Письма к А.Н. Муравьеву

1 декабря 1833 г.

Извините за вчерашний вечер. Я колебался выговорить Вам отказ, но потом обрадовался, выговорив, когда узнал, что с Вами был человек, которому, верно, не понравилось бы увидеть больного подле одра среди небрежного вида монашеской келлии.

5 июля 1834 г.

М[илостивый] Г[осударь] Андр[ей] Николаевич.

Я все хотел сказать Вам, что я почувствовал, как подлинно жестоко не отвечать на письмо, писанное больною рукою, и как это не сказалось вскоре по отъезде моем из Петербурга, но мне пришла другая мысль, что здоровая рука, вероятно, захочет мстить за больную и не захочет писать письма к руке, которая, будучи здорова, не написала ответа. Но 26 июля вечером узнал я, что в руке Вашей есть добродетель незлобия, т.е. получил Ваше письмо.

Стану рассказывать, как было. Письмо Ваше получил я в то самое время, как после служения, проповеди, обеда в Москве и потом, после экзамена в Коммерческом училище, в сумерки складывал я бумаги, чтобы как-нибудь скорее после следующей полуночи уехать в Лавру, что и сделалось. Здесь не видел, как проходили дни в занятиях то церковных, то Академических, то прочих, как, наконец, ныне, совершив праздник Преподобного Сергия, по благости Божией и его молитвами в мире после обеда почувствовал себя свободным – и вот Вам отвечаю.

С родителем Вашим¹² я встретился приятным образом. Он застал меня в спорном несколько разговоре с одною любомудрствующей особою и брал мою сторону. Я думал, что еще буду беседовать с ним, но, быв у меня во второй раз, он нашел у меня викария с делами и по сему ли обстоятельству или по другой причине оставался у меня недолго.

Приключение полуумершей и здесь неодинаково признается, особенно от разноречивых преданий оного. Поверив оное по возможности, я смотрю на оное подобно Вам. Между тем я еще не прочитал об оном записки, доставленной за несколько дней до отъезда моего из Москвы, подписанной очевидцами. Видите, что меня недостает иногда и на легкие дела, к которым одно любопытство может привлечь достаточно.

У Патриарха Никона, по моему мнению, не было никакой своей Теократии. Теократия своя – только Богу и не была поручена Никону. И акты, собранные в начале Кормчей¹³, по моему мнению, не Теократии принадлежат. И собрал их в начале Кормчей не Никон, а его предшественники, ибо Никон только окончил, а не произвел издание Кормчей. Вот Вам небольшие возражения на начало Вашего чтения Кормчей, а что продолжать хотите, то хорошо.

На неправильный состав скитского патерика сержусь, если угодно, и я с Вами, но от чтения его не откажусь, если будет время. Тот, кто сделал сей алфавитный свод частных патериков, думал угодить нам с Вами удобностию прочитывания сказаний о том или другом отце; он думал, что мы будем искать в патерике руководства для нашей настоящей и будущей жизни, а не хронологии прошедшего времени, для нас чужого.

Ко мне в Лавру на праздник приехал преосвященный Иеротей. Он заботился о дальнейшем ходе своего дела, но я не знаю, что мы можем сделать особенного, не имея примера оттуда, где он был. Если бы в его книге была строчка от Высочайшего Двора, сие было бы полезно для хода его дела.

Цензурный комитет здешний представил в Синод мнение об описании Соловецкого монастыря, которое архимандрит хотел напечатать чрез светскую цензуру. Обратите на сие дело внимание, чтобы взять осторожность. Тут есть весьма неприличная статья о мощах Святителя Филиппа, которую, по счастью, светский цензор рассматривал не по-светски, но которую архимандрит очень не духовно назначил к печатанию. Тут есть и Святые, не признанные никем, кроме Соловецкого архимандрита, и видения, которые извольте посмотреть сами и покажите владыке¹⁴ и князю Петру Сергеевичу¹⁵, чтобы приняли труд унять архимандрита.

А мне довольно для сего дня.

Мир душе Вашей призываю.

Филарет, м[итрополит] Московский

1834 г.

Примите, М[илостивый] Г[осударь] Андр[ей] Ник[олаевич] искреннюю благодарность за посещение меня двумя письмами.

Ответствую на первое прежде.

Слава Богу, что выбор епископа Варшавского¹⁶ так удался. При всем том еще довольно трудно извлечь из сего распоряжения довольно пользы.

По рассмотрению о неодобряемых диаконах жаль, что архиереи немало ошибались, и, следовательно, потребовалось немало поправок. Поправки сии легко могут обратиться в пользу недостойных и дерзких, от которых хотели очистить службу. В действиях преосвященного Нижегородского и прежде замечена торопливость и произвольность; впрочем, и то надобно сказать, что в Нижегородской и Тамбовской епархиях много в духовенстве буйства и нет недостатка в крючкотворстве; посему архиереям естественно было крепко ухватиться за чрезвычайный случай, чтобы управиться с теми, для которых обыкновенные меры не были довольно сильны.

Что Вы прочитали Кормчую, то хорошо, и что Вам встретились при сем вопросы, сему так и надлежало быть. В таком виде имеем мы Кормчую, и, к сожалению, представить в лучшем виде не позволяют препятствия едва ли непреодолимые.

Что Ваше путешествие в половине сентября не состоялось, на то я не сердит по расчету, что Вы проехали бы через Москву, когда я был болен в Лавре, где пробыл я от 15 до 26 сентября.

Преосвященный Фаворский не довольно успевает. Лето и Макарьевская ярмарка делали Москву довольно пустою, а пожары – испуганною и погруженною в свою заботу. Несколько тысяч рублей собрал посланный архимандрит в Нижнем. У меня сделали сбор от церквей и духовенства, но еще не дошли руки счесть его.

Как жаль, что между тем Иерусалим постигнут новым бедствием землетрясения! «Кто разуме ум Господень!» (Рим.11:34)

Перехожу ко второму письму.

В испрошенном мною оставлении в Москве на зиму не вижу ни печали, ни радости чьей-либо, но просто следствие нужды и стечения обстоятельств. Я просил позволения не ехать в Петербург, будучи в таком состоянии здоровья, что не уверен был, соберусь ли с силами доехать до Лавры для принятия Государя. И теперь нередко чувство немощи и болезненности приносит мне мысль: «Хорошо по крайней мере, что не ехать далеко». Дума Ваша приехать в Москву зимою да созреет и да исполнится. Милости просим.

В представлении о возвращении в Симонов иконы Святителя Николая также не вижу я того, что Вам видится, т.е. ни моего смирения, ни победы архимандрита, с которым я не думаю сражаться. Я открыл Св. Синоду действование неправильное и сомнительное, Св. Синод распорядился, как требовали справедливость и предосторожность. Потом неправильное действование удержано, подлога не открылось, я даю мнение прекратить предосторожность, в которой не настоит необходимой надобности. Если худо провозглашать вымышленное чудо, худо также не признавать и действительного исцеления. Сперва я заботился, чтобы не было первого худа, потом остерегаюсь, чтобы не было второго.

Я смотрю на дела, а не на архимандрита, если он думает найти в сем свою победу – пусть ее торжествует.

Если подлинно хотят дать прокуроров консисториям, пусть дадут без меня, дабы при рассуждении о сем не поставили меня защитником архиерейского самовластия, тогда как я защищал бы права иерархические по ходу дел и пользы подчиненного консисториям духовенства.

Сия глаголя, не досаждаю ли Вам, как сущему от обер-прокурорства? Простите, свет истинный да показует Вам лучшее.

Филарет, м[итрополит] Московский

12 августа 1835 г.

М[илостивый] Г[осударь] Андр[ей] Ник[олаевич]!

Худые глаза мои и сквозь очки не все хорошо разбирали в двух письмах Ваших, особенно во втором, но душа моя хорошо, надеюсь, поняла Вашу. Но вот что не хорошо, так долго молчу и, чтобы возвращение Ваше не застало меня безответным, боюсь приближения онаго, тогда как желаю. Надобно скорей уничтожить причину бояться и дать себе свободу желать.

Слава Богу, что Вы утешены Лаврою. В известии о сем и для меня есть капли утешения, которого лишает меня мое странствование. Желаю, чтобы легко написалось, что пишете о Вашем небольшом путешествии, и чтобы то было на пользу читающим.

О развалинах архиерейского дома в Ростове я заботился еще тогда, когда назывался Ярославским. Но судьбе не угодно было, чтобы я видел оные, а угодно было скоро дать мне иные заботы. Но что делать с сими развалинами? Надобно ли употребить несколько сот тысяч рублей, чтобы поместить тут уездное училище?

О преосвященном Августине¹⁷ многое и неудобосказуемое слово. Сильная воля не есть все, что нужно для полезного действования.

Относительно ректора академии Поликарпа¹⁸ Вы обвиняете меня в послаблении, а другие почитают меня гонителем его. Укажите мне дорогу между сими крайностями – я тотчас пойду по ней, но и тут надобно прибавить: если позволят.

Неудивительно, что бедный преосвященный Мелетий¹⁹, засланный в суровый климат, не выходил из кабинета. При других обстоятельствах он поступил бы, думаю, иначе.

Теперь уже не он в Иркутске; жаль, если и преосвященный Иннокентий²⁰ не будет довольно настоятелен по требованию места. Что по его характеру не невозможно. Надобно, чтобы местные архиереи были деятельны, прежде нежели могут быть полезны у них викарии.

Благодарю почтенного родителя Вашего за воспоминание обо мне. Найдут ли сии строки Вас у него, чтобы передать ему сию благодарность и то, что в минуты, которые лучше других, я вспоминаю его иногда и Вас пред Тем, пред которым воспоминание лучше всех других воспоминаний и для воспоминающего и для воспоминаемого.

Прикажете ли сказать что-нибудь и обо мне?

В начале прошедшего месяца был я в Сергиевской пустыне. Там здорово. Там видел я братца Вашего²¹ и похвалился, что напишу Вам о нем известие, и видите, как тщеславно похвалился.

Больше сказать нечего. «Исчезоша в суете дни» (Пс.77:33).

Между тем от чтения и письма болят у меня глаза. Приезжайте, садитесь, говорите; кроме того что мне приятно будет слушать, глаза мои отдыхать будут.

Филарет, м[итрополит] Московский

6 января 1836 г.

Приказный протокол Собора 1660 г. лучше, нежели надутое соборное деяние. А любопытнее всего старец Епифаний в своих сказках, в которых он мыслит за целый Собор и выводит на чистую воду Греков, которые из своей книги речения прочтоша небывалые.

Что касается до рукописи о Армянской Церкви, она еще не любопытна, а только заставляет подозревать, что нужно было бы написать любопытное. Ссылается на тридцать избранных летописей, которые лежат в Эчмиадзине²² не раскрыты, а чаще всего выписывает она из книги вовсе не редкой – из нашего катехизиса – и приставляет к сим выпискам имя Армянской Церкви. Армяне прежде доказывали единоверие свое Греческой Церкви потому, как говорят они, что это большая Церковь; теперь то же делают с Российскою. И как же? Они осуждают монофизитов и признают одно естество. А когда выписывают из нашего катехизиса, тогда говорят и два естества, но, говоря, как единоверные, не соединяются с Восточною Вселенскою Церковию. Они доказывают нам, будто мы поем трисвятое не Пресвятой Троице, как будто они лучше знают, что мы делаем, нежели мы сами.

Разве то любопытно, что у них большой урожай патриархов и что женский монастырь Окочуванке имеет своего епископа. Неужели тут и вся епархия? А должно так понимать сказанное, потому что о монастыре, принадлежащем к какой-нибудь епархии, не говорят, что он имеет своего епископа.

Не лучше ли бы предложить г. Лазареву²³ велеть пересмотреть 30 эчмиадзинских летописцев, нет ли достойного перевода и издания к пользе наук и к чести Армянской нации и издателя?

7 августа 1836 г.

Беда с Вами моей лености, М[илостивый] Г[осударь] Анд[рей] Ник[олаевич], или, если хотите говорить снисходительнее, моей немощи. Я думал в конце июля иметь возможность с Вами без труда беседовать живою грамотою или, как Гомер приказал говорить Гнедичу, крылатыми словами. Но полученное вчера вечером письмо Ваше заставляет меня тащить сегодня по сей бумаге мертвые слова и дать им вместо крыльев колеса почтовой телеги.

Святитель Митрофан не прогневается на Вас за отсрочку путешествия ради послушания. Послушанием с любовию Вам надобно мирить с должностию начальника, не по желанию, говорят, ее принявшего. И Вы лучше привыкнете к сухому делу должности, делая оное ради послушания с любовию.

И я не без послушания принимаю Ваши письменные тетради, но не ручаюсь за скорость возвращения их. Нынешнее лето не соответствует моим ожиданиям, кроме путешествия в Ростов, которое лучше ожидания.

В Феодоровском монастыре церкви, особенно соборная, хорошо возобновлены. Более там я нигде не был и только в церкви же видел некую особу в одежде послушницы, которую игумения назвала вкладчицею. Горицкий монастырь или собор жалок, потому что хотел быть слишком важен. Место прекрасное, но трудно выдумать, что из него сделать. И преосвященный Парфений²⁴, которому я предложил сей вопрос, не сказал ничего. В Данилове монастыре хороша одна рака мощей; впрочем, он и Никитский незавидны²⁵.

В Ростове все мне нравится, кроме несносного озера, которое везде ставит в глаза какой-то оловянный вид и портит грунт и здания. Под кровом Святителей Якова и Дмитрия провел я двое суток с большим утешением. Церкви архиерейского дома достойны сожаления, но я их полюбил больше, нежели Горицкий собор, и желал бы для поддержания их выдумать хотя викариатство Ростовское. Мне кажется, викарий и ярмарка без большого обременения для казны поддержали бы сей древний архиерейский дом. Собор Ростовский хорош и хорошо держится, но не так превосходно, как Вы говорили. Книжки Ваши архимандритам и протоиерею отданы. Но, чтобы возвратиться к речи о сем лете с возвращения в Ростов, я большею частию не здоров; и лечусь малоуспешно, и делаю мало, и прогуливаюсь мало, хотя это также должность, возлагаемая врачом. Потому не ручаюсь за скорое исполнение и Вашего поручения.

Учреждению монастыря в Варшаве и я рад, хотя там, кажется, не довольно верят моему доброжелательству, как изъяснили одной московской особе в присутствии преосвященного²⁶. Но я ни на минуту сего не приписываю его душе.

Донесено ли Св. Синоду о исцелении малолетней девочки от расслабления ног у Святителя Тихона и от параличного состояния глаза у Святителя Митрофана? Сенатор Петр Иванович Озеров сам видел, как во время молебна у Святителя Митрофана девочка внезапно обратилась к матери и что-то сказала, а мать сделала движение восторга, и оказалось, что это была минута прозрения. Вероятно, Господь еще утешит Церковь свою прославлением Тихона. Сие мне, не бывшему ни в Задонске, ни в Воронеже, подает случай мечтать (ибо желать было бы дерзко), что, если бы меня послал Св. Синод?

Христианская философия аббата Ботеня не пленила меня, то есть не заставила себя читать до конца. Посмотрите, как он, желая поставить веру в Воскресение Христово, отвергает доказательства истины сего события и говорит, что оно не имело свидетелей, кроме самого Воскресшего. Это значит ломать нижний этаж, чтобы заставить Вас перейти на верхний. Да как же будет стоять верхний, когда нижний будет сломан, если бы, по несчастию, сие удалось аббату? Как Вам угодно, а я более, нежели аббату, верю Апостолам, которые именно называют себя свидетелями воскресения Христова (см. Деян.1:22).

Для Головина в академии не было вакансии, и, если была бы, не знаю, не был ли бы предпочтен другой. А Вы согласитесь, что академия должна выбирать человека, какой лучше для академии, а не какой лучше для одного постороннего человека. Сие рассуждение не очень хорошо для того, чтобы им кончить письмо, но так случилось, и Вы не заставите меня жалеть, что говорю, что думаю. Господь да сохранит Вас в мире.

Филарет, м[итрополит] Московский

13 марта 1837 г.

У меня боль с двух сторон горла, подобная тому, как бы кто ломился в запертую дверь. Мне толкуют, что это начало нынешней болезни, и говорят, что надобно оставаться дома. Что прикажете?

Если боль уменьшится, желаю исполнить обещание быть в академии. Но еще обещаться не могу.

Позвольте заметить, что если придете ко мне в 12 часов, то опоздаете в академию. В 12 или с небольшим, кажется, надобно быть там.

15 марта 1837 г.

Вчерашний вечер дал мне случай к утешительному размышлению, что враги меньше могут вредить человеку, нежели друзья. Найдет ли враг случай, изобретет ли план задушить человека долгим разговором во время болезни горла, для друга это возможно.

Не угодно ли по пути в Св. Синод зайти взять грамоты, чтобы о них не допрашивать человека безгласного.

5 августа 1837 г.

Хотя, М[илостивый] Г[осударь] Анд[рей] Ник[олаевич], я очень беспамятен и очень терплю от сего, однако не нужно было в другой раз сказывать мне о почтовом четверге в Волоколамске. Еще до письма Вашего, сей час полученного, думал я, что завтра третий четверг, а я еще в первый хотел Вам послать хотя несколько строк, не видя возможности послать себя, дабы Вы не занимались напрасным ожиданием.

Здоровья мне отмерено ровно столько, сколько нужно было на время необходимого движения. Утомление и простуда накопленные, но преодолеваемые нуждою, наконец взяли свое. В последние дни перед праздником Успения Пресвятыя Богородицы я просил преосвященного Дионисия²⁷ заменить меня в праздник, однако на праздник я ожил, почувствовал себя лучше именно в сей день, но на другой день, празднуя в Андрониеве монастыре, простудил глаз, между тем как расположился наутро ехать в Воскресенск. Отложить не хотелось. Я зажмурился и поехал. И оттого не видал церквей даже по дороге в Воскресенск. Какого больше требуете Вы от меня обозрения?

Делом о мраморе для Гроба Господня меньше теперь спешу, потому что в нынешнем году нельзя уже достать мрамора и употребить. Нашли новый род мрамора, который Кампиони предпочитает известному прежде, а другие спорят против сего. Я разрешить сего не умею и сегодня должен был послать о сем вопрос к скульптору Витали, но забыл, и сие остается до завтрашнего утра. Обложить стены в три аршина высоты, входную арку и ее лицевую часть сделана смета в 2500 рублей.

Я Вас не обидел, то есть в Калугу также не писал доныне²⁸. Постараюсь написать, и, если забуду дать отчет, можете допросить меня еще раз.

Хорошо, что уединение позволяет Вам заниматься желаемым и полезным. Бог да благословит Ваши занятия, особенно то, которое имеет целью пользу духовную.

Мне, видно, не прийти, чтобы вмешаться в беседу между Вами и почтенным родителем Вашим. Будьте Вы перед ним свидетелем моего почтения и благодарности за его воспоминание обо мне.

Сего довольно, в среду после всенощной, а завтра, в четверг, праздник, и надобно не писать к Вам, а молиться, и о Вас, аще дарует Господь с любовию и с желанием всякого блага.

Филарет, м[итрополит] Московский

22 июня 1839 г.

М[илостивый] Г[осударь] Анд[рей] Ник[олаевич]!

Не должно пропустить добрый случай, чтобы не сказать Вам: мир.

На письмо Ваше я Вам отвечал. Если можно иметь от Вас другое, хорошо бы узнать от Вас, если что знаете, о времени прибытия в Москву Государя Императора, в Москву ли прямо или мимо нее в Бородино и уже оттуда в Москву. Я получил повеление быть в Бородине, но ничего не знаю, когда там быть и что там потребуется. Наугад распорядиться не очень удобно.

Не худо бы знать, что делается с изданием правил. Показан ли Греческий текст академику Грефе и как он отозвался? Дело позволяет надеяться отзыва благоприятного, а если бы случились замечания, желательно знать, чтобы видеть правду или показать ее.

Каково кончено дело Чудовской церкви, спросите Ивана Акимовича, который ее видел. А я начинаю в сем деле видеть Промысл Божий. Медленность и запутанность надобны были, чтобы оно сделалось. Если бы сначала узнал я правду, какая потребуется издержка, я не почел бы ее возможною и отказался бы от дела. Если бы дело сделалось скорее, я не знал бы, как платить. И теперь дивлюсь, что за один иконостас отдано более 100 000 р., и мы еще не слишком затруднены. Благодарение Богу и Святителю Алексию.

При стеснении делами и людьми меня несколько расстраивает лечение. Чувствую, что оно нужно и не без пользы, но уменьшает количество работы, которая от меня требуется.

В Синодальной ризнице все приходит к окончанию, и, кажется, будет изрядно, сколько позволяет место.

Для любопытства расскажу Вам одно из моих ежедневных похождений. Осмотрев Донское училище, я пошел в соборную монастырскую церковь и к преосвященному Аарону²⁹ послать доложить, может ли он принять меня.

Проведя немало времени в соборе с архимандритом и братиею, я пришел к преосвященному. Он принял меня в шелковой шапке с шелковым же околышем. В комнатах был тяжелый масляный запах от пола, впрочем, давно окрашенного, потому что проветривать комнаты у преосвященного не в обычае. Комнаты отделаны хорошо, но все в беспорядке: везде пыль и сор, на всех креслах книги, так что я не нашел места, где сесть. Архимандрит говорит, что это всегда так бывает. Архимандрит изъявил мне желание иметь обитателем вместо преосв. Аарона преосв. Михаила, бывшего Оренбургского, живущего там в нужде и бедности, и я не могу похулить желания архимандрита, не желая, впрочем, худшего жилища преосвященному Аарону.

Неприятное здесь рассказывают о пожарах в Симбирской губернии. Если правда, это кажется не русский огонь. Да дарует Бог, чтобы истина была лучше рассказов.

Теперь смотрю в Лавру, потом желательно в Бородино для освящения церкви и внесения вклада Государя Наследника, а также и в Воскресенск, где дело кончить обещали к началу августа. Но время у нас не для путешественников: сыро и не тепло.

От истинного Солнца света уму и теплоты сердцу Вашему с любовию желаю.

Филарет, м[итрополит] Московский

10 июля 1839 г.

Преподобный Сергий да подаст благословение Божие душе Вашей, любезный Андр[ей] Ник[олаевич]. А я благодарю Вас, что, благоговейно вспомнив день его, и мое смирение воспомянули.

Я пробыл в Лавре от 27 июня до 7-го дня сего месяца и не видел, как прошло время в экзаменах, осмотрах, в богослужении обыкновенном и в частных торжественных священнослужениях для праздников и для рукоположений.

Расскажу Вам приключение в навечерии праздника. Время было очень сухое и жаркое. Так что полукафтанье, бывшее на мне на молебне, проникнутое потом, не годилось для употребления, когда надлежало идти ко всенощной. Во время всенощной, в начале чтения кафизмы, стал я на обыкновенном месте среди народа. Приходит наместник и на ухо просит позволения отлучиться, потому что на Переяславской улице пожар. Я сказал: «Бог да поможет» – и отпустил его, не сделав никакого вопроса, чтобы не произвести смущения в близстоящих и далее в народе. Когда приблизилось время чтения о чудесах Преподобного Сергия, мне представилось, что квартирующие в нашей гостинице и теперь находящиеся в церкви могут потерпеть потерю, если пожар близко к гостинице или коснется ее. Однако я мысленно предал дело и день попечению Преподобного Сергия и стал читать. Предстоящие слушали. Церковь оставалась наполненной. Когда я кончил чтение и потом дочитывалась вторая кафизма, я, облачаясь к полиелею, думал, как бы с ненарушенным миром воспеть: Хвалите имя Господне. Перед самым начатием полиелея приходит наместник, обдает меня сильным пожарным запахом и говорит: «Опасность прошла, один дом сгорел, другой догорает». Я сказал: «Надобно, чтобы там был наблюдающий из наших». Он отвечал: «Сделано», и мы пошли с миром хвалить имя Господне и ублажать Преподобного Сергия. На другой день узнал я, что из трапезной церкви народ, узнав о пожаре, большею частью вышел. О причине пожара говорили, что хозяева дома, крытого соломою, пришед из гостей, не вздумали идти ко всенощной, а для чего-то затопили печь и вышли на улицу – вероятно, праздно смотреть на проходящих богомольцев. Дом загорелся у них за спиною. Яковлевский архимандрит, ехавший к нам к празднику во время пожара, сказывал, что с трудом проехал мимо пожара, а потом видел утешительное зрелище, что пред всяким домом Переяславской улицы, угрожаемой пожаром, стоял человек с иконою в руках. Пожар остановлен Лаврскою пожарною командою под предводительством наместника. Становой пристав посада с одною трубою, без воды явился на место, когда наместник уже удалялся по миновании опасности.

А вот приключение Московское. Исправляющему должность генерал-губернатора еще прежде говорил я, что как мне необходимо отлучиться в Лавру, то, если без меня получится указ о бракосочетании³⁰, благоволил бы тотчас меня уведомить, и я поспешу. Не получая известия, поспешил я, однако, 7-го дня утром возвратиться в Москву. В субботу, отпраздновав в Казанском соборе, читаю в ведомостях манифест о бракосочетании и забочусь, что если указ не получится, то будет странность слышать в церкви молитву о Великой княжне и обрученном ее женихе, когда из ведомостей все знают, что брак совершился. Пред самым благовестом ко всенощной получаю указ Св. Синода, пишу к справляющему должность генерал-губернатора, означаю на пакете, что дело весьма нужное, распоряжаюсь по Синодальной конторе и консистории и спокойно готовлюсь к службе. В 10 часов вечера сказывают, что служитель, посланный к исправляющему должность генерал-губернатора, слышал, что он в Бородине, что никто не уполномочен раскрыть мой пакет и что его пошлют в понедельник в Бородино. Хорошо, что служка был сметлив сие выведать и пересказать. Ночью написал к гражданскому губернатору: «Повестка дана». Сенаторы и чиновники на молебне были, но не в большом числе.

Перевода грамоты Петра Первого у меня верно нет. Разве по худой моей памяти намерение почел я исполненным и она лежит у меня в Петербурге? Не думаю и сего, но, чтобы употребить все возможное против остановки дела, предоставляю Вам пересмотреть бумаги в моей комнате, и особенно в ящике моего письменного стола. Прошу при сем, если где вскроете печать, положить печать вновь. Не хвалю архимандрита Платона, что не сберег чернового листа.

Думаю, что на сих днях пошлю Вам проект исправления погрешительных мест в книге «О ересях и расколах в Русской Церкви»³¹. Нельзя ли показать Графу Николаю Александровичу³², а также и Вас прошу сказать, кажутся ли Вам исправления удовлетворительными?

Что цензурный Комитет не нашел сомнения выпустить Вашу книгу, то, надеюсь, уже знаете. За присланный мне экземпляр благодарю.

Ваш покорнейший слуга и Богомолец

Филарет, м[итрополит] Московский

28 февраля 1843 г.

Между тем как Вы, М[илостивый] Г[осударь] Анд[рей] Ник[олаевич], жалуетесь, вероятно, на мое долгое молчание, мне хочется похвалиться, что не поздно к Вам пишу, потому что семь дней только, как получил письмо Ваше от 8 ноября. Только не обратите жалобы на доставителя, который был у меня несколько раньше, но не видел меня больного.

Кончина Владыки Серафима³³, хотя жизнь его пред тем не представлялась уже довольно жизненною, произвела во мне чувство сиротства. Утешение нашел я в том, что незадолго пред тем он написал ко мне письмо, которое и при получении обрадовало меня, будучи первым по отбытии моем из Петербурга. Письмо писано было не его рукою, но он к последним формулам приписал слово Богомолец, и я принял сие от него, как последний дар молитвы и благословения. Назначение преемника ему более меня успокоило. Между тем я пригласил духовенство вверенной мне епархии совершить о нем четыредесятидневное поминовение церковное, которое я в своей домовой церкви начал днем ранее погребения его, а Москва – вообще в самый день погребения. Как будто в изъявление за сие благоволение он повидался со мною чрез несколько дней во сне, вначале по-обыкновенному, а потом во время самого сна имел я сознание, что вижу преставльшагося, тогда как другие, находящиеся тут же, в алтаре Казанского собора, не видят его. Господь да вчинит его в Церкви написанных на Небесех.

Чтобы послать Вам продолжение перевода истории Патриархов Иерусалимских, о том, сколько могу, забочусь, но недеятельность некоторых переводчиков еще не уступает настоянию.

Палмер³⁴, говорят, вновь в Петербурге. Любопытно, чего еще он домогается и с каким успехом.

Благодарю за напоминание и побуждение писать к преосвященному Камчатскому³⁵. Письмо к нему при сем получите, и прошу препроводить. А деньги для Кенайской миссии я решился препроводить чрез синодального обер-прокурора, чтобы в виду была сия потребность.

О деньгах на колокол прошение имел я прежде получения Вашего письма, и как оно не согласно с волею завещателя, то сказал, что советуется держаться воли завещателя, который отказал деньги не на колокол, а на украшение церкви.

Помнится, что прежде предлагал я, чтобы, если какое украшение сделано в недавнее время в церкви, указали на оное для поставления оного на счет завещанной суммы, что дало бы право дать ей другое назначение. Впрочем, я даю теперь сему делу новое движение.

3 июля 1844 г.

Рукопись Ваша, М[илостивый] Г[осударь] Анд[рей] Ник[олаевич], послана чрез эконома 24-го дня прошедшего месяца, как говорит наша почтовая книжка. Есть ли тут медленность моей канцелярии, теперь не знаю, а то помню, что за мною медленности не было.

Болезнь, о которой, помнится, упоминал я Вам в письме при отправлении рукописи, продолжается и не допускает меня в Лавру.

Богови да повинется душа моя (Пс.61, 6).

Мир Вам.

Ф[иларет], м[итрополит] Московский

11 мая 1845 г. Москва

Господь да продлит благословение и хранение над путешествием Вашим, возлюбленный о Господе Ан[дрей] Ник[олаевич], как было доныне.

Письмо Ваше, писанное в Риме на Страстной неделе, получил я в Москве в день преполовения Пятидесятницы. И приятно и горько. Горько, потому что я уже сетовал на себя за мои нечастые к Вам письма, а теперь узнаю, что Вы и из тех ни одного не получали. Я писал к Вам 21 февраля, 22 марта, 4 апреля и имею сведение, что каждое из сих писем в свое время вручено Льву Григорьевичу Сенявину и принято с обещанием препроводить немедленно. Пошлю сие с особенною просьбою о незамедлении.

Но приятно мне было странствовать с Вами по Риму и освободиться от заботливой мысли, что Вы там и как увидите, и видеть начинающееся оправдание опытом той надежды, что путешествие Ваше будет полезно не одним Вам.

Может быть, не излишне будет Вам узнать, что, ходя с Вами по Риму и катакомбам, я не думаю усиливать встречающиеся прекословия, а мирить Вас. Прочитав, например, что Вы довольны были видеть папу без суетной пышности, я взял карандаш и оградил вместительными знаками слово суетной, предлагая Вам чрез сие отказаться от сего упрека, который хотя может найти виноватого, но, надеюсь, не в Григории XVI, не по воле следующем обычаю предшественников.

В изъяснении подземной церкви, в которой я рад был найти горнее место и сопрестолие, я предложил бы Вам и отцу Марки³⁶ мою догадку о северной храмине, которую, как Вы говорите, называют притвором оглашенных. Мне кажется невероятным, что это часть храма для женского пола, который, стоя в ней, пением и словом мог пользоваться из настоящей церкви. Но для чего здесь трапеза, которую Вы хотите признать жертвенником? Быть ей жертвенником было бы очень далеко от Престола. Я думаю, что это место причащения женского пола. Вы знаете, что в древности Святые Дары раздавали народу под двумя видами порознь. Посему и по множеству причащающихся нужно было употреблять много священнослужителей. И так естественно было по освящении Даров в главной церкви отделить для той части храма, где стоял женский пол, пресвятаго Тела на особый дискос и пресвятыя Крови в особую чашу и с ними послать пресвитера и диакона или двух диаконов, которым для удобства и безопасности раздаяния нужна была в женском отделении храма особая трапеза. Мне кажется, это ясно.

Впрочем, о катакомбах Римских, конечно, удобнее делать верные догадки в Риме, нежели в Москве.

Извольте видеть, что я не без занимательности читал два путешественнические Ваши письма. Между прочим, приятно мне было получить их из Рима и быть уверенным, что это от слова до слова Римские письма, в которых нет ничего, что, родись после, принадлежало бы более воспоминанию и обдумыванию, нежели живому непосредственному впечатлению. Вы не запретите ли мне прочитать сии письма знакомым, а напечатать без разрешения Вашего не смею.

Вот весна. По Вашему предположению мне надлежало быть в Киеве. А я, быв зван на обновление новоучрежденного посада за 70 верст, не нашел в себе довольно здоровья и для сего путешествия и отказался. Здесь сыро и холодно. Береза зеленеет, а яблони и липа еще мертвые. В других местах наводнения были велики и не безвредны.

Впрочем, мы, Вас знающие и часто поминающие, милосердым Богом хранимы, безбедно продолжаем наше земное пришельствие.

Мир душе Вашей.

Филарет, м[итрополит] Московский

29 сентября 1845 г.

Андрею Николаевичу мир.

Катехизис посылаю.

Желаю знать, лучше ли прежнего здравствуете и выходите ли сегодня или остаетесь дома.

Вчера не мог я увидеть Вас, потому что утром ходил по соборам с Великим князем Константином Николаевичем³⁷ под снегом и по снегу, и ноги мои за сие прогневались.

Видел я князя Сергия Михайловича ³⁸, и поручение Ваше исполнил. Он остается в городе до половины следующей недели – таким образом, Вы найдете время увидеть его.

Филарет, м[итрополит] М[осковский]

26 ноября 1845 г.

Здравствуйте, любезный во Господе Анд[рей] Ник[олаевич], душевно и телесно в день Вашего Ангела и на дни и лета многая. Да хранит он и возращает веру, которую благодатию своею в сердце Вашем посеял, и да приносит она плоды жизни и благоделания. Премудрым Провидением своим да управит он путь Вашей жизни, как лучше для Вашего спасения, но и как лучше для служения Царствия его и для споспешествования благу ближних, да умножится Ваше вечное благо.

Слово мое обыкновенно опаздывает, хотя не столько опаздывает мысль. Из Москвы не успел я писать к Вам и с трудом вырвался 23-го дня, быв пред тем шесть дней сряду, кроме других дел, занят священнодействием, праздновав Святителю Митрофану на всенощной, а в самый день его слушав литургию в пять часов утра, чтобы укрыться из города прежде осады моего дома приходящими, и до сего дня живу в Лавре и гляжу в скит, чтобы там еще потом провести несколько дней.

Название книги Письма о Риме и Италии не нравится мне не потому, что просто, а потому что дает читателю неправильную и вредную для книги мысль, будто писано о Риме без бытности в Риме. В названии Письма из Рима, было бы много неправды. Собственно из Рима посланы немногие письма. Справедливо и полно было бы название Римские и Итальянские письма.

Впрочем, для наречения Вашего письменного детища законных святцев нет. Никто, кроме журналистов, судить Вас не станет, если с некоторым ущербом скажете Римские письма, хотя тут есть и Венецианские, Неаполитанские, Флорентийские и прочие.

О Дмитриевой субботе постановления не знаю, кроме предания нашего, Русского. Может быть, поминовение Преподобным Сергием падших в Мамаевой битве было началом общаго поминовения? День поминовения, может быть, определился первою удобностию по возвращении из похода. Или, может быть, по кончине Дмитрия Донского в ближайшую подле Ангела его субботу (обычный в неделе день поминовения усопших, потому что в сей день Господь наш пребывал в усопших) определили поминать его и сподвижников его, и, как всякому при сем, кстати было помянуть и своих присных, то поминовение сделалось всеобщим.

Благодарю Вас и Льва Григорьевича за исполнение моей просьбы.

Божие благословение на Вас и на труды Ваши призывая, остаюсь в надежде читать еще Римския и Итальянския письма, которых еще не читал.

Ваш смиренный Богомолец и слуга

Филарет, м[итрополит] Московский

25 февраля 1846 г. Москва

Письмо Ваше, возлюбленный во Господе Анд[рей] Ник[олаевич], получил я сегодня утром и вечером приступаю к ответу.

Бог благословит заботу, чтобы Вам вменялось в вину обличения виденного Вами на Западе. Как Вы, по Апостолу, себе рассуждаете³⁹, стараясь не льстить себе, то, по тому же Апостолу, надеяться можно, что не будете осуждены. Церковь великих Святых Вы не обличаете, а чтите – обличаете же то, что чуждое внесено в Церковь суетою и, по древнему выражению, дышит светской гордостию. Что сие обличение от мирянина, тем же хуже: не так сильно подозрение в пристрастии, как было бы против писателя духовного звания. И если мы, принадлежащие к сему званию, или не имеем случая, или ленимся сказать полезное для братии наших, иногда похищаемых чуждою хитростию и по неведению предающихся похищению, пусть оно сказывается хотя чрез мирского человека по внешнему званию. Если же Вам не угодно говорить и писать в защиту Православия в звании мирянина, милости просим в духовное звание.

Но поспешу к тому, чем велите спешить.

Прочитал я оба письма. Что сказано о празднике Тела Христова в Риме, то при сохранении благоговения к святыне так естественно для очевидца, что умолчать сие было бы пристрастное человекоугодие. Довольно, что не сделано более строгих замечаний, которые были бы справедливы. Какое основание учреждать праздник для святыни, которую чтили, но для которой не уставили особенного праздника века Апостолов и Вселенских Соборов? Какая сообразность учреждать годовой праздник для таинства, которое совершается во все праздники и почти во все дни? Почему в четверг после недели всех Святых, а не в Великий Четверток, в день установления таинства? Какая сообразность в чиноположении нести в крестном ходе Тело Христово и отложить оное без употребления, для которого оно даровано, и тут же начать новую литургию для совершения Тела Христова?

Благодарю за назидательные мысли на Везувии.

С удовольствием прохожу с Вами по Кассинской обители и ее истории.

Сильному ли влиянию Иезуитов приписать должно право не присутствовать при процессиях и даже при процессии Тела Христова, при которой и Папа не имеет права не присутствовать, если не воспрепятствует болезнь? Не оттого ли это, напротив, что Иезуитство по первоначальному учреждению было не совсем духовный, а полудуховный орден, компания (Compania Jesu), товарищество и отказалось от всякого блеска? Не угодно ли в сие вникнуть.

Почему Вы Бенедиктинцев и еще два ордена называете собственно монашескими, исключая из сего другие? Если это верно, то не излишне было бы объяснить.

Выражение правильное духовенство поймет только тот, кто при сем вспомнит другое, с которого оно выковано: Clerus regularis. Выражение светское духовенство у нас представляется несогласным само с собою, потому что у нас светское противополагается духовному. Затруднение в словах происходит от неодинакового положения вещей. Не наша вещь требует нового слова. Не назвать ли Clerus regularis духовенством подуставным, которое живет под уставами орденов в обителях, а Clerus secularis – духовенством мирским, которое живет и служит между мирянами?

Приходские священники в процессии точно ли в стихарях? И если так Вы видели, то и в подризниках ли? Мне не случалось вникнуть в подробности полного и неполного облачения западных. Олтарь роскошен или великолепен? Благочестие доставляет Олтарю подобающее великолепие – роскошь, как порок, может, кажется, оставаться в домах.

Просмотрите еще в тетрадях мелкие замечания карандашом.

Чтобы не быть небрежным исполнителем Вашего поручения, может быть, я делаюсь привязчив. Встретив выражения «чудный предмет, очаровательный вид», читатель присоединяется к впечатлению, полученному зрителем и писателем. Но, если такие выражения возобновляются часто, могут ли они производить хорошее действие? Одно, другое и третье чудно – следственно, нет различения предметов, а это не удовлетворяет в описании. И как чудное обыкновенному противоположно, то частое повторение чудного дает подозрение о усилии преувеличить.

Мне думается, что Кассинские монахи посвящают время богослужению и келейной молитве и едва ли придет им на мысль посвятить время Андр[ею] Ник[олаевичу], или если бы они и вздумали, то он не принял бы сего посвящения, а просто просил бы уделить ему краткое время. За сей мой помысел прошу прощения.

О Арабской надписи мнимо Петровой кафедры ясно помню, что была статья короткая в «Вестнике Европы», и как я имею обычай не беречь журналы, то я лист с сею статьею вырезал и положил в книгу вместо закладки.

О Розене что могу я Вам сказать? Наставников в академию и семинарии определяет Петербургское начальство, и меня о том не спрашивают, и вакансий теперь нет. Если он человек благонадежный, ходатайствуйте за него у имеющих власть – мы добрым людям рады.

О Италианской книге когда писали Вы мне? С помощью усиленных очков прочитав вновь три микроскопические письма Ваши, не нахожу сего. Попытаюсь искать книги.

Св. Иоанн Дамаскин в статье о девстве нимало не благоприятствует мнению новых мудрствователей. Он говорит, что рождение детей могло быть иначе, нежели ныне, если бы не было падения. Но это не ведет к новому мнению. Потом он ясно говорит, что, после того как сделано преступление и пришла смерть, Адам позна жену свою. Письмо о сем предмете дополнено, и выражения, которые Вы находили не устраняющими возражений, пояснены. Хотят напечатать. Но, может быть, ранее пришлю Вам исправленный список.

Статью о лютеранах напечатать в журнале на Русском можно не без пользы для своих, но как не минует сие и лютеранских глаз, то лучше, как я говорил, вооружить ее оружием по роду противников, то есть свидетельствами Священного Писания. А может быть, и то не худо, чтобы не тревожить без нужды тех, которые нас не тревожат, когда более нужно отражать нападающих на нас.

Господь да будет Вам помощником и пребудет.

Пред ним и Вы меня вспомните.

Филарет, м[итрополит] Московский

18 сентября 1849 г.

Андрею Николаевичу целование мира и любви с желанием здоровья.

Описание храма Св. Софии печатается, и особые экземпляры будут Вам представлены. Выслушайте отчет в некоторых дерзостях, которые мы с цензором себе позволили.

Квадрат не кажется нам символом смерти, а овал – воскресения. И храм Софии строен конечно не по Египетской символике. Цензор положил исключить из текста указание на Египет, и я решился пропустить все символическое изъяснение чертежа храма.

Царское одеяние, данное Патриарху, сей по смирению переименовал в саккос, вретище. В сем есть причина не возвращать сего переименования царю.

Догадка, что малый омофор есть древний архиерейский, а большой перешел от царя, поспешна. Это можно усмотреть взглянувшему на постепенность в облачениях. Диакон носит иго Христово на одном раме – орарь, священник на обеих – епитрахиль, епископ на обоих раменах напереди и назади и одевается крестом – это омофор, и, очевидно, большой, а не малый. На самых древних иконах всегда епископы в больших омофорах, а в малых даже никогда. Это признак, что малый омофор есть новое изобретение для удобства. И в ризницах древних малых омофоров нигде нет. Посему мы должны были догадку Вашу о первоначальности малого омофора опустить.

Мы позволили себе также несколькими выражениями чрез опущение уменьшить продолжение Вашего гнева на вошедших в бывший Христианский храм с покрытыми головами.

Если не согласитесь с нашими мнениями, Вы можете восстановить опущенные нами места при полном издании Вашего путешествия.

Впрочем, за описание Софийского храма мы Вам благодарны, и, без сомнения, благодарны будут все, для которых священная Православная древность что-нибудь значит.

Число колонн в одном месте статьи поправлено согласно с Вашим письмом от 2 августа.

Мы по обыкновенной переменчивости дел человеческих то радуемся, то печалимся. На одной неделе молились благодарственно о прекращении брани и печально – о упокоении души представльшагося Великого князя Михаила Павловича ⁴⁰.

А многоцерковная Москва продолжает заниматься церквами, хотя это и не так, как прежде, свободно ныне по действию законов. В течение осми дней я был на трех обновлениях церквей, в том числе Михаило-Архангельской церкви у меня в Чудове, которую по возвращении Вашем посмотрите. Мы получили по городской почте письма неизвестных с выражением благодарности за возобновление сей церкви без повреждения древности.

Преподобен ли Афон? Жалки ли Афины? Зрит ли на небо Афинский столпник? Надеюсь о сем что-нибудь от Вас услышать.

Филарет, м[итрополит] Московский

1 марта 1850 г. Москва

Анд[рей] Ник[олаевич], мир и велия милость Божия, да не мала будет и Ваша милость к ближнему.

Сегодня во сне видел я Вас возвратившимся и обрадовался и в то же время сказал: «Вот беда, что Вы нашли меня очень виноватым в долгом молчании». Видите, что и во сне я помню вину мою, а так долго не умею исправиться. Если то, что и от Вас долго не имею писем, делается в наказание мне, то принимаю оное, как праведное. Только да довлеет уже сего Вашему правосудию – да придет милость, чтобы сказать мне о Вас добрую весть.

С тех пор как молчу, имел я не раз не только по нескольку дней немощи, но и немало дней по делам и обстоятельствам трудным.

Требованные Вами лампада и облачения чрез Константинопольское посольство к Вам посланы. Работа икон приближается к тому, чтобы можно было послать. Одно не сделано: покров на гробницу Св. Апостола Андрея. В монастырях не нашлось, кто бы вышил шелком лик его, как Вы желали. Думаю отложить о сем заботу до Вашего возвращения. Не достанутся ли в добычу Англичанам, которые берут все Греческие суда? Об этом будет Ваша забота.

Здесь теперь идет дело о обращении Сергиевской церкви по указанию Вашему в подворье Русского на Афоне монастыря. Надобно поперечить прихожанам, которые находят церковь нужною себе. И легко ли устроить подворье, если посмотреть на примере преосвященного Илиопольского, который, купив дом для Антиохийского подворья, до сих пор не может заплатить долга и третий месяц живет в Петербурге на Троицком подворье без пользы для своих дел?

Слышите ли наши новости? Преосвященный Игнатий Воронежский отыде ко Господу. Князь Ширинский-Шихматов – министр просвещения, Норов – его товарищ. Сии конечно пожелают просвещать восточным светом – да поможет им Восток свыше.

Имею к Вам просьбу. Обитатель Павловского Посада, недавно бывшего селом, раб Божий Давид завещал тысячу рублей, не более, в Старый Иерусалим на беднейшие монастыри и церкви. Дайте мне совет, куда назначить и куда больше или меньше, чтобы распоряжение было полезно и угодно любезной душе Давида.

В сии дни прощения утешьте меня словом прощения и вестию о Вас.

Филарет, м[итрополит] Московский

6 августа 1850 г. Москва

Андрею Николаевичу радоваться.

Прежде письма Вашего от 11-го дня сего месяца уже я к Вам писал, и потому знаете, сколько неизвинительно и сколько достойно снисхождения мое молчание.

Читаю Ватопед⁴¹.

Когда с хоругвями и крестами священный сонм с архипастырем предстал Вам, мне показалось, что слово «предстал» очень важно, и я вспомнил слышанное – якобы некоторые спутники Ваши с улыбкою рассказывали о принятии Вами торжественных встреч. Рассудите, не убавить ли несколько света в Вашей картине.

Вы говорите, что Патриарх Иеремия из чудесной раковины сделал малый дискос, на коем возносят часть святаго хлеба после трапезы. Кажется, Вы говорите о возношении панагии, то есть просфоры, принесенной на проскомидии в честь Пресвятыя Богородицы. Ее возносят не на дискосе. Название сие присвоено одному из сосудов, в которых совершается таинство Евхаристии. Малое блюдо с крышкою, на котором полагается и на котором возносится панагия, называется панагияр. В Ватопедском письме 19 августа, на конце, обещаете Вы завтра рассказать о сей обители повесть и поэтические легенды. Довольно бы для меня повести, а легенды мне не по вкусу. Под именем легенды ныне понимают полубаснословное – если не совсем баснословное – повествование. А название легенды взято из церковных и монастырских обычаев; и у нас весьма почтенная книга называется легенда, [что] по нынешнему употреблению есть неверие и насмешка над благочестивыми сказаниями, которые legenda sunt, т.е. должны быть читаемы на утрени, на первой кафизме или на шестой песни канона.

В письме 20 августа Вы рассказываете о иноке, которого рука, поразившая икону, иссохла и потом сделалась нетленна, когда тело предалось тлению. Надобно сильное свидетельство достоверности, чтобы провозглашать такое сказание.

Храм, говорите Вы, служит воскресным или Господским – Кириакон. В Греческом слове есть только второе значение, а не первое, а Вы сильно опираетесь на первое.

Чтение Вашей рукописи и сие письмо, начатое довольно давно, продолжить и окончить ныне мог я потому, что не праздную в Новоспасском, а сижу в келлии по нездоровью. Вчера с трудом совершил и литургию и приобщил домашних, ныне, почувствовав себя более слабым, принужден был отказаться от праздника. Однако видите, сижу и пишу, и о сем слава и благодарение Богу.

Посылаю рукопись Вашу и снятый с нее список, на котором есть также мои замечания. Что не разобрано переписчиком, то искать в рукописи и разбирать не имею времени и силы.

Филарет, м[итрополит] Московский

2 марта 1855 г. Москва

М[илостивый] Г[осударь] Анд[рей] Ник[олаевич]!

Поистине сильный гром возгремел над Россиею ⁴². Падем в смирении пред Тем, которого глас грома над земным кругом и которого молнии освещают вселенную.

Слава Богу, что светлые вести о воцарившемся Государе Императоре разрешают облако и озаряют души надеждами.

Благодарю за утешительные вести и совет.

Испытующий сердца видит, что я сердечно участвую в печали Августейшего семейства. Но писать к нему либо из него я почитаю выше моей меры.

Узнав, что Государыне Императрице Александре Федоровне благоугодно иметь от меня слово, я написал и просил князя Сергея Михайловича представить Ее Величеству мое письмо.

Подобное произошло потом в отношении к Государыне Императрице Марии Александровне.

Печаль на печаль наводят мне некоторые, говоря, зачем я не прошусь к погребению в Петербург. Но сего не просил и митрополит Платон, который в несколько крат более меня мог иметь дерзновения. Успокаиваю себя тем, есть в сем воля Божия, потому что ветхость моя не представляет для меня возможным дальний путь. Нынешнею зимою имел я нужду быть в Перервинском монастыре, верстах в десяти от Москвы, но не решился, чувствуя, что приеду туда совершенно больной. После каждого выезда на служение мне нужно несколько часов, а иногда и сутки, чтобы себя восстановить.

Если составите описание последних дней в Бозе почившего Государя, то сообщите мне, чтобы возобновить утешительный плач о Царе Христианине.

Утешение и мир Вам от Господа.

Филарет, м[итрополит] Московский

25 апреля 1855 г.

Анд[рею] Ник[олаевичу] мир.

Вы хотите знать о моей болезни.

Вы знаете, что простудная болезненность у меня всегдашняя. Когда я сильнее ее, считаю себя здоровым. Когда она пересиливает меня, принужден признавать себя больным. Она очень усилилась по случаю служения в холодной церкви в холодное время в одежде, не соответствовавшей степени холода. Простудная боль особенно держится в левой стороне тела, в зубах и в левом крае языка. Почему, чтобы не дразнить болезнь, я мало говорю. Болезнь упряма. Не надеюсь скоро оставить келлию.

Здравствуйте Вы.

Филарет, м[итрополит] Московский

17 апреля 1859г.

Целую Вас, М[илостивый] Г[осударь] Анд[рей] Ник[олаевич], во имя Господне: Христос Воскресе. Радуйтеся, здравствуйте, а мне простите воскресением все, в чем я пред Вами виноват. Невольническая жизнь моя все более становится невольническою. За один час спорят несколько дел.

Мир душе Вашей.

Филарет, м[итрополит] Московский

2 января 1867 г.

М[илостивый] Г[осударь] Анд[рей] Ник[олаевич], радоватися и здравствовати в новое лето паче прошедшаго, да продолжает восходить дух, да не спешит временная жизнь уклоняться к западу, да будет мир окрест, наипаче же внутри.

Простите, что долго молчу, и даже во дни, которые особенно должны отверзать сердца и дверь слова. Нелегко и несвободно влачу дни. Время требует работы, люди дают много работы, дух не отказывается от работы, но ветхое тело ленится и хочет одра и покоя.

Благодарю за слово утешения в письме 26-го дня, полученное 30 дня.

Что в воскресенье, в навечерии Рождества Христова, читано одно Евангелие на литургии и на вечерне, это произошло от недогадки, к которой подан повод замешательством в уставе.

В ординарном уставе навечерия назначено на литургии, которая с вечернею, Евангелие от Луки, зачало 5, собственно праздничное, как и вся служба вечерни. Но в субботу экстраординарную прошла отдельная литургия в свое время, и для нее потребовалось Евангелие, как означено в указании чтений при Евангелии, от Матфея 53. Таким образом, Евангелие от Луки 5 должно оставаться на вечерни и в тот день навечерия, в который литургия отделена от вечерни. Но здесь, в уставе и в Минее, ошибкой указано Евангелие от Матфея. Служащие правильно прочитали Евангелие от Матфея на литургии, но потом должны были догадаться, что повторение не уместно и что пропустить Евангелие праздничное есть нелепость.

Спрашивал священника, чрез которого сносилась со мною Г-жа М., благодарила ли она Вас? Он говорит, что писала. А я скажу Вам, что можно было и не думать о благодарности. Хорошо помочь страждущему и не восприять мзды своей. Правду ли я говорю?

Ф[иларет], м[итрополит] Московский

Комментарии: Письма святителя Филарета к церковному писателю и историку А.Н. Муравьеву, чиновнику Св. Синода, печатаются по изданию: Письма Филарета, митрополита Московского к А.Н. Муравьеву (1832–1867). Киев, 1869. 1(3) – С.3; 2(6) – С.5–8; 3(7) – С.9–11; 4(11) – С.23–25; 5(17) – С.31–32; 6(25) – С.38–40; 7(28) – С.43; 8(29) – С.44; 9(31) – С.45–47; 10(50) – С.67–69; 11(53) – С.72–75; 12(87) – С.120–122; 13(102) – С.142; 14(114) – С.158–160; 15(117) – С.165; 16(121) – С.167–169; 17(129) -С.186–190; 18(200) – С.312–314; 19(206) – С.324–325; 20(214) – С.339–341; 21(301) – С.465–466; 22(304) – С.469; 23(361) – С. 553; 24(437) – С.648–649. Источник: Святитель Филарет (Дроздов). Избранные труды, письма, воспоминания. – М.: Православный Свято-Тихоновский Богословский институт, 2003. – С. 701–724; 933–935 (комментарии).