К вопросу о старокатолицизме
Правда и, что старокатолики предлагают нам православным intercommunion (взаимопричащение) и с ним – протестантизм?
(По поводу статей о. Е. К. Смирнова в №№ 19–23 журнала «Веpa и Разум за прошлый год, а теперь появившихся и отдельной книгой, под заглавием: «К старокатолическому вопросу. Православен ли intercommunion, предлагаемый нам старокатоликами»?)
Старокатолики недавно только, впервые по учреждении у них епископства, именно на втором их интернациональном конгрессе 1892 года в Люцерне, решились заговорить о своем желании вступить в официальные сношения с другими церквами и прежде всего с православной восточной; со стороны нашей русской Церкви им не дано еще и знать о тех предварительных условиях, без которых они не могут приступить к сношениям с ней в надежде на какой–либо успех; они со своей стороны не имели еще, следовательно, и возможности высказаться относительно этих условий. А между тем в русской печати произнесен уже, по выражению «Церковного Вестника» (№ 5, стр. 74 сего 1894 года) «полный и обширный, стоивший автору немалых трудов, обвинительный акт против старокатоликов, и не только против них, но отчасти и против тех, которые придают старокатолическому вопросу более или менее серьезное значение». В этом акте старокатолики представлены врагами православия, «расставляющими чрезвычайно хитро сплетенные сети нашим богословам», и весь старокатолицизм отождествлен с «всеразлагающим протестантизмом, под прикрытием нового западного православия проникающим в ограду нашей Церкви», уподоблен даже «хищному волку, облеченному в овечью одежду. Волей–неволей взять на себя трудную и щекотливую обязанность совлечь овечью одежду с этого хищного волка и спасти от него нашу богословскую науку и нашу Церковь» (стр. 143) решился достоуважаемый о. протоиерей нашей посольской церкви в Лондоне Е. К. Смирнов в вышепоименованных статьях журнала «Вера и Разум», только что появившихся в продаже и отдельной книгой1.
Данные, на которых о. Е. К. Смирнов основывает свой обвинительный акт и который он приурочивает к тому, что происходило на обоих, доселе бывших интернациональных старокатолических конгрессах – в Кельне в 1890 г. и особенно в Люцерне в 1892 году, оказываются однако же далеко не соответствующими действительности. Оставить эти явно неверные данные, столь глубоко затрагивающие добрую совесть старокатоликов, неотмеченными – значило бы дать им и всем, бывшим на упомянутых конгрессах, превратное понятие о правдивости и беспристрастии русской церковной печати и сознательно поддерживать заблуждение русских читателей, интересующихся старокатоличеством.
Так как пишущий эти строки находился на обоих интернациональных старокатолических конгрессах в числе приглашенных гостей и был среди других представителей там русской Церкви наиболее ответственным лицом, то он видит себя поставленным в самую грустную и вместе неотложную нравственную необходимость отрицать многое существенное из того, что утверждает в своем труде, на основании без сомнения ненадежных источников, достоуважаемый и так горячо преданный интересам православия о. Е. К. Смирнов. При этом долгом считаю (да будет позволено говорить в первом лице) предупредить читателей, что для положительного суждения о старокатоликах, по моему мнению, все еще не настало время, и в настоящий раз я имею в виду отнюдь не защищение их, а единственно неверность многого в тех данных, на которых основано направленное против старокатолицизма в упомянутых статьях обвинение.
1
Неверен уже основной факт, выраженный в вопросе, на который отвечает о. Е. К. Смирнов именно будто бы старокатолики предлагают нам православным интеркоммунион на английский манер, – предлагают будто бы, т. е. «установить совместное приобщение тела и крови Господних для таких христиан, которые исповедуют одинаковую веру относительно этого святого таинства, но которые в других догматах веры не согласны между собой и принадлежат к разным церквам и сектам»2. Автор не говорит, кто из старокатолических вождей, когда или через кого делали или делает православным такое странное для них предложение. Мне, знакомому с старокатолицизмом еще с кельнского (не интернационального, а германского) конгресса в 1872 году, не случалось слышать ничего, подобного этому предложению, ни от одного старокатолика и никогда, ни во время боннских конференций, ни во время обоих интернациональных конгрессов, ни в общих собраниях, ни в частных беседах представителей старокатолицизма со мной; впервые, к удивленно моему, узнал я о таком будто бы предложении нам православным из журнала «Вера и Разум».
0. Е. К. Смирнов утверждает между тем, что на конгрессе в Люцерне сделана была первая попытка даже самим делом ввести нас православных (архиепископа патрасского Никифора и всех бывших на конгрессе русских священнослужителей и мирян) в интеркоммунион, и при том не со старокатоликами только, но и с англиканами и представителями иных церквей и сект3. Мало того: предложение это будто бы сделано было бесцеремонно и в основу его положено было новое учение о личной ответственности причастника за его причащение. И этого мало: мы православные будто бы отклонились (курсив в подлиннике), ссылаясь на неразрешение нашей Церкви, на несоответствие учения о личной ответственности за причащение с учением нашей Церкви и пр. и пр.4. И всю эту небылицу с прибавлением разных соображений, недоумений и пр., автор основывает на отчетах одной английской газеты (Guardian) и одного бывшего на конгрессе англиканского епископа (салисбюрийского). Но и эти отчеты, судя по приведенным выдержкам из них самого о. Е. К. Смирнова, ни слова не говорят о сделанном будто бы нам предложении, а выражают только, во–первых, сожаление, что из–за голландцев и русских «не было на конгрессе общения при святом причащении» и, во–вторых – надежду, что «когда–нибудь, а может быть далее на следующем интернациональном конгрессе англикане и голландцы и объединятся между собой» (№ 22, стр. 631). Англичане могут думать и писать о нас православных и голландцах, что им угодно, и надеяться на исполнение всего им желательного: но какое же отношение эти думы и надежды имеют к тому, что требовалось доказать, именно, что старокатолики предлагали нам православным на люцернском конгрессе и теперь предлагают интеркоммунион? 0. Е. К. Смирнов ссылается еще на частное к нему письмо А. А. Киреева, в котором он сообщает о своем разговоре с какими–то старокатоликами именно об интеркоммунионе (стр. 175). Что в собраниях конгресса ни А. А. Киреев и никто другой ничего не говорил о предлагаемом будто бы нам интеркоммунионе, это подтвердит каждый из православных, бывший на конгрессе; а что А. А. Киреев разговаривал об интеркоммунионе с кем–либо из старокатоликов частным образом подобно тому, как мне во время кельнского интернационального конгресса случилось говорить о приобщении англикан у старокатолических священников с одним старокатолическим духовным лицом5, – это весьма, возможно. Но это отнюдь не означает того мнимого факта, о котором так много распространяется о. Е. К. Смирнов, именно; будто бы нам православным на конгрессе бесцеремонно предложено было приобщиться святых таин с старокатоликами, англиканами и представителями разных сект, будто бы предложены были и основания такого взаимоприобщения, будто мы православные отклонились от этого предложения, причем ссылались на такие–то причины, принимали во внимание то–то, короче: делали на конгрессе то, о чем впервые узнаем из журнала «Вера и Разум». Свои разнообразные соображения и недоумения по этому пункту о. Е. К. Смирнов завершает так: «словом: на люцернском конгрессе англикане и старокатолики (здесь не одни уже старокатолики) предложили представителям востока приступить к интеркоммуниону именно потому, что надеялись навязать свои новые воззрения сначала этим самым представителям, а затем через них и всей восточной Церкви. Иного объяснения в этом щекотливом деле и быть не может»6. А между тем все это «щекотливое дело», все это предложениe пока есть чистая фантазия.
2
Неверны, далее, данные, приводимые автором при сопоставлении старокатолических интернациональных конгрессов с двумя английскими церковно–объединительными собраниями, которые он справедливо называет протестантскими и которые почти в одно время с люцернским конгрессом в 1892 году происходили – одно в Англии, в Фолькстоне, другое – в Швейцарии, в Гриндельвальде. Своим происхождением эти собрания, по объяснению о. Е. К. Смирнова, обязаны носящемуся в последнее время «в воздухе западной Европы» (стр. 27, 130) , стремление разных церквей и сект к взаимному объединению посредством интеркоммуниона; этот интеркоммунион совершается на основании не строго определенного вероучения, которое, по мнению объединяющихся англичан, скорее будто бы разделяет, чем сближает христиан, а на основании чувства взаимной любви, питаемого признанием наиболее общих христианских истин, каковы, напр., «Бог и Его любовь, Христос и Его спасение, человечество и его братство» (стр. 34); или просто: «на общих нравственных началах – любви, снисходительности и милосердия» (стр. 127). Начало введения такого интеркоммуниона между группами в недрах англиканской церкви (высокая, низкая, широкая церковь) о. Е. К. Смирнов приурочивает к их конгрессу в Фолькстоне в октябре 1892 года (стр. 161); объединение посредством того же интеркоммуниона разнородных сект, совсем выделившихся из англиканской церкви (пресвитериан, конгрегационалистов, методистов, баптистов) не только между собой, но и с низко–церковниками англиканской церкви «установлено в первый раз ясно и, до некоторой степени, по крайней мере, прочно на гриндельвальдской конференции в августе того же 1892 г.» (ibid). И фолькстонский конгресс в Англии и гриндельвальдскую конференцию в Швейцарии составляли почти исключительно англичане, бывшие, по–видимому, и единственными их распорядителями. И вот все, что характеризует англичан и их собрания с их широкими протестантско–рационалистическими религиозными взглядами и стремлениями, а также с их житейскими наклонностями к пикникам, спорту и т. п., о. Е. К. Смирнов переносит смело на голландцев и немцев и на их старокатолические интернациональные конгрессы.
Нет никакого основания не доверять живущему среди англичан о. Е. К. Смирнову, когда он сообщает интересные сведения о составе и занятиях гриндельвальдской конференции и фолькстонского конгресса, а также о пикниках, спорте, играх и экзерцициях на свежем воздухе, катании на санках в обществе даже дам и тому подобных развлечениях, которым, по его словам, англичане так любят предаваться в промежутках между официальными богослужениями и заседаниями своих церковно–объединительных собраний, имеющих при всем том, по словам самого же о. Е. К. Смирнова, «очень широкое и очень глубокое значение» (стр. 47). Но ничего подобного этим пикникам и спорту, подобно о. Е. К. Смирнову, не будет предполагать у старокатоликов тот, кто сколько–нибудь лично знаком с их конгрессами, с характером составляющих эти конгрессы – немцев и голландцев, кто видел этих скромных, серьезных и в массе далеко не богатых тружеников в области науки и в других более скромных профессиях, – несущих притом на содержание своих церквей, школ, духовенства нелегкие материальные жертвы, не говоря уже о нравственных; для них один приезд из неблизких местожительств и содержание в чужом городе для исключительно религиозных целей составляет уже большую жертву. Если при этих съездах употребление национального питья, заменяющего наш чай, затем, в свободное от трудов время и в хорошую погоду прогулка, под открытым небом среди прекрасной природы, а при случае более или менее глубокомысленная патриотическая или другая какая–либо остроумная речь, – если все это может быть названо «пиршеством», «пикником» в английском вкусе, как называет это о. Е. К. Смирнов, то он, конечно, прав, но и в таком случае смешивать время отдыха от труда с временем богослужения и серьезных церковно–религиозных занятий на старокатолических конгрессах и обозначать их одним термином: церковные пикники, пользуясь для этого примером какой–то английской же газеты, применившей это выражение впервые к гриндельвальдской конференции, едва ли справедливо7.
Я имею в виду собственно две существенные черты, неверно переносимые автором с английских собраний на старокатолические конгрессы: во–первых, мнимый интеркоммунион старокатоликов, во–вторых, – их будто бы несерьезное отношение к догматам веры или частнее: протестантизм.
Интеркоммунион, взаимопричащение – это «общее средство в церковно–объединительных английских собраниях к объединению различных церквей и сект» (стр. 27) и «конечная цель современных домогательств старокатоликов и (будто бы) стараний наших православных русских сторонников их (стр. 1), – этот интеркоммунион, совершившийся между различными группами англиканской церкви в Фолькстоне и между ее сектантами в Гриндельвальде, совершался будто бы в разнообразном виде, как утверждает о. Е. К. Смирнов, и на старокатолических конгрессах в Кельне и Люцерне. Вот его собственные слова: «в течение старокатолических интернациональных конгрессов, происходивших в Кельне и Люцерне англичане и старокатолики приступили к одной общей евхаристической трапезе» (стр. 162), а на конгрессе в Люцерне старокатолики приобщались будто бы не только с англиканами, но и с «представителями реформатов Испании, Италии и Франции в лице сеньора Кабреры, графа Кампелло и патера Гиацинта Лойсона: для чего все это проделывалось, спрашивает при этом о. Е. К. Смирнов? «Кого именно старокатолики желали ввести в заблуждение, – себя ли только самих или кого–либо из прибывших делегатов»8? 0. Е. К. Смирнов, не подозревая того, что пишет совершенную неправду, усиливает ее такими непохвальными подробностями, которые могут возбудит в доверчивом православном читателе глубокое негодование не только на старокатоликов, но и на всех русских, участвовавших в люцернском конгрессе. Он смело, хотя и «с скорбью в сердце» (стр. 65), утверждает, что старокатолические делегаты, съехавшиеся вместе с бывшими на гриндельвальдской конференции англичанами в Люцерне и встреченные близ железной дороги в здании театра, «накануне взаимопричащения, в место всенощного бдения с акафистами и предпричастными правилами» проводили вечер за отдельными столиками, пили пиво и пунши, курили сигары, услаждали слух чудным пением смешанного хора дам и мужчин, слушали приветственные речи, которыми обменивались встречавшие хозяева и прибывшие гости. Это «пиршество» готовящихся к св. причастию так болезненно поразило кого–то из православных корреспондентов о. Е. К. Смирнова, явившегося было на этот пикник, что он нашел неприличным оставаться на нем и, к великой радости автора, выразил своим удалением «негласный, но всем (будто бы) очевидный протест против старокатолического церковного пикника. «Ночь затем», продолжает о. Е. К. Смирнов – «все проводили в сладком и глубоком сне. На утро представители церквей и сект, если не все, то большая их часть подкрепили силы плотным завтраком (курсив в подлиннике, а в примечании подробное описание роскошного завтрака, без которого ни один англичанин не выйдет на улицу) и затем отправились в храм для причащения и взаимопричащения»9. И вот дело объединения старокатоликов с англиканами, а через них и с разными протестантскими сектами в таком–то роде «завершилось окончательным и до известной степени торжественным установлением взаимопричащения между церквами в Кельне в 1890 году и в Люцерне в 1892 году» (стр. 172).
Вся эта густыми красками нарисованная картина приготовления старокатоликов и их гостей якобы к взаимопричащению оказывается такой же чистой фантазией, как и мнимое предложение нам интеркоммуниона. В Люцерне, перед открытием конгресса, на другой день после встречи прибывших туда старокатолических депутатов и их разнородных гостей, приобщался один только совершавший богослужение священник из Базеля. Ни в Кельне, ни в Люцерне во время конгрессов ни один англичанин и ни один представитель какой–либо другой, кроме старокатолической церкви, не приступал к св. причащению; да и вообще никто, кроме местного духовенства, совершавшего богослужение, а в Кельне также и голландского, во время конгрессов не приобщался св. Таин. Я очень желал бы и просил бы, чтобы кто–либо из православных, бывших, кроме меня, на интернациональных старокатолических конгрессах, высказался об этой совершенно непонятной неправде относительно взаимопричащения, так настойчиво утверждаемой в статьях о. Е. К. Смирнова, очевидно введенного кем–то в заблуждение.
Только этим невольным заблуждением объясняется и его взгляд накануне мнимого интеркоммуниона – на обычную в каком–нибудь нанятом дешевом помещении встречу гостей хозяевами, при которой говорят взаимные приветствия и, по обычаю у немцев и швейцарцев, каждый желающий может угостить себя на свой счет кружкой пива, – взгляд на эту встречу, как на «пиршество», как на «пикник»; равно и хор из мужчин и женщин, усердно приветствовавший прибывших издалека единоверцев и их гостей, не может показаться чем–либо нескромным знающему, что эти мужчины и женщины суть члены семейств тех хозяев –почтенных граждан Люцерна, которые встречают гостей и из которых главные участвуют в высшем управлении всего кантона и пользуются всеобщим в стране уважением. Сам о. Е. К. Смирнов участников и вождей английских церковно–объединительных собраний, из которых некоторые после гриндельвальдской конференции действительно были и в Люцерне, причисляет к выдающимся в церковно–общественном мире «талантам, звездам, знаменитостям» (стр. 47); он хорошо знает, как строго соблюдают приличие английские лорды–епископы, со своими супругами являющиеся и на старокатолические конгрессы, и вероятно слышал не мало о пуританской строгости нравов коренных швейцарцев: ужели все это вдруг изменилось и приняло не серьезный, даже неприличный будто бы характер в Люцерне? Было бы очень интересно знать, общество каких иностранцев за границей православный корреспондент о. Е. К. Смирнова, удалившийся из здания театра, считает для себя достаточно серьезным и приличным? Во всяком случае ни его лично, ни его всем будто бы явного, хотя и негласного, протеста, доставившего о. Е. К. Смирнову глубокую радость, не заметил никто ни из русских, бывших на этом якобы «пикнике», ни из старокатоликов; а если бы этот мнимый протест был замечен старокатоликами, то несомненно они внесли бы замечание о нем в свой официальный отчет о люцернском конгрессе, как они, с обычной им стенографической точностью, не задумались внести в него крайне бестактную относительно балтийцев и глубоко огорчившую старокатолических вождей речь одного из их единоверцев, – ту самую, которая дала мне ближайший повод, оставив без внимания эту речь, сделать на конгрессе заявление о не благовременности начинания официальных сношений старокатоликов с православной Церковью. Но довольно об этом.
Итак, никакого интеркоммуниона старокатоликов ни с англичанами, ни с представителями какой–либо другой нестарокатолической церкви или секты не совершалось на старокатолических конгрессах ни в Кельне в 1890 году, ни в Люцерне в 1892 году.
3
Когда серьезно рассматривают какое–либо вероисповедание по его отношению к истинной Церкви, особенно же когда хотят доказать его неправославие, то берут во внимание обстоятельства происхождения этого вероисповедания и не только его основные положения или начала, но и общепринятые в нем более подробные вероизложения, также богослужебные книги, дисциплинарные правила и наиболее уважаемые богословские произведения выдающихся представителей данного вероисповедания. Все такие данные более или менее находятся у старокатоликов на лицо. Основанное на таких данных и при том не иначе, как с точки зрения древней неразделенной Церкви, суждение о старокатоликах, как бы оно ни было неблагоприятно или благоприятно для них, с благодарностью было бы принято всеми, интересующимися старокатолицизмом и послужило бы только к пользе Христовой Церкви. При доброжелательном же суждении о нем и далее при спокойном обвинении старокатоликов в протестантизме, если уже понадобилось такое обвинение, естественно не опускать из внимания и такие характеристические факты, как: 1) неоднократно при каждом удобном случае повторяемые старокатоликами в публичных собраниях и в печати заявления, что, при всех их добрых отношениях к протестантам, они не могут по своему вероучению и церковному устройству соединиться с какой бы то ни было их ветвью, чем и объясняются нередко встречающиеся в протестантской печати недружелюбные старокатоликам суждения (см. напр., Altkatholisclies Volksblatt, издаваемый в Бонне, с одной стороны и Allgenieine Evaugelisch–Lutlierische Kirchen–zeitung, издаваемую в Лейпциге, с другой); 2) данное одним из главных вождей старокатоликов печатное, хотя с православной точки зрения, конечно неудовлетворительное объяснение и потом письменно повторенное мне, что некогда состоявшийся интеркоммунион между двумя старокатолическими и одним или двумя англиканскими высокоцерковного направления епископами означает общение не церквей – англиканской и старокатолической, а только отдельных лиц, которые признают себя православными и не разделяют того неправильного вероучения, которое может содержаться в 39 членах веры англиканской церкви (стр. 153–154); 3) этот интеркоммунион епископов, о котором мной заявлено старокатоликам, как о препятствии к сближению с православной церковью (в переведенных на немецкий язык статьях «Об отношении старокатоликов к православию», напечатанных в № 44, 45, 46 «Церковного Вестника за 1890 г.), со времени сего заявления не повторялся; но крайней мере мне не случалось об этом что–либо слышать или читать; а что ни на кельнском, ни на люцернском конгрессах не совершалось не только «торжественного» или «окончательного», как утверждает о. Е. К. Смирнов, но ровно никакого интеркоммуниона, об этом довольно сказано выше; наконец здесь уместно заявить и то, что 4) выраженное в рапорте одного специального комитета на последней панангликанской конференции в Lambeth’е, мнение об отсутствии «причины, почему бы англиканам не допускать старокатоликов до святого причащения» (стр. 163) было односторонним делом англикан, в котором старокатолики, по их объяснению, не принимали никакого участия.
Оставляя все это в стороне, или быть может совсем не зная этого и только голословно напоминая, что «все современное вероучение старокатоликов и тем более учение их о Церкви совпадает с англиканским» (стр. 135), о. Е. К. Смирнов для обвинения старокатоликов в протестантизме ограничился неудачным сопоставлением старокатолических интернациональных конгрессов, служащих продолжением начавшихся еще с 1870 года германских, с только что вновь появившимися двумя английскими церковно–объединительными собратьями и принял во внимание главным образом, как выше сказано, то, что происходило на этих старокатолических интернациональных конгрессах и преимущественно на люцернском, а именно: во–первых, интеркоммунион на английский манер, во–вторых, упомянутое на люцернском конгрессе, известное10 «утрехтское заявление» старокатолических епископов 1889 года, выражающее те общие начала их вероучения и пастырской деятельности, которых они ранее держались и которых впредь держаться они признают своим долгом.
Из сопоставления гриндельвальденской конференции и фолькстонского конгресса с кельнским и люцернским о. Е. К. Смирнов делает такой вывод: «так как церковь старокатолическая установила уже единение с церковью англиканской, а эта последняя со своей стороны установляет ныне церковное единение с вышедшими из нее протестантскими сектами, то старокатолики (будто бы) настаивают на том, чтобы Церковь наша рушила свою ограду не только ради них самих, но и ради англикан и ради протестантских сект, включила их все в свое лоно и построила новую загородку, которая бы обнимала ее самое, старокатоликов, англикан и секты методистов, баптистов, пресвитериан, конгрегационалистов и пр. Иначе говоря: старокатолики предлагают нам православным, превратить нашу Церковь из православной в протестантскую» (стр. 198–199). Что касается объединения будто бы англикан с сектантами, то представители высокой Церкви на англиканском конгрессе в Англии – в Бирмингеме, уже после гриндельвальдской конференции и люцернского конгресса происходившем под председательством того же вустерского епископа, который участвовал в этой конференции, – весьма определенно заявили, что «о соединении сектантов с англиканской Церковью и речи быть не может»11. А что ни на кельнском, ни на люцернском конгрессах не происходило никакого объединения через интеркоммунион не только между старокатоликами и сектантами, но и между старокатоликами и англиканами, об этом легко можно было бы справиться у любого из православных или неправославных гостей, бывших на этих конгрессах. О. Е. К. Смирнов не доверяет не только старокатолическим, но и русским печатным о них отчетам, которые он прямо упрекает «в односторонности и явном пристрастии» (стр. 63); он предпочел вероятно английские или другие какие–либо, которые и ввели его в действительное заблуждение.
Указание на утрехтскую декларацию (так цитирует «утрехтское заявление» о. Е. К. Смирнов) и притом специально на первый пункт ее, как на доказательство протестантизма старокатоликов, является также совершенной неожиданностью. Об этой декларации было упомянуто в одном из тезисов, прочитанных на люцернском конгрессе, как о таком старокатолическом документе, «согласно с которым за христианский догмат принимается не какое–либо богословское умозрение, а учение Христа, признанное за таковое всеобщим, постоянным и единогласным преданием единичных христианских церквей» (стр. 107).
Первый пункт «утрехтского заявления» читается так: «мы держимся», говорят старокатолики, «древнецерковного основного правила, которое Викентий Лиринский выразил в положении: мы держимся того, во что верили повсюду, всегда и все; потому что это только и есть в истинном и собственном смысле кафолическое».
«Посему», продолжают в том же первом пункте своей декларации старокатолики, «мы твердо держимся веры древней Церкви, как она выражена во вселенских символах и во всеобще–признанных догматических определениях вселенских соборов неразделенной Церкви первого тысячелетия».
Во всем этом пункте речь – о предмете веры, о догматах веры: во–первых, указывается, каким правилом древняя церковь руководилась при возникновении в своих недрах разногласия относительно богооткровенной истины, или догматов веры; во–вторых, делается старокатоликами применение этого древнецерковного правила, выраженного Викентием Лиринским, к их собственной практике и через это выясняется, как они понимают его; т. е. постоянное и согласное исповедание вселенской Церковью (ведь – это и есть смысл слов: всегда, все, всюду) каких–либо истин, как богооткровенных, как догматов веры, и они признают для себя обязательным правилом. «Посему–то», говорят они, мы твердо держимся всего того, чего держалась вселенская церковь и что определила она на своих вселенских соборах. Этот пункт, в обоих его частях, положен таким образом в основание, или признается основанием вероучения и вероисповедания старокатолической церкви. Но так как римская церковь ввела у себя новые догматы, неизвестные в древней неразделенной Церкви, то, указав в первом пункте положительную сторону своей веры, – то, чего твердо держатся старокатолики, утрехтское заявление в дальнейших четырех пунктах перечисляет эти римские догматы как такие, которые старокатоликами отвергаются. И эта отрицательная часть заявления опять есть применение и, следовательно, пояснение смысла того положительного древнецерковного основного правила, которое выражено Викентием Лиринским. Короче: первый пункт есть ничто иное, как выражение практики древней неразделенной Церкви относительно предмета веры, в Слове Божием, в общепризнанных определениях вселенских соборов и в согласном предании или учении отцов Церкви, видевшей непреложное свидетельство богооткровенной истины. А такая практика или такой способ распознания богооткровенной истины от человеческих мудрований и есть, по общепринятому православному богословскому взгляду, существенная черта православия, отличающая его от западных вероисповеданий.
Как же оказалось возможным из этого первого пункта утрехтского заявления, свидетельствующего о решимости старокатоликов держаться вселенского православия, вывести обвинение их в протестантизме? Для этого употреблено несколько тоже совсем необычных в нашей духовной литературе приемов.
Оставив пока без внимания весь этот первый пункт, автор прежде всего перечисляет и рассматривает следующие за ним четыре, в которых старокатолики отрицают римские заблуждения, и затем остальные три, в которых речь об евхаристии и пр., и оканчивает заключением, что «в основу утрехтской декларации положены исключительно отрицательные принципы (курсив подлинника стр. 96) или, как говорится в другом месте, что эта декларация «сводится всецело к одним отрицательным началам» (стр. 113). Таким образом, первый существенно положительный, составляющий основу дальнейших выводов, пункт заранее осужден автором, как ничего не значащий. Обращаясь затем к этому первому пункту, о. Е. К. Смирнов отделяет выражение древнецерковного правила от его толкования и применения к себе старокатоликами, и останавливается сначала опять только на этом применении без всякой его связи (через союз «посему») с самим правилом и находит указания старокатоликов на вселенские символы и догматические определения вселенских соборов первого тысячелетия «общим и туманным выражением» (стр. 97), из которого будто бы не видно: «какая здесь разумеется вера древней Церкви, какие символы, с filioque или без filioque, какие вселенские соборы», – как будто автору неизвестны ни катехизисы, ни другие заявления старокатоликов о своей вере, о filioque и о вселенских соборах? Наконец автор приступает к самому древнецерковному правилу и предлагает сразу два, также совсем неожиданных вопроса: «церковное ли это правило, или лишь научно–богословское? И надлежит ли его относить ко всему объему истинного католицизма или православия, или только лишь к отдельной его части»? Так как древнецерковное правило, иронически называемое автором правилом трех измерений, есть ничто иное, как выражение способа действий вселенских соборов и отцов этих соборов, свидетельствовавших о богооткровенном учении на основании священного Писания, предания и писаний предшествовавших им отцов церкви; то предложенные о. Е. К. Смирновым вопросы относятся собственно к вселенским соборам и отцам их: как смотреть на эти соборы, как на церковный ли, или только как на научно–богословские собрания? И на отцов этих соборов: как на пастырей ли церкви, или только как на богословов? И их вероопределения или согласные свидетельства о богооткровенных истинах относятся ли ко всему объему православия, или только к отдельной его части? 0. Е. К. Смирнов склонен думать, что древнецерковное правило есть не–церковное, а исключительно научно–богословское и относится не ко всему объему православия, а только к отдельной его части (стр. 98). Так как он не указывает: на какие части разделяется правоверие или православие и какие из этих частей в тоже время находятся или могут находиться вне этого целого правоверия или православия; так как далее и догматическое богословие православной Церкви невозможно без влияния и руководства самой Церкви, а ее пастыри и отцы соборов – по большей части вместе и представители богословской науки – не подлежат искусственному раздвоению по своей вере и по сознанию оснований этой веры; то можно и не останавливаться на этих схоластических вопросах и перейти к последнему, наиболее решительному приему автора, какой он употребляет для превращения существенного признака православия в протестантское и даже рационалистическое начало.
Этот прием состоит в том, что понятия по своему содержанию совершенно разнородные подставляются одно на место другого, именно: свидетельство о богооткровенной истине, без которого невозможна христианская вера и о котором исключительно речь в древнецерковном правиле, выраженном Викентием Лиринским, толкуется как постижение этой истины естественным разумом и на месте христианской веры оказывается таким образом естественное знание. Вот как рассуждает об этом о. Е. К. Смирнов вслед затем, как древнецерковное правило объявлено им исключительно научно–богословским:
«Если бы (мы) возвели это правило в значение церковного правила или критерия и вздумали прилагать ко всему объему православия, то немедленно сузил бы сферу православия и ограничил бы свободное и независящее ни от каких ограничительных условий проявление в Церкви Духа Святого «формами троякого измерения» и вместе с тем всю область веры превратили бы в область знания. Православие есть не то, во что верили повсюду, во что верили всегда и во что верили все, не то, что ограничивается этим трояким измерением и что вследствие этого тождественно с простым человеческим знанием, а напротив – то, что стоит выше знания, выше ограниченного троякими формами измерения познавательного акта человека и что воспринимается как самим познавательным актом, так тем более цельностью всех способностей человеческого духа, т. е. верой, по существу своему не подлежащей тройственному измерению и сводящейся к непосредственному восприятию истины. Православие (курсив подлинника) есть то, что как православие опознается самой православной Церковью и только лишь ей одной. Руководимая Духом Святым и отнюдь не стесняемая и не ограничиваемая условиями познавательной способности человеческого духа, она сама для себя и вне зависимости от каких–либо человеческих и научно–богословских критериев определяет православие. Таким образом утрехтская декларация, полагая в основу единения трех ветвей современного старокатолицизма (т. е. голландского, германского и швейцарского) почти исключительно начала отрицательные (выше сказано просто: исключительно, без этого почти) и только лишь в незначительной доле начала положительные, но отличающиеся крайне общим и неопределенным характером, весь объем истинного старокатолицизма, составляющий сущность самого единения их, сводит к тому, что может подлежать знанию, отвечающему троякому измерению, или, иначе говоря, превращает его в полном и буквальном смысле в научно–богословское ведение, или еще иначе: отождествляет его с протестантским рационализмом» (стр. 98, 99).
Итак, постоянно и согласно свидетельствовать об истине богооткровенной, о предмете веры, о догматах, напр., об единосущии Сына со Отцом и пр. значит, по строго–логическому процессу о. Е. К. Смирнова, на который он в других местах не раз ссылается в своих статьях (стр. 137, 169), – превращать веру в знание, область веры в область простого человеческого знания, весь объем православия – в полном и буквальном смысле в научно–богословское ведение, – отождествлять с протестантским рационализмом! И это утверждается о старокатоликах в том именно случае, когда они, положив в основание своего вероучения древнецерковное правило, выраженное Викентием Лиринским, тотчас же указали и на применение его во вселенских символах и в догматических определениях вселенских соборов и когда самим этим правилом воспользовались на люцернском конгрессе единственно для того, чтобы заявить, что христианский догмат есть для них не богословское умозрение, а учение Христа, признанное за таковое всеобщим, постоянным и единогласным преданием единичных христианских Церквей, т. е. свидетельством вселенской Церкви!
Желательно после этого узнать, что же разумеет о. Е. К. Смирнов под протестантизмом, что под православием и чем отличает последнее от первого?
О протестантизме, сверх приведенных и в других местах его статей, приводимых в той же форме общих выражений, он не распространяется и не дает отчетливого о нем понятия; но о православии он убежден и сам подчеркивает это свое убеждение, что оно – «православие есть то, что, как православие опознается самой православной Церковью и только лишь ей одной». Убеждение доброе. Но ведь православной–то Церковью называется общество не всяких, именующих себя христианами верующих, а только тех, чья вера есть апостольская, отеческая, вселенская, т. е. как раз согласная с древнецерковным правилом, выраженным Викентием Лиринским и положенными в основу, в твердую, непоколебимую и уж, конечно, положительную основу всего старокатолического вероучения. 0. Е. К. Смирнов очевидно не отдает себе отчета в своих суждениях, а вместе с тем не видит и того, что, «совлекая одежду с хищного волка», он подвергается опасности совершенно потерять способность к распознанию овец и волков и ошибочно признать первых за последних п последних за первых. О том, что истинная Церковь, руководимая святым Духом, «опознает себя», как выражается в другом месте о. Е. К. Смирнов, т. е. что она сознает истину православия «мгновенно, без умственного анализа, вроде того, как воспринимает голодный ощущение голода, неопытное дитя – ощущение ожога от огня» и т. д., а равно и о том, что богословская наука может быть для Церкви «совершенно бесполезной не смотря на то, что вполне честно и всесторонне выполнить свою научную задачу» (стр. 196, 197), можно, конечно, говорить, но не тогда, когда речь идет о сравнении вероисповеданий или сект, из которых каждая считает себя православной и «мгновенно опознающей свое православие» наподобие иллюминатов, ирвингиан, хлыстов, или когда требуется дать ответ о своей вере – вопрошающим о ней ученым старокатолическим богословам.
4
Нет надобности перечислять все, разбросанные в пяти книжках журнала «Вера и Разум», неточные выражения автора о старокатоликах, а отчасти и о сочувствующих им православных; но нельзя не отметить еще несколько положительно неверных показаний, делаемых о. Е. К. Смирновым.
1) Неверно, будто старокатолические интернациональные конгрессы названы интернациональными потому, что возникающие в их среде вопросы религиозно–церковного характера решаются «при участии представителей от дружески расположенных к ним церквей» (стр. 27). До этих конгрессов, начавшихся с 1890 года, в Германии было 9–ть чисто–германских, так что первый интернациональный конгресс в Кельне 1890 года был в одно и тоже время и 10–м германским. Представителям негерманских старокатоликов, а также дружественных им церквей, и на германских конгрессах охотно предоставлялась возможность делать свои заявления или говорить речи; но эти конгрессы не были интернациональными потому, что были исключительно германскими и что негерманские старокатолики, именно голландские и швейцарские, не были еще принимаемы на этих конгрессах как равноправные с германскими члены их, как это установлено с 1890 года, и если являлись на конгрессы, то необязательно, не всегда и не как представители или делегаты своих церквей, а как частные гости. Такими частными гостями и на интернациональных конгрессах старокатоликов всех трех государств (Германии, Швейцарии и Голландии), т. е. на кельнском 1890 года и люцернском 1892 года, были все нестарокатолики, в том числе и православные посетители этих конгрессов, как гости; эти гости конгрессов не связаны никакими обязательствами и не облечены никакими нравами относительно старокатоликов, и принимают участие в этих конгрессах лишь настолько, насколько желают сами, конечно с согласия хозяев.
2) Неверно, что будто бы на интернациональных старокатолических конгрессах происходили или должны были, как утверждает о. Е. К. Смирнов, происходить рассуждения о догматах и будто тезис, прочитанный на люцернском конгрессе и гласящий, что «старокатолицизм есть возврат к истинному католицизму древней, единой и неразделенной церкви через устранение повреждений, заключающихся в папистической и иезуитской системе», будто этот тезис провозглашен старокатоликами в том смысле, что они считают «этот возврат уже окончательно совершившимся фактом». О. Е. К. Смирнов «при всем желании решительно не в силах уверовать в возврат старокатоликов к истинному древнему католицизму» (стр. 81); потому что старокатолики будто бы «ясно, решительно и категорично отклоняют от себя необходимость представить тут же на конгрессе ясные, решительные и категорические доказательства» этого возврата, «не допускают самой мысли и необходимости проверки» на этот счет; напротив, они нарочно будто бы устроили на конгрессе «полное изъятие рассуждений о догматах», предъявили далее делегатам (так почему–то автор называет гостей) ультиматум (курсив в подлиннике), «который они (в том числе, конечно, и мы православные) должны были волей–неволей принять» и они будто бы приняли его без противоречий и вели себя во время прений «примерным образом» (автор иронизирует), – а «один из самых видных представителей православной восточной Церкви, архиепископ патрасский счел далее долгом открыто одобрить предусмотрительное изъятие из конгресса рассуждений о догматах» (стр. 73–88).
Совершенно верно, что высокопреосвященный архиепископ патрасский сделал указанное заявление. И он и все другие приглашенные гости люцернского конгресса из текста этого приглашения заранее знали, что на люцернском конгрессе не будет, как не было и на кельнском, никаких рассуждений о догматах; они знали давно, что вероизложение – это важнейшее дело старокатолицизма составляет долг немноголюдных собраний, каковы конгрессы, на которых всегда председательствуют миряне, а – иерархи с участием компетентных избранных богословов и канонистов, – а равно знали и видели на самом конгрессе, что старокатолики свое «движение» к древней Церкви, свой «возврат» к православию отнюдь не объявляли, как завершенный факт; так как на этом же конгрессе заботились о новых средствах к возврату в православие и между прочим о «международном богословском журнале», в котором они могли бы видеть, как православные понимают догматическое учение отцов древней неразделенной Церкви и как оно понимается и излагается богословами других церквей и сект. О. Е. К. Смирнову не было бы и повода говорить об ультиматуме, о поведении гостей на конгрессе, как и обо всем вышеизложенном, если бы он о происходившем на конгрессе не был введен в явное заблуждение какими–то, быть может английскими, репортерами. Он даже усиливается убедить кого–то, что старокатолики должны были на люцернском конгрессе доказать тождество догматов (курсив подлинника) современной нам старокатолической церкви с догматами древней и неразделенной, что конгрессы компетентны на это, что это по силам их и пр. Иначе «как объяснить то обстоятельство», спрашивает он, «что 1–й интернациональный старокатолический конгресс, происходивший в 1890 году в Кельне, признал себя вполне компетентным для исключения из символа веры filioque? Одно из двух», продолжает он, «либо кельнский конгресс слишком расширил свою компетентность, либо люцернский конгресс сузил ее. В самом деле и проч., и проч. (стр. 83, 84). Это исключение filioque будто бы на кельнском конгрессе – опять чья–то чистая фантазия: в немецких старокатолических катехизисах и в богослужебных книгах, изданных ранее кельнского конгресса, filioque уже выпущено и об нем, равно как и ни о каком другом догмате веры, на кельнском конгрессе ни одним словом не было упомянуто.
3) Неверно, что на люцернском конгрессе голландские старокатолики не хотели приобщаться с германскими и швейцарскими и притом потому будто бы, что последние приобщались на этом конгрессе с англиканами (стр. 94); уже сказано выше, что ни на кельнском, ни на люцернском интернациональном конгрессе не было никакого интеркоммуниона.
4) Неверно, что германский старокатолический епископ «по ученой, не знающей границ, гордости своей вслед за люцернским конгрессом перестает величать себя старокатолическим епископом и начинает приурочивать себе титул католического епископа» (курсив в подлиннике). 0. Е. К. Смирнов конечно не знает, что все права старокатоликов, признанные за ними в некоторых государствах в Германии, при самом начале их организованного существования, основаны на том, что старокатолицизм есть тот же католицизм, который существовал до 1870 года, но без новых ватиканских догматов, и что Рейнкенсу однажды навсегда усвоен титул епископа католического в Пруссии с сентября 1873 года, в великих герцогствах – Баденском с ноября и в Гессенском с декабря того же года. При чем тут якобы «горделивое папство старокатоликов, папство самообольщенное и заносчивое, не знающее границ для своих притязаний» и т. п. (стр. 101–102), непостижимо. Тем более непостижимо, что у о. Е. К. Смирнова был, по–видимому, в руках официальный отчет о люцернском конгрессе, на страницах которого (165–167) сам Рейнкенс обстоятельно объясняет, как римская церковь, себя единую признающая католической в отличие от схизматиков, янсенистов и т. п., злоупотребляет этим словом, а равно напоминает и о том, откуда у него официальный титул епископа католического.
5) Не верно, будто бы между представителями православия и старокатоликами происходили какие–то разрывы и особенно на боннских конференциях из–за г. Овербека (стр. 19, 22–23). Разрыв предполагает предварительный союз или единение: какое же единение могло существовать на конференциях между старокатоликами и их временными собеседниками, ни к чему взаимно не обязанными и никем ни на какой союз не уполномоченными? Или что за союз между старокатоликами и случайными добровольными посетителями их интернациональных конгрессов, пожелавшими присутствовать на трех–четырех заседаниях их и затем разъехавшимися в разные стороны без всяких официальных обязательств перед кем бы то ни было и без всяких поручений с чьей бы то ни было стороны? По крайней мере мне, участвовавшему в боннских конференциях и интернациональных старокатолических конгрессах, не приходилось слышать ни о каких союзах между старокатоликами и православными и ни о каких разрывах между ними – до появления статей о. Е. К. Смирнова в журнале «Вера и Разум».
В заключение сделанных замечаний о наиболее бросившихся мне в глаза неверных данных в статьях о. Е. К. Смирнова следовало бы обратить внимание на их тон и значение для православной Церкви и науки, спасти которые от протестантизма старокатоликов он поставил себе целью.
Но о тоне сочинения о. Е. К. Смирнова, вызванном полемикой его с А. А. Киреевым, – полемикой, отозвавшейся, к прискорбию, и в старокатолических газетах, читатели сами могут судить по тем кратким выдержкам, которые выше неоднократно приводимы были буквально12.
Русская же богословская наука достаточно, благодарение Богу, созрела для того, чтобы по достоинству ценить услуги и источники, которые ей предлагаются или которыми она пользуется для своих целей; она умеет отличать римско–католические, средневековые и позднейшие схоластические лжеучения и формулы с одной стороны и протестантские, действительные или мнимые тенденции с другой, которые не могли не отражаться и в русской церковной и богословской литературе – отличать от учения Слова Божия, как оно хранится во вселенской, следовательно прежде всего в древней неразделенной Церкви; все испытывая и держась одного доброго, она не может не ценить и произведений старокатолической литературы, которой не мало пользуется, напр., тот же почтенный журнал «Вера и Разум», который дал у себя место и статьям о. Е. К. Смирнова, и пользуется в тех же самых №№, в которых помещены и эти статьи, так опасающиеся «пагубных и тлетворных произрастений богословского мудрования старокатоликов» (стр. 102, 103).
Наконец, что касается нашей православной Церкви, Церкви поистине седьми вселенских соборов, Церкви, в неизменном хранении и осуществлении заветов древней неразделенной Церкви поставляющей свою славу, силу и значение среди всех других христианских церквей и обществ запада и востока, то она, по существу своему, не может оставаться холодной и тем менее враждебной к своему собственному знамени, впервые и так самоотверженно поднятому и до сих пор пока не без достоинства держимому на враждебном ему христианском западе. Внимательно и без предубеждений присмотреться к тому, что на этом знамени, хотя пока и не с полной рельефностью, начертано и с участием отнестись к честным носителям его составляет, по моему убеждению, прямой долг представителей православной Церкви.
Как истинная Церковь, она не нуждается, конечно, в каких–либо предостережениях на случай невозможного для нее увлечения каким–либо религиозным движением ко вреду православия. Другое дело – частные члены церкви; им весьма естественны различные мнения и позволительно выражение этих мнений; хотя бы они отличались крайностью как в смысле сочувствия, так и в смысле несочувствия движению. Выражениe и таких даже самых крайних взглядов может приносить свою долю пользы и оценивать их следует прежде всего со стороны честных побуждений, лежащих в их основе. Таковы именно статьи о. Е. К. Смирнова, обнаружившего в них несомненно доброе желание посильно послужить благу православной Церкви и решившегося рассмотреть старокатолическое движение с самой неблагоприятной для него стороны. Но конечно было бы несравненно лучше, если бы для осуществления своего доброго намерения достоуважаемый автор заимствовал материал более из области фактической, чем из фантастической, более из области действительно совершившегося и совершающегося в старокатоличестве, чем из области слухов, неверных предположений и сообщений.
Протопресвитер Иоанн Янышев.
* * *
Цитаты здесь делаются по книге, а не по журналу.
Об интеркоммунионе, не как о взаимопричащении иди совместном приобщении св. таин (таков подлинный смысл этого слова), а как о простом знакомстве или взаимообщении, которое более ими менее неизбежно на всяких съездах или конгрессах с их устроителями и членами, и которое о. Е. К. Смирнов счел почему–то нужным рассматривать как отдельный вид взаимопричащения, считаю лишним и говорить.
Стр. 174.
Стр. 175–9.
См. «Церв. Вестн.» №№ 44–46, 1890 г.
Стр. 180.
Стр. 45–46.
Стр. 89–90.
Стр. 67–70, ср. 113–144.
См. «Церк. Вестник» 1890 г. № 45.
Allgemeine Evangelisch–Lutherische Kirchenzeitung, 7, 1894 года. Вот слова представителя высокой Церкви, на этом конгрессы «англиканская церковь занимает среднее место между Римом и протестантизмом, делающее ее способной служить посредницей между тем и другим. Она правильным образом соединяет Писание с Преданием. Против Рима мы защищаем истину Писания и не позволяем ее сузит новыми догматами. Против сект мы защищаем истинно–католическое предание и прежде всего видимую Церковь, таинства и апостольское управление (amt). На этом основании не может быть никакой речи о соединении сектантов с церковью» (стр. 153). Эту речь старался смягчить архиепископ дублинский, бывший также на люцернском конгрессе и за свое участие в испанских старокатоликах, не имеющих общения с средне–европейскими, встретивший жестокое порицание (heftig getadelt) со стороны представителей высокой церкви.
Не замечая некоторой жесткости, с какой автор судит о старокатолицизме, уподобляя его «хищному волку» и называя «папством (под этим словом курсив в подлиннике), папством горделивым, перенесенным с лица римского епископа на духовных вождей старокатолицизма, – папством самообольщенным и заносчивым, не знающим границ для своих притязаний, с коим, поэтому, бороться так же невозможно, как и с папством Рима», – он тут же прибавляет: «как, поистине, далеко отстоят вожди старокатолицизма от идеала православного богослова, смиренно, в сознании своей немощи и в послушании церкви трудящегося над изысканием истины, остерегающегося от всякого (?) суда над мудрованиями человеческими, а тем более над заблуждениями исповеданий, церквей, сект и деноминаций (?) и вверяющего дело суда над ними одной святой и непогрешимой Церкви!» (стр. 102). Назидание, которое автор адресует здесь старокатолическим вождям, прямо противоречит собственному его поведению по отношению к ним; автор этого не замечает. Он, к сожалению, не замечает и того, какую неподобающую и невозможную задачу он, в противоположность старокатолическим богословам, желал бы навязать русским православным, именно: изыскивать истину, но остерегаться произносить суждение о лжи, о мудрованиях человеческих, а тем болеe о заблуждениях сектантов и пр. Чтобы стали делать наши, да и всякие богословы, – апологеты, догматисты, историки, расколообличители и другие, не исключая и философов, если бы вздумали следовать внушению о. Е. К. Смирнова? Иное дело разъяснять истину и обличать ложь и заблуждение, и совсем иное произносить нравственный суд над увлеченными ложью, заблуждением, осуждать их. Старокатоличские епископы в своем утрехтском заявлении убеждают подчиненных им пастырей отличать ложь и заблуждение от заблуждающихся людей и «при обсуждении существующих еще противоречий старательно избегать всякого оскорбления истины и любви... держать себя по духу Иисуса Христа, Который есть Искупитель всех нас» (стр. 96).