О судьбе и провидении^*

Слово 1 2 3 4 5 6

Истинное спокойствие дает только праведно настроенный дух. – Кого нужно считать блаженными.

Настоящая жизнь наша изобилует многочисленными тревогами и преисполнена беспокойств. Не это, однако, тягостно, возлюбленные, а то, что, будучи в состоянии сделать эти беспокойства и тревоги более слабыми или без боли переносить их, мы не заботимся ни о том, ни о другом, но все время проводим в унынии: один скорбит о бедности, другой о болезни, иной о множестве забот и надзоре за домом, иной о воспитании детей, иной о бесчадии. И обрати внимание на преизбыток безумия, потому что почти все сетуем по поводу не одних и тех же обстоятельств, но противоположных, хотя, если бы природа обстоятельств была причиной наших сетований, нам не следовало бы одинаково скорбеть по поводу противоположных вещей. Если бедность – зло, и притом невыносимое, то никогда не должно было бы стенать тому, кто живет в богатстве; и если бесчадие – зло, то наслаждающемуся многочадием человеку надлежало бы веселиться. Опять, если бы вожделенно было управлять общественными делами, также наслаждаться почестями и иметь много подчиненных, то надлежало бы избегать жизни свободной от занятий и спокойной, и все люди должны были бы ее ненавидеть. Теперь же, когда ты видишь, что одинаково скорбят богатые и бедные, а часто пребывающий в богатстве с своей стороны делает это в большей степени, чем бедный, скорбят – наслаждающийся властью и подчиненный, отец многих детей и не имеющий совершенно ни одного, то мы считаем виной такого нестроения не обстоятельства, а тех, кто не может воспользоваться ими, как должно, и удалить от себя всякое уныние. Не внезапная перемена этих обстоятельств служит причиной тревоги и беспокойства, но мы и наш ум, так что, если он у нас хорошо образован, то мы всегда будем отдыхать в спокойном море и в гавани, хотя бы отовсюду поднимались бесчисленные бури, подобно тому, как в том случае, когда он не хорошо настроен, мы окажемся в положении нисколько не лучшем положения потерпевших кораблекрушение, хотя бы все дела наши были движимы попутным ветром.

Это же можно усмотреть и в телах. Тот, кто укрепил свое тело, не только не потерпит ничего ужасного, хотя бы ему пришлось оказывать противодействие бесчисленным переменам воздуха, но, благодаря упражнению и привычке к дурной температуре, даже получает прирост своей силы; если же он имеет слабое и тощее тело, то, хотя бы он наслаждался прекрасной, благорастворенной погодой, не извлечет себе из этого хорошего условия никакой выгоды, так как собственная его немощь противодействует хорошему влиянию погоды. То же самое видим мы и относительно пищи: когда наш желудок отличается крепостью и силой, то все, что бы он ни принимал, хотя бы то было и нечто жесткое, нечто для него грубое, превращает в чистый сок, так как хорошие естественные условия преодолевают заключающийся в пище дурной элемент. Когда же сила его ослабела и сделалась вялой, то, хотя бы ты ввел в него пищу, более всего отличающуюся добрыми соками, он переделывает ее в самый худой вид и портит, так как немощь его действует вредоносно на хорошие качества пищи.

Так и мы, всякий раз как заметим нестроение в делах, не будем, возлюбленные, обвинять Бога, потому что это не значит отыскать для раны лекарство, но к ране присоединить другую. Не будем приписывать управления миром демонам, не будем думать, что о настоящих делах никто не промышляет, не будем противопоставлять Промыслу Божию тирании какого-то рока и судьбы. Все это преисполнено богохульства, и поистине смятение и нестроение зависят не от течения дел, а от настроенного известным образом духа, который, хотя бы наслаждался безмерно благоприятным стечением обстоятельств, не получит себе никакой от того выгоды до тех пор, пока не исправит находящегося в нем самом нестроения и беспорядка; но подобно тому, как глаз, если он болен, то и в яснейший полдень будет видеть лишь тьму и одно вместо другого, и никакой для него выгоды не будет от солнечного луча, а если он здоров и крепок, то даже и вечером будет в состоянии с безопасностью вести тело, – точно так же и глаз нашего ума, пока он будет крепок, прекрасно станет видеть, хотя бы ему пришлось созерцать вещи, которые, по-видимому, неустроенны, когда же он поврежден, то, хотя бы ты возвел его на самое небо, и в том, что находится там, заметит большое нестроение и беспорядок. И что это так, я докажу тебе многими примерами древних и современных нам людей. Сколь многие спокойно переносят бедность – и не перестают воздавать за это благодарность Богу? Сколь многие, живя в богатстве и роскоши, не благодарят, но злословят Владыку? Сколь многие, не потерпевшие ничего ужасного, обвиняют всеобщий Промысл? Сколь многие, все время прожившие в темнице, переносят тамошнее страдание с большим благоразумием, чем свое положение те, которые прожили в свободе и безопасности? Видишь, что душевное состояние и наш собственный ум служат причиной и этого, и того, а не самая природа обстоятельств. Поэтому, если бы мы заботились о нашем духе, то не было бы беспокойства, не было бы нестроения, не было бы ничего ужасного, хотя бы обстоятельства нашей жизни колебались сильнее всякого морского волнения.

Почему, скажи мне, воздает благодарность Павел? А между тем он принадлежит к числу людей, которые жили прекрасно, которые все время проводили добродетельно, которые и злейшие испытали беды: никто не был ни праведнее его из всех людей, живших под солнцем, ни потерпел более тягостного, чем он, с тех пор, как произошли люди, – однако же, видя, что многие живут порочно и радуются и наслаждаются настоящими богатствами, и сам он благодарит Бога, и всем остальным советует это. На него взирайте. И ты, когда увидишь, что порочный человек веселится, когда увидишь, что превозносится, когда увидишь, что одерживает верх над врагами, мстит за себя обидчикам, не терпит никакой потери, что к нему отовсюду притекают богатства, что все почитают и льстят ему, а что ты сам находишься в совершенно противоположном состоянии, что с тобой оскорбительно обходятся, что на тебя клевещут, злоумышляют, то не подумай, что ты – в числе отверженных, но, смотря на Павла, испытывавшего твою же участь, воспрянь духом, восстанови помыслы, не упади под действием уныния.

О том, кто друг Богу и кто враг, не суди на основании здешних счастья и несчастья, но, если ты увидишь, что кто-либо живет справедливо, истощается болезнью и взирает на то, что благочестиво, то ублажай его и считай достойным соревнования, хотя бы его окружали бесчисленные цепи и хотя бы беспрестанно он жил в темнице, хотя бы был рабом у недостойных, хотя бы жил в бедности, хотя бы работал в рудниках, хотя бы терпел что-нибудь ужасное в другом роде. Блажен этот человек, хотя бы у него выкалывали глаза, хотя бы жгли его, хотя бы понемногу изнурялось его тело. Если же ты увидишь, что другой, живущий распутно и порочно и совершающий крайние злодеяния, наслаждается большой честью, восходит на самый царский трон, надевает на себя диадему, имеет багряницу и владычествует над всей вселенной, то оплачь такового и по этой причине и называй несчастным. Поистине нет ничего тягостнее так настроенной души, хотя бы ей была подчинена вся вселенная.

В самом деле, какая польза иметь избыток в богатствах, когда – беднее всех добродетелью? Что же за выгода властвовать над столь многими, когда сам не в состоянии победить себя и свои собственные страсти? Ведь если мы заметим, что со стороны тела находится кто в дурном положении и страдает лихорадкой, или что внезапно приключилась боль в ногах, или какое-либо изнурение или другое неизлечимое страдание, то плачем, хотя бы он был богаче всех, и тем более, чем он богаче, потому что ощущение бедствий бывает более острым, когда кто-либо в изобилии владеет необходимыми вещами; тот, кто по причине бедности не имеет возможности наслаждаться чем-либо, утешением имеет эту нужду, а имея власть воспользоваться всякого рода наслаждением и встречая противодействие со стороны болезни, он по этому самому сильнее мучится. Как же не бессмысленно, если мы увидим, что кто-либо внезапно поражен телесной болезнью, считать его несчастным, хотя бы он был богат; а когда душа его находится в дурном состоянии, душа, которой у нас нет ничего равного и более ценного, ублажать его ради немногих богатств или ради скоротечной чести, или ради иного из числа того, что остается здесь и покидает нас вместе с этой жизнью, а лучше сказать – часто и прежде конца последней. Не делай этого, прошу.

Это – причина нашего смущения, это – причина беспокойства. Из-за этого многие обвиняют Бога, из-за этого думают, что о мире никто не промышляет. Если бы они знали, что в настоящей жизни нет блага, кроме одной только добродетели, (что не есть благо) – ни богатство, ни сокровища, ни здоровье, ни могущество, ни иное что-либо, и что в настоящей жизни нет зла, кроме одной только порочности и лукавства и душевной испорченности, (что не есть зло) – ни бедность и болезнь, ни ругательства и ложные доносы и остальное, считающееся несчастьем, то никогда не говорилось бы то, что говорится теперь, никогда люди не проводили бы жизни в унынии, никогда не ублажали бы тех, кого надлежало считать несчастными, никогда не считали бы несчастными тех, кого надлежало ублажать, не относились бы таким образом к истинному достоинству людей. Ублажать людей за тучность, за обильные яства и за продолжительный сон – это не иное что, как относиться к ним, как к бессловесным животным, потому что и их счастье в этом заключается, а лучше сказать: это служит злом и для бессловесных существ. Действительно, многие и ослы, и лошади погибли из-за того, что жили в праздности и предавались обжорству. Если же это вредно для неразумных животных, у которых вся добродетель заключается в хорошем состоянии тела, то ужели мы в этом положим добродетель людей, вся сущность которых состоит в благородстве души, и ужели мы не устыдимся неба и сродных с нашей душой ангелов? Ужели ты не краснеешь от стыда даже пред самой природой тела и его формой? У нас не так, как у бессловесных животных, образовал его Бог, но так, как приличествовало образовать то, что должно было служить разумной и бессмертной душе. Почему у всех бессловесных Бог сотворил глаза, наклоняющиеся вниз, давая же их тебе, поместил в голове, как бы в акрополе? Не потому ли, что у тех нет ничего общего с небом, а тебе и со стороны Бога, и со стороны природы изначала положен закон созерцать более всего то, что находится вверху? Почему у тебя Он сотворил тело, имеющее прямое положение, а у тех – наклоненное вниз? Не по той ли же опять причине, даже и чрез посредство самого образа твоего уча тебя не иметь ничего общего с землей и не быть предану настоящим вещам? Поэтому не изменим нашему благородному происхождению и не упадем до низкого происхождения бессловесных, чтобы и о нас не сказало Писание: «человек, который в чести и неразумен» (Пс.48:21).

Определять счастье жизни на основании роскоши и богатства и настоящих вещей свойственно не людям, обращающим внимание на свое собственное благородство, но людям, сделавшимся лошадьми и ослами. Но да не будет, чтоб кто-либо таковой присутствовал здесь, во святом лике и среди духовных зрителей, и в благочестивом собрании! И для того именно мы ежедневно наслаждаемся слушанием Божественного слова, чтобы, обсекая словом, как бы серпом, уподобившияся лесу болезни души, мы сделались плодоносными деревьями и принесли во время плод, откладываемый в Царскую житницу, приносящий славу общему Владыке и Виноградарю душ наших, и нам доставляющий бессмертную жизнь, которой да достигнем все мы благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, и держава, и честь во веки веков. Аминь.

Богохульство – великое преступление. – Различные виды богохульства. – Судьба или свободная воля руководит жизнью человеческой.

«Кто злословит отца своего, или свою мать, того должно предать смерти» (Исх.21:17), – говорит (Писание). Этот закон был дан в Ветхом Завете, когда не было особенной рачительности относительно установления наилучшей гражданской жизни, когда было только введение Божества, когда имели место детские повеления, когда – молоко, когда – пестун, когда – светоч, когда – образ и тень. Итак, что мы могли бы сказать относительно тех, которые теперь во время благодати и при истине вещей, также и при столь великом ведении злословят не отца и мать, но самого Бога всячески? Какое таковых людей будет ждать наказание? Какое взыскание будет достаточно соответствовать степени зла? Какая огненная река, какой неумирающий червь, какая кромешная тьма, какие узы, какой скрежет, какое рыдание? Все мучения, как настоящие, так и будущие, не достаточны для души, находящейся в таком положении, ниспавшей до такой степени порочности. Видов же богохульства много, и они различны, вследствие чего необходимо сегодня изложить их, чтобы нам не впасть добровольно ни в какой из таковых, и чтобы не оставить без внимания никого из впадающих в них – ни друга, ни врага. Подлинно нет, нет греха худшего, чем этот, нет даже и равного ему; в нем – умножение зол, в нем – то, чем все приводится в расстройство, и влечет безжалостное наказание и невыносимое мщение. Кто же злословящие Бога? Те, которые противопоставляют мудрости Его Провидения обусловливаемое роком нестроение и необходимость. И нет ничего удивительного в том, что одержимы этой болезнью неверные, которые нелепо удивляются пред деревьями и камнями и служат им; а то – ужаснее всего и достойно многих действительно слез и рыданий, что освобожденные от этого заблуждения и рабства, удостоившиеся знать находящегося во всем Бога, истинного и действительного Бога, что они, как бы в силу какого-то обратного течения, увлекаются вниз к сильному морскому волнению, к тому образу мыслей и к тому безумию; те, которые, по их словам, поклоняются Христу, те, которые удостоены столь великих таинств и восприяли неизреченные догматы и снисшедшую к нам Небесную мудрость, после столь великой чести, какую получили от Бога, добровольно низвергают себя, с большим неразумием отвергнув от себя ту свободу, какую им даровал Бог, подчинив себя тягчайшему рабству и своими помыслами выдумывая ужаснейшую тиранию, какой никогда не было, отсекая всякую добрую надежду и пытаясь лишить крепости тех, которые ревностно преданы добродетели.

Подобно тому как на войне кто-либо из врагов, заметив воинов благородных и готовых самую душу свою отдать за Отечество, и не имея возможности иным образом повредить им, ни отклонить от готовности служить царю, ни сделать их робкими, ни преодолеть с помощью уловок, причиняет им вред иначе, пытаясь убеждать, что они напрасно и бесполезно и без всякой причины проявляют столь много труда, – чтобы ослабить их руки, чтобы низложить их силу, чтобы угасить их усердие, чтобы через все это отклонить от присущей им ревности к войне, и чтобы, сочтя их после этого беззащитными и безоружными, взять их связанными в плен, – так поступил и дьявол. После того как увидел, что большая часть вселенной, благодаря Божественной благодати, осмеивает языческое заблуждение, всем сердцем и всей душой чтит слово о благочестии, что затем, вследствие этого, возникает великое уважение к добродетели и такое же презрение к пороку, – он не осмелился выступить и открыто сказать: «Отступите от Христа, осмейте преподанные Им догматы, дело Его – басня и заблуждение, Он – какой-то порочный и нелюдимый человек», так как ему известно, что вследствие этого они еще поспешнее убегут от его тирании и сильнее возненавидят его. Поэтому он не вносит обвинения прямой дорогой, но, ходя кругом, тайно рассеивает яд злочестивых догматов, по-видимому, позволив людям пребывать в вере, а в действительности исторгая ее из них с корнем, разрушая все догматы истины и среди верующих разливая великую на Бога клевету.

Посему у него и приготовлено это губительное средство и смертоносные яды рока, чтобы тайно ввести все то, о чем именно я сказал, чтобы показать пустоту наших мыслей и пустоту нашей веры, чтобы убедить людей иметь дурное суждение о Боге, – что, конечно, и вначале он сделал в отношении к Адаму, наклеветав на Бога, что Он будто бы завистлив и недоброжелателен. Почти так он говорил, увещевая того: «Знал Бог, говорил Он, что очи ваши откроются, знал, что вы будете, как боги, позавидовал вам, не желал для вас большей чести». Ведь, если бы он не присоединял этих слов, то тем, что он раньше говорил, дал им возможность подозревать то же. И замечай коварство – низвергнув определение Бога и сказав, что если прародители окажут Ему неповиновение, то их уделом будут великие блага, как например: откроются их очи, они сделаются равными Богу и будут обладать соответствующим этому положению ведением, дьявол еще не присоединил, что порочен тот, кто запрещает это, дабы не показалось, что говорит какой-то враг и неприятель, но надел личину советника и попечителя, дабы сделать злое увещание удобоприемлемым, – что именно и случилось. Словами, какие он говорил, дьявол не желал научить ничему другому, как: «отступите от сотворившего вас Бога; Он – недоброжелателен и завистлив, по зависти отказывает вам в больших благах». Однако, открыто этих слов он не произнес, потому что, заподозрив в нем врага, они, конечно, уклонились бы от него; не пожелав же сказать им этого и умолчав, он предложил тот гибельный совет. Точно так же, конечно, и теперь он не говорит: «отступите от Христа, так как Его Божественные догматы зазорны», потому что знает, что лгал бы и не встретил бы веры; но коварно, по-видимому, оставляет нас при них и обнаруживает согласие с истиной, а иным путем удаляет нас, несведущих в них, от этого вечного наследия, подобно тому как если бы кто-либо, удерживая правой рукой законнорожденное и свободное, несколько простое и невинное дитя, не изгонял его из отцовского жилища, но в то же время убеждал делать то, чрез что оно волей-неволей лишится всего отцовского наследства. Невозможно, невозможно, чтобы человек, придающий значение року, оказался в состоянии достигнуть небес, лучше же сказать: невозможно, чтобы он оказался в силах избежать геенны и наказания, так как рок повелевает всем верить вопреки догматам Божиим. Бог говорит: «Если захотите и послушаетесь Меня, то будете вкушать блага земли; если же отречетесь и будете упорствовать, то меч пожрет вас: ибо уста Господни говорят» (Ис.1:19–20).

Ты видел, как говорит Бог и какие полагает законы? Послушай и судьбу, как говорит она и как вводит противоположные постановления, и пойми, как то сказано Божественным Духом, а слова этой – лукавым демоном и некоторым свирепым чудовищем. Бог сказал: «если хотите» и «если не хотите», делая нас господами добродетели и порока и полагая это в зависимость от нашего образа мыслей. А что говорит тот, т.е. дьявол? То, что избежать определенного судьбой невозможно, хотим ли мы того, или не хотим. Бог говорит: «аще хощете, благая земли снесте»; судьба говорит: даже если мы и хотим, но если не будет дано нам, то никакой прибыли в этом желании нет. Бог говорит: «если не хотите слушать слов Моих, меч пожрет вас»; судьба говорит: если мы не желаем, а нам будет дано, то во всяком случае спасаемся. Не это ли говорит судьба? Что могло бы оказаться яснее этого сражения? Что – открытее этой войны, которую учители порока – демоны без стыда так предприняли против Божественных изречений? Но, о чем я и сказал, нет ничего удивительного в том, что этому верят демоны и равные им люди, то есть, язычники; а тягостнее всего то, что вы, столь наслаждающиеся Божественным и спасительным учением, не оказываете должного уважения, но перебегаете к тем неразумнейшим и губящим душу выдумкам. «Ибо что мне судить и внешних?» (1Кор.5:12)? У меня пока слово к вам, члены Христовы, чада Церкви, воспитанные в Отчем доме, наслаждающиеся Божественными учениями, удостоенные столь великой чести. Поэтому я стенаю, поэтому плачу и рыдаю; и поистине достойно рыданий, когда кто-либо впадает в прегрешения, недостойные прощения. Да и какое, скажи мне, может быть прощение, когда открывает Себя Бог, и когда демоны также в свою очередь говорят, и когда то, что говорится ими, даже друзьям Божиим кажется заслуживающим большей веры? Мы теперь не предпринимаем рассуждений, но лишь покажем бесстыдство доверяющих им людей. Бог говорит: «предложил тебе огонь и воду, жизнь и смерть: на что хочешь, прострешь руку твою» (Сир.15:16–17); демон говорит, что не в твоей власти протягивание руки, но это зависит от некоторой необходимости и силы.

И это тебе кажется заслуживающим большего доверия, и ты не размышляешь о том расстоянии, какое разделяет советников, о том, что один – Бог, а другой – демон; ты не оцениваешь различия совета, что один – спасительный и зовет к добродетели, а другой – поистине демонский и зовет к злу и пороку; ты не обращаешь внимания на то, что получено тобой от Бога и что – от демона, на то, что один так возлюбил тебя, что отдал за тебя даже Единородного Сына Своего, драгоценнее Которого у Отца не было ничего, также любит еще и теперь, призывая тебя чрез апостолов к твоему спасению и все делая для этого, а другой так возненавидел и ненавидит тебя, что всякими способами враждует с тобой и не только не доставляет тебе чего-либо доброго, но даже и то, что ты получил от Бога, и это пытается исторгнуть. Один позаботился о том, чтоб сделать тебя равным ангелам, а другой сделал тебя бесчестнее пресмыкающихся по земле и со своей стороны убедил тебя покланяться им; один влечет в Небесное Царство и к остальным почестям, а другой позавидовал и здесь данному тебе положению и не отстал прежде, пока не лишил тебя его. Если вы и не можете узнать догматов, – хотя для людей не очень непонятливых они яснее солнца, и именно, те догматы, которые принадлежат Богу, служат к выяснению добродетели и спасения, а демонские – порока, – если вы не можете проникнуть в них, то научитесь тому, что спасительно и что вредно, по крайней мере, от тех, которые дают вам советы. И как не бессмысленно в остальных делах держаться того взгляда, что если врач даст кому-либо пищу, то не любопытствовать о ней следует, а принимать, как доставляющую здоровье, если же чародей и волшебник, то не вдаваться в исследования, но гнушаться, как яда и вредоносной пищи; в отношении же к Богу не пользоваться такого рода приемами, хотя расстояние между Богом и демоном настолько больше расстояния между врачом и волшебником, что не возможно ни выразить его словами, ни представить умом и рассудком?

Итак, разве не крайняя нелепость – не вдаваться в исследования там, где разница между предлагающими пищу ничтожна, но вместо всякого изучения дела обращать внимание лишь на качества лиц, – а где разница между советниками столь велика, иметь нужду в слове для понимания того, что одно спасительно, а другое вредно? Не будем, умоляю, неразумнее бессловесных существ, но поспешно убежим и не станем внимать своим слухом: «худые сообщества развращают добрые нравы» (1Кор.15:33), и прельщенным невозможно получить прощение. Почему, увидев местность заразительную и нездоровую, ты уклоняешься от пребывания там, хотя бы тебя влекли к тому жилищу бесчисленные условия, – предпочитая всему здоровье тела; когда же некоторые преисполнены заразительной речью и болезнью, не только губящей тело, но погубляющей и душу и делающей ее худшей и более негодной, то почему не убегаешь поспешно? Послушай, – говорит один мудрый муж, – не остановись, «но отскочи, не медли» (Прит.9:18), боясь даже и кратчайшего пребывания среди них. Говорим же это, не боясь силы проповедуемых ими догматов, но боясь вашей немощи. Для нас, утвердившихся в вере, догматы их кажутся, по Божией благодати, более слабыми, чем паутина, и хотя бы бесчисленное множество раз они очаровывали наш слух, тем больший встречают с нашей стороны смех, как безумные и бессмысленные; но мы боимся вашей немощи. Сказанное обращаю не против всех, но против тех, которые виновны в указанном мной, так как и Павел, властелин всего, не учение только выставляя на вид своему ученику Тимофею, но и словопрение против чуждых, увещевает избегать пустых речей (2Тим.2:16). Непродолжительно время нашей жизни, незначительны средства к спасению.

Итак, если даже это краткое время, данное нам для того, чтобы научиться чему-либо полезному, мы употребим на то, что излишне и бесполезно, и вредно, то когда, наконец, в нашем распоряжении будет другое время для изучения того, что необходимо и в чем настоятельная нужда? Даже если бы время было и продолжительно, то более всего надлежало бы употреблять его всецело на то, что полезно; а когда оно и незначительно, и непродолжительно, то как же не считать делом крайнего неразумия тратить эту малость на догматы, развращающие нашу душу? Что за нужда тебе в лекарстве? Не принимай удара, не трать времени на лечение того, что получаешь от других и имеешь: собирай то, что здраво, из Божественных Писаний, и если бы пришел кто-либо, говорящий нечто другое, то загради свои уши, тотчас поспешно убеги, не замедли. И если в том случае, когда произошло бы скопище против царей, ты не решился бы остаться в месте того совещательного собрания, так как ты во всяком случае подвергся бы опасности в силу того, что слушал о таких вещах, хотя бы и не выразил своего согласия, – то в том случае, когда что-либо говорится против Бога и когда изощряется догмат, исполненный обвинения против Него, ужели ты не убежишь, ужели не возненавидишь богохульного языка, ужели не заградишь безбожных уст? И как ты окажешься в состоянии с дерзновением молиться Богу, имея общение с распускаемыми против Него клеветами? Да не будет этого, умоляю. Это сказано мною не к присутствующим, – а впрочем, также и к присутствующим, потому что если вы и безукоризненны, но знаете, что какие-либо люди страдают этой болезнью, то направляйте против них эти и другие более многочисленные слова, чтобы извлечь зло с самым корнем. Но да будет по молитвам святых и друзей Божиих (так как не столько имеют силы наши слова, сколько их молитвы), да будет, чтобы все мы и все те, кто содействует полноте Церкви, освободившись от этих зол, с дерзновением стали пред престолом Христа, Которому – слава. Аминь.

Знаю, что недавно я говорил о судьбе пред вашей любовью, но ничто не препятствует и сегодня заняться речью о том же самом предмете, не потому, что болезнь – сильна, но потому, что беззаботность наша – невыразима и делает великими даже незначительные болезни. Само собой ясно даже и слепому, что верный не должен нуждаться ни в словах, ни в учении для того, чтобы избегать этого зла. Подобно тому как человека, живущего в нашей земле и управляющегося имеющими у нас место законами, и подчиненного одним и тем же царям, нет надобности убеждать в том, что не следует вводить в нашей стране персидского государственного устройства, но должно только запрещать ему, – так, конечно, должно поступать и здесь. Из грехов одни имеют нужду в слове и учении, а другие до такой степени ясны и очевидны, что могут быть отклоняемы страхом и одним только наказанием; например: убийство, прелюбодеяние, воровство не требуют слов, вследствие чего именно и законодатель не создал учения, говорящего нашим ушам о том, что это – дело порочное, так как это уже прежде было известно нашему рассудку, но только запретил: «не прелюбодействуй, не убивай» (Втор. 5:17–18). Когда же беседует с нами о презрении вдовиц и об обмане относительно того, что вверено на сохранение, то присоединяет и рассуждения: сжалься над вдовицей, говорит, и пришельцем, потому что и ты был пришельцем в земле египетской (Втор.10:18–19). Субботу чти покоем (Исх. 20:10, 31:13–14), – говорит он, – затем приводит и основание.

Итак, отвращение от рока принадлежит к числу не того, что требует рассуждения, но того, что – ясно. Подобно тому как ясно, что дурно – убивать и отвратительно – прелюбодействовать, так ясно и то, что придавать значение року – дурно и недозволительно. На основании того, что есть доверяющие ему, не заключайте, что это относится к числу незапрещенных вещей, так как отваживаются и на убийство, хотя оно и воспрещено законами, также к числу запрещенных деяний относятся нарушения супружеской верности и грабежи, хотя и совершаются многими. А что даже по законам языческим повиновение инстинкту деторождения принадлежит к числу запрещенных вещей, подобно убийству, ясно из того, что если кто-либо из соблудивших с женой известного лица, придя, будет говорить в суде в ответ на обвинение, что виновен не я, но инстинкт деторождения, так как я желал быть целомудренным, а он меня толкнул и вовлек, то разве по этой причине он не получит более тяжкого наказания, как человек, прибегающий к достойной смеха защите, разве он получит какое-либо снисхождение? Никоим образом. И однако, с точки зрения таких людей надлежало бы получить, потому что если все происходит по инстинкту деторождения, а не по нашей свободной воле, то нет защиты больше этой. Если же наше произволение имеет перевес и более могущественно, чем инстинкт деторождения, тогда последний не может иметь значения; и даже если бы кто-либо стал придумывать бесчисленные основания, что необходимо исполнять веления того инстинкта, что тот человек неосновательно наказывается и не получает себе снисхождения, то никто не послушал бы его, не внял бы защите и не дал бы прощения: в такой степени это дело всеми отвергнуто и кажется имеющим значение басни и глупой болтовни. И многие из числа начальников (хотя, если бы каким-либо человеком совершалось насилие, то обвиняемому достаточно было бы того же самого оправдания или – лучше сказать – не должно бы, кажется, остаться даже и места обвинению), многие, говорю, из начальников, обвиненные за несправедливые убийства, понесли наказание; палачей же, служащих смертной казни и собственноручно совершающих убийство, с самого начала никто не привлекал в суд, даже и не разыскивал, так как защитой для них служит необходимость, авторитет начальства и страх подчинения.

Затем, если прощают человеку, принуждаемому человеком соплеменным и принадлежащим к одному роду, то не гораздо ли более должно было бы оказывать прощение тому, кто вынуждается судьбой? Надлежало бы бежать? Но, как говорят, власть судьбы в такой степени непреодолима, что, хотя бы кто ушел в пустыню, хотя бы в море или еще куда-либо, не скроется от ее предначертаний. Итак, как же не безрассудно, чтоб человек, теснимый насилием варваров, легко получал снисхождение, и даже никогда не был обвиняем, а испытывающий принуждение со стороны более могущественной, как говорят, силы терпел наказание и ему не позволялось бы подобным же образом защищать себя? Никто из ссылавшихся в свое оправдание на судьбу никогда не был оправдан: ни злодей в судилищах, ни слуга в доме, ни дети в школе, ни ученики в мастерских, всякий раз как в чем-либо они погрешали. Поэтому как же некоторые уважают судьбу, если они в то же время так пренебрежительно относятся к ней и не дают никакого снисхождения стоящей в зависимости от нее необходимости? Таким образом, искренно и в своей совести они весьма убедились, что дело это – басня.

Когда же впадут в тяжкие прегрешения, то в свою очередь присоединяют к ним другой грех, чтобы этим путем ускользнуть от предстоящего им наказания, а не получить его в более тяжелой степени. Не так тягостно грешить, как тягостно после греха не иметь никакого стыда и из-за своих собственных пороков клеветать на Бога. Это – хуже всякого греха; о том конечно, позаботился и дьявол, чтоб мы не только сделались нерадивыми к добродетели и склонными к пороку, приписывали Богу причину всего, но чтоб, под видом защиты, сделав богохульными и нашу душу, и наш язык, мы обвиняли Бога и с себя самих слагали обвинение в совершаемом, перенося его на Того, Кто в действительности не виновен. Однако даже если по отношению к людям окажется кто дерзнувший на что-либо подобное, то одного этого достаточно бывает для его обвинения и гибели. Когда клевещет на другого человек не совершивший ничего ужасного, то он подвергается наказанию, налагаемому на совершивших дерзкий поступок. Поэтому смотри, сколь великое зло ввел дьявол чрез судьбу, а именно – презрение добродетели, потому что, хотя бы душа наша была очень расположена к усиленным трудам для приобретения ее, он ослабляет ее, внушая убеждение, что никакое дело из приключающихся с нами не должно быть считаемо за порок. Когда кто-либо признает, что прелюбодей или убийца, также и подкапывающий стены не заслуживают упрека, то он не перестанет, как бы на стремнистой местности, ревностно несясь вперед, делать других клеветниками на Провидение, также и сам быть клеветником на Бога. Какое, скажи мне, зло могло бы быть хуже этого?

Посему, возлюбленные, будем избегать этого идолослужения: истинно смерть находится в котле (4Цар.4:40) и всякий, почерпнувший отсюда хотя бы и малую какую-либо долю преисполненных заразы догматов, необходимо умирает совсем, если не возвратится обратно и не отведает неподдельного здоровья. Итак, чтобы нам после этого не сетовать бесполезно, когда в след за переселением отсюда будет пресечено назначенное нам время покаяния, постараемся покаяться, пока мы остаемся в силе, хоть и уловлены болезнью, – и вознегодуем на себя самих; а все, которые здоровы, соблюдем свое здоровье в неповрежденности и протянем руку захваченным этим недугом! Если в отношении к больным телесно мы обнаруживаем столь великую заботу и попечение, то, когда пред нашими глазами – немощь душевная, что не должно быть нами сделано? Чего не предпримем для того, чтобы вновь стяжать брата, вместе с нами принадлежащего к одному и тому же обществу членов и входящего в полноту церковного тела? Итак, ради этого употребим в дело все, все совершим из-за него, отгоняя собак и волков, и не будем думать, что для нас достаточно одного нашего спасения. Подобно тому как сказано: «когда видишь вора, сходишься с ним, и с прелюбодеями сообщаешься» (Пс.49:18), так точно, послушаемся и здесь; когда увидим, что кто-либо из наших братьев обольщает словами и наушничает, то послушаемся этого. Церковь – дом Господень, верные – драгоценные сосуды. Итак, когда, увидишь, что кто-либо из внешних желает похитить какой-нибудь из сосудов, то, хотя бы сам ты был неодолим и тебе не угрожала опасность, но если отнесешься с пренебрежением и не придешь сказать об этом тем, кто в состоянии исправить, то окажешься повинным в его душе, – ты, который видел, что вор делал подкоп, и не препятствовал или своими силами, или с помощью другого. Говорю это не потому, что опасность действительно повисла над тобою, но для того, чтобы охранить тебя, для того чтобы склонить тебя к одинаковой заботе о спасении – своем собственном и остальных людей. При таких условиях мы будем в состоянии достигнуть и обещанных нам благ, благодатию Христа, Которому слава во веки веков. Аминь.

«Писать вам о том же для меня не тягостно, а для вас назидательно» (Флп.3:1). Если же для Павла была нужда беспрестанно наставлять учеников, для Павла, который учил с помощью благодати Духа и властно прогонял врагов, а также уничтожал страдания всех, для Павла, окружаемого почестями, которого слушали все, как бы нисшедшего с небес ангела, лучше же сказать: как бы самого Христа, – итак, если для того была нужда беспрерывно говорить одно и то же, то гораздо более – для нас, которые не имеем никакой цены. И действительно, назидательно для вас часто слушать об одном и том же, и не только об одном и том же, но и одно и то же об одном и том же. Следовательно, никто пусть не негодует, и пусть не думает, что он отягощается с нашей стороны, если мы намерены об одном и том же предмете опять говорить одно и то же. Если бы даже можно было уповать, что, однажды услышав это, вы удалите от себя болезнь души, то и при таких обстоятельствах не следовало бы отступить, но еще надлежало бы говорить об одном и том же для того, чтоб сделать ваше здоровье прочным и крепким и вас необоримыми, так чтобы вы не впали снова в те же самые дела. А так как мы подозреваем, что у слушателей сохраняются еще некоторые остатки зла, то необходимо и согласно с разумом наше непрерывное относительно этих предметов наставление. И сегодня необходимо сказать, как мы могли бы избежать того.

Итак, каким образом мы могли бы избегнуть? Во-первых, с помощью молитв и беседы с Богом, во-вторых же, с помощью благочестивых размышлений. Если ты увидишь, что будет и что есть в настоящее время, и относительно того и другого произнесешь правильный приговор, то это зло никогда не коснется твоей души. Итак, когда увидишь, что кто-либо богат не по достоинству, то не ублажай, не подумай, что он достоин соревнования, не осуди провидения Божия, не думай, что настоящие дела движутся безрассудно и случайно, потому что такой-то обогащается не по заслугам. Вспомни о Лазаре и богатом (Лк.16:19–20), как один достиг до вершины изобилия и роскоши, хотя был и жесток, и бесчеловечен, и более дик, чем даже собаки: действительно, если эти имели сострадание к бедному и служили, не боясь касаться своим языком ран, которые были распространены по всему телу, то тот не уделял ему даже и крошек. Поразмысли же, как он достиг вершины изобилия, а тот бедняк, хотя в действительности богатевший и преизбыточествовавший, впал в самую крайнюю бедность и имел недостаток даже в необходимой пище, борясь и с болезнью, и с постоянным голодом. И один имел меньше, нежели в чем нуждался, а другой изобиловал богатством свыше меры. Но, однако, тот не изъявлял негодования, не произнес нечестивого слова, не обвинил Бога, не порицал Провидения, не приписал случившегося судьбе, не сказал кому-либо, а даже не сказал и себе самому: «Я, который не сделал ничего худого даже и по виду, терплю столь великое наказание и переношу крайнее мучение, изнуряемый голодом, истощаемый самой тяжкой болезнью, понемногу умерщвляемый и обезображиваемый, а этот обогащается и роскошествует, живя несчастьями других, глумясь над моими бедствиями; и этого бесчеловечного и незнакомого с состраданием, свирепого и жестокосердого Бог сделал господином столь великих сокровищ, а меня, который не раздражил Его даже и малейшим словом, оставил на терзания столь великими бедствиями. Как это достойно правосудия? Как достойно это Промысла и попечения о нас?» Ничего такого он не сказал.

Поэтому, как же не нелепо, когда те самые, которые испытывают бедствия, так благословляют Господа во всем, – ты, стоящий вне борьбы, злословишь Бога за то, за что другие настроены благодарно? Тот, кто испытывает несчастье, даже если и скажет какое-либо грубое и неприятное слово, получает снисхождение, хотя и не столь великое, какое – другой, но, по крайней мере, очень малое; а тот, кто находится вне несчастий и губит свою душу ради других вещей, какого мог бы быть достоин снисхождения, если злословит Бога за то, за что человек, потерпевший бедствие, благодарит и никогда не перестает прославлять Его? Когда увидишь, что праведник терпит несчастия, то вспомни вот этот пример; ты не мог бы теперь назвать мне кого-либо, более праведного, чем тот человек, как это ясно из его терпения, ясно из наград за его подвиги, из того, что он получил в удел первое место упокоения, удостоившись чести вместе с патриархом Авраамом; ты не мог бы указать кого-либо, испытавшего большие несчастия, ни такого, кто был бы столь пренебрежен. В самом деле, что ты скажешь, когда он не мог насыщаться даже падавшими со стола крошками? Итак, когда ты видел самую крайнюю порочность, – а что бесчеловечнее того, кто не обращал внимания на человека, находившегося в столь великом несчастии? Какой порок ты назвал бы, который не был бы соединен с этим? Притом, что могло бы быть изобильнее той трапезы и одеяния, покрывавшего самую крайнюю роскошь и счастье? Опять, когда ты увидишь высочайшую праведность, – а что могло бы быть боголюбезнее души, терпящей таковое и благородно переносящей самое крайнее бедствие? Что могло бы быть тягостнее голода и болезни столь неизлечимой? После всего этого, какое для тебя, скажи мне, снисхождение, если соблазняешься в остальном? Разве дела не ограничены пределами настоящей жизни?

Подожди конца, и тогда ты увидишь воздаяние, сообразное с достоинством жизни каждого; не приходи в смущение прежде наград, прежде венцов. Итак, когда увидишь обоих вошедшими в судилище и выслушавшими приговор, тогда и сам произнеси суждение о каждом. Сколь многие теперь подстерегают на дорогах, сколь многие подкапывают стены, сколь многие разрывают могилы умерших, сколь многие злоумышляли против чужих браков, сколь многие погубили многих при посредстве губительных ядов? Разве за это мы обвиняем судью? Никоим образом. Если бы он, захватив их для произнесения приговора, отпустил, – и человека, потерпевшего зло, наказал, а нанесшего почтил и, увенчав его, освободил, – то он поистине был бы достоин обвинения и самых крайних упреков; когда же они еще не преданы и не настало время приговора, и он еще не требует судебных разысканий, то зачем ты преждевременно осуждаешь? Но надлежало бы, скажешь, уже здесь воздать наказание за грехи. Поразмысли, человек, о той жизни, которую ты провел сам, войди в свою совесть, и ты переменишь мнение; не будешь хвалить этого приговора, но прославишь человеколюбивого Бога за долготерпение. Если бы каждого надлежало привлекать в суд для наказания за погрешности одновременно с совершением самых грехов, то род наш, давно исторгнутый, не дожил бы до настоящего времени. «Кто может сказать: «Я очистил мое сердце, я чист от греха моего?» (Прит.20:9). Но, когда скорбишь из-за долготерпения Божия, то с тщательностью исчисляй допущенные тобой грехи, и будешь благодарен за то терпение, придя в изумление пред Его незлобием. Ты смущаешься и сетуешь и все наполняешь унынием, потому что такой-то обогащается не по заслугам и пользуется услугами со стороны большинства; потом ты не слышишь, что говорит псалмопевец: «не бойся, когда богатеет человек, когда слава дома его умножается: ибо умирая не возьмет ничего; не пойдет за ним слава его» (Пс.48:17–18)? Разве ты не слышишь, что пророк великим гласом взывает: «всякая плоть – трава, и вся красота ее – как цвет полевой» (Ис.40:6)? Разве не видишь, что сама истина дел свидетельствует согласно с изречениями пророков? Разве не видишь, что опыт и конец жизни подтверждают собой сказанное: «умирая не возьмет ничего»? Послушай Иова, говорящего то же самое: «наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь» (Иов.1:21), «ибо умирая не возьмет ничего» (Пс.48:18). Послушай Павла, любомудрствующего так же: «мы ничего не принесли в мир; явно, что ничего не можем и вынести» (1Тим.6:7). А ты ублажаешь человека, который не может отсюда вынести ничего такого, что должно помочь ему там в день суда. И какой другой предел несчастнее, какое иное состояние жальче, скажи мне, нежели то, когда человек, живший в большой роскоши, уходит отсюда с наибольшим бесчестием? Ты же, если бы увидел на площади кого-либо владеющего могуществом и высокомерного, пользующегося большой честью в чужой стране, имеющего тунеядцев и льстецов, но по возвращении в отечество лишенного возможности взять что-нибудь из этого, нагого, неуважаемого, более нуждающегося, чем нищие, и представляющегося более их презренным, – то разве стал бы считать его достойным соревнования, наоборот – по этой причине не счел ли бы ты его скорее достойным сожаления и не назвал ли бы несчастным? Это делай и в отношении к богатым.

Но есть некоторые люди, которые, – мы употребим в дело эти слова философии, – будучи подчиненными власти своего чрева наподобие свиней и козлов и рабами настоящих обстоятельств, думают, что после переселения отсюда ничего не остается; другие же, хотя полагают, что нечто остается, но предпочитают настоящее будущему. Итак, против тех, которые думают, что ничего не остается, но что уничтожившаяся наша душа не являет никакого разума, и полагают, что она не подвергается наказанию, может быть, даже смешно и возражать, как против безумных и сумасшедших. В самом деле, если бы кто во время дня стал сомневаться в том, что налицо – день, и подвергал сомнению то, что признается всеми, то не стоило бы и убеждать такового словом и приводить его к (должному) мнению. Но, однако же, ради вашей любви побеседуем и с ним, как даст это Божия благодать. Что говоришь, человек, полагая, что после этой жизни нет ничего? Но необходимо сказать, каким образом человека, однажды совратившегося с пути истины, дьявол предает, как бы цепи каких-то зол, все более и более злочестивому мнению. Смотри же: он убедил пренебречь целомудрием, справедливостью, и иной добродетелью, сделал дурными в жизни, наконец, свыкшимися со злой совестью и старающимися перенести на других наказание за допущенные ими грехи, между тем как им следовало бы раскаиваться в пороке. Этого они не сделали, но измыслили догмат негодный и преисполненный бесчисленных зол, догмат касательно судьбы. Затем, опять опровергаемые на счет этого и принуждаемые допустить, что настоящее – ничто, они ниспровергают будущее и упраздняют слово о воскресении. Даже если опять опровергнем и это, то они беззаконствуют, впав в другое учение. Мы, однако же, опровергнем то, что под рукой. Ужели, человек, нет ничего после этой жизни, и ужели ты стоишь на стороне этих догматов? Таковое пустословили язычники, однако же, не воспротивились истине того догмата. Но, даже если ты и согласишься с ними, все-таки они допустили некоторую жизнь после этой, также и судебные разыскания, и судилища в аду, и наказания, и почести, и решения, и приговоры. Даже если ты спросишь иудеев, даже еретиков, даже какого бы то ни было человека, он устыдится пред истиной того догмата, и хотя бы в других отношениях они были различных мнений, но в этом все согласны и говорят, что за случившееся здесь – там требуются отчеты. Но ты не хочешь доверять ничему из этого, а однажды отдавшись заблуждению, ведешь себя бесстыдно.

Итак, ради тех, которые еще живут трезво, необходимо повести речь об этом. Тому, кто признает, что после этой жизни нет ничего, необходимо признать, что нет и Бога. Видишь, что именно я сказал: что к числу более дурных принадлежат всегда те догматы, которые следуют за первыми, сменяют их собой? Если нет там после этой жизни ничего, то нет и Бога. Если есть Бог, то он праведен; если же праведен, то воздает каждому то, что следует по достоинству; если же после этой жизни нет ничего, то где каждый получит сообразно со своими заслугами? Обрати внимание: многие, как и сами они наперед согласились, благоденствуют здесь и пользуются почестями не по достоинству, другие же, живущие согласно с правдой, наказываются. Посему, если нет никакого времени после этой жизни, то праведные умрут потерпевшими несправедливость, а неправедные – не по заслугам благоденствовавшими; если же дело будет обстоять таким образом, то как могла бы существовать справедливость? Необходимо, чтоб было какое-либо время после этой жизни, когда каждому воздавалось бы по заслугам, потому что здесь мы не находим этого. Если же нет времени, то каким образом каждый получит то, что следует по достоинству? А если никто не получает следующего по заслугам, то и Бог в отношении к тебе несправедлив; если же Бог несправедлив, то Он не мог бы быть и Богом. Богохульство же да обратится на голову тех, кто вынуждает нас к этому! Смотрите, до какого богохульства дошла эта речь. Но, что Бог существует, об этом вопиют самые дела; Он также и справедлив; если же справедлив, то воздает каждому следуемое по заслугам; а если воздает всякому сообразно с его достоинством, то необходимо, чтоб после этой жизни было некоторое время, в которое каждый получит согласно с его заслугами, и получит наказание, и будет почтен за свои хорошие поступки. Придем в себя, возлюбленные: некоторые ведь живут в неведении Бога; придем в себя, будем бодрствовать! Ты согрешил, – не присоедини еще греха; ты согрешил, – успокойся. Ты согрешил, – не свяжи своих грехов дважды. Мы же связываем трижды и четырежды, внося в наши души бремя таковых догматов. Ты согрешил, – познай Владыку, сострадательного, человеколюбивого, благого, врача, снисходительного, легко умолимого, умилостивимого. Разве ты не слышал, что некто, истратив весьма большое число талантов (Мф.18:24) и погубив и уничтожив все господское имущество, когда был готов продать как свою жену, так и своих детей, нашел избавление и прощение всего того долга, после того как только пролил слезы, после того как только коснулся ног господина? Если же ты стал бы говорить, что последний вслед за этим предал его истязателям, то знающие эту историю знают и причину; тут речь идет об ином плане человеколюбия. И тогда господин, сжалившись, отпустил его, и снова сжалившись над ним, вверг его в темницу: подобно тому как тогда поступал, помогая этому, так и теперь, помогая тому, требовал долг, для того, чтобы этого научить не быть жестоким, ни бесчеловечным, а того – чтобы освободить от насилия и бесчеловечия другого.

Смотрите, возлюбленные; в то время, как я говорил, в меня вошла эта прекрасная мысль, каким образом не только корыстолюбие и хищение, но также и недостаток сострадания приготовляет нам геенну. Этот был предан мучителям не после того, как несправедливо взял чужое, а после того, как бесчеловечно потребовал принадлежавшее ему самому. Именно сказано, что тот был должен; но, хотя тот был должен, также и на тебе лежал тот же самый долг, и в том и другом случаях надлежало, чтоб сохранялось одно и то же равенство. Посему тебе Он отпустил, дабы показать тебе Свое человеколюбие, сделать тебя подражателем Господней кротости. А после того как, получив благодеяние, ты не сделался лучшим, то исправляет тебя другим образом, при посредстве наказания, при посредстве истязания, так что и это – вид благодеяния. Он предал мучителям, чтобы, подобно тому как поступает прекрасный врач, вырвать из души порок. Ты не поддался приятному лекарству, для тебя нужно, наконец, железо и огонь. Тот, кто простил великое множество талантов, знал, что ты жесток и бесчеловечен, но Он ожидал, что оправдает Cебя пред тобой исходом дел, а это Он часто делает, зная, что поступает справедливо. После того, как оправдал Себя пред тобой, Он делает это. Так Он поступил и в отношении к жителям Содома: не прямо послал огонь и не исторгнул тех городов, но что? «Вопль Содомский и Гоморрский» (Быт.18:20), и не это только, но – «сойду и посмотрю» (Быт.18:21). И не остановился даже и здесь, но послал ангелов, показывающих тебе порочность обитателей города, чтобы никто даже из бесстыдных людей не мог злословить Бога за то, что надлежало погибнуть людям негостеприимным, бесчеловечным, беззаконным и не знавшим законных требований справедливости, ниспровергшим общие законы природы и преисполненным порока. Что может быть равно столь человеколюбивому и кроткому Богу? Мы, наказывая, часто не находим нужным говорить о причинах; а Он, если прежде не научил тебя, если прежде не убедил тебя и не получил с твоей стороны приговора, что Он справедливо наводит наказание, то не наказывает тех, которые давно были достойны наказания и мучения, и многократно готов давать тебе отчеты и вступает с тобой в суд, и не отказывается от судебного состязания.

Видишь, что пророки преисполнены этих речей: всюду – суды Божии с людьми. И часто поступивших несправедливо – самих призывает в судьи, а часто призывает для произнесения приговора и тварь, показывая этим, что приговоры делаются открыто для всех сторон: Бог не отказывается призывать к произнесению судебного приговора ни самого противника, ни даже бесчувственную тварь, что именно и мы имеем обыкновение делать, когда уверены в своих собственных правах. «Слушайте, горы, суд Господень, и вы, твердые основы земли» (Мих.6:2); и опять: «Слушайте, небеса, и внимай, земля, потому что Господь говорит» (Ис.1:2). Часто же обращается и к самим тем виновным: «народ Мой! что сделал Я тебе и чем отягощал тебя?» (Мих.6:3). И Иеремия: «какую неправду нашли во Мне отцы ваши?» (Иер.2:5). Делает же это Он не по отношению к городам и народам только, но часто и по отношению к одному человеку. Он судится чрез посредство пророка с Давидом; и пред Ионой, отказывавшимся возвестить ниневитянам, защищается через посредство тыквы: если ты пожалел о тыкве, то «Мне ли не пожалеть Ниневии» (Ион.4:10–11)? И ты найдешь, что Писания преисполнены многими такого рода местами. Итак, зная это, будем покланяться Ему, удивляться, почитать Его, как то для нас возможно, потому что невозможно в той степени, в какой достойно. Позаботимся о настоящей жизни и будем верить, что Бог надзирает и что всем управляет Промысл, и после всего этого есть возможность, переселившись отсюда, получить обещанные блага, которые, о, если бы удалось стяжать всем нам, по благодати Христа, Которому слава во веки веков. Аминь.

Поистине, возлюбленный, нет ни одного столь порочного и преисполненного неисцелимой гнилости учения, как учение о судьбе и роке. Помимо того, что оно влагает в души совращенных богохульное, нечестивое и гибельное мнение и убеждает говорить о Боге то, чего никто не сказал бы даже о демонах, оно также разрушительно влияет на нашу жизнь, все наполняет беспокойством и большим смятением; и то, что введено Богом и природой, чрез пророков и святых мужей для научения и исправления, оно ниспровергает и разрушает и доказывает, что это – бесполезно. И делает то же самое, как если бы кто-либо стал убеждать заболевшее и нуждающееся в лекарствах тело, – когда налицо находятся врачи и приготовляют врачество, – не пользоваться ничем из этого и не отстранять от себя болезнь, но, предавшись беспечности и легкомыслию, ожидать самой жалкой гибели. Или не это говорит судьба? Никто пусть не увещевает ни к чему полезному, никто пусть не слушает другого, который увещевает; напрасно существуют законы и судьи, напрасно – порицания и наставления, напрасно – страх наказания, напрасно – почести и почетные дары, также и награды за подвиги тем, кто хорошо поступает! Если ты проявишь заботливость, не будет отсюда никакой пользы, и если ты будешь нерадив, не произойдет никакого вреда. Будучи дитятей, никто пусть не ходит в училище, став мужем, никто пусть не слушает законов, пусть не обращает внимания на советы и полезные вразумления! Что будет в состоянии принести труд? Подобно тому как ненагруженный и оставленный корабельщиками и кормчими корабль, так пусть стремится человек, передав кормило ума порыву бури! Желаешь, скажи мне, чтоб мы послушались, и не стали делать ничего для спасения нашей жизни? На некоторое время оставим то, что касается души, в стороне, и побеседуем относительно обстоятельств настоящей жизни. Поверим ли судьбе, говорящей так, и не будем ли ни слуг, допускающих проступки, наказывать, ни тех, которые заражены распутством, обращать на путь истинный, ни поступающих несправедливо приводить в суд, ни слушаться законов?

Желал бы я, чтоб это случилось хотя на короткое время, дабы на деле вы имели возможность понять эту губительную и вредную учительницу зол. Если всячески необходимо, чтоб произошло то, что определено судьбою, как в том случае, когда мы ревностно занимаемся чем-либо, так и в том, когда мы спим, то никакой земледелец пусть не запрягает волов и пусть не влечет плуга, и пусть не прорезывает борозды, и пусть не бросает семян, и пусть не выжидает удобного времени года, и пусть не терпит стужи и продолжительного дождя, и несчастья, и трудов в течение времен года, – пусть не точит серпа и пусть не жнет посеянного хлеба, пусть не растирает колосьев, пусть не насаждает и пусть не ухаживает за растениями, – отбросив совершенно всякую заботу о земледелии, пусть сидит дома и пусть спит все время: если все несомненно назначено ему судьбою и определено Парками, то блага придут в дом сами собою; если же Клофо¹ повернет веретено в противоположную сторону, то, хотя бы он трудился бесконечно, не будет для него никакого предела трудов и усилий.

Итак, почему вы не увещеваете делать это, если только действительно верите судьбе? Почему не советуете, чтобы на самом деле узнали то прекрасное, что обусловливается судьбой? Желаешь ли показать мне, что в действительности предопределено судьбой? Прекрати земледелие, упраздни мореходство, изгони все житейские искусства, и ни домостроитель, ни медник, ни ткач, ни другой кто из приносящих пользу для нашей жизни пусть не заботится о своем искусстве, и тогда ты увидишь прекрасно, какова награда со стороны судьбы, тогда прекрасно испытаешь ее, тогда увидишь неизменность ее. И зачем я говорю об искусствах, которые поддерживают нашу жизнь? Пусть остаются искусства, и не упраздняй даже и одного, но в то время, как все они остаются на свойственном им месте, каждый в отдельности пусть нисколько не заботится о своих делах и пусть не печется о том, что относится к его дому, но пусть вверит управление всеми своими делами судьбе, и тогда узнает пользу от нее, когда, подвергая его мучениям и бичеваниям, будут требовать от него податей; а он, не имея их, убежит под защиту той, но никто не обратит на него внимания. До какого времени нам быть детьми по уму? Доколе мы не перестанем пустословить? Доколе мы не познаем общего Владыки? Если судьба делает дурными и хорошими, то зачем ты даешь советы дитяти, зачем вразумляешь? Все – без пользы и напрасно. Если она делает богатыми и бедными, то не посылай в училища, не доставляй денег, не делай ничего могущего увеличить для него имущество, но дела его поручи судьбе, однако же ты не отваживаешься на это. Видишь ли, как совсем не веря силе ее в меньших делах, доверяешь ей в больших? Если действительно судьба существует, то позволь дитяти и вступать в сношения с дурными людьми, и развращаться вместе с развращенными: всячески, если это определено ему судьбой и назначено Парками, то будет полезно и для тебя. Действительно, говорят, действительно существует судьба. Тогда зачем же доставляешь хлопоты и себе самому, и другому? И для чего я говорю относительно детей, когда ты не отваживаешься делать этого, во всяком случае, даже и в отношении к слугам, но и угрожаешь, и стращаешь, и употребляешь всякие способы, чтобы слуга у тебя сделался прекрасным, и не полагаешься на рок? Почему же наказываешь, если он сделался дурным? Ведь произошел грех не от него, а от рока, который его толкал. Почему же хвалишь его, если он сделался прекрасным? Ведь не его – добродетель, а роковая. Лучше же сказать: никто не будет ни прекрасным, ни худым. Человек, не делающий ни того, ни другого по собственному побуждению, но получающий принуждение извне, не будет ни этим, ни тем. Итак, почему же мы хвалим мужей? За что же порицаем? За что проклинаем, за что ублажаем других? Видишь, до какой нелепости довело нас слово о судьбе?

Никто не целомудрен, никто не распутен, никто не корыстолюбив, никто не справедлив; и добродетель, и порок упразднены, и напрасно мы введены в эту настоящую жизнь, лучше же сказать: не напрасно, а даже – на несчастье. И как не нелепо быть толкаемым в грех принуждением рока, а с другой стороны, терпеть крайнее наказание под его же воздействием, вместо того чтобы пользоваться сожалением и состраданием, – подвергаться ненависти и наказанию, вместо того чтобы пользоваться почтением? Того, кто терпит несправедливость и пострадал от насилия, следует не наказанию подвергать, а окружать почестями; а мы и терпим несправедливость, и переносим наказание. Что могло бы быть неразумнее этого: за то, что тяжко страдаем, ввергнутые в грех, за это терпеть и наказание? Судьба сотворила человекоубийцу, и берет жизнь за то, что человек повиновался ей: какой догмат мог бы быть пагубнее этого? Это похоже на то, как если бы кто, столкнув в пропасть и овладев свергнутым, снова домогался наказания его за это; или – как если бы кто, предав кого-нибудь бесчеловечной госпоже на изувечение и в жертву бесчисленным бедствиям, потребовал наказания преданного человека за его рабство и плен. Скажи мне: разве что-нибудь могло бы быть неразумнее этого или более несчастно, чем этого рода люди? Если же это так, если даже враги и неприятели знают о снисхождении к своим врагам, когда те совершают что-либо тягостное для них недобровольно и не по желанию; а судьба не будет знать снисхождения к тем, кто ей послушен и во всем повинуется, лучше же сказать, к тем, которые подчинены ее принудительной силе, но за то, что принудила их совершить, за это самое требует их к наказанию; то, скажи мне, какое смятение, какой лабиринт, какой ураган будет изображением этого смешения? Мне недостаточно было одного вида несправедливости, что именно, ни в чем не согрешив, я ввержен в грех, и что другой, ни в чем не поступив добродетельно, становится добродетельным и наслаждается почестью; недостаточно одной только той несправедливости, что судьба безрассудно и неразумно сделала как меня дурным, так его прекрасным, – но она присоединяет и другую и не подражает человеческому правосудию; между тем как люди столь человеколюбивы и кротки, что различают невольное от добровольного, эта, управляющая человеческими делами, какая-то Эринния² и злой демон, все таким образом смешивает.

Итак, если нет Бога, Который имеет наблюдение над этим, то данное мнение изобличается с другой стороны. Невозможно, чтоб при столь великом благоустройстве не было Провидения. Кроме того, если нет Бога, то каким образом вообще это приведено в порядок? Если же существует, то как Он не имеет попечения об этом? Если сам Он сотворил, то обрати внимание на нечестие и на преизбыток богохульства; если же не сотворил, и если не имеет попечения о происшедшем, то опять – не меньшее прежнего обвинение. Видишь, как отовсюду стесняется дьявол, склоняющий людей к неистовству против Владыки? Ты желаешь меня убедить, что веришь судьбе и что она, по твоему мнению, есть значительный догмат? Не обвиняй прелюбодействующую женщину, не преисполняйся гневом, не приводи прелюбодея в судилище к судье. Если увидишь, что подкапывается стена, то не захватывай того, кто подкапывает, и не домогайся наказания его, потому что он сделал это недобровольно, как сам же ты утверждаешь. Пренебреги всеми твоими делами, потому что во всяком случае тебя достигнет то, что определено судьбой; брось золото, сколько ни имеешь его; пренебреги домами, торжищами, рабами, потому что твоя беззаботность не принесет никакого вреда беззаботности судьбы. Но ты не отважишься ни на что такое, так как убедился на деле в том, что нужно осудить догматы о судьбе. Итак, почему, всюду осудив ее, прикрываешь себя ею в грехах?

Видишь, что этот догмат внесен не откуда-нибудь, как только со стороны беззаботности и нерадения, и ослабления сил в отношении к самым трудам, предпринимаемым для снискания добродетели. Если есть рок, то нет суда; если есть рок, то нет веры; если есть рок, то Бога нет; если есть рок, то нет добродетели, нет порока; если есть рок, то все напрасно, все без пользы и делаем, и терпим; нет похвалы, нет порицания, нет стыда, нет позора, нет законов, нет судилищ. Итак, откуда такой-то обогащается, – говорят, – откуда другой пребывает в бедности? В особенности, если мы даже не знаем причин этого, то нам надлежало бы оставаться при незнании, а не воспринимать другого негодного догмата. Лучше хорошо не знать, чем худо знать, потому что одно свободно от вины, а другое лишено снисхождения. Но, кроме того, по благодати Божией, и теперь нам ясно стало, откуда один – богат, а другой перебывает в бедности? Именно, потому тот богат, что или получил отеческое наследство, или прибегал к морскому путешествию и мелочной торговле, или похитил и отнял силой принадлежащее другим, или заключил богатый брак, или занимался земледелием, или искусством, или чем-либо другим в таком же роде. И много способов обогащения: одни праведные, другие неправедные. Таким же, конечно, образом объясняется происхождение и бедности: сделался кто-либо жертвой клеветы или ябеды, или чьего-нибудь корыстолюбия, или своей расточительности, или сжился с леностью, или впал в безумие, или обеднел каким-нибудь другим образом, потому что много способов для того, чтоб сделаться бедным. А почему, говорят, такой-то, содержа блудниц и тунеядцев, и льстецов, и принося вред делам посторонних, и проводя изнеженную и разнузданную жизнь, имеет богатства, которые притекают к нему как бы из источников; другой же, проводящий в свою жизнь милосердие и целомудрие, и справедливость, и остальные добродетели, не имеет даже и необходимого пропитания? Потому что один – хорош и избирает себе соединенную с трудом добродетельную жизнь, а другой – порочен и воспринял роскошный и разнузданный путь греха? Итак, для чего же злой обогащается, а добродетельный беден? Для того, чтобы и этот получил больший венец, если останется на своем посту и проявит терпеливость, и тот – большее наказание и мучение, если не переменится и не сделается лучшим и не познает Владыку своего.

Послабления, даваемые со стороны Бога, более отягчают тех, которые остаются злыми, и изобилие, даваемое Им тем, кто не пользуется этим, как должно, делается умножением вины. Таким же образом, конечно, и бедствия, и затруднительные обстоятельства являются увеличением венцов, хотя бы иногда такие люди и впадали в заблуждения. Ведь соразмерен бывает приговор, потому что не просто произносится суд о грехах, но иначе судится богач, иначе бедный: один со снисхождением, другой же без снисхождения. Например, пусть будут вором и честолюбцем богач и бедняк; один, хотя и жалкое, но все-таки имеет некоторое прибежище в нужде, проистекающей от бедности, а другой не имеет даже никакой благовидной или правдоподобной увертки, так что бедный насколько умаляется в настоящей жизни, настолько избыточествует в будущей соответственно своим добрым делам, и богач – сообразно с его прегрешениями. Поэтому, не подумай, что бедный терпит несправедливость, или что богач имеет преимущество. Подобно тому, как и в отношении к несчастиям, те, кто здесь потерпят наказание, или совсем очищаются, или там терпят меньшее наказание, как выдержавшие здесь напор великих злостраданий; так и в отношении к благам, те, кто здесь наслаждались честью и оставались дурными, имеют эти почести средством, ведущим к наказанию. Итак, смотри, каким образом Бог всюду укоряет порочных людей за здешние почести: Я дал тебе все, что принадлежало твоему господину (2Цар.12:8); и опять – жрецов во время Илия за почесть (1Цар.2:28); и в ином месте: Я дал вам «из сыновей ваших в пророки и из юношей ваших – в назореи» (Амос.2:11), – и всюду присоединяет о том, что было сделано в пустыне. Посему, когда увидишь, что богатый поступает несправедливо, корыстолюбив, совершает хищения, то по этой причине более всего оплачь его, так как он, будучи богат, делает это, – и тем большее получит наказание. Когда увидишь, что бедный проявляет большу́ю заботу о справедливости, то по этой причине всего более удивись ему, так как он таков, не смотря на бедность. Если это тобою тщательно исполнено, то ты никогда не придешь в смущение по поводу тех обстоятельств, какие происходят, если именно будешь взирать на будущее и ни во что не ценить настоящее, если всегда будешь надеяться на то, и отдаляться от этого. О, если бы, по благодати Христа, мы достигли всех благ! Аминь.

«Будем есть и пить, ибо завтра умрем!» (Ис.22:13), – многие среди иудеев так говорили во времена пророков. Но нет ничего удивительного в том, что это говорили иудеи, «которых бог – чрево, и слава их – в сраме» (Флп.3:19); а что после благодати и презрения настоящих вещей, и столь великого совершенства и рачительности, еще и теперь есть некоторые если словами и не говорящие этого, то своими делами кричащие о том же самом, – это сколь великого достойно упрека? Существуют, поистине существуют такие, которые думают, что они ради того введены в настоящую жизнь, чтоб, предавшись роскоши и расстроив свое чрево, и утучнив свое тело, затем умереть, приготовляя из своей собственной плоти очень обильную трапезу червю. И если бы еще зло заключалось в том только, что они напрасно и без пользы тратили настоящее на то, на что не следовало, – хотя и это не свободно от упреков и от вины! Когда деньги, данные нам от Бога для пропитания тела и для помощи нуждающимся, мы истратим на распутство и студодеяние и на удовлетворение крайнего стремления к удовольствиям, то это негоднейшее мотовство не останется для нас без ответственности, но непременно мы дадим отчет, и то, что сказано о пяти талантах и двух, и одном (Мф.25:15), должно быть сказано также и о деньгах и обо всем остальном. Итак, – как я говорил, – если мы прожили без пользы и напрасно, то и такого рода поведение не останется не подлежащим ответственности; теперь же, кроме того, будет иметь место и другое наказание. Человеку, предающемуся роскоши и занимающемуся пьянством, и кормящему тунеядцев и льстецов, расстраивающему себя мясоядением и винопийством, часто и невольно, и по доброй воле бывает необходимо грешить, как в то время, в которое он живет в настоящем месте, так и после удаления оттуда. Подобно тому как корабль, нагруженный множеством годных для перевозки предметов, большим, чем сколько он может нести, отягчаемый величиной груза тонет, так и душа и природа нашего тела, приняв пищу в большем количестве, чем какое соответствует ее силе, угнетается страданием, и, не выдерживая тяжести принятого ею, тонет в море гибели, и вместе со всем губит также и кормчего, и корабелыциков, и подкормчего, и пассажиров, и самый груз.

Итак, подобно тому как в отношении к кораблям, находящимся в такого рода положении, не бывают полезны ни тишина моря, ни искусство кормчего, ни множество матросов, ни хорошая оснастка, ни удобное время года, ни иное что не помогает столь стесняемому кораблю, – так, конечно, бывает и в отношении к предающимся роскоши: ни множество рассуждений, ни учение и увещание, ни предостережения и советы, ни иное что, ни страх пред будущим, ни стыд, ни упрек со стороны настоящего, вообще ничто не может спасти так стесняемую душу; но неумеренность преодолевает все, и человека, страдающего таковой болезнью, – желает ли он этого или не желает, – наконец, увлекает вниз и потопляет, производя жестокое кораблекрушение, откуда не легко подняться вверх. И таковой человек бывает бесполезным не только для будущего и тех отчетов, какие потребуются там, но даже и для настоящей жизни, и ни на что не бывает годным, но всюду осмеиваемым, как в государственных, так и частных делах. Даже, если бы предстояла надобность, чтоб было совершено что-либо крайне необходимое, у него не окажется никакой предусмотрительности, ни способности к управлению; для всех врагов он – удобоодолим, для всех друзей и родных – бесполезен. Таковой не только в опасностях и несчастьях – хрупок, не только при спокойствии и безопасности – несносен, но также и в затруднительных обстоятельствах, по причине недостатка умеренности, будет бесполезен для каждого встречного. Там, то есть, среди несчастий, им овладеет трусость, также робость и безмерный страх, и большая нерассудительность; а здесь – отвага и беспечность, и невоздержанность, неумеренность и кичливость, и хвастовство делают его для всех еще в большей, чем предыдущая, степени неприятным. Не только тела находящихся в таком положении людей и безобразны, и слабы, и размягчены, и отовсюду бывают преисполнены невыносимого зловония, но также и душа гораздо более безобразна, чем тело, принимает от неги гораздо более значительные болезни, чем каковы болезни тела. Так, тело извергает не только естественные нечистоты, но гораздо большее и отовсюду, – потому что глаза и ноздри, и уста, когда внутренность их обременяется образовавшимся избытком соков, наполняются отвратительнейшей мокротой и тлением, и самая природа тела, сделавшись более изнеженной, чем то допускается естественной соразмерностью, как бы наполненная грязью и нечистым илом, становится и зловонной, и бесполезной, и неспособной к какому бы то ни было хорошему делу. И сама земля, когда, преисполненная такого рода изобилием, потеряет свойственную ей и врожденную теплоту, вместе с тем теряет и свою силу, и не способна ни к деятельности, ни к свойственному ей рождению. Поэтому же люди, живущие среди постоянной роскоши, заболевают тяжкими и неисцелимыми болезнями: они бывают подвержены дрожанию членов и слабости, и истощению, и притуплению обоняния и слуха, и болезням ног, и болезням рук, и очень многим другим, о чем говорят питомцы врачей. Таким образом, если бы и не было геенны и наказания, и крайнего осуждения со стороны Бога, ни порицания от людей, ни излишней траты, ни другого бесчисленного, что приключается вследствие изнеженной жизни, а было налицо только одно это, то разве его не достаточно было бы для отклонения всех от прожорливости?

Таковые трапезы нисколько не будут лучше губительных ядов, скорее же, – если должно сказать истину, – гораздо хуже. Эти (яды) тотчас похищают принявшего их и нечувствительно приближают смерть, так что умирающий по поводу этого самого даже и не скорбит; а те (трапезы) для людей, высоко ценящих их, устраивают жизнь более тягостную, чем бесчисленное множество смертей, жизнь, скажу так, не только жалкую, но и постыдную и достойную смеха. Прочие болезни привлекают многих, высказывающих соболезнование, а те, которые происходят от роскоши и пьянства, не позволяют зрителям, даже если бы они и желали, соболезновать тем, кто порабощен ими: преизбыток несчастья склоняет к состраданию, а основание болезни, если оно известно, возбуждает противоположное чувство. Мы как будто испытываем некоторое среднее чувство: ни сожалея их, потому что этого не позволяет нам причина их несчастия, ни гневаясь, потому что этого не допускает размер несчастья, – получается нечто среднее между обвинением и прощением. Не природой они обижены, как те, и не являются жертвами злоумышления со стороны людей, но сами для себя сделались творцами этих своих болезней, добровольно ввергая себя самих в бездну зол. Итак, подобно тому, как мы не очень жалеем людей, привязывающих к себе веревку с петлей и бросающихся с крутизны, и умерщвляющих себя посредством мечей, точно так же (не очень жалеем) и этих. Даже, если должно получить снисхождение, то скорее могли бы получить его те, чем эти, хотя и те сами не могут заслуживать какого-либо прощения. Те, или вследствие ложных доносов, или денежных штрафов, или под влиянием ожидаемой опасности, или в чаянии ударов, или в виду какой-либо другой боязни, исторгая себя из больших зол, прибегают к утешению смерти, устремляясь к ней, как бы к некоторому безопасному месту, или как бы спеша и торопясь от ожидаемых бурь в некоторую тихую гавань; а эти, не имея возможности сказать ничего такого, предаются жизни более тягостной, чем бесчисленное множество насильственных смертей. Поэтому благовременно теперь привести это изречение мудреца: «кто пожалеет об ужаленном заклинателе змей и обо всех, приближающихся к диким зверям?» (Сир.12:13). Роскошь есть зверь, зверь жестокий и дикий, и не в такой степени всюду причиняет вред скорпион или змея, засевшие в наших внутренностях, в какой страсть роскоши все разрушает и губит. У тех зверей умысел имеет в виду тело; а эта, когда водворится, то вместе с телом губит, сверх того, и душу. Поэтому да убежим от нее, говорю – как благоразумным. Если в ней есть что полезное, то не послушаемся, не поверим; если же истинно то, что сказано, и если это дело – гибель и крайнее поругание, то пощадите крепость вашего собственного тела, здоровье души. Я не говорю, чтобы ты стремился к суровой жизни, вопреки желанию: излишнее только отбросим, то, что выходит за пределы необходимого, отсечем. И какого снисхождения мы достойны, когда другие не наслаждаются даже необходимым, хотя это и в их власти, а мы шествуем и за пределами необходимого? Границей пищи да будет для нас то, что не приносит вреда, то, что может, без вреда для нас, прекратить наш голод; не будем же искать ничего, что лежит далее этого; а лучше, – если надлежит сказать нечто достойное удивления и стоящее в разрез с мнением толпы, но истинное, то знайте: даже когда ищем удовольствия, скорее найдем его в умеренности, чем в роскоши.

Послушай, как то удовольствие – больше и обильнее этого. Одно не может даже произойти и не находит годной для себя природы яств; а другое может образоваться даже с помощью того, что враждебно. Кто говорит это? Тот, кто насладился преимущественно пред всеми. "Душе, – говорит он, – голодной все горькое сладко, а сытая душа попирает и сот» (Прит.27:7). Видишь, как то легко может образоваться и из немногого, и даже из всего, а это – никоим образом? Если мы не принимаем меду, то что, наконец, могло бы быть для нас приятно? Если то, что слаще всего, не может доставлять удовольствия, то что будет в состоянии принести нам его? Поэтому, если мы ищем удовольствия, то скорее найдем его в умеренности. Как же не дело крайнего неразумия избегать трапезы, заключающей удовольствие и здоровье, и все блага, и боголюбезной, а устраивать другую, преисполненную бесчисленных несчастий, и неприятную, и печальную, и нездоровую, и, что всего более тягостно, раздражающую нашего Бога? Если вдовица «сластолюбивая заживо умерла» (1Тим.5:6), то что мы могли бы сказать о мужах? Если в Ветхом Завете это было запрещено с большой строгостью, и пророк употребляет сильный удар против предающихся роскоши, хотя он указал вид роскоши не слишком разорительный и, на самом деле, не пышный: «едите лучших козлят из стада и тельцов молоком питаемых, пьете процеженное вино, мажетесь наилучшими мастями, лежите на ложах из слоновой кости и нежитесь на постелях ваших» (Амос.6:4,6), – если это достойно порицания, когда все было плотское, и когда не было никакого понятия о небе, когда иудеи и их дела находились под руководством пестуна, то что мы могли бы сказать о теперешней роскошной жизни? Если он осуждает, как проводящих жизнь роскошную и изысканную, тех, которые едят козлят и сосущих молоко телят, то что мы могли бы сказать о людях, исследующих самые удаленные углы моря и крайние пределы земли и отовсюду собирающих для себя разнообразных ловцов птиц и рыб? Если те, которые пьют процеженное вино, порицаются, то что ты мог бы сказать о тех, которые из-за вина предпринимают заморские путешествия и употребляют в дело все, чтобы не остался незамеченным никакой род винограда, как будто бы они должны потерпеть наказание или быть самым крайним образом осуждены, если не насытятся непомерно всяким родом вина? Если достойно порицания пользоваться слоновым ложем, то какое могли бы получить прощение те, которые обкладывают постели большим количеством серебра, лучше же сказать – куют их из одного только серебра, не ложа только, но и подножки, и тазы, и сосуды, и ночные горшки? Что малое или великое они будут в состоянии сказать во время тех судебных разбирательств? Я же присоединяю к этому то, что есть самое тягостное из всего: что это собрано, благодаря чужим несчастьям, хотя пророк этого не отметил, но только осудил роскошь. Когда же налицо будет и вина более тягостная, чем роскошь, то кто исторгнет делающих таковое из крайнего наказания? Какой Ной будет предстательствовать, какой Иов, какой Даниил? Нет никого такого. Но в отношении к тем можно сказать: «Возгорится гнев Мой, как дым» (Ис.65:5).

Не свойственно ли, спрашиваю, исполняться гневом и поистине крайним негодованием и раздираться, когда другой не наслаждается даже и необходимой пищей, а ты без пользы и напрасно куешь столь много серебра на то, на что не следует, даже и не на показ? Впрочем, и для этого последнего не получится у тебя пользы, но произойдет перемена в противоположную сторону. Ты делаешь это для того, чтоб стать славным и известным, а случается противоположное. Ты не славный какой-либо и известный человек, но все осуждают тебя в жестокости и корыстолюбии и крайних пороках. Сколь велика зависть, сколь велико нерасположение, сколь велика ненависть со стороны всех, сколь велико у всех страстное желание перемены твоего положения! Я оставляю в стороне те клеветы на Бога, какие порождаются таковыми богатствами, хотя это всего более тягостно: что бы ни случилось и что бы ты ни сказал, ты не найдешь ничего хуже этого. Но нет трапезы соразмерной и умеренной, какова – наша, которой не осмеивает пророк, не осуждает человек, не порицает Бог, не наказывает огонь, никто не гнушается, не ненавидит, не говорит дурно, которую напротив одобряет Бог, в которой принимают участие ангелы, которую хвалят люди и принимает небо. Эти трапезы встретили ангелов; при этих присутствует Христос, а не при тех.

Таковы были трапезы пророков, таковы – апостолов, таковы – праведных. А те – тиранов и людей, порочно обогащающихся на земле, те – с танцовщиками и прочими из числа живущих на погибель человечества, те трапезы – разбойников и чародеев, и грабящих могилы. Когда ты предложишь таковую трапезу, то ангел поспешно убегает, а Бог раздражается, вождь же демонов радуется; гнушаются и ненавидят, и изнывают не враги только, но даже и те, которые кажутся людьми дружественно настроенными, более снедаемые завистью, нежели наслаждаясь тем, что возле них находится. Когда же кто-либо предложит ту трапезу, скромную и соразмерную и не имеющую ничего возбуждающего похоть, то она будет и приятнейшей, и угодной для всех друзей и для Бога, и ангелов, и людей; соприсутствует ей и Единородный Сын Божий, потому что, подобно тому как Он уклоняется от кичливости и от всякого высокомерного человека, и от всякой смуты, точно так Он – друг для человека смиренного и всегда находится вместе с ним, и всего его ограждает и отовсюду защищает. А когда присутствует Христос, то не должно искать ничего другого. Итак, зная это, возлюбленные, будем убегать от того, будем преследовать это, чтобы нам получить и настоящие, и будущие блага, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу слава, честь, со Святым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.