Период 5. Расчленение империи

С насильственной смертью последнего из царей Комнинов начинается период внешних потерь и внутренних потрясений, период упадка и разрушения империи. В сущности, только 20 лет прошло от вступления на престол Исаака Ангела до латинского завоевания и знаменитого акта распределения частей Византийской империи между завоевателями, и нельзя, конечно, думать, что на царях из династии Ангелов лежит вся ответственность за беспримерный в истории провал всей хитрой системы, осуществлением которой служила византийская политическая и административная система. Тем не менее упомянутый кратковременный период представляет такое обилие фактов, свидетельствующих, с одной стороны, о распущенности и дегенерации высших классов византийского общества, с другой – об утрате центростремительной силы в идее самой империи и о преобладании таких стремлений, которыми окраины были отторгаемы от центра, что историку предстоит здесь особенно важная задача: дать посильное объяснение всемирно-исторических проблем о падении царств и народов. Еще более, чем в предшествующих частях, мы находим здесь необходимым пожертвовать биографическими данными царей и административных чинов и остановиться главнейше на фактах, так или иначе подготовлявших почти неизбежную катастрофу.

Выше мы говорили, что более просвещенные умы отдавали себе отчет о современном ходе вещей. Так, в истории Никиты Акомината находим трезвый и не ослепленный пристрастием взгляд на современную правительственную систему. Вся история после Мануила есть постепенное и неудержимое падение могущества империи. Начало разложения кроется в том, что византийские вельможи стремились к независимости в провинциях и опирались на союзы с врагами-соседями, возбуждая их против отечества. Падение патриотизма и измельчание характеров объясняется тем, что цари были подозрительны ко всем выдающимся душевными и телесными преимуществами людям и старались устранить их со своей дороги. Истребляя лучших людей, они создавали себе такую среду, в которой могли беспутствовать без помехи. Получив власть, они теряют здравый смысл и забывают, чем они были за несколько времени²⁰⁴. Любя праздность и роскошь, они тратили государственную казну на частные нужды, а провинции поручали родственникам, которые также заботились лишь о своей наживе. В особенности Исаак и Алексей Ангелы своими поступками окончательно испортили дела империи. Алексей обманул ожидания греков, так же как и брат его Исаак. Объявив, что государственные должности не будут более предметом купли и продажи, он не сдержал обещания, так как царские родственники, привыкшие к хищениям казенной собственности, не допускали к царю никого, прежде чем не получат взятки, вследствие чего продажность должностей сделалась общим явлением.

«Не только пролетарии, торговцы, меновщики и продавцы платья удостаивались за деньги почетных отличий, но скифы и сирийцы за взятки приобретали ранги».

Вот картинка из частной жизни Исаака. Он любил роскошь и богатый стол, одевался в пышные одежды, каждый день принимал ванны и натирался благовонным маслом. Окружал себя шутами, мимами и странниками и охотно слушал их сказки и песни; предавался вину и женщинам.

Однажды он сказал во время обеда: подайте мне соли. Тогда его любимый шут на основании созвучия слов αλας – соль и αλλα – другие построил грубый каламбур, предложив государю попробовать сначала присутствующих за обедом, а потом требовать других. Он кощунствовал и оскорблял святыню, употреблял за своим столом священные сосуды, снимал оклады с крестов и книг и делал из них цепи и украшения для своей одежды. Когда ему замечали, что этого не годится делать императору, он сердился, называл таких глупцами и утверждал, что у Бога с царем все нераздельно. Наделал фальшивой монеты и выпустил ее как настоящую, увеличил подати и расточительно тратил казну; продавал должности, как овощи на рынке. Несколько примеров беспорядочной правительственной системы рисуют время Алексея Ангела. Некто И. Лагос, получив начальство над государственной темницей, так извлекал доходы по своей должности. Не находя достаточным присваивать себе идущие в пользу заключенных подаяния, он стал освобождать самых ловких воров с той целью, чтобы они награбленное передавали ему, довольствуясь сами небольшой частью, какую заблагорассудит уступить им Лагос. Начались смелые грабежи и воровство. Хотя в городе было известно, кто виновник и где он находится, но было трудно достать до начальника темницы. Жалобы царю не достигали цели. Наконец собралась толпа и подступила к темнице с намерением захватить Лагоса. Сам Лагос убежал, из темницы были выпущены заключенные, и началось сильное движение против императора. Только тогда был прекращен мятеж вооруженной силой. Цари Ангелы как и в других отношениях были плохие правители, так еще в особенности были жадны и корыстолюбивы. Им всегда не хватало средств, которые они расточали на роскошь и украшение, в особенности же на женщин. Часто нарушая мирные договоры, они наносили вред союзникам-венецианцам. В то время как латинские крестоносцы подходили к Константинополю, здесь распродавался корабельный лес частным лицам, а адмирал флота Стрифна спускал в продажу паруса и канаты, гвозди и якоря и промотал остававшиеся еще во флоте длинные суда. Все примеры, приводимые современным писателем, свидетельствуют о том, что в высшем обществе угас дух патриотизма и выдохлось понятие о чести и достоинстве. Полное безразличие к общественному благу и погоня за личным счастием, понимаемым в узком смысле личного удовольствия, отличает деятелей изучаемого периода.

Мы, конечно, не можем здесь претендовать на разрешение проблемы, которая не перестанет никогда занимать мыслителей и которая раз была поставлена по отношению к Византии историком Гиббоном. Историк должен давать фактам надлежащее историческое освещение и группировать их по их внутреннему смыслу и взаимоотношению. В этом отношении небольшой период, который нас теперь занимает, представляет значительные удобства для освещения поставленной проблемы.

С точки зрения внешних событий, которые в большей или меньшей степени подготовляли катастрофу латинского завоевания, центральное место в хронологическом, а равно и в политическом отношении занимают факты, происшедшие на Балканском полуострове. Сюда относится, во-первых, поход норманнов, сопровождавшийся разграблением и временным занятием Солуни; во-вторых, освободительное движение в Болгарии, изменившее взаимное положение политических сил на Балканском полуострове. По отношению к тому и другому необходимо принять в соображение ряд обстоятельств или некоторых логических посылок, которыми они могут объясняться, как необходимый вывод.

Вследствие чрезмерных и жестоких преследований Андроника против туземной аристократии и в особенности после изгнания итальянских торговых людей из Константинополя в 1182 г., нанесшего громадные потери иностранной колонии, между сицилийскими и южноитальянскими норманнами поднялось большое движение против византийского правительства, которому король Вильгельм II охотно позволил выразиться в военном предприятии против империи. Немалое значение имело и то обстоятельство, что в Сицилию бежал один из важных вельмож, спасаясь от преследований Андроника: это был Алексей Комнин, внук Мануила, который мог сообщить сицилийскому королю о направлении дел в империи и о расположении умов против Андроника. Следует вспомнить о вековой вражде норманнов к империи, чтобы понять готовность, с которой Вильгельм поспешил воспользоваться благоприятными обстоятельствами. Нашелся притом же реальный повод к вмешательству в дела империи в лице самозванца псевдо-Алексея, который появился в сицилийском военном лагере и который намеревался сопутствовать норманнам в походе. Была составлена большая военная экспедиция из морских и сухопутных сил. Флот под начальством племянника короля, Танкреда, и адмирала Маргаритона отправлен прямо в Солунь, а сухопутному отряду поручено было высадиться в Драче и двинуться обычным путем в Македонию. Июня 24-го 1185 г. город Драч сдался без сопротивления, а в начале августа графы Ричард и Балдуин, командовавшие сухопутным войском, подступили к Солуни, куда 15 августа подошли и морские суда. Припомним, что в Константинополе в это время происходила ожесточенная борьба между Андроником и представителями служилой аристократии, которые подготовляли решительный и последний удар крестьянскому царю. Этим обстоятельством следует объяснять, что ни в Фессалии, ни в Македонии норманнам не было оказано сопротивления. Как первый город империи, имевший громадное торговое и военное значение, Солунь, конечно, не могла быть легкой добычей неприятеля. Но действительно, момент был весьма благоприятный для нападения, так как оказалась вполне атрофированной сила сопротивления в империи. Хотя Андроник поручил защиту Македонии своему сыну Иоанну, но он все время оставался в Филиппополе и не доставил в Солунь необходимых подкреплений. Прекрасная история завоевания Солуни, составленная современником и очевидцем Евстафием²⁰⁵, обстоятельно знакомит с психологическим настроением и стратига Давида Комнина, и городского населения. Первый, находясь под страхом гнева и недоверия Андроника, относился к нападению норманнов как к желательному событию, которое могло быть ему лично даже полезным. Он ни разу не принял личного участия в защите города, «подавляя отвагу граждан подобно тому, как негодный охотник мешает лучшему порыву собак». Не предприняв сам никаких решений, он посылал в Константинополь ложные известия, что все обстоит благополучно, и допустил такие распоряжения, которые подрывали веру в него среди населения города. Так, он позволил заблаговременно выбраться из города наиболее состоятельным жителям, с которыми вышла масса людей, годных к несению военной службы. В упрек ему следует поставить еще и то, что он не озаботился заготовкой воды в большой цистерне акрополя и не сделал запасов продовольствия. Все это имело решительное влияние на недостаточную силу сопротивления Солуни осадившим ее норманнам. Гарнизон был очень слаб для службы на стенах, большая часть его состояла из иностранцев, между которыми отличался болгарский отряд. Но все благородные усилия нескольких патриотов мало принесли пользы вследствие бездеятельности и неспособности Давида Комнина. Между тем как неприятель днем и ночью бил стены приставленными машинами и утомлял защитников постоянными попытками завладеть тою или другой частью укреплений, в городе начал чувствоваться недостаток в продовольствии и в воде. Осада продолжалась девять дней; норманны подкопали стену с восточной стороны и ворвались в город 24 августа 1185 г.

Последовало страшное убийство беззащитного населения и грабеж богатого торгового города. Норманны заняли городские дома и хозяйничали в них как у себя, оставшиеся в живых жители обречены были на голод и проводили ночи под открытым небом. Среди общественного бедствия на высоте своего положения был знаменитый афинский архипастырь. Он сначала оставался в акрополе²⁰⁶, но недостаток воды и отсутствие припасов побудили его сойти в город и поселиться в митрополичьем доме. Здесь, однако, он оказался беззащитным против норманнов. Его схватили и как пленника поместили на корабль пирата Сифанта, который, как, впрочем, и все норманнские суда, наполнен был пленными и награбленными вещами. После продолжительных переговоров о цене выкупа, который с четырех тысяч перперов постепенно понижен был на пятьдесят, Евстафий получил наконец свободу и возвращен к своей кафедре. Очень любопытны сношения митрополита с норманнскими властями.

«Когда мы совершали священные песнопения в храме великого Димитрия Мироточивого около его раки, в боковом корабле храма, наши враги пели свои гимны, подавая ответ на наши голоса и желая пересилить наше благолепное пение своими гнусливыми и негармоничными голосами, а также выкрикиванием текстов из Евангелия, доводили дело до ссор и таким образом нарушали порядок и священную благопристойность. Я доложил об этом графу Балдуину и просил не вносить беспорядка и не позволять своим священникам издеваться над нашим богослужением. Но мне не удалось ничего достичь, хотя в других отношениях он казался расположенным поддержать греческое население. Не знаю, из притворства или по искреннему расположению, но он наблюдал справедливость, не оставлял без наказания виновных, доставлял гробу святого великомученика в достаточном количестве золото и серебро и снабдил церковь книгами, хотя и не такими, какие были похищены, а более дешевыми. Он же пожертвовал серебряные подсвечники и несколько книг и священных одежд».

Евстафий отдает должное графу Балдуину еще и в том отношении, что он обуздал злобные чувства норманнов против греков, которые в опьянении победы могли допустить себе и гораздо большие жестокости.

«Латиняне относились к нам с враждебными чувствами, и часто в среде их произносились проклятия тем, которые в день занятия Солуни не истребили всех граждан; зачем, говорили, на этих телах остались головы, греческая кровь не терпит смешения с нашей, попросим у короля разрешения погубить их поголовно, тогда Солунь населена будет одними латинянами, и все пойдет хорошо. Следствием этого были постоянные нам угрозы и подстрекателъства против нас графа Балдуина. И нам приходилось ходатайствовать и защищать и убеждать графа не становиться на сторону наших ненавистников. С большим трудом, употребляя все средства убеждения и ласкательства, мы достигли наконец того, что Балдуин дал слово не допустить ни убийства, ни насилия против жителей завоеванного города»²⁰⁷.

Норманны недолго оставались господами положения в Солуни. Приходившие вести из Константинополя о жестокостях Андроника и внутренней смуте подавали норманнам надежду, что им легко удастся дойти до самого Константинополя, если только воспользоваться благоприятными обстоятельствами. Поэтому во второй половине сентября они начали движение от Солуни, оставив в городе незначительный гарнизон. К объяснению последовавшего скоро затем полного поражения норманнов греками следует принять во внимание, что норманнское войско разделилось в Македонии на части и что оно было значительно ослаблено болезнями и излишествами в пище и питье, допущенными по взятии Солуни. Весьма любопытно отметить, что нанесенные норманнам поражения падают на первые месяцы нового царствования и никак не могут быть приписываемы распоряжениям Исаака Ангела. Царь Андроник, несмотря на неблагоприятные внутренние условия, назначил для действия против норманнов нескольких вождей, снабдив их отдельными отрядами: таковы были Алексей Врана, Феодор Хумн, Палеолог и, наконец, сын Андроника царевич Иоанн. Осенью 1185 г., после катастрофы в Константинополе, некоторые из упомянутых вождей обнаружили признаки деятельности. Так, в октябре и ноябре в двух делах при Мосинополе и при Амфиподе (Димитрица) норманны испытали значительные неудачи. В особенности поражение при Димитрице (7 ноября), где попали в плен графы Балдуин и Ричард, означало окончательную потерю норманнами занятого ими положения на Балканах. Оставшиеся после поражения части спаслись бегством в Солунь и стали выжидать здесь известий о действиях флота. Норманнские корабли прошли в Мраморное море и, не встречая сопротивления, сделали высадку в Никомидийском заливе. Но затем в Константинополе оказался небольшой флот, который готов был выступить против норманнов, что же касается высадки на азиатском берегу, то и она не могла сопровождаться важными последствиями, так как за высадившимися наблюдал достаточный византийский отряд. Проведя в Мраморном море около 17 дней, норманнский флот должен был возвратиться назад. Таким образом, этот поход, весьма дорого обошедшийся сицилийскому королю, не принес норманнам никакой пользы. Военные действия, бывшие следствием норманнского вторжения на Балканский полуостров, стоят в связи с теми событиями, которыми предстоит нам теперь заняться и которые обнаружились также в 1185 г. Здесь было бы излишне возвращаться к критическому разбору известий о первых годах возмущения Петра и Асеня, следствием которого было освобождение Болгарии от византийского господства и образование второго Болгарского царства²⁰⁸, – в этом отношении громадная услуга истории сделана светским и церковным красноречием: именно на основании современных событиям ораторских слов оказалась возможность раскрыть последовательный ход событий болгарского движения. Непосредственные обстоятельства, вызвавшие и давшие пищу болгарскому движению, кроются в общем строе империи того времени и в перемене династии. Период чужеземного господства, со времени покорения Болгарии царем Василием II (1018) и до 1185 г., остается мало изученным временем. На основании переписки архиепископа Феофилакта есть возможность до некоторой степени осветить сухие заметки летописцев о периодически повторявшихся восстаниях в порабощенной стране, которые, впрочем, легко были подавляемы византийскими войсками, пока наконец реакция, наступившая после Мануила Комнина, не придала болгарскому восстанию общий народный и последовательный характер. Политический организм империи удерживал еще вид цельности только потому, что на окраинах образовались свои малые центры, дававшие свою жизнь разным частям. Потеряв связь со столицей и утратив доверие к центральной власти, эти малые центры таили в себе зародыш политической самобытности. Самая административная система с широким развитием поместных прав служилого и дворянского сословия помогала развитию вредных для единства империи местных интересов. Знатные дворянские роды подготовляли из самодержавной монархии феодальное государство в провинциях, где они владели обширными поместьями и где были органами соединенной иногда гражданской и военной власти.

Нашествие норманнов не могло не сопровождаться разнообразными потрясениями установленного порядка не только в тех областях, которые подверглись временному занятию, но и в сопредельных с ними. Население сел и деревень разбежалось в леса и горы, куда не могли проникнуть неприятели. Бежавшие из Южной Македонии славяне были первыми глашатаями молвы, которая облетела Болгарию и которою воспользовались предводители болгарского движения, что великомученик Димитрий покинул Солунь и переселился к болгарам, дабы быть им помощником в борьбе с греками, покинутыми Божеством. Еще большее значение для болгарских дел имело восстание Алексея Враны, последовавшее за очищением полуострова от норманнов и отвлекшее в другую сторону заботы и попечения правительства. Враны не принадлежали к значительным дворянским фамилиям; родовое гнездо их находилось в Адрианополе, а поместья были расположены во Фракии, не исключена возможность видеть в них славянскую семью. Устойчивость фамилии Вран во Фракии со второй половины XII и по XIV в. может свидетельствовать о важном значении поместного дворянства в истории Византии. Алексей Врана, стоявший во главе войск, действовавших против норманнов, получил приказание вслед за очищением от врагов Македонии направить находившиеся в его распоряжении силы против болгар, начавших восстание осенью того же 1185 г.

Между тревожными симптомами разложения империи следует указать и отпадение острова Кипра. Это было делом Исаака, по матери происходившего от Комнинов, а по отцу от Дук. При Мануиле он был дукой Киликии, обвинен в измене, в войне с иконийским султаном имел несчастье попасть к сарацинам в плен и представлял собой тип князя-изгоя, подобно Андронику и его сыновьям. Хотя царь Андроник простил ему прежние проступки, но Исаак в 1184 г. с набранной им дружиной охотников отправился в Кипр и там, ссылаясь на поддельные царские грамоты, объявил себя императором. Он заявил себя такими же жестокими мерами на Кипре, как Андроник в Константинополе, и, несмотря на это, в течение нескольких лет оставался бесконтрольным распорядителем судьбами острова.

Итак, Алексей Врана, стоявший во главе военных сил, действовавших против норманнов, еще прежде, чем войска были распущены, задумал отложиться и объявить себя императором. Мы знаем, что очищение полуострова от иноземного нашествия могло считаться оконченным в ноябре 1185 г.; но в это время уже заметны были признаки волнений между болгарами, почему тому же Вране поручено было направить оружие против беспокойных подданных. Искусно прикрывая свои замыслы, Врана не предпринимал наступательных действий против болгар и ограничивался донесениями, что без новых и значительных подкреплений он не может надеяться на успех. Так он успел соединить под своею властью почти все военные силы, которыми располагала империя на западе, и дал время распространить враждебное к Византии настроение среди болгар. В таком свете представляет ход дела панегирик М. Акомината, сказанный летом 1186 г. Вообще обстоятельства, относящиеся к началу болгарского движения, изложены в летописи весьма слабо и вызывают в читателе различные недоумения. По всему видно, что заговор Враны, рассчитанный на перемену династии, опирался на симпатии к этому роду в Македонии и во Фракии, на поддержку в столице и на обширные военные средства, так что органы центральной администрации должны представляться совершенно бессильными во Фракии и Македонии за все время, пока Врана не потерял жизнь под стенами Константинополя. В числе войск, приведенных им в начале зимы 1186 г. под столицу, были норманны и другие иноземцы, но что для нас важнее – были славяне и союзники их против Византии, куманы. Хотя от этого далеко еще до тожества или прямой связи между делом Враны и болгарским движением, но одновременность того и другого факта и участие однородных элементов в войске Алексея Враны и болгарских вождей не может быть более оставляемо без внимания. Заговор Враны был благоприятным для Асеней обстоятельством, которое дало им возможность лучше организовать восстание и подкрепить свои силы частию приверженцев падшего генерала. Прежде чем Исаак Ангел предпринял против них весенний поход (1186), болгары имели удачное дело с отрядом, предводимым И. Кантакузином. Они напали на ромэйский лагерь, расположенный в долине, перебили людей и овладели обозом. Весьма вероятно, что дорогие украшения и одежды, присвоенные сану цесарей византийских, которые оказались в числе добычи, унесенной при этом болгарами, были первыми внешними отличиями, возложенными на себя Асенями.

Наряду с рассмотренными фактами мы не можем дать места брачному союзу Исаака Ангела с угорским королевским домом. Этот союз следовал за обнаружением волнений в Болгарии, а не предшествовал и, следовательно, не стоит в причинной связи с ним. Византийско-угорский союз вызван был не болгарскими делами, а состоявшимся в это время союзом между германским императором и норманнами. Исаак Ангел, счастливо устранив опасности, угрожавшую Византии со стороны сицилийцев, должен был понимать, однако, что своими успехами он обязан больше случайным обстоятельствам, чем действительному превосходству военных сил империи и целесообразности принятых против иноземного нашествия мер. В руках сицилийских норманнов были Солунь и Драч, важнейшие приморские города империи, выше и значительнее которых был один разве Константинополь. Не удавшаяся на этот раз попытка сицилийцев могла повториться снова, при менее счастливом сочетании благоприятных условий для Византии. Между тем император Фридрих I достиг в то время осуществления своих давних замыслов: сосватав за своего сына наследницу сицилийской и неаполитанской короны, он не только соединял на будущее время Южную Италию и Германию, но и возлагал на императора германского новые политические задачи по отношению к Византии. Исаак Ангел начал тогда же переговоры с угорским королем Белою о родственном и политическом союзе против общих врагов, ибо германо-норманнский союз одинаково угрожал и притязаниям угорских королей на Далмацию, вследствие чего заключен был брак между дочерью короля Белы III и императором Византии. Правда, угорская принцесса не достигла брачного возраста, но политические соображения были так важны, что император согласился дожидаться совершеннолетия невесты; договор, основанный на этом союзе, должен был обеспечить империю против опасного для нее германо-норманнского союза. Брачный союз состоялся едва ли не в конце 1185 г., но уже никак не позже первых месяцев следующего года. Придворный оратор, возлагая на союз Византии с Угрией радостные упования, позволяет себе в речи, посвященной этому событию, насмешливые намеки на западный союз.

С точки зрения византийских государственных людей, Исаак Ангел сделал большую ошибку, не обратив надлежащего внимания на болгарские дела в первое же время и не воспользовавшись плодами своей победы над ними. Весной 1186 г. Исаак сам стал во главе войска и пошел против болгар, которые начали делать нападения на византийские города и поселки. Но в виду византийского войска Асени предпочли отступление случайностям неравной битвы и расположились станом за Балканскими горами, преградив всякий доступ неприятелю через проходы искусственными сооружениями. Исаак, пользуясь темным и сумрачным временем, сделал переход через горы в другом месте и неожиданно явился перед станом болгар. Отряд Асеней был разогнан, сами вожди убежали за Дунай, к половцам, чтобы просить у них помощи. Собственно, здесь начинаются ошибки византийских военных людей, которые, не усмотрев в предприятии Асеней народного движения и положившись на притворное раскаяние части болгар, не позаботились занять города и укрепленные места гарнизонами и поспешили возвратиться в Византию, чтобы праздновать счастливое военное дело.

Осенью того же года предпринят был новый поход против болгар. Петр и Асень вошли в сношение с задунайскими половцами, которым уже не была незнакома дорога к Константинополю, и убедили их принять военное братство против Византии.

«Соглашение состоялось на том, чтобы половцы заняли одну крепость около Балканских гор, за что была им обещана условленная плата и дано позволение переправиться через горный проход, или Железные Ворота, сделать набег на византийские города и селения, забирать и уводить в полон все, что могут; болгаре же обещали бесплатно снабдить их проводниками».

Куманы охотно приняли предложение и, подобно весенним пчелам, рассеялись по долинам, спускающимся от Балкан. Известно, что ужасная сила этих хищников заключалась в быстроте. Они вели с собой по нескольку лошадей и могли делать неимоверно быстрые переезды. Не встречая сопротивления, половцы показывались уже вблизи Адрианополя и угрожали самой столице. Император, выступив в поход, надеялся через четыре дня встретиться с врагами. Сборным местом назначен был Адрианополь, куда потянулся тяжелый обоз, между тем сам император с приближенными шел усиленными переходами. Отделив часть войска Андронику Кантакузину и Мануилу Камизе с тем, чтобы они следили за другими партиями, сам Исаак двинулся по дороге к Веррии, где, как доносили ему, медленно направлялся к горам обремененный добычей отряд.

«Прошедши около 50 стадий, я встретил варварское войско, расположившееся на одном месте и окруженное добычей. Одних пленников было до 12 тысяч, животных же было такое множество, как звезд на небе. Когда мы сошлись лицом к лицу, часть куман погнала вперед добычу, другая вступила с нами в сражение Они на бегу делают нападение, таков их обычай сражаться. Но скоро, обращенные в бегство, они были преследуемы и избиваемы в пространстве 60 стадиев. Когда наши рассеялись в преследовании, варварам неожиданно явились помощь человек в 1000 или более. Войско царства моего, испуганное криком врагов, обратилось в бегство: варвары понеслись за нами и убивали отстававших. Дело могло бы. кончиться величайшим несчастием, если бы я не приказал крикнуть немногим, следовавшим за мной, и не напугал варваров звоном щитов. Заметив царское знамя и узнав о моем присутствии, они не выдержали нашего нападения, обратились в беспорядочное бегство, рассеялись в разные стороны и сделались легкою добычей наших наездников».

Общий результат осеннего похода, в котором дело при Лардеи, очевидно, было самое счастливое, должен быть назван по меньшей мере неудачным. В весенний поход византийцы нашли еще некоторые проходы или совсем не занятыми болгарами, или слабо защищенными. Теперь же император не отваживался идти в Болгарию, ограничившись обороною больших городов, как Филиппополь, Адрианополь, Веррия и Агафополь. Поздней уже осенью или зимой, когда куманы, вообще не зимовавшие в чужих областях, ушли на север, в военном совете решено было начать наступление, т. е. двинуться за Балканские горы и разорить гнездо Асеней. Что болгарское движение распространялось от северо-востока к юго-западу и что в это время Асеням принадлежал только восточный угол Забалканской Болгарии, об этом свидетельствует, между прочим, и относящееся сюда место Никиты:

«Итак, царь решил снова отправиться в Загорье и во что бы то ни стало смирить болгар. Поэтому из Филиппополя он двинулся к Софии, ибо получил известие, что там проход через горы не очень затруднителен, а по местам и совершенно открыт, есть и источники с достаточным количеством воды, и подножный корм для скота, если только вовремя воспользоваться всем этим (т. е. предполагается, что ближайшие восточные проходы были заняты болгарами). Но так как солнце сделало уже поворот на зиму, и реки покрылись льдом по суровости тамошнего холодного климата, и снег, выпав в огромном количестве, наложил покрывало на лицо земли и завалил не только долины, но и двери домов, то царь отложил предприятие до следующей весны, расположив войско на зиму в этой области, сам же поспешил в столицу».

Весной 1187 г. Исаак действительно продолжал поход. По всей вероятности, византийцы и на этот раз шли через Балканские горы на Софию (Этрополь). Так как ближайшая цель их должна была заключаться в завладении Тырновом и Преславой, то дорога на Софию и Ловеч во всяком случае не может быть названа прямой для этой цели. Безуспешной осадой, с одной стороны, и защитой, с другой, города Ловча ограничились, по-видимому, результаты этого похода. С этого времени, однако, византийское правительство должно было покинуть надежды на замирение Болгарии; в его отношениях к Асеням уже замечаются следы договора. Младший брат Асеней, Иоанн, был выдан императору в качестве заложника, причем между враждующими сторонами установлен был некоторый modus vivendi. Скоро затем дела на Балканском полуострове усложнились вмешательством Сербии и Угрии.

В системе полузависимых и только частию обнаруживавших зачатки политической жизни славянских народностей Балканского полуострова угры во многих отношениях издавна занимали первостепенное положение. Угорский король как владетель страны, лежавшей на пути в Св. Землю, во время крестовых походов был весьма значительным членом в ряду европейских государей, голосом которого они не могли пренебрегать. Не меньшее значение имел угорский король и на Балканском полуострове. Сербы, болгаре и хорваты представлялись весьма незначительными и слабыми подле угорского короля, который был весьма беспокойным соседом и для византийского императора. Императору Мануилу Комнину удалось, после продолжительных, однако, усилий, обеспечить себя со стороны угров тем, что он помог Беле III удержать за собою власть, оспариваемую родичами. Заключив потом брачный союз с угорским королевским домом, Мануил ни разу не имел случая жаловаться на неблагодарность Белы.

Когда Андроник Комнин, признанный соправителем Алексея II, выказал явное намерение устранить от власти вдову Мануила, императрицу Марию, она искала заступничества у угорского короля. Было даже дознано на следствии, наряженном Андроником, что Мария вызвала Белу на военные меры против Византии. По крайней мере, она судима была по статье за государственную измену. Бела III действительно отвоевал у Византии в 1182 г. важные крепости на Дунае: Белград и Браничево, равно как в союзе с сербами город Ниш на границе Сербии и Болгарии. Известнейшие генералы того времени, Андроник Лапарда и Алексей Врана, посланные против Белы, не имели да и не желали, вероятно, иметь военных успехов, так как их больше занимали константинопольские события и крутые внутренние реформы Андроника Комнина. Эти завоевания Угрии на счет Византии были возвращены последней при восшествии на престол Исаака Ангела, вследствие родственного и политического союза, который заключен был между византийским правительством и королем Белой. Когда Асени завоевали независимость Болгарии и права Византии на означенные города тем самым были уже устранены, начались счеты между уграми и болгарами из-за тех же городов и областей. Претензии той и другой стороны ясно высказаны в дипломатических сношениях того времени, к которым мы будем иметь случай возвратиться ниже.

Угры XII в., так же как и нынешние, всеми мерами препятствовали образованию независимого славянского государства на юге от Дуная. С другой стороны, нужно принять во внимание притязания Сербии, которая в это время обнаруживает стремление распространить свои границы частию на счет Византии, частию же Болгарии. Современником Асеней болгарских в Сербии был основатель династии Неманичей, Стефан Неманя. Он соединил Сербию, раздробленную на мелкие уделы, под одну власть и с 1159 г. сделался великим жупаном. При царе Мануиле Сербия находилась в некоторой зависимости от Византии. Со смертью Мануила великий жупан сербский вступает сначала в союз с уграми, с которыми и участвует в войне против Андроника Комнина. Город Ниш, по всей вероятности, был наградой сербов за этот союз. Когда же сделался императором Исаак Ангел, великий жупан Сербии, натурально, должен был искать себе друзей между врагами императора и короля. Союз сербов с болгарами должен был состояться еще в первые годы борьбы Болгарии за независимость, хотя распространение сербской власти на пограничные с Византией города, несомненно, последовало уже после 1187 г. Известный нам поход Исаака в этом году направлен был именно через Софию (и Этрополь), чего нельзя было бы сделать, если бы сербы состояли тогда в открытой войне с империей. Стефан Неманя довольствовался пока завоеванным у Византии городом Нишем; наступательное движение его в восточном и южном от Сербии направлении начинается позже 1187 г. До этого же времени он занят был не менее важными делами на западной границе Сербии, в Далмации, где преобладание византийского или норманнского влияния одинаково подвергало Сербию опасности. Сохранившийся до настоящего времени договор с Дубровником от 1186 г. хорошо поясняет планы Стефана Немани. В 1189 г., в переговорах с императором Фридрихом I, сербский жупан домогался соединения Далмации с Сербией, для чего предлагал сосватать за его сына наследницу далматинской короны. На эти последние переговоры мы должны смотреть как на неудавшуюся попытку Немани вступить в германо-норманнский союз в качестве равноправного члена.

Таким образом, дело освобождения Болгарии Петром и Асенем в 1189 г. перешло в общее движение славян Балканского полуострова. С одной стороны были сербы и болгаре, с другой – византийский император и угорский король. Последний должен был озаботиться положить конец движению славян не только потому, что он был союзником и другом империи, но и в интересе целости и спокойствия своего королевства. Фридриху I предстояло разрешить весьма важную задачу: стать ли на стороне славян или угодить уграм. Отношения угорского короля к возрождению болгарской народности составляют любопытнейший эпизод в истории событий, которыми мы занимаемся.

Каждая новая волна, выбрасывавшая на сирийские и палестинские берега массы западных христиан, производила не то действие, какого от нее следовало ожидать. Крестоносцев постигали всевозможные неудачи, мусульмане постепенно усиливались и закрепляли за собой занятые позиции: горькое чувство тяжелой обиды распространялось на Западе против Восточной империи, коварной и антихристианской политике которой приписывались все потери. После второго крестового похода обе королевы-правительницы, Мелизинда в Иерусалиме и Констанца в Антиохии, окруженные временщиками и ничтожными искателями приключений, не были в состоянии ни понять, ни тем менее предотвратить угрожавшую со стороны магометан опасность. Все события здесь группируются около величественных фигур Нур ад-дина и Саладина. Саладин обладал всеми качествами, которые нужны были для того, чтобы осуществить идеальные задачи мусульманского мира и восстановить преобладание ислама. Характер его выясняется из истории третьего крестового похода, из его отношений к английскому королю Ричарду Львиное Сердце. Саладин напоминает черты рыцарского характера, а по своей политической сообразительности он стоял далеко выше своих врагов-европейцев. Не в первый раз во время третьего крестового похода Саладин является врагом христиан.

Он начал свою деятельность еще во время второго крестового похода; он участвовал в войнах Зенги и Нур ад-дина против христиан. После окончания второго крестового похода он отправился в Египет, где приобрел большое значение и влияние на дела и скоро захватил в свои руки высшее управление в калифате, поддерживая в то же время связи и сношения с калифатом Багдадским. После смерти Нур ад-дина его сыновья затеяли междоусобную борьбу. Саладин воспользовался этими раздорами, явился в Сирию с войсками и предъявил свои притязания на Алеппо и Мосул. Враг христиан, прославивший себя как завоеватель, Саладин соединил вместе с обширными владениями и грозными военными силами энергию, ум и глубокое понимание политических задач своего времени. Взоры всего мусульманского мира обратились на него; на нем покоились надежды мусульман, как на человеке, который мог восстановить политическое преобладание мусульманского мира над христианами. Земли, завоеванные христианами, были одинаково священны как для египетских, так и для азиатских мусульман. Религиозная идея была столько же глубока и реальна на Востоке, сколько и на Западе. С другой стороны, и Саладин понимал, что возвращение этих земель мусульманам и восстановление сил мусульманства Малой Азии возвысит его авторитет в глазах всего мусульманского мира и даст прочное основание его династии в Египте. Таким образом, когда Саладин захватил в свои руки Алеппо и Мосул в 1183 г., для христиан настал весьма важный момент, в который им приходилось разрешить весьма серьезные задачи. Но христианские князья были далеко ниже своей роли и выпадавших им задач. В то время, когда со всех сторон они были окружены враждебным элементом, они находились в самых неблагоприятных условиях для того, чтобы оказать сопротивление своим врагам: между отдельными княжествами не только не было солидарности, но они находились в крайней деморализации; нигде не было такого простора для интриг, честолюбия, убийств, как в восточных княжествах. Примером безнравственности может служить Иерусалимский патриарх Ираклий, который не только напоминает собою самых дурных Римских пап, но во многом превосходил их: он открыто жил со своими любовницами и расточал на них все свои средства и доходы; но он был не хуже других; не лучше были князья, бароны, рыцари и духовные лица. Припомним знатного тамплиера Роберта С. Албанского, который, приняв мусульманство, перешел на службу к Саладину и занял высокое положение в его войске. Полная распущенность нравов господствовала среди тех людей, на которых лежали весьма серьезные обязанности ввиду наступавшего грозного неприятеля.

Если среди рыцарей и баронов можно было ожидать измены и коварства, то и главные вожди – князья и короли – были не лучше их. В Иерусалиме стал королем Балдуин IV, человек, лишенный всякого политического смысла и энергии, который хотел отказаться от своего княжения и вместо себя намерен был короновать своего малолетнего сына Балдуина V; при этом возник спор из-за опеки: спорили Гвидо Лузиньян, зять Балдуина IV, и Раймонд, граф Триполи. Представителем полного произвола является Рейнальд Шатильонский, который совершает разбойничьи набеги на торговые мусульманские караваны, шедшие из Египта; мало того что своими набегами Рейнальд возбуждал против христиан мусульманский элемент, но он наносил существенный вред самим христианским княжествам, которые жили этими караванами, и подрывал в самом корне торговлю Тира, Сидона, Аскалона, Антиохии и других приморских христианских городов. Во время одной из подобных экскурсий, которые Рейнальд совершал из своего замка, он ограбил караван, в котором находилась и мать Саладина. Это обстоятельство и можно считать ближайшим мотивом, вызвавшим столкновение между мусульманским повелителем и христианскими князьями. Саладин и раньше указывал иерусалимскому королю на недостойные поступки Рейнальда, но у короля не было средств обуздать барона. Теперь, когда Саладину было нанесено оскорбление чести и родственного чувства, он, невзирая на перемирие, которое было заключено между ним и христианскими князьями, объявил христианам войну не на живот, а на смерть. События, которыми сопровождалась эта война, относятся к 1187 г. Саладин решился наказать иерусалимского короля как за поступки Рейнальда Шатильонского, так и вообще за то, что он поддерживает еще тень независимого владетеля. Войска его подвигались из Алеппо и Мосула и были сравнительно с силами христиан весьма значительны. В Иерусалиме можно было набрать всего до 2 тысяч рыцарей и до 15 тысяч пехоты, но и эти незначительные силы не были местными, а составлялись из элемента, пришлого из Европы.

В деле 5 июля 1187 г., когда решилась участь всего христианства, не обошлось в христианском войске без отвратительной измены. Близ города Тивериады, когда два враждебные войска стояли одно против другого, готовые вступить в битву, многие из князей, увидя, что мусульманское войско превосходит их численностью, и считая сомнительным и даже невозможным для себя успех битвы, перебежали на сторону Саладина, в том числе и Раймонд. Само собой разумеется, что при таком положении дела христиане не могли выиграть битвы; все войско христианское было уничтожено; король иерусалимский и князь антиохийский попали в плен. Все пленные были обречены Саладином на смертную казнь; одному королю иерусалимскому была дарована жизнь. Ничтожная горсть христиан, которая спаслась от жалкой участи бегством, часть горожан и простых рыцарей, не могла принять на себя защиту христианских земель. Саладину в короткое время удалось овладеть всеми береговыми замками и крепостями, которыми владели христиане по берегу Средиземного моря. Отнимая приморские города, Саладин уничтожал везде христианские гарнизоны и заменял их мусульманскими. В руках христиан оставались еще кроме Иерусалима Антиохия, Триполи и Тир.

В сентябре 1187 г. Саладин подступил к Иерусалиму. Горожане думали сопротивляться, поэтому отвечали уклончиво на предложение его сдать город под условием дарования осажденным свободы. Но когда началась тесная осада города, христиане, лишенные организующих сил, увидели всю невозможность сопротивления и обратились к Саладину с мирными переговорами. Саладин соглашался за выкуп даровать им свободу и жизнь, причем мужчины платили по 10 золотых монет, женщины по 5, дети по 2. Иерусалим был взят Саладином 2 октября. После взятия Иерусалима он не мог больше встретить препятствий к завоеванию остальных христианских земель. Тир удержался благодаря лишь тому, что его защищал прибывший из Константинополя граф Конрад из дома монферратских герцогов, отличавшийся умом и энергией.

Весть о том, что совершилось на Востоке, получена была в Европе не сразу, и движение началось на Западе не раньше 1188 г. Первые известия о событиях в Св. Земле пришли в Италию. Для Римского Папы в то время не оставалось возможности колебаться. Вся церковная политика в XII ст. оказалась ложною, все средства, употребленные христианами для удержания Св. Земли, были напрасны. Необходимо было поддержать и честь Церкви, и дух всего западного христианства. Невзирая ни на какие затруднения и препятствия, папа принял под свое покровительство идею поднятия третьего крестового похода.

Известно, что третий поход осуществился при обстоятельствах более благоприятных, чем первые два. В нем принимают участие: император германский Фридрих I Барбарусса, французский король Филипп II Август и английский – Ричард Львиное Сердце. Не было в походе только общей руководящей идеи. Движение крестоносцев в Св. Землю направлялось разными путями, да и самые цели вождей, участвовавших в походе, были далеко не одинаковы. Вследствие этого история третьего похода распадается на отдельные эпизоды: движение англо-французское, движение германское и осада Акры. Существенный вопрос, долго препятствовавший французскому и английскому королям прийти к соглашению насчет похода, зависел от взаимных отношений Франции и Англии в XII ст. Дело в том, что на английском престоле сидели Плантагенеты, графы Анжу и Мена, получившие английский престол вследствие женитьбы одного из них на наследнице Вильгельма Завоевателя. Всякий английский король, оставаясь в то же время графом Анжу и Мена, герцогом Аквитании и присоединенной сюда еще Гиени, должен был давать французскому королю ленную присягу на эти земли. Ко времени третьего похода английским королем был Генрих II Плантагенет, а французским – Филипп II Август. Оба короля находили возможность вредить один другому благодаря тому обстоятельству, что земли их во Франции были смежны. У английского короля правителями его французских областей были два его сына, Иоанн и Ричард. Филипп II заключает союз с ними, вооружает их против отца и не раз ставит Генриха английского в весьма затруднительное положение. За Ричарда была сосватана сестра французского короля Алиса, которая жила тогда в Англии. Разнесся слух, что Генрих II вступил в связь с невестой своего сына; понятно, что подобного рода слух должен был оказывать влияние на расположение Ричарда к Генриху II. Французский король воспользовался этим обстоятельством и начал раздувать вражду между сыном и отцом. Он подстрекал Ричарда, и последний изменил своему отцу, дав ленную присягу французскому королю; этот факт способствовал только большему развитию вражды между французским и английским королем. Было еще одно обстоятельство, препятствовавшее обоим королям подать возможно скорую помощь восточным христианам. Французский король, желая запастись значительными денежными средствами для предстоящего похода, объявил в своем государстве особый налог под именем «Саладиновой десятины». Этот налог распространялся на владения самого короля, светских князей и даже на духовенство; никто ввиду важности предприятия не освобождался от платы «Саладиновой десятины». Наложение десятины на Церковь, которая никогда не платила никаких налогов, а сама еще пользовалась сбором десятины, возбудило недовольство среди духовенства, которое и начало ставить преграду этой мере и затруднять королевских чиновников в сборе «Саладиновой десятины». Но тем не менее эта мера была довольно успешно проведена как во Франции, так и в Англии и дала много средств для третьего похода. Между тем среди сборов в поход умер английский король Генрих II (1189), и наследство английской короны перешло в руки Ричарда, друга французского короля. Теперь оба короля могли смело и дружно приступить к осуществлению идей третьего крестового похода. На успех третьего крестового похода оказало большое влияние участие английского короля. Ричард, человек в высшей степени энергичный, живой, раздражительный, действовавший под влиянием страсти, был далек от идеи общего плана, искал прежде всего рыцарских подвигов и славы. В самых сборах его к походу слишком рельефно отразились черты его характера. Ричард окружил себя блестящей свитой и рыцарями, на свое войско, по свидетельству современников, он издерживал в один день столько, сколько другие короли издерживали в месяц. Собираясь в поход, он все переводил на деньги; свои владения он или отдавал в аренду, или закладывал и продавал и таким образом действительно собрал громадные средства; его войско отличалось хорошим вооружением. Часть английского войска отправилась из Англии на кораблях, сам же Ричард переправился через Ламанш, чтобы соединиться с французским королем и направить свой путь через Италию. Движение это началось летом 1190 г. Оба короля предполагали идти вместе, но многочисленность войска и возникшие при доставке пропитания и фуража затруднения заставили их разделиться. Французский король шел впереди и в сентябре 1190 г. прибыл в Сицилию и остановился в Мессине, поджидая своего союзника. Когда прибыл сюда и английский король, движение союзного войска было задержано теми соображениями, что начинать поход осенью по морю неудобно; таким образом, оба войска провели осень и зиму в Сицилии до весны 1191 г.

В Мессине Ричард начал ряд торжеств и праздников и своими поступками поставил себя в ложное положение по отношению к норманнам. Он хотел распоряжаться как полновластный повелитель страны, причем английские рыцари позволяли себе насилия и произвол. В городе не замедлило вспыхнуть движение, которое угрожало обоим королям; Филипп едва успел потушить восстание, явившись примиряющим элементом между двух враждебных сторон. Было еще одно обстоятельство, которое поставило Ричарда в ложное положение как по отношению к французскому, так и германскому королю, – это притязания его на норманнскую корону. Фактически он обосновывал свое право тем, что за умершим Вильгельмом II была замужем Иоанна, дочь английского короля Генриха II и сестра самого Ричарда. Временный узурпатор норманнской короны, Танкред, держал в почетном заключении вдову Вильгельма. Ричард потребовал выдать ему сестру и заставил Танкреда дать ему выкуп за то, что английский король оставит за ним фактическое обладание норманнской короной. Этот факт, возбудивший вражду между английским королем и германским императором, тоже имевшим право на Сицилию по браку Генриха VI на Констанции, дочери Рожера II, имел большое значение для всей последующей судьбы Ричарда.

Все это ясно показало французскому королю, что ему не удастся действовать по одному плану с королем английским, и потому в марте 1191 г. он сел на корабли и переправился в Сирию. Главная цель, к которой он стремился, был город Птолемаида (французская и немецкая форма – Ассоn, русская – Акра). Этот город в течение времени от 1187 до 1191 г. был главным пунктом, на котором сосредоточивались виды и надежды всех христиан. С одной стороны к этому городу направлялись все силы христиан, с другой – сюда стягивались мусульманские силы. Весь третий поход сосредоточивается на осаде этого города; когда весной 1191 г. прибыл сюда французский король, казалось, что главное направление делам дадут французы.

Флот Ричарда, отплывшего из Сицилии в апреле 1191 г., был захвачен бурею, и корабль, на котором ехала невеста Ричарда, принцесса Беренгария Наваррская, был выброшен на остров Кипр. Кипр находился во власти вельможи Исаака Комнина, который отложился от византийского императора и объявил себя независимым. Он не различал друзей и врагов императора, а преследуя свои личные, эгоистические интересы, объявляет пленницею невесту английского короля. Таким образом, Ричард вместо движения в Палестину должен был начать войну с Кипром, которая потребовала от него много времени и сил. Овладев островом, Ричард заковал в серебряные цепи Исаака Комнина и торжественно отпраздновал первое территориальное приобретение англичан на Средиземном море. Между тем в Кипр прибыл титулярный король Иерусалима Гвидо Лузиньян, которому и был уступлен остров Кипр.

Ричард оставил наконец Кипр и прибыл к Акре, где два года вместе с другими христианскими князьями принимал участие в бесполезной осаде города. Самая идея осады Акры была в высшей степени непрактична и прямо бесполезна. В руках христиан были еще приморские города – Антиохия, Триполи и Тир, которые и могли обеспечивать им сообщение с Западом. Эта идея бесполезного предприятия была внушена эгоистическим чувством таких интриганов, как Гвидо Лузиньян. В нем возбуждало зависть, что в Антиохии был свой князь, в Триполи владел другой, в Тире сидел Конрад из дома герцогов монферратских, а у него, иерусалимского короля, не было ничего, кроме одного имени. Этой чисто эгоистической целью и объясняется его приезд к английскому королю на остров Кипр, где он щедро расточал перед Ричардом заявления чувства преданности и старался расположить в свою пользу английского короля. Осада Акры составляет роковую ошибку со стороны деятелей третьего крестового похода; они бились, тратили время и силы из-за небольшого клочка земли, в сущности никому не нужного, вполне бесполезного, которым хотели наградить Гвидо Лузиньяна.

Большим несчастьем для всего крестового похода было то, что в нем вместе с английским и французским королем не мог принять участия старый тактик и умный политик император Фридрих Барбарусса. Он готовился к крестовому походу и участвовал в нем совсем иначе, чем французы и англичане. Он отправил посольства к византийскому императору, к иконийскому султану и к самому Саладину. Отовсюду были получены благоприятные ответы, ручавшиеся за успех предприятия. Если бы под Акрой участвовал Фридрих Барбарусса, ошибка со стороны христиан была бы устранена им. Дело в том, что Саладин обладал отличным флотом, который доставлял ему из Египта все припасы, а войска шли к нему из средины Азии – из Месопотамии; само собою разумеется, что при таких условиях Саладин мог успешно выдержать самую продолжительную осаду приморского города. Вот почему все сооружения западных инженеров, башни и тараны, все напряжение сил, тактики и ума западных королей – все пошло прахом, оказалось несостоятельным при осаде Акры. Фридрих Барбарусса внес бы в дело крестового похода идею практики и, по всему вероятию, направил бы свои силы туда, куда следовало: войну нужно было вести в Сирию и Месопотамию, ослаблять силы Саладина внутри страны, где находился самый источник пополнения его войск.

Крестовый поход Фридриха Барбаруссы предпринят был с соблюдением всех мер предосторожности, обеспечивавших возможно меньшую потерю сил на пути через византийские владения. Фридрих заключил предварительно с византийским императором договор (в Нюренберге), вследствие которого ему предоставлялся свободный проход через имперские земли и обеспечивалась доставка съестных припасов по установленным заранее ценам. Новое движение латинского Запада на Восток немало тревожило византийское правительство; ввиду неспокойного состояния Балканского полуострова Исаак Ангел заинтересован был в точном соблюдении договора. Еще крестоносцы не двинулись в поход, как в Византии получено было секретное донесение из Генуи о приготовлениях. «Я уже известился об этом, – писал в ответ Исаак, – и принял свои меры». Поблагодарив Балдуина Гверцо за эти известия, император продолжает: «И на будущее время имей радение доводить до нашего сведения, что узнаешь и что нам важно знать». Само собой разумеется, несмотря на внешние дружественные отношения, Исаак не доверял искренности германцев, и в этом нельзя винить его.

24 мая 1189 г. император Фридрих I Барбарусса вступил в пределы Венгрии. Хотя король Бела III лично не решился участвовать в крестовом походе, но оказывал Фридриху знаки искреннего расположения. Не говоря уже о ценных подарках, предложенных императору, он снарядил отряд в 2000 человек, который принес немалую пользу крестоносцам знанием местных условий и выбором путей. Через пять недель крестоносцы были уже на границе владений византийского императора. Прибыв в Браничево 2 июля, они в первый раз вступили с чиновниками императора в прямые сношения, которые сначала казались, впрочем, удовлетворительными. Из Браничева лучшая дорога к Константинополю шла по долине Моравы к Нишу, потом на Софию и Филиппополь. Греки будто бы не хотели вести латинян этим путем и умышленно испортили его; но люди из угорского отряда, хорошо знавшие пути сообщения, убедили крестоносцев настоять на выборе именно этой дороги, которую они взялись исправить и сделать проезжей, вопреки желанию греков. Заметим здесь прежде всего, что крестоносцы держали путь по землям, едва ли тогда вполне принадлежавшим Византии. Течение Моравы, всего вероятней, было уже спорным между греками и сербами, иначе говоря, здесь не было тогда ни византийской, ни другой администрации. Шайки разбойников на собственный страх нападали на мелкие отряды крестоносцев и без подстрекательства византийского правительства. Нужно, с другой стороны, иметь в виду, что крестоносцы и сами не церемонились с теми, кто попадал в их руки: на страх другим захваченных с оружием в руках они подвергали страшным истязаниям.

Около 25-го числа июля к Фридриху явились послы Стефана Немани, а по прибытии в Ниш, 27-го числа, император принимал и самого великого жупана Сербии. Здесь же, в Нише, велись переговоры с болгарами. Ясно, что в Нише не оставалось уже византийских властей, иначе они не допустили бы Стефана Неманю до личных объяснений с германским императором, которые, во всяком случае, не клонились в пользу Византии. И если крестоносцы на пути от Браничева до Ниша и потом до Софии подверглись неожиданным нападениям и терпели урон в людях и обозе, то, по справедливости говоря, византийское правительство едва ли должно нести за это ответственность. Нужно только удивляться, почему оно ни разу не сделало соответствующего заявления Фридриху I и не обратило его внимания на положение дел на полуострове²⁰⁹. Сербы и болгаре предлагали крестоносцам, в сущности, одно и то же – союз против византийского императора, но в награду за то требовали признания нового порядка вещей на Балканском полуострове. Мало того, славяне готовы были признать над собою протекторат западного императора, если он согласится обеспечить за сербами сделанные ими на счет Византии завоевания и присоединить Далмацию и если Асеням предоставлена будет Болгария в бесспорное владение. В частности, великий жупан Сербии просил согласия императора на брак своего сына с дочерью герцога Бертольда, владетеля Далмации. Хотя не было тайной, что с этим брачным проектом соединялись виды на перенесение владетельных прав над Далмацией на дом Немани, тем не менее согласие Фридриха было получено. Это обстоятельство в соединении с новыми переговорами, имевшими место между германским императором и славянскими вождями, позволяет выставить некоторые сомнения против показания Ансберта, будто ответ Фридриха в Нише был определенно отрицательного свойства. Имея действительной целью крестовый поход, Фридрих, может быть, из осторожности и по нежеланию впутываться в новые сложные отношения уклонялся от прямого и решительного ответа на предложения славян. Но мы увидим далее, что славянский вопрос не раз еще заставлял его задумываться и колебаться. Будь на месте Фридриха Роберт Гвискар, Боемунд или Рожер, события приняли бы совершенно иной оборот и предложения славянских князей, вероятно, были бы оценены.

Нет причины не доверять словам Никиты Акомината, который обвиняет в недальновидности и обычной небрежности тогдашнего логофета дрома (Иоанн Дука) и Андроника Кантакузина, на ответственности которых лежало провести крестоносное ополчение. Взаимное недоверие и подозрения питались не только тем, что крестоносцы не получали иногда подвоза припасов, но и слухами, что опаснейшая клисура (Sancii Bacil, или Траяновы Ворота), ведущая через Балканские горы на Софию к Филиппополю, занята вооруженным отрядом. Конечно, нельзя не видеть нарушения Нюренбергского договора в тех мерах, какие принимало византийское правительство, чтобы задержать движение крестоносцев, порча дорог, запор клисур и снаряжение наблюдательного отряда; но оно старалось объяснить свои предосторожности и выражало открытое неудовольствие сношениями Фридриха с возмутившимися сербами и болгарами. Так, когда еще крестоносцы были около Ниша, к ним явился Алексей Гид, который высказал строгое порицание губернатору Браничева и обещал все устроить по желанию Фридриха, если только сам он запретит войскам грабить окрестные селения, прибавляя, что германцы не должны иметь никаких подозрений относительно вооруженного отряда, стерегущего клисуры, ибо это – мера предосторожности против жупана Сербии. Когда крестоносцы подвигались к главнейшей клисуре, ведущей в филиппопольскую равнину, трудности путешествия увеличивались для них более и более. Мелкие отряды беспокоили их неожиданными нападениями в опаснейших местах, вследствие чего крестоносное ополчение шло медленно и в боевом порядке. Германское посольство, отправленное в Константинополь, по слухам, принято было недостойнейшим образом. Чем ближе крестоносцы подходили к Македонии, тем сильнее росло неудовольствие их против греков. Полтора месяца шли они от Браничева до Софии (Средец); как натянуты были отношения между греками и германцами, можно судить из того, что когда последние 13 августа достигли Софии, то нашли город оставленным жителями; само собой разумеется, здесь не было ни византийских чиновников, ни обещанных припасов.

20 августа крестоносцы держали путь через последнюю клисуру, которая была занята греческим отрядом; последний, однако, отступил, когда крестоносцы обнаружили покушение проложить дорогу с оружием в руках. К Филиппополю подошли крестоносцы уже в качестве врагов империи, и с тех пор до конца октября отдельные вожди делали нападения на города и села и вели себя в греческой земле совершенно как неприятели. Если нельзя оправдывать правительство Исаака Ангела за недоверие к крестоносцам, то и поступки последних не могут быть названы благовидными. Не доверяя грекам, Фридрих пользовался услугами угорских проводников и сербского отряда. Как бы крестоносцы ни желали доказать свою правоту, нельзя упускать из виду и показаний лиц, для которых не было повода скрывать настоящее положение дел. Фридрих не прерывал сношений со славянами, которые служили ему во все время перехода через Болгарию, хотя он не мог не знать, что это питало подозрительность Исаака Ангела.

Осенью 1189 г., со времени занятия крестоносцами Филиппополя, еще более должно было усилиться взаимное раздражение, так как византийский наблюдательный отряд имел неоднократно столкновения с крестоносцами, а последние занимали вооруженною рукой города и селения. Тем не менее и к концу осени положение не разъяснилось, между тем Фридриху опасно было пускаться в дальнейший путь через Малую Азию, не заручившись точными и верными обещаниями со стороны греческого императора. Для разъяснения отношений отправлено было в Константинополь новое посольство, которому поручено было сказать приблизительно следующее:

«Напрасно греческий император не позволяет нам идти вперед; никогда, ни теперь, ни прежде, мы не замышляли зла против империи. Сербскому князю, врагу греческого императора, который являлся к нам в Ниш, мы никогда не давали в бенефицию ни Болгарию, ни другой земли, подвластной грекам, и ни с одним королем или князем не замышляли ничего против греческой империи».

Этому второму посольству удалось выручить, не без больших, однако, хлопот, первое, ранее того отправленное в Константинополь. Все послы возвратились в Филиппополь 28 октября. На следующий день в торжественном собрании вождей послы делали донесение о том, что они испытали в Константинополе, и рассказывали обо всем, что они видели и слышали.

«Император не только весьма дурно обращался с нами, но без всякого стеснения принимал посла от Саладина и заключил с ним союз. А патриарх в своих проповедях, говоренных по праздничным дням, называл псами Христовых воинов и внушал своим слушателям, что самый злой преступник, обвиненный даже в десяти убийствах, получит разрешение от всех грехов, если убьет сотню крестоносцев».

Собрание выслушало такое донесение перед тем, как введены были послы византийского императора. Нет ничего удивительного, что переговоры не могли быть дружелюбны, на высокомерные требования крестоносцев греческие послы отказались отвечать. До чего могли доходить греки и крестоносцы в чувстве взаимного раздражения и подозрительности, показывает, между прочим, следующий случай. Значительный отряд крестоносцев, сделав нападение на Градец, поражен был странными изображениями, найденными в церквах и в частных домах: на картинах были изображены латиняне с сидящими у них на спинах греками. Это так ожесточило крестоносцев, что они предали огню и церкви и дома, перебили население и без сожаления опустошили всю эту область. По всему вероятию, латиняне рассвирепели при взгляде на картины Страшного суда, в которых местные живописцы, для известных целей, могли пользоваться и западными типами. Обычай, во всяком случае, извинительный, если бы ненависть и нетерпимость латинян к грекам и без того не достигла крайних пределов. Византийское правительство имело полное основание предполагать, что сербский князь действует в союзе с Фридрихом, и было бы весьма трудно доказать, что Фридрих не обнадеживал Стефана Неманю в его честолюбивых замыслах. В то время, когда крестоносцы угрожали уже самой столице греческой империи (Адрианополь и Димотика были в руках крестоносцев), тыл их, защищенный сербскими войсками, был в полной безопасности, так что они нашли возможным перевести филиппопольский гарнизон в Адрианополь.

Летописцы много раз упоминают о послах сербского великого жупана и о сношениях крестоносцев со славянами. Известно, что труднее всего было удовлетворить притязания Стефана Немани на Далмацию – обстоятельство, которое могло вовлечь Фридриха в неприятные столкновения с норманнами и уграми. Не лишено значения, что каждый раз выдвигается в переговорах с сербами герцог Бертольд, тот самый, которого дочь была обещана за сына Стефана Немани. В трудные минуты, когда терялась всякая надежда на соглашение с византийским императором, помощь славян была для крестоносцев истинным благом, которым они не могли пренебрегать на случай окончательного разрыва с греками. Но так как все же оставались некоторые признаки, что греческий император также опасается разрыва, то славянские посольства выслушивались, по обычаю, милостиво, принимаемы были на службу небольшие отряды из сербов, к решительным же мерам Фридрих опасался прибегнуть во все время своего пребывания на Балканском полуострове. На тогдашнее положение дел проливает свет донесение клирика Эбергарда, посла императора Фридриха к венгерскому королю, возвратившегося, между прочим, с письмом от последнего для Исаака. Письмо, правда, не заключало в себе ничего важного: в нем Бела выставлял на вид Исааку, какие опасности может навлечь на империю его строптивость с крестоносцами. Но посол мог личными наблюдениями иллюстрировать содержание письма и дать ему совершенно новое объяснение.

«Король, – говорил он, – весьма смущен и поражен победоносными успехами крестоносцев и внесенным ими в греческую землю опустошением. Когда получена была весть об опустошении крестоносцами округа Димотики, король совсем переменился в обращении с послом. С тех пор он уже не был так добр и милостив, как прежде, посол не получал более ни кормовых, ни карманных из королевской камеры».

Между другими новостями тот же клирик Эбергард сообщил, что, проходя Болгарией, он нашел разрытыми все могилы крестоносцев, умерших на пути, и что трупы вытащены из гробов и валяются по земле.

К началу 1190 г. крестоносцы продолжали еще пересылаться посольствами с греческим императором, но никакого соглашения не могли достигнуть. Фридрих, кажется, серьезно думал воспользоваться услугами Петра, вождя болгар, который предлагал выставить к весне 40 тысяч болгар и куман, с каковым подкреплением можно было бы сделать попытку проложить путь в Малую Азию и помимо согласия греков. Но германский император должен был за это не только признать свободу Болгарии, но и обеспечить за Петром императорский титул.

Есть возможность объяснить до некоторой степени мотивы, по которым Фридрих и в январе 1190 г. колебался еще принять на себя задачу разрешения славянского вопроса, на которую наталкивали его обстоятельства. Для него оставалась еще надежда, устранив помощь славян, которая сопряжена была с неприятными и тяжелыми обстоятельствами, получить к весне вспоможение из Европы. В этих соображениях он писал к своему сыну Генриху:

«Поскольку я не надеюсь совершить переправу через Босфор, разве только получу от императора Исаака избраннейших и родовитых заложников или подчиню своей власти всю Романию, то я прошу твое королевское величество послать нарочитых послов в Геную, Венецию, Антиохию и Пизу и в другие места и отправить на кораблях вспомогательные отряды, чтобы они, подоспев к Царъграду в марте месяце, начали осаду города с моря, когда мы окружим его с суши».

К половине февраля отношения, однако, уладились: 14 февраля в Адрианополе подписаны были Фридрихом условия, на которых византийский император соглашался дозволить крестоносцам переправу в Малую Азию.

Пребывание Фридриха I в Болгарии, во всяком случае, было не бесполезно для болгар и сербов. Первые, поощряемые германским императором, нарушили мир, заключенный прежде с греками, и, хотя обманулись в надежде теснить греков заодно с немцами, тем не менее не без выгоды для себя воспользовались замешательствами в Константинополе и в последующей борьбе с Византией приняли решительно наступательные действия. Сербы, значительно распространив в то же время свои владения к северо-востоку до Моравы и к юго-западу до Софии, пришли к сознанию важности одновременных действий с болгарами: они заключили союз с Петром и Асенем и вели с тех пор одно и то же с ними дело. Как бы уклончивы ни были обещания Фридриха I, все же он не прерывал переговоров со славянами и питал в них враждебное к Византии настроение. Пусть он не заключал ни с болгарами, ни с сербами договора, который бы обязывал тех и других выставить к весне 60 тысяч войска (со стороны болгар 40 и от сербов 20 тысяч); но войска были собраны и без участия крестоносцев начали отвоевывать у Византии города и области. Прошествие крестоносцев сопровождалось всеми последствиями неприятельского вторжения, вызвав в Болгарии новые элементы недовольства византийским правительством: беглые, голодные, лишенные домов и достатков поселяне должны были пристать к болгарским или сербским вождям.

Переправа крестоносцев через Босфор происходила в конце марта 1190 г.

Путь Фридриха шел по западным областям Малой Азии, частию разоренным вследствие войн с сельджуками, частию занятым этими последними. Туркменские отряды беспокоили крестоносцев и заставляли их постоянно быть настороже. В особенности христиане страдали от недостатка продовольствия и корма для вьючных животных. В мае они подошли к Иконии, одержали значительную победу над сельджуками и вынудили их дать провиант и заложников. Но в Киликии немецкое войско постигло несчастие, погубившее все их предприятие. 9 июня при переходе через горную реку Салеф Фридрих увлечен был потоком и вытащен из воды бездыханным. Часть немецкого отряда отказалась от продолжения похода и возвратилась морским путем в Европу, часть под предводительством герцога Фридриха Швабского вступила в Антиохийское княжество, и затем осенью 1190 г. жалкие остатки немцев соединились с христианским войском под Акрой, где им не пришлось играть важной роли.

С 1188 по 1191 г. христианские князья приходили под стены Акры один по одному; не было ни одного момента, когда бы все наличные силы христиан, приходившие с Запада, сосредоточились здесь в одно время. Часть христиан, прибывших под Акру, погибала под ударами мусульман, от болезней и голода; ее заменял другой отряд и в свою очередь подвергался той же участи. Кроме этого для христиан представлялась масса других затруднений, которые тяжело отзывались на ходе всего дела. Христиане осаждали город с моря – единственная часть города, на которую они могли направить свои осадные орудия. Внутренняя земля была занята войсками Саладина, который удобно и легко сносился с Месопотамией, служившей для него источником подновления его военных сил. Таким образом, христиане никогда не соединяют своих сил, между тем как Саладин постоянно обновлял свои войска свежими приливами мусульман из Месопотамии. Кроме того, для осады города нужен был строительный лес; вблизи христиане нигде не могли достать его, а должны были доставлять строительный материал из Италии.

В войне попеременно принимали участие то итальянцы, в особенности приморские города – Венеция, Генуя и Пиза, то французы, то немцы, то англичане, смотря по тому, какой народ в данный момент был в более значительном количестве. К этому неудобному положению присоединилось еще соперничество восточных вождей. Гвидо Лузиньян был во вражде с Конрадом Монферратским. Их соперничество разделило и крестоносный лагерь на две враждебные партии: итальянские народы сосредоточились около тирского князя; англичане приняли сторону Гвидо.

Летом 1191 г. под Акру пришли французский и английский короли, на которых много возлагали надежд восточные христиане. Кроме этих двух королей пришло еще одно коронованное лицо – герцог австрийский Леопольд. Теперь можно было ожидать, что дело пойдет надлежащим путем, по определенному плану. Но к сожалению, такого плана не было выработано представителями христианских наций. Личные отношения французского и английского королей, наиболее важных лиц по своим военным силам, выяснились еще в Мессине: они расстались если не врагами, то и не друзьями. Когда же Ричард овладел Кипром, французский король предъявил претензии на часть завоеванного острова в силу договора, заключенного между ними еще во время сборов в поход, – договора, по которому оба короля обязались разделять между собою поровну все земли, которые они завоюют на Востоке. Ричард не признавал за французским королем прав на Кипр. «Договор, – говорил он, – касался только земель, которые будут завоеваны у мусульман». Под Акрой недоразумения двух королей получили более острый характер. Мы видели, что Ричард, находясь в Кипре, высказался в пользу Гвидо Лузиньяна; Филипп Август стал на стороне Конрада Монферратского. Личные характеры королей также разъединяли их. Рыцарский характер Ричарда подходил к характеру Саладина; тотчас обнаружились симпатии между мусульманским повелителем и английским королем, они начали пересылаться посольствами, оказывать друг другу знаки внимания. Такое поведение Ричарда отозвалось неблагоприятным образом на его авторитете среди христиан; в войске утвердилась мысль, что Ричард готов изменить. Таким образом, в Ричарде была парализована вся его сила, вся мощь и энергия; в то же время французский король не обладал личной энергией настолько, чтобы перенести на себя главное направление осады. Таким образом, все преимущества, все благоприятные условия были на стороне Саладина.

В июле Акра доведена была до истощения, и гарнизон начал договариваться о сдаче. Саладин не прочь был заключить мир, но со стороны христиан были предложены слишком суровые условия: христиане потребовали сдачи Акры, мусульманский гарнизон города получит свободу только тогда, когда христианам будут возвращены Иерусалим и другие завоеванные Саладином области, кроме того, Саладин должен был дать 2 тысячи заложников из знатных мусульман. Саладин, по-видимому, соглашался на все эти условия. Христианские князья ввиду скорой сдачи города стали зорко следить за тем, чтобы в город не были доставляемы съестные припасы. 12 июля 1191 г. Акра была сдана христианам. Исполнение предварительных условий мира скоро встретило препятствие. Между тем при занятии Акры среди христиан имели место весьма тяжелые недоразумения. Герцог австрийский, войдя в город, поспешил выставить немецкое знамя. Ричард велел сорвать его и заменить своим; это было сильным оскорблением для всего немецкого войска; с этого времени Ричард приобрел себе в лице Леопольда непримиримого врага. Кроме того, западные князья поставили себя в ложное отношение к туземному населению города.

При самом завладении Акрой оказалось, что значительная часть городского населения состояла из христиан, которые под владычеством мусульман пользовались различного рода привилегиями. По освобождении Акры от мусульман как французы, так и англичане хотели захватить побольше власти в городе и начали притеснять население; короли не заботились о том, чтобы были исполнены со стороны мусульман другие пункты договора. Французский король дошел до крайнего раздражения; неприязнь Филиппа к Ричарду раздувала слухи о том, что английский король замышляет продать все христианское войско мусульманам и даже готовится посягнуть на жизнь Филиппа. Раздраженный Филипп оставил Акру и отправился домой. Само собою разумеется, что преждевременное возвращение французского короля наносило чувствительный ущерб делу крестового похода. Заправляющая роль оставалась за Ричардом, который со своим пылким рыцарским характером, лишенный политического чутья, являлся слабым соперником Саладина, умного и хитрого политика.

Во время осады Акры бременские и любекские купцы по примеру других военно-религиозных орденов, возникших во время первого крестового похода, устроили на свои средства братство, которое имело целью оказывать помощь бедным и больным немцам. Герцог Фридрих Швабский принял это братство под свое покровительство и исходатайствовал в пользу его папскую грамоту. Это учреждение впоследствии получило военный характер и известно под именем Тевтонского ордена.

Ричард, оставаясь в Акре, ожидал исполнения со стороны Саладина остальных пунктов мирного договора. Саладин отказался возвратить Иерусалим, не освобождал пленников и не платил военных издержек. Тогда Ричард сделал один шаг, который напугал всех мусульман и который должен считаться самым характерным для той печальной славы, которую приобрел он на Востоке. Он велел заколоть до 2 тысяч знатных мусульман, которые находились в его руках в качестве заложников. Такого рода факты были необычным явлением на Востоке и вызвали со стороны Саладина только озлобление.

Ричард не предпринимает никаких решительных и правильных действий против Саладина, а ограничивается мелкими нападениями. Эти наезды с целью грабежа характеризуют, правда, рыцарское время, но в приложении к главе крестоносного ополчения, который представлял интересы всей христианской Европы, обличали только неуменье взяться за дело. Раз Саладин пожертвовал Акрой, христиане не должны были допустить его укрепиться в другом месте, а должны были тотчас идти на Иерусалим. Но Гвидо Лузиньян, этот номинальный король без королевства, вражду которого к Конраду Монферратскому можно объяснить только завистью, уговаривал Ричарда очистить от мусульман прежде всего береговую полосу; Гвидо Лузиньяна поддерживали также и венецианцы, преследовавшие торговые цели: для них было удобнее, чтобы приморскими городами владели христиане, а не мусульмане. Ричард, поддавшись этому влиянию, двинулся из Акры на Аскалон – предприятие совершенно бесполезное, которое было внушено торговыми интересами итальянских городов и честолюбием Гвидо.

Сам Саладин не ожидал подобного бессмысленного шага со стороны Ричарда; он решился на экстренное средство: велел срыть крепкие стены Аскалона и превратить в груду камней самый город. Всю осень 1191 г. и весну 1192 г. Ричард стоял во главе крестоносного ополчения. Все это время он потерял в преследовании ложных планов и ненужных задач и дал понять своему талантливому противнику, что он имеет дело с человеком весьма недальновидным. Не раз для Ричарда представлялась совершенно ясно задача – идти прямо на Иерусалим; само войско его сознавало, что оно не исполнило еще своей задачи, и побуждало короля к тому же. Три раза он был уже на пути к Иерусалиму, три раза сумасбродные идеи заставляли его останавливать марш и двигаться назад.

К началу 1192 г. в Азию пришли известия из Франции, которые сильно встревожили Ричарда. В то же самое время Конрад Монферратский, понимая, что при бестактности Ричарда едва ли христианам удастся победить Саладина, перешел на сторону последнего, выговорив у него для себя Тир и Акру и обещая за это соединиться с ним и одним разом уничтожить Ричарда. Тогда Ричард, поставленный в затруднительное в высшей степени положение делами на Востоке и беспокоясь за свои английские владения, которым угрожал французский король, употребил все средства для того, чтобы войти в сношение с Саладином. В мечтательном самообмане он составил совсем неосуществимый план. Он предложил Саладину соединиться с ним узами родства: он предлагал выдать свою сестру Иоанну за брата Саладина Малек-Аделя. Наконец Ричард заключил 1 сентября 1192 г. договор с Саладином, по которому за христианами оставалась небольшая береговая полоса от Яффы до Тира, а Иерусалим, Св. Крест и Гроб Господень снова были предоставлены мусульманам. Этот бесславный мир поставлен в вину Ричарду. Современники упрекали его в измене и предательстве. В октябре 1192 г. он оставил Сирию, но в Европе сторожили его во всех пристанях, где он мог высадиться. Около Вены его схватили и подвергли заключению по приказанию герцога Леопольда и только через два года дали свободу под влиянием угроз папы и сильного раздражения англичан.

В конце XII в. вместе с процессом расчленения империи и в зависимости от него происходило весьма любопытное движение среди населения Балканского полуострова. В первый раз сербы и болгаре, делящие господство на полуострове, выступили с определенными и хорошо обдуманными целями, клонившимися не только к освобождению от политического господства Византии, но вместе с тем к государственной и церковной организации на национальных началах. Нужно признать, что момент был весьма благоприятный для сведения старых счетов, но вместе с тем нельзя не принять в соображение и того обстоятельства, что было много упущено дорогого времени, чтобы освободительное движение славян прошло незамеченным со стороны германцев и латинян и не встретило с их стороны сопротивления.

Не лишено также значения, что уже в этот ранний период, когда оба народа выступили, и притом почти одновременно, с определенными и хорошо сознанными историческими задачами, историк не встречает более или менее ясных указаний на то, как желали размежеваться между собой сербы и болгаре, если бы ход событий вполне благоприятствовал осуществлению их планов. Ввиду указанных соображений находим уместным войти здесь в некоторые подробности с целью выяснения сербо-болгарских отношений перед латинским завоеванием империи.

Выше мы говорили о деятельности Стефана Немани и старались выяснить первостепенное значение в истории Сербии того обстоятельства, что одна часть сербского племени рано вошла и с течением времени все более подчинялась западной культуре и латинскому церковному влиянию, а другая находилась и осталась в сфере влияния Византийской империи и Константинопольского патриархата. С одной стороны Босния, с другой – Рашка и Зета; и в собственной Сербии, или Рашке, следует отличать приморскую часть от той, которая находится за горами. Босния и приморская Сербия тянут к латинству, Рашка находится под действием византинизма. Как это можно наблюдать ныне, так было и прежде: латинское церковное влияние сопровождалось образованием других настроений, чем греко-византийское. Смерть царя Мануила может считаться эпохой и в истории Стефана Немани. С тех пор он смелей ставит свои требования по отношению к соседним с Сербией областям, населенным славянами. В союзе с уграми сербы начали (1183) военные действия в двух направлениях: на север до Софии, на юго-восток до Ниша. Но в дальнейшем движении для сербов встретилось препятствие в освободительном движении, начатом Петром и Асенем в Болгарии. Великий жупан Сербии в этом отношении стал на правильную точку зрения и в восстании болгар видел благоприятное для себя обстоятельство, которому содействовал и которое облегчал всевозможными средствами.

Нельзя не отметить, что немецкое крестоносное движение, направлявшееся через Угрию и через владения Стефана, должно было подействовать весьма благоприятно для начавшегося здесь политического акта. Все ведет к предположению, что Фридрих Барбарусса обнадеживал славян в успешном ходе их борьбы и в свою очередь обеспечивал себе тыл дружественными сношениями с сербским и болгарскими вождями. Ясно также и то, что Стефан Неманя весьма практично использовал положение дел, когда начал наступательные действия против Перника, Скопья и Призрена.

Хотя балканские события имели громадное значение в судьбах империи, но официальный летописец относится к ним весьма поверхностно. Лишь только Исаак Ангел проводил германское ополчение в Малую Азию, он поспешил на Балканский полуостров. «Еще не успел ты отдохнуть от забот, какие доставили тебе козни германцев, как повторяющиеся набеги из-за Дуная заставили снова избрать лагерную жизнь», – говорил Исааку придворный оратор²¹⁰. В 1191 г. митрополит Евстафий произнес в Филиппополе речь, посвященную военным делам. Поход Исаака, имевший целью «обуздание сербской надменности», на этот раз ограничился Филиппополем и был повторен в весьма непродолжительном времени, как о том можем судить на основании похвального слова Никиты Акомината. Византийские и сербские войска сошлись на Мораве, а Стефан тогда простирал свою власть уже до Скопья. Сербам нанесено было на этот раз значительное поражение, и, кроме того, завязаны переговоры с Белой III. В похвальном слове все преувеличено до такой степени, что почти утрачено понимание реальности.

«Как жених, исходящий из чертога своего... ты светлыми лучами оживил наши северные дела, как бы оцепеневшие от варваров. Бросив свой луч на балканских отступников, ты ослепил их. Затем ты прошел на запад и, как огонь всепожирающий, явился пред жалким далматинцем. Неманя растаял, как воск, и просил на конце пальца утолить его жажду. Сложив с себя символы власти и обнаженный от господства над далматами, он пришел коснуться прекрасных ног твоих и пытался ослабить удары неумолимой секиры твоей»²¹¹.

Следует обратить внимание, что движение развивается параллельно в Сербии и Болгарии и что византийское правительство столько же озабочено бьшо восстанием в Болгарии, как военными предприятиями великого жупана Сербии. Последний одновременно ведет дело на два фронта. В то время как на юго-востоке успех сербов был обеспечен восстанием Петра и Асеня²¹², по направлению Адриатического моря притязаниям их стояли на дороге Венгрия и Венецианская республика. С этой точки зрения представлялось бы весьма важным осветить намек на предприятия сербского великого жупана в Далмации, относящиеся к царствованию Исаака, хотя в самом слове под далматами разумеются сербы. Здесь по смерти Мануила Стефан Неманя в союзе с венгерским королем занял некоторые города в Северной Далмации вместе с Зарой.

На Адриатическом море сербские владения в Захлумье и Зете представлены были в княжении Мирослава и находились в зависимости от Сплетской архиепископии. Столько же влияние Римского престола, как и отдаленность от центра этих владений постоянно ставили великого жупана в необходимость защищать эти области против покушений со стороны соседей. После переговоров и соглашения с германским императором Неманя продолжал более активную деятельность на далматинской окраине. Так, он овладел Скутари вместе с окрестными епископскими городами²¹³ и приморскими укрепленными местами Дульциньо, Антивари и Котор. В 1189 г. жена князя Михаила Дуклянского Демслава бежала в Рагузу вследствие притеснения со стороны Немани, и весьма вероятно, что с тех пор и Дукля присоединена к Сербии. По отношению к Котору имеется акт городского совета от 1186 г., помеченный временем Стефана Немани. Поражение на Мораве, которое так сильно преувеличил в своем похвальном слове Никита Акоминат, сопровождалось следующими результатами.

«Неманя убежал из боязни, чтобы не попасться в плен и не потерпеть наказание за проступок против своего господина. Ты же напустил на его дом всепожирающий огонь, который уничтожил не только то, что подвергается горению, но и самые камни, и взял большой полон, а многих перебил²¹⁴. Земля обратилась в пустыню, и не осталось в ней жителей. Далмация стала доступна только ветрам. Ты сам лично участвовал в битве, не подражая в этом своим предшественникам. Вследствие того еще недавно гордившиеся перед нами иноязычные племена испытали скорбь, и напал на них страх и трепет при слухе о том, какие бедствия постигли далматинцев».

Границы Сербии при Исааке простирались на востоке до области между горою Рудник и долиной Моравы и до Губочицы на юг от Ниша. На юге к Сербии отошла местность по течению Ситницы и Лабы и дальше Печ и Дечаны, наконец, небольшие области между Призреном и Скутари, не говоря о приморской области с городами Скутари, Антивари и Котор. Границы между Сербией и Византией могут быть обозначены: Белград, Равно, Ниш, Скопле, Призрен, Кроя и Алессио. До какой степени империя приписывала важность установлению мирных отношений со Стефаном Неманей, доказывается и тем, что сербский принц, сын Немани, был обручен с Евдокией, племянницей Исаака.

Что касается церковных отношений, то Стефан поставлен был в связь с папским престолом, так, в Далмации в его владениях господствовало католическое исповедание. Новыми данными освещен этот вопрос в исследовании проф. Станоевича²¹⁵. Ко времени усиления политической власти Немани приморская Сербия принадлежала к архиепископии Рагузы. При папе Клименте III решен был церковный вопрос таким образом, что Босна подчинена Сплету, а прочие сербские земли – Рагузе-Дубровнику. Именно к 1189 г. относится письмо к архиепископу Бернарду и другое письмо к Немане и его братьям Страшимиру и Мирославу, которым рекомендуется вновь посвященный архиепископ и определяется подчинение Дубровнику приморской Сербии. Несомненно, это открывало для Бернарда виды на расширение католической Церкви и на восточные сербские области, но политический такт Немани умело оберегал границу между влиянием папы и влиянием Константинопольского патриарха. Условия благоприятствовали тому, чтобы светская власть удержала свой авторитет, несмотря на раздвоение церковного правительства. После дела на Мораве византийское влияние должно было вновь подняться в приморской Далмации. Это видно, между прочим, из того, что сенат Дубровника просил Исаака Ангела принять республику под свое покровительство и что Византия в 1192 г. снова восстановила в Дубровнике свое влияние.

Переворот, произведенный в пользу Алексея, брата Исаака Ангела (1195), имел важные последствия в политике Византии на Балканах. Трудно сказать, была ли непосредственная связь между этим переворотом и тем, который в начале следующего года произошел в Сербии. Известно, что один из сыновей Стефана, по имени Волкан, был владетелем Зеты, которая до времени Стефана занимала главенствующее положение в Сербии и владетельные князья которой носили титул королей. По праву рожденья Волкан был старший из сыновей и ему принадлежало наследство в Сербском княжестве, но на самом деле, когда 25 марта 1196 г. Неманя отказался от престола с целью принять монашеский постриг, наследником его объявлен не Волкан, а младший сын Стефан, женатый на дочери только что вступившего на престол Алексея. Это распоряжение Немани, обусловленное, по всей вероятности, важными государственными соображениями, предоставляло зетскому владетелю титул великого князя с некоторыми привилегиями в его пользу за отказ от наследства на великое жупанство и вместе с тем узаконило на все последующее время отдельность Зеты от Рашки в политическом и церковном отношении. Принимая во внимание, что история Зеты развивалась в ином направлении, чем история континентальной Сербии, т. е. что в первой преобладали западные культурные влияния и латинский церковный обряд, эта область и в конце XII в. рядом новых и не предвиденных Стефаном мотивов приведена была к укреплению на пути своего предыдущего раздельного существования. Для оценки последующей деятельности Волкана имеют значение два обстоятельства: завоевательное движение Венгрии, окончившееся падением Хлума, удела Мирослава, и церковная политика папы Иннокентия III, имевшая столь крупное значение в истории папства. Оказывается, что Волкан был женат на родственнице папы Иннокентия и, следовательно, имел особенные причины вступить в ближайшие сношения с Римом и получить от папы некоторые церковные привилегии для своей страны. Таким путем Волкан приобрел для себя титул короля и для своей Церкви – самостоятельную архиепископию с кафедрой в Бари. В дальнейшем события сербской истории стоят в тесной связи с латинским завоеванием Константинополя.

Переходим к изложению событий в северо-восточной части Балканского полуострова.

Уже в первые годы после начала болгарского восстания Исаак Ангел должен был признать за Петром и Асенем некоторые права воюющей стороны. Так, в 1187 г. имел место договор или по крайней мере соглашение, по которому в Константинополь был передан в заложники брат повстанцев Асеней по имени Иоанн. Можно думать, что вместе с этим Византия молчаливо допустила самостоятельность части Болгарии от Ловча до Черного моря. Во время тревог и волнений, вызванных немецкими крестоносцами в 1189–1190 гг., хотя болгаре не стояли в открытой войне с Византией, но не были и сторонниками ее, ибо находились в союзе с Неманей и вместе с тем поддерживали опасные для империи переговоры с Фридрихом Барбаруссой, которые внушали грекам много тревог. Не иначе как во враждебном смысле следовало понимать и бегство из Константинополя болгарского заложника Иоанна Асеня. Таким образом, уже весной 1190 г. Исаак должен был предпринять поход в Болгарию, которой угрожало двойное движение – извне со стороны половцев, внутри от повстанцев, предводимых братьями Асенями. На поход возлагались великие надежды, как это выразил придворный оратор: «Пропонтида покроется военными судами, и река Дунай, рассекаемая ромэйскими веслами, понесет стоны и крики врагов»; между тем все предприятие имело весьма печальный исход. Неприятели оказались лучше приготовленными, чем это думали в Константинополе, осада городов вовсе не входила в расчеты Исаака, и в довершение всего стали доходить слухи, что куманы угрожают вторжением из-за Дуная. Поспешное отступление от Тырнова через один из Балканских проходов к Веррии, ныне Эски-Загра, было гибельным для византийского войска. Оно было перебито, по выражению историка Никиты Акомината, как скот, запертый в хлев. Краткие и сухие известия летописи о византийско-болгарской войне разъясняются, как мы видели выше, похвальными и церковными речами. Главнейше имеем в виду речь Евстафия Солунского, в которой находим одну из лучших характеристик половцев, или куман²¹⁶, и которая трактует о походе 1191 г. Нужно полагать, что результаты далеко не соответствовали ожиданиям, так как военное положение в Болгарии и Македонии не прекращалось и так как болгаре с половцами производили опустошения, доходя до Софии и Адрианополя. В 1194 г. снова был предпринят поход против болгар, которые на этот раз угрожали движением к Константинополю. Стратиг Василий Ватаци погиб в битве с ними при Аркадиополе, т. е. столь известном в последнюю войну Люле-Бургасе. Помощник Ватаци, Алексей Гид, едва спасся бегством, а лучшая часть его войска, приведенного с востока, погибла на месте сражения. Постоянные неудачи Исаака в болгарской войне вызвали против него недовольство и служили одной из причин падения его в следующем году. Против царя составился заговор, который был приведен в исполнение во время нового похода, состоявшегося весной 1195 г. На этот раз Исаак шел с твердым намерением положить конец болгарскому движению, для чего собраны были экстренные средства, и, между прочим, король Бела III послал Исааку отряд угров. Во главе заговора стоял брат царя Алексей. И хотя Исааку доносили о зреющем против него замысле, но то обстоятельство, что примешивали к этому Алексея, служило для него ручательством в ложности доноса. «Если самая вода губительна, то что же нам и пить», – замечает по этому случаю летописец. В Кипселах на реке Марице Алексей был провозглашен императором, а брат его Исаак пытался спастись бегством, но был схвачен, заключен в монастырь Богородицы-Мироспасительницы и там ослеплен. Любопытно здесь отметить, что ослепление происходило в монастыре, построенном севастократором Исааком, отцом Андроника.

Алексей Ангел, принявший прозвание Комнина, желал покончить с болгарами путем переговоров, но предводители Петр и Асень предложили такие условия, которые не соответствовали достоинству империи. Действительно, освободительное движение в Болгарии развивалось и захватывало новые области. При Исааке зерно движения было в Тырнове и Преславе, на запад оно пока еще не переходило. Болгаре и союзники их половцы ведут борьбу с империей из Северо-Восточной Болгарии. Известия о враждебных нападениях «влахов и скифов» на Сер и Амфиполь и вообще об опасном движении по большой дороге от Драча к Царьграду должны быть объясняемы в том смысле, что был кроме северного и другой очаг движения, в котором руководство принадлежало не Асеням. Центром этого вторичного движения были Струмица и Просек. Ко времени царя Алексея болгарский вопрос представляет новый вид: в Юго-Западной Болгарии образуется независимое славянское княжение, которое Византия принимает под свою защиту и противопоставляет Асеням, и, кроме того, в самой Северо-Восточной Болгарии нашлись враждебные Асеням элементы, которыми умело пользуется правительство Алексея. В 1196 г. пали от руки убийц оба вождя болгар. Боярин Иоанн Асень, который был некогда заложником при константинопольском дворе, выводит Болгарию на новый путь, придав ей посредством сношений с Римской Церковью характер самостоятельного и независимого от империи государства.

Первые годы правления Иоанна не были благоприятны для болгарского освободительного движения. Прежде всего обнаружившийся в Болгарии протест боярской партии против Асеней необходимо вызвал ряд строгих мер против недовольных, что повело к переходу на службу империи некоторой части боярства. Таков был боярин Иван, которого в Константинополе приняли с отменным радушием и наградили большими почестями и земельными владениями. Алексей Ангел простер к нему свое расположение до такой степени, что женил его на одной из принцесс и позволил ему носить царское имя Алексея. Ивану-Алексею поручено было главное начальство в филиппопольском, пограничном с Болгарией, округе и предоставлено ведение войны с болгарами. И современный историк Византии выражается о нем, что некоторое время он был желанной защитой греков против болгар и куман. Прошло довольно времени, прежде чем в Константинополе дали себе отчет в истинных намерениях Ивана. Так, он стал возводить укрепления по эту сторону Балкан, приглашал к себе на службу болгар и раздавал им лучшее вооружение. Когда он достаточно упрочил свое положение, то всем влиянием воспользовался лишь для того, чтобы нанести империи решительный удар. Таков же был боярин Хриз, принадлежавший к числу болгарских вельмож, которые находились в антагонизме с Асенями. Он думал основать независимое княжение в Македонии, в области Струмы. Историческая роль его начинается с тех пор, как он укрепился в Струмице и Просеке. Никита Акоминат дает весьма картинное описание этого недоступного для врагов гнезда Хриза²¹⁷, которое сохранило свое военное значение и до настоящего времени:

«Высокие утесы, почти соприкасаясь один с другим, представляют единственный доступ к местечку, притом узкий, трудный и скалистый. Кругом же сплошная и недоступная скалистая масса, окруженная глубокой рекой Аксием (Вардар). Искусство же впоследствии придало этим природным преимуществам значение почти недоступной крепости. Хриз, овладев им, создал в нем безопасное от ромэев убежище. Он собрал здесь наемников, расставил кругом метательные снаряды, сделал значительные запасы продовольствия, стада быков и овец паслись у него по вершинам гор. Крепость занимала немалое пространство в окружности и обиловала тенистыми рощами и лесистыми местами. Не было, однако, здесь ни ключа, ни колодца; за водой нужно было ходить на реку и черпать ее ведрами».

Из этого недоступного укрепления Хриз смело делал вылазки с целью опустошительных набегов на окрестные места, подчиненные империи. Для выяснения состояния, в каком находилось брожение на Балканском полуострове к началу XIII в., некоторый новый свет дают современные ораторские произведения.

Боярин Иван-Алексей не позднее 1199 г. обратил имевшиеся под его начальством силы против империи и заставил царя Алексея предпринять против него поход. Но Иван-Алексей спасся за Балканские горы и высылал оттуда легкие отряды против царского войска, во главе которого стоял протостратор Мануил Камиза. Опасность положения усиливалась вследствие того, что бунтовщик имел помощь от Иоанна Асеня и действовал согласно его указаниям.

Византийский император обнаружил в это время крайний упадок духа и бессилие. Странная мучительная болезнь не давала ему покоя. Избегая советов с докторами, он прикладывал раскаленное железо к ранам, чтобы утолить невыносимую боль, причем запирался один в спальне и никого не принимал к себе на глаза. Болезнь продолжалась всю зиму; к весне он не мог еще стоять на ногах, но решился отправиться в Кипселы, сборное место войска, имеющего отправиться против славян. Опасность грозила не от одного Ивана-Алексея, против которого действовали зятья царские. Царь болгарский Иоанн двинул к весне летучие отряды куман и болгар во Фракию. Никогда еще эта стая не отваживалась на более смелый и опустошительный набег, почти в окрестностях столицы появились куманы, 23 января они опустошили Чорлу и напали на беззащитных поселян, собравшихся в этот день на ярмарку в местечко Куперий.

Не против Ивана и не для отражения дерзкого набега куман собраны были войска в Кипселах. Владетель Струмицы и Просека, болгарин Хриз, заняв неприступное положение, угрожал набегами в Македонии и овладел уже многими местами. Экспедиция против Хриза представляла большие затруднения в природе местности. Бывшие с императором старые и опытные военные люди советовали не предпринимать пока осады Просека, а подступить к нему тогда, когда будут заняты менее важные места, находящиеся под властью Хриза. Этим бы можно было поднять дух в византийском войске и, с другой стороны – приготовить Хриза к уступчивости и миролюбивым предложениям. Неблагоразумно, говорили, начинать дело с атаки недоступного пункта и вести войско на скалистые утесы, что во всяком случае сопряжено с кровавым потом, потребует многих усилий и будет стоить громадной траты военных сил. На военном совете одержал, однако, верх голос людей, не имевших военного опыта, но пользовавшихся личным расположением государя. Эти последние были того мнения, что нужно идти прямо на Просек, что от сдачи этого места зависит исход экспедиции. Если будет взят Просек, говорили они, мы не встретим сопротивления в стране. Решено было идти на Просек и разорить самое гнездо Хриза.

Попытка осадить Просек и принудить Хриза к сдаче действительно не соответствовала тем средствам, которыми располагал император.

«Ромэи совершали чудные и достойные удивления дела. Одни со щитами и с мечами наголо, другие с луками и стрелами взбирались на утесистые вершины укрепления и бешено бросались на гарнизон, защищавший стену и крепость. После многих усилий и резни они прогнали варваров с укрепления, недавно возведенного для защиты входа. Были и такие, которые, как дикие козы, пробирались по утесистым склонам, чтобы попасть за стены и сделать нападение на самую крепость. Когда же они почти уже совершили блистательный подвиг, обратив в бегство защитников стен и принудив их запереться в цитадель, тогда только обнаружилась тщетность их невероятных усилий. Ибо не нашлось никого, кто бы мог им доставить орудие, чтобы сделать пролом в стене. Тем не менее, не теряя присутствия духа и горя негодованием против начальника царской артиллерии, они действовали вместо кирок руками и щитами, разбивая связь между камнями. Дело шло весьма медленно, и они много страдали от врагов, занимавших высоты. Наконец прибыл заведующий осадными снарядами и принес несколько кирок в одной связке. Нужны были еще лестницы, чтобы взобраться на самую стену, но и их не скоро могли доставить. Вследствие этого, не упорствуя далее в невозможном предприятии, с неохотой они сошли оттуда. В самом деле, валахи говорили потом, что ромэи могли бы взять крепость и захватить в ней Хриза, если бы они приготовили стенобитные машины и своевременно доставили их на место».

На следующий день болгаре отлично пользовались своими метательными машинами и убили многих греков спускаемыми с высот камнями. Они имели прекрасного механика, который заведовал метательными снарядами: сначала он служил в византийском войске, но потом ушел к Хризу, когда греки перестали исправно платить ему жалованье. Ночью болгаре сделали вылазку, испортили снаряды, расставленные византийцами на высотах, и напали на ночную стражу. Напуганные греки побежали к палатке протовестиария Иоанна, который тоже обратился в бегство. Болгаре поделили между собою добычу, найденную у протовестиария; цветные сапоги, отличие сана, доставили гарнизону Просека много поводов смеяться над византийцами. Этим, собственно, и кончаются подвиги императора под Просеком. Он вступил в переговоры с Хризом и заключил с ним мир, весьма постыдный для империи. Именно император признал Хриза независимым князем Струмицы и Просека и других окрестных городов.

Из рассмотрения отдельных фактов движения на Балканском полуострове вытекает несомненное заключение, что Иван-Алексей, Хриз и Камиза стояли в более или менее прямых сношениях с царем болгарским и в глазах самих греков были не более как исполнителями приказаний этого последнего. В рассматриваемый период византийское движение сосредоточилось в Южной Болгарии, причем Северная оставалась совершенно свободною от греков: отсюда продолжали выходить только вспомогательные отряды болгар и куман на помощь тому или другому из южноболгарских вождей. Весной 1201 г. Иоанн в первый раз переходит к открытому предприятию против Византии. Но здесь мы уже видим не набег «крылатой стаи» и не поход с целью грабежа, а обширное предприятие, исполненное по всем правилам военной науки. Успешный поход 1201 г. мы представляем себе результатом внутренней деятельности болгарского царя в первую половину его царствования. Первый удар нанес он грекам в Южной Болгарии, взяв укрепленный город Констанцию, на большой дороге между Филиппополем и Адрианополем. Весьма может быть, что движение его к Родопским горам прикрывало другое – к Варне. Только в этом приморском городе продолжали еще держаться греки к северу от Балкан, укрепив его сооружениями и снабдив сильным гарнизоном из иностранцев. Осада Варны и взятие ее приступом – это уже бесспорное дело правильно организованного войска, ибо для исполнения предприятия требовалось знание военного искусства и запасы осадных снарядов.

В первые годы борьбы болгаре имели на своей стороне сербов, но союз прекратился после отречения Стефана Немани. Споры за великожупанский титул между сыновьями Немани подали повод к вмешательству Венгрии в сербские дела. Вместе с тем здесь началась борьба между католическим и православным влиянием. Первое находило себе сильную поддержку в лице великого жупана Волкана, второе – в лице брата его Стефана, впоследствии Перво-венчанного. Мы возвратимся ниже к этому наиболее важному в истории Сербии вопросу, стоящему в тесной связи с внутренними событиями, теперь же продолжим историю освободительного движения Болгарии. В 1201 г., после взятия Варны, сопровождавшегося жестоким распоряжением закопать живыми в ров всех пленных греков, заключен был мир между Иоанном и Алексеем Ангелом, причем обе стороны как равные в политическом отношении обязывались иметь одних и тех же врагов и друзей²¹⁸. В ближайшие затем годы заметны враждебные столкновения сербов с болгарами, из чего можно заключать, что Сербия явно склонялась тогда к угорско-католическому союзу. Об этом имеется несколько указаний в письме Стефана к Саве и в переписке с папой Иннокентием III. Во время переворота в Сербии, сопровождавшегося низвержением Стефана и усилением Волкана, болгарский владетель Иоанн находился уже во вражде с Сербией, хотя папа пытался внушить ему миролюбие и рекомендовал возобновить добрые отношения с Волканом. Можно думать, что предметом споров были города по Дунаю и Мораве, как Белград, Браничево и Ниш, где сталкивались интересы двух соседних племен, куда также стремились со времени последних Комнинов угорские короли.

Гораздо трудней решить политическое положение в Македонии. Здесь, как мы видели выше, утвердился полузависимый владетель Хриз-Добромир, имевший пребывание в Струмице и Просеке (Демир-Капу) и вступивший в связи с византийским дворянством вследствие брака с дочерью Мануила Камизы. Когда этот последний поднял восстание в Западной Македонии и Фессалии, Хриз был на его стороне и вел с ним общее дело. Но затем, когда восстание было потушено Алексеем Палеологом и Иоанном Инополитом, Хриз потерял свое княжение, и власть над Просеком перешла к воеводе, посаженику болгарского царя Иоанна ²¹⁹.

В дальнейшей истории Хриза, с которым может быть сопоставлен Стрезь, упоминаемый в Синодике царя Бориса и в сербских сказаниях, остается несколько темных фактов, которых не удалось еще выяснить²²⁰.

Распадение империи, начавшееся при последних Комнинах, продолжало свое поступательное движение при царях из дома Ангелов. Отделялись не только подчиненные инородцы, но целые области с греческим или наполовину греческим населением. Навстречу этому расчленению Византийской империи подготовлялось военное движение в Западной Европе; крестоносцы должны были воспользоваться наступившим критическим положением и приступить к осаде Константинополя. Прежде чем излагать эту авантюру, как называли четвертый крестовый поход современники, попытаемся выяснить роль Римского Папы в событиях, которыми здесь занимаемся. Тогдашняя европейская политика, как церковная, так и светская, находилась в руках папы Иннокентия III, одного из величайших пап, когда-либо занимавших Римский престол. С первых же дней вступления на престол св. Петра (январь 1198 г.) Иннокентий стал уделять особенное внимание событиям на Балканском полуострове. Может быть, не без значения в этом случае было и то обстоятельство, что папа по матери был в родстве с Волканом²²¹. Сношения между зетским великим князем и папой начались в том же 1198 г., как видно из буллы папы от января 1199 г., в которой, посылая в Зету легатов с большими церковными полномочиями, он обращается к Волкану как к «славному королю Далмации и Диоклеи». Между прочим в этой булле читается:

«Узнав из твоего письма к нашему апостольскому престолу о твоей горячей преданности, что ты Римскую Церковь, мать твою, после Бога любишь всего больше и внимательно соблюдаешь все наши повеления, согласно твоему желанию, мы отправили наших возлюбленных капеллана Иоанна и иподиакона Симеона»²²².

Весьма любопытно отметить, что тогда же папа вступил в сношение с великим жупаном Сербии Стефаном и, как следует заключать из ответного письма этого последнего, к нему были отправлены те же самые легаты, что и к Волкану. Трудно выяснить ближайшие мотивы последовавших затем фактов, но к ним нужно подходить, без сомнения, с точки зрения завязавшихся с Римом сношений. Так, без всяких причин Стефан, женатый на византийской царевне Евдокии, дочери Алексея, отсылает ее назад. Но если в этом можно усматривать влияние папских советников, то в ближайшее затем время великому жупану предстояло подвергнуться новым испытаниям. В 1202 г. началась междоусобная война между великим жупаном и Волканом, в которую вмешался угорский король Эмерих. Следствием этого было то, что Стефан Первовенчанный был лишен власти и единственным обладателем сербских земель стал Волкан. Указанный политический переворот совершен был в интересах католической Церкви и должен был иметь своим последствием подчинение сербских земель Риму. Хотя естественным решением вопроса было бы подчинение Стефановой державы Барской архиепископии, в которую в то время входила в церковном отношении Зета, но с целью удовлетворения притязаний Угрии папа включил Рашку в епархию венгерской Коложской архиепископии²²³. Оценивая этот переворот, мы должны признать, что от него выиграла больше всего Угрия, получив в Сербии политическое влияние и – через Коложского архиепископа – церковную власть. Можно понять, как новый порядок вещей должен был взволновать православную партию в Сербии и как приверженцы Стефана могли постепенно подготовить почву для реакции. Угорский король, став верховным владыкой великожупанских земель, выразил в первый раз притязание взять в свои руки исправление политики балканских государств. Две главные задачи проведены были тогда Угрией при содействии Рима, и эти задачи в течение всех средних веков были руководящими по отношению к славянам: усиление католицизма и противопоставление сербских притязаний болгарским, и наоборот. Не допустить образования большой славянской державы – такова была цель тогдашней западной политики. Эта сторона вопроса хорошо выясняется из нижеследующих обстоятельств.

С таким же вниманием папа Иннокентий относился к Болгарии. Переписка с Калоиоанном или Иоанном Асенем представляет в высшей степени любопытные черты. Первое, что бросается здесь в глаза, – это указание на римское происхождение Асеней. Для Римского престола оно служит основанием напомнить болгарскому царю, как стал называть себя Иоанн, об его римском происхождении и вызвать в нем чувства преданности католической Церкви. Асени охотно приняли это указание, хотя для них было бы гораздо выгодней доказать свое родство с прежними царями Болгарии, так как Иоанн желал приобрести от Римского престола корону и титул.

«Призрел Господь, – писал Иннокентий в 1199 г., – на твое смирение и преданность к Римской Церкви. ...мы же, узнав, что твои предки произошли от благородного римского племени и что ты заимствовал от них искреннюю и как бы наследственную преданность к Римскому престолу, еще прежде намеревались навестить тебя нашими письмами и легатами».

Далее, уже в 1202 г., переписка между папой и Иоанном Болгарским принимает в высшей степени определенный характер – больших запросов, с одной стороны, и постепенных уступок, с другой. Калоиоанн, обозначив свой титул «император болгар и валахов», выражает в почтительном тоне предмет своих домогательств:

«Получив ваше священное письмо, которое нам дороже всех сокровищ в мире, воссылаем благодарение Богу, который привел нас к памятованию крови и нашего отечества. И ныне, как добрый пастырь и глава всех верных христиан, желая собрать воедино чад католической и апостольской Церкви, присоединил и нас к своему стаду. Блаженного памяти братья мои пытались отправить послов к вашему святейшеству, но они не могли достигнуть вас по причине многих наших врагов. И мы уже трижды делали подобную попытку, но все безуспешно. Теперь же, так как ваша святость благоволила послать к нам своего легата, отправляем к вам нашего доверенного пресвитера Власия и выражаем вам как духовному отцу и первосвященнику благодарность, дружбу и подчинение. Святейший отец, вы дали понять в вашей грамоте, чтобы мы обозначили наши желания по отношению к Римской Церкви. Империя наша просит, чтобы утвердили нас в правах дочери относительно матери нашей Римской Церкви. Прежде всего просим наделения нас короной и честью, как это было при прежних наших императорах: Петре, Самуиле и других их предшественниках, согласно тому, что записано в нашей летописи».

Но в Риме хорошо понимали политические и церковные замыслы болгарского царя и желали заручиться наперед более определенными обязательствами с его стороны. Едва вышеприведенное письмо стало известно в Риме²²⁴, как в ноябре того же 1202 г. папа Иннокентий подписал новую буллу на имя «благородного мужа Калоиоанна, обладателя болгар и влахов». В этом документе, где в первый раз делается попытка ограничения церковной самостоятельности Болгарии, папа говорит следующее:

«Мы приказали тщательно пересмотреть наши регесты и убедились, что в подчиненной тебе земле действителъно носили королевскую корону многие властители. Из них же ясно, что при папе Николае болгарский король крестился со всем народом и получил архиепископа от Римского престола. Но при папе Адриане болгары отстали от латинской Церкви и перешли в греческую, будучи подкуплены и обмануты греческими дарами и обещаниями. Хотя воспоминание об этом непостоянстве побуждает нас к осторожности, тем не менее мы решили отправить любезного сына нашего, капеллана Иоанна, которому доверили нашу собственную власть относительно посвящения в епископы и в другие церковные чины. Мы приказали ему также, чтобы он тщательно расследовал о венце, который был даваем твоим предкам Римской Церковью, как по древним летописям, так и по другим документам... дабы мы по получении от него и от твоих послов обстоятельных сведений могли прийти к зрелому и обдуманному решению. Ради твоей земной славы и вечного спасения полезно, чтобы ты, будучи римлянином по происхождению, был таковым и по образу жизни и чтобы твой народ следовал институтам Римской Церкви и в самом культе давал бы обонять отеческие обычаи».

Сношения Рима с Тырновом, где была столица Болгарского царства, затруднялись тем, что за ними зорко следили греки и угры, а, с другой стороны, болгаре желали возможно больше получить и меньше дать. Весьма вероятно, что грекам удалось бы предупредить унию Болгарии с Римом, если бы весь политический и церковный строй империи не был неожиданно изменен вследствие латинского завоевания Константинополя и разделения империи в 1204 г. Наконец, в ноябре 1204 г. легат папы пресвитер Лев прибыл в Тырнов с неограниченными полномочиями организовать присоединение Болгарии к латинской Церкви и венчать Калоиоанна королевской короной.

«Посылаем тебе, – писал папа, – скипетр и королевский венец, ты же со своей стороны дашь клятвенную запись, что останешься преданным и послушным святой Римской Церкви и сохранишь в подчинении апостольскому престолу все земли и народы, подчиненные твоей империи. Разрешаем чеканить монету с твоим изображением, достопочтенному брату нашему, архиепискому Тырновскому, жалуем привилегию примации над всеми землями твоей державы. Он и его преемники нашей апостольскою властию будут короновать твоих преемников».

Болгарскому примасу разрешено было варить и освящать мυро и дано право являться везде с преднесением креста. Обряд венчания происходил 8 ноября 1204 г. Таким образом, Иннокентию III удалось наконец достигнуть весьма важных результатов на Балканском полуострове, т. е. почти свести на нет все дело славянских просветителей и нанести громадное поражение Константинопольскому патриархату.

Нужно принять в соображение, что изложенные выше обстоятельства составляли весьма смелый и энергичный шаг со стороны папы. Иннокентий III, принимая Болгарию в лоно Римской Церкви и наделяя Калоиоанна честью и титулом, несколько отступал от усвоенной по отношению к Балканам тогдашней политики, нарушал притязание угорского короля и усиливал значение Болгарии против Сербии. Известно, что после соединения приморской и континентальной Сербии (1202) в руках великого жупана Волкана угорский король присоединил к своему титулу и звание короля Сербии. К сожалению, политический рост Сербии был приостановлен усобицей между сыновьями Стефана Немани. На весьма короткое время Волкану удалось соединить Зету и Рашку, но затем Стефан снова овладел великожупанскими землями, заставив своего брата довольствоваться небольшим уделом. Политические отношения вообще складывались благоприятней для Болгарии, чем для Сербии. В первой уже и в то время преобладает идея государственного единства, дисциплина и взгляд на религию как на орудие для достижения политических целей. Несомненно, Болгария вступала в XIII столетие, имея перед собой гораздо более открытые перспективы, чем Сербия. Для первой и самый четвертый крестовый поход оказался более полезным, чем для второй. На Балканском полуострове тогда преобладали политические влияния, исходившие от Римского престола и от угорского короля, которые не совсем совпадали между собой. Из переписки короля Эмериха с папой Иннокентием выясняется эта сторона дела. С точки зрения угорского короля, в которой нельзя не усматривать возобновления взглядов немецких дипломатов IX в. на славянские дела, готовность папы Иннокентия идти навстречу притязаниям Калоиоанна является частию унизительной для Римского престола, частию оскорбительной для короля. Соглашаясь помазать на королевство и венчать короной Калоиоанна, папа без нужды-де изменяет традиционную политику Римской Церкви и наносит вред католической Угорской державе. Самого письма Эмериха не сохранилось, но есть ответ на него в виде буллы на имя пресвитера-кардинала Льва, где по пунктам разбираются претензии Эмериха²²⁵.

«На твой второй пункт отвечаем, что касается того, что ты разрешаешь свободный путь нашим нунциям в землю Иоанна, а равно и его послам в Рим, то за это выражаем тебе большую благодарность. По отношению к тому, что означенный Иоанн неправильно занял землю, которая была подарена сестре твоей, греческой императрице, и что он с помощью наемного отряда язычников жестоко опустошил сербские области, подчиненные твоей короне, так что многие христиане отведены в рабство к язычникам, – будь уверен, что это нас очень печалит и что мы употребим все старания к тому, чтобы вознаградить тебя за причиненный вред. На третье возражение отвечаем. Ты пишешь, что означенный Иоанн не имеет, собственно, права ни на какую землю, так как он есть узурпатор, захвативший часть твоих владений, часть принадлежащего другому царству; что поэтому тебя удивляет, как мы, не посоветовавшись с тобой, так поспешно решились короновать столь открытого твоего врага. Ты не знаешь надлежащего положения дел, а потому выслушай нас. В Болгарии издревле многие короли последовательно венчаемы были апостолическою властию, таковы Петр, Самуил и некоторые другие. Вследствие миссионерской деятельности блаженной памяти папы Николая болгарский король со всем народом принял крещение. Но впоследствии под греческим засилием болгаре потеряли королевское достоинство и принуждены были жить под тяжким константинопольским игом, пока в самое последнее время два брата, Петр и Иоанн, происходящие из прежнего королевского рода, не столько захватили, как возвратили себе отеческое достояние. Не отрицаем, что, может быть, какую-либо область они захватили силой, но утвердительно говорим, что большую часть земли они возвратили по наследственному праву, почему мы вознамерились венчать его в короли, по примеру наших предшественников, не чужой, а его собственной земли, дабы как он получил в свое владение несправедливо отнятое, так чтобы и неправо у него отнятое было ему возвращено, и об этом он просил нас, чтобы мы приняли на себя посредничество в рассуждении спорных между вами владений. Мы никак не могли думать, посылая своих послов в его землю через ваши владения и принимая его послов, приходивших тем же путем, что в нем ты имеешь такого жестокого врага, тем более что мы все старания употребляли к вашему примирению и не с другой целью решились исполнить его желание, как с той, дабы дочь возвратить матери и тело присоединить к голове. Не можешь не обратить внимания и на то, что, когда великий жупан Сербии Стефан просил нас отправить в его страну легата, чтобы возвратить его к послушанию Римской Церкви и короновать его королевским венцом, мы, признав его просьбу допустимой, возложили миссию в Сербии на брата нашего И[оанна], епископа Албанского; узнав, однако, что это слишком неприятно тебе, отменили это решение, чтобы сделать тебе удовольствие. Ты же, завоевав Сербию и поставив Волкана наместо Стефана, уведомлял нас, что желаешь эту землю привести в послушание Риму, и в то же время, удерживая за собой светскую власть, просил дать Волкану королевский венец. И мы возложили исполнение твоего желания на архиепископа Коложского; но прошло уже два года, а дело не подвинулось ни на шаг. На твое четвертое возражение отвечаем следующее. Хотя ты, нашего легата внимательно принял и с честию проводил до границы своего королевства, но нас крайне удивляет то, что затем произошло²²⁶. Сделанные тобою не разъясняют дела. Но есть в нем одна сторона, которая может подвергаться обсуждению. Ты просишь, чтобы мы или совсем покинули намерение короновать его, или, по крайней мере, повременили с этим, пока улажен будет ваш спор решением кардинала. Чтобы не слишком взволновать тебя, отвечу кратко. Означенный кардинал, долго оставаясь в твоих владениях и пользуясь вниманием и лаской от тебя и от твоих, разве может быть беспристрастным посредником и судьей в разрешении спора, прежде чем не будет одинаково внимательно принят в его земле и прежде чем не исчезнет повод к подозрению. И кроме того, его нельзя принудить к заключению мира или к восстановлению правды, прежде чем он не подчинится игу апостольской дисциплины и не примет нашего устава. Считаем нужным присоединить, что если ты решишься воспрепятствовать нашему легату в его миссии к распространению христианской веры и увеличению чести апостольского престола, то тебя постигнет божественный гнев и наше нерасположение, в Калоиоанне будешь иметь ожесточенного врага и ничего не достигнешь, потому что мы найдем другой способ к осуществлению нашего желания. Подумай внимательно, что бы ты почувствовал, если бы мы поставили препятствие к коронованию твоего телесного сына, а равно войди в наше положение, если бы ты встал нам на пути к коронованию нашего духовного сына». В последнем пункте папа ослабляет указание короля на дело под Зарой, которое прошло якобы безнаказанным для крестоносцев, и что в течение двух лет он не достиг от папы удовлетворения по этому делу; поэтому если бы Иоанну было разрешено принять корону прежде, чем уладятся споры между Венгрией и Болгарией, то король потерял бы всякую надежду достигнуть своего права при участии Римского престола. На это папа замечает, что крестоносный флот уже подвергся отлучению от Церкви за разрушение Зары-Рагузы и что если бы после принятия королевского венца Калоиоанн не захотел подчиниться определению папского легата относительно ваших недоразумений и споров, то его постигло бы тягчайшее наказание.

В этом любопытном эпизоде обнаруживается самая интимная сторона истории Балканского полуострова. В начале XIII в. успеху славянских государств стоит на дороге Венгрия, впоследствии в том же положении становится Австро-Венгрия. И раньше и позже главный рычаг против славян один и тот же, и та же самая перспектива открывается им в усвоении католического обряда и западной культуры. Венгрия тщательно наблюдает, чтобы политическое объединение славян не шло быстро и чтобы ни Болгария, ни Сербия не выходили из пределов небольших княжеств, на которые бы вечно простиралась верховная власть Венгрии. В изучаемую эпоху спорный вопрос решался, однако, в пользу Болгарии, и возлюбленный сын – венгерский король – должен был помириться с тем, что кардинал дал Калоиоанну королевский венец и присудил в его пользу спорные области. Болгария выиграла больше, чем Сербия, в унии с латинством, но католичество и Римская Церковь выиграли на Балканском полуострове не такой важный приз, как это могло бы показаться на первый взгляд.

К концу XII в. ни у кого уже из политических людей не оставалось сомнения, что крестовые походы в Палестину есть праздное дело, не могущее закрепить за христианами Иерусалима. После громадных жертв, принесенных в удовлетворение религиозного чувства, после трех больших походов, в которых принимали участие императоры германские, французский и английский короли, – Иерусалим все же оставался в руках неверных. Сирия и Палестина и горные ущелья Малой Азии поглотили уже до миллиона крестоносцев. Мусульмане издевались над христианами, и последним уже приходила мысль, что Бог не благословляет дело европейского христианства. Но большинство военных и политических деятелей того времени было того мнения, что неудача крестовых походов лежит в систематическом противодействии европейцам со стороны византийского императора: он, говорили, подстрекает мусульман и устраивает засады крестоносцам, он заключает союзы с неверными и всеми мерами вредит успеху и развитию христианских княжеств на Востоке.

Душой и возбудителем четвертого похода был папа Иннокентий III, один из величайших умов, какие только руководили церковной политикой. С первых же дней вступления на престол (9 янв.1198 г.) Иннокентий начал ряд мер, чтобы расшевелить католический мир идеей крестового похода, который, по его мысли, следовало направить не в Палестину, а в Египет, ибо оттуда мусульманство черпало силы для борьбы с христианами. Не довольствуясь обыкновенными и испытанными уже средствами – буллами и письмами к королям и духовным и светским князьям, назначением специальных проповедников по селам и деревням и т. п., – Иннокентий сам подал пример воодушевления крестоносной идеей: он снарядил на собственный счет корабль, снабдил его экипажем и припасами, пожертвовал десятую часть доходов Римского престола на крестовый поход и потребовал отчисления на тот же предмет 140 части всех доходов католической Церкви. Но положение тогдашних европейских государств не было благоприятно для организации дела на широких основаниях. Самая отзывчивая страна и всего больше заинтересованная в судьбе палестинских христиан – Франция – не могла на этот раз выставить много охотников, так как борьба Филиппа II Августа с английским королем Ричардом была в полном разгаре и привлекала к себе внимание военных людей. В Германии также голос папы не мог встретить большого сочувствия, так как и здесь шла внутренняя борьба между двумя королями – гвельфским и гибеллинским – и их партиями. Вот почему идея крестового похода находила себе весьма мало приверженцев. В конце 1199 г. первых поборников она нашла все же во Франции. Это были Тибо, граф Шампани, Людовик Блуа и Балдуин, граф Фландрии и Геннегау. Первые два графа как родственники королевского дома своим согласием участвовать в походе в значительной степени обеспечивали успех дальнейшего движения, и действительно к ним скоро присоединились их вассалы и подвассалы. Что касается фландрского графа, его участие объясняется еще фамильными преданиями, ибо фландрские графы со времени первого крестового похода были самыми живыми выразителями крестоносной идеи. Весной и осенью 1200 г. означенные князья неоднократно собирались для обсуждения предварительных мероприятий и для выработки плана похода. Так как прежде всего необходимо было обеспечить себе средства переправы в мусульманские земли, то князья пришли к решению законтрактовать у Венеции как первой тогдашней морской державы достаточное число судов для перевозки крестоносцев в Александрию. С этой целью выбрано было по два уполномоченных от каждого князя для переговоров с Венецианской республикой. Между уполномоченными шампанского графа был маршал Вилльгардуэн, которому мы обязаны главнейше и известиями об этом походе. Французские уполномоченные явились в Венецию в феврале 1201 г. и предложили на усмотрение дожа и его тайного совета желание князей о предоставлении им определенного числа военных и транспортных судов для крестового похода. В марте и апреле велись переговоры, в конце апреля состоялся проект соглашения, который послан был на утверждение папе. Венеция обязывалась в годичный срок доставить такое число кораблей, которое бы в состоянии было поднять и перевезти в Египет 4500 рыцарей, 9000 оруженосцев и 20 000 пехоты по цене 2 марки серебра с пассажира и 4 марки за лошадь²²⁷. Платеж суммы в 85 тыс. марок раскладывался на три срока, последний срок истекал в июне 1202 г.

Лицо, до сих пор стоявшее во главе движения, – главнокомандующий крестовым походом граф Тибо умер в мае 1201 г. Здесь мы имеем первую роковую случайность, которых увидим слишком много в изложении последующих событий. Смерть его коренным образом изменяет дело. До сих пор все сосредоточивалось во Франции, но уже летом того же года выступает довольно неожиданная кандидатура на предводительство в походе не французского, но итальянского князя, Бонифация, маркграфа монферратского, которому и принадлежит с тех пор руководящая роль в походе. Как только в августе согласился он принять крест и предводительство, некоторые немецкие духовные и светские князья, до сих пор безучастные к движению, начали готовиться в поход. Согласно заключенному с Венецией договору, из Германии и Франции стали постепенно подходить к Венеции различные отряды с конца мая 1202 г., причем подписавшие договор князья французские прибыли позже других, в июне. Но в Венеции ожидал их целый ряд сюрпризов и тяжких испытаний. Прежде всего встретились затруднения по вопросу о размещении крестоносцев в Венеции. Дабы избежать беспорядков и столкновений, правительство нашло нужным препровождать все прибывающие отряды на остров Лидо, в получасовом расстоянии от Венеции; это было незаселенное место и представляло много удобств для лагерной стоянки, за исключением одного – обилия съестных припасов и удобства доставать их. Но так как венецианское правительство приняло на себя заботу о продовольствии и сначала исполняло ее добросовестно, то крестоносцы на первых порах чувствовали себя хорошо. Скоро, однако, в лагере оказался недостаток в необходимых предметах, и не случайный недостаток, а хронический, продолжавшийся изо дня в день и угрожавший весьма дурными последствиями; начались натянутые отношения между вождями и правительством Венеции. Внешним поводом к неудовольствиям послужил финансовый вопрос. Предстоял срок взноса условленной суммы. Крестоносцы до сих пор сделали только первую часть взноса (25 тыс. марок), оставалось за ними еще 60 тыс. (1 млн 200 тыс.). Когда им предложено было исполнить эту часть договора, они оказались не в состоянии реализовать требуемую сумму, а внесли только половину. Венецианское правительство с своей стороны приостановило подвоз припасов на Лидо и отказало в доставлении судов для перевоза в Египет. Можно понять, в какое уныние пришли крестоносцы, находясь без продовольствия под жарким солнцем летних месяцев. В лагере начался голод, появились болезни, дисциплина была расстроена, многие бежали, другие предались грабежу и разбоям. Дож Венеции не внимал просьбам и увещаниям, грозил выморить голодом весь лагерь, если не будет поддерживаться порядок и не будет произведена окончательная расплата. При таких обстоятельствах в половине августа прибыл в Венецию глава крестоносного ополчения Бонифаций Монферратский. Он прежде всего заставил крестоносцев присягнуть ему на верность и затем принял фактическое направление дальнейших дел. С этих пор французские князья теряют значение в событиях, заправляющая роль всецело принадлежит маркграфу Бонифацию и дожу Генриху Дандоло. Как сейчас увидим, Бонифаций вносит в крестовый поход новый план, чуждый задачам и целям других крестоносных вождей, и заставляет их бессознательно совершить единственную в своем роде авантюру.

Чтобы разъяснить тонкую политическую интригу, в которой крестоносцы должны были играть роль молота, а Византия – наковальни, у нас есть одно средство, стоит только проследить деятельность Бонифация после избрания его в вожди. Целый год он был в больших хлопотах и исполнял важные миссии. Осень и часть зимы он провел в Германии, при дворе короля гибеллинской партии Филиппа Швабского, в начале 1202 г. отправился в Рим к папе Иннокентию III. Он был, таким образом, посредником между папой и королем, но не по делам церковным. Не говоря о прочем, в высшей степени любопытно, что вождь крестоносного ополчения компрометирует себя в глазах истинных сынов католической Церкви, каковы были принявшие крест, сношениями с королем, отлученным от Церкви и не признанным папой. Нужно думать, что был особенный мотив в этих сношениях, который не был противен и папе. Во всяком случае, тот энергичный папа, который сначала был душой крестового похода, с этого времени совершенно выпускает из рук управление делом и сквозь пальцы смотрит на жалкое положение крестоносцев на Лидо, хотя его уполномоченный находился в Венеции и хотя одного его слова было достаточно, чтобы неуплаченная часть взноса была переведена на счет казначейства Римского престола. Да и недоимка была не так велика, чтобы князья не нашли средств уплатить ее. Нередко такую сумму вносили в качестве выкупа из плена и не очень богатые князья.

Четвертый крестовый поход потому и приобретает широкий исторический интерес, что является результатом политических отношений того времени: с одной стороны, между империями, Восточной и Западной, с другой – между Венецией и Византией.

Политика Гогенштауфенов, начиная с Конрада III и продолжая Фридрихом I и Генрихом VI, должна быть оцениваема с двух точек зрения. В качестве германских императоров и представителей гибеллинской партии они – беспощадные и неумолимые враги римского папства и с этой точки зрения естественные союзники византийского императора. В качестве наследников норманнского королевства в Южной Италии и Сицилии Гогенштауфены, будучи врагами папской власти, вместе с тем были соперниками Византии, искони считавшей Южную Италию своей провинцией. Весьма часто обсуждались между империями способы дружелюбного раздела Италии, но всякий раз, как соглашение близко было к осуществлению, папы пускали в ход крайние средства и примирялись то с западным, то с восточным императором. Византийские императоры из дома Комнинов тесно сдружились с Гогенштауфенами, надеясь при их помощи стеснить папу и прочно утвердиться в Италии. Дух критики и отрицания устоев, на котором покоилось папство, Гогенштауфены заимствовали из Византии, где, как известно, Церковь не имела притязаний возвыситься над светской властью. Фридрих I и II прямо ставили папе в пример Восточную Церковь и находили в византийских теориях враждебное папству сильное оружие для борьбы с ним.

Эти добрые отношения двух империй нарушались с того времени, когда в Византии династию Комнинов сменили Ангелы в 1185 г. Сын Фридриха Генрих VI в качестве короля сицилийского не мог уже поддерживать видов Византии на Южную Италию и Далмацию, но фамильные предания Гогенштауфенов были, однако, так сильны, что современный четвертому походу король Филипп был женат на дочери царя Исаака Ангела. С одной стороны, исполняя исторические задачи сицилийских королей, Гогенштауфены стремятся захватить приморские владения Византии, нападают на Драч и Фессалонику; с другой, боясь союза Византии с папством, они все усилия направляют к тому, чтобы помешать сближению между своими соперниками. Принятое Генрихом VI угрожающее положение относительно Византии произвело между Восточной и Западной империей довольно сильное охлаждение, так что дошедшее до Востока известие о смерти Генриха встречено было с радостью и надеждами на восстановление добрых отношений. Кандидатура на императорский титул Филиппа, брата Генриха, казалось, ручалась за то, что обе империи признают взаимные интересы, ибо восточный император и король Филипп связаны были родственными узами посредством брака.

Но в 1195 г. в Византии произошел переворот: царь Исаак Ангел был свергнут с престола своим братом Алексеем, который под именем Алексея III и занимал трон во время четвертого крестового похода; беспощадно ослепив Исаака, новый царь держал его в заключении вместе с сыном его царевичем Алексеем. Константинопольские события не могли остаться безразличными для Филиппа, в особенности для супруги его, дочери Исаака Ангела.

Мы можем проследить с некоторыми деталями сношения между Византией и Германией за это время. Слепой Исаак возлагал теперь все упования на дочь свою и имел средства вступить с ней в переписку. Жившие в Константинополе западные купцы и банкиры были посредниками в этих сношениях. Исаак, лишенный власти и содержавшийся в заключении, мог все ставить на карту, он просил дочь об одном, чтоб она отомстила дяде за обиду, причиненную отцу, и явно намекал, что царская власть по праву принадлежит ей и мужу. Новое направление эти переговоры получили вследствие бегства из Константинополя царевича Алексея, сына Исаака. Пользуясь доброхотством итальянских купцов, а может быть, и средствами, предоставленными из Германии, царевич Алексей имел случай ускользнуть от бдительности византийской полиции и явился в Европу в 1201 г., когда уже там организовалось движение в пользу крестового похода. Поздней осенью 1201 г., представившись папе, царевич Алексей был в Германии, в это же время мы находим там и Бонифация, занятого переговорами с Филиппом Швабским. Итак, в связь изучаемых событий приходит новый элемент. Но ни король Филипп, ни царевич Алексей целый год не заявляют открыто и публично своих планов. Они имеют ловкого и умного агента в лице Бонифация Монферратского. Посмотрим теперь, почему выбор их остановился на этом лице в таком важном и деликатном деле. Маркграфы монферратские выросли во время борьбы гвельфов и гибеллинов. Их вывел в люди и обогатил поместьями Фридрих I, найдя в отце Бонифация Вильгельме преданного себе слугу в Северной Италии. Но еще важней роль этого дома на Востоке. Два брата Бонифация, Конрад и Райнер, были на службе Византийской империи, второй из них дослужился там до титула кесаря, оба женаты были на принцессах царского дома. Итак, выбор Бонифация в поверенные по такому важному и деликатному фамильному делу как нельзя более удачен. Мог он быть несимпатичен лишь людям церковной партии – гвельфам, так как Бонифаций был завзятый гибеллин, но если папа согласился принять его посредничество, то кому же было протестовать?

Когда в августе 1202 г. Бонифаций прибыл в Венецию, направление похода в Египет уже было оставлено руководящими движением лицами, но настоящий план держался в строгом секрете, о нем едва ли кто знал, кроме Бонифация и дожа Дапдоло. Венецианский дож, которому нельзя было не сообщить о плане, отнесся к нему с коммерческой точки зрения, именно со стороны интересов Венеции. Для Г. Дандоло решающими моментами в деле были следующие соображения, – 1) крестоносцы не внесли 34 тыс. марок, – нужно было обеспечить себя насчет этой суммы какой-нибудь равносильной гарантией; 2) входя в интересы Бонифация насчет направления крестоносцев против Константинополя, нужно было взвесить выгоды этого проекта для торговых интересов республики. После зрелого обсуждения дела Г. Дандоло нашел, что можно соединить интересы немецкого короля с видами республики, если Бонифаций предоставит ему на некоторое время свободу действий. 15 августа Дандоло вносит в Совет десяти предложение: не стеснять более крестоносцев вымогательством недоплаченной ими суммы, благо-де они могут расплатиться с Венецией натурой. Мы, продолжал дож, лучше направим их против Зары, города, нам враждебного, предавшегося под власть венгерскому королю и нуждающегося в хорошем уроке. Через десять дней в церкви св. Марка проект похода на Зару объявлен был венецианскому сенату и Большому совету. Дож сам изъявил намерение принять на себя командование флотом в этой экспедиции. На некоторое время крестоносцы становятся наемниками республики, Бонифаций стушевывается, и вся инициатива переходит в руки Г. Дандоло, который навязал крестоносцам экспедицию против Зары исключительно в интересах республики.

Но нужно было сохранить приличие, по крайней мере по внешности. Если главные князья, участвовавшие в походе, могли дать свое согласие на венецианский проект, то масса крестоносцев, вассалы князей и простой народ, и до сих пор верила, что поход готовится в Египет. Чтобы держать народ в заблуждении, дож употребил следующее средство. Посадив крестоносцев на суда к октябрю 1202 г., он не прямо пошел на Зару, а целый месяц приказал крейсировать в водах Адриатики и в конце октября объявить по флоту, что за поздним временем года и за наступившими бурями опасно пускаться в дальнее морское путешествие. Ввиду этого флот направился к далматинским берегам и 10 ноября подступил к Заре. На адмиральском корабле не было ни Дандоло, ни Бонифация, ни даже папского легата, так что в крайнем случае за последовавшее ответственность можно было возложить на подчиненных лиц. Зара была хорошо защищена венгерским гарнизоном и оказала крестоносцам значительное сопротивление. Но 24 ноября была взята приступом и подверглась страшному опустошению, причем с жителями христианского города обращались крестоносцы как с неверными: брали в плен, продавали в рабство, убивали; церкви разрушены и сокровища расхищены. Поступок с Зарой был в высшей степени компрометирующим крестовый поход эпизодом: не говоря уже о другом, крестоносцы совершили насилие над христианским городом, подчиненным королю, который сам принял крест для похода и владения которого по существующим тогда законам находились под покровительством Церкви. Заняв Зару, оказавшую, однако, сильное сопротивление, и исполнив таким образом обязательство пред Венецией, крестоносцы остановились здесь до весны 1203 г. Во время стоянки в Заре выяснились все тайные мотивы, руководившие событиями, и выразились главные основания дальнейших мероприятий в формальных актах. Прежде всего следует отметить, что духовенство, участвовавшее в деле под Зарой, скоро почувствовало угрызение совести и искало способов, как бы оправдать недостойный поступок. Мы видели уже, что легат папы не участвовал в этом деле, а отправился в Рим. Следовательно, папа Иннокентий III своевременно получил донесение о движении на Зару. Вот в каких выражениях он высказался по поводу совершившегося факта в письме к крестоносцам: «Увещеваем вас и просим не разорять больше Зары. В противном случае вы подлежите отлучению от Церкви и не воспользуетесь правом индульгенции». Но и этот, в сущности, очень мягкий и уклончивый выговор папа смягчает следующим скоро за ним присланным разъяснением: «Слышал я, что вы поражены угрозой отлучения от Церкви, но я дал приказ находящимся в лагере епископам освободить вас от анафемы, если искренно покаетесь». Нечего и говорить, что папа имел авторитет и мог бы наложить интердикт на все предприятие, если бы он уже не связал себя ранее согласием смотреть сквозь пальцы на подготовившуюся авантюру.

В январе 1203 г. в Зару явились официально послы от короля германского и от византийского царевича Алексея. Здесь получили формальное утверждение два акта: 1) союз между германским королем и царевичем Алексеем; 2) договор между Венецией и крестоносцами о завоевании Константинополя. Все то, что в течение 1201 и 1202 гг. составляло секрет для рыцарей и простых воинов и что обдумано было Филиппом, Иннокентием III, Бонифацием и Генрихом, – все это всплыло теперь наружу. Филипп делал следующее предложение крестоносцам:

«Синьоры! я посылаю к вам брата моей жены и вручаю его в руки Божии и ваши. Вы идете защищать права и восстановлятъ справедливость, вам предстоит возвратить константинопольский трон тому, у кого он отнят с нарушением правды. В награду за это дело царевич заключит с вами такую конвенцию, какой никогда и ни с кем империя не заключала, и, кроме того, окажет самое могущественное содействие к завоеванию Св. Земли. Если Бог поможет вам посадить его на престол, он подчинит католической Церкви Греческую империю. Он вознаградит вас за убытки и поправит ваши оскудевшие средства, выдав вам единовременно 200 тыс. марок серебра, и обеспечит продовольствие для всей армии. Наконец, вместе с вами он пойдет на Восток или предоставит в ваше распоряжение корпус в 10 тыс. человек, который будет содержать на счет империи в течение одного года. Сверх того даст обязательство всю жизнь содержать на Востоке отряд в 500 воинов».

Это предложение подкреплено было актом согласия царевича Алексея на означенные условия.

Совершенно справедливо, что такой конвенции не заключала еще империя: предлагаемые условия были лестны для папы, ибо подчиняли Греческую Церковь католической, весьма выгодны для вождей, ибо обеспечивали им хорошую сумму, наконец, соответствовали целям крестового похода, ибо обязывали византийского императора к походу в Св. Землю с 10-т[ысячным] корпусом. В предложениях есть один невыясненный элемент – это интересы Венеции, она как будто совершенно забыта. В официальном акте, прочитанном в собрании всех крестоносцев, особое вознаграждение Венеции, пожалуй, было неуместно; об нем было сказано в секретном письме, врученном дожу. Венеции обещалась единовременная выплата в 10-тыс. марок и, кроме того, вознаграждение всех убытков, понесенных венецианскими купцами за последние 30 лет. К чести рыцарей и баронов нужно сказать, что многим из них казалось бесчестным подписаться под этой конвенцией. Но тогда Бонифаций подводит к столу, на котором была разложена конвенция, нескольких князей, согласием которых заручился ранее, и они дают свою подпись. Говорят, что всего получилось 12 подписей. Но так как простой народ и второстепенные рыцари волновались и протестовали, то их успокоили объявлением по лагерю, что Египет составляет ближайшую цель дальнейших предприятий.

Приведенным секретным соглашением между германским королем и Венецией последней гарантировалось возмещение убытков за последние 30 лет. По этому поводу нужно сделать несколько объяснений. В XII в. Венеция играла роль первой морской державы в Средиземном море, торговые интересы связывали ее тесными узами с Византией, где она имела рынки для сбыта своих товаров. Все усилия венецианских государственных деятелей направлялись к тому, чтобы извлечь больше выгод из империи и устранить всякого рода конкуренцию в портах Средиземного и Черного морей. Но должно сказать, что и империя со своей стороны находила интерес поддерживать Венецию, ибо последняя владела таким флотом, какого у империи не было, и имела много случаев как оказывать Византии услуги, так и наносить большой вред. Сознавая свою морскую силу, Венеция выхлопотала себе от византийского правительства такие привилегии, при которых ей легко было завладеть экономическими средствами страны и стянуть в свои руки производительность и торговлю. Пользуясь правом селиться в Константинополе, заводить фактории и конторы в портах и беспошлинно торговать в империи, Венеция могла хозяйничать в Византии по своему усмотрению, свободная от полицейского и таможенного надзора и от всякой конкуренции. Если венецианцы зазнавались и становились очень строптивы, Византия грозила им отменой привилегий и открытием своих рынков исконным соперникам Венеции – генуэзцам и пизанцам. Так, за 30 лет до занимающих нас событий (в 1172 г.), желая дать урок венецианцам, царь Мануил наложил арест на имущество венецианской колонии, проживавшей в Константинополе, причем до 20 тысяч венецианцев потеряли свои товары и недвижимую собственность. Хотя правительство скоро затем и обязалось вознаградить республику за убытки, но фактически оно не в состоянии было исполнить это обязательство. Через десять лет (1182) снова повторилось разграбление венецианской колонии, причем константинопольская чернь дошла до чрезвычайного варварства: грабила и расхищала имущество пришельцев, многие из венецианцев были убиты или проданы в рабство. С того времени Венеция имела непримиримую вражду к грекам и выжидала лишь удобного случая свести с ними счеты. В 1187 г., заключая с Византией оборонительный и наступательный союз, Венеция вставила в договор и статью о возмещении убытков, которые возросли теперь до громадных цифр. Уплата по этому старому счету с Византией и гарантирована была упомянутым секретным соглашением между королем и дожем.

В первой половине апреля крестоносцы посажены были снова на суда и направились к острову Корфу, где состоялось формальное представление вождям греческого царевича Алексея. Он легкомысленно уверял вождей, что предпринятое ими дело не встретит никаких препятствий, что в портах константинопольских его ждет флот в 600 кораблей и что население империи ожидает его с распростертыми объятиями. Царевич старался пустить пыль в глаза роскошью и щедрыми подачками. Но так как казны с собой было у него мало, то он давал расписки и подписывал денежные обязательства. Мы знаем, что к нему предъявлено было потом разных обязательств на сумму в 450 тыс. марок (до 9 млн. руб.), и можно смело сказать, что эти обязательства были сделаны в Корфу на подкуп отдельных рыцарей. К 25 мая улажены были частные затруднения, крестоносцы пошли на Константинополь.

В конце июня крестоносный флот с царевичем Алексеем был у Константинополя. Главные вожди могли уже теперь убедиться, что задача их возвратить царский трон царевичу Алексею не так легка, что царевич сильно преувеличивал и расположение к нему греков и готовность константинопольской армии и флота стать на его сторону по первому же приглашению крестоносцев. Напротив, оказалось, что греки враждебно относились к царевичу, островитяне не хотели давать ему присяги, а в Константинополе принимали в шутку его притязания. Крестоносцам предстояло начать с враждебной демонстрации, а этого им хотелось избежать ввиду сравнительной слабости их сил.

Что касается оборонительных мер, принятых царем Алексеем III, то в этом отношении вся надежда возлагалась на крепкие стены и недоступность столицы с моря. Само собой разумеется, никому в голову не приходило, чтобы какая-нибудь горсть латинян в 30 с небольшим тысяч могла серьезно угрожать защищенному крепкими стенами городу, считавшему до миллиона населения. Самая слабая сторона защиты была в отсутствии флота. Со времени оборонительного и наступательного союза с Венецией в 1187 г., возложив обязанность морской службы на венецианцев, Византия довела свой военный флот до минимума. Хотя деньги на устройство флота собирались, но они шли по карманам чинов адмиралтейства, тогдашний адмирал флота Стрифна крайне злоупотреблял своим положением, и в доках византийских оказалось всего 20 кораблей, да и то не годных к делу. Гарнизон константинопольский не был доведен до такой численности, чтобы быть в состоянии защищать все городские укрепления. Ввиду такого положения дел царь Алексей III ограничился выжидательными мерами. Крестоносцы пристали к азиатскому берегу, запаслись там продовольствием, пограбив окрестности, и решились 8 июля понудить византийцев к принятию на царство царевича Алексея. Главные усилия крестоносцев направлены были на Галатскую башню и на цепь, запирающую вход в Золотой Рог. Этот знаменитый залив, врезывающийся в город и разделяющий его на две части, представлял собой самое слабое место защиты по случаю непригодности флота. Призвав на службу охотников и собрав свою гвардию и часть войск из ближайших окрестностей, Алексей располагал 70 тысячами войска. Но, как видно, этому войску недоставало организации, потому что оно не могло отстоять натиска крестоносцев, высадившихся с кораблей и действовавших уже на конях. Башня Галата была взята и в то же время прорвана цепь, заграждавшая вход в Золотой Рог. Этим, в сущности, обеспечивалось командование городом, потому что крестоносцы могли теперь сделать высадку где угодно. И они действительно расположились лагерем у Влахернского дворца. Население Константинополя было крайне встревожено нерешительностью царя. Духовенство в своих проповедях и уличные ораторы прямо обвиняли правительство в измене и возбуждали народ постоять за веру, которой угрожали латиняне. Под влиянием общего недовольства Алексей III решился сделать вылазку на 17 июля; сначала осаждающие были отбиты со стороны Галаты и Влахернского дворца, но греки не воспользовались победой и по приказанию царя возвратились под защиту стен, не нанеся существенного вреда неприятелю. Когда вылазка окончилась неудачно, тогда Алексей III решился на постыдное бегство из Константинополя, где он оставил жену и детей.

Бегство Алексея развязывало крестоносцам руки, ибо они, по-видимому, только того и добивались, чтобы посадить на престол своего царевича Алексея. Но утром 19 июля в городе начались волнения. На место бежавшего Алексея III толпа провозглашает царем слепого Исаака и приводит его из тюрьмы во дворец. Это уже было совершенно вопреки ожиданиям крестоносцев и усложняло для них дело, ибо вследствие возведения на престол Исаака становилась излишней осада города и дальнейшие вымогательства. Греки сейчас же оповестили латинян о происшедшем и приглашали царевича Алексея разделить власть с отцом. Но выступал на очередь вопрос о денежных обязательствах: кто же будет платить? Крестоносцы задержали у себя царевича и отправили четырех депутатов к Исааку спросить его, намерен ли он вознаградить их за услугу, оказанную в пользу его сына. Исаак спросил о сумме и ответил: «Конечно, вы оказали такую большую услугу, что за нее можно бы отдать и всю империю, но я не знаю, из чего вам уплатить». С июля по конец августа шли переговоры по разъяснению трудного вопроса о денежных обязательствах. Крестоносцы принуждены были выпустить Алексея Исааковича в Константинополь, надеясь при его помощи побудить царя ратифицировать договор. Старик Исаак долго колебался, наконец дал свою подпись. 1 августа царевич Алексей объявлен был императором, и с этого времени начинаются для него ужасные затруднения по выполнению договора.

Правительство оказалось в крайнем затруднении ввиду недовольства греков своеволием и дерзостью латинян и ввиду бесцеремонных вымогательств новых и новых взносов. С большим трудом, посредством конфискации имуществ приверженцев прежнего правительства, посредством присвоения церковных ценностей и переплавки памятников искусства, удалось Исааку реализовать 100 000 марок. Эту сумму следовало разделить поровну между венецианцами и французами, последним осталось из нее очень мало, ибо они должны были выплатить Венеции 34 000 марок за провоз. Первый взнос сделан в сентябре, но он не удовлетворил крестоносцев, которые требовали следующих взносов, а Исаак положительно не знал, откуда их взять. Прямым последствием этого было соглашение между Исааком и Г. Дандоло, по которому крестоносцы обязались продлить на год пребывание свое в Константинополе, дабы, как говорилось официально, утвердить на престоле Исаака, на самом же деле, чтобы получить всю сумму по обязательствам царевича.

Положение, однако, ухудшалось со дня в день. Хотя теперь крестоносцы не были осаждающей армией, а скорее наемниками на службе империи, но квартал, где они расположились, был местом, мимо которого ни один грек не мог проходить хладнокровно. Между греками и латинянами происходили частые свалки, все иностранцы, проживающие в Константинополе, были заподозрены в вероломстве и подвергались дневным нападениям и грабежу. Сам царевич Алексей сделался предметом ненависти и отвращения; и в самом деле, появляясь в латинском платье и окруженный иностранцами, он слишком оскорблял национальные чувства и возбудил против себя общее неудовольствие.

Когда выяснилось, что Исаак не может исполнить обязательств, крестоносцы поняли, что им придется снова прибегнуть к оружию. Г. Дандоло старался всеми мерами ускорить развязку, указывая в лагере крестоносцев, что Исаак не внушает доверия и что положение его совсем не прочно. К концу 1203 г. правительство даже прекратило доставку съестных припасов латинянам, последние отправили к царям 6 уполномоченных с известием, что если не желают удовлетворять их требования, то они будут добывать свои права по своему усмотрению. В нашей земле, говорили послы, есть обычай не прежде вступать с врагом в войну, как объявив ему об этом. Вы слышали наши слова, а теперь делайте, как заблагорассудится.

В январе 1204 г. в Константинополе подготовлена была революция. Во главе движения находился царедворец Алексей Дука по прозванию Мурзуфл, принадлежавший к партии тех государственных людей, которые желали порвать всякие сношения с крестоносцами. Организуя оборону города, он в то же время возбуждал народ и войско против царя Исаака. Старый и слепой Исаак, которого ничему не научило несчастие, больше дорожил расположением латинян, чем популярностью.

В конце января монахи и рабочее население Константинополя стали собираться на площадях и поднимали вопрос об избрании нового царя. Исаак допустил при этом ошибку, предложив крестоносцам вступить в город для водворения порядка. Переговоры по этому деликатному делу поручены были Алексею Мурзуфлу, а он выдал тайну народу. Тогда начался открытый мятеж, за время анархии А. Дука был избран царем, а Исаак не мог перенести горя и умер, сын же его был посажен в тюрьму и там убит.

Рассказанные события ставили для крестоносцев совершенно новые задачи и цели. За смертью царевича Алексея они теряли прямую цель похода на Константинополь, вопрос об уплате денежных обязательств теперь получал новое значение. Согласится ли Алексей Дука выполнить обязательства царей, на место которых он избран? По всем внешним признакам – нет, потому что новый царь старался заслужить доверие населения и деятельно занимался укреплением стен, восстановлением разрушенных частей города, на предложение же уплатить деньги по контракту и ратифицировать другие статьи договора отвечал отказом. В марте 1204 г. имел место весьма любопытный договор между Бонифацием и Дандоло, имеющий предметом план раздела империи. Если предыдущие действия крестоносцев могут еще иметь для себя какое-нибудь оправдание, то с марта всякий вид легальности был уже оставлен. Акт, заключенный в это время, обращает на себя внимание именно тем, что он представляет зрело обдуманный план действий, от которого крестоносцы не отступали ни на йоту. Этим актом решено было: 1) взять Константинополь вооруженной рукой и установить в нем новое правительство из латинян; 2) город предать расхищению и всю добычу, сложив в одном месте, разделить полюбовно: три доли из добычи должны идти на погашение долга Венеции и удовлетворение обязательств царевича Алексея, четвертая доля – на удовлетворение частных претензий Бонифация и французских князей; 3) по завоевании города 12 избирателей, по 6 от Венеции и Франции, приступят к выбору императора; 4) тот, кто будет избран в императоры, получает четвертую часть всей империи, остальные делятся поровну между венецианцами и французами; 5) та сторона, из которой не будет избран император, получает в свою власть церковь св. Софии и право на избрание патриарха из духовенства своей земли; 6) договаривающиеся обязываются год прожить в Константинополе, чтобы утвердить новый порядок вещей; 7) из венецианцев и французов избрана будет комиссия из 12 лиц, на обязанности которых будет лежать распределение ленов и почетных должностей между всеми участниками в походе; 8) все вожди, имеющие получить лены, дадут императору вассальную присягу, от которой освобождается один дож Венеции. За подписанием этого договора последовал подробный план распределения частей империи. Можно заметить, что этот план составляли хорошо знающие империю люди: на долю Венеции выпал самый лакомый кусок: приморские области, важные в торговом, промышленном и военном отношении.

Так написана была история ближайших судеб империи.

Между тем с той и другой стороны шли деятельные приготовления к окончательной развязке. В военном совете у латинян решено было сделать штурм со стороны Золотого Рога, у Влахернского дворца. Выгода византийского положения заключалась в высоких стенах и рвах. Долго крестоносцы напрягали крайние усилия, чтобы засыпать рвы и подойти к стенам с лестницами, но сверху осыпали их градом стрел и камней. К вечеру 9 апреля взята была башня, и крестоносцы ворвались в город, но не посмели воспользоваться занятым положением и на ночь оставили позицию. В городе произошел третий начиная со времени осады пожар, истребивший две трети города. Второй штурм имел место 12 апреля, и это был день взятия Константинополя. Алексей Дука, отчаявшись в благоприятном исходе, бежал; в городе началась паника, народ разбежался по отдаленным кварталам и организовал отчаянную защиту в тесных улицах, устраивая заграждения латинянам. Утром 13 апреля вступил в город Бонифаций, греки просили у него пощады, но он обещал войску трехдневный грабеж и не отменил своего слова.

Эти три дня грабежа при зареве пожара превосходят всякое описание. По истечении многих лет, когда все уже пришло в обычный порядок, греки не могли без ужаса вспоминать о пережитых сценах. Отряды крестоносцев бросились по всем направлениям собирать добычу. Магазины, частные дома, церкви и императорские дворцы тщательно обысканы и разграблены, безоружные жители подвергались избиению. Счастливыми почитали себя те, кто успел в общей суматохе пробраться к стенам и бежать из города; так спаслись патриарх И [оанн ] Каматир и сенатор Н. Акоминат, который впоследствии картинно описал ужасные дни грабежа. В особенности нужно отметить варварское отношение латинян к памятникам искусства, к библиотекам и святыням византийским. Врываясь в храмы, крестоносцы бросались на церковную утварь и украшения, взламывали раки с мощами святых, похищали церковные сосуды, ломали и били драгоценные памятники, жгли рукописи. Многие частные лица составили себе богатства в это время, и потомство их в течение целых столетий гордилось похищенными в Константинополе древностями. Епископы и аббаты монастырей впоследствии подробно описали в назидание потомству, какие святыни и как приобрели они в Константинополе. Хотя они описывали историю хищений, но называли это святым хищением. Некто Мартин, аббат монастыря в Париже, вошел в эти дни в греческий храм, куда греки снесли из окрестных домов свои сокровища и святыни в надежде, что носители креста пощадят церкви Божии. Аббат, предоставив солдатам расправляться с толпой, искавшей защиты в церкви, сам стал обыскивать на хорах и в ризнице, не попадется ли чего поценней. Тут он наткнулся на старого священника и потребовал от него под угрозой смерти показать, где скрыты мощи святых и сокровища. Священник, видя, что имеет дело с духовным лицом, указал ему на окованный железом сундук, в который аббат запустил руки и выбрал то, что ему казалось более важным. Так аббату удалось похитить ковчежец с кровью Спасителя, кусочек дерева крестного, кость И[оанна] Крестителя, часть руки св. Иакова.

Такими святынями украшались церкви и монастыри западные.

А вот другой ряд наблюдений, о деяниях других отрядов:

«Заутра же солнцу восходящу внидоша во св. Софию и одраша двери и разсекоша эмбол, окованный серебром, и столпы серебряные 12, и 4 иконостаса, и тябло изсекоша, и 12 престолов, и преграды алтарныя, а то все было из серебра, и со св. трапезы отодраша дорогие камни и жемчуг. Захватили 40 кубков, и паникадила, и светильники серебряные, им же несть числа. С безценными сосудами похитили Евангелие и кресты, и иконы, последния снимали с мест и отдирали с них ризы. А под трапезой нашли 40 кадей чистаго золота, а на хорах и в ризнице и не сочтешь, сколько взяли драгоценностей. Так обобрали св. Софию, Св. Богородиц Влахернскую, идеже Св. Дух схождаше во вся пятнице, и ту одраша, а о других церквах и сказать нельзя, яко без числа. Черниц и чернецов и попов облупиша, а некоторых избиша».

Свирепостью и неумолимостью отличался более всех Бонифаций и сопутствовавший ему отряд немецких крестоносцев; один из немецких графов, по фамилии Катценелленбоген, по преимуществу запятнал себя поджогами.

Когда насыщена была жадность победителей, приступили к исполнению статьи договора о разделе добычи. Нельзя, конечно, думать, что все крестоносцы честно выполнили обязательство и показали все награбленное. Тем не менее, по оценке и той части, которая была показана, добыча французов простиралась на 400 тыс. марок (8 млн). По удовлетворении обязательств царевича Алексея и по выплате перевозной платы Венеции остаток был разделен между крестоносцами: досталось каждому пехотинцу по 5 марок, кавалеристу по 10, рыцарю по 20 (в дележе участвовало всего до 15 тыс. человек). Если принять во внимание еще долю Венеции да долю главных вождей, то общая сумма добычи будет простираться до 20 млн рублей. Лучше всего о громадных богатствах, найденных в Константинополе, может свидетельствовать предложение венецианских банкиров взять на откуп всю добычу и выплатить по 100 марок каждому пехотинцу, по 200 кавалеристу и по 400 рыцарю. Но это предложение не было принято, ибо сочтено невыгодным. Что касается памятников искусства, в которых крестоносцы не понимали толку, то в этом отношении никакие цифры не могут изобразить сумму вреда и порчи. Латиняне придавали некоторое значение только металлу, который переливали в слитки, а мрамор, дерево, кость – шли нипочем. Только Дандоло оценил 4 бронзовых с позолотой коней на ипподроме, которые и доныне украшают портик св. Марка в Венеции.

Затем приступлено к осуществлению второй статьи плана – об организации власти. Всех более на титул императора имел, конечно, права главнокомандующий походом Бонифаций. Но когда наступила пора выборов, то шесть избирателей от Венеции и шесть от Франции далеко не расположены были подать голос за итальянского князя. Бонифаций хотел было повлиять на избирателей тем, что заявил желание жениться на вдове Исаака, императрице Маргарите, но и это не помогло. Так как шесть венецианских избирателей, естественно, склонялись подать голос за своего дожа, но результат голосования непременно должен был решиться французскими избирателями, составленными наполовину из духовенства Шампани и прирейнских областей Германии. Но избиратели от Франции могли дать перевес только такому лицу, которое будет поддержано и венецианцами. Г. Дандоло не желал титула императора, притом Венеция хорошо обеспечивала свои права другими статьями конвенции, вследствие этого окончательное решение в выборе переходило к венецианским избирателям. Для Венеции не было политического расчета усиливать маркграфа монферратского, т. е. северо-итальянского князя, который в будущем мог стеснять Венецию. Так выступила кандидатура князя Балдуина Фландрского, который как более отдаленный владетельный князь представлялся менее опасным Венеции. При голосовании Балдуин получил 9 голосов (6 от Венеции и 3 от духовенства прирейнского), Бонифаций только три. Провозглашение Балдуина последовало 9 мая.

Новое правительство с латинским императором во главе должно было осуществить теперь третью статью договора – о выделе ленов и о разделе империи. Когда в сентябре подошли к этому вопросу, то нашли, что осуществить проект раздела в высшей степени нелегко. Действующая армия крестоносцев простиралась лишь до 15 тыс., а между тем ей предстояло иметь дело с империей, в которой парализована была голова, но все другие члены обнаруживали еще признаки жизни. Провинции империи не признали совершившихся фактов: кроме двух императоров, Алексея III и IV, бежавших во время осады, – в ночь перед вступлением латинян в Константинополь избран был еще новый император, Федор Ласкарис, который также бежал из города. Итак, нужно было считаться с тремя императорами, которые держались в провинциях.

Осенью 1204 г. латинское правительство предпринимает задачу подчинения империи, т. е. походы в провинции с целью завоевания их. Нужно было удовлетворить ожидания всей массы крестоносцев по отношению к ленным владениям. Желающих получить лены было много, а раздавать пока было неоткуда. Между тем воины Христовы давно уже томились надеждой устроиться в областях империи как у себя дома, получить населенные земли во владение и отдохнуть от понесенных трудов. Правительство щедро раздавало титулы и звания, рыцари тщательно изучали карту империи и выбирали себе места по вкусу. Появились герцоги никейские, филиппопольские, лакедемонские, графы менее значительных городов, герцогства и графства проигрывались и выигрывались в кости. Выше сказано, что более удачно обставлены были интересы Венеции, она заранее обеспечила себе владение промышленными и торговыми центрами. Далматинское побережье, часть островов, приморские пункты в Сирии – все это была часть Венеции. Но не меньше было желания обеспечить себя и у других князей. Бонифаций, обманувшись в расчетах на титул императора, скоро понял, что и доставшаяся ему при дележе часть далеко не выгодна. По проекту на его долю выпадали восточные области. Но теперь, когда избран был в императоры Балдуин, он нашел, что было бы лучше получить что-нибудь более верное на западе. Фамильные воспоминания тянули его к Македонии, именно к Солуни, где брат его, служивший в империи, имел земельные пожалованья. Когда он заявил Балдуину, что охотно откажется от Востока в обмен на Солунский округ, то Балдуин выразил по этому поводу неудовольствие. В самом деле, ему могли внушать серьезные опасения намерения Бонифация утвердиться в Солуни, ибо отсюда он мог доминировать в Греции, где имели лены французские рыцари, кроме же того, Бонифаций, как муж экс-императрицы Маргариты, дочери венгерского короля, мог угрожать в союзе с венграми и самому Константинополю.

Таким образом, Балдуин решительно высказался против предложения Бонифация, что породило охлаждение между вождями и угрожало усобицей. Но в то время как Балдуин, предприняв экспедицию в Македонию, старался фактически распространить здесь свою власть, заставляя население присягать себе, Бонифаций перехитрил его дипломатическими переговорами с Г. Дандоло. 12 августа 1204 г. состоялся акт запродажи Бонифацием в пользу Венеции всех его прав и притязаний на области империи и на обязательства, данные царевичем Алексеем, за что Венеция выплатила ему единовременно 1000 марок серебра и обязалась дать ему лен на западе, доходы с которого равнялись бы 30 тыс. рублей. Впоследствии оказалось, что не названный в формальном контракте лен был именно Солунский округ. Этим актом Бонифаций выиграл очень много: 1) он получил европейскую область, расположенную у моря; 2) получал ее как лен императора, которому, следовательно, не давал присяги на верность и с которым мог смело вступить даже в борьбу.

Итак, Латинская империя в Константинополе с осени 1204 г. может считаться совершившимся фактом.

Завоеванием латинянами Константинополя и договором о разделе империи закончен был в 1204 г. весьма важный в истории акт, который не может не вызывать на размышление. Собственно, горсть западных воинов, едва ли больше 30 тысяч, подступив к Константинополю с моря, успела парализовать город с сотнями тысяч населения и с весьма значительным гарнизоном, доходившим до 70 тысяч. Несмотря на крайнее раздражение против латинян, подогретое последними событиями, ни греческое правительство со всеми его органами и административными учреждениями, ни духовенство, ни городское торговое и промышленное население не нашли достаточных средств, чтобы расстроить эту поразительно смелую авантюру.

Нельзя много настаивать на количестве сил. Давно уже доказано военными делами, в которых победа нередко оказывалась за численно слабой стороной, что материальная сила еще не обеспечивает успеха. Важнее другая сторона вопроса: почему обширная империя в данное время не имела в себе достаточно энергии и решимости, чтобы уничтожить небольшую венецианскую эскадру, которая подошла к Константинополю; почему ни сенат, ни войско, ни духовенство не проявили в этом случае всей присущей им силы.

Выяснить обстоятельства, приведшие империю к параличу, составляет весьма интересную задачу историка. И это тем более может завлекать исследователя, что внутренние причины и внешняя обстановка, приведшие империю к полному краху в 1204 г., во многих отношениях соответствовали положению дел во время турецкого завоевания в 1453 г. и что материальные условия, в которых жила Византия в эпоху крестовых походов, легче поддаются оценке, чем 250 лет после того.

Предстоявшая византийскому правительству задача преобразовать Римскую империю в эллинскую с преобладанием православного Константинопольского патриархата над другими многочисленными на Востоке вероисповеданиями, как христианскими, так и чуждыми христианства, соединить империю единством веры и императорской власти – эта задача оказалась не под силу преемникам Константина и Юстиниана. Следует не обинуясь признать, что означенная задача прежде всего была не под силу самой эллинской нации, которая в средние века далеко не обладала силой уподобить себе близких соседей и распространить эллинские идеи за пределы непосредственного господства греческого элемента. Как известно, греки не в состоянии были огречить ни славян, ни албанцев, ни малоазиатских турок; напротив, нередки были случаи утраты греками своего языка под турецким господством. Если византийское правительство под влиянием инородческих элементов, получавших иногда преобладание в администрации, давало перевес иностранцам перед греками, то этим нарушался установленный государственный порядок и часто дело доходило до внутренних смут и кровавых столкновений между туземцами и иностранцами. Господствующее племя, для интересов которого приносились большие жертвы, фактически не было в состоянии удовлетворять ни духовным, ни материальным потребностям обширного государства.

При недостаточности силы сцепления в господствовавшей национальности в империи народились с течением времени внешние и внутренние разрушительные силы, подготовлявшие неминуемый крах. Прежде всего восточные, т. е. малоазийские, фемы перестали быть составной частью государства с тех пор, как турки-сельджуки твердо основались в Сирии и Месопотамии и захватили Малую Азию до Никомидии и Никеи. Когда, таким образом, центр тяжести перенесся на Балканы и сила государства сосредоточилась во Фракии, Македонии, Эпире и Пелопоннисе, стало ясно, что начавшееся в Болгарии с 1185 г. освободительное движение, рядом с которым шел процесс объединения сербских колен под династией Неманичей, должно было поглотить все военные силы империи и чрезвычайно ограничить владения, из которых правительство могло черпать денежные средства и откуда оно могло набирать военных людей. Но и не в этом была главная беда. Стоит здесь остановить внимание на самозванцах, появлявшихся вслед за низвержением Исаака Ангела (1195) и пытавшихся оторвать от империи разные провинции с целью основать независимые владения.

Вот султан Анкиры подает руку помощи некоему юноше, выдававшему себя за Алексея II, сына Мануила. Он появляется в Малой Азии и находит себе приверженцев. Вот во время бунта Иоанна Лага в Константинополе был провозглашен царем происходивший из фамилии Комнинов Иоанн Толстый. Но конечно, наиболее благоприятные условия для бунта и попыток к отделению от центра были на Балканском полуострове. Такова была цель движения протостратора Иоанна Камицы, который в союзе с владетелем Просека (на Вардаре) Хризом овладел частью Македонии и, подняв на ноги албанские племена, распространил восстание до Пелопонниса. Пользуясь господствовавшей повсюду анархией, некто Иоанн Спиридонаки занял независимое положение в Родопских горах и захватил фему смолян. Примем далее во внимание отделение от центра острова Кипра, основание независимого княжения в Фессалии и Пелопоннисе Льва Сгура, прекращение сношений с Трапезунтом, где подготовлялась независимая Трапезунтская империя, – все это были решительные признаки начавшейся децентрализации и свидетельство неспособности господствовавшего в империи эллинского племени быть цементом для скрепления разноплеменного состава византийского государства. Господствующий характер этих восстаний есть децентрализация. Туземные евпатриды следовали, говорит греческий историк Ламброс, примеру болгар и влахов, которые стремились к отделению от империи и основанию собственной власти в небольшой области империи. Это явление может быть рассматриваемо как последний и пагубнейший результат системы прений, усилившейся во время последних Комнинов. И этот процесс наблюдается не только в Македонии и Малой Азии, но распространяется на Крит и Пелопоннис. Наподобие франкских вассалов на Крите имеют феодальные владения: Хортаты, Мелиссины, Лигины, Власть: и др.; в Ахее и Мессении – Враны, Кантакузины и Мелиссины. Лаконские Хамареты приобретают значение в Пелопоннисе, в особенности Сгур, носивший титул севастоипертата и отличавшийся жестокостью и кровожадностью²²⁸.

В XII в. Византия вошла в разнообразные и оживленные сношения с Западной Европой. Имеем в виду не только трагическое столкновение Востока с Западом, византинизма с латинством вследствие почти не прекращавшейся крестоносной войны, постепенно заливавшей мусульманский Восток, но и добровольное и сознательное движение навстречу Западу со стороны императоров из династии Комнинов. Трудно понять, какими соображениями руководился Мануил Комнин, открывая широко двери для западных служилых и торговых людей, а также для усвоения иноземных обычаев и учреждений. И это тем более представляется любопытным, что, по-видимому, он хорошо понимал опасность, какая могла отсюда угрожать его империи. Царь, говорит Никита Акоминат, не решался сам идти войной против западных народов, потому что считал их страшными и непобедимыми. По его мнению, византийское войско в сравнении с западными военными людьми – то же, что горшки рядом с котлами. Он подозревал, что западные народы могут составить союз и обратиться против него всеми своими силами, и потому постоянно принимал меры предосторожности. Восточных варваров, говаривал он, можно и подкупить, и усмирить оружием, безмерная же численность западных племен его тревожит чрезвычайно. Это люди высокомерные и неукротимые, составившие из войны главное и любимое занятие; они идут на войну закованные в железо и питают к грекам непримиримую вражду и всегдашнюю злобу. И в литературе, и в византийском искусстве тип западных людей воплощался в более известных Константинополю итальянцах, и из них всего более в венецианцах, которые давно имели в Византии обширные торговые привилегии и селились в Константинополе на продолжительное житье, содержа там свои торговые заведения и занимая целый квартал. Хотя греки должны были входить с латинянами в постоянные сношения и быть с ними в ежедневном общении, но едва ли они питали к ним дружественные чувства.

«Посмотрите, – говорит тот же летописец, – на этот жестоковыйный народ: какой у него дерзкий и надменный вид с выбритым подбородком, какая жадная до убийства рука, раздувающиеся ноздри, широко раскрытые глаза, быстрая и отрывистая речь».

И, несмотря на все это, Комнины были западниками чистой воды; при них латинское влияние свободно распространялось в империи различными каналами. Как будто неизбежная эволюция вела Византийское государство к тому политическому строю, который выработался на Западе; как будто культурным влияниям латинского Запада не было больше препон ни в вере, ни в особенностях византийского социального быта. И между тем наблюдалась конкретная и трудноисправимая противоположность между восточными и западными народами: горшки по сравнению с котлами.

Нужно прийти к тому заключению, что консервативный византинизм не по доброй воле шел на уступки, что при Комнинах все византийские устои стали сдвигаться несколько «влево». Но это движение на Запад с уступками в пользу западной культуры не отразилось благоприятными результатами на учреждениях империи. Сравнение горшков с котлами применимо не только к войску и военном делу, но идет гораздо шире и дальше. Так, нельзя не признать, что система харистикарата на почве раздачи монастырских и церковных имуществ в аренду светским лицам, и в особенности система наделения служилых людей населенными землями и другими приносящими доход статьями или в награду за исполненную службу, или под условием обязательства военной службы (прония), вызвала на Востоке, при слабости центральной власти и при наличии центробежных сил в разности племен и в сепаратных стремлениях областей, весьма печальные явления, против которых проявилась сильная реакция по смерти Мануила Комнина.

Прежде всего эта система угрожала разрушением фемного строя, закрепощением свободных крестьян и поглощением мелкой земельной собственности крупным землевладением. Между тем благодаря развитию системы фемного управления весь период Македонской династии может быть назван исключительно благоприятным в смысле благоустройства военного дела и материального благосостояния империи.

Никогда не возлагалось столько надежд на благоприятное решение вопроса о разделении Церквей и о схизме, как именно в занимающий нас период. Так как вопросу о схизме приписывалось большое политическое значение и так как рядом со сношениями с Римской Церковью разрабатывался план союза с папами против Гогенштауфенов, то переговоры с Римом занимали весьма важное место в церковной политике Комнинов. Достаточно сказать, что при царе Иоанне два раза посещал Константинополь архиепископ Ансельм из Гавельберга. В первый раз, в 1135 г., он вел беседы по главному вопросу, разделяющему Церкви, с греческим богословом, архиепископом Никомидийским Никитой. В 1154 г. он снова прибыл в Константинополь в качестве посла императора Фридриха Барбаруссы, вступил в личные сношения с архиепископом Солунским Василием (Охридским). Следствием имевших тогда место переговоров папа Адриан IV в своем послании на Восток выдвинул вопрос о соединении Церквей. В 1170 г. Мануил созвал церковный Собор с целью изыскать способы к постановке вопроса о соединении Церквей²²⁹. Но при несколько более глубоком обсуждении подробностей выяснилась диаметральная противоположность взглядов между восточными богословами и притязаниями Римской Церкви. Между прочим, греческие епископы находили совершенно недопустимым применение к Восточной Церкви притчи о заблудившейся овце и еще менее – приравнение ее к «четверодневному» Лазарю, уже начавшему смердить. Фактически не оказалось точек соприкосновения между безграничными притязаниями на абсолютное господство Церкви со стороны Рима и желанием патриарха сохранить независимость Восточной Церкви. Это положение вопроса прекрасно иллюстрирует «Диалог» между патриархом Михаилом III и царем. Ввиду готовности Мануила идти на уступку латинянам патриарх говорил:

«Пусть господствует надо мной агарянин – это действие внешнее. Но я не допущу себя согласиться с итальянцем, ибо это будет относиться к области моего ума. Первому я не сочувствую, хотя и покоряюсь; соглашаясь же со вторым в вере, я разрываю связь с Господом моим».

Подобное категорически выраженное мнение патриарха остановило царя Мануила от дальнейших попыток прийти к соглашению с Римом. Уместно здесь заметить, что таков и наиболее распространенный взгляд в Греческой Церкви всех времен, как он был выражен и в тяжкую годину завоевания Константинополя турками.

Указанными выше фактами сближения с латинским Западом, на почве ли заимствования политических учреждений или уступок по вероисповедным вопросам, достаточно выясняется принципиальный смысл занимающей нас задачи: для обеспечения себе дальнейшего политического бытия и для успешной борьбы против западного и восточного врага империя должна была искать средства не в усвоении феодализма и не в уступках латинству, а во внутренних реформах и в согласовании интересов господствующей Церкви и эллинской национальности с отринутыми учениями и с населявшими империю инородцами. На этом пути не было предпринято никаких реформ в занимающую нас эпоху. Между тем голос просвещенных людей того времени всячески привлекал внимание правительства к вопиющим государственным нуждам, которые давали себя чувствовать как в центре, так и в провинциях. Характеристика административной системы Мануила, сделанная Никитой Акоминатом, составляет лучшие страницы в его истории.

«Я не скрою, – говорит он, – он увеличил государственные подати, и высшие должности при нем отдавались на откуп. Собираемые деньги царь рассыпал щедрой рукой, обогащая монастыри, церкви и неимущих. Много денег расходилось по рукам иностранцев, в особенности латинян; значительная также сумма шла на родственников и любимцев. Племянница царя Феодора имела царскую свиту и роскошный дворец: на нее и на рожденных от нее детей текли целые реки золота. Постельничие, евнухи, слуги из иноземцев, варвары, у которых слюна брызжет изо рта прежде, чем послышится слово, легко склоняли царя на милость и испрашивали чего хотели. Некоторые из них пользовались такими богатствами и собирали такие сокровища, какими владели разве вельможи у великих народов. Полагаясь на них как на верных слуг, хотя это были лишенные всякого образования люди и весьма дурно говорившие по-гречески, царь не только поручал им высшие должности, но и ставил во главе судебных учреждений, где не скоро осваиваются с делом и законоведы. В особенно важных поручениях иноземцы предпочитались своим способным и образованным людям. Царь не доверял ромэям, подозревая их, и удалял их от себя, а его подданные, понимая недоверие к себе со стороны высшей власти и оскорбленные тем, что занимают подчиненное положение сравнительно с варварами, не радели об общественном благе и мало обращали внимания на точный и верный сбор дани».

Беспорядочная правительственная система дошла до крайней распущенности. Из числа многочисленных примеров, рассказанных современником, приведем хотя один. Некто Иоанн Лаг, начальник государственной темницы, не довольствуясь отбиранием в свою пользу подаяний на заключенных, стал выпускать на волю самых ловких воров, с тем чтобы добыча доставлялась полностью начальнику темницы. Зная, откуда происходят ночные грабежи, обыватели столицы жаловались царю Алексею Ангелу, но он со дня на день откладывал положить конец сумасбродным действиям Лага, пока не поднялся мятеж, принудивший его бежать из Константинополя. До какой степени было утрачено всякое чувство личной ответственности и как мало в правительственных лицах было сознания государственных интересов, видно из того, что в самый критический момент, когда крестоносцы в 1203 г. приближались к Константинополю, тогдашний дука флота Стрифна сквозь пальцы смотрел на то, что заповедные леса, из которых строился флот, вырубались и распродавались на частные нужды, а оставшиеся на складах гвозди и якоря, паруса и канаты вместе с старыми судами шли в продажу как ненужный хлам.

Во время осады Константинополя в 1203–1204 гг. столица обширной империи оказалась вполне отрезанной от сношений с провинциями и предоставленной собственным средствам защиты. И как оказалось, эти средства были так недостаточны, что горсть смелых авантюристов быстро завладела господствующим положением и без большого труда подчинила себе многонаселенный и окруженный стенами город. Понять психологию осажденного Константинополя позволяют до некоторой степени относящиеся к этому вопросу страницы истории Никиты Акомината. Он живыми красками рисует тогдашнее население города и дает прекрасное освещение внутреннего положения дел, где на первый план выдвигаются личные интересы высших лиц и где никто не стоял на высоте сознания государственных интересов.

Население города представляло смесь народов разного происхождения. Множество торговых людей из разных стран жило в Константинополе с целью взаимных торговых сделок. Главную массу составляли торговые люди итальянского происхождения: венецианцы, генуэзцы и пизанцы. Немало было людей восточного происхождения: армян, арабов, турок. Правительство царей Комнинов предоставило иностранцам отдельные кварталы для жительства и склады для товаров и простирало терпимость до того, что разрешало устройство инославных церквей и мечетей. Мелкие промышленники, ремесленники, продавцы разных товаров и чернорабочие на пристанях, эта «грубая, низкая и пьяная толпа», к которой так не расположен наш писатель, нередко своим участием решала многие политические затруднения и ставила византийское правительство в необходимость считаться с ее требованиями. Население столицы отличалось крайней подвижностью. Оно пользовалось малейшим поводом к волнениям и сборищам, охотно следовало за ораторами и вожаками, слепо подчиняясь им. Когда разливалась волна народного движения, улицы и площади наполнялись любопытствующими, которые скоро примыкали к общему движению. Эти ремесленники, мясники, лавочники, продавцы овощей делались страшной силой, когда становились орудием смелых и влиятельных вожаков. Но наш историк рисует население столицы очень мрачными красками; он смотрит на него сквозь призму эллинских преданий классической эпохи. Это по сравнению с афинским демосом грубая уличная толпа, для которой «непонятны внушения лучших людей и которая не знает сладости свободы. И во всяком другом городе народная толпа безрассудна и непреодолима, царьградская же уличная чернь особенно склонна к волнениям, отличается необузданностью и кривым нравом как потому, что состоит из разноплеменных народов, так и потому, что разнообразием занятий приучается к перемене убеждений. Иногда по одному слуху народ начинает волноваться и пламя бунта разливается как пожар, толпа идет слепо на мечи, не останавливаясь перед утесом и глухим валом... Итак, по справедливости заслуживает константинопольский народ порицания за непостоянство, слабость и изменчивость. Неуважение к властям – прирожденное его качество; кого сегодня законно выбирают во властители, того скоро порицают как злодея»²³⁰.

Во время латинской осады константинопольский гарнизон должен был иметь значительную численность, но, по-видимому, в составе его было много иностранного элемента: наемные итальянцы и северные дружины варваров, вооруженных секирами (варяги). Между туземным населением, состоявшим из греческих патриотов, и иноземцами, в особенности из латинян, неминуемы были столкновения. Легко понять, что греки подозревали латинян в сношениях с крестоносцами и преследовали их убийствами и разграблением их квартала. Во многих местах произведения Никиты Акомината ясно видны указания на социальные причины, породившие полный разрыв между состоятельными классами и простым народом. В то время как состоятельные люди лишились всего имущества в пользу завоевателей, мелкие ремесленники обогащались, приобретая за ничтожную цену награбленные латинянами и поступившие в продажу сокровища. Несчастия, сопутствовавшие завоеванию города латинянами, обратились, как оказывается, ко благу одной части населения. «Слава Богу, – говорили бедняки, – мы стали богаты»²³¹.

Таким образом, и провинциальная администрация, и взаимные отношения между сословиями и классами столичного населения одинаково подготовили империю к тому краху, который последовал в 1204 г. Везде замечаем мы отсутствие патриотизма, недостаток живых и сильных характеров, которые были бы в состоянии оценить происходившие события и предотвратить надвигавшиеся бедствия. Не видно ни самопожертвования, ни творчества в руководящих кругах оскудевшего византинизма.

В наиболее важные моменты исторической жизни Византийская империя находила опору в духовенстве, именно в монашеском сословии. На этот раз ни в среде высшего константинопольского духовенства, ни в кругу настоятелей монастырей не выдвинулось ни одной силы, которая могла бы примирить враждовавшие между собой элементы и дать делам благоприятное направление. Хотя слепой Исаак Ангел, вновь назначенный на престол в 1203 г., искал себе поддержки в духовенстве, но историк относится весьма неодобрительно к доверенным лицам Исаака:

«Он окружил себя недостойными людьми, длиннобородыми монахами, которые, поглощая самую свежую и жирную рыбу за его столом и попивая цельное вино, сулили ему продолжительное царствование и прозрение... Монах, – говорит писатель, – заискивающий расположения светской власти, – тот же астролог и придворный льстец: тот и другой имеют в виду лишь свои выгоды и не радеют об общем благе».

О положении монашеского сословия в империи имеются прекрасные наблюдения у современников. Так, Никита Акоминат сравнивает в этом отношении время Мануила и последующее за ним:

«Зная, что заботы об имуществе отнимают много хлопот и лишают возможности устроить богоугодную жизнь тем, которые избрали по обету уединенную жизнь, Мануил не приписал к устроенному им на Понте монастырю ни земель, ни виноградников, но приказал все нужды братии удовлетворять непосредственно из казны. Это он сделал с целью пресечь весьма распространенный обычай созидать новые монастыри и дать потомству пример того, как должно устроить жизнь людей, обрекших себя уединению и отрешившихся от плоти. Так, он был далек от того, чтобы одобрить нынешний обычай, когда посвятившие себя монашеской жизни занимаются приобретением и хлопотами о мирских делах более, чем светские люди. Он не оправдывал отца и деда и всех родственников, которые настроили много монастырей и подписали за ними целые участки плодоносной земли и роскошных пастбищ. Монастыри нужно строить в местах уединенных и ненаселенных, в пещерах и на высоких горах, по возможности дальше от столицы и берегов Геллеспонта. Между тем они из тщеславия строили обители на площадях и перекрестках и помещали в них не подвижников добродетели, но людей, монашеский характер которых выражался лишь в стрижке волос, в измененной одежде и в длинной бороде»²³².

В особенных обстоятельствах, которые переживала империя в занимающую нас эпоху, от духовенства ожидались патриотические выступления и указания практических мер к предотвращению беды:

«Ни один из высокотронных архиереев, пользующихся высокими почестями, никто из длиннобородых монахов, нахлобучивающих на нос шерстяную наметку, не обратил внимания на то, что Бог оставил нас и вконец презрел, никто не предложил помощи в этом трудном положении, не решился смело указать царю спасительное средство»²³³.

Митрополит Солунский и вместе просвещенный писатель Евстафий, умерший около 1194 г., оставил единственную в своем роде характеристику современного ему черного духовенства, которая тем более должна быть принята во внимание, что принадлежит лучшему представителю духовного сословия всех времен²³⁴. Стоит при этом еще заметить, что, по воззрению Евстафия, образцы истинной монашеской жизни нужно искать в окрестностях Константинополя, по берегам Мраморного моря и на островах, т. е. именно там, где Никита Акоминат находит только отрицательные примеры. Несколько мест из сочинения Солунского митрополита лучше всего покажут обнаружившееся в конце XII в. падение в монашеском чине, который, очевидно, находился в разладе с церковной властью:

«Мы имеем в нашей среде род людей, который постригом купил себе право на свободную и беспошлинную торговлю. Воздержанием от мяса они приобретают денежные выгоды, так как не тратятся на покупку, не имеют страха перед динатами; сборщики податей не повредят их торговым оборотам. Разводят виноградники, выращивают сады, размножают стада всяческих животных, предоставляя другим скотоводам делать бессловесными животными их божественное стадо, поступая во всем так, чтобы засвидетельствовать свою принадлежность к миру. Я могу подтвердить мои слова недавним событием. Блаженной памяти царь Мануил, постоянно занятый общественными делами, вздумал однажды поздней ночью совершить благородный брак. И этот брак по его приказанию совершался во Влахернском дворце, а этот дворец не очень далеко находится от монастыря Предтечи, что в Петре, дело же было в посту. Когда приставленные к делу служители недоумевали, как в такой поздний час они достанут все необходимое, и спрашивали царя, каким образом они исполнят его повеление, так как ничего для свадьбы не приготовлено, за исключением принадлежностей церковного обряда, царь сейчас же вспомнил о Петре и сказал, что там достанут все нужное. Немедленно служители поспешили в названный монастырь и начали бить в двери. Привратник, узнав причину, спешит к настоятелю, который охотно приказывает исполнить желание царя. И вот появляется белый хлеб, разных видов печенье, вино, различные овощи, сливы, сыр, сушеная рыба и икра, добываемая из реки Дона. Все было немедленно изготовлено и на мулах доставлено к месту».

Многие главы сочинения Евстафия пропитаны неподдельным юмором и пестрят примерами из повседневной жизни:

«Нынешний отец игумен старается выдавать себя за великого подвижника, не будучи таковым. Напускает на себя важность и выражением лица, и насупленными бровями, и опущенными вниз глазами, и взглядом, и склонением головы, и размеренной речью, и притворным смирением, и повторением слова «благослови», и глубоким поклоном, и внешним поведением, обнаруживаемым даже походкой, в которой видна повадка первостепенного монаха. Считает себя выше обычных монашеских работ и держит себя так, как будто у него нет рук. Сидит в праздности и поэтому размышляет о разнообразных предметах, из которых большая часть касается не ведущих к доброму желаний. Так монашествует наш отец в праздности. Когда же он бывает в собрании братии, то стоило бы посмотреть на него, самого, в сущности, обыкновенного человека, но с достопочтенным и заросшим на подбородке лицом. В подобном собрании наш игумен, так как занятия у него нет, начинает вести беседу. И предметом его речи не будет ни проблема из Священного Писания, ни толкование трудных текстов, ни места из св. отцов, объясняющие Священное Писание, ни повествования о богоугодной жизни, ни благочестивые увещания, ни примеры добродетельной жизни, ни чтение избранных мест из Священного Писания. Не об этих вещах будет говорить наш учитель, а о разных житейских делах. Начав с виноградников и посевов, и с податных сборов, и с других не менее важных вещей, когда старцы не соблаговолят поддержать разговор своими замечаниями, сводит речь на маслину, фигу и другие плоды и начинает философствовать: какой виноград дает лучшее вино, какая почва приносит больший урожай, как собирать братии больше доходов... Если же случится беседовать ему с кем из сильных мира, тогда он бывает неподражаем. Сначала он помолчит довольно, как бы Пифагор какой, и, таким поведением обнаружив глубину своей добродетели и показав себя героем молчания, потом произнесет невнятный звук, как испуганная мышь, и начнет повествование о себе, но при этом остережется касаться времени до пострига, а остановится на том, что было по пострижении: у какого святого отца был в послушании, как он был высок добродетелью, имея в виду возвысить себя через воздаваемую ему похвалу, как он служил ему, приучаясь к подвигу послушания, и как старец-учитель предсказал ему возвышение, усовершенствование и честь, и как по смерти его сподобился откровений и чудесных действий. Наконец, не преминет упомянуть о преимуществах и почестях, воздаваемых ему царем, патриархом и архонтами. Когда заметит, что довольно уже овладел вниманием слушателя и подчинил его себе, сводит речь на свою бедную обитель, которую или притесняют требованием взяток, или не дают суда со мнимым обидчиком. А этот обидчик есть или архиерей, по большей части без вины виноватый, или сосед-владелец, несущий на себе реальное обвинение. Первый не расположен к нему, во все вмешивается, все хочет проверять, требовать отчета во всех делах его, не знает канонических правил – словом, не позволяет ему свободно делать что заблагорассудится. Второй – у него владение примыкает к монастырскому, и он притесняет бедную обитель, не хочет отдать его или подарить. И с братией очень груб, если начнут говорить с ним. Было бы излишне говорить, как он искусно обрабатывает слушателя. Стоит только вообразить, что неприятельский набег не так пагубен для соседнего помещика, как соседство святых отцов! Наш духовный отец употребляет в дело самые материальные орудия. В виноградники загоняет скот, который поедает самые корни, с садовых деревьев снимает плоды, пускает огонь в сухой валежник и кустарники, заграждает проезжие дороги, если они проходят по церковной земле, и заставляет прокладывать новые пути, преграждает доступ к мельницам, злоумышляет и против самой воды, если она доставляет пользу епископским людям. Пользуясь широким влиянием и властью, он допускает всяческие притеснения. Между поселянами величается своим значением, будучи значительным только в порочности, а во всем прочем полное ничтожество: попускает воровство, унизившись до воровского ремесла, присуждает к пеням и бичам и делает все, чтобы стать страшным и недоступным».

Не менее едки сообщения Евстафия и о невежественном монашестве:

«Скажи мне, теоретик-монах, вполне лишенный образования, кого ты можешь апостольски научить добру? Да, ты научишь, но не тому, что угодно Богу, ты преподашь все другое, но не искусство монашеское. Ты наставишь своего ученика часто выходить на улицу, выглядывать из-за ворот, у которых собирается толпа мирских друзей, собирать уличные сплетни, приучиться посещать бани, смаковать вкус вина. Приучишь еще и к тому, что он будет дерзко смотреть, и грубо говорить, и смело спорить с прибавкой всяческих оскорблений. Он будет и руки воздевать, но не на молитву и палку носить, но это будет не пастырский железный посох, а дубина для разбойничанья. Таковы будут твои уроки, невежественный монах, совершенно противоположные твоим обетам. Я не мог бы приписать тебе качество способного, ибо это речение к тебе малоприложимо, ты человек деловой, торговый, и не назвал бы я тебя созерцающим, но скорее любящим зрелища и базарную площадь, так как ты не занимаешься природой лиц и вещей, и не заботишься о тонкостях богословия, и всякую книгу прячешь в укромное место, пусть-де она спокойно монашествует вместо тебя и не доставляет хлопот людям. Упражняя же свои чувства в том, что несогласно со Священным Писанием, ты держишь его на запоре, дабы как-нибудь не послышалось из него слово, обличающее твои деяния. Но что я говорю: держишь на запоре, – ты торгуешь Священным Писанием, извлекая барыш из него»²³⁵.

Трудно оторваться от этой карикатуры на тогдашние нравы монашествующего духовенства. Она вся просится на страницы истории, так как многое предвосхищает у автора «Epistolae obscurorum virorum». Закончим выдержки еще одним пикантным местом (с. 144):

«Небо и земля, какое слово я недавно услышал от подобного мужа. Услышал я раз о священной книге Григория Богослова, славного красноречием и горячей ревностью. Это была замечательная книга, слава о ней распространялась далеко и привлекала многих как к чудесному произведению, которое доставляло наслаждение и душе и зрению. Я употреблял все старания найти этого прекрасного Григория, но не имел успеха. С грустью я обратился к игумену, а это был муж добродетельный и грамотный, с вопросом, где может находиться эта книга. Он же, поведя вокруг указательным пальцем, не дал мне ответа. Когда же я стал настаивать и мягко допытываться, ответил, что книга уже продана, да и какая, прибавил он, нам в ней польза. Я сдерживал еще готовый прорваться гнев, а достопочтенный старец начисто объявил: «И на что нам такие книги». Тогда я не мог удержаться от громкого смеха и сказал ему с укоризной: «Что в вас смысла, достойные монахи, если вы пренебрегаете такими книгами». Ушел от меня этот человек и больше не являлся ко мне, так как был оскорблен моим книгофильством».

А вот в заключение приведем докладную записку Афинского митрополита царю Алексею Ангелу:

«Наш Афинский округ в настоящее время подвергается опасности обратиться в известную по поговорке скифскую пустыню. Причина же заключается в том, что мы обременены всяческими поборами, многочисленными и тяжелыми, какими не облагаются соседние с нами жители. Ибо мы и два, и три раза, и часто не вряд с соседними областями подвергаемся переписям и ревизиям справщиков, причем наши песчаные и худокачественные участки размеривались почти скачками блохи; перечислялся каждый волос на голове и всякий листок винограда и другого растения. Но и все мирские тягости, которые в прочих областях или совсем не введены, или облегчены преторами, у нас все взыскиваются, и притом с вымогательствами. Можем сослаться на только что минувший год. Когда был издан приказ о постройке судов, мы первые были обложены данью, хотя судов не было выстроено. Когда прибыл к нам Стирион, мы опять были привлечены к взносу корабельных денег. Потом, понуждаемые насилием и вымогательствами, мы уплатили Сгуру и после него претору такую сумму, какую не вносили ни Фивский, ни Еврипский округ, хотя по древнему обычаю и на основании определенного в указе расписания на нашу область падает меньшая сумма, чем на Фивы и Еврип. Оставим в стороне земельную подать и хищнические набеги морских разбойников, но не можем без слез упомянуть о насилиях и вымогательстве претора. Хотя наш округ не имеет никакого отношения к преторской администрации и суду, ибо царским хрисовулом ему воспрещен и самый въезд в Афины, но он, выставляя благочестивые цели предлогом к посещению Афин, как бы не нарушает силы хрисовулов, а между тем является к нам с военной свитой и, как бы в неприятельской и варварской стране, хищением и грабежом добывает себе пропитание. Впереди его идет гибель – это те, которые готовят для него все нужное, они требуют на каждый день по 500 мер жита для людей и лошадей, целые стада овец, стаи птиц и рыбы всяких названий, а вина такое количество, какого не производят и все наши виноградники. Следом за ними идет сам претор и его часть. Прежде чем поклониться Богоматери, на одного накидывается за то, что не встретил его, другого наказывает заключением в темницу и присуждает к пене за другие вины. Потешившись над нами столько дней, сколько ему заблагорассудится, он наконец требует платы поклонного – не умею сказать, за наше ли ему челобитье или за свое поклонение Богоматери. И не только сам он, но и вся его свита. Наконец после наших усиленных просьб и заклинаний, что мы не иначе можем сделать требуемый взнос, как разложив его на весь мир, едва соглашается на уступку и, назначив приемщика, отдает приказ об отъезде. Редкое вьючное животное уйдет от ямской повинности, или, лучше, будучи взято под извоз, редкое не продается потом своему хозяину, да и не один раз, а часто и дважды. За что обрушилась на нас такая гибель? Для государства нет в том никакой пользы, напротив, оно терпит ущерб вследствие того, что большая часть из нас покидает свои места обитания, так что наша область обращается в пустыню и уменьшается сбор установленного акростиха. Обратив внимание только на малую часть того, что мы терпим, умоляем святое царство твое да будет и на нас милость и да будут ослаблены задушившие нас налоги. Прикажи, чтобы подати собирались в более умеренном количестве, сообразно с нашими силами и согласно с существующими в нашу пользу указами, И прежде всего благоволи освободить нас от преторского наезда и сопутствующего ему расхищения и прикажи, чтобы пожалованный нам дефендарий отнимаемое у нас возвращал, и новой грамотой запрети им касаться Афинского округа. Далее просим разрешить нам участвовать во взносе корабельной пошлины и в постановке кораблей в тех размерах, как это положено по раскладке. Поскольку же мы выдержали много имущественных переписей, просим, чтобы эта тягость миновала на будущее время нашу область и чтобы был подтвержден дарованный нам на сей конец указ царства твоего. Благоволи также возобновить и другие грамоты, которыми воспрещается живущим в замках властелям всячески захватывать и владеть селами и участками крестьянскими. Это ведет к распадению и гибели общин, гибель же крестьянских общин равняется пагубе всего нашего округа²³⁶.