Откровение и истолкование

Впервые (на англ. яз.) в материалах Симпозиума Всемирного Совета Церквей: Rеvеlation and Interprеtation // Biblical Authority for Today (Ed. by Alan Richardson and Wolfgang Schweitzer). London: Student Christian Movement / Philadelphia: Westminster Press, 1951. P. 163–180. Воспроизведена без изменений в 1–м томе Собрания сочинений Флоровского. Печатается по последнему изданию в переводе Л. А. Успенской.

Что бо, аще не вероваша неции?

еда убо неверствие их веру Божию упразднит?

Рим.3:3

Что такое Библия? Такая ли это книга, как всякая другая, предназначенная любому читателю, который бы сразу понял ее собственный смысл? Нет, это книга священная, обращающаяся, прежде всего, к верующим. Конечно, священную книгу можно читать и просто «как литературу». Но это к нашей непосредственной задаче отношения не имеет. Нам теперь важна не буква, а благовестие. Св. Иларий выразил это очень ярко: Scriptura est non in legendo, sedin intelligendo [Священное Писание заключается не в чтении, а в понимании]. Несет ли Библия, взятая в целом как книга, некую определенную весть? А если да, то к кому она, собственно, обращена? К отдельным ли лицам, которые смогут понять книгу и распространить ту весть, которая в ней заключается? Или к общине, а к отдельным ее лицам только постольку, поскольку они к этой общине принадлежат?

Каково бы ни было происхождение отдельных документов, включенных в книгу, ясно, что она, как целое, есть творение общины, как в Ветхом, так и в Новом Завете. Библия никак не является полным собранием всех существующих исторических, законодательных и религиозных писаний; она является подборкой некоторых из них, авторитет и подлинность которых засвидетельствованы их употреблением (прежде всего, литургическим) в общине и, наконец, формальной властью Церкви. И «подборка» эта создавалась с очень определенной задачей и проверялась ею. «Многа же и ина знамения сотвори Иисус пред ученики Своими, яже не суть писана в книгах сих. Сия же писана быша, да веруете, яко Иисус есть Христос Сын Божий, и да верующе живот имате во имя Его» (Ин.20:30,31). Это, в большей или меньшей степени, приложимо и ко всей Библии. Были отобраны, изданы, объединены вместе определенные писания и затем преподаны верующим, народу, как авторизованная версия божественного благовестия. Благовестие божественно; оно – от Бога; это Слово Божие. Но признает сказанное Слово и свидетельствует о его истине община верующих. Священность Библии утверждается верой. Как книга, Библия была составлена в общине и, прежде всего, для назидания этой общине. Книга и Церковь не могут быть отделимы друг от друга. Книга и Завет существуют вместе, а Завет предполагает людей. И в Ветхом Завете Слово Божие было вверено народу Завета (Рим.3:2), и благовестие о Царствии хранится в Церкви воплощенного Слова. Библия есть действительно Слово Божие, но держится оно свидетельством Церкви. Канон Священного Писания бесспорно установлен и авторизован Церковью.

Нельзя, однако, упускать из вида миссионерскую основу Нового Завета. Заключенная и описанная в нем «апостольская проповедь» имеет двоякое значение: назидание верующим и обращение мира. Поэтому Новый Завет не является книгой общины в том исключительном смысле, в каком был, конечно, Ветхий Завет. Эта книга до сих пор является миссионерской. Однако она все же отделена от посторонних. Типичным было отношение к Писанию Тертуллиана. Он совсем не собирался обсуждать с еретиками на основе Писания спорные вопросы веры. Писание принадлежит Церкви. Если еретики прибегают к нему, то это незаконно. Они не имеют прав на чужую собственность. Такова основная аргументация его знаменитого трактата De praescriptione haereticorum⁸⁵³. Неверующий не имеет доступа к благосостоянию просто потому, что он его не «принимает». Для него в Библии нет никакого «благовестия».

То, что собрание различных писаний, созданных в разное время разными писателями, стало рассматриваться как единая книга, – не случайно, τἀ βιβλία – конечно, множественное число, но Библия – подчеркнуто единственна. Действительно, эти писания являются единым Священным Писанием. Через всю его историю проходит единая тема, единая весть. Ибо есть история. И, более того, сама Библия и есть эта история, история деяний Бога с Его избранным народом. Библия сообщает, прежде всего, действия Божии, Величия Божии (Magnalia Dei). Самый процесс этот был начат Богом. У него есть начало и конец, который одновременно является и целью. Есть отправной момент: начальное божественное fiat – «в начале» (Быт.1:1), и будет конец – «ей, гряди» (Откр.22:20). От книги Бытия до Апокалипсиса идет одна, хотя и сложная, но единственная история, в самом историческом смысле. Между двумя крайними ее точками происходит некий процесс, и процесс этот имеет определенную направленность. Существует конечная цель, ожидается конечное свершение. Каждый отдельный момент связан с обеими крайними точками и имеет поэтому свое собственное и единственное место внутри целого. Отсюда, ни один момент не может быть понят иначе, как в контексте и перспективе всего целого.

Бог глаголал «многочастне и многообразне» (Евр.1:1). Он открывал Себя в веках не единожды, но постоянно, снова и снова. Он вел Свой народ от истины к истине. В Его Откровении были степени: per incrementa. Это разнообразие и эти различия не следует игнорировать или упускать из вида. Но это всегда был один и тот же Бог, и высшее Его благовестие было всегда одно и то же. Тождественность его и составляет подлинное единство различных писаний, несмотря на различия в манере письма. Разные версии были включены в книгу как есть. Церковь противостояла всем попыткам заменить четыре различающиеся между собой Евангелия единым обобщенным, превратить Четвероевангелие в Dia-tessaron⁸⁵⁴ и это, несмотря на трудности, вытекающие из «разногласий в Евангелиях» (с этими трудностями боролся бл. Августин). Четыре Евангелия сохраняли единство благовестия достаточно хорошо и, может быть, в более конкретной форме, чем могла бы представить любая компиляция.

Библия есть книга о Боге. Но Бог Библии – не Deus absconditus, а Deus revelatus⁸⁵⁵. Бог являет Себя, открывается. Он вмешивается в человеческую жизнь. И Библия не есть просто человеческая передача этих божественных вторжений и деяний. Она сама, в известном смысле, есть божественное вмешательство. Она несет в себе божественную весть. Деяния Божии сами по себе являются благовестием. Поэтому нет нужды выходить из времени и истории, чтобы встретить Бога. Бог встречает человека в истории, т. е. в элементе человеческом, в самой гуще Человеческого существования. История принадлежит Богу, и Бог входит в человеческую историю. Библия, по существу своему, книга историческая: это повествование о божественных действиях, скорее, чем изъяснение вечных тайн, да и сами эти тайны постижимы только через посредство истории. «Бога никтоже виде нигдеже: единородный Сын сый в лоне Отчи, Той исповедав (Ин.1:18). И «исповеда» Он Его через вхождение в историю в Своем святом воплощении. Таким образом, исторические рамки Откровения никак не следует отметать. Наоборот, не считаться с ними значило бы утерять и саму истину. Ибо Истина – не идея, а Личность, сам воплощенный Господь.

В Библии нас поражает тесная связь между Богом и человеком, человеком и Богом. Это связь Завета, связь избрания и усыновления. Она достигает своей высшей точки в Боговоплощении. «Посла Бог Сына Своего единородного, раждаемого от жены, бываема под законом» (Гал.4:4). В Библии мы видим не только Бога, но и человека. Здесь, конечно, Откровение Бога, но то, что открывается, есть забота Его о человеке. Бог открывает Себя человеку, «является» перед ним, «говорит» и беседует с ним, с тем, чтобы открыть человеку скрытый смысл его собственного существования и высшее задание его жизни. Мы видим в Писании, что Бог открывает Себя человеку, видим также, что человек идет навстречу Богу; он не только слушает Его голос, но и отвечает Ему. Мы слышим в Библии не только голос Божий, но и голос человеческий, отвечающий Ему – в словах молитвы, благодарения и поклонения, благоговения и любви, горя и покаяния, восхищения, надежды или отчаяния. В Завете как бы два участника – Бог и человек, и они связаны друг с другом в тайне истинной Бого-человеческой встречи, описанной и изложенной в истории Завета. Человеческий ответ включается в тайну Слова Божия. Здесь не божественный монолог, а, скорее, диалог, в котором говорят оба: Бог и человек. Но молитвы и призывания поклоняющегося Псалмопевца являются тем не менее «Словом Божиим». Бог хочет, и ожидает, и требует этого ответа и отклика человека. Для этого Он и открывается человеку, и говорит с ним. Он как бы ждет, чтобы человек с Ним беседовал. Он устанавливает Завет с сынами человеческими. И, однако, вся эта близость не нарушает божественного величия и трансцендентности. Бог «в свете живет неприступнем» (1Тим.6:16). Но свет этот все же «освещает всякого человека, грядущаго в мир» (Ин.1:9). В этом заключается тайна или «парадокс» Откровения.

Откровение есть история Завета. Записанное Откровение, т. е. Священное Писание, есть поэтому, прежде всего, история. Закон и пророки, псалмы и пророчества включены и как бы вплетены в живую историческую ткань. Откровение есть не только система божественных повелений. Оно, прежде всего, система божественных деяний. Можно сказать, что Откровение – это путь Бога в истории. Вершиной было вхождение Самого Бога в историю, и это уже навсегда: это произошло, когда Слово Божие воплотилось, «вочеловечилось». С другой стороны, книга Откровения есть также книга человеческих судеб. Она, прежде всего, повествует о сотворении, падении и спасении человека. Это история спасения, и поэтому человек органически принадлежит этой истории. Она показывает нам человека в его послушании и в его упорном восстании против Бога, в его падении и в его восстановлении. Все судьбы человечества как бы сосредоточены и показаны на примере судьбы Израиля, ветхого и нового, народа избранного, народа, принадлежащего Богу. Факт избранничества имеет здесь главное значение. Избран один народ, он выделен из всех наций, как священный оазис среди человеческого беспорядка. На всей земле только с одним народом заключил Бог Завет, только одному даровал Свой священный закон. Только в нем было создано истинное священство, хотя и временное. Только в этом народе были явлены подлинные пророки, говорившие слова, вдохновленные Духом Божиим. Это был священный, хотя и скрытый, центр всего мира, дарованный милосердием Божиим оазис среди падшего, греховного, потерянного и неискупленного мира. Все это не буква, а самая сердцевина библейского благовествования. Все это было от Бога; здесь не было никаких человеческих заслуг. Однако все это произошло ради человека, «нас ради, и нашего ради спасения». Все преимущества, дарованные ветхому Израилю, были подчинены одной конечной цели – всеобщему спасению: «Ибо спасение от иудей есть» (Ин.4:22). Действительно, искупление в задании своем универсально, но оно всегда осуществляется посредством отделения, отбора, выделения. Посреди падшего и разложившегося человечества Бог возводит священный оазис. Церковь тоже и до сих пор оазис, выделенный из мира, хотя из него и не изъятый. Ибо, еще раз, оазис этот – не только убежище и ограждение, но, скорее, крепость, авангард Божий.

В библейской истории есть центр, или решающий момент в ряду временных событий. Это новый отправной пункт внутри процесса, который, однако, этот процесс не разделяет, не разрезает на части, а наоборот, придает ему высшую согласованность и единство. Само разделение между двумя Заветами входит как составная часть в единство библейского Откровения. Два Завета нужно тщательно разграничивать, никогда не смешивать. Но они органически связаны друг с другом и притом, не только как две системы, но, прежде всего, в Лице Христа. Иисус Христос принадлежит и тому, и другому. Он Осуществитель ветхозаветного домостроительства, и самым этим осуществлением ветхого, «Закона и пророков», Он начинает Новый Завет, являясь, таким образом, высшим исполнением обоих, т. е. всего в целом. Он есть самое сердце Библии именно потому, что Он Άρχη и τέλος, начало и конец. И неожиданно, это таинственное тождество отправного момента, центра и цели не разрушает жизненную реальность времени, а придает временному процессу его подлинную реальность и полноценное значение. Так что здесь уже не просто преходящие случайности, а события и достижения, появление чего-то нового, что не существовало раньше. «Се нова вся творю» (Откр.21:5).

В конечном итоге, Ветхий Завет, как целое, должен рассматриваться как «книга родства Иисуса Христа, Сына Давидова, сына Авраамова» (Мф.1:1). Это был период обетований и ожидания, время заветов и пророчеств. И пророчествовали не только пророки. События также являются пророчествами. Вся история была пророческой, «знаменательной», пророческим знамением, указывающим на предстоящее и грядущее осуществление. Теперь время ожидания прошло. Обетование исполнилось. Господь пришел. Пришел же Он для того, чтобы пребывать со Своим народом вовеки. Завершилась история плоти и крови; открылась история Духа: «Благодать и истина Иисусом Христом бысть» (Ин.1:17). Но это было не разрушением ветхого, а его осуществлением. Vеtus Testamentum in Novo patet [Ветхий Завет простирается в Новый]. A patet в точности означает: открывается, раскрывается, осуществляется. Поэтому еврейские книги и до сих пор священны для нового Израиля Христова; их нельзя отметать или игнорировать. Они и теперь еще рассказывают нам историю спасения, Magnalia Dei. Они до сих пор еще несут свидетельство о Христе. Их нужно читать в Церкви как книгу священной истории, не превращая ее в собрание доказательств, богословских утверждений (loci theologici) или в книгу притчей. Пророчество исполнилось, и закон сменился благодатью. Но ничто не ушло. В священной истории «прошлое» не значит просто «ушедшее» или «бывшее», но, прежде всего, то, что совершилось и исполнилось. «Исполнение» есть основная категория Откровения. То, что стало священным, остается освященным и святым навсегда. На нем лежит печать Духа. Дух же все еще дышит в словах, когда-то Им вдохновенных. В Церкви и для нас Ветхий Завет, может быть, не более чем книга, и это просто потому, что Закон и Пророки сменились Евангелием. Новый же Завет явственно есть более чем книга. Мы сами принадлежим Новому Завету. Мы – народ Нового Завета. Именно по этой причине в Ветхом Завете мы воспринимаем Откровение прежде всего как Слово. Мы свидетельствуем, что «Дух глаголал пророками». Ибо в Новом Завете Бог говорит Своим Сыном, и мы призваны уже не только слушать, но и смотреть на Него: «еже видехом и слышахом поведаем вам» (1Ин.1:3). Кроме того, мы призваны быть «во Христе».

Иисус Христос есть полнота Откровения. И Новый Завет является историей не менее, чем Ветхий: это евангельская история воплощенного Слова, начало истории Церкви и также пророческое Откровение. Евангелие есть история. Именно исторические события являются источником и основой всей христианской веры и упования. Основа Нового Завета – факты, события, деяния, а совсем не только учение, заповеди или слова. С самого начала, со дня Пятидесятницы, когда Петр в качестве очевидца (Деян.2:32: «чему все мы свидетели», μάρτυρες) засвидетельствовал осуществление спасения в воскресшем Христе, апостольская проповедь носила подчеркнуто исторический характер. На этом историзме и стоит Церковь. Символы веры также построены на истории: они говорят о событиях. И снова скажу: эта история священная. Тайна Христа именно в том и есть, что «в Том живет всяко исполнение Божества телесне» (Кол.2:9). Эту тайну нельзя понять только в земном плане, она имеет и другое измерение. Но при этом, исторические границы не стираются, не стушевываются: в священном образе ясно видны исторические черты. Апостольская проповедь всегда была повествованием, повествованием о том, что действительно произошло, hic et пипс⁸⁵⁶. Но это происшедшее было окончательным и новым: «Слово стало Плотию» (Ин.1:14). Конечно, Боговоплощение, Воскресение, Вознесение – исторические факты не совсем в том же смысле и не на том же уровне, что случайности нашей повседневной жизни. Но они от этого не становятся менее историчными, менее действительными. Наоборот, они еще более историчны, они – события в высшем смысле. Очевидно, что их нельзя полностью утверждать иначе, чем верой. Но это не изымает их из исторического контекста. Вера лишь открывает новое измерение, воспринимает исторический datum⁸⁵⁷ во всей его полноте, в его полной и высшей реальности. Евангелисты и апостолы не были летописцами. Их задачей не было записывать все, что делал Иисус, день за днем, год за годом. Они описывают Его жизнь и повествуют о Его делах для того, чтобы дать нам Его образ: образ исторический и все же божественный. Это не столько портрет, сколько икона, но, конечно, икона историческая, образ воплощенного Слова. Вера не создает некую новую ценность; она открывает ту, которая есть. Сама вера есть, своего рода, видение, «обличение вещей невидимых» (Евр.11:1) (св. Иоанн Златоуст объясняет ἒλεγχος⁸⁵⁸, именно как ὂφις⁸⁵⁹). «Невидимое» не менее реально, чем «видимое», даже более реально. «И никтоже может рещи Господа Иисуса, точию Духом Святым» (1Кор.12:3). Это значит, что само Евангелие может быть воспринято во всей своей полноте и глубине только духовным опытом. Но то, что открывается верой, дается в подлинной истине.

Евангелия написаны в Церкви. В этом смысле они – свидетельство Церкви. Это запись церковного опыта и веры. Но от этого они не становятся менее историческими повествованиями и свидетельствуют о том, что действительно совершилось в пространстве и времени. Если верой мы открываем гораздо больше, чем может быть воспринято чувствами, то это значит, что чувства совершенно недостаточны для познания духовного мира. Ибо то, что действительно произошло, было мощным действием Бога Искупителя, Его решающим вторжением в поток исторических событий. Не следует проводить грань между «фактом» и «смыслом», – оба они даны в действительности.

Откровение хранится в Церкви. Поэтому Церковь и есть верный и первый истолкователь Откровения. Оно защищено и подчеркнуто записанными словами; защищено, но не исчерпывается ими. Человеческие слова – не более чем знаки. Записанные слова оживают в свидетельстве Духа. Здесь мы имеем в виду не иногда бывающее освящение Духом Святым отдельных лиц, а, прежде всего, непрестающее содействие Духа, дарованное Церкви, которая есть «столп и утверждение истины» (1Тим.3:15). Писание нуждается в интерпретации. Дело не в построении фраз, а в самой сути. Церковь и есть назначенный Богом и постоянный свидетель самой истины, всего значения этого благовестия, и это потому, что Церковь сама есть часть Откровения, будучи Телом воплощенного Господа. Возвещение Евангелия, проповедь Слова Божия несомненно входит в самое бытие (esse) Церкви. Этим свидетельством Церковь и утверждается. Но свидетельство это – не только память о прошлом, не простое напоминание; это, скорее, непрерывное открытие вновь и вновь того благовестия, которое однажды дано святым, и которое с тех пор хранится верой. Более того, это благовестие постоянно обновляется в жизни Церкви. Сам Христос в ней всегда присутствует, как Искупитель и Глава Своего Тела, Он продолжает свое искупительное служение в Церкви. Спасение не только проповедуется и провозглашается в Церкви, оно в ней именно совершается. Священная История все еще продолжается. Бог продолжает творить великие дела. Magnolia Dei не ограничены прошлым. Они постоянны и продолжаются в Церкви, а через Церковь – в мире. Сама Церковь есть неотъемлемая часть новозаветного благовестия. Сама Церковь есть часть Откровения – история «всецелого Христа» (totus Christus: caput et corpus⁸⁶⁰, no словам бл. Августина) и Духа Святого. Последнее завершение Откровения, его τέλος еще в будущем. И Новый Завет действительно живет во всей своей полноте только в опыте Церкви. Сама история Церкви есть история искупления. Истинность книги раскрывается в возрастании Тела Христова.

Прежде всего, мы должны признать, что Библия – книга трудная, книга, запечатанная семью печатями. И с течением времени она не становится легче. Главная причина этого не в том, что эта Книга написана на «незнакомом языке» или содержит некие «тайные слова, которые человеку нельзя повторять». Наоборот, основное препятствие к пониманию Библии есть ее совершенная простота: Божественные тайны включены в повседневную жизнь обыкновенного человека, и вся история может показаться слишком человеческой. Так же, как и сам воплощенный Господь представлялся обыкновенным человеком.

Священное Писание «богодухновенно», оно есть Слово Божие. Что такое богодухновенность никогда нельзя с точностью определить, в этом есть тайна. Тайна богочеловеческой встречи. Мы не можем вполне понять, каким образом «святые Божии человеки» слышали Слово своего Господа, и как они могли пересказать его в словах своего собственного языка. И, однако, даже в человеческой передаче это был голос Бога. Чудо и тайна Библии заключается в том, что она есть Слово Божие на человеческом языке. И в каком бы смысле мы ни понимали богодухновенность, одно нельзя упускать из вида: Священное Писание передает и хранит Слово Божие именно на человеческом языке. Бог действительно обращается к человеку; но ведь это потому, что есть человек, который слушает и воспринимает. Поэтому «антропоморфизм» присущ самому этому факту. Здесь не приспособление к человеческой слабости, а дело в том, что человеческий язык не теряет своих естественных черт, чтобы стать проводником божественного Откровения. Если мы хотим, чтобы Слово Божие звучало ясно, язык наш не должен переставать быть человеческим. Все человеческое не смывается божественным вдохновением, оно только преображается. «Сверхприродное» не уничтожает «природное», ὒπερφυσιν⁸⁶¹ не означает παράφυσιν⁸⁶². Человеческий язык не искажает и не умаляет великолепие Откровения, он не связывает силу Слова Божия. Слово это может быть адекватно и правильно выражено в человеческих словах. Оно не затуманивается, звуча на языке человеческом. Ибо человек создан по образу и подобию Божию, и эта «аналогическая» связь дает возможность общения. И, поскольку Бог благоволил говорить с человеком, само человеческое слово получило новую глубину и силу, преобразилось. Дух Божий дышит в организме человеческой речи, и, таким образом, человек получает возможность произность слова о Боге, говорить о Боге. Становится возможным «богословие» – theologia, т. е. λόγος περί θεού⁸⁶³.

Строго говоря, богословие возможно только через Откровение. Оно является человеческим ответом Богу, Который заговорил первым. Это свидетельство человека: он услышал глаголавшего с ним Бога, сохранил Его слова и теперь их записывает и повторяет. Конечно, ответ его никогда не может быть исчерпывающим. Богословие всегда находится в процессе становления. Но основа его и отправной пункт навеки один и тот же: Слово Божие, Откровение. Богословие есть ответное свидетельство Откровения. Свидетельствует оно по-разному: в символах веры, догматах, священных ритуалах и символах. Но, в известном смысле, само Писание есть самый первый ответ, или, лучше сказать, оно есть одновременно и Слово Божие, и человеческий ответ на него, – Слово Божие, переданное через верный ответ человека. Во всякой передаче Слова Божия Писанием непременно есть некая человеческая интерпретация. Оно неизбежно обусловлено положением человека. Может ли человек избежать своего человечества?

Благовестие, содержащееся в Священном Писании, Церковь кратко выразила в Символах веры и еще разными другими способами и методами. Христианская вера развилась или выросла в систему верований и убеждений. В любой из этих систем показывается внутренний строй основного благовестия, все отдельные члены явлены в своей взаимозависимости. Очевидно, что система нам нужна так же, как нужна карта, когда мы путешествуем. Но карты изображают настоящую землю. Так же и любая вероучебная система должна соотноситься с Откровением. Крайне важно то, что Церковь никогда не видела в своей догматической системе некую замену Священного Писания. Нужно сохранять рядом то и другое: несколько отвлеченное и обобщенное представление основного благовестия в Символе веры или системе, и все отдельные документы, касающиеся конкретных случаев Откровения. Можно было бы сказать: система и сама история.

Здесь встает вопрос: как и в какой мере можно заключить историю в систему? Это основная проблема богословской герменевтики. Что такое богословское употребление Библии? Как возможно использовать различные и конкретные свидетельства, распространяющиеся на несколько столетий, для построения некой единой схемы? Конечно, Библия едина, но в ней все же собраны очень разнообразные писания. Этого мы игнорировать не можем. Решение в конечном итоге зависит от нашего понимания истории, от нашего взгляда на время. Самым легким решением было бы, конечно, просто не считаться с разнообразием времен, преодолеть временной процесс. Такой соблазн представился христианству уже очень рано. Он лежал в основе всех аллегорических интерпретаций, от Филона и Псевдо-Варнавы⁸⁶⁴ вплоть до нового возрождения аллегоризма в эпоху, последовавшую за Реформацией. Это же было и постоянным соблазном всех мистиков. Библия рассматривается как книга священных притчей, написанных особым символическим языком, и задача экзегезы заключается в том, чтобы вскрыть их сокрытый смысл, обрести вечное Слово, которое было выражено столь разными способами, под прикрытием столь различных покровов. В этом случае историческая истина и перспектива просто не относится к делу. Историческая конкретность – не более чем образное обрамление, поэтическое образотворчество. Здесь ищутся вечные смыслы. В таком случае, вся Библия перестраивается в книгу поучительных примеров, великолепных символов, указывающих на сверхвременную истину. Ведь истина Божия всегда одна и та же, самотождественная и вечная. При таком подходе естественно искать в Ветхом Завете доказательства для всех отличительных христианских верований и убеждений. Оба Завета как бы сплавляются в один, сверх-временной, и их отличительные черты стираются. Опасности и недостатки такого герменевтического подхода слишком очевидны, чтобы нуждаться в пространном опровержении. Но единственным настоящим средством против этого искушения является возвращение к историческому взгляду. Библия есть история, а не система верований; с ней не следует обращаться как с summa theologiae⁸⁶⁵. Кроме того, это история не человеческой веры, а божественного Откровения. Но мы до сих пор не решили основную проблему: для какой цели нужны нам и система, и история вместе? По какой причине и для какой цели Церковь хранит их всегда вместе? Здесь снова самый легкий ответ наименее удовлетворителен: можно было бы сразу сказать, что Писание есть единственная запись Откровения, а все остальное является не более чем комментарием к нему. А комментарий никогда не может быть столь же авторитетным, как оригинальная запись. В этом есть некоторая правда, но настоящая трудность заключается в другом. Почему первые стадии Откровения не заменены позднейшими? Почему нам, в Новом Завете Христовом, все еще нужны закон и пророки – и даже в известной степени на том же уровне авторитетности, как и Евангелия, и другие писания Нового Завета? Я хочу сказать, что они вроде глав одной и той же книги. Потому что, ведь, очевидно, что они включены в канон Священного Писания не только как исторические документы и не как уже пройденные главы истории. Это особенно касается Ветхого Завета. «Вси пророцы и закон до Иоанна прорекоша» (Мф.11:13). Почему мы до сих пор храним и закон, и пророков, и в каком смысле? Как следует нам правильно прибегать к Ветхому Завету в Церкви Христовой?

Прежде всего, мы должны смотреть на Библию исторически. Однако снова скажу, это история священная: это история не человеческих убеждений и их эволюции, а могущественных деяний Бога. И деяния эти не являются бессвязными вторжениями Бога в человеческую жизнь. В них есть внутреннее единство и согласованность. Они руководили, вели избранный народ к высшей цели Бога, ко Христу. Поэтому, в известном смысле, более ранние из них были как бы отражены в более поздних, их подразумевали. В божественных действиях была последовательность, так же, как и тождественность цели, и задачи. Эта последовательность и лежит в основе той интерпретации, которую называют «типологической». Святоотеческая терминология в этом отношении несколько изменчива. Однако всегда четко различались два метода и подхода. «Аллегория» была действительно экзегетическим методом. Аллегорист обращался, прежде всего, к текстам; он выискивал за «буквой» и даже под ней скрытый и высший смысл отдельных мест Писания, фраз и даже отдельных слов. Наоборот, «типология» была не разъяснением самих текстов, а, скорее, интерпретацией событий. Это был метод исторический, а не просто филологический. Надлежало выяснить, установить и выразить внутреннюю связь самих событий двух Заветов. Типолог не искал «параллелей» или уподоблений. И не всякое событие Ветхого Завета имело свое «соответствие» в Новом. Однако некоторые основные ветхозаветные события были прообразами, «типами» основных событий новозаветных. Их «соответствие» было богоустановленным: они как бы ступени в едином процессе домостроительства искупления. К такой «типологии» прибегал уже св. ап. Павел («иже суть иносказаема», Гал.4:24). За всеми могущественными вторжениями Бога в историю стоит одна и та же цель, раскрытая в своей полноте во Христе. Св. Августин сказал это очень ясно: «in ipso facto, non solum in dicto, mysterium requiere debemus» [»Мы должны искать тайну не только в слове, но и в самом факте"] (In ps. 68, Sermo, 2,6). «Тайной» же Ветхого Завета был Христос; и это не только в том смысле, что Моисей и пророки о Нем «говорили», но прежде всего потому, что весь поток Священной Истории был направлен к Нему. В этом смысле Он и есть исполнение всех пророчеств. И именно поэтому Ветхий Завет может быть правильно понят и «тайны» его раскрыты только в свете Христа; они действительно и были раскрыты пришествием Того, Кто должен был прийти. Истинный пророческий смысл пророчеств ясно виден только как бы в ретроспективе, после того, как они совершились в действительности. Неосуществившееся пророчество всегда туманно и загадочно (таковы пророчества книги Откровения, указывающие на то, что еще должно прийти «в конце»). Но это не значит, что мы просто произвольно вкладываем новое значение в старый текст: значение это в нем уже содержалось, хотя и не было ясно видно. Если, например, мы с помощью Церкви отождествляем Страждущего Раба (книга Исайи) с распятым Христом, то мы не просто «прилагаем» события Нового Завета к ветхозаветному видению: мы усматриваем самый смысл видения, хотя смысл этот, конечно, не мог быть ясен во времена, предшествовавшие Христу. Но то, что сперва было только видением (т. е. «предвосхищением»), стало историческим фактом.

Важнейшее значение имеет и другой пункт. В глазах «аллегориста» образы, которые он интерпретирует, являются отражениями некоего уже пред-существовавшего прототипа или даже некой вечной и отвлеченной «истины». Они указывают на нечто вневременное. Типология же, напротив, направлена на будущее. «Типы» суть предвосхищения, предображения; их «прототип» еще в будущем. Таким образом, типология есть, скорее, метод исторический, чем филологический. Она предполагает и существенно подразумевает реальность истории, управляемой и руководимой Богом. Она органически связана с идеей Завета. Здесь прошлое, настоящее и будущее связаны вместе единством цели, целью же был Христос. Поэтому типология имеет значение подчеркнуто христологическое (Церковь включается сюда как Тело и Невеста Христова). Конечно, на практике никогда не соблюдалось правильное равновесие между тем и другим методом. Даже у святых отцов типология бывала заражена аллегорическими отклонениями или приростами, особенно в области благочестия и гомилетики⁸⁶⁶. Важно, однако, то, что в катехизической традиции ранней Церкви, тесно связанной с преподаванием таинств, это равновесие всегда соблюдалось. Таково было Предание Церкви, и отклонения от него происходили, скорее, от любопытства или воображения отдельных ученых. Церковь всегда в полной трезвенности придерживалась исторического направления. Вместе с изложением вероучения (т. е. системой), Священное Писание всегда читалось в храмах с сознательной целью напомнить верующим об исторической основе их веры и надежды.

Бл. Августин считал, что пророки говорили о Церкви даже еще более ясно, чем о самом Христе, т. е. Мессии (In ps. 30.2, enarratio, 2 // PL. XXXVI. C. 244). В известном смысле, это естественно. Ведь Церковь уже существовала: Израиль, народ избранный, народ Завета был гораздо более Церковью, чем народом, как другие «языки». Τα ἒθνη, nationes или gentes⁸⁶⁷ – все эти термины употреблялись в Библии (и позже) в применении к язычникам, в противоположность единственному народу или нации, бывшей также (и прежде всего) Церковью Божией. Закон был дан Израилю именно в его качестве Церкви. Он охватывал всю жизнь народа, «светскую» и «духовную» именно потому, что заповеди Божии должны были управлять всем человеческим существованием. Само разделение жизни на «светскую» и «духовную» уже, строго говоря, необоснованно. Во всяком случае, Израиль был богозданной общиной верующих, объединенных Законом Божиим, истинной верой, священнодействиями и иерархией; здесь мы находим все элементы традиционного определения Церкви. Ветхий Завет осуществился в Новом, Завет был восстановлен, а ветхий Израиль был отвергнут за свое совершенное неверие: он пропустил «день своего посещения». Истинное продолжение Ветхого Завета было только в Церкви Христовой (напомним, что оба эти слова имеют еврейское происхождение: Церковь есть qahal, а Христос означает Мессия). Она и есть истинный Израиль, κατά πνεῦμα⁸⁶⁸. В этом смысле уже св. Иустин⁸⁶⁹ резко восставал против идеи, что Ветхий Завет якобы является связью между Церковью и синагогой. Он считал, что наоборот: все еврейские претензии должны решительно отбрасываться – Ветхий Завет уже не принадлежит евреям потому, что они не поверили в Христа Иисуса. Теперь Ветхий Завет принадлежит только Церкви, и ей одной. Никто более не может считать своими Моисея и пророков, если он не будет с Иисусом Христом, Ибо только Церковь есть Новый Израиль и единственная наследница древних обетований. В ригористических высказываниях раннего христианского апологета заключался новый и важный герменевтический принцип. Ветхий Завет следует читать и интерпретировать как книгу Церкви. Мы бы добавили – книгу о Церкви.

Закон сменился истиной, в ней он нашел свое осуществление и потому отменен. Его уже не нужно навязывать новообращенным. У Церкви свои собственные установления. Эта часть Ветхого Завета устарела. Она оказалась исторически и ситуационно обусловленной, и это не столько в смысле общей исторической относительности, сколько в более глубоком, домостроительном смысле. Господь положил начало и создал новое положение – искупление: положение новое в священной перспективе спасения. Все, что по существу принадлежало к предыдущей стадии или фазе, теперь потеряло свое значение, или, скорее, сохранило его лишь как преобразовательное. Может быть, даже Десятисловие⁸⁷⁰ подходит под это правило, ибо его место заступила «заповедь новая». Теперь Ветхий Завет может употребляться только в своем соотношении с Церковью. В нем Церковь ограничивалась одним народом. В Новом же Завете всякая национальная дискриминация подчеркнуто отвергается: нет больше разницы между иудеем и греком, – все без разграничений находятся в едином Христе. Другими словами, мы не имеем права выделять те или иные элементы Ветхого Завета из их непосредственной связи с жизнью Церкви и видеть в них библейский образец для светской жизни народов. Древний Израиль был временной Церковью, но он не был образцовым народом. Можно выразить это следующим образом.

Очевидно, что в Библии мы можем очень многому научиться о социальной справедливости; это было частью возвещения о грядущем Царстве. Мы можем многое узнать об особенностях политической, социальной и экономической организации евреев в течение многих веков. Возможно, все это может оказать большую помощь в социологических дискуссиях. И тем не менее, непозволительно выискивать в Библии (т. е. в Ветхом Завете) какой бы то ни было постоянный или идеальный пример разрешения политических или экономических проблем нашего времени или какого-либо другого отрезка истории. Еврейская история может научить нас очень многому. Но это все-таки будет только урок истории, а не урок богословия. Библейский фундаментализм в истории не лучше, чем в чем-либо другом. Библия также не авторитетна в социальной науке, как и в астрономии. То единственное в области социологии, чему может научить нас Библия, это именно факт Церкви, Тела Христова. Но ссылаться на Библию в светских делах никак не может считаться соответствующим Священному Писанию. Такое соответствие существует только в богословии. Это не значит, что в Библии нельзя найти или даже искать, никакого руководства вообще. Но такое искание не будет богословским подходом к Библии. И уроки, которые можно извлечь из древнееврейской истории, может быть, стоят на том же уровне, что и всякие другие уроки прошлого. Нам следует тщательнее различать, что было постоянным, а что лишь временным (обусловленным ситуацией) в Ветхом Завете (и, прежде всего, нам нужно преодолеть его национальные ограничения). Иначе нам грозит опасность проглядеть то новое, что находится в Новом Завете. И в самом Новом Завете мы должны ясно различать его исторический и пророческий аспекты.

Истинная тема всего Священного Писания есть Христос и Его Церковь, а не нации или общества, небо или земля. Древний Израиль был образом («типом») нового, т. е. вселенской Церкви, а не того или иного определенного или случайного народа. Национальные рамки временной Церкви упразднены вселенским спасением. После Христа уже есть только один «народ», род христианский, genus Christianum, выражаясь древним языком, или tertium genus⁸⁷¹ – т. е. именно Церковь, единственный народ Божий, и никакие национальные черты не могут претендовать на обоснование в Священном Писании: национальные различия принадлежат области природной и неприменимы в области благодатной.

Библия – книга законченная. Но священная история еще не окончена. И сам канон Священного Писания включает Книгу Откровения. Еще ожидается грядущее Царствие, высшее свершение, и потому в Новом Завете также есть пророчества. В известном смысле все бытие Церкви пророческое. Однако после Рождества Христова (post Christum natum) будущее имеет уже другое значение. Напряжение между настоящим и будущим имеет в Церкви другой смысл и характер, нежели в Ветхом Завете. Ибо Христос уже принадлежит не только будущему, но и прошедшему, а потому и настоящему. Эта эсхатологическая перспектива имеет главное значение для правильного понимания Священного Писания. В этой эсхатологической перспективе должны быть вновь обдуманы и пересмотрены все герменевтические «принципы» и «правила». Здесь нужно избежать двух больших опасностей.

С одной стороны, нельзя устанавливать никакой строгой аналогии между двумя Заветами, так как самые, заключающиеся в них, положения глубоко различны. Они соотносятся как «образ» и «истина». Святоотеческим толкованиям традиционно присуща та мысль, что Слово Божие открывалось постепенно и по-разному в течение всего Ветхого Завета. Однако все эти древние богоявления никогда нельзя ставить на один уровень или придавать им то же значение, что Воплощению Слова; иначе решающее событие Искупления растворяется, становясь аллегорической тенью. «Тип» – не более, как «тень» или образ. В Новом Завете мы стоим перед самим фактом. Поэтому Новый Завет – более, чем просто «образ грядущего Царствия». Он уже по своей сути находится в области осуществления. С другой стороны, говорить об «осуществившейся эсхатологии» преждевременно, просто потому, что сам ἒσχατον еще не осуществился. Священная история еще не завершена. Предпочтительнее другое выражение: «эсхатология, вступившая в свое осуществление». Оно правильно передает «диагноз» Священного Писания: решающее событие Откровения уже принадлежит прошлому. «Предельное» (или «новое») уже вошло в историю, хотя конечная его стадия еще не достигнута. Мы живем в мире уже не только знаков, но в мире реальности, однако же, под знаком Креста. Царство уже пришло, но еще в полноте не осуществилось. Уже сам зафиксированный канон Священного Писания символизирует свершение. Библия закончена именно потому, что Слово Божие уже воплотилось. Теперь высший наш авторитет уже не книга, а живое Лицо. Однако Библия все же еще сохраняет свой авторитет, и не только как запись прошлого, но и как книга пророческая, исполненная намеков, указывающих на будущее, на конечное свершение.

Священная история искупления все еще продолжается. Это теперь история Церкви, которая есть Тело Христово. Дух-Утешитель уже живет в Церкви. Еще невозможно создать законченную систему христианской веры, ибо Церковь еще в странствии. И Библия хранится Церковью как книга истории, чтобы напомнить верующим о динамичности божественного Откровения, «многочастного и многообразного».