Владимир Шохин. Святитель Иоанн (Максимович) – великий чудотворец

Повествование это о том ученике Христовом, который «не посчитался» с тем, что ему пришлось жить в XX веке – в эпоху духов­ного расслабления и оскудения любви – и явил веру, превзошедшую всякую веру, а возлюбив своего Бога и того, кто создан по Его образу, возлюбил их до конца; о том, кто, будучи современником бесчисленных западных прорицателей и восточных гуру, продемонстрировал своим житием мощь архипастырской, аскетической и мистической традиции Православия; о том, кто во времена человеческого отчаяния перед лицом невиданного ещё масштаба торжества мирового зла представил людям доказательство бытия Божия своей подвижнической жизнью и многочисленными прижизненными и посмертными чудесами. Имя его – Иоанн Максимович (1896–1966), архиепископ Шанхайский, Западноевропейский и Западноамериканский, чудотворец, которого можно назвать одним из самых ярких духовных явлений всей истории Русского Зарубежья.⁵

Основатель рода Максимовичей Максим Васильковский жил со своей женой Евфросинией в 1650-х годах в Нежине, в 1676 году именовался «арендарем Печерским» (имел на откупе шинки и сборы в Печерске, где находится знаменитая Лавра). Он был известен также как Максим Печерский и находился «в обороне» у знаменитого гетмана Мазепы в 1688–1690 гг. В 1690 году Максим Васильковский получил от Мазепы первый «универсал» на земельные владения, и, вероятно, с этого времени можно говорить о вступлении его рода в малороссийское дворянство.

Максим Васильковский имел семерых сыновей. Старший – знаменитый митрополит Тобольский и Сибирский Иоанн, духовный просветитель, писатель и миссионер (в 1916 году причислен к лику святых). Благочестие и ревность к Церкви являли и другие потомки Максима Васильковского. Это относится и к брату святителя Иоанна Тобольского Григорию, ставшему протопопом переяславской церкви, и к его племяннику Иакинфу, принявшему уже в юности постриг. Известен и другой иерарх из рода Максимовичей – Анатолий, хиротонисанный в 1812 году во епископа Полтавского и Переяславского.

Известным потомком Максима Васильковского был Михаил Александрович Максимович (1804–1879) – близкий друг Николая Васильевича Гоголя, украинский ботаник – зоолог, фольклорист и историк, ординарный профессор Киевского университета, член – корреспондент Санкт-Петербургской академии наук. Собранные и откомментированные им «Малороссийские песни» (1827) получили очень высокую оценку А. С. Пушкина, который сотрудничал в издававшемся Максимовичем альманахе «Денница» (1830–1834).

Отец владыки Иоанна, Борис Иванович (1871–1954), после учёбы в Петровском полтавском корпусе жил в отцовском имении и посвятил себя хозяйству. Жена его Глафира Михайловна (урожденная Севастьянович) была дочерью харьковского врачебного инспектора. Борис Иванович был человеком почтенным, предводителем дворянства Изюмского уезда, смог дать детям хорошее домашнее образование и заложил в них крепкие навыки благочестия.⁶

Предания рода Максимовичей «направляли» и внутренние задатки, и внешние обстоятельства жизни будущего владыки Иоанна. Он в полной мере унаследовал «семейное достояние» – милосердие, жертвенность, твёрдость в вере, усердие к храму. Самые тесные сокровенные узы связывали Владыку с его отдалённым «дядей» – святителем Иоанном Тобольским. Не случайно митрополит Антоний Храповицкий даст ему при пострижении имя сибирского святителя. Святитель Иоанн послал миссию в Пекин – Владыка направится на свою первую кафедру в Шанхай, святитель Иоанн был известен своими трапезами для духовенства и всех нуждающихся – Владыка учредит «трапезы ми­лосердия» во Франции, святитель Иоанн скончался на молитве коленопреклоненно – в таком же положении Владыка предаст дух Господу после Литургии пред Курской – Коренной иконой Божией Матери.

Тот, кому суждено свидетельствовать о святыне Православия на трёх материках, родился 4 июня 1896 года в селе Адамовка Харьковской губернии и был наречен в честь Архистратига Божия Михаила. Он рос болезненным, кротким и тихим. Был общителен, но близко ни с кем не сходился, шумных игр избегал, любил возиться с животными. Как старший ребенок, он опекал четырёх братьев и сестру. С детства Миша собирал иконы, церковные и исторические книги и зачитывался житиями святых. Уже в детских играх обнаружилось будущее призвание: он то и дело наряжал солдатиков монахами и складывал из игрушечных фортов монастыри. Скоро ему предстояла встреча и с настоящей обителью. Загородное имение Бориса Ивановича находилось всего в восьми верстах от знаменитого Святогорского монастыря Изюмского уезда, расположенного на лесистом берегу Северного Донца, известного в истории уже с XIV века. Максимовичи поддерживали обитель материально, часто посещали монастырь и иногда по нескольку дней оставались там. Величественные храмы, высокая «гора Фавор», пещеры, схимники, царящий здесь дух Афонской Горы производили сильное впечатление на юного Михаила. О своём домашнем воспитании он вспоминал почти тридцать лет спустя в слове, сказанном в день его епископской хиротонии: «С самых первых дней, как я начал осознавать себя, я захотел служить праведности и истине. Мои родители возжгли во мне усердие непоколебимо стоять за правду, и душа моя была пленена примером тех, кто предал за неё жизнь».

Но на предначертанный ему Богом путь он стал не сразу. Следуя семейным военным традициям, Борис Иванович определяет сына в Петровский кадетский корпус, который окончил сам, и отроку предстоит там проучиться целых семь лет (1907–1914). Он хорошо успевает по всем предметам, за исключением физической подготовки, от которой его впоследствии освобождают по болезни ног. О патриотическом воспитании, которое Михаил получил там, свидетельствует один трогательный эпизод. Когда в 1912 году болгарский царь Фердинанд начал готовиться ко Второй балканской войне с братьями – славянами Сербии, отрок в негодовании на «от­ступника» изъял его фотографии из альбомов младших братьев и запечатал в граммофонную пластинку с болгарским гимном. Впоследствии в эмиграции Владыка будет неоднократно вспоминать корпус, встречаться с теми, кто закончил его, и любовно рассматривать с их отпрысками полтавские военные альбомы. Но во время своей учёбы он заметно выделялся среди однокашников своей молчаливостью и благочестием, вызывая порой колкости и насмешки (однажды он получил выговор от начальства за то, что перекрестился на собор во время марша, нарушив тем военную дисциплину). О крепкой живой вере мальчика свидетельствует, например, то, что, когда Михаилу было 15 лет, его бывшая французская гувернантка – католичка приняла Православие, обращённая своим воспитанником. Вероятно, в эти годы Михаил продолжает участвовать в ежегодных процессиях из Харькова в Куряжский монастырь с чудотворной Елецкой иконой Божией Матери. Возможно, уже в кадетские годы он слышал предания о знаменитом Харьковском епископе – аскете Мелетии Леонтовиче († 1840), который, отказавшись от сна, проводил все ночи в молитве – этим подвигом впоследствии и владыка Иоанн прославит Бога. И уже точно известно, что к концу учёбы в корпусе Михаил застал другого известного иерарха, епископа Феофана Быстрова, как раз в те годы занимавшего Полтавскую кафедру, который произвёл на него сильное впечатление своей сосредоточенностью во время богослужения.

К тому времени Михаил уже внутренне был готов вступить на путь священства. Он принимает решение поступать в Киевскую Духовную Академию. Однако родители настаивают на светском образовании, избрав для юноши юридическую карьеру, и он из послушания соглашается. Здесь снова сыграли свою роль семейные, на сей раз уже «судейские», предания (двоюродный дед Михаила был председателем Рижского окружного суда, его прямой предок Семён Михайлович занимался «почепским межеванием», и многие другие Максимовичи совмещали судейскую карьеру с военной). Таким образом, следующий период своей жизни (1914–1918) Михаил проводит в стенах юридического факультета Харьковского университета. «Изучая мирские науки, – вспоминает он, – я всё более входил в изучение науки наук – в изучение духовной жизни». Необычным студентом за­интересовался владыка Антоний Храповицкий. Первая их встреча состоялась в Земском собрании, на лекции архиерея. С тех пор Максимовичи часто общались с архипастырем, он стал фактически духовным наставником Михаила и впоследствии возводил своего питомца по ступеням священнослужения. Другим духовным лицом, с которым сошёлся студент Михаил, был харьковский священник о. Николай Сангушко – Загоровский, которому вскоре предстоял исповеднический подвиг.

То же испытание ждало и самого Михаила. Семья убеждённых монархистов Максимовичей, конечно же, восприняла февральские события 1917 года с большой скорбью. Падение монархии расчистило все преграды на пути самых наглых и циничных богоборческих сил, известных мировой истории. О занятиях Михаила после окончания университета сведений очень мало – мы знаем только о его кратковременной службе в Харьковском окружном суде при гетмане П. П. Скоропадском (1918) и Добровольческой армии. Зато хорошо известно, что он и не думал скрывать своих православных и монархических убеждений перед лицом захвативших власть преступников. Так, однажды он открыто выступил с протестом на приходском собрании, которое соглашалось на переплавку церковного колокола «страха ради иудейска». Когда же начались аресты, он в ответ на увещания родителей об осторожности напоминает им о Том, Кто сказал, что у нас «и волосы на голове все сочтены» (Мф. 10:30). Его арестовывают, отпускают и снова арестовывают, но когда и чекистам становится ясно, что ему безразлично, где быть – в тюрьме или на свободе, его снова отпускают. Однако семье Бориса Ивановича такое положение дел не показалось безразличным, и она наряду со многими другими эвакуировалась в 1921 году в Белград. Промысл Божий не увенчал исповедничество Михаила мученичеством – этому угоднику Божию предстояли другие подвиги.

Лишившись родины, Михаил, однако, смог осуществить свою давнюю мечту – стать студентом богословского факультета. Новый студент Белградского университета (1921–1925) должен был помогать своей нуждавшейся семье, и многие в эмиграции помнили, как Михаил Максимович в те годы продавал газеты. Н. и М. Зерновы в книге «За рубежом» (Париж, 1973) вспоминают: «...Небольшого роста, грузный и широкий в плечах, с одутловатыми щеками и красными губами под рыжеватыми малороссийскими усами, он производил впечатление большой, в себе сосредоточенной силы. Он мало общался с другими студентами. /.../ Он очень бедствовал, зарабатывал на жизнь продажей газет. Белград в те годы покрывался непролазной грязью во время дождей. Максимович носил тяжёлую меховую шубу и старые русские сапоги. Обычно он вваливался в аудиторию с запозданием, густо покрытый уличной грязью, вынимал неспеша из-за пазухи засаленную тетрадку и огрызок карандаша и начинал записывать лекцию своим крупным почерком. Вскоре он засыпал, но как только просыпался, сразу возобновлял свои писания. Многие из нас любопытствовали узнать, что за записи получались у Максимовича, но никто не решался попросить его дать нам их прочитать. Этот необычайный студент стал самым необычайным епископом Зарубежной Церкви».

В Сербии разместился Архиерейский Синод и Высшее русское церковное управление за границей (ядро Русской Зарубежной Церкви), возглавляемое митрополитом Антонием Храповицким. Группа русских студентов богословского факультета Белградского университета образовала семинар, названный ими Братством преподобного Серафима. Среди лекторов кружка выделялся крупный богослов епископ Феофан Полтавский, известный своими догматическими исследованиями, а также близкий к митрополиту Антонию епископ Гавриил Челябинский, читавший курсы «Притчи Господни», «Чудеса Господни», «Беседы Господни» и т. п. Вместе с Михаилом в Братство входили такие в будущем известные люди, как историк святоотеческого наследия архимандрит Киприан (Керн), историк русской философии, профессор протоиерей В. В. Зеньковский, архиепископ Иоанн Сан-Францисский (тогда ещё князь Д. А. Шаховской, поэт и литератор), а также будущие епископ Женевский Леонтий (Барташевич) и архиепископ Чикагский Серафим. В 1924 году митрополит Антоний, хорошо знавший Михаила, посвящает его в чтецы в Русской церкви в Белграде.

В 1925–1927 гг. питомец владыки Антония преподаёт в должности религиозного наставника в Сербской государственной школе, но Михаилом мы называть его больше не можем. В 1926 году митрополит постригает его в монашество с именем Иоанна (в память его родственника св. Иоанна Тобольского) и рукополагает в иеродиакона. В том же году на праздник Введения епископ Гавриил рукополагает его в иеромонаха.

Отец Иоанн преуспевает сразу на двух поприщах – педагогическо-просветительском и богословско-апологетическом, пытаясь скрыть от человеческого глаза третье, для него основное – подвижническо-аскетическое.

Один из выпускников Битольской семинарии (Македония), куда пришёл преподавать молодой о. Иоанн, сохранил для нас воспоминания о его внешнем облике. «Вот уже почти пять десятилетий истекли с тех пор, как однажды в Битольской семинарии появился один очень скромный монах. Это был иеромонах Иоанн Максимович, русский по происхождению. Внешность его не производила особого впечатления, но что-то особенное в нём было. Он был среднего роста, с густыми чёрными волосами до плеч, лицо без единой морщинки; большие глаза будто настороженно выглядывали из – под волос. Большой бороды он тогда ещё не отрастил. Нос прямой, нижняя челюсть была лишена должной подвижности, а потому являлась препятствием для речи. Правая нога была короче другой, и он носил ортопедический ботинок, стучавший во время ходьбы, особенно когда он шёл по коридору или по классу». Однако Господь, сказавший апостолу Павлу: «Сила Моя совершается в немощи» (2Кор. 12:9), вразумил и епископа Николая Велимировича, правящего архиерея Охридской епархии (под чьим управлением состояла тогда и Битольская семинария), который уже в те годы говорил своей пастве: «Если хотите видеть живого святого, идите в Битолу к отцу Иоанну». То, что епископу Николаю – проповеднику и вдохновителю народного религиозного возрождения в Сербии – открыла его незаурядная духовная интуиция, битольские семинаристы узнали «эмпирическим путём», посредством наблюдения.

Так, некоторые из них прежде всего заметили, что их преподаватель бодрствовал ещё долго после того, как они уходили спать, и имел обыкновение обходить ночью учеников, поправляя одеяла и осеняя их крестным знамением. А затем они открыли, что он и вовсе не ложится спать, позволяя себе в течение ночи не более часа – другого забыться, сидя на полу под иконами. Только много лет спустя он признался, что с тех пор, как принял монашество, никогда не ложился спать.

Другое, что открыли в своём наставнике битольские студенты, сближало его с очень почитаемым им св. праведным Иоанном Кронштадтским. Как и «всероссийский батюшка», о. Иоанн старался ежедневно совершать Божественную Литургию, каждый день приобщался Святых Таин. О его необычайной сосредоточенности во время принесения Бескровной Жертвы семинаристы часто рассказывали своим близким, когда разъезжались на каникулы.

Рассказывали они и о необычайном постничестве их немощного по плоти учителя. Готовясь к воскресной Литургии, он уже в четверг вкушал меньше обычного, а в пятницу и субботу вообще едва притрагивался к пище. В первую и последнюю седмицы Великого Поста воздерживался от еды полностью, и только Пасхальная Литургия оживляла его вконец истощённое постом тело, и лицо его озарялось небесным сиянием.

Наконец, битольские семинаристы обнаружили, что о. Иоанна можно было в любое время ночи застать за чтением Библии, так что он воплощал в себе образ праведника, о котором сказано: «Но в законе Господни воля его, и в законе Его поучи́тся день и ночь» (Пс. 1, 2). Результатом непрестанных трудов стало то, что ум его, по выражению преподобного Серафима, как бы «плавал» в словах Св. Писания: например, он без труда ссылался на главы новозаветных книг, часто цитируя по «номерам» и их стихи. Студенты и представить не могли себе, сколько молитв он знал на память.

Таким был о. Иоанн в годы своего преподавания в Битольской семинарии (1928–1934), державшей на коште 400–500 студентов (преимущественно албанцев, чехов, русских, сербов), которых он учил прежде всего собственным примером той «науке наук», которую сам проходил всегда. Уроки о. Иоанна были результативны и благодаря его образованности, ибо он с детства хорошо знал европейские языки, в университете изучил древние и был превосходным знатоком святоотеческой литературы.

Заботясь о своих семинаристах, молодой иеромонах не забывал о духовных нуждах Церкви. И здесь он следует примеру святых отцов, которые, осуществляя в своей жизни и пастырстве «практическое богословие», обращались и к теоретическому, защищая догматическое предание от наиболее «актуальных» для их времени лжеучений. Во времена Вселенских соборов эти лжеучения покушались на церковное учение о Лицах Святой Троицы и тайне Боговоплощения, во времена исихазма – на учение о нетварных энергиях и благодати Святого Духа, в эпоху же о. Иоанна они искажали церковное учение о Богоматери, которое в католицизме санкционировалось новым догматом 1854 года, а в русской философии было представлено понятий – но весьма запутанным, но довольно влиятельным течением софиологии. Это направление, суть которого заключается в гипостазировании (онтологизации) образа «Премудрости Божией» в виде Софии – вселенской женской энергии, рассматриваемой в качестве «лица» тварного мира и одновременно вводимого в «состав» самой Божественной природы (София тварная и София нетварная), было уже фактически в законченном виде представлено в многочисленных сочинениях В. Соловьева. Затем оно «уточнялось» в ранних работах о. Павла Флоренского, романтизировалось в «софийных гимнах» Л. Карсавина и предлагалось уже в качестве системного пересмотра православной догматики у протоиерея Сергия Булгакова. С последним и вступил в полемику скромный учитель Битольской семинарии.

В опубликованной в 1928 году статье «Почитание Богородицы и Иоанна Крестителя и новое направление русской богословской мысли» о. Иоанн доказывает с помощью текстов святых отцов несостоятельность попытки о. Сергия Булгакова обосновать ссылками на них свои мариологические⁷ фантазии, связанные с изначальным изъятием Девы Марии из «обычной» человеческой природы и Её «при­равниванием» к Спасителю (в качестве посредницы между Божественной и человеческой природами, соискупительницы человеческого рода и, в конечном счете, своего рода женского божества, «уравновешивающего» Его как «мужское»), а также попытки представить Её и Иоанна Предтечу в качестве двух аспектов Софии. В вышедшей в том же году работе «Как Св. Православная Церковь чтила и чтит Божию Матерь» о. Иоанн специально останавливается на новокатолической мариологии, показывая, что, воздавая Богоматери Божеские почести, «ревнители не по разуму» на деле умаляют Её заслуги (устраняя тем самым подвиг Её святости), и соотносит с этими тенденциями только что отмеченные нововведения русских софиологов (на словах с неокатолическим учением размежёвывающихся). Наконец, в статье 1930 года «Учение о Софии, Премудрости Божией» битольский учитель доказывает необоснованность гипостазирования Премудрости Божией, которая определённо указывает на Вторую Ипостась Святой Троицы, на материале литургической письменности и библейских текстов. Отмечая близость софиологов к гностикам II–III веков в конкретных пунктах, о. Иоанн выявляет основную сущность самого феномена софиологии: «Но ещё больше, чем внешнего сходства, у новых философов близости к древним еретикам – гностикам. И там и здесь стремление постигнуть все тайны высшего мира, всему найти точное место в изобретаемой ими схеме. Руководит и первенствует при этом человеческий ум. Священное Писание, богооткровенные истины приспособляются к созданным людским вымыслом учениям, от них берётся лишь то, что подходит и согласуется с этими учениями...»⁸

Неудивительно, что столь яркий светильник не мог долго оставаться «под спудом». Одна знакомая о. Иоанна, послушница Мария Дмитриевна Павленко, встретившая его в 1934 году в белградском трамвае, рассказывала, как он тогда пожаловался, что его вызвали в столицу по ошибке вместо какого – то другого иеромонаха Иоанна, которого собираются хиротонисать во епископы. На следующий день он сказал ей, что дело обстоит ещё хуже, чем он думал, так как сделать епископом хотят именно его. В ответ на его возражения, в первую очередь в связи с дефектами речи, в Синоде ему не без остроумия за­метили, что и у Моисея были аналогичные затруднения. Так 28 мая 1934 года Иоанн стал последним из епископов, хиротонисанных митрополитом Антонием. В ответ на предложение удалиться на покой в Китай иерарх писал своему адресату: «...Но вместо себя – как мою собственную душу, как моё сердце – посылаю вам епископа Иоанна. Этот маленький, тщедушный человек, с виду почти ребёнок – на деле зерцало аскетической твердости и строгости в наше время всеобщего духовного расслабления».

И епископ Иоанн направился в Шанхай.

Прибыл Владыка на место своего нового служения на тот же праздник, в который состоялась восемь лет назад его священническая хиротония – в день Введения во храм Пресвятой Богородицы. Поприще предстояло ему несравненно более серьёзное: вдовствующая кафедра епископа Симона оставила ему множество долгов. Первым его делом было восстановление пошатнувшегося церковного единства с греками, сербами и украинцами. Последних он замечательно просто «присоединил» к Русской Зарубежной Церкви, убедив их упрямого предстоятеля в том, что и сам он природный малоросс с очень длинной малороссийской родословной. Одновременно он занялся достройкой большого собора в честь иконы Богородицы «Споручница грешных», который был весьма быстро закончен (вместе с приходским домом и колокольней) и стал одним из самых внушительных православных храмов Русского Зарубежья (был разрушен в период «культурной рево­люции»). Новый архипастырь начинает упорядочение религиозного образования и берёт за правило присутствовать при устных экзаменах по катехизису и другим предметам во всех православных школах Шанхая. Параллельно владыка Иоанн возглавляет строительство больницы, домов для престарелых, коммерческого училища, женской гимназии, общественной столовой. Особой заботой его пользуются заключённые, для которых он служит Божественную Литургию на убогом тюремном столике. С нетерпением ждут его всегда и больные госпиталя для умалишённых в окрестностях Шанхая, которые, ко всеобщему удивлению, мирно принимают его и слушаются (как и бесноватые, которым он также преподавал Святые Тайны). Причём при посещении больных в большом городе Владыка ходил всегда пешком, отказываясь пользоваться рикшами.

Помимо телесных и душевных болезней владыка Иоанн начал лечить и социальные. Ужаснувшись отчаяной нищете в шанхайских трущобах и видя выброшенных на улицу детей (некоторые из них становились пищей уличных собак), он не удовлетворяется отдельными «личными мерами» (известны были случаи, когда он раздавал нищим все вещи, оставаясь даже без сандалий) и, подобно почитаемому им св. праведному Иоанну Кронштадтскому, основателю знаменитого Дома трудолюбия, открывает в 1935 году Приют св. Тихона Задонского. Здесь он собирал сирот и детей нуждающихся родителей (одну девочку он «купил» у китайца за бутылку водки) и не только кормил их, но и занимался их образованием, устраивал им рождественские ёлки и, конечно, приобщал их к жизни Церкви. Уже вскоре после своего основания приют мог содержать одновременно до сотни детей, а всего через него прошло их около трёх с половиной тысяч. Порой средства иссякали, однажды в военные годы они истощились окончательно. Когда Владыке сказали, что детей уже кормить нечем, он ответил: «Бог пошлёт» – и всю ночь простоял на молитве. На следующий день чуть свет раздался звонок, и в дверях появился представитель одной организации с крупным пожертвованием для приюта... Приютские шанхайцы никогда не забывали своего епископа и отца, не теряя с ним связи и после Китая.

Владыка Иоанн очень любил богослужение и устав. В Шанхае каждый четверг бывало пастырское совещание. Если кто-то отсутствовал, то Владыка от него требовал рапорт – объяснение. На этих совещаниях больше всего времени уделялось вопросам богослужебным. Владыка спрашивал духовенство об особенностях предстоящих служб, проверяя их знания. Сам он совершал все без исключения суточные службы, не признавая никаких, даже, казалось бы, самых общепринятых и «разумных» сокращений. Порой он вычитывал на повечерии по пяти и более канонов (чтобы почтить всех поминаемых святых), оставаясь нередко и после Литургии в алтаре по 3–4 часа, так как, по его признанию, трудно было отойти от молитвы и перейти к «земному»... Однажды от долгого стояния у него так опухла нога, что консилиум врачей, опасаясь гангрены, предписал ему немедленную госпитализацию, от которой он, конечно, отказался. Когда же членам приходского совета после долгих уговоров и угроз удалось его насильно госпитализировать (утром, накануне Воздвижения), они торжествовали преждевременно. К началу всенощного бдения их «узник» благополучно бежал из больницы и совершил всю службу, естественно, без сокращений. Нога на следующий день прошла... Не давал себе Владыка поблажки по занятости и в прежних своих, ещё сербских, подвигах: продолжая бодрствовать по ночам, он обливался «для свежести» холодной водой и усилил своё постничество, питаясь теперь в Рождественский и Великий Пост просфорой. Ничего не убавляя из прежнего, он ввёл для себя и нечто новое: в дни памяти некоторых святых начал служить босиком (позднее он всё более увлекался этим подвигом Христа ради юродивых).

Вместе с аскетическими подвигами росло и его дерзновение в вере. Протоиерей Георгий Ларин был свидетелем такого необыкновенного случая: «Как-то вечером, во время беседы со мной в своём кабинете, Владыка ответил по зазвонившему у него на столе телефону. Не знаю, с кем он говорил, но никогда не забуду, как, продолжая говорить, Владыка уронил телефонную трубку и задремал. Трубка лежала в подряснике на его коленях, а он, дремля, продолжал ещё долго слышать и говорить с позвонившим ему человеком. По законам физической природы совершенно было невозможно ни Владыке слышать того, кто позвонил ему, ни тому человеку слышать, что ему отвечали. Однако по продолжительности и смыслу того, что говорил владыка Иоанн, мне ясно было, что – чудесным образом – происходит разговор».

Близкая Владыке О. Скопиченко рассказывает, что одну женщину по фамилии Меньшикова укусила бешеная собака, и она, нарушив элементарные правила, связанные с уколами, заболела бешенством. Когда Владыка причастил умирающую, с ней случился один из приступов её болезни, и она, извергая пену, выплюнула Святое Причастие. Но Святые Дары должны быть потреблены, и Владыка подобрал их и положил себе в рот. Прислужники, бывшие с ним, успели издать только крик: «Что Вы делаете? Бешенство – страшная зараза!» Но Владыка спокойно ответил: «Ничего не случится – это Святые Дары». И в самом деле, с ним ничего не случилось.

Мужество шанхайского архипастыря могли засвидетельствовать не только его прислужники, но и те, кто покушался на его паству. Первыми из них стали японские оккупационные власти, захватившие Шанхай, когда крупнейший китайский город стал театром военных действий Второй мировой войны. Японцы сразу после оккупации решили прибрать к рукам и русскую колонию Шанхая, оказав весьма действенное давление на Эмигрантский комитет: два его активиста были убиты. В «русском Шанхае» началась паника, и владыка Иоанн отважился на явное «безумие»: публично объявил себя временным главой русской колонии. Более того, он продолжал своё ежедневное посещение больных в любое время дня и ночи, не обращая никакого внимания на патрули и комендантский час. Однажды он, по воспоминаниям одного русского «шанхайца», во время перестрелки китайцев с японцами через английскую территорию решил проведать православную церковь, расположенную в большом здании близ берега реки Вампу. Это было поздней ночью. Его остановила японская охрана, и переводчик предупредил, что он идёт на верную смерть. Однако епископ попросил письменное разрешение на проход к улицам Концессий и спокойно спустился в зону огня. Огонь прекратился, когда он пересекал улицу, и возобновился только после его ухода. При его возвращении через мост японская охрана отдала ему честь – японцы были изумлены случившимся и говорили, что Бог провёл его и туда, и обратно.

Японцы ушли, но пришли искушения не менее опасные, ибо они несли в шанхайскую колонию разделения и соблазны. Сразу после войны, в 1946 году, сталинские агенты начали активную агитацию среди русской эмиграции в Китае, вызвав целую волну «возвращенчества». Шанхайский епископ, понимая реальные последствия этой кампании, оказывает самое решительное сопротивление. Не раз предпринимались покушения на него, и близкие к нему «шанхайцы» обеспечивали постоянное дежурство из нескольких человек, образующих тесное «кольцо» вокруг Владыки. Ситуация осложнилась тем, что правящий архиерей Русской Зарубежной Церкви архиепископ Виктор стал представителем Патриарха Алексия I на Дальнем Востоке, его решению перейти под юрисдикцию Русской Православной Церкви подчинились и все дальневосточные епископы. Владыка Иоанн не последовал его призыву. За отказ нарушить присягу Зарубежному Синоду архиепископ Виктор «отстранил» Владыку специальным указом, запретив в священнослужении (одновременно издается указ Зарубежного Синода о возведении владыки Иоанна в архиепископы с непосредственным подчинением Синоду). Отстранение владыки Иоанна привело к результату, на который совсем не рассчитывал архиепископ Виктор: вместо того чтобы покинуть собор, шанхайский архиерей становится на амвон и заявляет о своей верности присяге Зарубежной Церкви, добавив в связи с указом о его устранении: «Я подчинюсь этому указу в том лишь случае, когда мне докажут Священным Писанием и законами любой страны, что клятвопреступление есть добродетель, а верность клятве – тяжкий грех». Это выступление Владыки спасло немало русских жизней в Китае, так как очень многие из тех, кто вернулся на родину в то время, горько пожалели о своём легковерии.

Японцев надо было заставить себя уважать, сталинских агентов надо было пережить, третий враг был самым непреодолимым, потому что с ним надо было жить вместе. Драматизм ситуации был связан с тем, что эти противники владыки Иоанна были уже не «сергианцами», но «своими», и к самим «сергианцам» относились гиперкритически, буду­чи убеждены в том, что они одни являются носителями «православной чистоты». Это расхождение между владыкой Иоанном и частью иерархов Русской Зарубежной Церкви, начавших своё духовное поприще вместе с ним в Югославии при митрополите Антонии, обозначилось уже с приездом его в Шанхай. Когда в 1938 году владыка Иоанн приехал из Шанхая в Югославию на Всероссийский церковный совет духовенства и мирян, на него уже поступили заведомо ложные заявления. Он сам прочитал клевету на сессии совета, и её не приняли всерьёз, чему способствовало и получение из самого Шанхая – как от русских, так и от китайцев – совсем иного «отчёта», в котором выражалась благодарность и любовь к Владыке его паствы (известна и докладная записка 1943 года от шанхайской паствы митрополиту Харбинскому и Манчжурскому Мелетию, в которой деятельность их епископа оценивалась очень высоко).

Отец Георгий Ларин был свидетелем такого примечательного эпизода. День был будничный, и Литургию совершал один из свя­щенников шанхайского собора. Во время проповеди он ругал Владыку, указывая на него пальцем, и употреблял такие слова, как «змея», «скорпион», «жаба», «ханжа» и проч. Многие возмутились таким поведением священника по отношению к своему архипастырю и просили Владыку наказать наглеца, но он ничего не предпринимал, говоря, что это его личное дело.

Пасквили шанхайского периода, однако, соответствовали только первому акту трагедии, которая развернулась в будущем и завершилась едва ли не самым тёмным событием в церковной истории Русского Зарубежья.

Начав испытывать Владыку через лжебратию, враг рода человеческого решил разделаться с ним напрямую – уже через не­посредственно «обладаемых» им людей. Так, его дважды пытался отравить одержимый священник, впоследствии писавший о нём злобные статейки в разных газетах: в первый раз Владыка, заподозрив неладное, отказался от пищи, в другой раз яд был положен в бутылку, использовавшуюся для ополаскивания потира после Литургии (в конце жизни, умирая от рака, безумец сам покаялся архиепископу Иоанну в своих грехах перед ним).

Мера ненависти к праведнику со стороны тёмных сил всегда соизмеряется с получаемыми им дарами благодати. С Шанхая на­чинаются получившие известность чудотворения владыки Иоанна.

Врач Н. Н. Баранов рассказал, что однажды Владыку пригласили к умирающему ребёнку. Епископ, войдя в квартиру, направился в комнату, где лежал ребёнок, хотя её никто ещё не успел показать. Даже не осмотрев ребёнка, он упал перед образом, долго молился, а затем уверил взрослых, что всё будет в порядке. Ребёнку уже к утру стало лучше, и он вскоре совершенно выздоровел.

А вот свидетельство из архива окружного госпиталя Шанхая. Людмилу Дмитриевну Садковскую, увлекавшуюся верховой ездой, однажды сбросила лошадь, и она, сильно ударившись головой о камень, потеряла сознание. В больнице консилиум признал её безнадёжной и вряд ли способной дотянуть даже до утра: пульс почти не прослушивается, голова разбита, мелкие кусочки черепа давят на мозг. Даже если сердце выдержит операцию (что совсем маловероятно), она останется глухой, слепой и немой. Её сестра умолила архиепископа Иоанна прийти в госпиталь. Он велел всем выйти из палаты и около двух часов молился над Садковской. Затем вызвал врача и попросил освидетельствовать больную. Изумлённый врач обнаружил, что у неё пульс здорового человека, и согласился немедленно делать операцию, но только в присутствии архиепископа. После операции Садковская пришла в себя и попросила пить. Она всё видела и слышала, а потом и заговорила (после этого прожила не один десяток лет).

Е. М. Бринер рассказывала о том, что ей сообщила сестра милосердия из больницы Русского православного братства. Однажды около трёх часов ночи её позвал один тяжелобольной и просил немедленно позвать Владыку, так как ему очень плохо и он хочет, чтобы архиепископ причастил его. В ту ночь случилась невероятная буря – тайфун с сильнейшим ливнем, и ветром порвало все провода. Сестра ответила умирающему, что просьбу его исполнить не может, так как телефон не работает, а она не может оставить больницу до шести утра. Больной не успокаивался. И вдруг через 30 – 40 минут раздался сильный стук в ворота, и сторож на вопрос, кто идёт, услышал: «Откройте, я архиепископ Иоанн, меня зовут сюда, меня здесь ждут». А увидев сестру, архиепископ сказал: «Где здесь тяжелобольной, который ждёт меня? Проводите меня к нему».

Аналогичный случай прозорливости шанхайского архипастыря засвидетельствован врачом Русской больницы (д-р Бил). Там как-то лежала тяжелобольная, которая всех просила вызвать владыку Иоанна, чтобы он причастил её и помолился о ней. Палатный врач сказал сиделкам, чтобы Владыку не беспокоили, так как больная умирает. На другой день Владыка приехал в больницу и направился прямо в палату, обращаясь к умирающей: «Что ты мне мешаешь молиться? Ведь я сей­час должен совершать Литургию». Он приобщил её Святых Тайн, благословил и уехал. Больная, к изумлению врачей, быстро пошла на поправку.

Анна Петровна Лушникова была по профессии учительницей пения и когда-то ставила Владыке дикцию, за что он регулярно оставлял ей 20-долларовую банкноту. В 1945 году во время войны она умирала во французском госпитале. Будучи в агонии, она поздно вечером звала Владыку, но вызвать его в госпиталь было нельзя, так как в военное время на ночь его закрывали. Никакие увещевания не действовали, она продолжала звать: «Владыко, прииди! Владыко, прииди!» И вдруг в самый разгар бури (тогда тоже был тайфун с ливнем) она видит через открытую дверь палаты, как появляется Владыка, весь мокрый, и приближается к ней. Решив удостовериться в этом, она потрогала его и спросила, реальность он или призрак. Владыка улыбнулся, заверил её, что «реальность», и причастил, после чего она проспала 18 часов. В той же палате лежала другая больная, видевшая, как Владыка причастил Лушникову. Но остальные ей не поверили и говорили, что он никак не мог войти ночью в закрытый госпиталь. Не верила и сестра, пока, убирая постель, не обнаружила вдруг под подушкой 20долларовую банкноту, которую Владыка специально оставил как знак своего присутствия, зная о том, как нуждалась Лушникова в больнице.

Менее известен случай прозорливости Владыки, который, на наш взгляд, превосходит даже многие известные. Одна из шанхайских питомиц архиепископа Иоанна Вера Терехова рассказывает, что её подруга Анна Леонова в 1945 году потеряла мужа: когда он был в Мукдене, его схватили советские агенты и отправили в концлагерь в Сибирь. Когда через три года уже на Филиппинах она пошла к архиепископу Иоанну за разрешением начать бракоразводную процедуру (так как надежды встретить мужа, конечно, никакой не было), тот сказал: «Если хотите, действуйте, но Вы ещё увидите своего мужа». Он не ошибся и на сей раз: спустя 28 лет поиски её дочери оказались успешными, и её муж приехал в Сан-Франциско.

А вот как укрепил однажды Владыка веру женщины, которая позднее приняла монашество и стала матерью Августой. В 1939 году её дочь отправилась в Италию к мужу. Но жизнь её там не сложилась: муж прожил с ней 11 дней, уехал в Африку, оставив жену со своими родителями, которые выгнали её на улицу без средств и без языка. Дочь (а ей было тогда 17 лет) писала матери отчаянные письма. Мать много молилась, ходила ежедневно в шанхайский собор, но вера её начала колебаться. Она решила больше не ходить в собор, но, услышав по дороге к знакомым соборное пение, все-таки зашла. Служил Владыка, алтарь был открыт. И вот он произносит: «Приимите, ядите, сие есть Тело Мое» и «Сия есть Кровь Моя...» – и делает земной поклон. И тут женщина видит, как после слов Владыки появляется огонек и опускается в чашу – форма огонька была похожа на цветок тюльпана, но большего размера. Никогда она не думала увидеть освящение Святых Даров огнём. С тех пор в ней возгорелась вера – от огня веры архиепископа Иоанна.

Лидия Лью как-то писала письмо Владыке, прося его помочь одной вдове с детьми, но ответа от него не получила. Прошёл год, Владыка приехал в Гонконг, выделил её в толпе и сказал: «Вы та, кто написала мне письмо!» Она была поражена, так как он никогда её раньше не видел. Но ей предстояло увидеть и другое. Когда Владыка, стоя у аналоя, стал читать проповедь, она с матерью увидела, что его окружает нисходящий свет – «сияние это было толщиной с фут». Тот же свет видел и её муж, стоявший чуть поодаль, и многие другие верующие.

Свет, окружавший Владыку, видели только верные, но свет Христов сиял через него всем. Однажды в Пасхальную седмицу он пришёл в больницу навестить нескольких бывших там русских. Проходя через одну из палат, он остановился перед ширмой, закрывавшей койку, на которой умирала пожилая еврейка. Владыка поднял над ширмой крест и громко воскликнул: «Христос Воскресе!»

После этого она постепенно начала поправляться и вскоре покинула больницу. Это был не единственный случай исцеления иудеев (некоторые из них после этого обратились в Православие).

С приходом к власти коммунистов перед владыкой Иоанном встала новая задача – уцелевшую паству надо было срочно эвакуировать. Путь к свободе лежал через Филиппинский архипелаг.

О том, как новый «гугнивый Моисей» извлекал свой «израиль» из «дома рабства» коммунистического Китая, подробных сведений не сохранилось, но точно известно, что тихоокеанские острова, которые должны были показаться его пастве чем-то вроде земли обетованной после китайского страха, приняли уже в 1949 году до 5 тысяч беженцев. Им пришлось поселиться на острове Тубабао в лагере Международной организации беженцев и жить в палатках в примитивнейших условиях под постоянной угрозой сезонных тайфунов.

Владыка Иоанн имел американскую визу, но оставить своих чад из Приюта святителя Тихона было для него так же немыслимо, как перестать служить Божественную Литургию. И церковная жизнь на острове тайфунов быстро наладилась. В кратчайший срок была организована временная епархиальная канцелярия, устроен женский монастырь, открыты три храма, а в военном бараке (при монастыре) помещён собор, увенчанный к ближайшей Пасхе самодельным куполом – луковкой.

Однако с самого начала было ясно, что гостеприимные, но опасные острова на краю земли не могли быть постоянным пристанищем беженцев, и Владыка вскоре начал ходатайство о разрешении для них переезда в Америку. В консульстве США в Маниле его встретили недружелюбно, и даже выяснилось, что для осуществления его чаяний требовалось чуть не изменять американские иммиграционные законы. Но Владыка, прибыв в Вашингтон, твёрдо решил не сходить с места, пока его ходатайство не будет удовлетворено; там поняли, что он от своего не отступит, и дело с разрешением на выезд было улажено. Вернувшись в Манилу, упорный архиепископ уже на следующий день направился в Министерство внутренних дел. Очень хорошо знавший его В. А. Рейер вспоминает, что аудиенция была назначена ему в мини­стерстве через день на 9.00, а в 8.00 он ещё застал его уснувшим на коленях. Владыка сразу встал, обещал тут же выйти и через несколько минут стоял в дверях с непричёсанной головой. Доводы Рейера, что к министру надо явиться в приличном виде, действия не произвели – сын предводителя дворянства не придавал значения подобным «пустякам» (даже при учёте того, что они должны быть «помножены» на почти часовое опоздание). И оказался прав – министр был сама любезность и обещал сделать всё возможное для облегчения бедственного положения русских, оказавшихся на острове Самар. «Для меня стало очевидным, – говорил по этому поводу Рейер, – что человеческими мерками ни определить, ни оценить Владыку нельзя. Господь сопутствовал Владыке в его делах, и что казалось для нас непреодолимым, не являлось пре­пятствием на его путях». И филиппинцы не могли этого не чувствовать – особенно зная о «силах», явленных им и на их островах. Многим был известен случай исцеления в Маниле сына одного очень высокопоставленного лица.

Ещё более Бог прославил своего угодника в городе Гюане, в филиппинском госпитале, где находились и тяжело больные русские. Владыка часто бывал там, обычно его сопровождал при этом будущий священник Г. Ларин, который и рассказал об этом случае. В одну из поездок они, войдя в палату, услышали доносившиеся издалека душераздирающие крики. Выяснилось, что безнадёжную больную перевели в соседний американский госпиталь, чтобы она не беспокоила своими воплями других. Владыка решил немедленно к ней идти и в ответ на настоятельные советы русской сестры не ходить туда, так как от больной исходит смрадный запах, ответил: «Это ничего не значит». Владыка положил женщине на голову крест и стал молиться, а затем исповедовал и причастил, и когда уходил, она уже не кричала, а только тихо стонала. Когда в один из следующих визитов в госпиталь Ларин с Владыкой въехали на джипе во двор, из госпиталя выскочила женщина и бросилась к ногам архиепископа. Это была та самая «безнадёжная» больная.

Молитва владыки Иоанна удерживала даже стихию. Когда русские беженцы расспрашивали туземцев об опасности тайфунов, те удивлялись даже их расспросам, отвечая, что им – то уж беспокоиться не о чем, так как «ваш святой человек каждую ночь обходит весь ваш лагерь и осеняет крестом со всех четырех сторон». И в самом деле, в течение 27 месяцев пребывания русских на Тубабао им лишь раз довелось увидеть тайфун, да и тот, переменив курс, обошёл остров. Но как только подавляющее большинство русских покинуло остров, в него ударил ураган, который всё снёс на своём пути.

Следующий отрезок жития владыки Иоанна представляет для «летописца» особую сложность. Событий очень много, и они постоянно «пересекаются» и во времени, и в пространстве.

В 1951 году Архиерейский Синод назначил Владыку главой Западно – Европейской епархии. Он постоянно ездит в Нью-Йорк на заседания Синода, и далеко не всегда ясно, где именно происходят те события, о которых пишут очевидцы – в Старом или в Новом Свете, или даже во время одного из его перелётов туда или обратно. А где проходила деятельность Владыки в самой Европе? Пожалуй, что везде. Вначале он назначается в Париж, затем его переводят в Брюссель, затем снова в Париж. Но в Париже он живёт также «урывками»: его основная «резиденция» оказывается в Кадетском корпусе в Версале, и очень часто его можно застать в Медоне и Провемоне (куда перевёлся известный Леснинский женский монастырь), в Каннах да и во всех других городах Франции, где остались православные русские приходы или приюты и детские дома. Так что во Франции его знают все, но застать могут с большим трудом: ему надо и посетить приходы в Германии, и присутствовать на епископских конференциях в Женеве, и опекать русских беженцев в Италии (особенно в Триесте, куда они бежали от югославских – как их собратья в Азии от китайских – коммунистов), и поддержать Православную Церковь в Голландии, а то и принять участие в богослужении в Северной Африке. А затем снова Париж, снова Брюссель, снова перелёт в Нью-Йорк и обратно...

Как и в послевоенном Китае, русская диаспора в Западной Европе стала ареной жёстких юрисдикционных разделений. Приходы Русской Зарубежной Церкви в Центральной Европе и некоторых других странах переходили в юрисдикцию Московского Патриархата, а во Франции всё чаще «отвоёвывались» Константинопольским Патриархатом, куда с 1947 года после многих перипетий «влились» окончательно сторонники митрополита Евлогия. Русская Зарубежная Церковь испытывала и немалые материальные затруднения. Сам владыка Иоанн нередко оставался «бездомным» и только благодаря помощи сестёр Леснинского монастыря смог купить в Париже небольшой дом на улице Клод Лоррен, в котором открыл церковь. Этот миниатюрный домашний храм в честь Всех святых, в земле Российской просиявших, является в настоящее время единственным приходом Зарубежной Церкви в Париже. Предания о владыке Иоанне живы сегодня и в Брюсселе – особенно в Храме Памятнике в честь святого Иова Многострадального и в память Николая II, Царской семьи «и всех русских людей, богоборческой властью в смуте убиенных» (освящён в 1950 году), где он также был первым настоятелем. Сохранились у русских эмигрантов воспоминания о его богослужениях в Каннах и в монастырях Провемона и Фурке, есть даже фотография Владыки во время совершения Литургии в Тунисе (где он стоит посреди двух прислужников, окружённый сиянием).

Его духовная дочь Зинаида Юлем вспоминает о том, как она и его ученик (и постриженник) о. Митрофан обходили с ним ночью дома и кварталы Парижа, ближайшие к храму, которые (как и почтовые ящики) Владыка неопустительно окроплял святой водой. Об этом долго помнили многие парижане, приводившие для окропления своих детей (когда они сообщали Владыке, что дети после этого исцелялись, тот делал вид, что не понимает, о чём речь). Одно из его уличных богослужений запомнили и репортёры. Дело было в Марселе, Владыка решил отслужить панихиду на месте убиения благочестивого сербского короля Александра I Карагеоргиевича († 1934). Никто из его клира из робости не захотел сослужить ему. Владыка не раздумывая пошёл один, остановился на «нужном месте», вычистил метлой небольшую часть тротуара, открыл свой чемоданчик и, положив, к изумлению марсельцев, на выметенное место епископские орлецы, возжёг кадильницу и начал службу...

Одним из важнейших деяний владыки Иоанна за время его пастырства в Европе было восстановление почитания в Православной Церкви древних западных святых. Речь идёт о тех угодниках Божиих, которые подвизались в западных странах до отделения католиков от Православия в 1054 году, но не были включены в православные календари.

Он председательствовал на Епископском Совещании в Женеве 29– 30 сентября 1952 года, принявшем резолюцию о почитании западных святых. Владыка сделал доклад о святом Ансгарии, просветителе Дании и Швеции († 865), утвердил его почитание, отметив, что «если Сам Господь его прославил, то было бы дерзостным с нашей стороны не почитать его как святого», и принял с Собором постановление внести его имя в церковные календари как иерарха Церкви. Одновременно был поставлен вопрос о почитании и других древних западных святых, список которых представлен в резолюции:

Св. Виктор, мученик Марсельский († 304);

Св. Пофин, священномученик, предшественник св. Иринея Лионского на его кафедре († 177);

Другие мученики лионские, одновременно пострадавшие в царствование Марка Аврелия: свв. Александр и Епиподий (приняли мученичество вскоре после св. Пофина), а также св. Бландина († 177) и другие;

Св. Фелициан, священномученик, епископ в Умбрии († 252);

Св. Женевьева (Геновефа) Парижская, покровительница Парижа († 512);

Св. Герман Оксерский, епископ, освободивший Британию от пелагианской ереси († 488);

Св. Лупп Тройский, соратник св. Германа в борьбе с пелагианской ересью в Британии († 479);

Св. Герман Парижский († 576);

Св. Клод, священник и исповедник († 560);

Проповедники в Ирландии, затем во Франции, Швейцарии, Италии: св. Колумбан, аббат, основатель монастырей Люксе, Боббио и др. († 615), св. Фридолин, монах, миссионерствовавший в Швейцарии и на Верхнем Рейне († VII в.), св. Галл, ученик св. Колумбана, отшельник в Швейцарии († 646);

Св. Клотильда, королева Франции, по молитвам которой христианскую веру принял её супруг король Франков Хлодвиг († 545);

Св. Иларий из Пуатье, епископ и исповедник, боровшийся с арианской ересью († 368);

Св. Гонорат Леринский, основатель Леринского монастыря, затем архиепископ Арльский († 429);

Св. Викентий Леринский, учитель Церкви, автор знаменитого произведения «Коммониториум» («Памятные записки»), в котором раскрывается православное учение о Церкви († 450);

Св. Патрикий, просветитель Ирландии († 461).

Резолюция завершалась призывом к пастырям и пасомым почитать названных и других западных древних святых, чьи имена известны Богу, и обращаться к их заступничеству в молитвах.

Деятельность Владыки по восстановлению памяти древних святых этой резолюцией не ограничилась. Так, приехав в 1954 году в город Триест (Северная Италия) к своему старому другу, священствовавшему там иеромонаху Спиридону (Ефимову), он прежде всего выразил своё возмущение тем, что в городе не почитаются местные святые – св. Иуст Мученик (по имени которого город прежде назывался Иустинополис), св. Сергий Мученик и св. Фруджифер († 524) – первый епископ города. Владыка без долгих раздумий спустился с о. Спиридоном в подземелья тех храмов, где должны были (по его предварительным розыскам) покоиться мощи триестских святых, и там с крестом и кадилом пропел им тропари и кондаки, прося их о заступничестве за город, а затем вступил в переговоры с католическим клиром, испросив для православных (здесь была колония русских переселенцев из Югославии) разрешение на почитание мощей этих угодников.

Эпизод в Триесте очень наглядно показывает, что владыка Иоанн не просто почитал древних святых, но жил в постоянном и совершенно реальном общении с ними. Видя своим духовным оком особое значение помощи святых для христиан последних времён, он хотел подчеркнуть необходимость углублённого осмысления канонизации как великого таинства Церкви.

Восстанавливая память древних православных западных святых, Владыка содействовал и утверждению Православия на современном ему Западе. История Православной Церкви в Нидерландах восходит к 1697 году, когда Пётр Великий в период своего «великого посольства» основал (от имени русских моряков) маленькую церковь в Амстердаме. В 1940-е годы Православная Церковь в Голландии изрядно расширилась благодаря второй волне русских (послевоенных) эмигрантов, но её постигли всё те же юрисдикционные деления. В 1952 году Владыка, будучи архиепископом Брюссельским и Западноевропейским, по собственной инициативе посещает голландский монастырь, знакомится с миссионерской деятельностью иеромонаха Иакоба (Аккевсдике) и его друга о. Адриана и предлагает им в случае нужды обращаться к нему за помощью. Голландскому монастырю эта помощь понадобилась уже очень скоро, и в 1954 году Владыка удовлетворил просьбу православных голландцев взять их под свой омофор. Помощь его была очень деятельной: он отстаивал значение голландского языка в богослужении, как и вообще необходимость учитывать местные условия, устраивал жизнь местных монахинь, самым внимательным образом наставлял голландцев в пользовании Типиконом (впоследствии он весь был переведён на голландский язык). Не случайно Нидерландская православная община едва ли не первой выпустила в год его кончины подробное житие Владыки, и в том же году увидели свет воспоминания о нём игумена Адриана. Многие голландцы прислали воспоминания о своём отце (так они называли Владыку) в Братство преподобного Германа Аляскинского. Ещё больше тех, кто хранит его иконы.⁹ Предметом заботы и опеки архиепископа стала и «внеюрисдикционная» Французская Православная Церковь, которую он неустанно отстаивал.¹⁰

Силу его духоносной личности, которой благодать Божия преобразовывала всё не только, как говорил святитель Феофан Затворник, «душевное и внутреннее», но и «телесное и внешнее», понимали не только его единомышленники. О том, как эта благодать ощущалась самыми разными людьми, свидетельствуют многие воспоминания современников. Вот перед нами парижский священник, который просит русского архиепископа помолиться о своём больном духовном чаде; диспетчер вокзала Сан-Лазар, который задерживает отправление поезда, завидя издали маленькую фигурку иерарха, коему нужно ещё с кем – то поговорить; бродяга из Лиона, который обо всех отзывается цинично, но благоговейно рассказывает о Владыке. Но лучше всех о нём сказал, пожалуй, настоятель одной из католических церквей Парижа, который обратился к скептически настроенной молодёжй со словами: «Вы требуете доказательств, вы говорите, что сейчас нет ни чудес, ни святых. Зачем же мне давать вам теоретические доказательства, когда сейчас по улицам Парижа ходит святой – Saint Jean Nus Pieds (Святой Иоанн Босой)?!»

Замечательный духовный писатель схиархимандрит Софроний († 1993), открывший миру великого святого XX века афонского старца Силуана († 1938), говорит, что со святыми жить нелегко. Непросто было обыкновенным людям рядом с владыкой Иоанном, которому доступно было «вышеестественное». Один из его бывших прихожан в Брюсселе рассказывал автору этих строк, что Владыка своими длительными службами, как он выразился, «замаливал» их, а бывшая одно время секретарём архиепископа графиня М. Н. Апраксина отмечала его придирчивость к клирикам и всем служившим в храме. Владыка очень многого не разрешал: не только подходить женщинам к кресту с накрашенными губами, но даже переставлять свечу на другое место или снимать, если она не догорела до конца, а прислужникам во время богослужения носить галстук (на то у него была целая «концепция»). Очень строг бывал Владыка и в некоторых проблемных вопросах. Это относится прежде всего к хранению старого календаря (тут и новый запрет – не разрешалось ставить ёлку на инославное Рождество). Иеромонах Петр вспоминает, как однажды на экзамене по Закону Божию, когда одной девочке достался билет по Патриарху Никону (которого Владыка очень высоко чтил), архиерей спросил её, считает ли она его великим человеком. Не удовлетворившись ответом девочки, он строго ей наказал считать впредь Никона «величайшим из русских Патриархов».

Особую черту его характера составляло не совсем обычное отношение к, казалось бы, достаточно обыденным предметам. Так, он настаивал, чтобы его секретари с повышенной бережностью относились к конвертам, используя для их вскрытия специальный ножик («Только Сталин рвёт конверты», – шутил он всегда в таких случаях). С неменьшим пиететом он относился и к почтовым ящикам: в любую погоду, даже зимой, он босиком пересекал улицу только для того, чтобы опустить письмо, и никогда никому не доверял этого дела. «Босоножество» Владыки доставляло много хлопот его ближним. Сколько раз ни пыталась 3. Юлем стелить для него на холодном цементном полу коврик, он всегда с улыбкой ухитрялся стать босиком на пол. Наконец после того, как он серьёзно поранил ногу гравием Версальского парка, начальством ему было запрещено ходить без обуви. Протопресвитер М. Зноско – Боровский рассказывал: «Многие в Париже не понимали Владыку, их смушал его внешний вид, что он босой ходит. Рассказывал мне П. С. Лопухин, что были и жалобы на Владыку мит­рополиту Анастасию. В одной из жалоб просили, чтобы Первосвятитель приказал владыке Иоанну носить ботинки. Митрополит Анастасий откликнулся на эту просьбу, написал Владыке письмо, а обрадованные этим прихожане поспешили преподнести своему архипастырю новые ботинки. Владыка принял дар, поблагодарил, но не надел, а носил ботинки... под мышкой. Снова жалоба Митрополиту, снова он пишет владыке Иоанну о послушании и получает ответ:

– Ваше предписание исполнил, Вы писали, чтобы я носил ботинки, но не написали, чтобы я их надел, вот я и носил их, а теперь надену.

И Владыка зашагал по Парижу в ботинках».

Об этой же «особенности» владыки Иоанна вспоминает Е. Г. Черткова: «Я несколько раз ходила навещать Владыку. Жил он в Кадетском корпусе под Парижем, в Версале. У него была маленькая келья в верхнем этаже дома. Кровати в келье не было: Владыка никогда не ложился спать. Иногда, когда мы с ним разговаривали, он, сидя в кресле, начинал дремать. Тогда я останавливалась, но он сразу говорил: «Продолжайте, продолжайте, я слушаю». И действительно, Владыка отвечал на все мои вопросы. Всю ночь Владыка молился, опираясь на высокую палку с перекладиной наверху. Иногда он молился на коленях, вероятно, когда клал поклоны, то ненадолго засыпал в таком положении на полу.

Когда он не служил и был дома, он всегда старался ходить босиком, даже в сильные морозы. Из корпуса до храма, бывало, ходил босиком в мороз по каменистой дороге. Однажды повредил себе ногу, была опасность заражения крови. Владыку пришлось положить в госпиталь, но он не хотел ложиться в кровать. Так как там это было невозможно, он в конце концов покорился, но подложил под себя сапог, чтобы было неудобно лежать. Медсёстры, француженки, говорили: «Вы к нам привезли святого». К нему каждое утро приезжал священник, служил Литургию, и Владыка причащался».

Пора поведать о чудесах владыки Иоанна, которых к настоящему времени засвидетельствовано в Европе ещё больше, чем в Китае. Их оказалось так много, что мы сообщим лишь о части из них. Начнём со свидетельств Зинаиды Юлем, продолжим письмами разных лиц в Братство св. Германа,¹¹ а закончим немногими свидетельствами, кото­рые нам удалось получить от очевидцев.

В первый раз Зинаида поехала одна к Владыке (до того она навещала его с женой священника Солодовникова) за благословением на устройство на работу в город Монжерон. Владыка, немного подумав (а он, как правило, никогда сразу не отвечал), сказал: «Нет, лучше ехать в Шалифер», – и начал просматривать свою записную книжку. В тот момент Зинаида подумала: «Какая жалость, что я не знала его, когда отец был болен – он бы вымолил ему выздоровление!» И тут Владыка сказал: «Вы знаете, а ведь я навещал вашего отца в больнице», – и, раскрыв книжку, отчётливо прочитал: «Вот, нашёл: Василий Максимович Юлем». Так он «познакомился» с Зинаидой, фамилии которой до того не знал. На следующий день Солодовникова, не зная ничего об их встрече, спросила, почему бы ей не поступить на работу в Шалифер. Однако отказаться от работы в Монжероне было неудобно. Когда же Зинаида приехала к даме, предложившей ей Монжерон, та ответила, что женщина, решившая оттуда уехать, осталась. И Зинаида направилась в Шалифер, по слову владыки Иоанна.

Однажды (в начале 60-х годов) Зинаида, выглянув из окна, увидела, что перед входом, между двумя машинами, лежит какой – то очень странный предмет, около фута в длину и четырёх дюймов в диаметре, похожий на рулон бумаги. Любопытство её одолело, и она решила «изучить» это явление. Её сборы прервал звонок в дверь Владыки, который прошёл в комнату, сел в кресло и просидел минут пять, ничего не сказав, пока Зинаида вокруг него хлопотала. Потом он встал, молча благословил её и ушёл. За это время во двор приехала полицейская машина, и несколько вышедших из неё людей очень аккуратно перенесли тот предмет в машину. Оказалось, что это была бомба, подложенная оасовцами (террористами – противниками правительства де Голля). Так Владыка спас Зинаиду от верной смерти.

Однажды Солодовникова с сыном Алексеем пришла к Владыке за благословением на поездку в Россию. Вначале он не хотел их благословлять, но потом «сдался» (Владыка отличался в таких случаях необычайной деликатностью и, как правило, уступал настойчивости неразумных). Когда же они ушли, он провёл всю ночь в молитве, а несколько дней спустя, не получив ещё никаких вестей от Солодовниковой, совершая поминовение на проскомидии, громко молился о «тяжко страждущих Елене и Алексее». На следующий день получили телеграмму, сообщавшую о том, что Солодовникова упала в Москве с эскалатора метро и попала в больницу.

Часто случалось, что Зинаида хотела задать Владыке вопрос, но днём это не удавалось, так как после Литургии он всегда был чем-то занят или просто уходил в свою келью, а к вечеру, когда он бывал свободнее, она забывала уже за своими хлопотами, о чём хотела спросить. И не раз бывало, что он, сгорбившись за тарелкой во время трапезы (ужинал он обычно около 23.00), невзначай, обращаясь как бы и не к ней, отвечал поражённой Зинаиде на все не заданные ею вопросы.

Как – то в их храм в Париже приехал из Швейцарии один пожилой человек по имени Григорий. Однажды он читал на клиросе часы, а Владыка совершал в алтаре проскомидию, боковая дверь была приоткрыта. Закончив чтение, Григорий подошёл к алтарной двери и... остолбенел. Он увидел Владыку в лучезарном свете, стоящим не на земле, а на фут в воздухе. Григорий быстро отошёл и не мог сказать ни слова, а Владыка продолжал службу, будто ничего и не случилось. То же видела и одна старая монахиня из Леснинского монастыря – там это произошло с Владыкой во время его молитвы перед очень почитаемой им Иверской иконой Божией Матери.

Близкая Зинаиде Юлем Елена Павлова, очень почитавшая Владыку, пожаловалась как – то, что у неё образовался на ступне нарост, требовавший уже хирургического вмешательства, но она боится ложится на операцию. Зинаида даже удивилась, что та до сих пор не обратилась к Владыке (после чего можно было бы спокойно идти на операцию). Елена с детской простотой мысленно обратилась к Владыке с просьбой, чтобы ей можно было вообще обойтись без операции. И в тот момент нарост исчез навсегда.

6 января 1958 года новообращённых в Православие французов Эмиля Муана и Паулину Рише постигло «огненное искушение». В 10.00 на пути в монастырь Фурке, где собирался служить Владыка, они стали жертвами автомобильной катастрофы и были доставлены в больницу Сен-Жермен. У Эмиля, находящегося в бессознательном состоянии, были разбиты оба колена, сломаны рёбра и очень серьёзно повреждены голова и желудок, у Паулины было несколько переломов правой руки и ноги (после операции она потеряла много крови). Эмиль был исцелён вскоре после того, как Владыка велел сестре из Фурке принести ему в больницу освящённый хлеб, а Паулина – когда он сам посетил её, взял её руки и долго молча держал их в своих. Эмиль говорил, что многие исцеления Владыки останутся неизвестными потому, что он посещал многих больных «очень незаметно». Сообщил он и о том, что некоторые во время встречи с Владыкой в Версале видели, что его голова и плечи были окружены голубым нимбом.

Два случая содержит рассказ Николая Ивановича Бучинского, проживавшего во Франции. Первая его встреча с Владыкой состоялась, когда он был прихожанином русского храма на улице Рибера́ в Париже (Владыка совершал там воскресные богослужения, приезжая из Версаля). В то время он работал, как очень многие эмигранты, шофёром такси: брал машину в гараже и платил её владельцу процент с ежедневного заработка. В одно воскресенье церковный староста предложил ему отвезти Владыку после службы обратно в Версаль. По дороге они увлечённо вспоминали свою кадетскую юность (Николай Иванович тоже был кадетом, только не Полтавского корпуса, а Владимиро – Киевского), в Версале же Владыка, благословив, отпустил его. Только с этого времени начался «рабочий день» Николая Ивановича (к тому же Владыка после Литургии в Париже очень надолго задержался в храме), и он начал беспокоиться, сможет ли, потеряв так много часов, представить своему боссу требуемую сумму. Но благословение Владыки всё компенсировало: дело пошло так споро, что он за короткое время заработал больше, чем обычно. С тех пор он никогда не волновался, когда ему надо было везти Владыку: в те дни он был исключительно удачлив. Вспоминает Бучинский и другой эпизод – когда их приход переместился на улицу Клод Лоррен. Один их прихожанин попал в больницу, где врачи определили, что операция, притом немедленная, будет единственным способом спасти ему жизнь. Жена его пришла в храм, и настоятель отец Митрофан пообещал ей, что расскажет о больном Владыке, который звонит ему каждый день из Брюсселя. Владыка Иоанн ответил: «В операции нужды нет – он поправится». На следующее утро больной отказался от операции и был выписан из больницы. Он поправился и жил ещё долго.

Семья г-жи Сиракузовой переехала из Китая в Америку и поселилась в Монтерее. Её сын Владимир, бывший прежде прислужником Владыки, служил теперь алтарным мальчиком в местном храме св. Серафима. В приходе произошло несколько неприятных инцидентов, но поскольку Владыка писал Владимиру, чтобы он не оставлял храм, юноша его слушался. А мать роптала. И однажды, когда ей напомнили, что надо ехать в храм, она возразила, что при большой напряжённости с бензином это будет только напрасной тратой. 2 мая 1954 года, когда она оттирала бензином пятна с резинового плаща, а все окна были закрыты и газ включён, произошёл взрыв. Загоревшись, она выпрыгнула из окна и бросилась в пруд. Врач неотложки сказал, что только чудом у неё уцелели глаза, так как были обожжены даже оконные стёкла. Несколько дней она пролежала в больнице и семь месяцев дома. Ожоги оставались на руках и ногах, на лице и шее, всё гноилось и не заживало, повязки, которые врач менял каждый день, не помогали, она совсем лишилась сна. Только после этого она вспомнила о Владыке и написала ему в Европу. Вечером пятого со времени отправки письма дня она сказала мужу, что теперь, когда Владыка получит письмо, он помолится за неё, и ей станет лучше. Ночью она впервые заснула, а на­утро ноги уже стали суше. Когда врач днём пришёл делать очередную перевязку, он сказал, что произошло чудо. Сиракузова быстро пошла на поправку. Позднее подтвердилось, что Владыка получил её письмо и молился о ней.

Сестры Леснинского монастыря сообщили, что когда в Медоне (близ Парижа) умерла Лидия С., Владыка был в отъезде и ничего не знал об этом. Одна из сестёр монастыря поехала в Медон читать Псалтирь над усопшей. Когда Владыка вернулся в Версаль, его секретарь П. С. Лопухин начал ему докладывать: «В Медоне умерла...» Епископ перебил его: «Я знаю – Лидия. А Псалтирь читала монахиня Леснинского монастыря».

В Леснинском монастыре жил один молодой человек, во флигеле около монастырской ограды. Владыка вывез его из Китая. Он был весь скорченный, ходил сильно хромая, плохо говорил, руки у него были скрючены. Он имел вид ненормального, но был в здравом уме. Он много улыбался, и его все любили. Однажды он попал в госпиталь (кажется, у него определили менингит). Владыке сказали, что он безнадёжен и вряд ли доживёт до следующего дня. Владыка моментально к нему поехал, долго молился над ним, и на следующий день его выпустили из госпиталя здоровым.

Надежда Владимировна Левицкая в 1960/61 г., живя во Франции, ожидала дочь из Америки; в понедельник она получила от дочери письмо с просьбой встретить её в воскресенье. И в тот же день она слегла с температурой 40 градусов со всеми признаками воспаления лёгких или плеврита. Несмотря на все старания врачей, улучшения не было, и Надежда Владимировна пришла в отчаяние, что не сможет встретить дочь. В пятницу утром она начала усердно обращаться в мыслях к Владыке. И вот после обеда она ясно видит, как он в полном облачении и с посохом входит в комнату и садится около кровати на стул. Она протягивает к нему руки для благословения, но Владыка исчезает. Через минуту он является перед ней снова в облачении и с посохом. Надежда Владимировна засыпает в счастливом предчувствии, что всё будет как надо. На следующий день температура постепенно снижается с 40 до 37 градусов, и болезнь бесследно проходит.

Графиня М. Н. Апраксина и её брат В. Н. Котляревский, секретарь ставропигиального храма Иова Многострадального в Брюсселе, сообщили автору этих строк три случая.

В. А. Стадницкий – Колендо упал со второго этажа вниз головой и разбился. Врачи определили его состояние как безнадёжное. Владыка стал на молитву, и упавший исцелился.

У Ф. А. Геринга, внука командовавшего Павловским дворцом Э. Э. Геринга, обнаружили рак гланд. После молитвы Владыки врачи констатировали, что болезнь исчезла.

Известный церковный деятель Н. М. Котляревский (отец сообщивших эти сведения) поехал лечиться от болезни сердца и высо­кого давления на курорт города Спа (Бельгия), и во время самого лечения у него был зафиксирован инфаркт. Врачи заверили, что надежды нет. Владыка начал молиться о нём в субботу, а уже в понедельник у больного нашли «только слабость».

Близкий семье Апраксиных Ю. В. Осташков рассказал о том, как Владыка посетил его мать М. Ф. Добровольскую. После беседы с Владыкой она в тот день впервые за свою жизнь не ощутила боли в спине, сломанной ещё в детстве.

Благочинный Парижского района Русской Зарубежной Церкви протоиерей Вениамин Жуков свидетельствует о том, что произошло однажды с протодиаконом Г. Н. Рябининым. В 1950-е годы совершалось одно отпевание, во время которого он прислуживал Владыке и ещё одному архиерею. Когда они шли за гробом, протодиакон по искушению «воображал», как он будет отпевать и самого Владыку. Прочтя его мысли, Владыка обернулся к нему и сказал: «Прекрати!»

Приведённые случаи – лишь немногое из того, что мог бы сообщить повествующий о житии владыки Иоанна в Западной Европе. Но их более чем достаточно, чтобы понять ту силу противодействия, которую встретили его действия в падших духах, усердствующих о погибели человечества. Некоторые из знавших Владыку свидетельствуют о том, что бесы даже являлись ему непосредственно.¹² Но гораздо больше известно об их действиях через посредников, которых они почти всегда в подобных случаях выбирают из тех людей, которые ни на минуту не сомневаются в том, что служат Богу лучше всех прочих. Так, по навету Владыку переводят на некоторое время из Парижа в Брюссель (где «потише» и паствы поменьше). Ненависть к Владыке ударила и по некоторым близким к нему архиереям. Был отравлен епископ Леонтий (Барташевич) Женевский. Но всё это были только прелюдии к той трагедии, развязка которой вскоре наступила.

В 1962 году большой друг Владыки архиепископ Тихон, возглавлявший кафедру в Сан-Франциско, отправляется по болезни на покой в монастырь. В его отсутствие приостанавливается сооружение большого нового собора из-за конфликта, разделившего церковное общество. В ответ на просьбы тысяч прихожан в Сан-Франциско (в основном из бывшей шанхайской паствы) Синод назначает владыку Иоанна в эту крупнейшую епархию Русской Зарубежной Церкви. Пожар тушить ему.

На свою последнюю кафедру владыка Иоанн прибыл в тот же день, что и на первую, в Шанхай – на праздник Введения во храм

Богородицы, и снова в недостроенный храм, посвящённый Богоматери. Однако первые месяцы он был только управляющим ЗападноАмериканской епархией, оставаясь ЗападноЕвропейским архиепископом. Иеромонах Петр свидетельствует, что пока Владыка не был назначен на новую кафедру официально, он и часы свои держал по европейскому времени. Над ним посмеивались, но ему не было до того никакого дела, так как он продолжал жить со своей прежней паствой, не подчиняясь про­странству и времени. Когда его разоблачали в алтаре после Литургии в Великую Субботу 1963 года, он, посмотрев на свои «европейские» часы и перекрестившись, сказал: «В Париже началась заутреня» (Зинаида Юлем вспоминает, как он вскоре после того позвонил им в Париж, поздравив с Пасхой). Да и после он не переводил часы по летнему времени, повторяя с улыбкой, что солнце законам Америки не повинуется.

Солнце, действительно, могло законам Америки не повиноваться, но сам Владыка вынужден был им подчиниться, когда 9 июля 1963 года в Сан-Франциско начался суд над ним, устроенный руками беззаконных. «Сан-Францисское дело» – не самая изученная веха биографии архиепископа Иоанна, и это вполне понятно, так как и до сих пор остаётся немало влиятельных лиц, если не прямо, то косвенно заинтересованных в этих «белых пятнах». Они, конечно, и останутся до того времени, когда будут специально исследованы протоколы и стенограммы процесса в Сан-Франциско. Но некоторые очертания этого дела и вызвавших его церковно – общественных сил всё же вырисовываются из публикаций Братства св. Германа.

Поводом к делу послужил конфликт в связи со строительством храма «Всех скорбящих Радость», в ходе которого образовались две непримиримые партии, из которых одна полагала, что собор нуждается лишь в достройке, а другая настаивала на его обновлении (вторую поддерживал и Владыка). Не знаем, кто был более прав по существу и формально, но знаем, что на призыв Владыки пожертвования полились рекой. И эта река оказалась маслом, вылитым в огонь ненависти к архиепископу его врагов. Свидетельства самых близких к Владыке людей указывают на то, что недруги Владыки консолидировались вокруг епископа Серафима (Чикагского). Этот видный и весьма влиятельный иерарх Русской Зарубежной Церкви знал Владыку ещё с Белграда. Архиепископ Серафим прямо писал, что знает владыку Иоанна с юности и считает его параноиком. Некоторые косвенные указания иеромонаха Петра позволяют предположить, что участники этой кампании возводили на Владыку обвинение в том, что он собирался устроить раскол в Русской Зарубежной Церкви и, по одной версии, перейти в подчинение Сербскому Патриарху, по другой – самому стать Первоиерархом. Были и другие обвинения, бросавшие тень подозрения на верность Владыки Синоду. Наконец, сыпались в газетах и совсем непристойные обвинения. Владыка прекрасно понимал ситуацию и писал в докладе синодальному Первоиерарху митрополиту Анастасию (который не мог или не счёл необходимым привести в чувство «ревнителей верности Синоду»), что предпринимается сознательная и продуманная попытка его уничтожения.¹³ Действительно, Владыка был авторитетнейшим и популярнейшим архипастырем Синода, и его назначение на управление крупнейшей синодальной епархией в Сан-Франциско (при сохранении им западно – европейского архиепископства) вполне позволяло видеть в нём самую реальную кандидатуру на первоиераршество. Не случайно он и оказался одним из двух претендентов на него после ухода на покой митрополита Анастасия, так что архиепископ Серафим и иже с ним, похоже, знали, что делают.

Явиться, однако, с подлинными своими претензиями на суд «внешних» враги Владыки не могли – надо было представить для этого более «объективные» причины. С этой целью они использовали конфликт в связи со строительством собора, выдвинув против Владыки беспрецедентное обвинение в присвоении епархиальных денег (обвинение это было возведено на человека, который не мог себе представить даже, что священник может говорить неправду!). При этом они пошли на открытое попрание церковных канонов, согласно которым епископ может быть предан на светский суд только после лишения сана. Однако судья Дэй, глубоко почитавший Владыку, оказался гораздо справедливее и благочестивее обвинителей, даже будучи «инославным» (это относится и к другим членам судейской коллегии).

Процесс врагами Владыки был проигран, и в это немалую лепту внесли его сторонники, многие из которых, как, например, его первый биограф епископ Савва, имели хорошее юридическое образование. Но противники Владыки, вероятно, и не рассчитывали на то, чтобы выиграть процесс формально (абсурдность обвинений была очевидна и для них самих). Их задачей было расшатать его здоровье и сократить ему жизнь (о чём он писал митрополиту Анастасию), и с ней они справились хорошо. Это могли бы подтвердить и его духовные чада в Париже, которые никогда не видели его в таком состоянии, как во время его последнего визита к ним перед процессом, и которым он сам писал: «Если вы услышите, что я умер, знайте, что меня убили». Трудно теперь сказать, чувствовал ли владыка Иоанн связь происходившего тогда судилища со скандалом, последовавшим после канонизации любимого им святителя Иоанна Тобольского, когда самому Владыке было девятнадцать лет. Инициаторами того скандала были весьма достойные лица, включая новомученика святителя Владимира Киевского и обер – прокурора Святейшего Синода А. Д. Самарина. Они требовали отменить высочайше утвержденную канонизацию Тобольского святителя, сочтя её уступкой Распутину и его «ставленнику» Преосвященному Варнаве. И только вмешательство Государя охладило страсти. Несомненно, эта история навсегда оставила болезненный след в душе владыки Иоанна. Но мало того. Она была ему, как теперь очевидно, как бы предупреждением свыше. Владыке заживо пришлось претерпеть поругание, подобное тому, что его предку – святителю в мощах.

Протоиерей Серафим Слободской рассказывал, как он однажды спросил у Владыки: «Кто виноват в той печальной смуте, которая творится вокруг строящегося собора в Сан-Франциско?» И тот ответил очень просто: «Диавол».

Хотя Владыке пришлось действовать в столь непростых условиях, он остался верным себе во всём. Уже в 1964 году собор был закончен и украсился пятью куполами – воздвижение огромных крестов было предварено торжественным крестным ходом при огромном стечении народа. Иеромонах Петр вспоминает, что Владыка издал указ, по ко­торому все 17 больниц Сан-Франциско распределялись между священниками, которым вменялось в обязанность не менее раза в неделю посещать «свои» госпитали и ежемесячно отчитываться об этом, а сам он в течение месяца посещал все эти больницы. В Сан-Франциско он устроил и богословские курсы, где помимо него самого преподавали священники. Владыка следил за ходом занятий, разрешая пропускать лекции, только когда на тот вечер приходилась всенощная. Устраивал он на свой счёт и вечера для русской молодёжи в Приюте св. Тихона. Услышав однажды, что молодые люди собираются идти в кино, он поинтересовался содержанием фильма и, узнав, что он исторический, дал денег на билеты. Любил он и пошутить (провинившихся прислужников нередко постукивал по лбу, приговаривая: «Архиерейский посох сам притягивается к дурной голове»).

Но бывал Владыка и суров. Когда в соборе ещё не было постоянного чтеца, раз как-то на Страстной седмице читал один человек. Так как чтение было длинное, он, думая, что Владыка не заметит, перевернул две страницы. Владыка, стоя посреди храма без всякой книги, «зацыкал». Чтец остановился, и Владыка наизусть прочёл всё, что тот пропустил. Это был урок на всю жизнь.

Многие свидетели вспоминают благочестивый гнев Владыки, когда под воскресенье 1964 года во время совершения всенощной за несколько дней перед тем прославленному святому Иоанну Кронштадтскому прихожане собора пошли в Русский центр на бал ряженых в честь традиционного американского праздника Hallowe’en (в этот день принято наряжаться бесами, ведьмами и т. п.). Прибыв туда, Владыка в полном молчании обошёл зал, и многие видели, как пожилые люди и известные общественные деятели буквально прятались под столы. Владыка грозно осмотрел всех и молча уехал, а наутро издал указ, по которому все служители церкви, бывшие накануне на балу (вплоть до прислужников и певчих), не могут на следующий день принимать участие в богослужении.

Теперь место сказать о некоторых чудесных случаях, произошедших во время его американского архиепископства.

Л. А. Лью свидетельствует, что когда её муж заболел, он попросил вызвать сына из Штата Нью-Йорк, где тот тогда держал экзамены. Она не знала, что делать: в случае худшего исхода сын не простит, что она его не вызвала, а если его оторвать от экзаменов, он потеряет целый год учёбы. Она позвонила Владыке, который попросил перезвонить прямо в собор после окончания Литургии. Когда она позвонила вторично, он, к её великой радости, заверил: «Не зовите сына – муж Ваш, даст Бог, поправится!» Он и поправился по молитве владыки Иоанна.

Н. С. Маковая (Лос-Анджелес) писала о том, что работала обычно на каком – нибудь электронном заводе, где должна была шлифовать мельчайшие детали на электрическом шлифовальном ремне – около 3000 в день. Для пальцев это оказалось непосильной нагрузкой, у неё начали «выскакивать» суставы, что было очень болезненно. Никакое лечение не помогало. После второй операции она была уже в отчаянии. В то время в город приехал архиепископ Иоанн, и она пошла встречать его, но не могла прорваться сквозь огромную толпу. Ей помог о. Борис Критский. Приблизившись к Архиепископу, Маковая рассказала ему о своей болезни, со слезами прося молитв. Когда спустя немного времени о. Борис спросил её про пальцы, она даже удивилась его вопросу, так как уже совершенно забыла о своей болезни.

А вот письмо одного мальчика, Саши Цибрука, которое он написал 18 августа 1963 года о. Александру Склярову: «Дорогой и любимый отец Александр! Мама мне сказала, что Вы хотите, чтобы я Вам рассказал про моего друга Марка. Как я помню, над Марком все смеялись. У Марка на глазу было большое бельмо; кроме того, он сильно хромал. Я тогда подумал, что могу попросить владыку Иоанна Шанхайского помолиться за Марка. Потому что я знал про многих людей, которые исцелялись, когда Владыка молился о них. Когда я послал письмо, так через две недели или немножко больше я увидел, что Марк начал быстрее бегать, и даже мой друг Дима это заметил. Он стал весёлый и перестал хромать, а то раньше он тянул за собой ногу. Но самое главное было то, что у него с глаза сошло бельмо. Доктора удивлялись, как у него сошло само бельмо.

Я узнал, что Владыка сейчас в Нью-Йорке, и мой папа повезёт меня к Владыке.

Я очень хочу его видеть.

Мы, наверно, скоро приедем к Вам в церковь, и Вас увижу тоже.

Передайте привет Матушке.

Любящий Вас Саша Цибрук».

В мае 1963 года два прислужника Владыки Михаил Вийсусев и Георгий Назаренко попали близ Сан – Рафаэля в автомобильную катастрофу: их автомобиль на полной скорости врезался в дно перевернувшейся машины. У Георгия был разбит нос и изранено лицо, а у Михаила сильно повреждена правая сторона головы, правый глаз «вышел из орбиты». Мать Михаила вызвали в местную больницу, жизнь сына была в большой опасности. Когда она приехала, Владыка, к её изумлению, был уже там. Вийсусевой было очень неловко, ибо она знала о его невероятной занятости. Он её заверил, что с сыном будет всё в порядке и «Бог спасёт его глаз», а на её извинения ответил, что его прямой долг молиться за болящих и что он лично присутствовал на операции. Врач под «надзором» Владыки наложил Михаилу 36 швов, а с его родителей взял вместо 23 тысяч долларов всего 2 тысячи, войдя в положение эмигрантов.

Исцеление Владимира Наумова, знавшего Владыку ещё с Шанхая, произошло непосредственно перед началом процесса в Сан-Франциско. В тот год у него начался артрит, и когда в июне его семья однажды уехала за город, а он остался дома, приступы настолько усилились, что он был вынужден ночью позвонить в Кайзер – госпиталь, где его сразу поместили в реанимацию. Владыка тогда оказался на скамье подсудимых. Но даже в это время он несколько раз посетил Наумова – однажды с Курской – Коренной иконой Божией Матери. Тот меж тем быстро таял: ничего не мог есть, вес дошёл до 94 фунтов, боли были непереносимыми. И вот во время пика болезни Владыка уверил его: «Всё в порядке – завтра почувствуете себя лучше». И на следующий день боль совершенно прошла. Наумов вспоминает изумление своих врачей, которые выдержав его только для порядка в больнице три дня, выписали домой. Это чудо произвело впечатление на всех, знавших Наумова, а сам он ещё в больнице дал обет в случае выздоровления отдать все силы на служение Церкви. Наумов активно работал в комитете, ответственном за строительство собора, и всюду возил Владыку к таким же безнадёжным больным, каким недавно был сам. Завершила архипастырские труды Владыки поездка в Сиэтл в конце июня 1966 года.

Тот, кому нередко дано было знать мысли и судьбы людей, с которыми его сводил Божественный Промысл, был извещён и о приближении собственной кончины. Так, весной 1966 года управляющему сиротским приютом, который Владыка опекал до последних дней, он – в ответ на извещение о том, что через три года состоится епархиальный съезд – коротко заметил, что его здесь уже не будет. В мае того же года одна женщина, знавшая Владыку двенадцать лет, чьё свидетельство, по мнению митрополита Филарета, «достойно полного доверия», услышала от него: «Скоро я умру, в конце июня... Не в Сан-Франциско, но в Сиэтле...» Наконец, и сам митрополит Филарет рассказывает о своём необычном прощании с Архиепископом после заседания в Синоде, когда он отслужил напутственный молебен перед его отъездом в Сан-Франциско. Владыка попрощался с ним не по – обычному: вместо того, чтобы взять кропило и окропить себя (как и положено делать архиерею), он, смиренно склонившись, попросил, чтобы Митрополит окропил его, а потом вместо обычного взаимного целования рук поцеловал руку Митрополита, резко отдёрнув свою. Тот погрозил ему пальцем, и оба улыбнулись. Тогда Митрополит не придал этому особого значения, но когда Владыка умер, он понял, что Архиепископ так с ним попрощался. Наконец, известно, что накануне поездки в Сиэтл, вечером, Владыка сказал человеку, для которого отслужил молебен: «Ты больше не приложишься к моей руке».

То, что провидел сам Владыка, но к чему никак не были готовы все, его знавшие, произошло там и тогда, где и когда он и предсказывал. Смерть наступила в Сиэтле, куда он поехал в сопровождении своего близкого друга владыки Нектария с Курской – Коренной иконой Божией Матери после того, как отслужил Литургию в Никольском храме 2 июля (19 июня по старому стилю). Пробыв в алтаре по окончании богослужения около трёх часов, Владыка посетил (с Курской иконой) вдову одного протоиерея и вернулся в свои покои, собираясь на кладбище (была суббота), как вдруг внизу услышали, что он упал. Вбежав наверх, сопровождавшие его в Сиэтл Ю. Кальфов и Ю. Хрущёв нашли его лежащим у порога кельи. Владыку усадили в кресло, и в 15.50 он предал душу Богу, завершив свой жизненный путь, как его «прадядя» святитель Иоанн Тобольский – сидя перед чудотворным образом. Нельзя не видеть прямой связи между его пожизненным подвигом воздержания от сна в постели и кончиной в сидячем положении. Потому что, когда его положили на находившуюся в комнате кровать, Владыка впервые обрёл телесный покой с того, судя по всему, дня, как принял монашеские обеты...

Как только трагическая весть дошла до Сан-Франциско, в обители почившего архиерея – в Доме св. Тихона Задонского – была отслужена первая панихида¹⁴. Вечером того же дня панихиды служились уже во всех храмах Сан-Франциско, во всех православных юрисдикциях (в новом кафедральном соборе службу вёл архимандрит Амвросий). Прислужники Владыки – Павел и Николай Лукьяновы – отбыли в Сиэтл, где тело покойного было оставлено на попечение епископа Нектария. Приходской и епархиальный советы уполномочили А. В. Кателя организовать предстоящие похороны и начать переговоры с властями.

Утром, 3 июля, в воскресенье, тело иерарха было доставлено в храм в Сиэтле. Хотя Литургия была назначена на 7.00, храм и в столь ранний час был переполнен. После 15.00 гроб с телом Владыки прибыл на пассажирском лайнере в Сан-Франциско, где его встретили представители духовенства, сестричества и всех русских православных организаций (среди них и бывший глава русской эмигрантской колонии в Шанхае полковник Г. К. Болотов, приехавший, вопреки запретам врачей, перед операцией, совершенно больной). У аэродрома была отслужена краткая лития. Большую помощь встречавшим оказали администрация аэродрома и местная полиция, ибо все почитали великого русского архиерея. У нового кафедрального собора уже ждала огромная толпа. Первую панихиду у гроба владыки Иоанна служил епископ Нектарий, назначенный тогда указом митрополита Филарета временно управляющим Западно – Американской епархией. После службы он призвал всех молящихся приложиться к «мощам» Святителя, и это слово, по свидетельству очевидцев, было понято всеми как к «телу святого». Ко гробу православного архиепископа приходило духовенство и других исповеданий, и католические священники прямо сказали: «Мы тоже хотим помолиться у гроба вашего святого».

4 июля, в понедельник, в кафедральный собор прибыл епископ Савва Эдмонтонский, который назвал Владыку «блаженным» и – ещё дерзновеннее – «чудотворцем своей эпохи», и поведал пастве, что уже молится ему как святому.

В среду из Свято-Троицкого монастыря в Джорданвилле (штат Нью-Йорк) прибыли архиепископы Леонтий Чилийский и Аверкий Сиракузско-Троицкий, три года назад сидевшие рядом с Владыкой в зале Сан-Францисского суда. Так в тот день у гроба архиепископа Иоанна служили самые близкие ему иерархи Русского Зарубежья.

Но особо торжественной была служба 7 июля, когда в кафедральный собор прибыл Первосвятитель митрополит Филарет, с тем чтобы начать торжественное шестичасовое бдение. Помимо пяти иерархов при­сутствовали 24 священника, многочисленные служители и 1500 мирян, так что даже самый большой синодальный собор не мог вместить всех, кто пришёл почтить память его основателя. Молившиеся об упокоении души Владыки начали молиться уже ему самому. Когда началось последнее целование тела, в полночь на 9 июля (не было ли и в этом приговора тем, кто ускорил кончину Владыки, устроив «беззаконное сборище» ровно в тот же день три года назад?!), люди уже самим делом признали святость мощей почившего, опуская в его гроб иконы, кресты, цветы (архиереи – панагии) и даже детей, дабы освятить их через прикосновение к святому телу. Последняя «Вечная память» была пропета в час ночи.

Усердие верных к телу усопшего иерарха имело самое реальное основание. Небальзамированное тело, несмотря на июльскую жару в Сан-Франциско, не обнаруживало следов тления. Начиная с воскресенья представители городского похоронного бюро каждые три часа ежедневно мерили его температуру и не обнаруживали ни малейших изменений. Явное нетление мощей русского архипастыря произвело сильное впечатление на вице – президента похоронного бюро Дафнэ Н. Паулоса.¹⁵

Американские власти почтили Владыку, удовлетворив последнюю волю о нём его паствы. Законы страны не предполагали возможность захоронения тела епископа в основании построенного им собора. Для этого требовалось внести поправку в законодательство. Организатора похорон А. В. Кателя, помимо русской православной общественности, поддержал адвокат О’Хара, глубоко чтивший Владыку, и некоторые другие американские чиновники. Благодаря их усилиям уже 5 июля Председатель совета супервайзеров г-н Тамарас принял прошение тысячи православных о разрешении погребения тела Архиепископа в соборе, а 11 июля совет единогласно вынес решение, удовлетворяющее эту просьбу. Так Владыка, продемонстрировавший способность изменять законы Америки при жизни – когда решался вопрос о русских беженцах с Дальнего Востока, – подтвердил свои «особые полномочия» в Новом Свете и после своей кончины.

4 сентября, в день памяти святого пророка Боговидца Моисея, очень почитавшегося Владыкой, бессменная начальница Свято – Тихоновского Приюта М. А. Шахматова видела сон. Из собора к приюту идёт большая процессия, несущая хоругви, образа и гроб Владыки с пением стихов. Когда гроб вносят в дом, Владыка выходит из своей комнаты в рясе, фиолетовом омофоре и епитрахили и, подойдя к Царским вратам, начинает (как и при жизни) помазывать всех собравшихся освящённым елеем. Народ после елеопомазания расходится, и когда Шахматова подходит после всех, он, начав помазывать и её, дважды говорит: «Скажите народу, хотя я и умер, но я жив». Проснувшись, она с волнением записала эти слова, сказанные столь решительно и твёрдо. Она поняла их как призыв Владыки обращаться к нему за помощью и по его преставлении.

Посмертных чудотворений Владыки Иоанна мы знаем ещё больше, чем прижизненных. Они совершались и через его непосредственные явления людям в ответ на их молитвы, и после отслуженных ему панихид, и через благодать масла и других освящённых предметов из его усыпальницы в основании собора в Сан-Франциско.

Начнём со свидетельства Зинаиды Юлем. Один из прихожан собора в Сан-Франциско, женатый на француженке, имел троих детей. У его шестнадцатилетней старшей дочери, которая всегда казалась здоровой, цветущей девушкой, внезапно обнаружилась злокачественная опухоль. Сделали операцию, но выяснилось, что уже пошли метастазы и была затронута часть лёгкого. Отец в отчаянии просил молитв владыки Иоанна. Зинаида со священником отслужили панихиду по Архиепископу. Когда после этого священник навестил девушку в больнице, врачи сказали, что уже надеются на выздоровление.

Людмила Леонидовна Хольц и её мать были большими почитательницами архиепископа Иоанна и, по семейным преданиям, по обету принесли в дар его усыпальнице чудотворную икону Введения. Сын Людмилы Леонидовны, много знавший о Владыке, был призван в армию во время вьетнамской войны. Незадолго до своего отъезда на фронт он пришёл в усыпальницу и положил фотографию Владыки под митру на гробнице праведника, чтобы взять с собой на фронт её как благословение от почившего архиерея. Помолившись, он положил фотографию себе на грудь для защиты «от пули неприятеля». И по свидетельству матери, образ Владыки хранил его всегда: и когда все вокруг него падали убитыми, а он оставался невредимым, и когда он спасся один из всего отряда, засевшего в засаде, и когда он один не пострадал от мины, взорвавшейся в их бараке, а затем смог спастись, попав в «капкан» неприятеля.

Почитавший Владыку ещё при его жизни Тимофей Горохов после его кончины часто спускался в усыпальницу и читал там Псалтирь. Однажды он начал усердно молиться Владыке о своей сестре, которая очень хотела выйти замуж, но из-за многолетней болезни не могла устроить свою жизнь. Это было в воскресенье вечером. А на другой день сестра сообщила Тимофею, что познакомилась с одним молодым человеком и они друг другу понравились. Вскоре они поженились, у них родился ребёнок, и брак был счастливым.

Отец Нонны Катценштейн пережил 2 ноября 1977 года инсульт, был парализован и лежал без сознания в течение пяти дней. Консилиум из двенадцати врачей был единодушен: «Готовьтесь к самому худшему». Нонна полетела в Сан-Франциско, помолилась в усыпальнице Владыки и получила от очень близкой ему четы Троянов просфору и шоколадное ёлочное украшение из усыпальницы. Они положили записку с именем её отца под митру архиепископа Иоанна (старинный русский обычай, когда просят молитв святого иерарха у его гроба). Вскоре её отец начал вставать, на Рождество его привезли домой из больницы, а в конце января он мог уже понимать речь, говорить и играть в шахматы. Врачи объясняли случившееся только чудом.

О двух исцелениях маслом из усыпальницы владыки Иоанна написала монахиня Надежда (американка, принявшая Православие). Один раз так был исцелён в 1984 году молодой чтец Тимоти Локхид, у которого внезапно обнаружилось множество злокачественных клеток в результате неправильного с рождения развития мозга. После того как его в больнице помазал, помолившись Владыке, о. Лазарь, рентген мозга показал, что эти клетки исчезли. Восьмилетний греческий мальчик Анастасий Кортессис из прихода св. Тихона был исцелён маслом от внезапного развития почечной недостаточности.

Когда 89 – летний муж Екатерины Николаевны Верхитской, профессор медицины, страдавший уже очень долго болезнью лёгких, увидел свой последний рентген, он сам определил, что его хроническая эмфизема неизлечима. Ему предлагали операцию, но все хорошо знали, что при увеличении лёгочных клеток хирургическое вмешательство (особенно в таком возрасте) далеко не гарантирует положительный исход, и к тому же подобные операции доступны только очень богатым людям. И тут они получили кусочек ваты с маслом от лампады из усыпальницы архиепископа Иоанна, которую им прислали с наказом молиться Господу нашему Иисусу Христу «по молитвам блаженного Иоанна Шанхайского и протоиерея Митрофана, замученного большевиками». Екатерина Николаевна начала помазывать мужу грудь и спину, а также лоб, сопровождая помазывание «наказанной молитвой». На тридцатый день у мужа наступило заметное облегчение дыхания, удушье исчезло, сознание стало ясным, и вскоре он совершенно излечился.

Получали помощь от владыки Иоанна и инославные. Элейн Герднон (штат Индиана) сообщила, что когда у отца «их пастора», преподобного Дж., был найден рак и врачи отмерили ему от шести месяцев до двух лет жизни, её община каждую неделю читала за отца преподобного Дж. канон Блаженному Иоанну. Однажды ночью – как только они завершили чтение канона – позвонила мать Дж. и известила их, что хотя её муж в критическом состоянии, она чувствует себя внутренне вполне спокойно и готова принять всё, что ей предстоит испытать (до того она была в полном отчаянии). И Господь призрел на её веру и смирение. На следующий день она сообщила, что у мужа «изумительное улучшение» и он начал поправляться. Элейн дала Дж. икону архиепископа Иоанна, которую он передал отцу вместе с бутылочкой масла из усыпальницы Владыки. Вся семья Дж. твёрдо решила всегда молиться архиепископу Иоанну, так как реально ощутила его предстательство за них.

Примечательно свидетельство протоиерея Стефана Павленко, мать которого, послушница Мария, ещё в детстве дружила с Владыкой: «Мой брат Павел, не будучи военным, несколько лет подряд жил во Вьетнаме. Там он разыскивал детей, которые были ранены или осиротели во время тогда ещё продолжавшейся войны, находил им места в приютах и госпиталях. Там он познакомился с вьетнамкой Ким Ен, своей будущей женой.

Брат рассказывал ей о православной вере, о преподобном Серафиме Саровском и о других угодниках Божиих. В некоторые тяжёлые моменты жизни ей в сонном видении являлся старец, который указывал, как быть и утешал её. Однажды я к празднику Пасхи послал своему брату кассеты монастырского пения и несколько книг и журналов духовного содержания. Он показал духовную литературу Ким, и был очень удивлён, когда она, увидев обложку одного журнала, сказала ему: «Вот тот старец, который является во сне и утешает меня». Это был известный снимок владыки Иоанна среди могилок кладбища Ново – Дивеевского монастыря в Спринг Валлей. Впоследствии Ким крестилась в Православной Церкви с именем Кира».

Нина Пащенко (штат Алабама) однажды поехала навещать свою подругу, пожилую парализованную американку и, собираясь уходить, попросила одну даму довезти её до дома. Выходя из машины, она торопилась, боясь, что и без того задержала попутчицу, и в спешке прихлопнула дверцей три пальца правой руки. Дома хлынула кровь, суставы пальцев распухли и посинели, и она пришла в ужас от мысли, что потеряет из-за этой травмы работу (она работала пианисткой в балетной школе, и ей приходилось играть по многу часов в день). Она со слезами обратилась к владыке Иоанну: «Ты видишь, Владыко, что случилось с моей рукой. При жизни ты любил посещать больных. Я тоже это очень люблю, и вот теперь могу потерять работу». В слезах она заснула, положив больную руку на его портрет. Наутро отёк прошёл, посинение исчезло. Всё воскресенье она благодарила Владыку и просила о полном исцелении. В понедельник всё прошло бесследно, и она могла музицировать, как будто ничего не произошло.

Вера Ветлугина (Сан-Франциско) вспоминает, что в канун западного Рождества, 24 декабря 1967 года, она видела во сне, как Владыка заходит в её ресторан, одетый во всё чёрное, останавливается у пианино, а затем берёт её и быстро ставит позади себя, как бы заслоняя собою от чего – то. Весь день она была в беспокойстве, к вечеру её тревога резко усилилась. В это время в ресторане один русский молодой человек повздорил с американцем, выбежал на улицу и вернулся обратно, угрожая тому пистолетом. Когда Вера бросилась между ними, оружие было направлено уже на неё. В этот момент кто – то выскочил из-за другого стола и успел отвести руку с пистолетом. Это случилось как раз на том месте, где она видела во сне архиепископа Иоанна. Раздражённый молодой человек вышел из ресторана и выстрелил в первую припаркованную машину (оказалось, что она принадлежала Вериному мужу).

Та же Вера Ветлугина сообщила, как в 1968 году в бакалейном магазине, отделённом от её ресторана только забором, случился пожар, распространившийся мгновенно с такой силой, что не только ресторан заполнился клубами дыма, но тут же был перекрыт весь бульвар Гири, где находились оба здания. Огонь очень быстро перекинулся и на ближайшие улицы. Когда Вера оказалась в центре бульвара Гири, всё было заполнено людьми, а она, повернувшись в сторону кафедрального собора, обратилась громко к Владыке: «Праведный иерарх! Останови огонь, останови ветер!» В ту же минуту ветер остановился – как бы подчинившись приказу. С огнём, после того как тот лишился своего «союзника» ветра, справились быстро. А ресторан остался невредимым (пламя будто перепрыгнуло через него на 17-ю авеню), и даже холодильные установки, примыкавшие к сгоревшему магазину, оказались нетронутыми. Лишь невыветривавшийся в течение года запах дыма напоминал о свершившемся чуде.

У епископа Венедикта из Ново-Саровского монастыря в городе Бланко (штат Техас) 22 октября 1986 года ночью произошло прободение толстой кишки, и было ощущение, что все внутренности опустились в пах. В госпитале в Сан-Антонио установили, что с момента прободения прошло уже 17 или 18 часов, начался перитонит, который лишает надежды на выживание после операции. Епископ понял, что должен умереть, исповедался и сделал последние распоряжения о будущем монастыря. И вот, готовясь всё-таки к операции, он видит в забытьи владыку Иоанна (в чьём местном прославлении он недавно участвовал), который обращается к нему со словами: «Это ещё не твоё время». Не он один заметил присутствие Владыки, многие молились ему о благополучном исходе операции. На следующий день жар исчез, сражение с перитонитом было выиграно. Дней через пятнадцать епископ был выписан из больницы.

Зинаида Юлем дважды обращалась к владыке Иоанну с молитвой о получении необходимой суммы денег. В первый раз у неё случился перерасход с благотворительными трапезами в храме, на которые она регулярно получала от «Фонда Иоанна Максимовича» по 20 долларов. В тот раз она получила извещение на 70, что в точности соответствовало её недостаче (впоследствии она по-прежнему продолжала получать свои 20 долларов). Во второй раз она обратилась к Владыке за помощью в связи с суммой на поездку из Франции в США, и ей в тот же день пришло извещение на необходимые ей 7.700 франков.

3. Сильвоник (Лос-Анджелес) не знала Владыку при жизни, но знала о его почитании. Её старшая дочь долго и тщетно искала работу и от неудачи впала в полное уныние. как-то в середине недели её осенила мысль просить Архиепископа о помощи, и она обратилась к нему с коленопреклоненной молитвой. В субботу той же недели она узнала от дочери, что место появилось, но на него претендуют ещё десять девушек. Мать велела ей немедленно приехать, чтобы они могли вместе помолиться праведнику, и по приезде сказала ей: «Дочка! Ты – католичка. Но Владыка молился о всех» – и показала ей его журнальную фотографию. «Давай помолимся вместе». Они молились как умели, стоя на коленях и плача. В понедельник дочь позвонила: «Мама! Меня приняли. Иду на работу».

Приводя свидетельства о чудотворениях владыки Иоанна, мы должны ограничиться лишь немногим из очень многого. Но и этого достаточно, чтобы понять, что Владыка был послан в этот мир в ближайшее к нам время для того, чтобы яснее ясного утвердить всех христиан в том, что и к нашему времени, несмотря на все, казалось бы, прямо противоречащие этому явления, применима главная христианская мысль – о том, что «Иисус Христос вчера и сегодня и во веки Тот же» (Евр. 13, 8) и продолжает совершать через Своих угодников и в последние времена то, что совершал Сам во дни Своего первого пришествия на землю. Деяниями нового чудотворца подтверждается ещё раз и учение отцов Церкви, согласно которому человек истинно обоженный получает по благодати то, что Бог имеет по природе. В лице владыки Иоанна мы имеем представителя русской святости, сопоставимого по явленной в нём благодати со всей традицией русской святости от первых преподобных отцов Киево – Печерской Лавры до св. праведного Иоанна Кронштадтского. Остаётся выразить надежду, что почитание владыки Иоанна вскоре станет всецерковным, ибо, как можно сказать словами самого Владыки в связи с про­светителем Скандинавских стран св. Ансгарием, «если Сам Господь его прославил, то было бы дерзостным с нашей стороны не почитать его как святого».