Русская церковь или духовное сословие
В статье И. А. Лаговского «Мне отмщение» вопрос об оценке церковной политики митрополита Сергия ставится на новую почву – я бы сказал и социальную. Конечно, и новая постановка не исчерпывает всей его сложности. Ставя свою тему с возможно большей четкостью, я сознательно опустил все осложняющие моменты. Заслуга И. А. в том, что он указывает на эту сложность, хотя бы в одном лишь разрезе. Называя постановку социальной, я несколько расширяю ее. Социальная жизнь России, трагическая судьба ее общественных классов: рабочих, крестьян, интеллигенции – не входит в его кругозор (т. е данной статьи). Зато страдальческая судьба русского духовенства ощущается им изнутри, кровно, по-сыновски. Им он начинает; им и кончает.
Замечателен самый подход автора к проблеме русского духовенства: не от иерархически-церковного значения клира, а от бытовой категории сословия, «как известной социальной формы». И. А. любит говорить о плоти: о «плотяном обличении истории», о «плоти и крови русской церковной действительности». Эта настойчивость даже несколько беспокоит. Без плоти нет, конечно, полноты жизни, а почему же не исходить из проблем духа? Кажется, для христианина это обязательно. И клир, как церковная, а не социальная форма, призван выражать именно это господство духа над социальной плотью. Потому он и называется духовенством.
Взятое как социальная форма, духовенство оказывается сословием – наряду с другими, напр., военным. Его церковный долг соответствует «чести полка». Невозможно спорить против положительного смысла социальной этики. И. А. глубоко прав и в том, что видит национальную русскую трагедию в смирении подвига, как бы растворяющегося в коллективе. Но он противополагает ее героизму, который не встречает его одобрения. . Однако, отказ от личной ответственности приводит к древнему натурализму (несомненно, русская опасность). Христос освобождает личность от кровных, плотяных, родовых и социальных уз, чтобы сделать ее свободно соединенной с Собой, и никогда вторичное церковное освящение плоти и социальной жизни не может упразднить этого христианского перво-феномена. Без него нет и христианства.
Спускаясь в исторически-общественный мир, мы видим, что социальная, этика (недостаточная везде) становится совершенно непригодной во времена социальных катастроф. Если полк, если сословие, если нация предает себя, что делать личности? Идти в плен со своим полком, в Интернационал с Россией, в Живую Церковь со своим: сословием? Последний пример заставляет вспомнить, что движение Церкви или обновленцев в 1923 г. было как раз сословным движением белого духовенства, и сломлено было это движение, прежде всего сопротивлением мирян. Конечно, не потому, чтобы миряне обладали более глубокой церковной культурой, а просто потому, что они в борьбе за церковное дело подвергались меньшему риску и не имели никакого сословного злопамятства против монахов и епископов.
Вдумываясь в ход мыслей И. А., невозможно понять, какая черта отделяет их – не от прогрессивных теорий, – а от практики обновленческого движения. Не случайно митр. Сергий отдал в свое время дань обновленческому движению – вероятно, вовлеченный в этот же порочный круг.
Вот почему факт зарождения нового несословного («интеллигентского») духовенства в России, надо приветствовать. И. А. презрительно относится к церковной интеллигенции. Ее грехи я знаю (максимализм и пр.). Эти грехи, прежде всего, связаны с тем потрясением, в которое приведена интеллигенция, оглушенная революцией. Но она несет в себе начало личного подвига, личной жертвы, свободного избрания Христа – без которых нет христианства.
2.
И. А. не идеализирует Россию. Страстно любя ее, он не боится обнажать ее язвы. Он рисует ужасное зрелище «христопродавцев», он знает трагедию учителя, который «воровской походкой» идет к ранней обедне, а в школе соблазняет малых сих кощунственными стихами Демьяна Бедного. Но он оправдывает этого учителя, – не лично его, а его дело, его путь, связывая его с путем русской церкви и митр. Сергия. Делает он это нелегко, не так, как люди «с точками зрения», сознавая, что не может быть оправдания «по человеческому суду», что не может вообще быть нравственного исхода из конфликтов русской жизни. Но тем не менее выбор он делает определенный формулируя его в следующих словах: «войти во всю тяжесть существующей исторической обстановки, сознательно принять, сплетенность лжи, обмана, насилия, нечестности, открытого богоборчества... как неизбежную данность, в формах и условиях (курсив автора) которой, преодолевая, но, не отметая, придется творить свое дело». Делать дело в формах и условиях лжи и богоборчества. Несмотря на умышленную запутанность этой формулы, смысл ее ясен. Живя в России, надо участвовать в пропаганде безбожия, чтобы обеспечить себе возможность культурной деятельности. На вопрос о границах допустимого для христианина компромисса И. А, отвечает: никаких границ, – вплоть до отречения от Христа. В защиту такого понимания «кровного» и «плотского» христианства, он неоднократно ссылается на слова ап. Павла: «Я желал бы сам быть отлучен от Христа за братьев моих; родных мне по плоти». Незаметно совершается подмена – вместо «отлучения от Христа» – отречение от Христа», которая меняет все. Апостол готов взять на себя тяжесть вечных мук, разлуки со Христом для спасения своего народа. Но он никогда не отречется от Христа вместе со своим народом. Впрочем, разрыв ап. Павла с иудейством и выход его на проповедь язычникам сам по себе говорит о том, какое место занимает для него «плоть и кровь» в иерархии духовной жизни.
И. А., давая свою формулу, не ограничивает её сословно. Разрешенная для педагога проповедь безбожия, остается как будто допустимой и для священника. Если бы какому-нибудь батюшке, для спасения своего храма от закрытия, случилось стакнуться с Союзом безбожников, снабжая его материалом для пропаганды, а то и самому (анонимно что ли) участвуя в ней; то его пришлось бы оправдать по формуле И. А. Пришлось бы оправдать и самого митр. Сергия, если бы он поступал таким образом. Нужно преклониться перед тем, кто «ежедневно сходит во тьму смертную, в ров преисподний». (А кто живет в преисподней?).
Я считаю, что такая защита топит митр. Сергия, и что: он сам никогда не согласился бы участвовать в «сплетенности, богоборчества», хотя и «принял сознательно сплетенность лжи». Я не думаю, тем более, что русская церковь, даже масса рядового духовенства, идут по этому пути «лжи и богоборчества», указываемому И. А. Но бывают соблазны, – быть может, на каждом шагу – когда приходится выбирать, между сохранением своего дела; школы, храма – и отречением у от Христа. Для христианина тут нет и выбора. Выбор может ставиться лишь в более тонких формах соблазна. И тут advocatus diaboli не мог бы найти лучших аргументов, чем эта философия нисхождения «в ров преисподний», которая обосновывается всего удобнее не от апостола Павла, а от апостола Иуды.
3.
Конечно, о богоборчестве И. А. говорит с запросом. Тут он защищает не митр. Сергия, а того педагога – церковника, который для него типичен, как православный мирянин сергианской паствы. В богоборчестве митр. Сергий не повинен. Дело идет пока что о лжи, «возведенной в систему». И. А. доказывает, что природа советского государства такова, что «всякая активность в ее условиях неизбежно принимает характер лжеподобия». «Каждый всегда частично и прав, частично и не прав, преступен». Если бы это было безусловной правдой, то это являлось бы поразительным открытием в этике – в сущности, этику упраздняющим. Чтобы зависимость: личности от общества могла приводить к неизбежности для нее преступления, – надо убивать всякую свободу и ответственность человека. В действительности, следует сказать: в России чрезвычайно трудно жить, не участвуя во лжи, (и преступлении). Это мы знаем, как знаем и то, что лучшие люди стараются свести к minimum’у этотнеизбежный коэффициент лжи: а самые строгие из них находят для себя возможным и вовсе во лжи не участвовать. Неверно, что этим они обрекают себя на общественную пассивность. Значение исповедничества истины может являться (даже наверное является) более действенным, чем всякая систематическая работа организации и педагогики. Но, считаясь с человеческой слабостью и неизбежностью компромисса, необходимо всегда ставить вопрос о его пределах. Указать эти пределы заранее издали невозможно. В противоположность тому, что принято думать в нашей среде, следует сказать: чем выше общественное положение лица и уважение к нему, тем меньшую (а не большую) тяжесть греха он может взять на себя, ибо тем больше соблазна он вносит в мир. Мирянин может убить и получить прощение. Священник, проливший кровь, не может совершать литургии. Педагог – подневольный безбожник отвратителен, но может быть терпим в русских условиях. Священник – безбожник не терпим нигде. Потому-то клевета и ложь митр. Сергия потрясли весь мир, что они произнесены в столь высоком месте. Мы привыкли, что в России лгут и раболепствуют ученые, писатели, инженеры. Но никто в мире и в самой России не примирится с тем, чтобы священник или епископ требовали смертной казни для невинных «вредителей». Ученые, писатели своим грехом отстаивают культуру, которая для большинства из них имеет абсолютное значение. Если же Церковь присоединяется к надругательству над правдой, что ей делать в этом мире?
Это воображаемый пример. Но митр. Сергий довольно близко подошел к оправданию казней – не инженеров-вредителей, а православных священников. И цена этой лжи совсем другая, чем лжи несчастных интеллигентов.
Замечательно: мы не слышим о священниках, которые бы участвовали в коллективных злодеяниях советской «общественности». Средний «батюшка», на которого ориентируется И. А., вовсе не следует его путем. Этот скромный, незаметный батюшка, действительно, идет, когда Бог позовет, на мученичество, – потому что он ощущает предел компромисса, потому что политика и педагогика не заглушили в нем христианской совести.
И. А. прав: не надо противополагать «Церковь мучеников» русской церкви вообще. Но нельзя также и сливать их. Ведь, обновленчество вышло из русской церкви – в значительной мере и вернулось в нее. Как и везде, в русской церкви есть люди разного калибра – святые и грешные, мужественные и слабые. Не в этом дело, – мученики всегда меньшинство. Но хотелось бы, чтобы церковный народ (и миряне и духовенство) имели в страшный час испытаний пастырей, которые не глушили бы их совести и не затрудняли бы и без того трудного пути исповедничества. Такие пастыри, конечно, есть. Но к числу их не принадлежит митр. Сергий, и, как национальный организм, русская церковь лишена духовного оформления. Великая заслуга ее, честь и слава, что пример ее номинального главы не преломляется в ее повседневной приходской жизни, спокойно оправданной практикой предательства и преступлений.
4.
Что покупается ценой столь тяжкого «вхождения в сплетенность лжи»? И. А. указывает на необходимость сохранения «четкой церковной организации» в виду угрожающих народу опасностей – не атеизма – а мистического сектантства. Духовенство – хранитель церковного «разума» против геенны эсхатологической стихии. Может быть, И. А. и переоценивает значение этой стихии, но здесь он осведомлен лучше нас всех, ему и книги в руки. Однако, думается, едва-ли религиозную стихию можно обуздать организацией. Огненная духовность сектантства может быть побеждена лишь огненной духовностью Церкви. Думается, что половина и успеха сектантского движения в России, объясняется именно этой «четкостью» церковной организации, за которой не всегда зрима огненная природа христианства. Мы все повторяем, но с какой слабой долей веры, – «что кровь мучеников – семя Церкви». Мы не хотим себе представить, что в городе с закрытыми храмами, может, быть явлена большая полнота веры, любви и силы таинств, чем в соборах с архиерейской службой – напр., отобранных обновленцами.
Как странно, в самом деле, что в защите «икономической», педагогической линии поведения забывается о самом главном: о влиянии морального примера, стойкости, мужества на массу, развращенную и одураченную ее вождями. Сколько коммунистов обращались в христианство, сталкиваясь с неожиданным для них образом чистоты и самоотвержения в мнимо-лицемерной Церкви. И обратно, сколько слабых и колеблющихся должны отталкиваться от Церкви примером слабости, словом лжи, исходящим из уст пастырей. Если политика патриарха и первых лет митр. Сергия (строгой аполитичности Церкви) должны были облегчить народу (рабочим и крестьянам) возвращение в Церковь, то соблазнительная ложь иерархов должна подрывать доверие к Церкви, бросать массу именно в объятия мистических и рационалистических сектантов. В силу вечной диалектики жизни, злая последовательность, т. е. доведение до абсурда правильной вначале линии мысли и поведения, превращается в свою противоположность: перестает служить той цели, которая ее оправдывает. «Новая религиозная политика» митр. Сергия, в истолковании И. А., защищает интересы той группы старых и «верных» церковников, которые не могут отказаться от храма, даже отрекаясь от Христа. Но она теряет свой притягательный, будяший, просветительный смысл для народа, для России.
Церковь запрещает искать мученичества. Мы должны бороться за храмы. Но безумна мечта «спасать Церковь» ценой отречения от Христа. В конце концов, мы не знаем пути, которым Бог ведет Россию. Может быть, на этом пути ее ждет полное прекращение легальной церковной жизни. Франция прошла через это в эпоху своей революции, когда в течение года были затворены все христианские храмы, когда литургия совершалась в сараях и лесах. Католическая Церковь нашла в этом гонении новые силы. Арсский кюрэ, причисленный к лику святых, получил свой христианский закал ребенком в потаенной катакомбной церкви. Во всяком случае, правда, церковная и историческая, были не на стороне «конституционного» духовенства, которое «спасало» Церковь.
Это не значит, что я предпочитаю катакомбы, как та русская церковная интеллигенция, которую укоряет И. А. Но я не боюсь их. Выбор дается не нами. И мы хорошо сделали бы, если бы в своем нравственном самоопределении не узурпировали бы прав Божественного Провидения, которое одно стоит над ограниченностью личных путей.
5.
Пути митр. Сергия И. А. противополагает путь его противников, отрицающих культурно-исторические задачи Церкви, во имя эсхатологической святости. В оценке этого направления, голос которого звучит всего громче в рядах противников митр. Сергия, мы с И. А. сходимся. Это зародыш нового староверия, испуганного антихристом и уходящего из мира в леса и пустыни. Но, как Петр противопоставил расколу послушную синодальную церковь, так и сергианское принятие государства в своем развитии должно привести к воссозданию государственно-послушной синодальной церкви в России. Если возглавитель Церкви приносит такие жертвы пред лицом власти гонителей, то каких жертв он не принесет власти благосклонной, а тем паче власти христианской, обещающей Церкви свое покровительство. Сергианское направление грозит лишить Церковь плодов ее кровавого очищения. Столь мучительно разорванные узы с государством, завяжутся вновь, и при том в самой невыгодной для Церкви обстановке. Снова –политика, политиканство, полиция на месте святе; отлучения от церкви монархистов, республиканцев, социалистов – все равно, кого; а главное – защита неправды, социальной, политической, тем более опасная и соблазнительная, что она имеет за собой вековую традицию.
Этим обоим путям – расколу и государственному рабству – противополагается путь свободы, путь патриарха Тихона. Только этот третий путь пожинает достойно жатву крови, посеянную мучениками, и не обеспложивает терпения и страдания I миллионов страстотерпцев. Правда этого третьего пути, мы верим, сознается большинством духовенства и мирян русской Церкви, к чьей бы юрисдикции они ни принадлежали. И они найдут свою дорогу, руководимые Духом Святым, даже в том случае, если заблудившиеся пастыри покинут их посреди пути.