (или запрет) на проповедь. Эта антицерковная практика была отменена только при митрополите Никодиме в 1963 г.¹⁶⁵

В 1970-х годах, как реликт, сохранялся чисто формальный контроль над «златоустами»: раз в год нужно было подать уполномоченному краткий текст проповеди (на страничку) – «для галочки».

Деятельность владыки Никодима можно оценить объективнее на фоне того, что происходило в других епархиях. Так, в начале 1960-х годов уполномоченные требовали от архиереев, чтобы те не допускали в храмы детей на богослужения. Особенную настойчивость в этом направлении проявлял уполномоченный Совета в Ставропольском крае А.М. Нарыжный. Он до такой степени терроризировал местное духовенство, что священники боялись причащать даже собственных детей.

И кое-где архипастыри, «прижатые на компромате», не выдерживали натиска. Так, в одной из южных епархий (Ставрополье) местный архиерей во время проповеди призывал верующих не водить детей в храм.

– А почему Дева Мария была введена в Святая Святых Иерусалимского храма? Значит, можно? – спросили его прихожане.

– А тогда не было школ, и детей научали в храме. А теперь надо водить детей в школу, а не в храм, – нашёлся епископ.

В Ленинградской митрополии до такого «прессинга» дело, к счастью, не доходило.

Вспоминает Святейший Патриарх Алексий II.

В 1964 г. я был назначен управляющим делами Московской Патриархии. Эта сфера деятельности была для меня совершенно новой. Я столкнулся с концом хрущёвского периода преследований Церкви. Коридор здания Управления делами был заполнен священнослужителями, которые просили их трудоустроить. Не всегда мы имели возможность помочь правящим архиереям. Но всё-таки в Москве мы могли разрешать некоторые вопросы, не решавшиеся на месте.

Например, в 1966 г. в Ростове-на-Дону я столкнулся с проблемой; можно, дескать, крестить до двух лет, а потом до восемнадцати нельзя! Почему? Откуда такие ограничения? А в Куйбышеве, например, крестили всех без ограничений, но только от школьников требовали справку из школы о том, что она не возражает! И самое удивительное, что такие справки давали: я сам видел кипы подобных документов, в которых было сказано, что школа не возражает против крещения своего ученика такого-то класса. Я довёл до сведения уполномоченного, что это нарушение Декрета об отделении Церкви от государства и Школы от Церкви. Он просил меня не говорить об этом в Москве и дал слово, что через неделю всё будет отменено. И было отменено. Или, скажем. Уфимский архиепископ Феодосий (Погорский) рассказывал, что нет проблем с крещением детей, а вот взрослый перед крещением должен был написать заявление на имя исполнительного органа такого-то прихода с просьбой окрестить его в православную веру, и два человека должны были подписать, что на него никто не оказывает давление и что он психически здоров. Я не поверил, что это возможно. Когда же владыка в следующий раз привёз мне эти бумаги, я пошёл к Владимиру Алексеевичу Куроедову и сказал ему, что это унижение человеческого достоинства: как Петров или Иванов могут свидетельствовать о психическом здоровье имярек? И это также отменили¹⁶⁶.

В 1967 г., в ходе шестидневной войны, Израиль разгромил вооружённые силы трёх арабских стран – Египта, Сирии и Иордании. Иорданские оккупанты были вытеснены за Иордан, и Иерусалим был провозглашён столицей еврейского государства. Советский Союз разорвал дипломатические отношения с Израилем.

В разгар развязанной в советской печати антиизраильской кампании произошёл забавный случай. В 1971 г. один из авторов газеты «Правда», рецензируя Тринадцатый квартет Шостаковича, написал, что он посвящён «памяти альтиста В. Борисовского». Но Вадим Васильевич был в добром здравии и просто уже не играл в квартете имени Бетховена, ушёл на пенсию. В следующем номере «Правды» в качестве «опровержения» появилась краткая заметка за подписью самого В. Борисовского о том, что он решительно протестует против происков сионистов в Палестине... Эта нелепая заметка нужна была газете, чтобы как-то сообщить, что Борисовский жив¹⁶⁷.

В те годы гэбисты уже защищали не столько социальный строй, сколько систему власти. Всё, не вписывающееся в ритуал, предусмотренный нормами парт. номенклатуры, объявлялось заслуживающим наказания. Диссидентов арестовывали, а потом задерживали и людей, не связанных с «подпольщиками» ничем, кроме обычной дружбы. Однажды, когда «интернированные» поинтересовались, за что им-то досталось, комитетчики ответили: за пропаганду импрессионизма. По всей видимости, в КГБ знали, что надо бороться с сионизмом, а тут ведь был не просто сионизм, а ещё и импрес-. Этот случай тянул бы на анекдот, если бы не был правдой¹⁶⁸.

После всего сказанного уже не покажется странным, что и ретивые уполномоченные начали «тягать» архиереев на «доверительные беседы».

– Вы газеты читаете? Вы в курсе «текущего момента»? Партия и правительство решительно осудили израильских агрессоров. А у вас в храмах по-прежнему поют «славу Израилю!». (Речь шла о церковном песнопении «Ныне отпущаеши...» – это песнь Симеона Богоприимца, взявшего на свои руки Младенца Иисуса и восславившего Господа (Лк. 2:29–32). Конечные слова песнопения: «... и славу людей Твоих Израиля».) Забавную историю в этой связи рассказал поэт и мемуарист Анатолий Найман. Во время войны 1967 г. старушка из одного московского храма спросила более молодого прихожанина: «Ну как там дела у Израиля?» И, услышав в ответ, что Израиль, дескать, побеждает, удовлетворённо заметила: «И то. Ведь каждый день за него в церкви молимся». И дуроломы-уполномоченные требовали убрать из песнопения часть евангельского текста.

Кое-где они добились своего, но в Москву с мест посыпались многочисленные жалобы. (Ведь в XVII в. при патриархе Никоне на подобной почве возник старообрядческий раскол.) И Совет по делам религий (Москва) разослал по областным центрам предписание – не вмешиваться в богослужебные вопросы. И наместники-«гауляйтеры» сбавили обороты. А в светском хоровом искусстве с «сионизмом» расправились быстро. Исполняются в капелле, к примеру, старинные русские песнопения. Ведущий объявляет: «Бортнянский. Сочинение № 16». И хор поёт то же самое «Ныне отпущаеши», но только в усечённом виде, без «Израиля». Но мелодию не «обрежешь», вот и тянут в конце: «м-м-м-м-м...»

В параллель. Перефразируя Маяковского, можно сказать: «Социализм и национал-социализм – близнецы-братья. Кто более для истории ценен?» Молодое поколение, родившееся в постсоветское время, может не знать, в чём тут «фишка». А пожилые люди помнят (забыть не могут!) эти строки наизусть и с ходу продолжат:

Мы говорим – партия –

Подразумеваем – Ленин.

Такими же »штрихованными« были и немцы в гитлеровской Германии. ...Последние кадры фильма »Триумф воли« (1936 г.) (документальный полнометражный фильм кинорежиссёра и продюсера Лени Рифеншталь, посвящённый торжествам, проходившим в сентябре 1934 г. на ежегодном съезде НСДАП в Нюрнберге). »Зиг хайль!« – кричит публика. Гесс выходит вперёд, ждёт, когда стихнут аплодисменты. Наконец он кричит: »Партия – это Гитлер, Гитлер – это Германия!"¹⁶⁹

Клир в государственных Церквах Германии всегда был выборным, и в 1930-х годах нацистам удалось поставить на многие посты своих кандидатов. Тогда же сформировались партии «Церковный союз за позитивное христианство и немецкую нацию» и «Евангельские национал-социалисты». В 1932 г. нацисты начали объединять такого рода партии в «Движение веры немецких христиан», во главе его встал Иоахим Хоссенфельдер.

Подобно тому, как, по предложению Троцкого, ГПУ спровоцировало раскол в Русской православной Церкви, и во главе «обновленцев» был поставлен Александр Введенский, в гитлеровской Германии «подработали кандидатурку» своего «Введенского» – им стал Людвиг Мюллер (1883–1945). Это был пастор Кёнигсбергского военного округа, избранный 27 сентября 1933 г. под нажимом Гитлера и при ревностном участии т. н. «немецких христиан» (т. е. пронацистских) Имперским епископом.

С этого времени Мюллер стал центральной фигурой в борьбе между прогитлеровским Германским движением за веру и новой Конфессиональной церковью (Бекентнискирхе), которую возглавлял Мартин Нимеллер. Гитлер требовал, чтобы Имперская церковь собрала всех протестантов в единое, легко управляемое общество. Хотя Мюллер и был фанатичным сторонником нацистского режима, однако ему так не удалось завоевать абсолютного доверия Гитлера. Начиная с 1935 г., когда Гитлер передал решение всех религиозных вопросов в ведение имперской комиссии по религии, влияние Мюллера стало угасать. Он умер в Берлине 31 июля 1945 г.¹⁷⁰

После прихода Гитлера к власти Церковь должна была в своей проповеди проводить параллель между Христом, Спасителем всего человечества, и Гитлером, призванным для спасения немецкой нации. Вера должна была базироваться не только на «учении Лютера», но и на «духе героического немецкого благочестия». Со временем такие возгласы, как «Аминь» и «Аллилуия», были исключены из литургического обихода из-за их еврейской этимологии. Профессора богословия, преподававшие в немецких университетах, должны были в обязательном порядке подписывать клятву верности, в которой Гитлер ставился выше Христа¹⁷¹.

И сам Гитлер в своих речах, и его сторонники часто прямо сравнивали фюрера с Иисусом Христом, признавали его спасителем нации. Гитлер говорил, что довершит дело, которое начал Христос. Речи Гитлера были пронизаны религиозной символикой. Иногда он их заканчивал словом «аминь». Свою речь 1 мая 1933 г., в Национальный день труда, Гитлер завершил прямым обращением к Богу: «Господи, Ты видишь, мы преобразились. Немецкий народ более не народ без чести, опозоренный, разрываемый на части, малодушный, слабый в своей вере. Нет, Господи, немецкий народ снова силен в своей вере, в своей целеустремлённости, в своей готовности к жертве. Господи, мы не оставили Тебя. Благослови же нашу борьбу за свободу, наш народ и отечество». Таким образом, фюрер выступал прямым посредником между народом и Богом.

В целом религиозное измерение было очень важным компонентом в мифе о Гитлере. Участники массовых митингов в присутствии фюрера отмечали, что их атмосфера была ближе к атмосфере богослужений, чем к политическому собранию. В своём дневнике за 1945 г. Геббельс отмечал: «Когда говорит Фюрер, это как религиозная служба»¹⁷². Религиозный дискурс был характерен и для языка Третьего рейха. Рядовой нацист в интервью американскому социологу Т. Абелю в 1934 г. говорил: «Моя вера – в том, что наш вождь, Адольф Гитлер, дан судьбой немецкой нации как наш Спаситель, несущий свет в темноту».

... За «Израиль» у нас священника могли снять с регистрации, но за «Аллилуию» к стенке не ставили. Так что Хрущёв в сравнении с Гитлером – это юный барабанщик в коротких штанишках и с красным галстуком. Но были у нас сходные проблемы. Выступает, например, провинциальный уполномоченный на епархиальном собрании:

– В отдельных проповедях священники допускают критику советской власти в плане зажима религии. Архиерей должен пресекать такие выпады. Ведь что говорится у вас в Библии? – власть от Бога! Повинуйтесь властям! Так говорит отец, и сын, и внук!

К счастью, владыке Никодиму с таким «дном» сталкиваться не приходилось; ленинградский «гауляйтер» действовал более изощрённо. Но и при тотальном контроле, когда, казалось, «кислород перекрыт», удавалось найти отдушину.

Концерт старинной музыки в Ленинградской капелле. Регент академического храма ЛДАиС – иеромонах Ионафан (Елецких; ныне – архиерей. Украинский экзархат Московской патриархии) – в неофициальном творческом контакте с дирижёром. Ещё на репетициях он дал хористам необходимые консультации. На премьере среди слушателей – владыка Никодим; добрая треть зала заполнена нашими студентами; остальная публика тоже из «посвящённых». Песнопения звучат не в концертном варианте, не как отдельные «номера», а органично соединены между собой чтением богослужебных текстов. «Бас» в концертном фраке читает Апостол, Евангелие. Хор исполняет «Херувимскую», «Отче наш»... А завершилось всё триумфальным «Тебе Бога хвалим...» в сопровождении оркестра. Вслед за владыкой все встают. Такого в этих стенах не было с 1917 года...

По приглашению владыки Никодима в его епархии иногда гостили архиереи-узники сталинских лагерей. Одним из них был архиепископ Вениамин (Новицкий); обычно он сослужил владыке Никодиму в Свято-Троицком соборе Александро-Невской Лавры, и оба святителя подолгу беседовали в алтаре «один на один». Вот как в 1971 г. описывал владыку Вениамина архиепископ Брюссельский Василий (Кривошеин).

Он поражает своим внешним видом. Сгорбленный, без единого волоса на голове и на лице, точно кто-то сбрил ему начисто голову, усы и бороду. Первое впечатление какого-то скопца или латинского патера. А между тем ещё несколько лет назад у него были и усы, и борода. С тех пор они совершенно вылезли. Всё это, как и сломанная спина, – последствия долголетнего пребывания на советской каторге. Говорят, что его там избивали, спинной хребет сломали, а волосы вылезли от лишений, хотя не сразу, но много лет спустя. Архиепископ Вениамин родился в 1900 г., перед самой войной 1939 г. был в сане архимандрита наместником Почаевской Лавры в тогдашней Польше. В 1940 г. после вступления туда советской армии был рукоположен во епископы Московской Патриархией. По-видимому, остался на Волыни при немецкой оккупации, точно сказать не могу, так как нигде в изданиях Патриархии, мне известных, его биография не была напечатана. Во всяком случае, как он сам мне сказал, был арестован в 1943 г., вероятно, вернувшимися красными, и сослан на Колыму, где пробыл 12 лет, до 1955 г.

В 1956 г. он был назначен епископом Камским и Тюменским, а в 1958 г. возведён в сан архиепископа и переведён в Иркутск с титулом Иркутского и Читинского. Там он пробыл до мая 1973 г., когда был переведён на кафедру архиепископа Чебоксарского и Чувашского, в каковом сане и скончался. Уже в Иркутске, в начале 60-х годов, у него были трудности с местными гражданскими властями, и ему грозило предание гражданскому суду, но дело, по-видимому, обошлось без серьёзных последствий¹⁷³.

Интересные воспоминания о владыке Вениамине содержатся в записках выпускника юридического факультета Ленинградского государственного университета, ныне священника Евгения Касаткина. Для поступления в духовную семинарию Евгению пришлось заручиться рекомендацией митрополита Никодима, но, в конечном счёте, даже эта рекомендация не помогла ему.

«Митрополит Никодим был очень влиятельным иерархом, и с ним считались власти, – пишет отец Евгений Касаткин в своих воспоминаниях. – В ряде случаев он мог даже успешно ходатайствовать за опального священника. И вообще он мог многое, чего не могли другие архиереи. Этот человек обладал феноменальной памятью, поразительной работоспособностью и тонким дипломатическим чутьём. Благодаря ряду дипломатических приёмов на международном и правительственном уровне ему удалось предотвратить (подготавливавшееся уже) закрытие Санкт-Петербургских духовных школ.

Дипломатическое маневрирование его с советскими чиновниками некоторых смущало. Но надо отметить, что даже зарубежные корреспонденты, которые делили наших архиереев на преданных Церкви и «предателей» (хорошо так делить из-за океана в спокойных кабинетных условиях), считали владыку Никодима «личностью неразгаданной».

Так вот, в тот момент митрополит Никодим меня знал и рекомендацию в семинарию мне дал. Бедное семинарское начальство оказалось в сложном положении: с одной стороны, при моих документах имелась рекомендация митрополита Никодима, а с другой стороны, в том же личном деле было напечатанное на машинке краткое содержание газетного на меня фельетона. В этот момент митрополит был где-то за границей. По возвращении его у нас состоялся разговор. Владыка Никодим пояснил мне, что существуют круги, заинтересованные в том, чтобы меня в семинарии не было. И бездействовать они, конечно, не будут.

Оставался один-единственный выход – найти архиерея, который согласился бы рукоположить меня в священный сан без официального семинарского образования, только на основе самостоятельной подготовки, – вспоминает о. Евгений. – И такой архиерей нашёлся! Это был весьма уважаемый иерарх – архиепископ Иркутский Вениамин. Человек глубокой, строгой духовной жизни, он пользовался огромным авторитетом среди верующих (и не только в Иркутской епархии!). Его любвеобильность, молитвенность, общительность создавали вокруг него такую атмосферу, что после общения с ним каждый человек чувствовал себя обновлённым.

В жизни он много претерпел за веру. После войны был репрессирован и десять лет пробыл на Колыме. Как известно, живыми оттуда возвращались немногие. Когда он работал в шахте, там однажды произошла авария, во время которой его травмировало глыбой в грудь. После относительного выздоровления он был признан непригодным к физическому труду, и его оставили при санчасти в качестве фельдшера. Служба в санчасти лагеря не только спасла жизнь владыке, но и дала всё-таки возможность тайно молиться. Нательного креста носить не разрешали, иметь иконы – тем более. Чудом сумел владыка сохранить в заключении иконку Божией Матери, напечатанную на тонкой бумаге. В лагере часто делали обыски. Чтобы утаить свою единственную святыню от надзирателей, он складывал её тонкими узкими полосками – «гармошкой» – и зажимал между пальцев, поднимая руки вверх. Видя такую откровенность, обыскивающие не требовали раздвинуть пальцы. Тогда была бы беда. Но Бог хранил. На настольном календаре владыка нарисовал медицинский крест красного цвета, а для маскировки сделал надпись: «Чистота – залог здоровья». В удобный момент на эти крест и иконку он молился. Когда владыка стал Иркутским архиереем, этот самодельный календарь сохранялся на память на его письменном столе.

Много перестрадавший сам, владыка живо откликался на человеческие страдания и всегда был готов протянуть руку помощи. В приезжавших клириках он видел прежде всего священников, служителей Бога. Встречал их радушно, сажал с собой за стол, предлагал ночлег и старался окружить домашним теплом, как дорогого гостя. В то же время все это не значило, что владыка был чрезмерно мягким и безвольным. Далеко не так! Со всем этим он умело сочетал строгость и требовательность. С глубокой благодарностью я буду помнить этого человека всю жизнь. В осеннюю Казанскую 1967 г. в Знаменском соборе города Иркутска архиепископ Вениамин рукоположил меня в священники».

За свои самостоятельные действия иркутский владыка Вениамин и сам принял на себя такое же гонение. К нему неоднократно приходили с вопросами: «А вы, когда принимаете людей в епархию для рукоположения в священный сан, хотя бы спрашиваете документы и интересуетесь ли их прошлым? Ведь могут приехать люди неблагонадёжные!»

Спустя некоторое время в областной газете появилась погромная статья против Церкви: «А пастыри кто?» Бедного владыку Вениамина трясли по политическим обвинениям, результатом которых в послевоенные годы был концлагерь на Колыме. К старому нелепому обвинению в сотрудничестве с Гитлером было добавлено и новое: владыка Вениамин, дескать, подбирает кадры духовенства из неблагонадёжных людей.

Такой удар принял на себя престарелый архиерей только за то, что позволил себе самостоятельно решить, что рекомендуемый человек достоин священного сана. Вскоре владыку Вениамина перевели в другую епархию¹⁷⁴.

Другим узником ГУЛАГа, гостившим у владыки Никодима, был митрополит Алма-Атинский и Казахстанский Иосиф (Чернов, 1893 г. рожд.) Ко времени Поместного собора 1971 г. ему уже было «крепко за 70». В его биографии сказано: «С 1933 по 1942 гг. управлял Донской и Новочеркасской епархией; с 1943 по 1956 гг. епархией не управлял". Как пишет архиепископ Василий (Кривошеин), «владыка Иосиф был под немецкой оккупацией и сидел в лагерях, этого власти не любят (хотя, как говорят, местный уполномоченный предлагал ему: «Выставляйте Вашу кандидатуру в Патриархи, мы Вас поддержим», на что митрополит Иосиф ответил: «Мне вашей поддержки не надо!»)»¹⁷⁵.

Как и архиепископ Вениамин, митрополит Иосиф сослужил владыке Никодиму в Свято-Троицком соборе Александре-Невской Лавры. Однажды правящий архиерей попросил своего опального гостя во время всенощного бдения возглавить литию. Митрополит Алма-Атинский из алтаря через царские врата шествует со свитой в конец храма, где у притвора начинается лития. Книгодержец открывает архиерейский чиновник, и владыка Иосиф начинает читать молитву: «Владыка, Многомилостиво...» Текст обычный; его читают в храмах «от Москвы до самых до окраин». Но вот начинается перечень местночтимых святых угодников Божиих. И тут происходит «системный сбой». Владыка привык у себя в епархии к одним именам, а здесь в тексте – совсем другие. И вот на весь храм звучит на одном дыхании, без паузы:

– ... преподобного Мартирия Зеленецкого... А это кто такой?

– ... преподобного Александра Свирского... А этот откуда взялся?

– ... преподобного Антония Дымского... А этого вообще не знаю!

– ... преподобного Арсения Коневского... Про этого никогда не слышал)

Впрочем, владыка Никодим привечал не только «отсидентов"-архиереев, но и расконвоированный монашеский клир. В гостях у владыки часто бывал архимандрит Клавдиан (настоятель храма в Старой Руссе) и о. Павел Груздев.

После назначения митрополита Никодима на Ленинградскую кафедру отец Павел – всегда желанный гость в митрополичьих покоях в здании Ленинградских Духовных школ на Обводном канале. Конечно, только глубокая вера могла соединить таких совершенно разных и по возрасту, и по жизненному опыту людей, как митрополит Никодим и отец Павел. Владыка Никодим хлопотал за священника «с клеймом заключённого» ещё будучи ярославским архиереем. Отец Павел, всю жизнь гонимый, был ещё просто по-человечески благодарен владыке Никодиму за его отношение к нему, «каторжнику». Приедет в Ленинград, зайдёт в митрополичьи покои, одет как всегда, зимой – тулуп и валенки, а летом вовсе босой. Встанет позади всех. А владыка Никодим за трапезу приглашает, всегда о. Павла посадит рядом с собой: «Отец Павел, иди сюда!» Ещё и велит своему шофёру отвезти верхне-никульского старца на вокзал:

– Отвези батюшку!

Как-то раз стоит отец Павел на улице у автомашины, дожидается шофёра. Тот вышел, увидел босого старика, вернулся в митрополичьи покои, спрашивает владыку:

– А где батюшка-то?

Такое случалось с о. Павлом нередко¹⁷⁶.

Обычная неделя, если не было больших праздников, проходила у владыки Никодима так: с понедельника по пятницу в Москве (ОВЦС), суббота и воскресенье – в Ленинграде. За два дня, проведённые в городе на Неве, владыка развивал такую кипучую деятельность, что и здоровому это было бы не под силу. Всенощная, литургия, вампир-уполномоченный, десятки посетителей, сотни прошений... Иногда владыка говорил: «У меня две жизни; ленинградская и московская». Но второго, запасного сердца, к сожалению, не было...

Ни дня владыка не мыслил себе без Евхаристии. Если он не совершал её сам в приходском храме, то присутствовал и причащался за литургией в Крестовой церкви, находившейся в здании Ленинградской духовной академии (Обводный канал, д. 17). За богослужением пел небольшой хор из иподиаконов. Здесь были «все свои», и поэтому ектения об оглашенных опускалась. В будние дни владыке не давали покоя звонки, и ему порой приходилось отлучаться из Крестовой церкви к телефону. Возвращаясь, он виновато вздыхал: «Москва!» К счастью для него, тогда ещё не было сотовых телефонов...

Распорядка дня как такового у владыки не было. Изменения могли произойти в любой момент. Вот что рассказывал шофёр митрополита – Николай Иванович. Однажды владыка отпустил его до вечера, и Николай Иванович отправился в баню при академии. «Сижу в парилке, вдруг вбегает секретарь: машину срочно к подъезду!» Я выскакиваю в тулупе «на босо тело» (дело было зимой), подгоняю машину к подъезду. Пар валит, лицо красное: «Владыка, благословите!» – «Бог благословит! Ехай!» (владыка иногда щеголял простонародными словечками.)

Однажды мне довелось видеть владыку в гневе во время моего послушания на дежурстве. (Иподиаконы по очереди несли дежурство у кабинета, где владыка принимал посетителей.) Народ всё шёл и шёл; в коридоре собралась большая толпа. Отпустив последнего (как он считал) посетителя, владыка вышел из кабинета и увидел толпу новых ходоков. Но запас его сил был исчерпан; он прошёл к себе в покои и приземлился на диван «с пустыми баками». А затем устроил мне разнос (первый и единственный).

В глубине души владыка сознавал, что приказа «не пущать» не было, и поэтому он быстро остыл, примирительно сказав: «Побереги архиерейские нервы». В другой раз и по другому поводу он добавил: «Глядя на тебя, я почему-то быстро успокаиваюсь».

... В кабинете идёт приём посетителей. А на кухне при митрополичьих покоях строгая мать Ольга (пожилая монахиня из Закарпатья) готовит обед на десяток персон. Скажем, в 3 часа дня прибудут «официальные лица»; до трапезы ещё далеко, а есть хочется. И вот владыка, во время «технологического перерыва», крадётся на кухню «заморить червячка» и украдкой хватает с блюда запретный кусочек, (владыка страдал диабетом, и врачи запрещали ему вкушать определённые виды блюд.) При этом – предельная концентрация внимания: чтобы не увидел ни врач, ни мать Ольга, которая не поощряла кусовничества. Жуя на ходу, митрополит виновато улыбается дежурным иподиаконам, – они свои, не выдадут!

Когда наваливались неотложные дела, владыка мог принимать посетителей до часу ночи. Это вело к огромному переутомлению и ускорило кончину святителя. Как-то он назначил одному клирику аудиенцию, и тому пришлось ждать с обеда и до полуночи. Владыка принял его на пределе сил и от переутомления забыл, зачем вызывал. Расспросив о делах, о здоровье, он отпустил с миром недоумевающего батюшку. Но это, скорее, исключение из правила. Обычно посетители, даже отстояв в очереди полдня, выходили из кабинета владыки окрылённые. Он был человеком дела, и от него нельзя было услышать нечто расплывчатое, типа: «Нам надо пообщаться. Зайдите как-нибудь«.

Об одном таком ночном разговоре вспоминает Юрий Рубан:

Моё личное знакомство с митрополитом Никодимом состоялось при обстоятельствах в высшей степени знаменательных, ещё раз оправдавших его монашеское имя. Это было в августе 1972 г., когда я держал вступительные экзамены в Ленинградскую духовную семинарию. Прошёл ещё один напряжённый день, в одиннадцать часов вечера в спальных комнатах семинарского общежития погас свет, и измученные ожиданием абитуриенты остались в темноте со своими мыслями. На следующий день строгая приёмная комиссия должна была решить судьбу каждого из нас.

Хорошо помню своё изумление и страх, когда до меня, уже спавшего, дошёл смысл слов помощника инспектора, стоявшего рядом с моей кроватью и теребившего моё плечо: »Вставай, тебя вызывает митрополит Никодим", – что происходит, который час?! Нет, ещё не утренний подъём, лишь только пробило полночь.

Вскочив и быстро одевшись, пытаюсь прояснить сознание холодной водой. Сон исчез, мгновенно побеждённый страхом и растерянностью. Сопровождаемый сочувственными советами и благопожеланиями проснувшихся сотоварищей, спускаюсь вниз по широкой лестнице на первый этаж. Пересекаю вестибюль с плотно запертыми на ночь дверьми. Впереди – коридор митрополичьих покоев, со стен которого взирают, застыв на холстах с тяжёлыми резными рамами, многочисленные Санкт-Петербургские – Петроградские – Ленинградские архиереи XVIII-ХХ столетий. Предпоследний в ряду – митрополит Пимен (Извеков), тогда – Патриарх Московский и всея Руси. Последний – тот, кто ждёт меня в кабинете и оживёт через несколько секунд.

Двери кабинета – с левой стороны коридора. Напутствуемый помощником инспектора, вхожу в неё и замираю. Мягкий свет заливает квадратную комнату, полы которой скрывает огромный ковёр. Стены уставлены полками с многочисленными книгами. Перед иконой Спасителя теплится лампада.

«Проходи, брат Юрий, не бойся», – звучит необыкновенно глубокий, чуть глуховатый голос. Человек с мудрыми, все понимающими глазами легко поднимается и обходит свой дубовый резной стол. «Спаси Господи», – благословляет он меня в ответ на моё робкое «Благословите, владыко». – Целую властную руку, затем прикладываюсь к щеке, ощущая упругий шёлк густой седеющей бороды. – «Садись, поговорим».

Уже тогда я сознавал, что происходящее со мною принадлежит истории, но ничего не записал, и теперь, по прошествии почти четверти века, помню лишь общую атмосферу этой удивительной встречи и навсегда врезавшиеся в сознание отдельные фразы ночной беседы¹⁷⁷.

Вспоминает протоиерей Вадим Балакирев, клирик Николо-Богоявленского морского собора. Середина 1970-х годов, осень. Приём посетителей владыка закончил за полночь, и перед сном необходимо прогуляться. Вадим в подряснике сопровождает митрополита. Весь вечер он дежурил у дверей кабинета, и теперь тоже валится с ног. Идут вдвоём вдоль берега речки Монастырки, потом – вдоль Никольского лаврского кладбища. Святитель вдруг говорит: «Наверное, скоро умру». И далее – рассуждения на тему: где будет могила. Вадим пытается протестовать: «Владыка! Рано об этом говорить! Вы до ста лет проживёте!» Но митрополит продолжает размышлять.

– Если «лечь» в Свято-Троицком соборе Лавры, то он не всегда открыт, и доступ к могиле будет затруднён. Лучше – на монастырском кладбище, среди лаврских насельников: оно открыто с утра до вечера.

Вдруг навстречу – дежурный милиционер. Видит: люди перед ним солидные, явно не его «клиенты». Но уже второй час ночи, и он, по долгу службы, спрашивает: «Уважаемые! Что здесь делаете так поздно?» А владыка кротко в ответ: «Не ругайте нас, дяденька! Я ведь митрополит. Мы уже уходим».

А если не было приёма посетителей, то владыка допоздна работал в своём кабинете. Вспоминает протоиерей Борис Безменов, в те годы – студент ЛДА, подрабатывавший дежурством на вахте, при входе в здание Академии.

Время идёт к полуночи, уже закончилась вечерняя молитва в академическом храме, входные двери закрыты наглухо. Смотрю – с лестницы спускается студент и крадётся по коридору, ведущему к митрополичьим покоям. Но ему – дальше, до Крестовой церкви, а там – в дверь налево, вниз мимо баньки, и во двор. Ну а перемахнуть через забор – дело техники. И вдруг беглец видит в коридоре митрополита! Секунда оцепенения, и опрометью обратно. А владыка ему вслед: «Брат! Куда же ты? Вернись, поговорим... » Но «братский» след уже простыл, а владыка искренне удивился: откуда такой страх? Он-то привык работать допоздна и считал, что время ещё «детское»...

Войдя в здание академии, где в те годы располагались и покои митрополита, можно было безошибочно определить: в Питере владыка, или в отъезде. Протоиерей Борис Безменов (в прошлом закончил биофак) вспоминал: «Прошло больше 20 лет со времени кончины митрополита, а он до сих пор мне иногда снится, и я в страхе просыпаюсь, с чувством неисполненного долга». Одно слово, Хозяин...

Поступив в семинарию в 1976 г., Борис воспринимал владыку Никодима как «живую легенду». Встретившись с ним как-то в лаврском парке, воспитанник Борис подошёл к архиерею (во крещении Борису) под благословение.

– Идёт дождь, на дороге грязь. А у меня обе руки заняты: в одной портфель, в другой шляпа. Бросаю всё под ноги, в лужу, и подхожу к святителю: «Владыко, благословите!»

Как-то позднее о. Борис рассказал владыке о своём знакомом, подвизавшемся на кладбище в Зеленогорске. Станислав Чуркин работал там могильщиком, но местные бабульки почитали его за «святого». В те годы в Зеленогорске не было действующего храма; на горке стояла закрытая властями церковь Казанской иконы Божией Матери. И владыка загорелся идеей открыть этот храм. Через о. Бориса Чуркину было передано конфиденциальное благопожелание: организовать общину минимум из 20-ти человек и подать заявление уполномоченному по делам религий. Но имя архиерея не упоминать: по тогдашним законам это могло бы лишь повредить делу. Инициатива должна идти снизу, от простых «несознательных» граждан.

... Изобразив на лице улыбку, уполномоченный Жаринов сказал Чуркину: «Мы-то не будем возражать, но что скажет Москва?!» «Актив» общины едет в Москву, в Совет по делам религий. Ответ – с точностью до наоборот: «Мы – не против, но как на это посмотрят в Ленинграде?» Это была «пинг-понговая дипломатия», и члены общины мотались в Первопрестольную не менее 15 (!) раз, но их каждый раз «отфутболивали». В те годы это было делом безнадёжным, но впоследствии «наработки» пригодились. И когда в стране ситуация начала меняться, все бумаги сразу пошли в дело: храм был открыт в кратчайшие сроки. Но это было уже после смерти святителя, хотя начиналось всё по его инициативе.

У владыки была «фотографическая» память. О. Борис приносит в кабинет митрополита очередной проект ходатайства зеленогорской общины об открытии храма. Святитель пробегает бумагу глазами и кладёт в ящик стола. Через месяц – очередная беседа на эту тему. Архиерей спрашивает о. Бориса:

– Как там у вас было написано?

О. Борис излагает текст приблизительно, по памяти, и слышит:

– Нет, там было сказано так-то и так-то!

Жизнь побуждала владыку заполнять делами своё время накануне отъезда вплоть до последней минуты. Вот типичная картина отъезда в Москву. До отхода «Стрелы» остаётся 20 минут, а владыка всё ещё «шуршит бумагами» у себя в покоях. Потом, в сопровождении секретаря, быстрым шагом идёт по коридору к машине. Шофёр Николай Иванович трогает с места и, осенив себя крестом, выжимает из ЗИМа всё, что можно.

Зам. начальника Московского вокзала обычно бывал в курсе дела, и иногда задерживал отправление экспресса до 5 минут. Шествуя по перрону к вагону СВ (место № 19, одиночное полукупе), владыка тяжко дышал, опираясь на посох и глотая нитроглицерин. И в машине, и в купе – бумаги, подписи, распоряжения... Реже бывало так, что до отправления поезда было ещё несколько минут, и Николай Иванович сразу уезжал после нелёгкого рабочего дня. А владыка продолжал с собеседником разговор, начатый ещё в кабинете. В последний момент «гражданин провожающий» выскакивал из вагона и в полночь, под музыку Глиэра, шёл в подряснике по перрону под испытующим взглядом дежурного милиционера.

С билетом в Москву проблем никогда не было. Если на «Стрелу» все места были распроданы, начальник вокзала мог распорядиться, чтобы к составу прицепили ещё один вагон. Проводники знали владыку в лицо и с радостью приветствовали именитого пассажира. Расплачиваясь за чай, митрополит оставлял на столике красненькую десятку. Тогдашнюю, старорежимную, с «черепом».

... Поезд прибывает в Ленинград. Партноменклатура выходила из поезда одновременно с простым народом – но путь по перрону недолог: в очередную «депутатскую комнату». А к её подъезду подавалась машина республиканского ЦК, обкома или горкома и доставляла начальство в отведённую резиденцию, где можно отлично подготовиться к выступлению на местном партактиве, скажем, на традиционную тему: «Единство партии и народа»¹⁷⁸.

Приезд архиерея был гораздо более скромным. На перроне владыку встречает небольшая свита; во главе – секретарь епархии протоиерей Борис Глебов. Машина ждёт митрополита у центрального входа, где разрешено стоять только обкомовским «Волгам». Но отец Борис – в «доверительных отношениях» с гаишником, и тот «не замечает» архиерейский ЗИМ. Тем более что на автомобильном номере – буквы «ЛЕБ». В те годы это означало принадлежность к «номенклатуре».

Бывало так, что тем же поездом из командировки возвращался уполномоченный Г.С. Жаринов. Серенький, неприметный совслужащий; в руках – портфельчик с «материалом» и инструкциями. Одна остановка на метро: площадь Восстания-Чернышевская; пешочком до своей конторы, и вот уже «серый кардинал» восседает в своём кабинете под портретом Маркса. И при встрече с «князем Церкви», прибывшим на ЗИМе для очередной беседы, их роли меняются...