Часть I. Воспоминания Игумении Таисии

Тако да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят ваша

добрая дела и прославят Отца вашего, Иже на небесех.

Мф. 5:16

Кто в наше время не знает кронштадтского пастыря, отца протоиерея Иоанна Сергиева? Не только наша матушка Россия хвалится им, но и Европа знает имя этого русского пастыря, – имя, переходящее из уст в уста в различных о нем толках и суждениях, сообразно личным взглядам каждого. Говорят о нем в высших сферах и в кружках простолюдинов, в светлых палатах и в убогих хижинах, говорят и богатые и бедные, старые и малые, ученые и простецы, духовные и миряне, говорят много и различно: овии глаголют, яко благ есть: инии же – ни, но льстит народы¹. Однако все толки, не исключая и последних, сводятся к одному заклю­чению: «Удивительный человек!» Так восклицает и духовный про­ницательный ум, вникающий в силу благотворной деятельности достойного пастыря, то же скажет и чуждый духовного просвещения надменный мудрец, и невежда простец, видящие лишь внешнюю сторону благодатных действий его.

Кто не слыхал, а может быть и не испытал на себе лично или на своих домашних чудодейственной силы молитв и благословений отца Иоанна, действующих не только лично, но и заочно, иногда далеко, за тысячеверстное пространство, везде, где только есть живая вера и теплое молитвенное обращение?

Да, действительно, «удивительным», незаурядным человеком является в наше время отец Иоанн! Его пастырская деятельность, по исключительному образу его жизни и по особенно благодатной силе молитв его, невольно переносит мысль нашу к временам первенствующей Церкви, когда святые апостолы обходили грады и веси, уча и благовествуя Евангелие Царствия Божия, исцеляя недуги², возбуждая к покаянию и обращению грешников. В те времена такой род действий был совершенно необходим для успешнейшего распространения и укрепления христианской веры в ее начатках; чудесные же знамения и силы, сопровождавшие проповедь, служили наилучшим доказательством благодатного могущества и величия веры.

В наше, скажем, позднее время, когда большинство христиан существует лишь по имени, а не по духу Христову, время, скудное верою и благочестием, когда, по слову Писания, оскуде преподобный: умалишася истины от сынов человеческих³, когда люди, добровольно уклонившись от истины, стали вымышлять и создавать себе какие-то новые, искаженные вероучения, когда они настолько увлеклись пристрастием к житейскому и суетному, что забыли свое Божеское происхождение и предназначение для вечности, забыли, что они сожителе святым и приснии Богу⁴, а не трава, днесь сущая, а заутре в пещь вметаема⁵, в наше, говорю, столь позднее время домостроительство Божие воздвигает мужа по сердцу Своему⁶, – мужа веры и благочестия, обильно преисполненного дарами благодати, воздвигает как бы для того именно, чтобы уже не только словом Святого Писания, к которому люди стали так равнодушны, что и слышаще его, не слышат⁷, а наглядно, живым примером изобразить пред ними тот нравственный образ христианина, который христианин утратил в себе и затем настолько отдалился от него, что стал считать его недоступно высоким, недосягаемым. Воздвигает же его в лице не простого христианина, а именно пастыря Церкви, не из среды сильных, славных или мощных мира, а из среды смиренных слу­жителей Своих, безвестных, скромных, нередко презираемых тру­жеников на ниве Христовой. В руце Господа власть над землею, и потребнаго воздвигает во время свое, – говорит премудрый Сирах⁸. Какой наглядный, живой урок пасомым – смотреть на пастырей своих как на ближайших служителей Христовых и строителей тайн Божиих⁹, по преимуществу исполненных дарами благодати, как на священных сосудов этой благодати, из которых она изливается неистощимо и щедро на всех верующих; с другой же стороны, какой высокий пример и самим пастырям – видеть воплощенным идеал своего служения, идеал, доступный каждому из них, по мере их усилий и расположений сердца.

Что прежде всего и больше всего останавливает на отце Иоанне Сергиеве нашу мысль? Более глубокий, духовный ум прежде всего, конечно, обратит внимание на нравственную высоту этого духо­носного мужа и на обилие присущей ему благодати, простира­ющейся до чудодейственности. Иной же, может быть, остановится на его популярности, на вопросе о том, каким путем он достиг ее, сделавшись тем, чем является теперь перед нами?

Смиренный служитель Божий, отец Иоанн, проходя свое подвиж­нически-пастырское служение в уединенном уголке Кронштадт­ского острова, очевидно, не только не гремел о своих великих делах, но, может быть, и не предполагал никогда, чтобы они привели его к такому исходу, – выдвинули из среды людей и поставили на свещник¹⁰ пред всем миром, что, конечно, составило для него тяжелый крест, который понести и могут лишь его мощные плечи, с помощью благодати Божией. Но прославляющыя Мя прославлю, – говорит Господь¹¹; и никтоже вжигает светильник, под спудом поставляет его, но на свещник... да входящий видят свет: и тако да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят ваша добрая дела и прославят Отца вашего Небеснаго¹². Эти слова Евангелия яснее всякого человеческого слова отвечают на вопросы и о причине, и о цели популярности и деятельности отца Иоанна.

Если задача каждого христианина – своею жизнью служить, то есть способствовать прославлению имени Божия, то тем более это составляет обязанность пастырей Церкви, которых Сам Господь называет светом мира, солью земли: Вы есте свет мира, вы есте соль земли: аще соль обуяет – что чим осолится?¹³ Соль благодати, присущая отцу Иоанну как пастырю, не обуяла в нем; он может дерзновенно сказать с апостолом: благодать Божия, яже во мне, не тща бысть, но паче инех потрудихся, и в силу этой всемощной благодати – есмь, еже есмъ, не аз же, но благодать Божия, яже со мною¹⁴.

Биографические сведения о рождении и жизни отца Иоанна неоднократно печатались и в духовных журналах («Паломнике»), и отдельными брошюрами¹⁵; но мы хотим сказать здесь несколько слов о характере внутренней жизни его как мужа веры и благочестия, почему и упомянем лишь те немногие черты из его биографии, которые могли бы несколько приблизить нас к понятию о его внутренней духовной жизни в наше назидание. Некоторые обстоя­тельства из жизни отца Иоанна служат доказательством того, что он как избранник Божий намечен был перстом Его промысла еще от самой колыбели.

Еще в младенчестве он сподоблялся лицезрения ангельского наяву: однажды ночью, зимою, лежа в постели, шестилетний младенец Иоанн увидел в комнате необычный свет; взглянув, он увидел стоящего среди его Ангела в его небесном прославленном виде; когда младенец Иоанн от необычности такового явления естественно пришел в недоумение, Ангел успокоил его, назвавшись его Ангелом хранителем, всегда присущим ему на его соблюдение, охранение и спасение от всякой опасности.

Потом, когда ему было около десяти лет, он видел еще одно видение, имевшее для него пророческий смысл: он, десятилетний младенец, видел себя священником, служащим в кронштадтском Андреевском соборе, который и был показан ему не в том своем виде, в каком находился в то время, а в том, как он поновлен десятки лет позже этого видения. Промыслу Божию благоугодно было еще в младенчестве показать своему избраннику и образ, и самое место служения его Господу. В этом-то именно храме и началась тру­женическая духовная жизнь отца Иоанна, не только в смысле пастырского его служения, но и в смысле строгой бдительности его над своим внутренним человеком, постоянных подвигов само­отвержения, чистоты, молитвы, любви к Богу и ближним и других добродетелей христианских, которые теперь, как драгоценный венец, выкованный многолетним трудом, украшают пастырскую главу его.

Сам отец Иоанн, как образец скромности и смирения, всегда умалчивает о своих духовных подвигах и добродетелях, но они говорят сами за себя, ибо плод без семени не вырастает. Впрочем, нам известны некоторые случайно им упомянутые обстоятельства. «Знаешь ли, – сказал он однажды в беседе с одной глубоко почи­тающей его особой, – что прежде всего положило начало моему обращению к Богу и еще в детстве согрело мое сердце любовью к Нему? Это Святое Евангелие. У родителя моего было Евангелие на славяно-русском языке; любил я читать эту чудную книгу, когда приезжал домой на вакационное время: и слог ее, и простота речи были доступны моему детскому разумению, я читал и услаждался ею, и находил в этом чтении высокое и незаменимое утешение. Это Евангелие было со мною и в духовном училище. Могу сказать, что Евангелие было спутником моего детства, моим наставником, руководителем, утешителем, с которым я сроднился с ранних лет».

При таких условиях от природы мягкое и доброе сердце отца Иоанна могло ли не согреваться любовью к Господу и не стремиться к Нему? Доброе семя падало на добрую землю¹⁶, которая должна была в свое время произрастить плод сторичный, достаточный к насыщению многих. Царствие Божие, – говорит Господь, – подобно есть зерну горчичному, которое меньше всех зерен, а когда возрастет, то бывает больше всех злаков, и птицы небесныя ютятся под сению его¹⁷. Словами Святого Евангелия говорил с ним Сам Христос, оставляя в чистом детском сердце его глубокий след и как бы полагая печать Свою на Своего избранника. Ощущая на себе эту печать в теплой любви к Господу, отрок Иоанн естественно стремился излить эту любовь пред Ним непрестанною о Нем мыслию, то есть молитвою сердца и ума. С поступлением в училище он не только не оставил своего благочестивого обычая предаваться богомыслию и вну­тренней молитве, но ощутил еще большую в них потребность, ибо, быв отлучен от своей родной семьи, еще более чувствовал свое одиночество и беспомощность и еще более стал прилепляться сердцем к одному неразлучному с ним и любимому им Христу; в Нем одном он искал и находил себе и помощь, и утешение. «Молитва, – говорит отец Иоанн, – была для меня всегда как бы сокровищ­ницею, в которой я находил все, чего желала душа моя: ею услаждалось мое сердце, просвещался ум, и воля почерпала силу уклоняться от всего богопротивного, коим боялся я прогневать, оскорбить Господа, а чрез это укреплялся во мне страх Божий. Чем глубже вникал я в смысл слов молитвы, тем сильнее пленялся высотою их».

Вот какими основами и началами зарождалась и крепла жизнь духовная в юном сердце будущего пастыря Святой Церкви!

Благодать Божия, предызбрав в нем достойный себе сосуд, сама охраняла и как бы воспитывала своего избранника с самого младен­чества, ведя его путем тесным¹⁸. И обучение книгам в начале нелегко давалось ему; только усиленным прилежанием, а еще более усердною молитвою, подобно великому угоднику Божию Сергию Радонежскому, он привлек себе благодатное просвещение умствен­ных способностей настолько, что впоследствии сделался одним из первых учеников¹⁹. Благонравие же и кротость всегда были отличительными чертами его нрава²⁰, снискавшими ему всеобщее уважение и любовь.

По окончании курса в Архангельской семинарии Иоанн Сергиев, как один из лучших учеников, был переведен в Санкт-Петер­бур­гскую Духовную Академию, где в 1855 году и окончил курс со степенью кандидата богословия.

Время пребывания отца Иоанна в Академии почти неизвестно; сам он, по обычаю своему, о нем умалчивает, а товарищи его, из которых известны весьма немногие, говорят единогласно только то, что он всегда отличался удивительною скромностью, молчали­востью, тихостью нрава, не любил веселых обществ, от которых всегда уклонялся, предпочитая всему уединение, среди которого усердно предавался чтению; любил он музыку и особенно церковное пение. Один случай в период академической жизни отца Иоанна, передан­ный им самим, можем сообщить здесь, как не лишенный внимания: «Первые деньги, – говорит он, – заработан­ные моим личным трудом, дали мне возможность приобрести давно желанные книги святого Иоанна Златоуста – “Объяснение на Евангелие от Матфея” и “Беседы его к Антиохийскому народу”²¹. Какое наслаждение доставили мне эти книги! Я не мог оторваться от них, а иногда так увлекался, что, забывая все окружающее, готов был вслух высказывать, восклицать похвалы дивному Златоусту». Все это доказывает лишь то, насколько чисты и возвышенны были и образ мыслей, и стремления души юного студента Сергиева даже в тот период жизни, когда так естественно и обычно юношам, оканчи­вающим курс учебных заведений и начинающих уже вглядываться в открывающуюся пред ним самостоятельную и свободную жизнь, обширное поприще которой пред ними развертывается, – увле­кать­ся воображаемыми красотами этой жизни и надеждою повесе­литься на свободе после тяжелых трудов обучения.

Какие же мысли по поводу вопроса об устройстве дальнейшей судьбы своей (после окончания курса) занимали юного студента Иоанна Сергиева?

Любовь к Богу и ближним, с раннего возраста овладевшая его сердцем, успела возрастить и принести свой плод, который и обнаруживался в неизменном желании и твердом намерении всеми силами души и тела служить любимому им Господу, способствовать прославлению святого Его имени, не только своею собственною жизнью, но и содействием всем своим ближним, что всего удобнее и приличнее исполнить пастырю Церкви.

Он решился принять сан священства, высота и святость которого давно уже были его идеалами. Он чувствовал свое к сему призвание и по стремлениям души, и по бывшему ему еще в отрочестве откровению.

Немало, однако, препятствий становится на пути к осущест­влению наших и самых высоких намерений! Внешние условия – неизбежные спутники духовных стремлений; они не только стес­няют нас, но иногда и вовсе порабощают, и блажен тот воин Христов, который не победится ими!

Пастырь с самого момента получения благодати священства становится как бы двояким человеком: «земным ангелом и небес­ным человеком»; не переставая быть плотяным, подобострастным²² человеком, он в то же время должен сохранять и в самом себе свет истины и чистоты богоподобия и проливать его на всех пасомых, так что разумно готовящиеся к принятию пастырского служения не могут не сознавать высоты и трудности его.

Возможно ли описать те возвышенные чувства души, которые овладели всем существом благочестивого и кроткого, юного воз­растом, но не духом иерея Божия Иоанна! «Радовалось сердце мое при мысли, что в силу своих пастырских обязанностей я делаюсь как бы споспешником Божиим²³ в деле спасения людей, но и трепетало страхом при сознании трудности и важности сего дела», – говорит он. Но на кого воззрю, токмо на кроткого и молчаливого, трепещущаго словес Моих? – говорит Господь²⁴. Видел Он преднамерения и стрем­ления души избранного Своего служителя и ощутительно для него самого подавал ему Свою благовременную помощь²⁵, как сам отец Иоанн пишет в дневнике своем²⁶: «С самого начала моего священ­нического служения мне приходилось вести неравную, упорную и жестокую борьбу на живот и на смерть; с самого начала моего священнослужения я должен был усиленно молиться Господу сил, как и теперь молюсь, да научит Он, Всеблагий, руки мои на ополчение, персты мои на брань²⁷, невидимую, упорную, ожесточенную брань. И я не оставлен беспомощным в этой спасительной брани; я возводил очи мои, полные слез, к небу, откуда всегда приходила мне помощь²⁸, хотя иногда и не вдруг и нескоро, по причине бывшей неопытности моей в искушениях на молитве»²⁹. Сознание высоты своего призва­ния возбуждало в нем глубокое самовнимание, чтобы и жизнь не менее слова служила назиданием для пасомых. Вот как сам отец Иоанн говорит об этом: «При непрестанных внутренних искуше­ниях я должен был постоянно обращать душевное мое око внутрь себя, чтобы усматривать нападения внутренних врагов, и таким образом я приучил себя почти к непрестанному духовному созерцанию и тайной молитве»³⁰.

При таких условиях его жизни молитва, к которой с детства привыкло его сердце, становилась для него все большею и большею потребностью, или, как он выражается, его «воздухом», без которого он не может дышать. Она не ограничивается для него ни временем, ни местом, но везде и всегда ум его настроен молитвенно. Не довольствуясь возможностью удовлетворять такой потребности духа в продолжении дня, часть которого безусловно отвоевывают себе различные обязанности и самая злоба дня³¹ он уделял ей и часть ночного покоя, если только можно назвать «покоем» его ночное уединение. Сколько светлых мыслей, благодатных осенений озаря­ли тогда иерея-подвижника! Слагая их в сердце своем³², втайне от всех он поверял их лишь бумаге, которая таким образом и послужила хранилищем таинственных сокровищ. «Господь сподоблял меня часто, – говорит отец Иоанн, – чудных внутрен­них озарений и светлых мыслей; я старался не пропускать их без внимания и записывал их в свой дневник»³³. Подобные записи еще умножились, когда по воле начальства отец Иоанн определен был законо­учителем сначала училища, а потом мужской гимназии³⁴. Сам он говорит об этом: «Преподавая ученикам высокие истины по предметам веры и благочестия, я старался их разъяснять им как можно удобопонятнее, чтобы они не зарождали в них недоумений или сомнений, но достигали цели – духовного просвещения и нравственного преуспеяния. Для этого приходилось мне самому вдумываться и углубляться, причем нередко я ощущал какое-то просветление мыслей и чувств; оно обнимало собою не только предметы, преподаваемые ученикам, но и гораздо шире просвещало ум. Я записывал такие светлые мысли, и в течение многих лет из этих записей составлялись целые книги, которые изданы в настоя­щее время под заглавием: “Моя жизнь во Христе”».

Действительно, жизнь отца Иоанна была и есть жизнью во Христе; он никогда не жил в себе и для себя, но во Христе и для Христа, Которого непрестанно созерцал пред собою мысленно, молитвенно и видел Его в лице ближних своих, по слову великого апостола любви, святого Иоанна Богослова: любяй Бога любит и

брата своего³⁵. Для них он не щадил себя, быв всем для всех, да всяко некия приобрящет³⁶. И теперь еще со слезами вспоминают крон­штадтские жители о том незабвенном и счастливом для них времени, когда дорогой их Батюшка, отец Иоанн, не быв еще в такой степени обременен посторонними посетителями и собственными отлучками ради нужд страждущего человечества, – более при­надлежал им, или, вернее сказать, отдавался им всецело. Часто сам, без предварительного приглашения, он посещал их, особенно когда где случалось какое-либо горе, или болезнь, или где душевное состояние человека требовало обличения, вразумления или подкрепления. Примеров сего нашлось бы много, если бы спросить жителей города Кронштадта; но здесь, без всяких предварительных вопросов, могу привести несколько из них, совершенно случайно слышанных мною от тех самых лиц, с которыми они случились.

Один кронштадтский торговец (купец или мещанин – мне неизвестно), и по настоящее время еще занимающийся своим делом, однажды в разговоре со мною об отце Иоанне рассказал мне следующее: «Быв еще очень молодым человеком, я лишился жены, оставившей на мои руки малолетнего и притом единственного сына. Сильно скорбел я, порою доходил до уныния; не только потеря горячо любимой подруги жизни мучила меня, но и мысль о дальнейшей моей судьбе. Я чувствовал и сознавал, что неспособен воспитать своего шестилетнего сына, который, как и надо было ожидать, без присмотра материнского, предоставленный самому себе, – стал баловаться, так что я справедливо мог опасаться за его нравственность; по торговле пошли опущения и убытки, да ее я стал считать бесцельною, – для кого и для чего, думал я, торговать? Сынишка так еще мал, да и что еще из него выйдет?! Полное разочарование жизнью наполняло мою душу. Чтобы избавиться от гнетущей меня тоски, я стал искать утешения вне дома, с товарищами, в вине, и незаметно для себя самого, мало-помалу сделался пьяницей. Время проходило; сынишка рос по своей волюшке, торговлею я почти совсем не занимался, оставив лавку на приказчиков, и только выжидал случая совсем закончить ее. Однажды утром иду я по улице – вижу, навстречу идет отец Иоанн Сергиев, должно быть, прямо из собора от обедни; повстречался со мною, благословил меня, да и говорит: “Я к тебе, брат, иду – надо бы с тобой побеседовать немножко”. Вот пришли мы в квартиру мою, сел Батюшка, да и говорит: “Жаль мне тебя, раб Божий! Я давно наблюдаю за тобою, думал, не образумишься ли сам ты, но вот наконец вышел я на помощь тебе; послушай меня, сбрось с себя хандру, это враг силится ею уловить тебя, и, если не исправишься, – смотри, худо будет. Перестань пить, не отлучайся из дома без особенной надобности, торговлю бросать и не думай, займись ею сам; помни, что ты не один – у тебя сынишка, не губи его и себя; учить его пора, – учи грамоте, бери с собой в лавку, приучай понемногу к делу; и тебе повеселее будет, да и он с помощью Божией приучится к делу – человеком будет, тебе помощником, а под старость кормильцем твоим, утешением твоим. Слышишь же, с сегодняшнего дня начинай, довольно по улицам-то бродить без дела; человеком ты был, человеком и оставайся!” С этими словами Батюшка встал, надел на себя епитрахиль и говорит: “Ну вот, на начин дела помолиться надобно; помолимся поусерднее Господу Богу, чтобы Он помог нам раскаяться – да в разум истины прийти”. И стал на молитву, да со слезами, родной наш, молился он за меня грешного. Потом благословил он нас с сыном, обещался навещать и молиться за нас и ушел. Словно проснулся я от долгого тяжелого сна; и квартирка-то наша словно милей мне стала. Со слезами раскаяния обнял я своего сына и только тут почувствовал, как виноват я перед ним, ведь чуть было я не сгубил его. С благословения Батюшки и принялся я за дело. Батюшка действи­тельно навещал меня, иногда и подолгу беседовал, утешал, под­креплял меня, ласкал и наставлял сыночка; дело по торговле за год поправилось, и я стал “человеком”, за молитвы нашего ангела Батюшки. Так вот какой у нас отец Иоанн, – немного таких на свете!» – добавил торговец и тем закончил рассказ.

Действительно, как дорога своевременная помощь и поддержка человеку, находящемуся в горе и в искушении, она может спасти ему жизнь; особенно же, если эта поддержка является со стороны пастыря, в лице которого христианин видит нечто высшее, священное, и относится к нему сравнительно с большим доверием и почтением.

Другой пример: одна высокоблагородная девица Н. Т., лично мне известная, рассказала мне о себе следующее: «Судьба рано заставила меня страдать и томиться жизнью; с малолетства я не была любима в родной семье; от природы болезненная, неразвитая, ни к чему не способная, но изнеженная, нервная, я была в тягость и другим, и самой себе. Отдали меня в институт, но и оттуда через три года выключили по неспособности к учению; трудно давалось мне ученье, да и желания к нему, как и никогда ни к чему, у меня не было; меня прозвали там “неудачником”, и это прозвище всю жизнь мою звучит в моих ушах, и не могу не сознать его справедливости. В то время, когда меня выключили из института, отца моего уже не было в живых; мать моя, слабая, болезненная женщина, не имела средств содержать меня так, как мы жили при отце; в лишениях, в скорбях проводили мы с нею дни; но вот наконец умирает и мать, оставляя меня без средств, без крова и даже без всякой возможности снискать себе пропитание каким бы то ни было трудом. Куда было мне приклонить мою голову? Вечно болезненная, скучная, недовольная, от всех отчужденная, или, как казалось мне, всеми пренебрегаемая, я гостила попеременно то у одних, то у других родственников или знакомых, но, видя или воображая, что нигде мне не рады, продолжала кочевать, не будучи в силах нигде приютиться. Одно из знакомых мне семейств (Карпинские) жило в Кронштадте, куда я с ними и отправилась. Пробыв у них несколько дней и не встретив, как мне казалось, искренности, я скоро соскучилась и стала подумывать об отъезде, но куда? Тем только хорошо мне было в Кронштадте, что там никто не знал меня, и, пользуясь летнею порою, я могла беспрепятственно уединяться от всех или где-нибудь на берегу, или на бульваре, ютясь на уединенной скамье, и предаваться своим грустным мыслям и слезам. Однажды мне было особенно тяжело: настолько безотрадным и безвыходным казалось мне мое положение, что я обдумывала план, как бы прекратить свое бесполезное и мучительное существование, хотя бы и насильствен­ною смертью, так как иного исхода я не находила. Сидя в таком грустном настроении, я и не заметила, как подошел ко мне священник и, приветливо поклонившись, молча сел на другой конец скамьи. Не зная его, как и никого в Кронштадте, и не желая ни с кем разделять своего тяжелого впечатления, я встала и хотела удалиться, но незнакомый батюшка остановил меня и, как бы извиняясь, сказал: “Я обеспокоил вас, кажется, извините, но, проходя тут мимо, я не мог не подметить тяжелого настроения вашей души, свидетельствующего о глубокой скорби, и как пастырь, хотя и незнакомый вам, но по сану пастырства и не чуждый, позволил себе подойти к вам и с чувством искреннего участия побеседовать с вами; не стесняйтесь – откройте мне вашу скорбь; может быть, чрез меня грешного и успокоит и утешит вас Господь”. Тронутая таким участием совершенно незнакомого мне человека, я горько заплакала, но ничего не могла сказать, как только: “Я несчастная, лишняя на свете!” – “Великий ум Творца не мог сотворить ничего лишнего!” – отвечал мне Батюшка и, указав на ползущую по песку букашку, продолжал: “Посмотри, что беспомощнее, ничтожнее этого насекомого? Но и оно не лишнее, и оно приносит долю пользы, и оно не забыто и не оставлено Творцом! А ты, будучи человеком, – этим любимым созданием Божиим, – отчаиваешься в Его милосердии! Поведай мне скорбь свою, скажи, что случилось с тобою”. Тут я излила всю свою душу перед добрым Батюшкой; мне казалось, что еще никто не говорил со мною с таким участием, никто так не утешал меня. Он казался мне ангелом, посланным Богом на спасение мое от гибели, до которой было мне уже так недалеко. С искреннею отеческою любовью беседовал он со мною, ободрял, утешал, указывал мне путь жизни, которым я и иду до сего времени и не перестаю благодарить его.

Имени своего он не открыл мне, назвавшись лишь одним из соборных священников. Когда же, вернувшись к своим знакомым, я объяснила им его внешний вид, то они признали в нем отца Иоанна Сергиева, добавив, что он дивный, святой человек».

Вот два примера из множества подобных в многосторонней пастырской деятельности отца Иоанна еще в начале его священ­нослужения: он не только откликался просящим его помощи, но и сам искал требующих ее, как истинный пастырь, как преемник и подражатель апостолов, дабы всяко, то есть каким бы то ни было способом, спасти³⁷ беспомощных, заблудившихся овец Христовых. И не только нравственное облегчение, но и материальную помощь приносил он страждущим, оказывая ее всем просящим без исключения, без различия, по слову Господа: Просящему у тебя дай, и хотящаго у тебя заяти не отврати³⁸.

Куда ни простиралась рука милосердия отца Иоанна и явно, и тем еще более тайно? Всюду, как светлый ангел-утешитель, он проливал свет добра и милости, и не только делал это сам, но склонял к тому же и других, как частных лиц, так и общественных деятелей.

Он первый подал мысль построить в Кронштадте Дом трудо­любия³⁹, где бы бездомный бедняк мог честным трудом заработать себе насущный хлеб и таким образом не служить бременем для своих сограждан. Он первый настаивал на необходимости и пользе (в чем весьма долго пришлось потрудиться ему) открыть при соборе попечительство о бедных⁴⁰. Он же является одним из первых совет­ников, во увековечение памяти царя-освободителя, построить и еще Дом трудолюбия, и когда этот дом, не быв еще окончен, сгорел⁴¹, то и тут отец Иоанн вместе со своими сотрудниками в деле общес­твенной помощи простирает руку не только в построении нового, но даже и в обеспечении его неприкосновенным капиталом.

Все таковые заслуги отца Иоанна как общественного деятеля описаны были неоднократно и в журналах, и в отдельных изданиях; здесь же, говоря о нем как об истинном пастыре, упоминаем о них лишь кратко, чтобы не оставить без внимания и внешних его заслуг, как имеющих столь обширное и благодетельное значение для общества.

С течением времени деятельность отца Иоанна все более и более расширяется и наконец достигает таких размеров, что нельзя не удивляться тому, как достает сил и физических и нравственных у этого самоотверженного труженика, доброго пастыря⁴² Христова стада. На нем исполняются слова апостола Павла, сказанные им о себе: Кто изнемогает, и аз не изнемогаю⁴³, но вся могу о укрепляющем мя Христе⁴⁴. Ежедневно с раннего утра отец Иоанн является в храме Божием для совершения утрени и затем Божественной литургии. Задолго до начала утрени сотни и тысячи людей толпятся у входа того храма, где предположено его служение, и, несмотря ни на какую погоду, стоят под открытым небом, ожидая открытия дверей. Все наперерыв спешат занять место ближе к решетке, то есть к солее, чтобы удобнее и ближе видеть и слышать дорогого и горячо любимого Батюшку, чтобы, если возможно, иметь случай и сказать с ним несколько слов, открыть свою совесть, передать свою просьбу или просто получить благословение. Некоторые из мужчин с этой целью стараются пробраться в алтарь. И любвеобильный Батюшка никого не оставляет без внимания и, насколько позволяет ему время, старается всех удовлетворить и утешить. Чтение шесто­псалмия отец Иоанн выслушивает всегда с особенным вниманием, для чего во избежание разговоров с обращающимися к нему посетителями обыкновенно уединяется на это время к престолу или жертвеннику (когда служит утреню другой священник), или в какое-либо более уединенное место алтаря, где весь погружается в молитвенное сосредоточение. Каноны он читает всегда сам на клиросе, где помогает певчим и в пении ирмосов; чтение его всегда отличается особенною выразительностью и ясностью; видно, что душа его всецело проникается читаемым и он весь переносится в область небожителей, которых память Церковь ублажает словами канона.

«Божественная служба, – пишет он в дневнике своем, – есть для меня бесценное и величайшее благо в жизни; в богослужении – вся жизнь нашей души, все ее сокровище; тут ее родина, ее воспитание, врачевание, ее пища и питие, ее сила и слава, ее святыня и жизнь»⁴⁵. Не раз, а многократно говорил отец Иоанн и мне лично, от избытка сердца⁴⁶ своего, согретого любовью к Господу и святым Его: «Как велико милосердие Божие к нам грешным! Какое неоцененное небесное утешение оставил Он нам на земле во Святой Своей Церкви! И ведь каждый день дается нам эта радость и сладость духовная; мы здесь воспеваем святых угодников Божиих, – воспо­ми­наем подвиги преподобных, страдания мучеников, доблести святителей, апостолов и наипаче преблагословенную нашу Заступ­ницу, Матерь Божию, – переносимся мысленно во дни их земной жизни, видим высокие примеры для подражания, – ведь и они были такие же люди, как и мы, но любили Господа и сумели угодить Ему; мы здесь воспеваем их и ублажаем, а они, в свою очередь, как бы в воздаяние нам за любовь к ним, поминают нас пред Престолом Божиим на небе, молятся за нас, как за своих младших братьев, и мы это ведь чувствуем осязательно, ощутительно! Ты веришь этому?» – «Верю, Батюшка, – отвечала я, – как не верить!» – «Да, истинно, – продолжал он, – как не верить, а к сожалению, ведь есть несчаст­ные – неверующие, надобно молиться за них! А литургия-то Божествен­ная, – какое дивное таинство! Это предвкушение буду­ще­го блаженства, это – тайна небесная, Ангелам непостижи­мая, а мы, люди грешные, совершаем, священнодействуем!» Одна­жды в таком разговоре я дерзнула сказать ему: «Вы, Батюшка, так сильно и глубоко чувствуете, как будто переживаете все совершаемое вами». – «Не переживаю, – отвечал он, – а перечувствываю, да и как же иначе? Ведь Тело и Кровь Христовы предлежат предо мною; Агнец Божий “присно закалается, освящаяй причащающияся”⁴⁷. Бог во плоти является⁴⁸, как сказано: Слово плоть быстъ и вселися в ны, и видехом славу Его⁴⁹. Да! Действительно, мы и видим, и чувствуем все это!»

Кто видел, как совершает Божественную литургию отец Иоанн (не в сослужении других, а сам, лично), тот, думаю, не мог не приметить какой-то особенной свободы и величия духа, придающих его служению какую-то торжественность. Однажды я как-то высказала это самому отцу Иоанну, на что он ответил мне: «Не ты одна так говоришь, это и многие замечали мне; сам же я на это ничего не могу сказать». Прекрасно выражена его о сем молитва в дневнике его: «О святейшая, всемогущая, всеблагая Глава Церкви Своей, Господи Иисусе Христе, Альфа и Омега, Начало и Конец! Даждь мне недостойному благодать совершать святыню⁵⁰ Твою, то есть богослужение Твое, свято, мирно и твердо; очисти сердце мое от всякия страсти и от всякого навета вражия! Воспламеняй меня небесным огнем Твоим, и не меня только, но и всех предстоящих и молящихся Тебе со мною во время моего служения! Смиряй сердца надменных века сего; покори умы их Твоей истине и сердца их Твоему Слову; воссозидай, обновляй люди Твоя, Господи! Я немо­щен, но Твоя сила в немощех моих да совершится⁵¹!»⁵²

Почти за каждой Литургией отца Иоанна бывают причастники; и желающих исповедаться у него и причаститься Святых Таин бывает всегда весьма много.

Вот отзыв об этой исповеди одного петербургского жителя, совершенно случайно высказанный им: выходя из Кронштадтского собора, мы встретились с ним в дверях; удивленная этою неожидан­ностью, я обратилась к нему: «И вы здесь, Д. Е.?» – «А как же, ведь и нам хочется, как говорится, в разум истины приити⁵³; вот как побудешь здесь да послушаешь Батюшкиных речей, так душа-то и смягчится, и поживешь поисправнее. Я со всей семьей здесь, и жена, и сын, они еще в церкви, остались позднюю обедню стоять». «А часто вы здесь бываете?» – спросила я. «Да, частенько теперь стали посещать Кронштадт, да и дома стали чаще говеть; вот Батюшка отец Иоанн велит как можно чаще говеть; когда и на квартиру к нам в Петербурге приезжает, все спрашивает: “Давно ли очищали совесть покаянием? Чаще, чаще говейте”, – говорит. Да, спасибо ему, переродил он нашу столицу», – добавил он. В этом рассказе нет не только ни тени вымысла, но и ни одного прибавленного слова; напротив, я старалась передать его более сжато для краткости.

Действительно, одна из особенностей отца Иоанна как пастыря заключается, между прочим, в том, что он всегда старается внушить всем необходимость наиболее частого говения и приобщения Святых Таин как единственного источника нашего душевного обновления и воссоединения с Богом.

«Бедные человеки! – восклицает он в своих записках, – если бы вы знали, если бы уразумели вполне, какого великого сокровища, какого дара вы лишаете себя, отдаляясь от Святой Чаши! Какого Божественного, бесценного, животворящего, бессмертного дарова­ния Божия, какой помощи в ваших душевных нуждах и немощах! Вот отчего нет истинной жизни в христианах православ­ных, жизни по духу Христову, – оттого, что они отдаляются Христа! Вот почему умножились в людях пороки и бедствия! Вот почему против нас вооружилась вся тварь – в месть врагам Божиим, отступившим от своего Творца! Вся природа, все стихии: воздух, вода, огонь, смерть во всех ее видах казнят отступившего от Источника жизни!»

«О, сколько благодеяний подает нам Бог ежедневно в Божествен­ной литургии! А как христиане к ней относятся?

Холодно, равнодушно, невнимательно. Какая безграничная лю­бовь Бога к нам грешным ежедневно сказуется в Божественной литургии! Какая близость Бога к нам! Вот Он тут, – на престоле; прииди и виждь⁵⁴! Вкусите и видите⁵⁵! Какое чудное общение! Какое счастье и блаженство нашей природы в этом принятии Христа внутрь себя – очищение, обновление, мир, величие, свобода, слава, жизнь и бессмертие! О, бедные, бедные люди, чего вы лишаете себя под пустыми предлогами суетных житейских попечений! Говоришь: “Я недостоин, грешен”, – покайся, здесь очистилище, здесь Сын Божий, пришедый в мир грешныя спасти, а не праведных!⁵⁶ Говоришь: “Я занят, не имею времени”, – шесть дней делай и твори в них дела твои, а хотя один день в неделе – седьмой – удели Господу Богу твоему⁵⁷. Воздадите кесарева кесареви, а Божия – Богови⁵⁸. Упразднитеся и уразумейте⁵⁹. Для всего мы находим время: для пищи и пития, для отдыха и покоя, для дел житейской суеты, для забав, театров, игрищ, нередко вредных и греховных в угождении страстям нашим, – для всего есть время, а посетить храм Божий, отслушать с надлежащим вниманием Божественную литургию, тем более – поговеть и причаститься Святых Таин нам нет времени, нет досуга. Между тем мы знаем, что первых времен христиане бяху выну в церкви, хваляще и благословяще Бога⁶⁰; знаем, что они приступали к Святой Трапезе каждую неделю, каясь и исповедуя грехи свои вслух пред всею Церковью»⁶¹.

Так пишет отец Иоанн, так проповедует в церкви, так учит по домам, везде, где бывает, и собственным своим примером подтвер­ждает свое учение – сам ежедневно приобщаясь Святых Таин. Этому ежедневному приобщению он и приписывает ту силу и крепость, которая поддерживает и ободряет его в его изумительных трудах среди обширной деятельности. «Господь подкрепляет меня, – говорит он, – Господь, с Которым ежедневно я соединяюсь чрез Святое Причащение, иначе где бы я мог почерпнуть силы для таких постоянных, усиленных трудов, которыми стараюсь служить во славу святого имени Его и во спасение ближних моих!»

Прямо из храма отец Иоанн едет по квартирам города Крон­штадта, где ожидают его множество приехавших к нему людей. В каждой комнате он служит краткий молебен с водоосвящением, а иногда и не один, а несколько. Вошед в комнату, отец Иоанн прежде всего приглашает всех присутствующих к молитве: «Помолимтесь, – говорит он. – Господь наш Иисус Христос сказал: идеже еста два или трие собрани во имя Мое, ту есмъ посреде их⁶². Вот и мы, собравшиеся здесь во имя Его, должны веровать, что и Он Сам с нами здесь присутствует, невидимо находясь посреде нас, приемлет молитвы наши, которые и будем воссылать к Нему с несомненною верою и с теплою любовью, как дети к Отцу своему Небесному». Затем начи­нают все молиться. По окончании молитвы отец Иоанн привет­ствует всех своим ласковым, любвеобильным взглядом; каждого он старается утешить, ободрить, удовлетворить; выслушивает и отдель­но обращающихся к нему за советами или с нуждами своими; просящих от него материальной помощи оделяет по мере возмож­ности, нередко подаваемые ему за молебны или для поминовения деньги – тут же он отдает просящим. Таким образом удовлетворив всех в одном доме, отправляется в другой, где повторяется то же.

Обойдя все частные квартиры и Дом трудолюбия, где останавли­ваются приезжие, – отец Иоанн спешит на пароходную пристань, а зимою в Ораниенбаум на поезд железной дороги, откуда отправ­ляется в Петербург, где, в свою очередь, десятки и сотни семейств ждут его приезда, как светлого праздника: где отчаянно болящий, оставленный врачами, ждет облегчения от святых и мощных молитв Батюшки отца Иоанна; где затруднительный семейный вопрос ждет решения от благословения его; где недоразумение в каком-либо важном деле ищет указания в совете отца Иоанна, в котором видят указание свыше. Да в сущности – так оно и бывает; нередко на вопрошения серьезные и более духовного характера, хотя бы, по мнению нашему, и не требующие отлагательства, отец Иоанн не тотчас отвечает, говоря: «Об этом надобно помолиться, – как Господь укажет», и затем, чрез некоторое время, отвечает уже решительно и твердо. Иные ждут отца Иоанна, как Ангела утешите­ля, считая посещение его великою милостью Божиею, вносящею в их жилища мир и благословение свыше; да и в обычае отца Иоанна при входе в каждую квартиру приветствовать хозяев ее словами Спасителя: мир вам!⁶³ – и что удивительного, если мир этот и ощущается сынами мира и почивает на них, по неложному слову Спасителя: аще будет ту сын мира, почиет на нем мир ваш⁶⁴. Какая радость, какой восторг ощущается в том семействе, которое посетил отец Иоанн; и не только сами хозяева, но и те посторонние, кото­рым, благодаря счастливой случайности, удалось пробраться в квартиру, где он молился и беседовал, с восторгом передают своим знакомым: «Мы видели отца Иоанна, он был здесь», или: «Мы полу­чили его благословение» и тому подобное. Отчего происходит это? От одной ли сложившейся в народе, иногда, может быть, и безотчет­ной веры к отцу Иоанну? Или же действительно есть в нем какая-то сила, привлекающая к нему сердца людей, и если есть она, то какая именно, и чем объяснить это влечение к нему сердец, это беззавет­ное к нему доверие и любовь? Однажды ему самому предложили подобный вопрос: «Батюшка, почему подле вас так легко чувствует­ся на душе, так хорошо, что и расстаться с вами не хотелось бы?» – «По вере вашей, – отвечал смиренный пастырь, – но кроме того и благодать Божия, преизобильно почивающая на служителях Божиих, иереях Его, сообщается верующим по мере собственной их готовности и способности принять ее. Мы, пастыри, должны только помогать действиям Божиим над сердцами человеческими, должны ловить их готовые расположения к усовершенствованию и стараться поддерживать и усиливать такие расположения. Мы, пастыри, должны быть в кругу своей паствы, в мире духовном то же, что в природе – солнце: как с солнцем неразлучны свет и теплота, так и с лицом пастыря должны быть неразлучны святость, учительность и любовь, сообщаемые им благодатью Божиею. Светло и тепло ближе к солнышку, – тепло и легко душе подле пастыря, благо­датью Божиею украшаемого».

Так говорит отец Иоанн, поучая всех не отдаляться от своих пастырей, которым вверил Господь все дело спасения людей Своих, искупленных Им Своею Святейшею Кровию⁶⁵. Сам же он пользуется каждым наималейшим удобным случаем к вразумлению и подкреп­лению людей в деле спасения.

Проездив таким образом до позднего вечера по улицам столицы от одного дома к другому с целью подания духовной помощи страж­дущим и взаимной молитвы, отец Иоанн наконец отправляется на поезд, чтобы ехать обратно в Кронштадт, куда прибывает не ранее одиннадцатого часа ночи. И на пути, и у самого дома его встречают и сопровождают целые ряды нищих, которых он чрез какое-либо доверенное лицо оделяет милостынею. Ежедневно больше тысячи таких бедняков (1500 или 1700) являются за получением этой милостыни, как «неотъемлемой своей пенсии» от отца Иоанна на насущный хлеб, как они выражаются. Около полуночи, а нередко и за полночь, вступает наконец на порог своей квартиры отец Иоанн, утомленный до последней крайности. Но и тут сомнительно предположить, чтобы остающиеся четыре часа ночи он мог употребить всецело для своего успокоения сном. Сколько ежедневно привозит он с собою писем, которые едва ли не на всяком шагу суют ему в руки на пароходе, везде, где только ожидают его появления. Так проходит изо дня в день труженическая жизнь отца Иоанна.

А сколько ежедневно больных, увечных, одержимых духами при­возятся к отцу Иоанну с разных местностей с просьбами его святых молитв об исцелении. Любвеобильное сердце его никому не может отказать, тем более страждущим; он охотно принимает на себя молитвенный труд, который считает не трудом, а лишь исполне­нием своего пастырского долга, – делом приятным, сладостным, «пищею его души». «Я стою, – говорит он, – у Источника жизни ежедневно, ежечасно, непрестанно: то есть я стою у Господа моего, как в храме у Его престола, так и дома, и на пути, и на улице и везде я предстою Ему умом и духом!»⁶⁶ Вся жизнь его есть непрерывная нить молитвы, которую пересекают лишь обращающиеся к нему с устными просьбами и вопросами, но и при этом всегда молитвенно настроенная душа его, удовлетворив собеседника, снова возвра­щается к своему «внутреннему деланию» (монашеское выражение) – к тайной молитве. И молитва веры этого пастыря, по слову Евангелия, спасает болящих⁶⁷ от недугов душевных и телесных. Он не задается горделивою мыслью о том, исцелится ли болящий по его молитве, или нет; он знает, что если на пользу болящему, – воз­вратит ему Господь здоровье, а если и не возвратит, то такова святая воля Его, чтобы временными страданиями искупить душу от вечных мучений. Он видит страждущего, слышит вопли его и не может не стремиться помочь ему. Он слышит в сердце своем слова Господа: Просите, и дастся вам⁶⁸ и елика аще воспросите в молитве – верующе – будет вам⁶⁹, слышит и на основании этих слов просит, ничтоже сумняся⁷⁰, но с твердою верою во Всемогущего, с несо­мненною надеж­дою на Милосердого и с беззаветною любовью к Источнику любви и всякого блага.

А какой успех имеет эта молитва – видно из отзывов благодар­ных просителей, издалека и из разных местностей, приезжающих нарочно для того, чтобы «благодарить Батюшку» за полученное по молитвам его исцеление!

Сам отец Иоанн говорит всем так: «Великая милость Божия является на мне недостойном и паче всех грешнейшем, но не при­писывайте ничего подобного моей силе или молитве, при чем же я тут? Я немощен, как и все, и еще немощнее других! Это сила благодати Божией, по вере вашей, а не по моим грешным молит­вам».

Эти же самые слова повторяет он и в начале своей книги «Дневник»⁷¹: «Сила Моя в немощи совершается, – говорит апостол Павел⁷²; эта сила и благодать Господня и во мне немощном и грешном воспреизбыточествовали во все дни жизни моей. Слава, Господи, силе Твоей и милосердию Твоему!»

Таково смирение великого молитвенника, самоотверженного труженика! Таковы свойства истинного смиренномудрия: Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дождь славу о милости Твоей и истине Твоей. да не когда рекут язы́цы: где есть Бог их?⁷³ (то есть чтобы не говорили маловерные, что ныне уже нет чудес, ныне не то, что было прежде).

От начала христианства и доныне Господь Бог не переставал и не перестает в подкрепление нашей слабой веры являть различные знамения и чудеса – и от чудотворных икон, и от святых мощей угодников Божиих, или каким-либо иным способом. Горделивый же, надменный, но вместе и слепой разум человеческий, или, как говорит апостол, взимающийся на разум Божий⁷⁴, ищет, как бы затмить славу Божию своею мнимою мудростью и свою правду предпоставити правде Божией⁷⁵, всегда старается объяснить подобные знамения и чудеса случайностью, обстоятельствами, предрасположением или чем бы то ни было, только бы не допустить торжества истины и могущества веры. Но вот среди самых людей нашего века является один из них, муж веры, в лице – пастыря Церкви. Он выражает эту веру одною смиренною, теплою молитвою к Богу, как дитя к отцу своему, говорит безыскусственно, доверчиво, простосердечно, искренно; и эта молитва веры приемлется Обещавшим послушать: всех призывающих Его во истине, творить волю боящихся Его и слышать молитвы их⁷⁶. Не буии ли, то есть не простосердечных ли и смиренных, избрал Бог, чтобы премудрых века сего посрамить⁷⁷?

О вера святая! Ты наглядно доказываешь нам, что и теперь, как и прежде, вся возможна суть верующим⁷⁸ – и не изнеможет у Бога всяк глагол⁷⁹, но речет, – и не пребудет ли?⁸⁰ Ты воскресаешь пред нами в той силе, в какой ты сияла в первые времена христианства! Ты двигаешь горы⁸¹ надменной современности и в море твоего величия потопляешь их!

«О вера святая! – пишет отец Иоанн в дневнике своем, – какими словами, какими песнями я прославлю тебя за бесчисленные

блага, дарованные мне тобою, за все силы, которые ты совершала и совершаешь на мне самом и чрез меня грешного на людях Божиих! Слава Тебе, Богу, Благодателю нашему во веки веков! Познан буди, Господи, в вере Твоей, всем людям Твоим, и всем племенам земным, якоже мне недостойному познался еси! Познан буди, Господи, да вси прославят Тебя едиными усты⁸² и единем сердцем от востока солнца и до запада. Буди, буди!»⁸³

«Что для меня дороже всего, – пишет отец Иоанн в другом месте своего дневника, – что для меня выше всего на свете? Дороже всего и выше всего для меня – мой Бог, Создатель мой, Господь и слава имени Его! Он жизнь моя, и моя сила, Он свет души моей, Свет истинный, просвещающий всякого человека⁸⁴, “Христос – моя сила, мой Бог и Господь»⁸⁵. А после Бога драгоценнее всего для меня душа моего ближнего, моего собрата, за которого Господь мой умер и столь дорогою ценою стяжал его Себе⁸⁶. Я ли после сего пренебрегу моим собратом, которого Господь так возвеличил! Пожалею ли для него чего бы то ни было тленного, временного, да и не только чего-либо, но и самого себя!»

О святая, всеобъемлющая любовь! Во многих ли сердцах ты так всецело царишь, во многих ли душах таким пламенем светишься? Да, – счастлив тот, кто может так сказать; а отец Иоанн оправдыва­ет эти слова свои и самым делом: любовь к Богу и ближним в нем не разграничиваются одна от другой; они, как два крыла, – одно без другого не действуют, а вместе возносят его превыше земли и одухотворяют до забвения им своего внешнего человека. Ради ближних своих он не жалеет себя, не дает себе отдыха, не знает покоя, весь отдавшись нуждам ближних. «Священник, – пишет он, – есть апостол в своей пастве; он должен благовествовать Царствие Божие, благовременно и безвременно⁸⁷: нерадивых, беспечных, живущих в страстях – возбуждать к покаянию и исправлению; невежд – вразумлять, благочестивых – ободрять и поощрять надеждою буду­ще­го воздаяния. Для сего он должен и по домам ходить – посещать своих пасомых, непосредственно наблюдать за их образом жизни, чтобы удобнее он мог руководить их в деле спасения, а не для того только, чтобы принимать от них угощение»⁸⁸.

Что касается сего последнего, то и в этом отношении образ жизни отца Иоанна является исключительным.

У каждого из нас, имеющих свой уголок и домашний очаг, есть и определенный час для подкрепления себя пищей. Имеет ли таковое время и место отец Иоанн? Не добровольно ли он обрек себя на труды и лишения всякого рода, не исключая и сего последнего? Конечно, каждый приглашавший его к себе в квартиру считает величайшим счастьем угостить дорогого гостя, но не уклоняется ли от этого сам отец Иоанн, чего не может не заметить всякий внимательно относящийся к нему. Во-первых, он никогда не может назначить часа своего посещения, по причине множества просите­лей, между которыми встречаются не терпящие отлагательства, как например, тяжело больные или отъезжающие в путь и тому подоб­ные. Желая удовлетворить по возможности каждого, отец Иоанн всегда спешит, и, исполнив свое пастырское молитвенное дело, хотя и вкушает немного предложенной ему трапезы, по большей части, состоящей из чая, фрукта и рюмки вина, совершенно необходимой для подкрепления всегда напряженных и изнемогающих сил его, он поспешает продолжать свой путь далее. Нередко случается, что и в течение целого дня ему не приходится нигде надлежащим образом подкрепиться пищей, но он и не ищет сего, довольствуясь малым, принимая все случающееся с ним как от руки Божией, водительству которой всецело предается, как покорный сын отцу своему, заботясь лишь о том, чтобы благоугодить Ему исполнением пастырского своего призвания: брашно Мое есть, – говорит он словами Спасителя, – да сотворю волю Пославшаго мя и совершу дело Его. Се же есть воля Пославшаго Мя, да имут живот вечный⁸⁹. Однажды сказал отцу Иоанну один петербургский протоиерей: «Вы так утомляетесь, Батюшка, – совсем не даете себе покоя!» На это отец Иоанн отвечал ему: «На что мне покой, друг мой! Покой наш будет там (указал он на небо), если только заслужим его здесь. Да и может ли пастырь быть покоен, когда еще не все овцы глас его слышат⁹⁰, а некоторые и слышать не хотят; иные же стонут и сами умоляют о помощи, не должен ли пастырь спешить им на помощь? Сколько стонов, слез, нужд, скорбей, немощей, сколько грехов у овечек наших!.. Пастырю ли покоиться – дремать, когда их погибель не дремлет⁹¹». Да, не дремлет, и не дремлет этот доблестный пастырь, отец Иоанн, – не дает себе покоя! Он словно задался мыслью принести себя всецело в жертву своему пастырскому служению, и не существует для него в сем никаких преград! О, если бы этот высокий пример отца Иоанна нашел себе побольше подражателей! О, если бы побольше было таких пастырей! Много бы утерлось слез, много бы стихло стонов и воплей! Много бы хладных душ было согрето любовью и в подавленных унынием сердцах затрепетала бы искра живительной веры!

Жатва убо много, – говорит Иисус Христос пастырям в лице апостолов Своих: жатва убо много, делателей же мало: молитеся убо Господину жатвы, да изведет делатели на жатву Свою⁹².

Июля 1, в одиннадцатом часу дня, получена была телеграмма от протоиерея Иоанна Сергиева из Кириллова в город Череповец на имя настоятельницы Леушинского монастыря, ожидавшей ее, следующего содержания: «Сегодня утром проехали Кириллов». Рассчитав по времени, игумения Таисия ожидала прибытия дорогого гостя около трех часов пополудни, о чем объявила и представителям города, тоже заинтересованным приездом высоко­чтимого пастыря и желавшим попросить его почтить их город служением в городском соборном храме. По общему соглашению решено было взять отдельный пароход и выехать на встречу Батюшки всем усердствующим во главе с хозяином парохода г. Милютиным, соборным протоиереем и другими, и настоятель­ницей Леушинского монастыря с несколькими певчими сестрами, живущими при подворской церкви⁹³.

Игумения Таисия отправилась прямо на пароходную пристань, а другие, в ожидании приготовления парохода, разошлись исправ­лять свои домашние дела. Вдруг, около 12 с половиной часов пополудни показался уже невдалеке пароходик небольшой, кра­сивенький, весьма быстро подходивший к пристани. Все узнали в нем пароход отца Иоанна «Святой Николай Чудотворец». Вскоре и сам хозяин его, протоиерей Иоанн, показался на трапе, приветство­вавший поклонами и благословлявший публику, бывшую на пристани и на берегу. Пароход пристал к городской пристани, и весть об этом моментально облетела весь город, представители коего, собиравшиеся выезжать навстречу, не замедлили прибыть, а за ними и другие граждане стекались на благословение к общему «дорогому Батюшке». Все усердно просили его остановиться в городе и отслужить на следующий день Литургию, но он утешил их обещанием исполнить эту просьбу обратным путем из Леушинского монастыря, где намеревался прогостить несколько дней. Около двух часов пополудни отчалил пароходик «Святой Николай» от город­ской пристани; на нем поехали и настоятельница игумения Таисия с немногими певчими, которые тотчас же и огласили воздух радост­ным и торжественным пением Пасхального канона. Батюшка стоял на трапе и благословлял народ, который с берега продолжал кланяться и махать платками и шляпами, пока пароход удалился.

Около пяти часов вечера прибыли к пристани Леушинского монастыря «Борки»⁹⁴, где находится и монастырский дом, вроде гостиницы для приезжих. Пока приготовляли лошадей, Батюшка посетил этот дом, посидел на балконе, выходящем в садик на берег Шексны, полюбовался местностью и вскоре отправился в монастырь.

Встреченный с колокольным звоном, отец Иоанн проследовал прямо в кельи настоятельницы, для него приготовленные, так как в соборном храме⁹⁵ шло всенощное бдение и неудобно было нарушать богослужение встречею. Между тем в кельях настоятельницы собрались некоторые из гостей и из духовенства. Батюшка, поздоро­вавшись со всеми и преподав всем благословение, прошел на балкон, выходящий в сад; погода была прекрасная; вечерняя прохлада после жаркого дня давала отрадный покой утружденному неусыпною деятельностью путнику, и он расположился здесь кушать чай. Незаметно пробрались, по распоряжению игумении, сестры-певчие в сад, и неожиданно огласило воздух стройное пение любимых Батюшкою ирмосов канона Успению Богоматери киев­ского распева. Батюшка с видимым удовольствием выслушал пение, затем пропето было и еще несколько песнопений, после чего Батюшка, поблагодарив певиц, сказал им назидательное привет­ствие и отпустил с миром. Гости также не задерживали его и, приняв благословение, ушли, желая дать покой Батюшке. Впрочем, сам-то он не искал себе успокоения; после самой легкой умеренной закуски он спустился в сад, чтобы в уединении предаться молитве, и долго ходил по тенистым аллеям сада, весь углубленный в молитву.

На следующий день, 2 июля, отец Иоанн совершил утреню и Литургию, в конце которой сказал поучение о величии Богоматери, Ее небесной славе и предстательстве Ее за людей пред Предвечным Ее Сыном и Богом (так как в этот день Святая Церковь воспоминает «положение пояса Богоматери»⁹⁶).

После Литургии, по желанию отца Иоанна, все прибывшие гости и священнослужители были приглашены к чаю и закуске, собран­ным в саду по причине крайней жары и стесненного воздуха в комнатах. Когда отец Иоанн проходил из собора в кельи настоя­тельницы, то на крыльце последних, на скамье, была помещена больная женщина, которую, несмотря на все старания, ввести в церковь не могли, да и тут с трудом ее едва удерживали несколько человек. Она билась, сползала со скамьи, неистово кричала и рвалась. Когда входил на крыльцо отец Иоанн, она пришла в окончательное неистовство, перегибалась всем телом, так что головой почти касалась пола. Много усилий потребовалось, чтобы ее выпрямить хотя несколько или удержать от конвульсий. Батюшка, остановившись перед нею, осенил ее крестным знамением и ласково сказал ей: «Успокойся!» Вместо того она скотоподобно зарычала, забилась сильнее прежнего. Батюшка повторил снова: «Успокойся и взгляни на меня!» Но она крепко зажмурила глаза, рвала на себе волосы, лицо ее побагровело, и вообще вид ее был ужасен. С великим трудом сдерживали ее люди; наконец Батюшка взял ее обеими руками за голову и дунул ей в лицо, причем моментально крик ее обратился в стон. Батюшка перекрестил ее и снова три раза дунул ей в лицо, произнося: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа». Затем он долго молился над нею, держа ее голову обеими руками и часто знаменуя ее крестным знамением. Она видимо успокоилась и даже стала, хотя и нехотя, взглядывать на Батюшку по его приказанию, затем перекрестилась сама, чего до сего не хотела делать, и наконец лицо ее приняло обыкновенный вид: вместо багрового цвета стало спокойно – она уже без принуж­дения крестилась сама и довольно часто, произнося: «Слава Тебе, Господи!» Те же слова повторяли и сам великий молитвенник, отец Иоанн, и все, бывшие свидетелями чудесного исцеления. (Невольно припоминается Евангельское изречение: кто сей есть, яко и дуси повинуются ему?⁹⁷)

Между тем в саду собрались приглашенные гости и духовенство. Несмотря на свое утомление, отец Иоанн, нимало не отдохнув, тотчас же вышел к ним и сам же начал их угощать чаем и закуской. Хвалил тенистый садик, говорил – как он скоро разросся, и вообще был очень благодушный и, как и всегда, ласковый и общительный. Назначив час обеда не ранее двух часов, он еще погулял в саду, занимаясь то с одним, то с другим из подходивших к нему, подошел к калитке сада, где толпился народ и едва не перелезал через перила сада, чтобы добиться благословения дорогого пастыря. Тут он остановился и благословил каждого из них, многих выслушивал, на некоторых, по просьбе их, возлагал руки, иным оказывал материаль­ную помощь и прочее. В 2 часа был предложен обед в зале училищ­ного здания, соединенного с настоятельскими кельями коридо­ром⁹⁸. Во время обеда пели сестры-певчие, более любимые отцом Иоанном песнопения, или же по его личному указанию. Батюшка очень любит хорошее церковное пение, слушает его с наслаждением и точно весь уносится духом превыше земного. По окончании обеда Батюшка, встав из-за стола, запел своим приятным, звучным голосом: «Благодарим Тя, Христе Боже наш» и прочее; затем, побла­годарив певчих, вышел, и тотчас же с настоятельницею игумениею Таисиею поехали в коляске в «Пустыньку», излюбленное место как игумении, так и самого отца Иоанна. До сего года там был лишь уединенный домик среди соснового леса с часовнею в честь святого апостола Иоанна Богослова, а ныне по предложению самого архие­пископа Новгородского пристроен алтарь и устроена маленькая церковь. Предполагалось, что отец Иоанн и совершит ныне ее освящение, что и назначил теперь он на 5 июля, понедельник, так как располагал пробыть в Леушинской обители не менее пяти дней. Здесь, в пустынной келье, смежной с новосоору­жен­ною церковью, отец Иоанн несколько отдохнул, затем, напив­шись чаю, уехал обратно в обитель, по пути покатавшись немного по полям и нивам ее; посетил и пасеку монастырскую и благословил ее, благословлял и поля, коими проезжал, и возвратился в обитель.

Вечером неутомимый труженик отец Иоанн вышел в сад с книгой пророка Исаии, которую и стал читать вслух собравшимся около него. Умилительное, приятное, но, к сожалению, ныне почти не встречаемое зрелище представляло это чтение: почтенный пастырь в беленьком бумажном подряснике, в соломенной шляпе на голове, сидит в саду за столом посредине, окруженный самой разнообраз­ной публикой – и из монашествующих сестер, и из белого духовен­ства, и из мирских людей обоего пола: кто сидит тут же за столом, тесно сплотившись друг с другом, кто на траве, под ближайшими кустиками и тополями, все не сводят глаз с читающего и объясняющего читаемое Батюшки; иные стоят позади его и ветками березок отгоняют назойливых комаров; а он сосредоточен­но читает, прерывая свое чтение или восторженными восклица­ниями о величии Бога Саваофа, о Его беспредельной любви к избранному народу израильскому и праведном гневе на его непокорность, о близости Его к пророкам, как бы к друзьям Своим, коим вверял Он великие тайны Своего домостроительства, искупления челове­чества; или же, заметив невнимание или рас­слабление слушателей, ласково улыбаясь, скажет: «Слушай, слушайте!» – и точно бы вдохнет новую бодрость своими словами. Так читает неутомимый труженик не час, а несколько часов подряд, под конец видимо превозмогая себя.

Каждый шаг, каждое действие его доказывают ясно, что всецело отдал он себя на служение ближним для их духовного преуспеяния, что он не щадит себя для этого, ибо это и есть задача его жизни, его цель, его священный идеал. Окончив чтение, он благословил каждого из слушателей и отпустил на покой, так как было уже 9 часов вечера. Сам же он поспешил ли на покой? По убедительной просьбе игумении, он согласился принять легкую закуску, во время которой, узнав, что приехали общие знакомые г-да Поздеевы из Устюжны, тотчас же пригласил их к себе и попросил подать им ужин, которого, однако, с ними не разделял, а только утешал их беседою. Наконец часов в 10 он пошел в сад на молитву, по обычаю своему предаваться ей особенно на чистом воздухе, где сама чудная природа так гармонирует с его возвышенным настроением и свободнее уносит душу к Богу в молитвенной беседе с Ним. Уже было 11 часов ночи, когда Батюшка вернулся в свою келью, где был приготовлен для него ночлег. Но ненадолго. Ровно в полночь разразилась такая гроза, какой никто из видевших ее не припо­минал, как утверждал и сам отец Иоанн, вышедший снова на балкон; раскаты грома раздавались беспрестанно и как бы над самою головою; блистания молнии были слишком продолжи­тельны, дождь лил ливнем при сильном вихре, которым в соседней обители деревне сорвало крылья мельницы, разворотило некоторые соломенные крыши, в обители же не причинило ни малейшего вреда, хотя самая гроза стояла прямо над нею. Отец Иоанн все время любовался величием природы в ее грозной силе, называл это милостью Божиею, посылаемою в очищение воздуха, и прочее; впрочем, сказал он: «Эти громовые раскаты и блистания напоми­нают нам о последней громовой трубе, имеющей последовать перед Вторым Пришествием Христовым для Страшного Суда». По окончании грозы все снова мирно разошлись на покой и для молитвы, так как на следующий день назначена была общая исповедь отца Иоанна.

В субботу 3 июля отец Иоанн совершил утреню и позднюю Литургию тоже в соборе, так как все собравшиеся с разных мест посетители желали выслушать его всегда весьма трогательную, умилительную общую исповедь, каковую он и назначил в субботу. Собралось немало священников и из окрестных сел, и из города Череповца – настоятель собора отец протоиерей Приоров⁹⁹. Служе­ние было соборное, весьма торжественное, во главе с отцом Иоанном, служившим в белой, шитой золотом митре и в таковом же облачении монастырской работы. В конце Литургии отец Иоанн, прежде чем приступить к общей исповеди, обратился к народу с поучением о необходимости покаяния и приуготовления себя к загробной вечности и к ответу на Страшном Суде Божием. «Горе нам, – сказал он между прочим, – если час Суда Божия застанет нас неготовыми! Что сотворим? О, кий страх тогда!» Затем он предложил прежде приведенное сравнение грозы и обратил на него внимание слушателей: «Вот все мы были свидетелями сегодня ночью ужасной, сильной грозы. Возгремит, – и кто не вострепещет, – восклицает пророк¹⁰⁰. Вострубит, – говорит апостол, – и мертвии востанут нетленни, и мы, то есть живые, изменимся¹⁰¹ для жизни вечной, нескончаемой, для вечной награды или вечного наказания, да приимет кийждо, яже с телом содела, или блага, или зла¹⁰². Яко же молния исходит от востока и блистает до запада, тако будет в Пришествие Сына Человеческого, то есть в страшное Его Пришествие на Суд всей вселенной». Многое на эту тему говорил он, так что всех тронул до глубины души. Отовсюду послышались рыдания и слезы. Тогда Батюшка приступил к началу общей исповеди. Прочитав положенные перед исповедью молитвы, он снова стал убеждать к покаянию и исправлению жизни, стал перечислять грехи и различные страсти и пороки, помрачающие в человеке разум и сердце, отчуждающие его от Бога. Много и глубоко трогательно говорил еще Батюшка и наконец спросил всех: «Каетесь ли вы все от чистого сердца?» – «Каемся, каемся, Батюшка», – раздалось по всему собору, сдержанные рыдания не умолкали, плакали и сами священнослужители, находившиеся в алтаре. Батюшка продолжал: «Нет греха, побеждающего человеколюбие Божие; оно всегда готово простить и помиловать кающихся грешников и даровать им силы к исправлению жизни и к избежанию греха, лишь бы было наше к тому желание и стремление». Затем прочел разрешительную молитву и стал причащать Святых Таин.

Между причастниками была и исцеленная им вчера бесновав­шаяся женщина, Екатерина; она подходила уже сама, совершенно тихо и разумно, с глубоким умилением и со слезами. Когда Батюшка выходил из алтаря, к нему подвели на солею несколько больных, из них троих одержимых злым духом, одного расслабленного мужчину и одного болящего грудью до невозможности нести какой-либо труд. Под руками великого молитвенника бесноватые все успокои­лись, а расслабленного мы своими глазами видели на следующий день идущим на пароход; о последнем же больном неизвестно пока ничего.

После Литургии, подобно вчерашнему, все приглашены были к чаю в сад, затем к обеду в зал, где пели монахини-певчие, а после обеда отец Иоанн снова отправился в «Пустыньку», куда вслед за ним прибыли и гости; оттуда все поехали на «Бугры», небольшие холмики, поросшие сосновым лесом, где наделаны скамейки и столики, на которых и расположились все. На этом месте растет много грибов и ягод земляники и черники, которые крестьянки находили и подносили дорогому гостю, считая это великим утешением для себя. Батюшка тут гулял совершенно свободно, никто его не тревожил, хотя и много собралось народа, но все стояли поодаль, а если кто и подходил с каким-либо вопросом, то не иначе, как с его разрешения. Отсюда поехали все обратно в обитель, где опять весь вечер провел Батюшка в чтении Священного Писания, а затем уединился в садике для молитвы.

В воскресенье, 4 июля, отец Иоанн совершил утреню в домовой церкви¹⁰³, смежной с настоятельскими кельями, в коих он поме­щался, в 6 часов утра, в то время, когда в соборе совершалась ранняя Литургия. После утрени Батюшка исповедал некоторых, затем отправился в собор для служения поздней Литургии, тоже «соборне» со многими священнослужителями. В конце Литургии он говорил экспромтом поучение на дневное Евангелие об исцелении слуги сотника, по вере сего последнего, указав при этом на силу и могущество веры и на необходимость потому веры для получения нами просимого от Господа. После Литургии был по обычаю предложен чай в саду.

Весть о прибытии в Леушинскую обитель отца Иоанна с быстро­той молнии облетела всю окрестность. Пользуясь празднич­ным днем, народ собрался со всех ближайших сел и деревень, и все стремились получить благословение досточтимого пастыря, имя которого и в здешних краях, благодаря ежегодному посещению им Леушинской обители, уже успело приобрести уважение, доверие и всеобщую любовь.

Чтобы удовлетворить благочестивое желание народа, настоя­тельница предложила Батюшке благословить каждого из пришед­ших, поместившись у «святого колодца» таким образом, чтобы с одной стороны колодца все, установившись длинным рядом, по очереди подходили под благословение к отцу Иоанну и тотчас выходили бы, с другой стороны. Чины полиции, во главе с при­ставом, занялись этой расстановкой и проводом народа, так что таким образом каждый из них получил благословение. При этом произошло следующее достойное замечания событие: один из крестьян, весьма чисто одетый, держа на руках девочку лет пяти, поклонился вместе с нею Батюшке в ноги; Батюшка, вообще не любящий, чтобы ему воздавали такие поклоны, остановил его, говоря, что он может таким образом уронить и ушибить малютку. На это мужчина отвечал во услышание всех: «Должны мы с нею, Батюшка, тебе кланяться, она тобою исцелена, – вот человеком стала», и затем, на дальнейшие вопросы, рассказал следующее. «В 1897 году, круг этой же поры, ты тоже пожаловал сюда, в Леушинский монастырь, Батюшка, и вот эту самую девочку, дочь мою, бывшую от рождения в расслаблении, ни ручками, ни ножками не владевшую, я принес сюда к тебе, Батюшка, и просил помолиться о ней. Ты помолился да помочил ей и ручки, и ножки святой водой; я принес ее домой, а она на другой день и ходить маленько стала и ручкой владеть, – вот теперь совсем здорова». Батюшка перекре­стился и смиренно сказал: «Не я это сделал, слабый человек, а сила Божия, – Богу славу воздавайте за это чудесное исцеление. Зачем же ты ее на руках держишь, – продолжал он, – если она может ходить? Спусти ее!» И он спустил девочку, которая тотчас и пошла, и подошла к Батюшке, и уже сама, по знаку своего отца, поклонилась ему в ноги. Когда все получили благословение, было уже 2 часа, и дорогого гостя-труженика пригласили откушать.

После обеда, в сопровождении настоятельницы, отец Иоанн поехал покататься в «Пустыньку», по возвращении откуда заехал в рощу, прилегающую к монастырской ограде, куда, с благословения настоятельницы, просили его клирошанки откушать с ними чая. Когда подъезжал экипаж отца Иоанна, они, числом около 80 человек, встретили его пением задостойника «Радуйся, Царице, матеродевственная славо». Дорожку в рощу, по которой надлежало идти Батюшке, они усыпали полевыми цветами и зеленью. Батюшка приветствовал их словами: «Здравствуйте, певички Божии». Вот они подошли на благословение, затем Батюшка поместился на приго­товленное для него место за столом, по сторонам разме­стились гости, народ стеною стоял поодаль, певчие пели, остальные молоденькие сестры подавали чай, ягоды или просто стояли около стола. Был в полном смысле «праздник».

Из рощи отец Иоанн, напутствованный пением утешенных его ласками послушниц-певчих, отправился к старшему монастырскому священнику, отцу Кл. Е., просившему Батюшку сделать ему честь и удовольствие быть восприемным отцом родившейся у него перед самым его приездом дочери Юлии; любвеобильный Батюшка не отказался и поехал воспринимать от купели Святого Крещения новорожденную. От отца К. он посетил второго священника, отца Н. Л., затем обоих диаконов и наконец вернулся в садик, где предался уединенной молитве.

На другой день, 5 июля, назначено было освящение церкви в «Пустыньке». Поэтому настоятельница предложила Батюшке ноче­вать в «Пустыньке», на что он и изъявил согласие и, по окон­чании молитвы, прямо из сада поехал туда, где и провел ночь в большой комнате, смежной с пристроенною к ней маленькою церковью.

Особенное украшение этой церкви составляет мозаичная икона, художественно писанная на стекле, изображающая святого Иоанна Богослова, внимающего Небесному гласу и мановению Божествен­ной десницы, показывающей ему «Откровение», которое в то же время записывает ученик его Прохор, сидящий на скале. Эта икона запрестольная, находится в отверстии восточной стены, составляя как бы окно большое, высотою почти в четыре аршина и шириною более двух аршинов. Утром, когда свет солнца ударяет прямо в нее с наружной стороны, она, при своем золотистом фоне, – восхити­тельна. Долго любовался ею на следующее утро отец Иоанн и сказал, что она составила бы драгоценное украшение любого столичного собора.

На следующее утро отец Иоанн сам прочитал каноны, положен­ные пред освящением храма, пока в обители совершалась ранняя Литургия, после которой назначен был крестный ход и из обители, и из скита в новосооруженную церковь. Когда послышался трезвон в обители, возвещавший о том, что крестный ход уже оттуда вышел, тронулся таковой же и из скита, где тоже начался трезвон; и из «Богословской пустыньки» вышли с хоругвями и иконами, только без трезвона, потому что там еще нет колоколов. Описать это святое и чудное зрелище крестного хода, со множеством хоругвей, крестов, икон, среди зеленеющих полей и леса, по прямой как стрела дороге, при ярких лучах утреннего солнца, переливавшихся на золотистых облачениях священнослужителей, предшествуемых стройным пением монашествующих и сопровождаемых толпою народа, – невозможно. Участники и свидетели этого торжества могут лишь оценить его. Отец Иоанн тоже вышел из «Пустыньки» навстречу и, приняв от священника, несшего на голове святой антиминс, возложил его на свою голову и поставил на подобающем месте. Церковь, по причине малости, не могла вместить народа, потому стояли и в комнате, и на улице, где сквозь растворенные окна было слышно все богослужение, начавшееся обрядом освящения храма, совершаемого самим отцом Иоанном «соборне».

В конце Литургии отец Иоанн сказал слово, приличное событию, на текст: храм Божий свят есть, иже есте вы¹⁰⁴. В этом слове отец Иоанн сперва изложил всю святость и важность храма Божия для верующих, которые в нем, как в духовном очистилище, почерпают себе очищение грехов, обновление духовных сил и полноту благодати в Святых Таинствах, по мере восприемлемости каждого. Затем пояснил, что и каждый христианин есть храм Божий, по слову апостола: Не весте ли, яко храм Божий есте, и Дух Божий живет в вас?¹⁰⁵; что Господь наш Иисус Христос всегда готов и ищет Сам поселиться в нашем сердце, лишь бы мы-то были готовы принять Его: Се, стою при дверех (сердца) и толку: кто услышит глас Мой и отверзет двери, то есть сердце, – выйду к нему и вечеряю с ним¹⁰⁶, то есть напитаю его Своею Божественною вечерею благодати и обилием дарований духовных. Потому должно относиться всегда внимательно к своему сердцу, не допускать в нем гнездиться злу и неправде, а как скоро заметим что-либо подобное, тотчас же очищать его покаянием и исправлением, чтобы не помрачался грехом и нечистотою живой храм Живаго и Святаго Бога – наше сердце.

Литургия в этот день окончилась уже около 1 часа дня. Выкушав стакан чая и разделив легкую закусочку с духовенством и гостями, отец Иоанн поехал прокатиться с настоятельницею, а гости направились в обитель. Долго на этот раз катался отец Иоанн, и эта прогулка несколько подкрепила его усталые силы. На обратном пути встречались многие идущие из обители богомольцы; из числа их подбежали к отцу Иоанну две женщины и знаком руки просили остановить экипаж. Он приказал замедлить езду; тогда обе эти женщины, следуя рядом с экипажем, многократно повторяли слова благодарности: «Спасибо, Батюшка, спасибо, кормилец! На век ты меня осчастливил, – человеком сделал, что я несчастная, сгибла бы совсем» и прочее. Ни я, ни Батюшка не узнали говоривших это и весьма были тронуты, когда они объяснили, что одна из них – исцеленная им от беснования Екатерина, а другая – мать ее. Если бы не сама Екатерина объявила себя, то положительно невозможно было бы узнать в ней ту несчастную, неистово колотившуюся голо­вой и корчившуюся больную. На вопрос Батюшки, сколько лет она хворала, она отвечала: «Одиннадцать с лишком лет», но что теперь она чувствует себя как бы совершенно переродившеюся и здоровою. Смиренномудрый молитвенник повторил и ей свои обычные при подобных случаях слова: «Не я это сделал, а сила Божия, – Бога благодарите, а не меня!» После обеда просили Батюшку хотя бы немного отдохнуть, но он отказался, сказав, что отдохнул во время прогулки в коляске, и снова предложил послушать его чтения в саду, чему, конечно, все были очень рады. В этот день и Батюшкою, и всеми чувствовалось как бы какое-то особенное духовное торжество, неземная радость наполняла сердца всех, и это Батюшка приписы­вал совершившемуся торжеству освящения храма во имя святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова в «Пустыньке». «Великий апостол святой Иоанн, он – апостол любви, он – друг Христов, и объединяет и наши сердца взаимной радостью о Господе и единоду­шием во Христе».

Долго читал в саду дорогой Батюшка, затем по просьбе игумении Таисии посетил монастырскую богадельню, лишь два года назад открытую¹⁰⁷ ею для своих престарелых и убогих монахинь, между коими находятся и четыре слепые. Живут они на всем готовом содержании при домовой церкви, освященной в прошедшем 1898 году им же, отцом Иоанном. Старицы были несказанно утешены его посещением; он благословил каждую из них, пил с ними чай и каждую поил из своих рук. Он долго утешал их, особенно слепых, говоря, что узрят они свет небесный в Царствии Господа, каковой свет несравненно вожделеннее здешнего солнечного света. Одна из слепых, еще молодая, умеющая прекрасно читать по своим книгам, принесла их и стала читать ощупью, что очень интересовало Батюшку, и он сказал: «Вот исполнение слов псалмопевца: Господь умудряет слепцы¹⁰⁸!» Он особенно приласкал ее, поцеловал в голову и неоднократно благословлял. Старицы-богаделенки просили его отслужить в их церкви Божественную литургию и причастить их Святых Таин, что он и обещал исполнить на следующий день. От них он прошел в их церковь, которая ныне совершенно покончена отделкой, и удивлялся благолепию ее, что многократно высказывал игумении Таисии, хваля ее умение и распорядительность.

Из церкви Батюшка снова прошел в богадельню, еще раз благо­словил всех стариц и спустился вниз в сестринскую трапезу, которая поистине могла бы составить украшение богатой городской обите­ли. Она (как и богадельня над нею) имеет в длину двенадцать саженей, в ширину – шесть; с обеих сторон окна, обильно напол­няющие ее светом; потолок поддерживают четырнадцать колонн (по семь в ряд); на восточной стороне – иконостас в два яруса, с семью иконами в нижнем и пятью в верхнем. Посреди трапезы, между колоннами, – амвон с аналоем, на коем производится чтение при трапезовании сестер. Помолившись перед иконостасом, Батюш­ка стал на амвон и долго молча стоял перед раскрытою книгою Четьи-Минеи; читал ли он ее или так углубился в размышление, но потом, обратившись к игумении, сказал: «Устроит тебе Господь обитель, матушка, на Небеси за мудрое устроение врученной тебе обители на пользу сестер!» Из трапезы прошел в кухню, где уже приготовляли провизию на завтрашний день. Он отведал белой рубленой капусты, приготовленной для щей, и она так ему понравилась, что он с удовольствием покушал ее. Из кухни прошел в квасную и вышел на улицу другим ходом, сел в коляску и, проехав вокруг монастыря, возвратился в свои кельи.

На следующий день, 6 июля, день последнего своего пребывания в Леушинской обители, отец Иоанн отслужил утреню и Литургию в надвратной, смежной с богадельнею, церкви, двухпрестольной, в приделе своего Ангела, преподобного Иоанна Рыльского, где и причастил Святых Таин всех богаделенских стариц, а также и других сестер, и мирян. В конце Литургии, по заамвонной молитве, он произнес слово о чине монашеском, из коего воссияло так много преподобных обоего пола и разного сословия и возраста, упомянув, что и в наши времена, хотя и скудные благочестием, но все же встречаются, и даже нередко, великие подвижники и подвижницы, кои и составляют теперь опору и украшение современного монашества; но бывают и среди мира люди благочестивые, тайные рабы Божии, кои безвестно среди суеты мирской, как бы чуждые ее, живут, сокровенно работая Богу и содевая свое спасение и служа добрым примером для своих собратий. Следовательно, во всяком положении и на всяком месте можно служить Господу и заслу­живать вечное блаженство.

После обеда Батюшка, по обычаю, несколько прокатился с нас­тоятельницею и, вернувшись, стал в саду читать книги вслух всем желающим послушать. Отъезд из Леушинской обители отца Иоанна был назначен вечером, часов около девяти, чтобы прибыть в Череповец лишь к утру, прямо ко времени служения утрени и Литургии. Пользуясь временем, матушка игумения попросила Батюшку благословить всех сестер, коих в обители около четырех­сот человек, а также и совершить освящение воды. Сестры собрались все в домовой церкви, а на хорах ее (подле настоятельских келий) было приготовлено все для водоосвящения. Батюшка пришел на хоры и прежде всего приветствовал сестер словами: «Здравствуйте, дорогие сестры! Спасибо вам за ваш радушный прием и гостеприимство; вот сегодня я уже уезжаю из вашей богохранимой обители». Затем он говорил им много весьма назида­тельного о том, как они должны жить и содевать свое спасение. Упомянул между прочим и о том, что они должны своею доброю жизнью и послушанием беречь и покоить свою матушку игумению, положившую и полагающую для них все свои силы и все свое здоровье, которое уже много изменяет ей. При этом он привел слова апостола: Повинуйтеся наставником вашым и покаряйтеся, тии бо бдят о душах ваших, да с радостию сие творят, а не воздыхающе¹⁰⁹. В ответ на это все сестры в один голос высказывали свою благодарность и любовь к матушке игумении и просили его помолиться о ее здоровье и продлении дней жизни ее. Затем, освятив воду, Батюшка окропил ею сестер и, благословив их, удалился в свои кельи, а сестры не расходились, ожидая в слезах и в скорби проводить бесценного гостя, хотя до отъезда его оставалось часа два.

Между тем Батюшка с настоятельницею еще раз поехали в «Богословскую пустыньку», где накануне освятили церковь. В «Пустыньке» не было никого, кроме прислуживающей послушницы. Долго молился Батюшка в алтаре пред престолом Божиим на коленях, затем вышел в церковь, снова как бы все осматривая, присел в смежной с нею келье, потом прошел через террасу в сад, погулял немного. Видя его глубокое сосредоточение, игумения следовала за ним лишь поодаль, боясь нарушить его молитвенное настроение, пока наконец он сам подозвал ее к себе и стал беседовать. Незабвенна и высока была эта беседа! Потом они снова вошли в церковь, и Батюшка, помолившись, благословил старицу-игумению, скорбевшую о разлуке с ним, добрым своим отцом духовным, единственною для нее поддержкою и утешением духовным в ее многотрудной жизни.

Из «Пустыньки» они поехали в обитель через скит (Успен­ский)¹¹⁰, где Батюшка хотя и неоднократно проезжал, но не заходил в церковь; на этот раз он зашел в церковь, где моментально собрались все сестры-скитянки, кроме ушедших уже в монастырь для того, чтобы проводить отца Иоанна. Здесь Батюшка особенно приласкал мать-схимницу Антонину, весьма духовную и благоче­стивую старицу. Когда вернулись в обитель, там уже собрались все, – и сестры, и духовенство, и гости, и весь народ, сплотившись у подъезда. Батюшка простился со всеми и снова вышел в сад, куда к задним воротам были поданы лошади, чтобы провезти его незаметно, во избежание толкотни и суеты. Проходя в последний раз садом, той самой аллейкой, которою ежедневно гулял Батюшка, совершая свои внутренние, тайные молитвы, он остановился и с чувством произнес: «Прощай, садик! – спасибо тебе за то духовное наслаждение, которое ты подавал мне!» С этими словами он благословил садик на обе стороны, сказав: «Процветай, разрастайся, плодотвори на пользу святой обители!» Настоятельница провожала его садом, обливаясь слезами о разлуке с таким любвеобильным отцом. Наконец, на последней аллее он сел в коляску и тронулся в путь по-за ограде. Узнав это, вся толпа сестер и народа бросилась кратчайшим путем через святые ворота на дорогу, на которую должен был выехать отец Иоанн. Опередив его, они стройно установились по обеим сторонам дороги, все поклонились отъезжавшему дорогому пастырю-молитвеннику; певчие провожа­ли его пением многолетия, но более рыданиями, ибо последние заграждали звуки голоса и не давали петь. Любвеобильный пастырь всех благословлял, кланяясь на обе стороны. Народ уже остался позади, а Батюшка все еще глядел на купола святой обители и благословлял ее, пока она совсем не скрылась из вида.

Любили Господа Его ученики

Любовью чистою, святою беззаветно,

И счастье и покой они в Нем обрели

И радостные дни шли быстро, незаметно.

Но вдруг постигла их ужасная утрата –

Учитель их, Господь, скончался на Кресте;

Погибло все для них, погибли без возврата

Надежды светлые и ожиданья все.

Вот два из них, путем в селенье Эммаус,

События тех дней печально обсуждают;

И незаметно к ним подходит Иисус.

«Что так прискорбны вы?» – Он кротко вопрошает.

Учителя-Христа они в Нем не узнали,

Но скорби тягостной, томившей их сердца,

Не скрыли от Него, охотно рассказали.

И Спутник им в ответ отверз Свои уста:

«О, неразумные, медлительные в вере!

Для Сына Божия, Мессии и Христа

Не так ли Моисей и все пророки древле

Предуказали путь страданий и Креста?»

В беседе сладостной дошли до Эммауса,

И тут, лишь только тут отверзлись очи их,

Лишь тут ученики познали Иисуса,

Когда, подав им хлеб, невидим стал для них.

Мы, братия-друзья, – все путники земные,

Идем дорогою печалей и скорбей;

И пастырь Иоанн шел с нами в дни былые,

И путь наш услаждал, был «Светоч» наших дней.

В беседе сладкой с ним забудешь все земное,

Забудешь скорби все, забудешь сам себя,

И только чистое, небесное, святое

И созерцает ум, и чувствует душа!..

Но он уже свершил свой путь многострадальный,

Каким шел Сам Христос и праведники шли.

Он отошел от нас в мир лучший, светозарный,

И, с памятью о нем, идем за ним и мы.

Ужель забудем мы его нам наставленья?

Ужель угасим огнь его святых словес?

О, нет!.. На то ль нам дан был Ангел утешенья,

Он, всех скорбящих друг и пастырь, и отец!

Помянем же его не словом лишь, но делом;

Его святой любви потщимся подражать,

По мере наших сил пойдем на подвиг смело,

И Бог, Отец щедрот, нам будет помогать.

Взаимная любовь, взаимные моленья, –

Вот цепь священная меж Небом и землей;

У Бога мертвых нет, век живы во спасенье,

И пастырь Иоанн жив любящей душой.

Игумения Таисия

Имев счастье состоять в течение более тридцати пяти лет в самых близких духовных отношениях к незабвенному, в Бозе почив­шему отцу протоиерею Иоанну Сергиеву (Кронштадт­скому)¹¹¹, я нередко беседовала с ним, иногда подолгу и обстоя­тельно, о предметах духовного, возвышенного характера. Пользуясь такими случаями, я старалась предлагать ему вопросы, относящиеся к моей лично духовной, иноческой многотрудной жизни, и, слагая в сердце своем все ответы Батюшки, уединяясь вечером в своей келье, тщательно записывала, стараясь упомнить каждое его слово. Из таких записей составилась целая тетрадь. За последние годы (в точности указать год – не могу) я сказала об этом Батюшке, и он пожелал сам проверить записи, нашел их правильными, сделал в некоторых местах поправки, где вписал своей рукой прибавления, а затем сказал мне: «Хорошо, что ты запоминаешь мои слова: Хвалю вас, – говорит апостол, – яко слово мое помните и предания моя держите¹¹². Значит, семя падает на добрую землю и принесет плод, довольный к насыщению и других».

Вот эти записи, начиная с 1891 года, то есть с первого года, как отец Иоанн стал ездить на свою родину, в село Сура, для постройки в нем приходского каменного храма¹¹³.

Когда Батюшка, обратным путем с родины по Мариинской системе¹¹⁴, вступил в реку Шексну для следования по ней до города Рыбинска, его ожидал в городе Череповце большой пассажирский пароход, арендованный г-ми Л., приглашавшими Батюшку в Рыбинск¹¹⁵. Я накануне этого дня, 17 июля, по-своему монастыр­скому делу прибыла в Череповец, но о предстоящем посещении его отцом Иоанном ничего не знала и не помышляла. К вечеру, уже в Череповце, я узнала об этом, а поутру следующего дня стало извест­но, что Батюшка уже приехал и находится у соборного старосты купца Крохина¹¹⁶. Я направилась туда, едва пробираясь чрез огромную толпу народа, и стала убедительно просить Батюшку заехать в нашу обитель, находящуюся невдалеке от берега реки Шексны. Батюшка отказывался за неудобством задерживать пароход, арендованный хозяевами для доставления его к ним, а не для заездов. При этом он прибавил: «Если хочешь побеседовать, так лучше поедем с нами на пароход и поговорим». И таким образом мы отправились. Но и тут я снова повторила ему свою просьбу, заручившись согласием на то хозяев парохода, и он согласился. На пристани (нашей монастырской) «Борки» мы сошли на берег и поехали в экипаже в обитель.

Первое слово Батюшки, обращенное ко мне, было:

Отец Иоанн. Что ты так просила меня заехать? Вот мы с тобой виделись, побеседовали – не довольно ли?

Игумения Таисия. Оттого-то, Батюшка, я и прошу вас, что имела счастье побеседовать с вами и видеть вас. Получив это счастье для себя, я не могу не желать, чтобы и сестры мои удостоились того же. Если не употреблю для сего всех зависящих от меня мер, то это будет у меня на совести: если же сделаю все со своей стороны, но вы сами не соизволите на это, то я уже не подлежу ответу пред Богом за то, что сестры не получат сего блага.

Батюшка внимательно взглянул на меня и сказал: «Вот как ты говоришь! Ну, вот мы и едем».

На пути мы начали беседовать.

Игумения Таисия. Желала бы я, Батюшка, открыть пред вами всю мою душу; я и всегда старалась это делать, чтобы вы видели ее, как внешнюю вещь, и могли указать, что ей на пользу, ибо это и есть цель моих с вами бесед. Ведь мы часто себя сами не познаем, снисходя к своим немощам. Впрочем, я вижу, что вы человек облаго­датствованный и сами видите, присущим вам Духом Святым.

Отец Иоанн. Нам, пастырям, дана благодать особенная на дело спасения вверенных нам душ, а благодать сообщает и ведение по мере надобности.

Игумения Таисия. Да, Батюшка, но не всем одинаково; думаю – по мере личной способности воспринять ее. Вы-то особенно

облагодатствованы и Духом видите собеседника; я давно замечала это.

Отец Иоанн. А если замечала и понимаешь духовность в чело­веке, то нечего и сомневаться, а надобно верить. Это враг смущает нашу душу неверием и сомнением, чтобы не дать ей мира.

Игумения Таисия. Много приходится вам, Батюшка, видеть людей, выслушивать их разнообразные нужды, грехи, недуги, и чего-чего вам не открывают, не поверяют люди!

Отец Иоанн. Да, родная, многое и многих приходится выслуши­вать! (И Батюшка тяжело вздохнул.)

Игумения Таисия. И тяжело же вам, дорогой Батюшка?

Отец Иоанн. Не легко; но в том-то и заключается исполнение нами заповеди апостольской: Мы, сильный, должны есмы немощи не­мощ­ных носити¹¹⁷. Нелегка и широка эта заповедь; и относится она преимущественно к нам, пастырям.

Игумения Таисия. А ведь встречаются души чистые, святые, совершенные?

Отец Иоанн. Совершенство наше там, – сказал Батюшка, указы­вая на небо, – и «един Свят, Господь Иисус Христос»¹¹⁸.

Игумения Таисия. Батюшка, доколе человек во плоти, он не может быть свободен от страстей и искушений и от соблазнов, которые отовсюду окружают его в мире?

Отец Иоанн. Разумеется, не свободен: потому-то и надобно глубоко и неослабно внимать себе. Человек в минуты искушений подобен лежащему на весах – куда его перетянет? Враг тянет его в гибель, а Ангел и сама совесть человека удерживают его. В это время следует вооружиться страхом Божиим, представив себе ужас адских мучений. Необходимо присоединить и тайную молитву сердца, ибо без помощи Божией мы не сильны бороться с искушениями.

Игумения Таисия. Когда человек внимает себе и следит за собою, то и малейшее уклонение от Бога, волею или неволею допу­щенное, тяготит душу и нарушает ее мирное состояние (говорю, впрочем, из собственного опыта). С потерею мира рождается трево­га, смущение, теснота. О, как тяжело бывает душе, и как трудно ей снова восстановиться!

Отец Иоанн. Потребно немедленное тайное покаяние: воззовешь ко Мне, и услышу его¹¹⁹. Господь знает наши немощи. Он готов прос­тить нам все, если мы каемся и просим прощения. Не надобно коснеть, то есть останавливаться на мысли о совершенном грехе, а тотчас же каяться, памятуя милосердие Божие; тогда породится не тревога и рассеянность, а сокрушение и смирение сердца, которое Бог не уничижит, то есть не презрит¹²⁰.

Игумения Таисия. Как сохранить в душе мир с Богом, восстанов­ленный в ней чрез Таинства, или чрез тайное покаяние, или мило­сердием Божиим?

Отец Иоанн. Ничем так не сохранишь мир, состоящий в обще­нии с Богом, как вниманием к себе. Вообще человек, проходящий жизнь духовную и ревнующий о спасении, должен неослабно внимать себе, то есть замечать все движения своего сердца и ума¹²¹. За ними сильно назирает враг и ищет уловить их; и когда найдет скважинку, то есть минуту, не занятую вниманием самого домо­хозяина, тотчас же вторгается и сам начинает хозяйничать в его душе, и много может навредить ей.

Игумения Таисия. А как тяжело чувствует себя душа, когда, очистившись и восстановив свое общение с Богом, опять нарушит его!

Отец Иоанн. На чистом и белом виднее пятнышко и самома­лейшее; так и на душе чистой, а в черном и грязном они и незаметны за общею чернотой и грязью. Опять так и выходит, что надобно внимать себе и иметь непрестанное памятование о Боге и внутрен­нюю молитву.

Игумения Таисия. Да, Батюшка, невольно приходишь к созна­нию, как трудно человеку, особенно поставленному жизнью среди суеты, хотя бы и невинной, например, начальственной, но храня­щему самовнимание, – устоять на этом пути.

Отец Иоанн. Пожалуй, и трудно; но какое же доброе дело и дается без труда? А с другой стороны, ведь в труде-то и спасение наше, ведь Царствие Божие ну́дится¹²², то есть самопринуждением, силою, старанием берется, и только усиленные искатели достигают его. Потребна молитва.

Игумения Таисия. Батюшка, научите меня молиться.

Отец Иоанн. Самое простое дело – молиться, а вместе и самое мудрое. Дитя малое умеет по-своему молить, просить своего отца или мать о том, чего ему хочется. Мы – дети Отца Небесного; неужели детям ухитряться просить отца? Как чувствуешь, так и говори Ему свои нужды, так и открывай свое сердце. Близ Господь всем призывающым Его во истине... и молитвы их услышит¹²³. Еще глаголющу тебе, речет: «Се, приидох!» О, как велико милосердие Божие к нам! Но вместе и будь мудра и осторожна, береги ум от рассеянности и скитания или суетности.

Игумения Таисия. Иногда, Батюшка, я действительно молюсь всем существом, точно бы я стояла пред лицем Самого Господа. Все существо мое исчезает в молитве, и сладка и горяча бывает молитва та. Но это бывает не часто, да я и не допускаю себе иногда такового состояния; боюсь, чтобы не прельстил меня враг такою молитвою, как неискусную, еще не могущую понести высоты ее; это – дело преуспевших более меня в духовной жизни. Ведь я почти все аскетические книги перечитала, и все подвижники предостерегают новоначальных, неискусных, таких как я, от созерцательной молитвы; то есть ее необходимо достигать, но с осторожностью, как высшего дара Божия.

Отец Иоанн. Что же и я тебе говорю: «Будь мудра, осторожна»; но избегать созерцательной молитвы не следует. Такая молитва есть посещение благодати Божией, ее надо усиленно просить и доро­жить ею, а не избегать ни по какой причине. Враг не любит такой молитвы, вот он и пугает тебя, обманывает. Молитва умиряет душу, вселяет в нее тишину и спокойствие.

Игумения Таисия. С принятием сана начальственного я мало молюсь¹²⁴, Батюшка: вечером не знаешь как до подушки добраться, – так умаешься от дневных дел и забот; а утром, прежде еще чем я встану, дела встанут, и лишь отворишь дверь, то едва ли вернешься для молитвы.

Отец Иоанн. Не во многоглаголании¹²⁵ молитва и спасение. Читай хотя и немного молитв, но с сознанием и с теплотой в сердце. А главное, в течение целого дня имей память о Боге, то есть тайную, внутреннюю молитву. Я и сам не имею времени выстаивать продол­жительные монастырские службы; но везде и всегда: иду ли я, еду ли, сижу или лежу – мысль о Боге никогда не покидает меня, я молюсь Ему духом, мысленно предстою Ему и созерцаю Его пред собою. Предзрех Господа предо мною выну, да не подвижуся¹²⁶ мысль о близости Его ко мне никогда не покидает меня. Старайся и ты так поступать.

Игумения Таисия. А близким к себе вы Его ощущаете, Батюшка?

Отец Иоанн. Да, родная, близким, весьма близким: Он всегда со мною, по слову Его: и вселюся в них, и похожду, и буду им Бог¹²⁷. Иначе как бы я мог так действовать по целым дням, если бы не благодать Божия?

Игумения Таисия. Да, Батюшка, трудитесь вы изумительно; вы все­цело приносите себя в жертву на служение людям, забывая о себе.

Отец Иоанн. Пожалуй, ты и слишком уже сказала; но действи­тельно, я стараюсь по мере сил моих, с помощью Божиею, служить спасению душ человеческих. Я готовил себя к этому с самого начала своего священствования¹²⁸. Пастыри, преемники апостолов, дол­жны жить для паствы своей, а не для себя; мы – соль земли, аще соль обуяет, чим осолится?¹²⁹

Игумения Таисия. Ведь вы, Батюшка, давно священствуете, а открыто явились людям не так давно?¹³⁰

Отец Иоанн. То было время искуса. Можно ли исходить на брань, не приготовив себя и не искусившись?

Игумения Таисия. Да, нелегко вам было, Батюшка, но зато теперь вы стоите выше всех искушений и страстей; а что при­разилось бы к вам – сокрушится о камень веры и благодати, при­сущей вам.

Перекрестился Батюшка и сказал, вздохнув:

Отец Иоанн. Много сказать – выше всех искушений и страстей; я не бесстрастен. Но Божия благодать, яже во мне, не тща бысть¹³¹, всегда подкрепляла и ободряла меня. Наши ведь – одни немощи и грехи, а способность наша к служению – от Бога.

Игумения Таисия. Велика в вас вера, Батюшка, а во мне недо­статочна – поделитесь со мною.

Батюшка улыбнулся и сказал:

Отец Иоанн. Бери сколько хочешь, сколько можешь понести. Господь богат милостью.

Игумения Таисия. Вы шутите, Батюшка, а я часто колеблюсь, не в вере, конечно, в Бога – о, нет! Я в Него верую всегда твердо и несомненно, – а вот, например, в том, могу ли я надеяться на спасе­ние избранным мною путем? От Бога ли было мое призвание и все видения мои, о которых вы знаете?¹³² Да и во многих других вопросах, которые мне хотелось бы проверить более духовным, облагодатствованным взглядом и укрепиться верою и упованием¹³³.

Отец Иоанн. Напрасно смущаешься. Первое твое видение Спа­сителя было тебе еще в детстве, какая же прелесть могла тут быть? Он этим призвал тебя на служение Ему и дал тебе как бы залог спасения.

Игумения Таисия. Он сказал мне в конце видения: «Прежде потрудись!» Я и тружусь изо всех сил; но так ли, как Ему угодно, тружусь, и примет ли Он мои труды, приятны ли они Ему, – я не могу быть уверена; ведь «ин суд Божий».

Отец Иоанн. Как не примет, когда уже венчал их успехом? Смотри, какой собор воздвигла ты без всяких средств и в какое короткое время¹³⁴; не Господь ли венчал твои труды таким успехом? А за всю-то обитель, за сестер-девственниц, которыми ты руко­водишь ко спасению, Господь воздаст тебе сторицею, потому что Он праведен и милостив.

Игумения Таисия. Да ведь это все внешнее, родной мой Батюш­ка; ну, построила я собор чужими, то есть сборными, грошами, чужими руками; да и за это меня все хвалят – ну, вот и воздаяние внешнее за внешнее. А о душе своей говоря, – что я приобрела для нее в течение многолетней жизни в монастыре?

Отец Иоанн. Для души, говоришь, не приобрела ничего? Об этом судить Богу Сердцеведцу. Пока мы на земле, Таисия, душа неразрывно соединена сущностью, и труды, хотя и вещественные, подъемлемые ради Господа и во славу Его, бесспорно приемлются Им. Говоришь: «чужими грошами построила»; да своими-то легче гораздо было бы, чем путем тяжелых сборов добывать эти гроши. А что хвалят тебя за собор, то как же не хвалить за такое великое дело? Ведь тут до скончания века имя Божие будет славословиться тысячами уст, и твоя память как храмоздательницы не перестанет поминаться Церковью.

Игумения Таисия. Я зато ныне с этими строительными и вообще начальственными заботами и трудами не имею ни молитвы, ни поста, ни подвигов монашеских.

Отец Иоанн. Подвиги твои не для твоей одной души, а для общего блага, потому они и велики, и выше частных, собственно для себя. Что же касается поста, ты лжешь сама на себя: ведь пища твоя скудная, простая, а совсем не вкушать невозможно трудящемуся.

Игумения Таисия. А греха-то сколько в начальственной долж­ности!

Отец Иоанн. А на что же Агнец Божий, вземляй грехи мира¹³⁵? Проси у Бога веры и упования¹³⁶. Совершенне уповайте на приносимую вам благодать, – говорит апостол Петр¹³⁷.

Игумения Таисия. Помолитесь за меня, дорогой мой Батюшка, вашими многомощными молитвами да поможет и мне Господь.

Отец Иоанн. Молюсь и буду молиться. И ты молись за меня, и твоя молитва имеет дерзновение.

Игумения Таисия. Какая моя молитва? Я молюсь за вас, отец мой, но только потому, с одной стороны, что хочется за вас помолиться, как за любимого отца, которому желаешь всякого блага, а с другой, стыдно мне и страшно молиться за вас, ибо кто я пред Богом сравнительно с вами?

Отец Иоанн. Что ты, Таисия, неправедно возвышаешь меня? Я первый из грешников. Сам апостол просит верующих молиться о нем: Молитеся о мне¹³⁸. И другой апостол пишет: Молитеся друг за друга¹³⁹. Да и нам легче молиться за тех, кто за нас молится.

Игумения Таисия. Я однажды писала вам, Батюшка, просила помолиться об исцелении меня от болезни; получила лишь облегчение, а не совершенное исцеление.

Отец Иоанн. И не надобно, значит. Не ищи избавиться от болезней, надо же и поболеть, и потерпеть, все на пользу, на спа­сение наше.

Эта беседа наша с Батюшкою в первое наше с ним путешествие в 1891 году июля 18-го дня записана мною почти дословно вечером того же дня; продолжалась она на пути от пристани до монастыря, где Батюшка побыл весьма недолго, вследствие просьбы хозяев парохода не задерживать его, и на обратном пути из обители на пароход.

Когда уже оставалось недалеко до пристани и приближалась минута расстаться с дорогим отцом, мне стало грустно, и я сказала ему:

Игумения Таисия. Вот мы сейчас и расстанемся с вами, дорогой Батюшка, а как сладко мне было с вами беседовать! А теперь, Бог знает, когда придется свидеться.

Отец Иоанн. Будем благодарить Бога и за то, что получили. Сама ты говоришь, что все это устроилось неожиданно, непредвиденно для тебя, так вот и гляди сама; а разве Господь-то не такой же милостивый будет и всегда? Иисус Христос вчера и днесь Тойже, и во веки¹⁴⁰. Что вперед заглядывать? – Будем надеяться!

Игумения Таисия. Вы очень спешили, Батюшка, и даже не покушали ничего; мне очень совестно, что вы совсем голодны.

Отец Иоанн. Напротив, я сыт больше чем нужно. Я хотел бы быть голодным: когда голоден телом, то душа сытее, свободнее, легче может возноситься горе, а сытое тело и душу пригнетает, порабощает, да и не о хлебе едином жив будет человек¹⁴¹.

Игумения Таисия. Удивляться надобно, Батюшка, как это вы всякий и самый простой, заурядный случай и даже каждое слово обращаете в назидание, в урок. Вот хотя бы и из этого слова какой высокий смысл выносите!

Отец Иоанн. Христианин должен весьма осторожно относиться к каждому слову и стараться обратить его в пользу себе и собесед­нику.

Игумения Таисия. Ну вот, родной Батюшка, подъезжаем к при­стани, сейчас разлучимся. (И я заплакала.)

Отец Иоанн. Кто ны разлучит от любве Божия?¹⁴² И нас с тобой, матушка, любящих Господа, ничто не разлучит ни в сей жизни, ни в будущей, – веруй и надейся. Держи, еже имаши, да никтоже возьмет венца твоего¹⁴³.

Игумения Таисия. Чем могу я выразить вам мою искреннюю, глубокую благодарность за посещение нашей обители? О, если бы я могла чем-нибудь послужить вам или угодить!

Отец Иоанн. Угождай Господу, больше мне ничего не надо, и ничто не может быть для меня более приятного.

Игумения Таисия. Если бы за ваши святые молитвы и помог мне Господь преуспевать в духовной жизни, то все-таки это будет не вам угождение, а прямая обязанность моя и польза для моей души; притом же как вы узнаете об этом, чтобы порадовалось ваше отечес­кое сердце? Ведь мы с вами не часто видимся и живем довольно далеко друг от друга.

Отец Иоанн. А я говорю тебе, что узнаю, – верь этому, и отныне мы будем часто видеться. Я ежегодно буду ездить на родину и обратным путем, может быть, буду заезжать в твою обитель.

С такою радостною надеждою оставил меня Батюшка, сев на пароход; а я, вернувшись в обитель, тотчас же записала всю эту нашу беседу.

Эти слова Батюшки отца Иоанна вполне сбылись. Хлопоты мои о приобретении места в Петербурге для постройки подворья¹⁴⁴ с целью материальной поддержки нашей обители, не имеющей ни капитала, ни обеспечения, начавшиеся еще при митрополите Исидоре, требовали иногда моего некратковременного пребывания в столице, где я нередко виделась с Батюшкою, хотя вести с ним духовную беседу никогда не приходилось; но зато во время заездов его к нам в монастырь летом, на обратном пути с родины, мы получали поистине неземное наслаждение, находясь в непрерыв­ном общении с этим благодатным пастырем в течение нескольких дней и даже недель.

Он обыкновенно писал мне с родины, села Суры, или из Архан­гельска о том, куда предполагает заехать, сколько где пробыть и когда приблизительно быть у нас, и на своем ли пароходе или на арендованном¹⁴⁵, и мое дело было встретить его на назначенном месте. Вот тут-то начинался мой праздник, мой отдых, то есть буквально отдых душевный, обновление сил и подъем духа.

Едем с ним, бывало, от пристани нашей «Борки» до монастыря; дорога все идет лесом, а версты за три до монастыря, пересекая дорогу, проходит полоса монастырского леса; и станет Батюшка благословлять его на обе стороны: «Возрасти, сохрани, Господи, все сие на пользу обители Твоей, в ней же имя Твое святое славо­словится непрестанно». Дорогою расспрашивает о состоянии сестер, о здоровье их и тому подобное. Подъезжаем к деревне, рас­положенной за одну версту от обители и составляющей весь ее приход, а там по обеим сторонам пестреет народ, вышедший на благословение к великому гостю: мужички с обнаженными головами кланяются в пояс; женщины с младенцами на руках спешат на перерыв поднести своих деток, хоть бы ручкой-то коснулся их Батюшка; только и слышно: «Батюшка кормилец», «родимый ты наш», «красное солнышко». А Батюшка на обе сто­роны кланяется, благословляет, говоря: «Здравствуйте, братцы! Здравствуйте, матери! Здравствуйте, крошечки Божии! Да благо­словит вас всех Отец наш Небесный! Христос с вами! Христос с вами!»

А как только пойдут монастырские постройки – дома причта, гостиницы и прочее, тут встречают сестры с громким стройным пением: «Благословен Грядый во имя Господне!»¹⁴⁶ и далее с пением же провожают до самого соборного храма, где встречают священно­служители, а звон в большой колокол давно уже гудит. Похоже на что-то пасхальное, прерадостное: общий подъем духа, общее тор­жество!

После Литургии, за которою всегда бывает много причастников, Батюшка проходит прямо в сад, куда приглашаются и все сослужив­шие ему священнослужители, гости, приехавшие к нему; туда же является и самоварчик со всеми своими атрибутами, и дорогой Батюшка, зная, что всякому приятно получить чаек из его рук, старается всех утешить. Потом пойдет гулять по аллеям сада или один, или с собеседником, но никто не беспокоит его. Как только Батюшка проходит через террасу в дом – сад пустеет, так как все расходятся.

Но ведь Батюшка слишком любит чистый воздух: не только днем проводит все время или в саду, или катаясь со мною по полям и лесам, но иногда, в теплые, сухие ночи, и спит на террасе. Иногда в саду соберет более близких знакомых своих и некоторых сестер обители и, сам выбрав где-нибудь местечко, станет читать нам книгу, им же самим выбранную; но чаще всего читал Евангелие, Апокалипсис или книгу пророков и все читаемое тут же объяснял. Иногда чтение прерывалось и беседами на объясняемую тему.

Когда устанет сидеть или утомится чтением, скажет мне: «А что, матушка, не худо бы и прокатиться нам в “Пустыньку” твою». И конечно, это моментально исполняется, и мы едем. Катались мы всегда небыстро, медленно, потому что в это время Батюшка или молился тайно, или беседовал со мною, или просто дремал; да и нужды не было скоро ехать: народ, как бы много его ни было, никогда у нас не бросался к нему, не беспокоил его на дороге. О «Пустыньке», этом излюбленном местечке Батюшки, я сообщу после подробно, а теперь возвращусь к его назидательным беседам.

Как-то, между прочим, зашел разговор о вере, и я, с своей стороны, сказала, что вера наша не так темна и слепа, как иные выражаются: «вера слепая».

Игумения Таисия. Я нахожу, что тайны веры доступны понима­нию, не скажу – ума, а – души и сердца. Не слепо, не безотчетно, но я верую, а сознательно, так сказать, осязательно, понимая – во что, почему и как верую.

Отец Иоанн. Так сказать могут только люди духовные, а мир­ские, не упражняющиеся в предметах веры, не могут так сознавать тайн веры. Да и во всяком случае, есть тайны вполне непостижимые, недоступные пониманию; например: тайна Святой Троицы – кто постигнет ее? Один – а Три. Три – а Один...

Игумения Таисия. Это объясняется различием лишь свойств Триипостасного Божества. Богословие объясняет это так: Бог Отец – превечный Ум, Бог Сын – превечное Слово, Бог Дух – жи­вот­ворная, умная, ипостасная, всемогущая Святыня, Живот от Живо­та¹⁴⁷, и тому подобное. Вы сами подобно сему в «Дневнике» пи­шете: «Я мыслю Отцем, говорю Словом, дышу Духом Святым». Следовательно, эта непостижимость тайны упрощается, уясняется сближениями и подобиями, и непроницаемость ее сглаживается.

Отец Иоанн. Да, для верующих, просвещенных духовно, а все ли могут вместить это понятие? Впрочем, в том и состоит величие нашей веры, что она не так ясна, как познание; иначе она бы превратилась в знание и утратила бы свое величие. Могу ли я благоговеть пред тем, что, чрез мое всестороннее понимание, усту­па­ет моему знанию, становится как бы ниже меня? Нет; там, в буду­щем веке, познаем более полно, а теперь довольно нам разуметь от части, как апостол о вере пишет: ныне разумеем от части, тогда же познаем, якоже Познани быхом¹⁴⁸.

Игумения Таисия. Ныне видим яко зерцалом в гадании, тогда же лицем к лицу¹⁴⁹, – добавила я и продолжала: неужели, Батюшка, мы увидим Господа лицем к лицу? Уж кажется, и не выдержать челове­ческому бренному естеству.

Отец Иоанн. Не выдержать, пока человек во плоти, пока живет на земле, вращается в земной суете. Помнишь, что Бог сказал Моисею: лице же Мое не явится тебе, не бо узрит человек лице Мое, и жив будет¹⁵⁰.

А в будущем веке, когда и сам человек одухотворится, Господь явит ему Себя, насколько он может вместить; уж это дело Божие. Чтобы не быть отверженными от Божественного Неба, от пре­светлых селений святых, во веки неветшающих и всегда живых, светлых, благоухающих, всерадостных, надобно здесь приуго­товлять себя хранением заповедей Божиих, покаянием и упражне­нием в добрых делах, нужно ведать и посещать на земле дом Божий, знать великое его воспитательное назначение для душ христиан­ских и заранее приучиться здесь дышать Небесным воздухом, облагоуханным духовными ароматами христианских добродетелей, коими благоухает все Небо, все собрание святых; ибо в храме непрестанно восхваляют добродетели и доблестные подвиги всех святых Христовой Церкви. Безмерно много дано людям благодати и милости Божией в воплощении Сына Божия; много требуется взаимно и от них: требуется непрестанное и внимательное размышление о делах домостроительства Божия, благодарность, выражающаяся исполнением заповедей Божиих, послушание, взаимная любовь и снисходительность друг к другу, правда, святость, а для этого необходимо внимание к самому себе, как сказано: аще быхом себе разсуждали, не быхом осуждены были¹⁵¹. О, как враг двоит душу человека, отвращая ее от Бога пристрастиями и любовью к плоти и всему плотскому, к миру и его благам: славе земной, красоте плотской, к богатству и ко всяким земным удовольствиям, по большей части греховным! Любовь к Богу погашается греховною любовью, поэтому как зорко надобно следить за всеми изгибами своего сердца, чтобы оно не отпало от Бога, этого единственного Источника всякого блага!

Игумения Таисия. Не знаю, родной Батюшка, может быть, я и ошибаюсь, но, часто проверяя свое сердце, я не нахожу в нем пристрастия ни к чему земному. Не могу не сознавать, не ощущать, что мне как бы отвлеченно от земного живется, лишь по обязан­ности принимаешь во всем участие и вращаешься всюду.

Отец Иоанн. Благодари Господа, что Он даровал тебе это бес­страстие. Это – не твое. Только Его святая сила может держать так человека.

Игумения Таисия. Главное подкрепление нахожу я в частом при­общении Святых Таин, в чтении Евангелия, которое, право, иногда отвечает на мои мысли и дает вразумление. А также прибегаю нередко и к вашему «Дневнику». Какие там светлые, чудные мысли! Например: «Как реки текут в море, так души людей к Богу». Или еще: «Я мыслю Отцем, говорю Словом, дышу Духом Святым». Какая высота!

Отец Иоанн. Это не мое, а озарение свыше. Я чувствовал на себе это озарение, и под влиянием его являвшиеся мысли считал грехом не записывать и не предавать памяти; десятки лет я вел эти записи, и составились целые книги.

Игумения Таисия. Они имеют, Батюшка, какой-то особый ха­рактер. Они невольно восторгают читателя и переносят его как бы в глубину чистого боговедения и света. Не сумею я лишь высказать; на мой взгляд, вы как будто разрушаете ими средостение между Богом и человеком, объединяете их. Например: «Я живу Богом, в Боге и с Богом, а Бог живет во мне!» Что же может быть выше этого? Ведь это Иоанново Богословие: Бог вселися в ны и от исполнения Его мы ecu прияхом благодать воз благодать¹⁵². Только оборот речи другой. Если только смею я так выразиться, это есть по отношению ко всему нашему православному учению – как бы продолжение его, изъяс­нение непостигнутого еще, усовершенствование недокончен­ного. Вы как бы предвкушаете будущую блаженную жизнь Церкви торже­ствующей, и непостижимость будущей тайны упрощаете до бли­зости и объединения.

Отец Иоанн. Понимаю, что ты хочешь сказать. Однако не лише­на и ты духовного разумения. Действительно, он с этою целью, для этого и писан. Какое средостение между образом и Первообразом? Это грех! Но грех разорен Богочеловеком, завеса греха – разодрана; кто мешает или что преграждает нам путь?!

Игумения Таисия. При такой мысли о близости единения Бога с человеком невольно прихожу к вопросу: к чему же такие наши подвиги, лишения, труды ради Царствия Небесного, если оно, как и дарующий его Бог, есть только любовь, мир и радость? Тысячи древних подвижников сияли подвигами; и нам, нынешним монахам, предписываются подвиги, а между тем Бог, эта вечная Любовь, для Своего воцарения в сердце человека требует лишь любви: сыне, даждь Ми сердце твое, – говорит Он¹⁵³. Подвиги изнуряют, убивают, гнетут; я иногда сравниваю их с буквою по отношению к закону: писмя убивает, а дух животворит¹⁵⁴.

Отец Иоанн. Ты смешиваешь одно с другим, между тем как всему свое время и место. Подвиги нужны и необходимы для воспитания своего внутреннего человека, для умерщвления в нем гнездящихся страстей, для выработки себя в ту меру возраста исполнения Христова¹⁵⁵, когда сделаемся способными принять и носить в своем сердце Царствие Божие. Бог всегда с нами, у дверей сердца нашего, как сказано: Се стою при дверех и толку¹⁵⁶, да сердце-то всегда ли способно принять Его? Вот и указаны нам и книгами, и примерами подвиги как сила вспомогательная для нашего усовершенствования, чтобы путем их очистить свое сердце для принятия внутрь его Царствия Божия, то есть Самого Христа. Знаешь ты тропарь святому великомученику Феодору Тирону: «Яко хлеб сладкий Троице принесеся»¹⁵⁷? Что это значит? Как ты понимаешь эти слова? Для того, чтобы хлеб был сладкий, приятный, надобно прежде всего хорошенько просеять муку, очистить ее от всякой примеси, от всего негодного, чтобы хлеб был чистый, вкусный. Так и сердце наше, чтобы было приятною Богу жертвой, надо прежде очистить от страстей, в нем находящихся, высеять их; тогда и будет оно приятно.

Игумения Таисия. Дорогой Батюшка, как понимать заповедь о «добрых делах»? Их ведь необходимо утаивать?

Отец Иоанн. А я не так это понимаю: Тако да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят ваша добрая дела и прославят Отца вашего Небеснаго¹⁵⁸.

Пусть люди видят твои добрые дела и чрез то Господа славят, и для себя имеют живой пример, живое побуждение к деланию добра. Вот от кого надобно скрывать (и при этом Батюшка показал пальцем на свое сердце) добрые дела! От него утаивай все, да не увесть шуйца твоя, что творит десница твоя¹⁵⁹. Шуйцей называется свое личное самомнение, тщеславие.

Как известно, Батюшка имел обыкновение читать канон, а вместе и седальны на кафизмах и антифоны. Был 3-й глас, и, прочитав антифоны: «В юг сеющии слезами Божественными, жнут класы радостию присноживотия», Батюшка, обратясь ко мне, сказал: «Вот это тебе на утешение, Таисия, – “сеющии слезами радостию пожнут в будущем веке”. Как много утешения Господь возвещает скорбящим и труждающимся Его ради! Помни, что труды для Господа и скорби ради Его – выше всего».

На утрене Евангелие читалось о явлении Господа Марии Маг­далине. По прочтении Евангелия Батюшка обратился ко мне и сказал: «Слышала ты, матушка, как Господь-то утешил Марию Магдалину: «Марие, что плачеши, кого ищеши?»¹⁶⁰ Вот и тебе Он говорит: «Таисия, что плачеши, кого ищеши?» Ищи, ищи Иисуса, и Он предстанет тебе. Много утешений у верующего! Вот, например, за Божественной литургией бывает такое утешение, озарение души, откровение тайн!

Игумения Таисия. Батюшка, вы во время литургисания точно сами переживаете все совершающееся, так возноситесь душою!

Отец Иоанн. Верно; действительно, я все совершаемое стараюсь перечувствовать душой, переносясь мыслию и всею душою к совер­шаемому.

Игумения Таисия. Как я счастлива, Батюшка, что вы у нас совер­шаете Литургию!

Отец Иоанн. Легко и служить в твоем соборе. Дух сестер певчих дышит чистотою, усердием, благоговением; вообще у тебя хорошие сестры, хорошая обитель, и не оскудеет она милосердием Божиим.

Эти слова: «Легко здесь служить, чудный собор» Батюшка сказал мне еще и в алтаре, как только приобщился сам; он подошел ко мне и, видимо от избытка сердца¹⁶¹, сказал: «Как хорошо здесь, легко служить! Чудный храм!» Мне это было тем более отрадно, что храм этот от первой и до последней копейки строился моими слезными трудами и сборами.

Игумения Таисия. Да и быть с вами, Батюшка, так легко; от вас, как от одушевленного храма Божия, веет миром, спокойствием и радостью. С вами все забудешь, кроме Бога. Да еще умоляю вас, напишите мне хотя словечко, когда вам Господь внушит. Не забудьте меня, грешную, ведь я ваша дочь духовная; не оставьте, не забудьте меня, родной мой.

Отец Иоанн. Вот как я тебе скажу на это. Господь сказал чрез пророка: Если и забудет сих жена (мать), Аз не забуду тебе¹⁶². И я по силам буду помнить тебя и сестер твоих.

Однажды Батюшка сидел углубленный в свои мысли, а я думала о нем: «Господи, что это за человек?» и тому подобное. Вдруг он обратился ко мне, устремил на меня свои полные кротости и мира глаза и говорит: «Пытай!» Я, в свою очередь, не смутилась этим, ибо не новостью было для меня то, что он отвечает на мысли, и сказала ему, тоже глядя ему в глаза прямо: «Я не пытаю, Батюшка; могу смотреть в глаза вам прямо, потому что не фальшивлю перед вами; но не задуматься о вас не может человек мыслящий и имеющий духовное настроение жизни; вот и я часто о вас думаю, Батюшка: что вы за человек? И чем все это кончится?»

Отец Иоанн. Ишь ты, куда заглядываешь: «Чем кончится?» Начало и конец – милость Божия. Смотри и суди по плодам, как указано в Евангелии: От плод их познаете их¹⁶³ И в себе ищи плодов, и в тебе они будут и быть должны. Помни, между тем, что мир от Бога; враг не может дать мира душевного; его дело – смущать, а не умирять.

Игумения Таисия. Батюшка, я хотела бы и еще вас спросить: вот я все стараюсь отдаляться от своих родных: редко, очень редко пишу им; вот уже 14 лет, как не была у них¹⁶⁴; они всё зовут, всё стараются сблизиться со мною; и другие меня уговаривают, что и грех будто бы оставлять своих; если и посторонним делаешь добро, то своим и подавно надобно. А я все стараюсь отдаляться от них. Ведь сказано: Врази человеку домашний его¹⁶⁵.

Да и что у нас общего? Они только отвлекут меня от моих обязан­ностей; да я и боюсь, греха с ними много. Как ваш взгляд на это?

Отец Иоанн. И прекрасно делаешь! Остерегайся, отдаляйся от них. Помни: нельзя служить двум господам¹⁶⁶. У тебя теперь другие родные – твои сестры о Христе, ты за них ответишь перед Богом, а родных раз уже оставила, не озирайся вспять¹⁶⁷. Нет сильнее войны духовному человеку, как с родными его: Врази человеку домашнии его. Так было при Христе, так и теперь, так и всегда будет.

Однажды я исповедовалась у Батюшки, говоря по порядку заповеди. Выслушав, он сказал:

Отец Иоанн. Все это грехи как бы неизбежные, вседневные, в коих мы должны непрестанно каяться мысленно и исправляться. А вот ты мне что скажи: каково твое сердце, нет ли в нем чего греховного – злобы, вражды, неприязни, ненависти, зависти, лести, мстительности, подозрительности, мнительности, недобро­желательства? Вот яд, от которого да избавит нас Господь! Вот

что важно!

Я отвечала, что не ощущаю в себе ни злобы, ни вражды, ни мести, ничего подобного, а только могу обвинить себя в подозритель­ности, или вернее в недоверии к людям, образовавшемся во мне вследствие многих людских несправедливостей и неправд.

Батюшка отвечал:

Отец Иоанн. И в этом не оправдишься. Помни: любы не мыслит зла¹⁶⁸, и доброе око не узрит зла даже и там, где оно есть. Покрывай все любовью, не останавливайся на земной грязи, достигай совер­шен­ства любви Христовой. Впрочем, и Христос не вдаяше Себе в веру их, зоне Сам ведяше вся¹⁶⁹.

Игумения Таисия. Батюшка, как же доверять и верить вполне людям, когда так много от них приходилось терпеть незаслуженно, безвинно? Иногда, из предосторожности для будущего, относишься недоверчиво и подозрительно.

Отец Иоанн. Зачем нам заглядывать в будущее? – Довлеет дневи злоба его¹⁷⁰. Предадимся, как дети, Отцу нашему Небесному, Он не оставит нас искуситися паче, нежели можем¹⁷¹.

Подозрительностью лишь себя измучишь, да и делу не поможешь, еще повредишь, заранее представив себе зло там, где, может быть, его и не будет. Лишь бы мы не делали зла, а нам пусть делают, если попустит Господь.

Однажды я сказала Батюшке, что иногда подвергаюсь силь­нейшему духовному искушению, которое изобразить словом не могу; это как бы уныние, но в самой ужасной степени, едва не отчаяние, – точно туча черная нависнет над головою, и точно нет из-под нее выхода; все представляется так мрачно, так тяжко на душе, что я называю это искушение «адским», и если бы оно было продолжительно, то причинило бы смерть или исступление.

Батюшка отвечал:

Отец Иоанн. Это искушение попускается более сильным, более опытным в духовной брани. Его наносит тебе враг, потому что видит, что подвиги твои подходят к концу, что тебе готовится воздаяние на Небе, и хочет сильным толчком сразить тебя и лишить тебя венца. Многих он губит унынием. Крепись и мужайся, борись против козней врага, не поддавайся. Неси со смирением и в терпении и этот крест. Считай, что он послан тебе для твоего смирения, и Господь поможет тебе. Чья храмина души основана на камне, ту никакие ветры вражиих искушений, никакие бури не поколеблют, ибо твердо основание ее; а у кого нет в основании камня, Христа, и основана душевная храмина его на песке, та легко разрушается и малейшею бурею¹⁷². Восходи по лестнице духовной вверх, а не вниз. Возвышайся духом, возвышайся умом. Ты призвана пасти свое малое стадо девственниц, избранных Господом на житие иноческое; не считай это дело маловажным или меньшим тех добродетелей и подвигов, какие ты могла бы понести в уединении, спасая лишь свою душу. Ты теперь не имеешь покоя ради служения ближним; твои труды, заботы и скорби – скорби и страдания муче­ницы: ибо ты распинаешься за всех по любви к Богу и ближним, а что выше этого?

На следующее утро, когда мы с Батюшкой пошли в храм, в котором престол мраморный, Батюшка вдруг, указывая на него, спросил меня: «Это какой престол?» Я с удивлением посмотрела на него и отвечала: «Мраморный». Он продолжал: «Следовательно, каменный; да будет же твое сердце, как этот камень, – мужайся!»

Игумения Таисия. Иногда, Батюшка, готовишься к принятию Святых Таин, а ночью совсем не можешь бодрствовать; или от дневных трудов утомишься до крайности, или от чего-либо другого, но так и клонит ко сну; потом и смущаешься этим в церкви.

Отец Иоанн. Неужели ты думаешь, что наше неспание или какие-либо подвиги сильны и достаточны дать нам дерзновение перед Святою Чашею? Помнишь разбойника?¹⁷³ Один вздох искрен­него раскаяния, одна вера в заслуги Распятого – вот наше оправ­дание, а не мнимые наши подвиги. Конечно, надо и подвизаться, но не с тем, чтобы в этих подвигах видеть и полагать свое оправдание и достоинство. Сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит¹⁷⁴.

Я многократно просила Батюшку принять наш монастырь под его духовное водительство, его покров, отнюдь не разумея тут какой-либо материальной помощи, о чем решительно никогда не беспокоила Батюшку, а просила исключительно его духовного благодатного наблюдения над нашей обителью, веруя и по опыту зная, что ему Господь открывает состояние сердец человеческих.

Батюшка отвечал:

Отец Иоанн. Много ты мне, матушка, приписываешь, слишком высоко обо мне думаешь: если я что и имею, то лишь по благодати Божией. Конечно, вся возможна суть верующим¹⁷⁵. По вере твоей, если будет на то, Его святая воля, не отказываюсь содействовать вам в деле спасения, буду, как уже и говорил, молиться за вас; и сам я люблю вашу обитель.

Этот наш разговор происходил во время пребывания Батюшки в нашей обители. Дня через два или три после сего поехали мы с Батюшкой кататься и, по обычаю, прежде всего в «Пустыньку». Когда Батюшка располагал там уединиться для молитвы или для отдыха, он приказывал запереть входные ворота оградки, чтобы никто не входил, не беспокоил его. На этот раз он распорядился так же.

Не лишнее здесь пояснить, что все место, огражденное здесь деревянным забором (скиток «Пустынька»), представляет собою ровный квадрат, посредине которого расположен одноэтажный деревянный дом, на восточной половине коего – храм во имя святого апостола Иоанна Богослова. С этой стороны от ограды до храма – кельи сестер, а по ту сторону церковного домика – садик с аллеями, где и любил всегда прохаживаться отец Иоанн, совершая свои тайные молитвы.

Из предосторожности, чтобы кто не побеспокоил его, я во время таких его прогулок всегда почти сидела на ступеньках крыльца, и, если Батюшке было что-либо нужно, он обращался ко мне. В описываемый мною случай Батюшка не долго погулял по садику, но, видимо, он молился, нередко останавливался, скрестив на груди руки и устремив взор на небо. Затем быстрым движением подошел к стоявшему на одной аллее стулу и потащил его за собою к алтарной стене с юго-востока. Я, от неожиданности такого поступка, растерялась, не успела, да и не посмела помочь ему. Смотрю – Батюшка уже и второй стул тащит за собой подобно первому. Я поспешила к нему, но он уже поставил его рядом с первым и говорит мне: «Садись, я почитаю тебе». С этими словами он достал из кар­мана довольно большую книгу, открыл ее, где было заложено, и стал читать.

Расскажу вкратце прочитанную историю: в Киево-Печерской Лавре (основателем коей, как известно, был преподобный Антоний) один из старцев, занимавший высокий пост и пользовавшийся всеобщим почтением, скончался. Авва, то есть настоятель, особенно сокрушался о нем, так как имел в нем себе ближайшего и верного помощника по управлению. К немалому его огорчению, усопший в первый же день своей кончины так разложился, что невозможно было ни читать по нем Евангелия, ни петь панихиды не только у гроба, но даже и в соседней келье; зловоние наполнило всю (тогда еще небольшую) обитель, и все считали это за наказание Божие. Когда авва в полночь стоял на своем правиле и молился о упокоении новопреставленного, он услышал от иконы Спасителя глас, воз­вещавший ему о том, что почивший имел многие тайные грехи, не раскаявшись в которых и умер, поэтому не может быть помилован от Правосудия Божия. Наутро авва собрал всю братию, объявил им извещение Спасителя о старце и предложил всем в течение сорока дней особенно усиленно молиться за него и поститься. Все с усердием стали подвизаться за душу собрата. На сороковой день авва, опять в полунощной молитве пред тою же иконою Спасителя, слышит глас: «Не ради ваших постов и молитв за связанного греха­ми брата, а ради раба Моего Антония, молившего Меня еще на земле, да не погибнут души подвизающихся в сей обители, создан­ной им, Я прощаю усопшего имярек»¹⁷⁶.

Прочитав это повествование, Батюшка сложил книгу, спрятал ее в боковой карман своего подрясника и, быстро встав, сказал: «Ну, пойдем, матушка!» И мы тотчас же тронулись. Долго сидели мы оба молча; зная, что Батюшка никогда и ничего не делает без цели, я раздумывала, чем бы объяснить этот его поступок. Наконец Батюшка начал сам: «Что ж ты, матушка, призадумалась?»

Игумения Таисия. Да как не призадуматься, Батюшка! Ведь вы мне словно загадку задали. Ведь я понимаю, что вы не без цели это мне прочитали, так вот и хочу додуматься, найти эту цель. А может быть, вы сами мне скажете?

Отец Иоанн. Нет. Если нужно, Господь откроет тебе, а сам я ничего не скажу.

Игумения Таисия. Я пришла только к одному заключению, а иного никакого мне на ум не приходит: как преподобный Антоний умолил Господа, чтобы все, подвизавшиеся в его обители, не были отринуты Им, а спаслись, – так и вашими святыми молитвами Господь спасет всех живущих в этой обители. Об этом ведь я вас и просила на днях, да и всегда прошу.

Отец Иоанн. Да, Господь даровал мне эту обитель твою, и я ваш молитвенник всегдашний.

От избытка сильных ощущений, вызванных этим событием, я не могла разобраться в мыслях; я сознавала, что сказанное мне Батюш­кой после чтения было делом слишком большой важности, слишком радостным для меня и для всей обители; я сидела, углубившись в свои мысли, и даже забыла поблагодарить Батюшку за его такой духовный бесценный дар. Наконец я опомнилась и сказала ему: «Батюшка, конечно, я бессильна благодарить вас, да и какое слово благодарности может соответствовать такому великому дару».

Отец Иоанн. Богу благодарение, а не мне, недостойному. Пом­нишь слова апостола: Лишше подобает нам внимати писанным, да не когда отпадем¹⁷⁷!

Игумения Таисия. Помню, Батюшка, но этот текст мне не очень знаком, а вы нередко его повторяете; запишите мне его для памяти.

Отец Иоанн. Не хочется, Таисия, я устал. – Но, помолчав немного, он продолжал: – Ну, давай, напишу!

Игумения Таисия. Нет, Батюшка, если устали, так зачем же утруждать себя? Я и так запомню, или сама запишу. – И я повторила текст.

Отец Иоанн. Давай, давай – напишу! Надо нудить себя; слы­шишь: надо нудить себя на пользу ближних во славу Божию.

Я поняла урок для себя. «Спаси вас, Господи, – отвечала я, – да, мне каждое ваше слово дорого; я внимательно слушаю ваши речи и после, дома, записываю все, о чем говорила с вами. Это служит и для меня самой утешением и пользою, да и как отрадно прочесть хотя речи ваши, когда, расставшись с вами, скучаешь о вас; кроме того, думаю, и другим полезно слышать (то есть прочитать) ваши благо­датные беседы».

Отец Иоанн. Что ж? Можешь давать и другим, но прежде дай мне самому просмотреть, что ты там записала.

Я показала Батюшке эту самую тетрадку; он прочитал несколько страничек, кое-что поправил и, отдавая мне ее обратно, сказал:

Отец Иоанн. Я просмотрел бы ее в более свободное время, там после подашь мне. Хорошо, что ты запоминаешь мои слова. Хвалю вас, – говорит апостол, – яко слово мое помните и предания моя держите¹⁷⁸. Значит, семя мое падает на добрую землю и приносит плод, довольный к насыщению и других.

Игумения Таисия. Мне думается, Батюшка, что рассеянность, хотя сама по себе и не есть особый вид греха, но едва ли не более других грехов мешает присутствию благодати Божией и заглушает ее.

Отец Иоанн. А разве ты не считаешь рассеянность за грех? Она есть потеря внимания. О ней и Спаситель упоминал, когда говорил о семени, падшем при пути, и когда сказал апостолу Петру: Симоне, Симоне, се, сатана просит вас, дабы сеял, яко пшеницу¹⁷⁹ (сеял, то есть рассеивал).

Игумения Таисия. А разве это о рассеянности, Батюшка?

Отец Иоанн. Как же, о рассеянности.

Батюшка очень любил цветы и вообще природу: ему беспре­станно подносили цветы или из сада, или полевые. Бывало, возьмет в ручку розу или пион, какие расцветут к его приезду, и поцелует цветок, говоря: «Лобызаю Десницу, создавшую тебя столь дивно, столь прекрасно, благоуханно! О Творец, Творец! Сколь дивен Ты и в самомалейшей травке, в каждом лепестке!» Подержит, бывало, Батюшка в руке своей цветочек и отдаст кому-нибудь из присут­ствующих; и сколько радости получает с этим цветочком обладатель его! А Батюшка продолжает восхвалять Творца за Его благодеяния к людям. Подадут ли ему ягод из сада, какие поспеют, он говорит: «Какой Господь-то, Отец наш Небесный, Милостивый, Добрый, Щедрый, Всеблагой! Посмотрите, поймите – Он не только дает нам насущное, необходимое пропитание, а и услаждает нас, лакомит ягодками, фруктами, и какими разнообразными по вкусу, – одни лучше других! Заметьте, вот у каждого сорта ягод свой вкус, своя сла­дость, свой аромат».

Кто-то из приезжих заметил при этом ему однажды, что ныне культура усовершенствована и дает лучшие сорта продуктов. Батюшка, не глядя на говорившего, а продолжая смотреть на ягоды, ответил: «Культура – культурой, а Творец – Творцом. На то и дан человеку разум, чтобы он работал им, возделывал, совершенствовал, или, как ныне выражаются, культивировал прежде всего самого себя, а затем и другие творения Божии, хотя бы и дерево, и плоды, и все, что предано в его руки Творцом. Из готового-то семени легко выращать, доводить до высшего качества; а семя-то самое создать, если его нет, одну каплю воды создать там, где ее нет, – попробуйте-ка с вашей культурой! Из готовой воды можно и водопады устраивать, из готовых веществ – земли, песка, глины – можно какие угодно громады воздвигать, а при отсутствии этих веществ что вы сделали бы? О Творче Всеблагий, Отче Небесный, доколе создание Твое не позна́ет Тебя и не падет в прах пред величием Твоим?!»

Любил также Батюшка и сам собирать в саду ягоды и кушать их прямо с веточки. Бывало, заберется в кусты малины или в грядки клубники, кушает, да и позовет: «Матушка, у тебя в садике-то воры. Что плохо следишь за своим добром?» Любил он наш садик и всякий раз перед отъездом из обители заходил в него и, как бы жалея его, прощался с ним: «Прощай, садик! Спасибо тебе за то удовольствие, которое ты доставляешь мне всегда! Сколько светлых минут проводил я в твоем уединении!» и тому подобное. Бывало, скажешь ему на это: «Родной наш Батюшка, да разве вы уже на будущий год к нам не приедете?» Он ответит: «Будущее в руках Божиих: жив буду – приеду».

Если случалось, что Батюшка приезжал к нам во время сенокоса, то мы с ним ездили и на покос к сестрам, всегда приноравливая к тому времени, когда они там пьют чай. Вот радость-то сестрам! Подъезжаем, бывало, и издали уже виднеются черные фигуры в белых фартуках и белых платочках. Поодаль дымятся и самовар­чики; тут же на траве разостлана большая простая деревенская (бранная) скатерть, пригнетенная по краям камушками, чтобы не поднимало ее ветром; на ней около сотни чашек чайных, сахар; подле стоят мешки с кренделями (баранками). Как только подъедет Батюшка, певчие сестры грянут любимый Батюшкин задостойник: «Радуйся, Царице». Батюшка идет к приготовленному для него столику, но иногда прежде погуляет по покосу, посидит на сене, побеседует с сенокосницами, и затем начинается чаепитие. Все собираются к кипящим кубам и самоварчикам, садятся на траву, и Батюшка сам раздает им из мешка баранки, многим дает чай из своего стакана и вообще старается всех утешить. Когда он уезжает с покоса, все бегут провожать его, певчие поют ему «Многолетие», пока экипаж не скроется из вида.

Вообще Батюшка любил наше пение и ежедневно призывал кли­рошанок петь, по большей части в саду, иногда и в «Пустыньке», а при дождливой погоде и в кельях. Ежедневно после обеда подходила к нему регентша, которой он назначал, какие пьесы петь ему. Иногда он слушал их молча, сосредоточенно, в молитвенном настроении; иногда стоял или даже ходил среди их и объяснял им смысл поемого, особенно ирмосов; иногда же с увлечением сам пел с ними и регентовал рукою. Когда случалось нам с ним кататься по Волге, по его благословению я брала с собою на пароход от четырех до шести певчих, которые пели ему на пароходе, а также и в побережных церквах, где он останавливался для совершения Литур­гии, без чего не мог провести ни одного дня.

Когда мы с ним катались по нашим лесам и полям, он всегда благословлял поля с молитвою о их плодоносии и изобильном урожае на пропитание обители. Бывало, когда увидит, что нет близко народа, велит остановить лошадей, снимет с себя рясу, положит на свое место и пойдет немножко пройтись в поле. По дорогам между монастырем и скитами у нас поставлено немало скамеечек, так как по этим уединенным дорожкам гуляют монашен­ки и садятся иногда со своим рукодельем или отдыхают, когда ходят в лес за ягодами или за грибами. Во время пребывания у нас Батюшки все таковые скамеечки служили местом для бого­мольцев, прибывавших к Батюшке. Зная, что мы с ним ежедневно, иногда и по нескольку раз, проезжаем тут мимо, они поджидали нас и, завидев издали экипаж, тихо, в полном порядке подходили к Батюшке на благословение. Иные девушки подносили ему полевые цветы, особенно часто фиалки белые и лиловые, которые Батюшка очень любил. Так, однажды, приняв эти букеты, он держал в руках один из них и, рассматривая его, сказал Евангельское слово:

Отец Иоанн. Ни Соломон во всей славе своей не одевался так, как каждая из полевых лилий. Если Отец Небесный так одевает цветок, который сегодня есть, а завтра брошен будет в печь, то не тем ли более вас, маловерные¹⁸⁰. Как очевидна истина слова Божия: Ищите прежде Царствия Божия и правды Его, а все остальное приложится вам¹⁸¹. Это я испытываю на себе: с тех пор как я начал усиленно искать и исключительно заботиться о благоугождении Господу молитвою и делами милосердия ближним и другими, я почти не имею надобности заботиться о себе, то есть о своих внешних нуждах; меня, по милости Божией, одевают, обувают, угощают добрые люди и сочтут за обиду, если бы я не принял их усердия.

Я на это отвечала ему: «А если бы вы знали, Батюшка, как приятно что-либо сделать для вас, хотя чем-нибудь послужить вам! Да и поверите ли, Батюшка, что за все, что для вас сделаешь, так скоро воздается сторицею! Я это и на себе лично испытала, да и от многих слышала».

Отец Иоанн. Верю, и сам вижу на деле; да это и в порядке вещей; за все воздает нам Господь, даже за чашу холодной воды, поданную во имя Его.

Игумения Таисия. А я в этом отношении часто припоминаю слова: Приемляй праведника во имя праведничо, мзду праведничу прием­лет¹⁸². Я знаю, что это сказано к апостолам и не в том отношении, о каком мы теперь говорим, а вообще о вере и усердии к праведникам, то есть к людям, всецело отдавшимся Богу.

Отец Иоанн. А помнишь апостольское слово: Не обидлив есть Бог забыти дела вашего и труда любве, юже показасте во имя Его, послуживше святым¹⁸³. Конечно, не святых, на Небесах живущих, надлежит разуметь, а служителей Его, которые трудятся для Него ради спасения людей. А строго же Он и судит тех, кто дерзает злословить их, особенно клеветать безвинно! Как Он чрез пророка Захарию говорит: касаяйся вас (то есть избранников Божиих), яко касаяйся зеницы ока Его (Божия)¹⁸⁴.

Видишь, Своим «оком» называет их Господь! Да и святые-то как любили Господа! Несмотря на немощное свое плотское естество, ужасающееся и мысли о мучениях и пытках, ради любви Христовой охотно шли на всякое страдание и смерть, лишь бы в вечности не быть отринутыми от Него. Вот, святой Игнатий Богоносец и лично просил, и писал в своем послании к римлянам-христианам, когда они хотели освободить его от предстоявшей ему мученической смерти: «Не возбраняйте ми (то есть не мешайте мне прийти к Господу), хощу быти измолен (то есть измолот) зубами зверей, да буду в жертву благоприятну Господу моему!»¹⁸⁵ Вот высокая, святая любовь!

В 1903 году, в бытность свою у нас, отец протоиерей Иоанн совершил закладку зимнего Троицкого храма при громадном стечении народа, так как в этом году здесь были учительские курсы¹⁸⁶, в коих принимали участие свыше семидесяти учительниц.

Грешно было бы умолчать об одном слишком большой важности событии, совершившемся по молитвам отца Иоанна на глазах целой деревни и известном всей окрестности, о котором в свое время все говорили и писали, а теперь, уже после кончины Батюшки, упоминал в газетах случившийся в то время у нас в монастыре г-н М.А. Гольтисон¹⁸⁷. Это было также в 1903 г., еще в начале июня месяца. Во всей здешней местности появилась сибирская язва¹⁸⁸. Коровы и лошади падали ежедневно по нескольку голов. Со всех сторон были поставлены карантины, и я с ужасом помышляла о том, как выеду за Батюшкой и как привезу его в обитель, ибо всем приезжавшим к нам на пароходе из более отдаленных местностей приходилось идти пешком все 10 верст от пристани до нас. В монастыре собственно скот не падал, не было никакой эпизоотии; но из него-то, окруженного карантинами, никуда нельзя было попасть иначе как пешком. Наконец, необходимо стало решить вопрос, то есть или предупредить Батюшку о невозможности посе­тить наше Леушино, или же, презрев опасность подвергнуть эпизо­отии весь наш скот, решиться ехать; и я, помолившись с верою, избрала последнее. Со всякими предосторожностями, ночью, во избежание дневного жара, на легком простом тарантасе в одну лошадку, я поехала на пристань. Версты за две до нее, на карантине, мы едва пробрались, и то лишь потому, что все знали, что в обители пока все еще благополучно. Едва проехали эту заставу, как на беду нам пересекают дорогу двое дрог, везущие павших лошадей для закопки их в отведенном месте. Ужас мой и опасение удвоились, и я почти уверена была, что должна лишиться своей лошадки. Кое-как наконец добрались до пристани и, со всеми предосторожностями, опрыскав и окурив, убрали лошадь в конюшню. Утром я отправилась навстречу Батюшке и еще на пароходе рассказала ему все. Выслушав меня молча, Батюшка встал со своего места и стал ходить по трапу парохода и молиться. Через полчаса времени он снова сел подле меня и сказал: «Какое сокровище – молитва! Ею все можно выпро­сить от Господа, все получить, всякое благо, победить всякое иску­ше­ние, всякую беду, всякое горе». Я уже начинала смекать, по этим словам, что и наша беда, сибирская язва, победится его молитвами, что и высказала ему. Батюшка ответил: «Что же, – вся возможна верующим¹⁸⁹!»

Когда пароход подошел к пристани «Борки», то на ней уже собра­лась не одна сотня домохозяев и хозяек, намеревавшихся просить Батюшку помолиться об избавлении их от такого тяжелого наказа­ния, как потеря скота. «Что мы будем делать без скотинки-то, кормилец? Ведь ни земли не вспахать, ничего, – хоть по миру иди! Уж и без того-то бедно, а тут еще такая беда». – «За грехи ваши Господь попустил на вас такую беду; ведь вы Бога-то забываете. Вот, например, праздники нам даны, чтобы в церковь сходить, Богу помолиться, а вы пьянствуете; а уж при пьянстве чего хорошего, сами знаете!» – «Вестимо, Батюшка кормилец, чего уж в пьянстве хорошего, одно зло». – «Так вы сознаетесь ли, друзья мои, что по грехам получаете возмездие?» – «Как не сознаваться, кормилец! Помолись за нас, за грешных!» И все пали в ноги. Батюшка приказал принести ушат и тут же из реки почерпнуть воды. Совершив краткое водоосвящение, он сказал: «Возьмите каждый домохозяин себе этой воды, покропите ею скотинку и с Богом поезжайте, работайте. Господь помиловал вас». Затем Батюшка вышел на берег, где уже стояли наши лошади, которых он сам окропил, равно и привезшую меня на пристань лошадку, и мы безбоязненно поехали в обитель. В тот же день все мужички поехали куда кому было надо, все карантины были сняты, о язве осталось лишь одно воспоминание, соединенное с благоговейным удивлением к великому молитвен­нику земли Русской. Хотя у нас в обители и не было падежа скота, но мы тем не менее просили Батюшку окропить его и помолиться о сохранении его на общую пользу. И бездонный наш молитвенник, совершив водоосвящение, приказал проводить мимо его весь рогатый скот поодиночке, причем каждого отдельно окроплял святою водою, также и лошадей.

Вообще Батюшка любил животных. В пример этому могу при­вести случай, коему и я и все бывшие на пароходе были очевидцами.

Однажды мы с Батюшкой ехали на пароходе по Волге вверх, против течения, около 5 часов по полудни, в сенокосное время. Все были на трапе, где Батюшка читал нам книгу, а мы окружали его, сидя кто на стульях, кто на скамьях, а кто и на полу. Прекратив чтение, Батюшка обратился к бывшему тут же капитану парохода А.А. М. и сказал: «Пойдем, друг, помедленнее: чудный вечер, а аромат-то какой от свежего сена – наслаждение!» Идя тихим ходом, мы подходили к большой, широко раскинувшейся по берегу Волги деревне, а на противоположном берегу находился покос, где еще убирали сено: иные метали стога, иные накладывали его на воза, чтобы увезти чрез реку в деревню на пароме, стоявшем у того берега. Вдруг одна лошадь с огромным возом сена, скативши его на паром, не могла остановиться и ринулась прямо в воду, увлекая за собою и воз, и державшего ее хозяина-крестьянина. На пароме произошел невообразимый переполох; и лошадь, и сено были обречены на верную гибель. Крестьянин, бросив вожжи в реку, моментально сел в лодочку и направился по течению, куда должно было нести и лошадь с возом. Наш пароход совсем остановился; в ужасе мы все смотрели на погибающее, как мы думали, животное. Но что же вышло? Батюшка, стоявший у самого борта на трапе, все время крестился, молился, произнося вслух: «Господи, пощади создание Твое, ни в чем не повинную лошадку! Господи, Ты создал ее на службу человеку: не погуби, пощади, Всеблагий Творец!» и тому подобное. Он часто изображал крестное знамение в воздухе по направлению к лошади, которая плыла с возом, как будто шла по дну. Когда она доплыла до самой средины реки, где очень глубоко, – просто сердце замерло, глядя на нее: вот-вот, думаешь, скроется под водою; но она продолжала плыть и вот уже была недалеко от другого берега. Крестьянин, плывши за нею в лодке, тоже под­плывал к берегу; он подобрал волочившиеся по воде вожжи, опередил лошадь и помог ей поднять воз на берег. Из селения прибежали другие мужички и общими силами стали помогать потерпевшему. Сначала выпрягли лошадь, и она, почувствовав себя вне опасности, стала стряхиваться, кататься, то есть валяться по траве, и потом бодро встала на ноги. Сено подмокло, но и то не до самого верха, хотя нам и казалось, что уже только верхушка его не в воде. Так как это было у всех на глазах, и все видели, как отец Иоанн молился о спасении животного, то много народа собралось на берегу, во главе с хозяином лошади, чтобы благодарить дорогого молитвенника и общего отца-печальника, но он, избегая этого, тотчас же приказал капитану парохода идти дальше.

Много, весьма много назидательного и отрадного удостоил меня Господь видеть и слышать во время моего пребывания с отцом Иоанном. Он имел удивительный навык и самомалейшие случаи, по-видимому и незаметные, заурядные, не стоящие и внимания, обращать в полезное назидание окружающим. Вот пример. Все мы однажды были с ним на трапе парохода, где, по обыкновению, Батюшка нам читал. Окончив чтение, он сидел молча, приказав лишь убрать столик, на котором лежали книги. Был сильный ветер; опасаясь, чтобы он не спахнул книги в реку, я стала собирать книги, чтобы снести их в каюту. Батюшка, пристально смотревший на пол, окликнул меня и говорит: «Матушка, смотри, как бьется бедная муха! Видишь, вот, вот она! Пришибло ее бедную к полу, не может подняться, а все-таки не теряет надежды, борется с ветром: он ее относит назад, а она опять поползет; экая ведь умница! Вот так и враг-диавол борет душу, относит ее как вихрь от пути спасительно­го, коим она идет, а она борется, не уступает ему. Вот и муха нас учит, урок нам дает».

Бывало, любуется на закат солнца в ясный летний вечер и скажет: «Как дивен Творец в Своем творении! Смотри хотя бы на это солнышко, какая дивная красота! А если творение так величествен­но, то что же Сам Творец, каков Он-то!»

Да и не счесть таких и подобных бесед и отрывочных фраз Батюш­ки, которыми он услаждал дух своих спутников. О том, сколько на глазах наших совершилось исцелений, поразительных, разнообраз­ных, я не стану описывать, потому что они и бесчислен­ны, и всем известны; но не менее достойно предать памяти и случаи, говоря­щие о его проницательности и предвидении и вообще о близости его к миру духовному. Он во время своей тайной молитвы как бы созерцал Бога пред очами и беседовал с Ним, как с близким к себе Существом. Он как бы вопрошал Бога и получал от Него извещения. Пример сего могу привести следующий.

Однажды Батюшка сидел на трапе парохода один, читая свое дорожное маленькое Евангелие, которое держал в руках. Я тоже была на трапе, но далеко от него. Вдруг Батюшка, увидев меня, сделал знак рукою, чтобы я подошла к нему, что, конечно, я охотно исполнила. «Послушай, матушка, – обратился он ко мне, усаживая меня подле себя, – какой неправильный перевод: Аз рех во изступ­лении моем¹⁹⁰ переведено: “я сказал в безумии моем” – ведь это совсем не то?» Я ответила, что надлежало перевести: «я сказал в восхищении, в восторге чувств», с чем и дальнейшие слова согла­суются: Что воздам Господеви о всех, яже воздаде ми?¹⁹¹ Батюшка одобрил мои слова и, опустив книжечку, сидел молча¹⁹².

Пользуясь его спокойным настроением и досужими минутами, я решилась высказать ему свои тревожные мысли о загробной участи моей матери, которая, будучи вполне религиозной христианкой, в то же время сильно противилась моему уходу в монастырь и не хотела дать мне на это своего благословения¹⁹³. Меня тревожила мысль – не вменит ли ей Господь во грех, это ее упорство. И вот я, в описанную минуту, спросила о сем Батюшку. Он сказал мне: «Молись за нее», – и, продолжая сидеть неподвижно с Евангелием в руках, сосредоточенно смотрел куда-то вдаль. Я уже более не повторяла вопроса, и мы сидели с ним молча около четверти часа. Вдруг Батюшка, обернувшись ко мне, произнес твердо: «Она помилована!» Я никак не дерзала понять эти слова, как ответ на мой вопрос, считая его уже поконченным, и, в недоумении взглянув на Батюшку, спросила: «Кто помилована? О ком вы это сказали?» – «Да ты о ком спрашивала меня? О своей матери? – возразил он. – Ну, так вот я и говорю тебе, что она помилована». – «Батюшка, дорогой, – продолжала я, – вы говорите, как получивший извеще­ние свыше». – «А то как же иначе? Ведь о подобных вещах нельзя говорить без извещения – этим не шутят».

Могу привести примеры не только проницательности Батюшки, но и того, что он именем Божиим властно запрещал бесам, козни которых он, очевидно, видел. Приведу лишь немногие из них. Однажды мне довелось ехать с Батюшкой по Балтийской железной дороге, только вдвоем с ним, в отдельном купе. Мне хотелось поговорить с ним наедине о каком-то нужном деле. Началась беседа сердечная, духовная, откровенная. Вдруг Батюшка порывисто, быстро поднялся на ноги (не отходя от места, где сидел) и, подняв правую руку вверх, потряс ею в воздухе, как бы грозя кому-то, и, устремив взор вдаль прямо (не в сторону), громко произнес: «Да запретит вам Господь Бог!» Сказав эти слова, он перекрестился, сел на свое место и с обычной своей кроткой улыбкой посмотрел на меня и, положив свою руку на мое плечо, произнес: «Что, матушка, ты не испугалась ли?» – «Испугалась, Батюшка, – отвечала я, – но я сразу же поняла, что вы запрещали бесам; неужели вы их видите?» – «Да, матушка, да! Но что об этом говорить? Лучше продолжим нашу сладкую беседу». Таким образом в этой беседе мы доехали до Ораниенбаума; Батюшка направился на пароход, идущий в Кронштадт, а я с тем же поездом, не выходя из вагона, вернулась в Петербург, утешенная и ободренная беседою с великим человеком, имеющим власть на духов злобы поднебесных¹⁹⁴.

Второй подобный сему случай могу привести следующий. В день храмового нашей подворской церкви праздника святого апостола Иоанна Богослова всегда служил у нас Батюшка; для этого он приезжал накануне ко всенощной, выходил на величание, сам читал акафист и канон. Затем оставался у нас ночевать и в самый праздник совершал соборне с другими священниками позднюю Литургию в 10 часов. Вставал он всегда рано, иногда часа в 4 или 5, писал проповедь или свои заметки, а часов около 7–8 ехал освежиться на воздух, причем брал всегда с собою меня. Ездили мы обычно на острова, где поутру бывает всегда пусто, уединенно, что, при чистом свежем воздухе, действительно составляло отдых и отраду пастырю, окруженному в течение целого дня людьми и суетою. Эти часы Батюшка употреблял для тайной созерцательной молитвы, и я, зная это, никогда не нарушала ее никакими разговорами, кроме тех случаев, когда он сам заговорит со мною. Однажды ехали мы по Николаевскому мосту, откуда заранее кучеру приказано было повернуть по набережной налево. Когда карета наша поравнялась с часовнею на мосту, мимо вдоль набережной, с левой стороны, везли покойника. Дроги с гробом везла одна лошадь, а провожавших было не более восьми или десяти человек, почему каждый из них был ясно видим. Батюшка вдруг изменился в лице; он пристально глядел на погребальное шествие и, так как оно шло по набережной парал­лельно с нашей каретой с моей (левой) стороны, то ему приходилось наклоняться на мою сторону, причем я не могла не видеть перемены в лице его. Наконец, шествие свернуло на 1-ю линию, а Батюшка, несколько успокоившись, стал креститься. Потом, обращаясь ко мне, произнес: «Как страшно умирать пьяницам!» Предположив, что Батюшка говорит о покойном потому, что узнал провожающих его гроб, я спросила: «А вы знаете его, Батюшка?» Он ответил мне: «Так же, как и ты». Все еще не понимая ничего, я пояснила ему свое предположение, прибавив, что я никого из провожающих не знаю. «И я тоже, – сказал он, – но вижу бесов, радующихся о погибели души пьяницы».

Не могу умолчать о времени пребывания этого праведника у нас в обители в минувшем 1908 году. Это было уже последнее его посещение. Он был уже очень слаб, почти ничего не мог кушать, мало разговаривал, все больше читал, уединялся, но служил ежедневно в соборном храме, который он всегда так хвалил и о котором говорил неоднократно, что ему легко в нем служить, о чем я уже упоминала. Пробыл он у нас в обители 9 дней, и в день отъезда спросил меня: «Сколько дней я пробыл у вас, матушка?» Когда я ответила, то он продолжал: «Девятины справил по себе, уже больше не бывать мне у тебя. Спасибо тебе, спасибо за все твое усердие, за любовь, за все!» Сестры провожали его, как и обычно, с пением и со слезами, – всем было ясно, что бесценный светильник догорает. Когда мы с ним выехали из обители и, миновав деревню Леушино, свернули налево в поля, Батюшка стал все оборачиваться назад и глядел на обитель. Предполагая, что он забыл что-нибудь или хочет сказать едущим позади нас, я спросила его об этом, но он отвечал: «Любуюсь еще раз на твою обитель: тихая, святая обитель! Да хранит ее Господь; поистине с вами Бог!» Теперь эти чудные, отрадные слова служат нам великим, высоким утешением.

С пристани «Борки» мы поехали на пароходе к Рыбинску и вниз по Волге на далекую Каму, куда приглашали Батюшку¹⁹⁵. С нами было пять сестер-певчих, которые по распоряжению Батюшки отправляли на пароходе богослужения и в течение дня пели ему по его желанию. Это оставалось уже единственным утешением из обычного препровождения времени на пароходе. Накануне того дня, когда мы должны были расстаться с Батюшкою, он попросил сестер-певчих пропеть все номера Херувимских песней, которые они знают. Таковых набралось очень много (так как ноты были с собою), и сестры, став подле Батюшки, начали петь. Когда дошла очередь до «Симоновской» Херувимской, Батюшка сказал: «Это моя любимая песнь, я сам ее пел, еще будучи мальчиком», и попросил ее повторить. Затем пропели по назначению же Батюшки: «О Тебе радуется» и «Высшую небес». Батюшка во все время пения сидел в кресле у борта парохода, закутанный в теплую рясу, и, сидя, регентовал правой рукой своей и подпевал. Когда пропели «Высшую небес», он заметил: «Это хорошо, но уже новый напев, а я певал иначе», и он своим мелодичным, но уже старческим, дрожащим голосом пропел всю эту песнь до конца, то есть до «во еже спастися нам». Все прослезились, да и могло ли быть иначе? Пропев, Батюшка встал и, обратясь к певчим, произнес: «Ну, дай Бог и нам всем спастися! Спасибо вам, сестры, за ваше прекрасное сладкопение, которым вы и всегда утешали меня».

На следующий день мы с Батюшкой расстались: это было 6 июля 1908 года.

Заканчивая эти записи бесед моих с незабвенным Батюшкой отцом Иоанном, я считаю нелишним прибавить: 1) Цель издания настоящих записей – единственно поделиться с верующими людь­ми этим духовным сокровищем, так как и они могут почерп­нуть из них немало назидательного. Я здесь открывала перед Батюшкой свою душу, что не стеснилась передать и читателям; но ведь и они – люди, на земле живущие и тоже обложенные немоща­ми, потому будут снисходительны и к моим недостаткам. 2) Прошу верить всему здесь написанному, принимая во внимание, что у меня не могло быть никаких побуждений говорить неправду на усопшего, уже предстоящего лицу Божию. Если бы я написала¹⁹⁶ это при жизни его, то еще можно бы заподозрить меня как сторонницу и почитательницу Батюшки; но и это было бы несообразно с моими воззрениями, ибо я не могу не понимать важности данного вопроса и в мои преклонные годы это было бы непростительно. Мне уже 70 лет, я готовлюсь последовать за Батюшкой в вечность.

О, дорогой Батюшка! Как много утешал ты меня при жизни, услаждал мне горечь житейского моря! Но и по отшествии твоем немало сладких воспоминаний оставил ты мне.

Сообщаю одно из выдающихся событий моей жизни.

В первой половине декабря месяца, минувшего 1911 года я сильно простудилась. По обычаю своему никогда не обращаться к докторам и медикаментам, я и на этот раз не изменила ему, хотя и чувствовала быстрый прогресс болезни, усиливавшей ежедневно мои страдания. Наконец около 20 декабря болезнь одолела и совсем уложила меня; у меня оказалось «катарральное воспаление части правого легкого и всей легочной плевы». Описать все болезненные и тяжкие страдания я не могу. При полном отсутствии сна и при моем с лишком семидесятилетием возрасте надежды на выздоровление быть не могло. 1 и 2 января 1912 года ожидался самый кризис болезни, осложнившейся еще лихорадкой и бредом – временно бессознанием. И вот в этом-то состоянии видится мне во сне, или в забытьи (так как я спать не могла), Батюшка следующим образом.

Нахожусь я в Богословском скиту Леушинского монастыря, в излюбленном месте отца Иоанна (так называемая «Пустынька»). Нахожусь совершенно одна: ни в церкви, ни в кельях, прилегающих к ней, нет никого. Я из своей кельи чрез галерейку, прилегающую к ней, прохожу в алтарь дверью с правой боковой стороны. Только переступила порог, так и замерла на месте от удивления, ибо увидела дорогого приснопамятного отца и друга своего духовного, протоиерея Иоанна (Кронштадтского). Он стоял против жертвен­ника, лицом к востоку, в руках у него была небольшая книжечка, вроде Служебника или Канонника, по которой он читал. На нем была шелковая светло-лиловая ряса, поверх нее белая парчовая епитрахиль с золотыми гасами, а на груди наперсный крест. Он стоит, читает и как бы не замечает меня, так что я думала – не призрак ли это? Наконец решаюсь спросить: «Батюшка дорогой, да вы ли это? Откуда вы взялись?» Он быстро обернулся, положил книжечку на жертвенник и со словами: «А, – здравствуй, Таисия», – направился ко мне между святым престолом и Царскими вратами. Подошед ко мне и благословив меня, он снова повторил: «Здравствуй, матушка, я – за тобой!» Я очень обрадовалась, пред­полагая, что он зовет меня кататься, как и при жизни нередко брал меня с собою покататься, причем свободно и удобно было открыть ему свое душевное состояние, ответила ему: «Очень рада, Батюшка, но с кем же вы приехали?» – «Ни с кем, один, – отвечает он, – говорю же я тебе, что за тобой приехал; но прежде всего скажи мне, есть ли какой-нибудь хуторок или дачка пустынная, или хотя келья пустынная, где бы нам с тобой можно жить?» Я решительно недо­уме­ваю и говорю: «Ничего такого у меня нет, да и для чего нам это? Ведь я теперь очень стара, совсем немощна, слаба и мне ничего для вас ни приготовить, ни послужить». – «И не нужно ничего!» – отвечает он. «Батюшка, родной вы мой! Чего бы вожделеннее, как быть всегда с вами, но ведь я вас там с голода уморю, да и что мы будем там делать, чем заниматься, ведь уж я ни на что не способна?» – «Говорю я тебе, что там ничего не нужно, а занятие одно там – непрестанная молитва». Все еще не доверяя себе, то есть своему понятию, – что он говорит о загробной жизни, – я отклоняю этот разговор и перехожу к другому предмету и спрашиваю: «Батюшка, вы, вероятно, будете у нас сегодня служить здесь, в “Пустыньке”, и, конечно, приобщите и меня, а мне так хочется, я давно не приобща­лась, даже плакала о лишении этого счастия». – «Отчего не приобщалась?» – «Нет духовного отца, – отвечаю я. – Я разумею не один только перечень грехов, что легко сделать перед каждым священником, а душа жаждет открыться, выплакаться, вздохнуть, облегчиться от тяжелого бремени, накопляющегося от несносной суеты житейской, от впечатлений нынешнего мира. Помните, Батюшка, при вас, бывало, – откроешь пред вами всю душу и легко станет; а теперь трудно без вас душе, очень трудно!» На это Батюшка сказал: «Ну что ж, пойдем в церковь, – побеседуем!» И мы разош­лись; он пошел своим путем мимо престола в северные двери, а я – своим, чрез келью, и вошла дверью по правую сторону церкви. Когда я вошла, Батюшка сидел уже на стуле в уголке у левого окна, выходящего в сад, а спинка стула прислонялась к стене, отделявшей церковь от кельи. Я прямо подошла к Батюшке и опустилась на колени по правую его сторону; он положил свою правую руку мне на голову и произнес: «Ну, побеседуем, что тебя особенно беспокоит?!» И я стала говорить ему, хотя и во сне, или в забытьи, и притом в болезненном полусознании, но именно то, что более смущало меня, и получила от Батюшки самые полные определенные ответы и указания¹⁹⁷. В заключение же всего он как бы решил: «Домострои­тельство Божие не неведает меры, до которой могут быть допустимы (или терпимы) неправды человеческие» и тому подобное.

Еще продолжалась наша беседа, вдруг приотворилась дверь на малую щёлочку и в ней показалась одна из дам, ездивших прежде с Батюшкою, В.И. Я., и, обращаясь ко мне, говорит: «Матушка, вы не очень задерживайте Батюшку!» Это была обычная их (каретниц) фраза. Батюшка сильно вознегодовал на нее за это, быстро встал со стула и, остановившись почти среди церкви, строго сказал: «Уж не думаете ли вы, что я снова стану ездить с вами, я сказал, что приехал к матушке и за матушкой». – «Я знаю, – отвечала она, – но мне жаль народа, который ищет вас». Батюшка обвел взглядом церковь, – и нигде никого, мы были с ним совершенно одни, но вдруг взор его остановился на окне, подле которого сидел, в него было видно множество народа, наполнившего садик, Батюшка уже не подошел к окну, а, глубоко вздохнув, произнес: «Овцы, не имущие пастырей!»

Затем, обращаясь опять ко мне, произнес: «Итак, матушка, ты не имеешь никакого хуторка, ни хатки?» – «Нет, родной мой, не имею ничего!» – «Ну, так я пойду похлопочу за тебя, а то куда же я возьму тебя. А ты пока готовься, чтобы в следующий раз, когда я приду за тобою, ты была бы готова!» И он стал для меня невидим, хотя из церкви никуда не выходил, а я по-прежнему осталась одна.

С этого времени я стала поправляться...

Название «Пустынька», или «Крестик», носит небольшой скиток с церковью святого апостола Иоанна Богослова. Второе наименование его «Крестик» может показаться несоответствующим названию скита, но и самое происхождение его несколько необыч­ное и тесно связано с именем досточтимого пастыря, отца прото­иерея Иоанна Кронштадтского, для которого это было излюб­ленное местечко.

В 1892 году, на обратном пути с родины, он посетил нашу обитель 15 июня, предполагая погостить в ней несколько дней. Конечно, все пустынное гостеприимство обители было направлено к успокоению высокого гостя, но чем могла она выразить свое радушие? Между прочим, я предложила Батюшке покататься по полям и лесам монастырским и благословить их, на что он охотно согласился. В то время обитель еще не имела рессорных экипажей, не держала и кучера, обязанность которого исполняла одна из сестер. Долго ехали мы по лесу и не заметили, как колесная дорога стала прекра­щаться, сменяясь одной лишь тропинкой для пешеходов. Сестра, правившая лошадью, обратила на это наше внимание, сказав, что ехать дальше опасно, – можно заехать в такую чащу, что нельзя будет поворота сделать, что и теперь для того, чтобы повернуть, нам придется сойти с тарантаса и подождать, пока она повернет, выбрав для сего более удобное место.

Мы тотчас же вышли, и Батюшка сказал мне: «Поищем пока мы с тобой землянички». На это я ответила: «Какая земляничка, Батюш­ка, в такую пору! У нас она на Петров день редко поспевает, да еще в такой глуши: тут только сосны да мох». Батюшка ничего не ответил, а сам наклонился, как бы ища чего на земле. Через несколько минут монахиня, повернув лошадь, подъехала к этому месту, а Батюшка подходил ко мне с букетиком сорванной со стебельками земляники и, подавая его, улыбаясь сказал: «Вот я и ягодок принес». Я и глазам своим не верила и, обратясь к монахине, сказала: «Надо заметить это место. Неужели здесь так рано поспевает земляника?» Монахиня тоже выразила сомнение. Впрочем, место мы заметили, и я решила, как только придем в монастырь, послать сюда сестер поискать земляники, что и было исполнено. Но конечно, никакой земляники по раннему времени и по характеру грунта земли не могли здесь найти. Тем не менее место это, стало предметом всеобщего внима­ния, даже все приходящие считали, как бы обязанностью побывать на нем, что и заставило вместо вбитого колышка поставить крест. Отсюда и ведет свое начало наименование этого скита «Крестик», так как вошло в употребление говорить: «были у крестика», «пойдем ко крестику».

Перед этим крестиком нередко читались акафисты и каноны, особенно людьми, имевшими какую-либо скорбь, которые потом заявляли, что, помолившись там, находили облегчение. Никакая непогода, даже в зимнее время, не мешала желающим посещать это место.

Это обстоятельство вынудило меня обратиться к бывшему тогда архиепископу Новгородскому Феогносту¹⁹⁸ с просьбой разрешить поставить маленькую часовенку с кельей не для жительства там кого-либо, а часовню – для случайных посетителей, келью же – в качестве места отдыха для меня, утружденной начальственною суетой, где бы я могла предаться молитвенному средоточию и безмолвию среди лесной тишины. В 1893 году, к приезду отца Иоанна, были уже готовы часовня с кельей, куда досточтимый пастырь и уединялся для своих молитвенных подвигов, проводя иногда здесь большую часть дня.

В 1898 году архиепископ Феогност, обозревая Леушинскую обитель, посетил и эту часовенку. Вошед в келью, чуждую всякого даже скромного убранства, он сел в ней на простую деревянную скамью, перед таким же некрашеным столом, глубоко вздохнул, и слезы заблестели на его глазах. Затем он произнес: «Матушка, какое у тебя здесь блаженство! Как легко вздохнулось здесь!» На это я отвечала, что и у него есть близ Новгорода мыза архиерейская, в которой он может уединяться. Но он возразил: «Ах, ты не знаешь: я – на дачу, а дела вперед уж меня туда прибежали». Посидев несколько, он вдруг стал планировать: «Вот бы эти два окна превратить в арку, да пристроить маленький алтарек – вот бы и церковка была, блаженство-то какое!» Не веря своим ушам от радости, ибо это было и моею заветною мечтою, я ответила ему: «Владыка святый! Уж очень бы это было хорошо! Да я не смела и просить об этом; ведь для церкви надобен священник: штатному здесь нельзя быть, а заштатного старца вот и для скита с трудом подыскиваем». На это владыка сказал: «Зачем, зачем отдельного священника? Ведь в праздник ты всегда должна быть в монастыр­ском храме с сестрами; а в будень, когда вздумаешь, может отслу­жить здесь и свободный священник из двух ваших. Если хочешь, подай прошение: я разрешу. Начерти хоть сама маленький планчик этой часовни и как предполагаешь пристроить к ней алтарь. Я сам вижу все на месте и на этом основании могу разрешить». Я не знала, как и благодарить владыку, и поспешила исполнить предложенное.

Это было в мае месяце. Когда в июле того же года, по обычаю, приехал отец Иоанн, я передала ему о результате посещения архи­епископом Феогностом «Пустыньки». Отец Иоанн перекре­стился и несколько раз повторил: «Слава Тебе, Господи!» Когда я спросила у него, почему он ранее никогда не выражал своего желания, чтобы была здесь церковь, он ответил: «Я положился на Господа, да будет воля Его, а не моя; и вот Он Сам благоволил осуществить Свою святую волю».

Вот как возникла «Пустынька» с храмом во имя святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова!

В том же году стали запасать лес и весь нужный материал для пристройки алтаря и других приспособлений, необходимых для церкви. Так как дело было несложное, пристройка небольшая, то к следующему июлю месяцу, ко времени прибытия отца Иоанна, храм был уже готов и с благословения архиепископа освящен отцом Иоанном во имя святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова. Одна близкая моя знакомая, институтская подруга, Елизавета Пасмурова поусердствовала сделать мраморный престол. Она же, равно и другие знакомые, и благодетели доставили для храма всю нужную утварь, так что ничем не пришлось обременять монастырь, равно как и на все расходы по пристройке не пришлось тратить монастырские средства, так как петербургская купчиха У. Сорокина пожертвовала на этот предмет 500 рублей.

По сие время «Пустынька» эта составляет излюбленное местечко всей обители и ее богомольцев, а теперь, со времени кончины отца Иоанна, она сделается еще дороже и приятнее для всех ценивших этого великого и незабвенного пастыря. Церковь в ней маленькая, смежная с такою же небольшою комнатой, где стоят богомольцы в зимнее время, а летом они размещаются вокруг ее на открытом воздухе, где при открытых окнах прекрасно слышно все богослу­жение. Колокольни нет, да не имеется и колоколов, кроме одного шестифунтового, за неимением средств.

Находится она с южной стороны от монастыря, на расстоянии около одной версты.

Туда теперь проложена прекрасная дорога.¹⁹⁹

на отдельных листках, хранящиеся у игумении Таисии

I

Я не напрасно упоминал и упоминаю Толстого. Этот новый, самозванный учитель и писатель унижает всех святых Православ­ной Церкви, всех апостолов, мучеников, преподобных, вселенских учителей и витий неподражаемых – Златоуста, Василия Великого, Григория Богослова и всех великих подвижников, и учителей христианства, унижает всю Церковь, не признавая ее Божественного авторитета, истины и спасительности, одного себя и свой ум возвышая и возводя на недосязаемую высоту, приписывая себе одному непогрешимость. Но от плодов дерево познается²⁰⁰. Посмотри­те, что породило в русских толстовское учение: разнузданность умов, сердец и волей, распущенность нравов, разрыв брачных священных уз, эпикурейское наслаждение жизнью, безверие и безбожие многих, поклонение своему разуму, самопрельщение, гордыню бесовскую и самоубийства. Разумные и богобоязливые люди, конечно, скоро познают нелепицу и пагубу толстовского учения; но многие и увлекаются им, потому что, как все ереси, так и толстовская, имеют в себе некоторую заманчивость для неокрепших.

Да сохранит Господь русских людей от таких и подобных пагуб­ных учений и да утвердит нас в единомыслии и правой вере и страхе Божием. Будем все стараться приносить Богу плоды покаяния и добрых дел, будем распинать плоть со страстьми и похотьми²⁰¹, как тленную и преходящую, и прилежать о душе бессмертной, о исправ­лении ее и украшении всякою добродетелию. Аминь.

Прот. И. Сергиев

18 окт. 1896

II

Храм Божий – плавильня для переплавления проржавевшего всяким грехом естества человеческого; баня для омытия скверн плоти и духа; училище для поучения невежествующих и заблужда­ющих; солнце, просвещающее и оживотворяющее отемненных и умерщвленных грехами; врачебница, в которой врачуются раны душевные; святилище, в котором отъемлются скверны греховные и освящаются благодатию Духа Святого и таинственными службами души и тела наши; рай земной, в котором питаемся бессмертною, нетленною пищею – Телом и Кровию Христовою; таинственная гора Синай, с которой Истинный Законодатель Христос Бог возвещает нам непрестанно волю Свою; истинная Церковь Божия и Царство Небесное, в котором совокупляются таинственно, духовно все члены Тела Христова небесные, земные и преисподние; здесь вся Церковь первородных – здесь праотцы, патриархи, пророки, апостолы, святители, мученики, лики преподобных и все праведные ликовствуют и вместе с нами славословят Единого Бога, Спасителя и Жизнодавца.

Якоже не может Ефиоплянин пременити кожу свою, и рысь пестроты свои, тако и вы не можете добро творити, научившеся злу²⁰² (рас­положение, навык ко греху).

Храм Божий свят есть, иже есте вы²⁰³... Не весте ли, яко храм Божий есте?²⁰⁴

III

Все вы, братия мои возлюбленные, пришли в этот храм каяться, сбросить с себя бремя грехов, примириться с Богом и с своею совестью, получить мир душевный, свободу, легкость души, обновление, силу к жизни добродетельной. Но что же такое грех, всех нас омрачающий, туманящий, посрамляющий, губящий? Это – порождение диавола, злобного духа, утратившего свою первую доброту и светлость, чрез гордость и противление Богу, и полного невообразимого зла. Это – лютая язва, рана, покрывающая все чело­вечество, струп гнойный, смердящий на всем человеческом роде, общая страшная тля, которая тлит постепенно, а иногда и крайне быстро все человечество, как было при Ное, при Аврааме и Лоте, как это есть и ныне. Это – смерть в зародыше, грозящая превра­титься в вечную смерть душ. Против этого недуга, против этой язвы, этого гнойного струпа, этой тли только одно средство – вера в Господа Иисуса Христа и искреннее покаяние. Люди самые мудрые, образованные, по положению сильные и великие мира, совершившие много великих дел, не могли победить в себе греха, – как и нынешние светски образованные и умные люди и великие мира не могут сами собою победить греха без веры во Христа.

На других двух записках приведены из Библии по синодальному русскому переводу подлинные слова Священного Писания: на одной – Пс. 31:1–2²⁰⁵ и Пс. 17:10–16²⁰⁶; на другой – Деян. 17:30–31²⁰⁷, с добав­ле­нием двух слов: «Синайское законодательство».

Игумения Таисия (в миру Мария Васильевна Солопова) роди­лась в 1842 г. в семье потомственного дворянина, помещика Боро­вичского уезда Новгородской губернии Василия Васильевича Соло­пова и Виктории Дмитриевны, урожденной Пушкиной. Отец Марии окончил Морской кадетский корпус в Санкт-Петербурге, плавал на корабле «Полтава», фрегате «Паллада», а 6 февраля 1835 г. был прикомандирован к Морскому кадетскому корпусу. 4 апреля 1851 г. Василий Солопов вышел в отставку в чине капитана 2-го ранга и поселился в родовом поместье Абакумове (Абаконово) близ Боровичей. Мать будущей игумении Таисии, «москвичка, из рода Пушкиных»²⁰⁸, была дочерью коллежского асессора Дмитрия Васильевича Пушкина и после смерти родителей воспитывалась дедом генералом Осипом Александровичем Василевским. Виктория Дмитриевна получила образование в московском пансионе г-жи Десаль и в 1838 г. в пятнадцатилетнем возрасте была выдана замуж. Двое первых детей умерли в младенчестве. Позднее Виктория Дмитриевна рассказывала своей старшей дочери: «Много и горячо молилась я о том, чтобы Господь не лишал меня этого утешения, дал бы мне хотя одно дитя, оставив его в живых; особенно же молилась я об этом Матери Божией, нарочно ходила пешком в Ее храмы к Ее чудотворным иконам, пред которыми изливала свои слезные мольбы <...> И не посрамила меня Владычица, Надежда ненадеж­ных. Она даровала мне дитя – дочь, которую я из чувства благо­дарности к Ней назвала Ее именем – Мария»²⁰⁹. Виктория Дмитриевна воспитывала свою дочь в любви к Богу и ближним, приучала ее к молитве и благотворительности, много беседовала о событиях Священной истории и страданиях Спасителя.

9 декабря 1852 г. Мария Солопова была зачислена в Павловский институт в Петербурге, учебное заведение для детей-сирот военных офицеров. В феврале 1853 г. она прибыла в институт, но вскоре заболела: «Сделались у меня сильнейшие головные боли, затем воспаление глаз, и я совсем ослепла»²¹⁰. 27 мая 1854 г., после четы­рехмесячного пребывания в частной глазной клинике Денике, Мария была уволена в отпуск для излечения «на вольном воздухе». К концу года зрение стало возвращаться, и девочка смогла продол­жить обучение в институте. 11 декабря 1861 г. в возрасте девятна­дцати лет Мария Солопова окончила Павловский институт и получила от Министерства народного просвещения аттестат на звание домашней учительницы.

В годы учебы в институте будущая игумения Таисия имела два духовных видения, определивших ее дальнейшую судьбу. Первое посетило ее в Пасхальную ночь в институтском лазарете, во время эпидемии кори: «Открываю глаза и в удивлении вижу совершенно ясно и очевидно, среди полнейшей ночной темноты, какое-то существо солнцеобразно светлое, крылатое, летающее под потолком и повторяющее человеческим голосом слова: “Христос воскресе! Христос воскресе!”»²¹¹. Второе – незадолго до окончания инсти­тута, в ночь на 16 августа, после причащения Святых Таин Мария увидела Спасителя с сонмом святых, бросилась в ноги Христу, «простерла руки, чтобы обнять их и облобызать Его стопы» – но Спаситель «простер Свою десницу, бывшую опущенною, и, дотронувшись до темени моей головы, сказал: “Еще не время”»²¹². Священник, которому Мария открыла бывшее ей видение, сказал: «Это твое призвание; храни эту тайну, а Господь Сам довершит Свое дело»²¹³. Сама игум. Таисия впоследствии оценивала это чудное видение как «решительный и окончательный переворот», опре­деливший ее дальнейшую жизнь.

На выпускных экзаменах по Закону Божьему Мария Солопова поразила экзаменовавшего ее ректора Московской Духовной Академии архим. Иоанникия (Руднева) знанием наизусть всех евангельских текстов. Он прислал ей в подарок книгу со своей надписью и напутствовал словами: «Бог не оставит Своего дела! ихже избра (Мк. 13:20), тех и оправдает, и направит на путь спасения вечного»²¹⁴. Однако желание Марии посвятить свою жизнь служе­нию Богу и уйти в монастырь не встретило сочувствия со стороны ее родителей.

В конце августа 1862 г., после нескольких месяцев, проведенных в усадьбе Абакумове, Мария Солопова поселилась с младшим братом Костей в Боровичах, в доме, доставшемся ей от умершего генерала Василевского. Она вела уроки для своего брата, которого готовила к поступлению в корпус, и еще четверых дворянских детей, ежедневно посещала богослужения, много молилась, читала, помогала ну­ждающимся. Иеромонаху Арсению, монаху-сборщику, прибывшему в Боровичи с афонскими святынями, она отдала собственные серьги. Мать, узнав о поступке Марии, потребовала, чтобы она нашла монаха и вернула серьги. Знаменательно, что в 1865 г. имя иеромонаха Арсения (Минина) встречается и в дневниках отца Иоанна Кронштадтского. В своих странствиях по России отец Арсений посетил множество городов, в том числе Боровичи и Кронштадт, оказавшись первой незримой нитью, связавшей двух подвижников.

Духовную поддержку Марии Солоповой в это время оказал архим. Вениамин (Поздняков), игумен Свято-Духова монастыря, в котором почивали мощи св. прав. Иакова Боровичского. Через него Мария познакомилась с архим. Лаврентием (Макаровым), настоятелем Иверского Валдайского монастыря, ставшим ее духовным отцом и руководителем. Именно по его благословению Мария Солопова выбрала для начала своего иноческого пути Тихвинский Введен­ский девичий монастырь. В феврале 1863 г. Виктория Дмитриевна Солопова, после посетившего ее видения, наконец дала свое благословение на монашеский путь дочери. 19 февраля, незадолго до начала Великого поста, Мария Солопова прибыла в Тихвин, а на Пасху того же года стала послушницей Тихвинского Введенского монастыря.

В первый год своей монастырской жизни Мария проходила монашеский «искус», исполняя общие послушания: мыла посуду, работала в огороде и на полевых работах, читала в церкви, пела на клиросе. Затем она занималась обучением вольноприходящих городских детей в монастырской школе. Исполняя заповедь своего духовного отца архим. Лаврентия, Мария безвыходно пребывала в обители в течение трех лет, никуда не отлучаясь «не только куда-либо подальше, но и за ворота на улицу». В Тихвинском Введенском монастыре 13 мая 1870 г. Мария была пострижена в рясофор с именем Аркадия.

В 1872 г. по благословению архим. Лаврентия инокиня Аркадия перешла в Новгородский Зверин-Покровский монастырь, где была регентшей, уставщицей правого клироса и письмоводительницей. В эти годы ею было составлено известное гимнографическое про­изведение – акафист св. Симеону Богоприимцу. 2 июля 1876 г. скончался духовный отец будущей игумении Таисии архим. Лаврен­тий. В поисках нового духовного наставника инокиня обра­ща­лась к известному святой жизнью старцу, настоятелю Валаам­ско­го мона­сты­ря игумену Дамаскину (Кононовичу): «Я спо­добля­лась неодно­кратно иметь с ним духовные беседы, и даже у него испове­до­вать­ся»²¹⁵. Возможно, в те же годы происходит ее знакомство с отцом Иоанном Сергиевым. Публикуя беседы с ним в 1909 г., игумения Таисия указывала, что состояла «в течение более 35 лет в самых близких духовных отношениях к незабвенному, в Бозе почившему, о. прот. Иоанну Сергиеву (Кронштадтскому)»²¹⁶.

Святой праведный Иоанн Кронштадтский

В 1878 г. инокиня Аркадия была переведена в Знаменский Званский Державин монастырь на Волхове в 70 верстах от Нов­города на должность казначеи. В Званском монастыре она также была помощницей начальницы Державинского училища. В этой обители 10 мая 1879 г., во исполнение резолюции митрополита Санкт-Петербургского и Новгородского Исидора (Никольского), она была пострижена в мантию с наречением имени Таисия. Постриг совершал казначей Ионо-Отенского монастыря иеромонах Арсений. В Званском монастыре, бывшем имении Г.Р. Державина, монахиня Таисия написала несколько молитвенно-созерцательных стихотворений, впоследствии включенных ею в сборник «Духовные стихотворения» (1892).

В феврале 1881 г. митрополит Исидор вызвал монахиню Таисию в Петербург для назначения начальницей Леушинской женской общины. Неожиданное для монахини Таисии назначение было обусловлено тем, что в начале 1881 г. подала прошение об увольне­нии на покой старица Леонтия, третья с момента основания общины в 1875 г. леушинская начальница. Община находилась в тяжелом материальном положении, раздиралась внутренними нестроени­ями. Время прибытия монахини Таисии в общину «было едва ли не самое тяжелое, как для самой общины, так и для новой началь­ницы»²¹⁷. 19 марта 1881 года последовала резолюция Высокопре­освященнейшего митрополита Исидора об утверждении монахини Таисии начальницей Леушинской Иоанно-Предтеченской общины, с этого времени «начался для Леушинской общины новый и решительный период перерождения ее к лучшему»²¹⁸.

Монахиня Таисия начала свою деятельность с постройки ограды вокруг общинных строений, приискания места для подворья в г. Череповце и устройства церковно-приходской школы. Затем в монастыре были построены гостиница для посетителей, дома для причта, келейный и рукодельный корпуса. 1 октября 1881 г. состоя­лось открытие школы для детей села Леушино. В 1883 г. была освящена часовня в честь иконы Божьей Матери «Достойно есть» при Леушинском подворье в Череповце. Икона для часовни была прислана из Пантелеймоновского монастыря на Афоне по личной просьбе монахини Таисии. В 1884 г. было положено начало Леушинской церковно-учительской школы, задолго до решения училищным Советом при Св. Синоде учредить подобного типа женские училища. В том же 1884 г. обитель впервые посетил епископ. Преосвященный Анастасий (Добрадин) произвел ревизию и счел возможным переименовать Леушинскую общину в обще­жительный монастырь. Определение Св. Синода о переименовании Леушинской общины в монастырь последовало 3 сентября 1885 г.

1 октября 1885 г. монахиня Таисия была возведена в сан игумении, а 8 ноября того же года состоялось первое пострижение в мона­шество сестер Леушинского Иоанно-Предтеченского мона­стыря.

Осенью 1886 г. игумения Таисия посетила Киев, где хотела «излить свои усердные молитвы о ниспослании благословения Пречистой на созидание храма в честь Ее» в Леушинском мона­стыре²¹⁹. После этой поездки и «многознаменательного видения» Самой Царицы Небесной игумения Таисия решилась начать в обители строительство храма, несмотря на почти полное отсутствие необходимых средств. Собирая деньги на постройку, она «посетила все ближайшие к обители города: Устюжну, Весьегонск, Пошехонье, Мологу, Рыбинск, Ярославль, обходя всех благотворителей, могущих помочь ее делу»²²⁰, неоднократно бывала в столице. 8 сентября 1890 г. состоялось поднятие крестов на купола нового храма, а еще через год – его освящение.

Труды игумении Таисии по благоукрашению и укреплению Леушинского Иоанно-Предтеченского монастыря не прекращались до конца ее жизни. Она выстроила три подворья Леушинского монастыря (в Санкт-Петербурге, Рыбинске и Череповце), несколько монастырских скитов, пристань на реке Шексне, колокольню, зимний собор во имя Живоначальной Троицы. В 1903 г. Леушинский монастырь, по прошению игум. Таисии, был возведен на степень «первоклассного монастыря». К началу 1907 г. монастырь имел: пять храмов, два храма в скитах, два храма в двух подворьях, три часовни, 16 жилых и 22 хозяйственных постройки. Характер внутренней жизни обители отличался миролюбием, усердием и любовью к делу и молитве»²²¹. Заботами и трудами игумении Таисии «незаметная и бедная Леушинская община превратилась в известный своей образцовой иноческой дисциплиной и примерным хозяйством первоклассный монастырь», который стал «рассадником духовного просвещения для северных уездов Новгородской епархии»²²².

Стремясь одухотворить жизнь устроенных ею учреждений, игу­мения Таисия приглашала в монастырь гостей, известных высотой своей духовной жизни. Так, в 1891 г. она буквально умолила заехать в Леушино о. Иоанна Кронштадтского: «Оттого-то, Батюшка, я и прошу Вас, что имела счастье побеседовать с Вами и видеть Вас. Получив это счастье для себя, я не могу не желать, чтобы и сестры мои удостоились того же»²²³. С этого времени отец Иоанн бывал в обители ежегодно, чтобы «с великою радостью» увидеть старицу Таисию и сестер, «соутешитъся взаимною беседою, общею верою и богослужением»²²⁴. Охотно и часто он посещал также подворье Леушинского монастыря в Петербурге. С 1890 г. началась регуляр­ная переписка игумении Таисии с отцом Иоанном Сергиевым, оборвавшаяся только со смертью Кронштадтского Батюшки (Сергиев И.И. Письма о. протоиерея Иоанна к настоятельнице Иоанно-Предтеченского Леушинского первоклассного монастыря игумении Таисии).

Прот. Александр Дернов отмечал, что причиной той близости, какой удостаивал игумению Таисию отец Иоанн Кронштадтский, была «особенная, духовная зрелость» Леушинской матушки: «Какие высокие и о каких высоких предметах беседы происходили между этими двумя высоко духовно настроенными и высоко духовно зрелыми личностями, можно отчасти видеть из той переписки, какую издала почившая по кончине отца Иоанна...»²²⁵

Игумения Таисия была помощницей и советницей отца Иоанна при устроении Сурского (в Архангельской епархии) и Воронцов­ского (в Псковской епархии) монастырей. Ее трудами восстановлен древний Ферапонтов монастырь, устроены новые женские монастыри Парфеневский и Черноезерская пустынь. Общее число монастырей, в устроении которых принимала участие Леушинская игумения, доходит до десяти, что позволяет называть ее «основа­тель­ницей особой школы русского женского монашества».

Редкий дар управления и строительства сочетался в игумении Таисии с поэтическим талантом. В конце XIX и начале XX в. Ее стихотворения публиковались в журналах «Душеполезный собесед­ник», «Русский паломник», «Кронштадтский пастырь» и др., выхо­дили отдельными изданиями (Село Короцкое, родина святителя Тихона (СПб., 1892); Пред чудотворной иконой Казанской Бого­матери в Казанском соборе (СПб., 1893); К первой годовщине кон­чины о. протоиерея Иоанна Кронштадтского (СПб., 1909) и др.).

В 1889 г. игумения Таисия была награждена наперсным крестом, от Св. Синода выдаваемым. В 1892 г. она получила крест с золотыми украшениями, выдаваемый от Кабинета Его Императорского Величества. Впоследствии она была еще трижды удостоена благо­словения Св. Синода, а также награждена грамотами и благодар­ностями епархиального начальства.

В последние годы жизни игумения Таисия семь раз представ­лялась Государю и Государыне. В 1910 г. она получила портрет Ее Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны, а в 1911 г. портрет Его Императорского Величества Государя Императора Николая Александровича с собственноруч­ными подписями. В 1913 г., к празднику Рождества Христова, она получила еще один высочайший подарок – аметистовые четки в золотой оправе.

27 апреля 1907 г. игумения Таисия составила духовное завещание – «последний мой завет, который должен быть прочитан у гроба моего в день моего погребения, как бы от меня лично»²²⁶. В нем она просила сестер: «Живите дружно, как дети с матерью, в простоте сердца, как жили со мною, и Ангел мира всегда буде с вами». Завещание было прочитано и одобрено ее духовным отцом протоиереем Иоанном Сергиевым.

После составления завещания игумения Таисия прожила еще восемь лет. 2 января 1912 г., ровно за три года до своей кончины, в тяжелой болезни, во сне или в забытьи, она видела отца Иоанна в церкви любимой им леушинской «Пустыньки». В видении отец Иоанн сказал ей: «Ну, так я пойду похлопочу за тебя, а то куда же я возьму тебя. А ты пока готовься, чтобы в следующий раз, когда и приду за тобой, ты была бы готова!»²²⁷

Игумения Таисия скончалась 2 января 1915 г. на 73-м году жизни. Склеп для покойной еще при ее жизни, с разрешения Высокопре­освященного Исидора, был устроен в большом соборе Леушинского монастыря, за правым клиросом, у южной стороны храма. В 1931 г. Леушинский монастырь был закрыт, а в 1941–1946 гг. – затоплен водами Рыбинского водохранилища.