2-я глава. Происхождение агап

Переходя к вопросу о происхождении агап, мы оказываемся уже несколько подготовленными к его решению. Действительно, агапы, особенно первого периода своей истории, как это немного и с одной стороны выяснилось, оказываются настолько самобытными, настолько специфически христианскими по своему содержанию, что говорить об их заимствовании Церковью, откуда бы то ни было, по меньшей мере, не приходится. В то же время мы уже видели, что поминальные агапы явление прямо языческое не только по форме, но и весьма часто по содержанию. Таким образом, нам остается решить о происхождении формы агап не поминальных, агап, как явления изначального в жизни Церкви. Этот вопрос вызывает несколько различных решений. По одному решению, агапы всецело не только по содержанию, но и по форме, явление чисто и специально христианское. По-другому, форма агап заимствована Церковью, причем источник заимствований определяется очень различно. Так I’Emperor видит в агапах заимствование у саддукеев. Bulducci – у ессеев, Witsins – у евреев, Lightfoot – от храмовых и синагогальных трапез, имеющих целью угощение гостей. Евхерий Лионский указывает источник агап в греко-римских поминальных трапезах, Седулий Скотт, Rochette, Ramsay и Ульгорн – там же⁵⁹⁴. Для того, чтобы согласиться с кем-нибудь из указанных авторов, несомненно, следует рассмотреть те явления религиозно-бытовой жизни, в которых тому или другому исследователю угодно видеть источник христианских агап.

Обращаясь сначала к аналогичным явлениям религиозно – бытовой жизни Греции и Рима, мы наблюдаем поразительно сходные с христианскими агапами трапезы, которые почти постоянно составляли существенную часть многочисленных обществ и ассоциации. Это обстоятельство ставит нас лицом к лицу с необходимостью подробнее познакомиться с этими обществами, тем более, что агапы, как явление аналогичное общественным трапезам, характеризовали христианство в туже сторону, в которую трапезы, явление аналогичное агапам, характеризовали упомянутые ассоциации. Другими словами, имея одинаковое внешнее обнаружение жизни, христианство и языческие ассоциации должны были стоять в одинаковом положении в государстве и в одинаковом отношении к законам Империи⁵⁹⁵.

Масса ассоциаций, общин, содружеств, союзов и объединений покрывала собою, как частойечастой сетью, поверхность Греции. Каждое из этих обществ представляло собою «добровольное объединение лиц для достижения поставленной себе цели»⁵⁹⁶. Принимая за принцип деления цель существования, Аристотель делит всю их совокупность на две громадных группы. Он различает общества, которые преследуют общественную пользу, и общества, которые имеют целью общественное удовольствие, собираясь δΐηδονήν, ϑυσίας ένεϰα ϰαί συνουσίας ⁵⁹⁷. Ho несомненно, что этими двумя группами далеко не исчерпывается все множество объединений. Цибарт (Ziebart), сделавший для изучения греческих обществ то же, что Либенам (Liebenam) – для изучения римских⁵⁹⁸, намечает их гораздо более и, судя по научным достоинствам его исследования, исчерпывает их во всей полноте. Стремясь к этому, он предупреждает, что «часть, трактующая об этом, имеет скорее статистический характер»⁵⁹⁹. В качестве необходимой предпосылки условий и обстоятельств происхождения этих обществ, в качестве той почвы, на которой и из которой разрослись в таком количестве ассоциации, Цибарт ставит фамильные ассоциации, «под каковое понятие в наше время подходят только высокоблагородные дома. Между ними и частными обществами в наше время только очень слабая взаимная связь по форме и организации, но с совершенно иною важностью они являются в истории развития греческих обществ. Греческие фамильные общества составляют необходимое предположение возникновения частных обществ. Первоначальное и первое содружество Греции – семья, которая имеет свой срединный пункт в культе предков. Частная община только отображение семейства, quasi–фамилия, которая имеет свое искусственное средоточие в quasi–культе предков ее основателя»⁶⁰⁰. Эти фамильные общества не имеют ничего общего с древними благородными γένη . Они представляют попытку заменить собой уже замкнувшийся и вполне развитой γένος, существование, которое всегда подвергалось опасности и является «добровольным объединением лиц», по преимуществу принадлежащих к одной и той же семье, семье основателя или основательницы. Древнейший пример такого объединения так называемой культовой ассоциации мы находим в 210–195 году до Рождества Христова⁶⁰¹ на острове Тера. Подобного же рода институты встречаются в Галикарнасе⁶⁰², Лидии⁶⁰³, на Крите⁶⁰⁴ и в Смирне⁶⁰⁵. «Фамильными обществами образуется переход к культовым союзам в широком смысле, к тем обществам, в которых можно указать следы фамильной взаимосвязи»⁶⁰⁶... В первой лиши сюда относятся экономические ассоциации. Это, прежде всего «персональные» общества, societas, т. е. «объединение нескольких лиц на время – для достижения определенной цели»⁶⁰⁷. Эти цели распадались на промышленные, ремесленные, сельскохозяйственные, иногда имеющие в виду банковые операции. «От таких отношений societas был очень небольшой шаг до основания обществ с постоянной целью»⁶⁰⁸. Употребляя юридическую терминологию, έϱανος – societas – временное объединение, легко и незаметно мог перейти и перешел в έϱανος – Uerein, оставаясь совместно существовать с ним⁶⁰⁹. К хозяйственно-экономическим же обществам принадлежали имущественные, которые были обусловлены в своем появлении способом ведения государственного хозяйства в Греции, именно, системой отдачи на откуп той или другой отрасли жизни или промышленности. Этим путем были вызваны к жизни горнопромышленные общества⁶¹⁰, общества с целью аренды пошлин⁶¹¹, торговые гильдии⁶¹² и из этих последних особенно часто, в силу условий самого труда, общества корабельщиков – ναύϰληϱοι, έμποϱοι ϰαίναύϰληροι⁶¹³. Но несравненно больше по количеству у Греков были общества с теми или другими идеальными целями: эти общества почти поглощали собою немногочисленные хозяйственно-экономические ассоциаций. Сюда подходят: «политические, религиозные, научные и художественные общества; благотворительные, общества для возбуждения того или другого интереса, союзы и объединения должностных лиц, факультативные, цеховые общества, союзы для юридической защиты, образовательные и атлетические; нравственно-социальные (своего рода – масонские ложи) и общежительные общества всякого рода»⁶¹⁴. Что касается культовых обществ, то их было так много, что простое статистическое перечисление их занимает в труде Ziebart’a 36 страниц убористой печати и довольно большого формата⁶¹⁵. Основателем философских обществ считается Фалес; как его έταιϱον в этой области называют Анаксимандра⁶¹⁶. В строгом смысле слова первыми научными союзами были аттические философские школы и, потом, школы перипатетиков⁶¹⁷. «Формой жизни философских собраний был ϑίασος: не всегда, но эта форма подходила для ученических отношений всякого рода»⁶¹⁸. Срединным пунктом художественных ассоциаций в Малой Азии был город Теос⁶¹⁹. Число политических клубов, направлявших свою деятельность к достижению определенной политической цели, «наверное, составляет величайшую часть всех греческих обществ»⁶²⁰. «Они возникали повсюду под видом невинных ϑίασοι или σύνοδοι и ϰλιναι, как они назывались в Александрии»⁶²¹. К союзам специалистов относились ϱάψωδο,όμηϱίδαι,союз врачей⁶²², τεχνίται, ϰωμωδοί, загадочное ϰοινόν τών εϱγαζομένων, χαλϰείς, ϰεϱαμείς, ϰωποξυσται, μετάβολοι, τοί έν τοίς ίχϑύσιν, νεωλϰοί, ναύται, ναύϰληϱοι, έμποϱοι, έγδοχείς, πληϑος хлебопекарей и множество других ассоциаций⁶²³. Необходимо упомянуть еще атлетические союзы, общества ровесников – «род союзов для телесного развития и удовольствия»⁶²⁴, гимнастические общества, союзы родственников⁶²⁵, объединения охотников для совместного добывания себе средств к жизни⁶²⁶, землячества⁶²⁷, объединения военных⁶²⁸ и масса обществ «для удовольствий»⁶²⁹. Все эти объединения носили громадное разнообразное количество названий, из которых наиболее часто встречаются – ϑίασος, έϱανος, ϰοινόν, ϰοινωνία, ώϱγεώνες, σύνοδος, φυλαί, συναγωγά, σύλλογος, τεχνίται, τò πλήϑος, ή συμβίωσις, ή συνήϑεια, ή εταιϱία, ή συντελεία, ή σύστημα, ή συντεχνία, ή συνεϱγασία. ή συνοδία, το ςυνεϱγιον, το έϱγον, ή εϱγαστία, ò οίϰος, ή τάξις, ή ϰλίνη, ή αϊϱεσις, ή σπείϱα и частные названия или по имени основателя, почитаемого божества, председателя, или по месту жительства и пр.⁶³⁰. Все эти общества владели детально разработанной и тонко развитой организацией⁶³¹. В большинстве случаев первообразом этой организации было устройство государства. Этот образец не всегда точно выдерживался до конца, иногда то или другое в нем находило свое основание в воле учредителя того или другого общества⁶³². В этом отношении интересен тот способ, которым Аристотель выясняет понятие общества – ϰοινωνία: «πάσαι δήφαίνονται αί ϰννωνίαι , говорит он, τής πολιτιϰής εϊναι» ⁶³³.

Следовательно, понятие «общество» выясняется лишь сравнением и указанием на понятие государства, как его первообраза. Для нашей цели важно отметить тот религиозный характер, которым все общества, почти без исключения, были проникнуты. «Необходимо утверждать, – говорит Цибарт⁶³⁴, – что общество с чисто промышленной целью в греческом праве представляет редкое явление. Основания этого обстоятельства лежат в характер греческого народа... Продолжительное общение круга людей, которые бы соприкасались только в общей пользе от торговых предприятий, противоречит религиозному гению Греков... Их надолго могли соединять только одинаковые религиозные интересы», которые и были для Греков самым твердым цементирующим средством⁶³⁵. Цибарт, как мы отчасти видели, держится того мнения, что «έϱανος – Gesellschaft безусловно является в истории греческих ассоциации рrius’ом, из которого уже развился έϱανος – Uerein», – постоянное общество иногда с ремесленной или торгово-промышленной целью. «Εϱανος – societas был не для спекуляции денежными средствами, но для цели гуманитарного характера, «дружественно – человеческого»⁶³⁶, «общечеловеческого»⁶³⁷. К этой цели, которой έϱανος – societas впоследствии изменил, и присоединяется, и в большей ее части исчерпывает культ, или бога, или предка, или почившего основателя общества. В этом – религиозном – отношении замечателен и обратный, быть может – очень частый, процесс перехода из чисто–ремесленного общества в культовое. Ναύϰληϱοι в 4 веке до Р. X. являются в Афинах с полным титулом, как за это говорят надписи Corp. inscript. Atticarum II, 171, II, В, 1339. В надписи же – С. I. А. II, 475, принадлежащей первому веку до Р. X., выясняется их организация, организация культового братства. «Особенно интересно здесь то, что предпринимательское товарищество в течении своего развития удаляется от первоначальной своей цели и в конце концов, как и некоторые самостоятельно развившиеся общества, принимают живую форму культового союза...По большей части не только чисто деловые интересы владели союзами, но и чистые общечеловеческие цели и, прежде всего, забота об отечественном культе, о чем говорят надписи (С. I. А. II 68; IV, 2, 615»⁶³⁸. Так, философские общества пифагорейцев в то же время – орфические культовые союзы⁶³⁹. Общества актеров отличались религиозным характером⁶⁴⁰. Главным основанием, которое заставило их сделать своим центром Теос, было существование там древнего культа Вакха⁶⁴¹. И «первоначально σύνοδοςτεχνιτών были не чем иным, как ϑίασος Διονύσου», что обусловило по существу и организацию этих обществ, которая напоминала собой организацию культовых обществ. Если в теосском обществе артистов стоял на первом месте среди должностных лиц ίεϱενς , который назывался и ίεϱεύς τού, Διονύσου, ίεϱενς τον συνόδου, ίεϱεύς τών τεχνιτών , то в случае отсутствия его должности – в других союзах она заменялась постом έπιμελητής. На обязанности последнего лежала не только έπιμελητεία, но и ίεϱωσύνη, то есть, наряду с делами по управлении обществом, он отправлял и культовые функции⁶⁴². Общества ровесников – έφηβοι – в некоторых местах принимали форму культового братства⁶⁴³. Общества для удовольствий были отчасти культовыми⁶⁴⁴. Некоторые из греческих ассоциаций, как наприм., ωϱγεώνες Великой Матери, хотя здесь в виде исключения – имели во главе духовное лицо: здесь ιεϱεία играла очень важную и влиятельную роль⁶⁴⁵. Такую же роль занимал ιεϱεύς в союзе Иовакхов. «В нем он отправлял не только культовые функции..., но был, безусловно, первым должностным лицом общества и во всех других обстоятельствах»⁶⁴⁶. Любопытно отметить, что тогда как остальные должности в обществах были по большей части только почетными, отправлялись безмездно и даже требовали расходов, иногда, очень больших, как наприм. должность ταμίας⁶⁴⁷, ιεϱεύς и ιεϱεία имели многочисленные доходы от своей должности именно в тех кусках жертвенного животного, которые оставлял на их долю ритуал жертвоприношения⁶⁴⁸. К постоянным и верным доходам этих многочисленных обществ принадлежал взнос на жертвоприношение: «Он οϱγεώνες Amynos’a назывался χούς и όϱγεώνες Великой Матери ежегодно равнялся 2-м драхмам»⁶⁴⁹. Наконец, иногда общество не удовлетворялось почитанием одного или двух божеств и тогда получались такие трудно произносимые названия культовых обществ, как Σωτυϱιαστάν ΄ΑσϰλιπιαστανΠοσειδανιαστάν ’Ηϱαϰλεϊστάν, Άϑαναϊσϑάν ‘Αφϱοδισιαστάν ’Εϱμαϊστάν Ματϱόςϑεών ϰοινόν ⁶⁵⁰.

На этом ярко выраженном религиозном фоне жизни греческих ассоциаций не менее ярким пятном и выступает общественная трапеза, часто пирушка, явление аналогичное агапам Христианской Церкви. Часто уже самое название того или другого общества указывало на общественную совместную трапезу, как на необходимую черту ассоциативной жизни его членов. Так, в Сирии были в расцвете – σύνδειπνοι⁶⁵¹, в Греции встречаются среди объединений ровесников – συνέφηβοι ϰαι συντϱίϰλινοι⁶⁵². Праздничная трапеза, которая начиналась жертвой, была одним из могущественнейших средств объединения членов новосозданного товарищества и всегда была предметом особого попечения и заботы. В древнейшем фамильном культовом обществе на острове Thera, относящемся к 210–195 г. до Р. Хр., общественная трапеза вызывает множество детальных определений. Обязанность распорядителей годичного празднества – συναγωγά – должны были принимать на себя все сочлены по старшинству. Так как эта обязанность включала в себе значительные расходы по доставке венков, вина и других необходимых принадлежностей трапезы, то возможны были попытки избежать ее исполнения. Статуты общества, предусматривая эту возможность, постановляют за это денежный штраф. Когда все члены отбудут эту повинность, издержки на трапезу возлагаются на счет общей кассы. В тех же статутах находятся детальные определения церемонии трех праздничных дней, порядка жертвоприношения и т. п.⁶⁵³. В других обществах ταμίας, важное должностное лицо обязывалось доставлять потребное для празднества количество лампового масла – ϑεϱμολυχνον. Нужно заметить, что это не проходило для него без благодарности со стороны членов общества: не говоря уже об иммунитете, которым он пользовался во время исправления своей должности, он на трапезах мог, наприм., при желании оказаться пьянее всех, так как имел неоспоримые права на ταμιευτιϰή σπονδή⁶⁵⁴. В число должностных лиц союзов входил общественный повар – μάγειϱος⁶⁵⁵. Выдающееся положение общественной трапезы в греческих обществах делало возможным заменять те регулярные взносы, к которым были обязаны должностные лица, натурой, которая в подобных случаях обслуживала праздничную трапезу⁶⁵⁶. Мы видим, что общество όϱγεώνες было серьезно озабочено в лице своих чиновников – έπιμεληταί устройством μάγειϱείον, «дома поваров» – кухни и заинтересовано достоинством самих μάγειϱοι⁶⁵⁷. Не решая пока вопрос о том, насколько справедливо мнение, которое признает агапы заимствованием и модификацией общественных трапез этих обществ, мы рассмотрим трапезы римских ассоциаций.

Обращаясь к коллегиям Римской Империи, мы точно также поражаемся их обилием. Кажется, судя по несметному количеству открытых и открываемых надписей, не существовало во всей империи такого уголка, где бы ни нашлось хотя бы одной какой-нибудь ассоциаций. Коллегии существовали в Риме⁶⁵⁸, в Пренесте⁶⁵⁹, в Капуе⁶⁶⁰, Сполетто (Spoletium)⁶⁶¹, в Тулузе⁶⁶², в Остии⁶⁶³ и в громадной массе повсюду⁶⁶⁴. Их было и могло быть тем больше, что подозрительное отношение к ним императоров⁶⁶⁵ вовсе не мешало ни их появлению, ни их существованию. Римские общества были прямым наследством Рима от Греции и во всяком случае, если возникли самостоятельно, то очень рано. Предание приписывает инициативу устройства религиозных коллегий Нуме⁶⁶⁶ или Сервию Туллию⁶⁶⁷. Если это предание и не имеет никакой цены в историческом отношении, то все-таки указывает на их древнее происхождение, теряющееся во мрак веков. Уже Плутарх⁶⁶⁸ перечисляет древнейшие коллегии: музыкантов (αίλιταί), золотых дел мастеров (χϱυσοχόοι), плотников (τέϰτονες), маляров (βαφείς), сапожников (ςϰοτοτόμοι), кожевников (σϰυτοδέψαι), медников (χαλϰείς), горшечников (ϰεϱαμείς) и других (τας λοιπάς τέχνας). «Эти ремесленные общества считались Римлянами уже в последнем столетии Республики древними и по силе этого правовыми»⁶⁶⁹. Римляне вообще отличались поразительно живучей склонностью к общительности и потому к ассоциациям. Эту характеризующую их черту отмечает Момзен, говоря: «Res collegiaria graecorum minoris momenti fuisse videtur, quam fuit Romana»⁶⁷⁰. Это положение сохраняет полную свою силу не только в отношении к мужчинам, но и к женщинам: женщины образовывали свои собственные коллегии и входили в другие коллегии на положении членов⁶⁷¹. Эта черта национального характера Римлян и послужила превосходной почвой к появление многочисленных и часто крупных по количеству своих членов ассоциаций⁶⁷². Все римские общества, в этом отношении иногда превосходя греческие эраны, обладали прекрасной организацией и железной дисциплиной. Устройство коллегий или отображало в себе государство, точнее его идеальный принцип, который точно также идеально выражен Ульпианом: societas jus quodammodo fraternitatis in se habet⁶⁷³, или, что встречалось чаще, было построено по образцу муниципального управления, где должностные лица все без исключения были выборными⁶⁷⁴. Надписи, дающие более или менее ясное представление об организации коллегии, дают точный и, по всей вероятности, полный список коллегиальных чиновников. Это – patrones⁶⁷⁵, decuriones⁶⁷⁶, centuriones⁶⁷⁷, magistri quinquennales⁶⁷⁸, curatores⁶⁷⁹, quaestores⁶⁸⁰, dispensator, defunctor⁶⁸¹, praetor⁶⁸², tribunus⁶⁸³, aedilis, prae fectus, реже – scriba, notarius, viator, medicus, quaglator, actor⁶⁸⁴ и др. Среди этого всего множества римских ассоциаций с не меньшей ясностью, чем в Греции, выступают и те коллегии, которые носят ярко обозначенный религиозный характер. Следует заметить в качестве необходимой предпосылки общего характера, что никакое общество, какие бы цели ни вызвали его к жизни, никогда не было совершенно свободно от оттенка религиозности. Так если в ремесленных обществах центр тяжести интересов членов лежал не в культе божества, а в ослаблении конкуренции или в улучшении производства той или другой области индустрии, то все-таки его религиозность выражалась в украшении места своего собрания – scholae, curiae – статуями божеств. Во всяком случае религиозный мотив в об единены граждан Римской Империи звучал так же, если еще не сильнее, как и социальный⁶⁸⁵. Действительно, если объединение ремесленников лежало в условиях их общественного положения⁶⁸⁶, то этот мотив хотя и силен, но все-таки носит характер производно-вторичный. Религиозные⁶⁸⁷ импульсы объединения являются более изначальными, более естественными, более коренятся в существе самого дела. Всматриваясь в организацию обществ, мы замечаем, что каждая коллегия взятая сама по себе является не чем иным , как расширенной семьей, семьей искусственной, quasi – семьей⁶⁸⁸. В этом пункте нам приходится лишний раз убедиться в глубокой справедливости взгляда Ziebart’a, который предпосылает всем объединениям фамильные союзы⁶⁸⁹. Место отца семьи в корпорации занимает патрон или патронесса и удостаивается почетного звания главы семейства, отца и матери⁶⁹⁰. Члены обществ носят такие названия, которые указывают не только на их совместную жизнь, но и на их родство: не только sodales, socii, collegae, collegiati, corporati, comestores, consacrani, conlatores, amatores, regionis, macelli, но и amici, fratres et sorores⁶⁹¹. И это братство не оставалось только пустым звуком, оно сильно сказывалось во взаимных отношениях членов. Так они, как cognati и affines, никогда не выступали в суде друг против друга⁶⁹². «Некоторый коллегии завели привычку праздновать у себя все семейные торжества. Члены их делали друг другу подарки в новый год; собирались в праздники умерших; обедали вместе 8-го числа мартовских календ, в день, когда по обычаю все родственники должны были собираться вокруг общего стола «для того, чтобы, если между ними возникла в течении года какая -нибудь ссора, веселье пира, приводящее к миру и забвенью, заставило их примириться. Этот день носил трогательное название «дня дорогого родства»⁶⁹³. Потому часто случалось, что люди «не имевшие родных, завещали свое состояние коллегиям»⁶⁹⁴. Но прототип корпораций – семья древности – не только кровная и не всегда одна кровная связь⁶⁹⁵. Мы удостоверяемся, что семья – союз более или менее религиозного характера, что семья своего рода алтарь⁶⁹⁶. Глава семьи не только господин ее, но и жрец домашних богов. Его супруга – участница в его божественных и человеческих правах⁶⁹⁷. Дети и рабы, трактуемые приемными детьми⁶⁹⁸, составляли во главt с отцом благодаря этому своего рода небольшое религиозное общество. Таким образом, определяющим моментом древней семьи нельзя считать только физическое родство и физическое размножение: в состав его входили отношения нравственного характера. Это существо семьи не изменилось в своих глубочайших основах и в эпоху Республики, как об этом свидетельствуют господствующие определения семейного права⁶⁹⁹. В этом положении дела и получает свое объяснение тот религиозный характер, по крайней мере для некоторой своей части, который проникал римские корпорации: он был прямым наследством, которое досталось им от семьи, как их первообраза. И в корпорациях очень часто на магистра возлагалась обязанность совершать священные действия и обряды⁷⁰⁰. В отдельных обществах мы находим специально культовые должности – sacerdotis⁷⁰¹, flaminis⁷⁰², haruspecis⁷⁰³. И каждое общество, не исключая ремесленных и торгово-промышленных, считало своим священным долгом выбрать себе бога – покровителя и воздавать ему культовую честь. Жертвы вообще занимали всегда очень значительное место в жизни ассоциации. Иногда их статуты обязывали лиц, отправляющих культовые функции, в праздники одеваться в белое платье и приносить богам вино и ладан⁷⁰⁴. Среди божеств, которые особенно часто выбирались обществом для почитания мы встречаем Минерву – как покровительницу ремесла вообще, для почитания которой 19 Марта – в quinquatrus major объединялись прядильщики, ткачи, валяльщики, красильщики, плотники, маляры, ваятели, ученые, врачи, поэты – Геркулеса, Нептуна, Диану, Марса, Эскулапа и Гигию, Диaнy и Антиноя, Цереру и Нимф, Непобедимое Солнце – Митру (sol invictus), Mepкурия, Сатурна, Плутона, Юпитера с его всевозможными эпитетами, Вакха, Сильвана, Фортуну, Веpy, Честь, Добродетель, Добрую Богиню, Согласие, Надежду, Немезиду, Венеру, Эроса, Купидона, Гения. Точно также почитались и иностранные божества, как Великая Матерь, Цибела, Изида, Серапис, Deus aeternus сирийское божество с латинским именем, Dea sandraudiga, Adrastea, Lugoues, Belenus, Apollo Belenus, dea Hludena – немецкое божество, Sedatus и др.⁷⁰⁵ Насколько тенденции религиозного характера были сильны даже в ремесленных корпорациях открывается из того, что в борьбе с христианством они составили сильный оплот язычества. Гонорий в 415 году принужден был в виду этого разрушить collegia dendrophorum⁷⁰⁶. И как религиозный характер в той или иной мере были присущ всем римским коллегиям, так еще больше общественная трапеза была необходимым явлением всех ассоциаций без исключения и иногда являлась условием даже существования ее: это особенно, как мы видели раньше, справедливо в отношении к collegia funeratica⁷⁰⁷. Одна из коллегий прямо носит название, общества людей, вместе обедающих»⁷⁰⁸. По мнению Буасье, «все коллегии заслуживают этого названия»⁷⁰⁹. Общественные трапезы устраивались обыкновенно в день освящения (dies dedicationis) святилища и алтаря бога-покровителя, в дни рождения и смерти, как учредителя коллегии, так и тех лиц, которые для этой цели делали завещание в пользу коллегии и тогда, по желанию членов, когда они находили достаточный предлог к тому, чтобы повеселиться. Так братства, имевшие своей целью культ Цибелы, когда ее статую переносили из Пессинунта, дали в честь богини целый ряд торжественных обедов, на которых присутствовал Катон⁷¹⁰. Эти общественные трапезы обставлялись всегда более или менее торжественно, были предметом величайших забот должностных лиц и всегда более или менее подробно регламентировались коллегиальными статусами. В одних коллегиях , как мы видели, забота об устройстве трапезы была очередной для всех, в других она лежала на обязанности председателя. В этом отношении является особенно разработанным закон коллегии Дианы и Антиноя. Бедная ассоциация и потому бывшая не в состоянии дозволять себе частых трапез всячески старалась о том , чтобы ее редкое общее удовольствие не было омрачено никакой серьезной заботой. «Если кому-нибудь надо принести жалобу или сделать предложение» – говорит устав этой коллегии – «пусть он оставит его до собрания коллегии и сохранит нас свободными и довольными в наши праздничные дни». Нежелательным также было и то, чтобы пир был омрачаем спорами и ссорами. В предупреждение подобного рода случаев статуты определяют денежное взыскание с нарушивших дисциплину сочленов. «Если кто-нибудь для того, чтобы произвести шум, оставит свое место и займет другое, он заплатит штраф в 4 сестерции; если кто наговорить дерзостей члену коллегии, тот заплатит 12 сестерции; если кто оскорбит председателя общества (magistri), штраф будет равняться 20 сестерциям»⁷¹¹. Для того, чтобы ничего не было упущено по устройству трапезы, члены каждый раз выбирали специально председателя пира (magister саеnае) и тот, кто не хотел отбыть свою очередь, подвергался взысканию в 6 сестерции. В уставе намечается меню, которое должен был приготовить председатель: это – бутылка хорошего вина, хлеб стоимостью в два аса и 4 сардинки. Нужно думать, что и здесь хлеб и 4 сардинки, одна бутылка далеко не исчерпывали всего пищевого содержания трапезы, не говоря уже о богатых ассоциациях. Недаром устав так предусмотрительно предвидит и желает устранить те казусы, которые могли нарушить мирное и веселое настроение обедающих и которые, несомненно, возникали под влиянием винных паров. Действительно, трапезы Арвальского братства, древнейшей религиозной корпорации Рима, обходились в 100 динариев с каждого полноправного члена братства и в 25 динариев с каждого прислуживающего молодого человека⁷¹². И недаром мы часто слышим жалобы – жалобы Филона⁷¹³ и Диона Кассия⁷¹⁴. Тертуллиан, охватывая все аналогичные агапам явления других религий, открыто говорит: «салийцы дают ужины, не иначе, как входя в долги, празднества в честь Геркулеса стоят неисчислимых расходов. Для Апатурий, Дионисий и аттических мистерий избираются искуснейшие повара. Дым от Сераписовых ужинов пробуждают пожарные команды»⁷¹⁵. Неумеренность общественных трапез римских коллеги доходила до такой степени и до таких размеров, что вызвала закон против роскоши. По, этому закону, от каждого гостя требовалось, чтобы он прежде, чем сесть за стол, поклялся пред консулами, что «на пир истратят не свыше 120 золотых, кроме хлеба, вина и овощей, и что пить будут только туземное вино»⁷¹⁶. Но и стропе законы не поправили дело: чрез несколько лет Варрон жалуется, что обеды коллеги повышают цену съестных припасов на рынке. «Теперь» – продолжает он – «жизнь в Риме почти не что иное, как ежедневный кутеж»⁷¹⁷. И это в достаточной степени говорит за широкую распространенность коллегиальных трапез – явления аналогичного агапам.

Нам необходимо остановиться для того, чтобы рассмотреть, могут ли христианские агапы стоять в зависимости от этих греко-римских общественных трапез. Эта необходимость обусловливается таким именно пониманием дела г. Эрнеста Ренана, который разрешает этот вопрос в положительном смысле. Для него эти коллегии и ассоциации с своими трапезами, как существенным обнаружением их внутренней жизни, в нравственном отношении стоят очень высоко, если не выше агап и Церкви, то наравне с ними. «Должностные лица должны были производить принимаемым род испытания, где они удостоверяли, что те «святы, благочестивы и добры»⁷¹⁸. В этих маленьких братствах, существовавших за два или три века до разбираемой эпохи, происходили движения, почти настолько же разнообразные, как те движения, которые в Средние Века создали столько религиозных орденов и подразделений этих орденов. На одном острове Родосе их насчитывали до девятнадцати, из которых многие носили имена их основателей и реформаторов. Некоторые из этих тиаз, в особенности тиазы Бахуса, имели мистические доктрины и старались доставить утешение хорошим людям. Если в греческом мире еще оставалось немного любви, сострадания, религиозной морали, то именно благодаря свободе подобных частных культов. Эти культы соперничали с официальной религией, недостатки которой с каждым днем становились все ощутительнее»⁷¹⁹. «Если судить по внешним признакам, эти коллегии представляли только общества взаимного погребения. Но этого одного было достаточно, чтобы придать им моральный характер»⁷²⁰. Словом, по Ренану, эти коллегии являлись для своих сочленов «тем небольшим сердечным кругом, тем братством», который необходим для человека, чтобы удовлетворить «все инстинкты общественности»⁷²¹. Но прежде всего – надпись, приводимая Ренаном в доказательство чистоты, святости и высоконравственного характера членов ассоциаций, не доказывает этого. Когда закон религиозных ассоциаций ставят на первый план – «Пусть никто не вступает в святейшее собратство эранистов прежде, чем не будет засвидетельствовано, что он свят, благочестив и добр»,– мы, конечно, не имеем права сомневаться, что он действительно направляется к возвышению и исправлению жизни. Однако было бы ошибкой предполагать, что слова выражают точно ту же самую мысль, которой она была для христиан; на самом деле, они изменялись не словами, но более духом Христа. Закон требует для допущения кандидата, чтобы он был άγαϑός, εύσεβής, άγνος. Но άγαϑός – термин, постоянно употребляемый в надписях, адресуемых кому-либо из тех, кто занимал какую-нибудь должность в государстве, кто построил какое-нибудь общественное здание или помогал своим имуществом во время нужды. Это заставляет думать, что тот человек был общественно настроен и предположительно принадлежал к благородному дому. Точнее это относится к тому качеству, которое у нас называется добротою. Εύσεβής – слово, также очень часто встречающееся в надписях, обозначает такого человека, который точно исполняет все обряды своего языческого культа. Оно также обозначает – чрез посредство, не прямо – то расположение ума и сердца, которое мы называем благочестивым (pius) или благоговейным. Остающееся слово – άγνος – значит чистый. Мы из других источников знаем, что кандидаты на посвящение должны были на несколько дней сделаться – формально и материально – чистыми чрез воздержание от известных родов пищи. Но эта чистота походит более на чистоту, требуемую левитским законом, чем христианским. Другими словами, основатели мистерии требовали от своих учеников чистоты в том смысле, в каком они понимали ее сами⁷²². Во всяком случай, фактические и исторические данные говорят за то, что далеко не во всех – даже греческих – обществах существовало такого рода испытание. Напротив, вступление в ту или другую коллегию часто было в зависимости от денежного взноса желающего быть принятым. Этот взнос иногда был твердо установлен. Так у όϱγεώνες – он равнялся 1–10 драхмам. У Иовакхов – 50 динариев и известное количество вина. Взнос понижался до половины для тех лиц, у которых в обществе был родственник и тем более отец. В два раза больше, чем у Иовакхов, был взнос у ύμνωδοι в Пергаме. 100 динариев платили также при вступлении в γεϱουσία в Hyettus, причем для детей и родственников умерших сочленов половина сбрасывалась. Исключением является здесь только τό ϰοινόν τών ϑιασωτών в Афинах, где вступительный взнос не был строго определен⁷²³. Что касается римских коллегий, то нравственного испытания пред вступлением у них и вовсе совершенно не практиковалось⁷²⁴. Вступление в погребальные, наприм., коллегии было неограниченным. Вступительный взнос в коллегии Дианы и Антиноя равнялся ста сестерциям с придачей амфоры доброго вина. Иногда этот взнос был очень велик: так для вступления в военную коллегию в Lambaesis требовалось 750 динapиeв⁷²⁵. Условием постоянной принадлежности к ассоциации был ежемесячный взнос: так, в коллегии Дианы и Антиноя, кто долго не платил взноса, тот лишался как член своих юридических прав. Самая принадлежность к обществу едва отличалась «от крепостного состояния»⁷²⁶. Характер организации обществ и ассоциаций также не может свидетельствовать об особенно высоком моральном характере их. В коллегиях не было полного равенства: должностные лица составляли собою противоположное сословие остальным членам, которые собирательно назывались plebs collegii⁷²⁷. Порядок в заседаниях общества, как это отчасти мы уже видели, достигался чисто внешним принудительным средством – штрафами. И эта дисциплинарная мера иногда осуществлялась коллегией в очень крупных размерах. Lex conlegii aquae назначает в некоторых случаях 500 асов штрафу. Именно магистр, не пожелавший дать присягу в надлежащем исполнении своих обязанностей, платит 500 асов и теряет как право голоса, так и возможность когда-либо занять эту должность. Давший клятву и ее не исполнивший подвергается штрафу в 100 асов⁷²⁸. Magistri и curatores, которые не исполнили постановления общего собрания членов, платят по закону коллегии Эскулапа и Гигии двадцать тысяч сестерций – огромную сумму. Магистр, без достаточного основания пропустивши собрание, вносит на общее пользование конгий вина. Магистр коллегии Дианы и Антиноя должен был подвергнуться денежному взысканию, если он не озаботился приготовлением общественной трапезы. Квестор, если он не исполнил поручения магистра, должен принести амфору вина, если же не исполняет прямых обязанностей своей должности, может подвергаться штрафу от одного динария⁷²⁹. Наконец, общества имели юридическое право пытать рабов и, быть может, осуществляли его⁷³⁰. Все это, конечно, очень далеко отстоит от христианских агап и Христианской Церкви, где внешнее приличие и образ поведения должен был обусловливаться внутренней религиозно-нравственной настроенностью. Что касается той любви и сострадания, которая обыкновенно выражается во взаимопомощи и просто помощи, то конечно, никто и не подумает отрицать эти проявления доброго сердца у римских коллегий⁷³¹. Должно заметить о греческих ассоциациях, что Ziebart’у, так хорошо изучившему их, «не известно ни одного свидетельства, из которого было бы видно, что общества оказывали поддержку своим сочленам помимо случаев смерти. В этом отношении общество – έϱανος – Uerein резко отличалось от έϱανος – societas (Gesellschaft), которые часто вызывались к жизни исключительно целями вспомоществования⁷³². Мы должны напомнить, что έϱανος – societas – явление в жизни греческих обществ непостоянное, временное и летучее. Насколько же высоки в нравственном отношении эти явления жизни римских обществ, другими словами, могут ли они быть поставлены на одну доску с этими же христианскими добродетелями? Гастон Буасье, старательно⁷³³ изучивший все надписи, касающиеся римских ассоциаций, говорит об этом так: «не желая уменьшать заслуг, оказанных коллегиями человечеству, надо, однако, сознаться, что сделанное ими добро имело известные границы и нередко бывало весьма поверхностно. Чтобы проникнуть до глубины общества, им недоставало той силы, которая дается только принципом, и которую нельзя ничем заменить. Христианство нашло в религиозном чувстве силу обновить мир. В коллегиях это значительно охладилось; оно было уже не довольно энергично для того, чтобы сообщить душам порыв, необходимый для выполнения великих намерений... Мы уже указывали на господствующее в них равенство, что можно назвать большим преимуществом; мало того, не следует думать, чтобы оно ограничивалось дверями схолы; действие его распространялось и далее. С бедными рабами, привыкшими к презрению и оскорблениям, обходились там с уважением. Пробыв несколько часов в одежде служащих и получая мимоходом почтительные поклоны, они, вероятно, возвращались домой с более ясным понятием о своем достоинстве и думали про себя, что, в конце концов, они такие же люди, как и все другие; и это было хорошее чувство, так как последняя степень рабства состоит в том, что раб не оскорбляется им, считает его законным делом и без отвращения принимает наносимые ему оскорбления. Чем ниже положение человека, тем более он обязан возвышаться сердцем. Между тем надо сознаться, что влияние коллегий не изменило положения рабов. Равенство проникло в весьма незначительной степени в дом господина, и прежние предрассудки сохраняли в нем большую силу до самого конца. Мы видели, что в некоторых коллегиях члены называли иногда друг друга братьями; но надо сказать, что это прекрасное слово утратило отчасти свою силу прежде, чем устроило произвести свое действие. При Антонинах сенаторы также называли друг друга братьями, хотя им очень часто случалось ненавидеть один другого; Церковь возвратила этому слову всю его силу в то время, когда оно готово было превратиться в термин пошлой вежливости... Благородное употребление братства им было неизвестно... Юлиан, приписывая успех христианства тому, что оно заботится о чужих и бедных людях...дает ясное доказательство того, что хотя языческие ассоциации приблизились к милосердно, но не достигли его вполне»⁷³⁴. Этого авторитетного голоса вполне достаточно для того, чтобы решить отрицательно поставленный вопрос и не согласиться с мнением Э. Ренана.

В иудействе мы также встречаем общественные трапезы. Для нас важны те аналогии агапам в иудействе, которые были им современны. Общественные трапезы с религиозным характером устраивали саддукеи из остатков того животного, которое было принесено в жертву. Эти трапезы как начинались благословением, так им и заканчивались. Фарисеи, почти всегда отличаясь в своей практике от саддукеев, своих принципиальных противников, хотя и утверждали, что жертвенное животное должно сжигаться все целиком, однако имели свои общественные трапезы. По Талмуду⁷³⁵, эти трапезы обставлялись очень торжественно. На этих трапезах все обязывались быть в радостном настроении. Каждый из участвующих приглашенных должен был свято соблюдать, как религиозный обряд, омовение рук. После него глава дома отрезывал от целаго хлеба ломоть, в субботу полагалось два хлеба⁷³⁶, и произносил благословение, в своей редакции иногда очень различное. Отличительной чертой праздничной трапезы наряду с благословением было возлежание за столом (reclined). При простом вкушении, когда обедающие садились (sat), и благословения не произносилось⁷³⁷. После благословения хлеба произносилось благословение над вином, на что собравшаяся компания отвечала – аминь. Дозволялось произносить благословение только израильтянину: язычник, раб и законопреступник, как не полноправные израильтяне, считались на это неправоспособными и потому устранялись. Не было благословение законным и в том случае, когда оно произносилось необразованным. Требование образовательного ценза от благословляющего было так сильно, что в присутствии верных, но необразованных иудеев, благословение должно было быть предоставленным образованному еретику или самарянину. По окончании трапезы, после того, как крошки заботливо были собраны, опять происходило омовение рук и читалась председателем молитва благодарения. Как благословение, так и благодарение произносилось не только на еврейском, но и на некоторых других языках. На этих трапезах строго соблюдалось своего рода местничество. Самые почетные места предоставлялись раввинам. По Талмуду, достойнейший садится на левой стороне, причем, налево от него занимает место второй из почетных гостей, а направо – следующий по достоинству, так что главное лицо оказывается посреди. Трактат Берахот, задавая вопрос: «В каком порядке возлегают?», отвечает на это: «Если (в столовой) два дивана, то старший садится во главе первого дивана, а следующий по рангу ниже, если же три дивана, то старший садится во главе среднего дивана, второй по рангу выше его, третий ниже и таким образом рассаживаются все»⁷³⁸. «В каком порядка происходит омовение рук? Если возлегающих не болеe пяти человек, то начинают со старшего; если же более пяти, то начинают с младшего, пока не останется пять человек, и затем уже начинают со старшего»⁷³⁹. То есть, в таком случае сначала подавали воду последнему по достоинству и так шли вверх, когда оставалось пятеро не омывших руки, воду подавали первому гостю и остальные четверо проделывали операцию уже после него. Что касается пищи на этих трапезах, то в ней господствовало большое разнообразие: хлеб, мясо, рыба, молоко, яйца и фрукты. В качестве десерта подавались очищенные оливы, редиска, салат, консервированные имбирные пряники. Бедные, устраивая общественные трапезы, довольствовались по необходимости хлебом, сыром, огурцами, чечевицей, бобами, горохом и луком. Вино употреблялось также в достаточном количестве. Пили виноградное вино, смешанное с водой, красное вино Сарона и темное вино. Употребляли настойки на перце, на полыни, «вино со смирною»⁷⁴⁰ и пальмовое вино. Из иностранных вин в употреблении было вино Аммона и азиатских провинций, вино в замороженном виде из Лебанона, известный сорт уксуса из Идумеи, пиво из Мидии и Вавилона и, наконец, ячменное вино из Египта. Известен был также яблочный сидр и различные ликеры. Строгий этикет требовал полного молчания во время трапезы: разговор, тем более шумный, был признаком дурного воспитания. Не считалось хорошим тоном сразу пить вино, сейчас же, как его подали, или налили, но необходимо было сначала подержать чашу в руках и потом пить, обратясь лицом к обществу. Было высшею степенью грубости и невоспитанности облизать блюдо, схватить весь хлеб или уронить его к беспокойству своего соседа. Нельзя «откусив ломоть, снова положить его на тарелку...; нельзя было, отпивши из бокала, передать его другому, дабы не вызвать брезгливости»⁷⁴¹, и еще менее позволительным считалось брать чашу или кусок пищи у своего соседа. Derekh Erets – «Путь Господа» – трактат, излагающий правила трапезы, особенно имеет в виду раввинов: они не могут есть стоя, не должны облизывать себе пальцев, должны вкушать только с равными своему общественному положению. Резать хлеб полагалось аккуратными ломтями: нельзя было его ломать. Наиболее почетный гость не только занимал первое место, но и получал двойную порцию пищи. Часто по нравственным мотивам были приглашены бедные и лучшая часть, иногда в погоне за людской славой, отдавалась им. Гостеприимство вообще считалось очень уважаемой добродетелью, хотя гость, приведенный другим приглашенным, или гость незваный был явлением нежелательным. Следует, наконец, заметить, что в субботу для иудеев было священным долгом устроить три трапезы, хотя бы для этого и пришлось неустанно работать всю неделю⁷⁴². Устройство общественных трапез в субботу вызвало к жизни различные приспособительные казуистические толкования закона о субботнем покое, которые позволяли желающим участвовать в трапезе более или менее удачно обходить его прямой смысл. Второй из 12-ти трактатов Мишны, имея в виду, между прочим, субботнюю трапезу, трактует о так называемых «соединениях» – erubin. Места общественных трапез иногда стояли довольно далеко от жилища приглашенных, находились за чертой субботнего путешествия. В таком случай являлась на помощь легальная фикция, которая превращала и место общего вкушения и дома участников в «одну частную область» (решут hаяхид). Для того, чтобы выход в субботу не составил нарушения закона, было необходимым, чтобы все соседи представляли собой одну семью во главе с фиктивным отцом, со стола которого они – «члены семьи» – получают пропитание. И вот стоило в пятницу принести и сложить хлеб или съестные припасы нескольких домов, назначенные для употребления в субботу, и в субботу указанным актом эти дома или квартиры становились одним жилищем. В субботу верующему иудею нельзя было пройти больше двух тысяч локтей. Но если около предела этой меры положить в пятницу пищу для двух трапез, трапезы внутри и вне этих двух тысячи локтей, то первые две тысячи становились частным жилищем, решут hаяхид и в субботу открывалась полная возможность пройти без нарушения закона еще две тысячи и по диагонали эрув техумов 5600 локтей. «В качестве эрува можно брать продукты: демай, маасер ришон, если оно очищено возношением, маасер шени и hекдем после выкупа; hекдем. Нельзя брать для эрува продукт – тевел, маасер – ришон, не очищенное возношением, маасер – шени или hекдем, не выкупленное. Эрув, посланный чрез глухонемого, безумного, малолетнего, и человека, не признающего эрув, не действителен»⁷⁴³. «Эрув и шиттуф совершается всякими продуктами, кроме воды и соли»⁷⁴⁴. Равви Элиезер говорит: «Можно совершать два эрува, когда праздник предшествует субботе или следует за ней»; при этом произносят: «Для первого дня действителен восточный эрув, а для второго – западный»; или: «Для первого дня действителен западный эрув, а для второго – восточный», можно поступить и так: положив один эрув, сказать: «Этот эрув действителен для первого (или второго) дня, во второй же (или первый) день я на правах жителей города»⁷⁴⁵ и т. д. Наконец, был и еще способ «смешения»: если соединить несколько домов перекладинами или протянуть веревку в длину улицы, то все дома на этой улице становились «частным» жилищем, где верный иудей мог так же спокойно оперировать, как в своем собственном доме. Длинная улица становилась местом «частного жилища», если на ее конце ставился символ двери – перекладина на косяках, прочность которых или принималась или не принималась во внимание, смотря по убеждениям школы того или другого раввина – три веревки с промежутком в ладонь, тростник и под.⁷⁴⁶. Совершение этих общественных трапез было дозволено иудеям и римлянами. Юлий Цезарь, уничтожив все коллегии, исключая очень древних, сделал исключение и для иудеев. О том, что это распоряжение 708/46 – 710/48 года⁷⁴⁷ не коснулось их, свидетельствует проконсул Сервилий Vatia: «Гай Цезарь…, запретив собирать тиазы в городе, одним им (иудеям) не воспрепятствовал ни собирать денежные дары, ни устраивать совместные трапезы»⁷⁴⁸.

Особенно близки христианским агапам по той обстановке, в которой они совершались, трапезы ессеев и терапевтов. Первое известие об ессеях дает нам Филон в своем первом произведении – Quod omnis probus liber, которое им написано приблизительно в 20 году по Рождестве Христове. «Богатство они ни во что не вменяют, а очень высоко ставят общность имуществ и между ними нет ни одного, который был бы беднее другого. У них есть закон, по которому все, желающие вступить в их общество, должны отдавать свое имущество на общее пользование, поэтому у них незаметно ни недостатка, ни избытка, но все у них общее, как у братьев... Они не живут вместе – в одном городе, но имеют во всех городах свои особые дома и, если из иных мест приходят люди, принадлежащее к их обществу, они делят с ними свое достояние и эти люди могут им пользоваться, как своим собственным. Они без всяких околичностей являются к своим товарищам, хотя бы раньше никогда не видали друг друга и ведут себя так, как будто всю жизнь были знакомы. Отправляясь в путешествие, они ничего не берут с собою, кроме оружия для защиты от разбойников. В каждом городе у них есть особый человек, который выдает одежду и жизненные припасы пришельцам из чужих мест... Они не ведут торговли друг с другом, и если кто-нибудь дает что-либо нуждающемуся, то в свою очередь берет у него, что ему надо. И если нуждающийся ничего не может дать, он все-таки может брать у кого угодно все, что ему нужно». Евсевий Кесарийский, приводя и ссылаясь на этот фрагмент сочинения Филона, продолжает его описание так: «Они не имеют частной собственности, но все приносят в общий капитал, как члены пазы или философского общества, имея общественные трапезы»⁷⁴⁹. Иосиф Флавий, часто упоминая об ессеях, дает подробное описание практиковавшихся у них трапез⁷⁵⁰. В пятом часу дня (в 11 часов по нашему счету), когда время вкушения заставляло ессеев прекращать работу, все члены их общины собирались на общую трапезу. Пред трапезой все они без исключения омывали свои тела в холодной воде. К этому омовению допускались только действительные члены общины и те из новициев, которые удовлетворительно провели уже целый год искуса. Лишь после этого они осмеливались войти в столовую, которая трактовалась ими как святилище, куда не дозволялось входить никому постороннему, не исключая и новициев, не удовлетворявших условиям доступа туда⁷⁵¹. После бесшумного размещения за столом хлебник подавал каждому по порядку – хлеб, а повар ставил пред каждым блюдо с одинаковым для всех кушаньем. Никто не мог приступить ко вкушению прежде, чем священник не произнесет благословения. За столом не дозволялось никакого шума, разговоры происходили тихо и так, что дозволялось в данный момент говорить только одному, причем соблюдалась очередь. По окончании трапезы, когда священник произносил последние слова молитвы, которую он творил во все время продолжения трапезы, все снимали с себя белое платье, и каждый возвращался к своему обычному делу до вечера, когда тем же порядком устраивался и проходил общественный ужин.

Знакомясь с терапевтами, мы встречаемся с мнением того же Евсевия Кесарийского, который видит в них христианских подвижников. Обращая внимание читателей на книгу Филона: «О жизни созерцательной или о молитвенниках»⁷⁵², Евсевий считает их основоположниками современного ему аскетизма, которых, по его мнению, Филон пожелал восхвалить и жизнь которых он описал после того, как познакомился при посредстве Апостола Петра с истинами Христианства. До времени Реформации это мнение было господствующим и на него любили ссылаться как на доказательство существования монашества еще в Апостольский век⁷⁵³. Нужно, однако заметить, что сам Филон считает их учениками Моисея – οί Μοϋσέως γνώϱιμοι – замечает, что они живут сообразно святому учению пророка – ϰατά τάς τούπϱοφήτου Μοϋσέως ίεϱωτάταις ύφηγήσεις , празднуют седьмой день и почитают священство Иерусалима⁷⁵⁴. Для нашей цели и интересно посмотреть те общественные трапезы, который устраивали у себя терапевты, эти врачи (ϑεϱαπεύω) души и служители (ϑεϱαπεύω) Бога⁷⁵⁵. Их общественные трапезы были явлением далеко не ежедневным, как у ессеев: для них определялись известные дни по основаниям философско-символического исчисления.

Таким днем был прежде всего каждый повторяющейся 50-ый день – величайший праздник терапевтов. Празднование этого дня мотивировалось тем, что из всех чисел – пятьдесят – число святейшее и натуральнейшее (άγιώτατος ϰαί φυσιϰώτατος αϱιϑμών), возникшее из силы натурального треугольника, который представляет собою принцип рождения и композиции всего универса⁷⁵⁶. По таким же основаниям терапевты праздновали 7-ой день – число для них особенно почтенное – 7-ю неделю, повторяющееся 9-й И 40-й дни, как πϱοεόϱτιος μεγίστης έοϱτής, это особенно потому, что они уважали не только число 7, но и его квадрат (τήν δύναμιν, son carre), в чистоту и вечную юность которого они верили⁷⁵⁷. В эти дни они отправлялись в общее святилище (οινόν σεμνεΐον) и устраивали там общественные трапезы, на которые являлись в особых белого цвета платьях. Сначала они становились в ряды, поднимали глаза и руки к небу и просили Бога, чтобы их трапеза была угодна и приятна Ему. После возношения молитвы они возлегали за стол (ϰαταϰλίνονται) для вкушения святой пищи (ίεϱόν σνμπόσιον) по порядку вступления их в общину. Их позы за столом были строго приличны: правую руку они клали между подбородком и грудью, тогда как левая опускалась вдоль корпуса. Так как в общине терапевтов рабов не существовало, все были равны и особою честью пользовался только старейший, то для прислуживанья во время общей трапезы выбирали из молодых членов общины – наиболее деятельных и добродетельных. Для общественной же трапезы, каждой в отдельности, выбирался особый надзиратель – έφημεϱευτής: , титул его указывает как на непродолжительность его обязанности, так и на несущественную власть⁷⁵⁸. Пища не отличалась своим разнообразием: чистая вода, для пожилых членов – горячая, хлеб, соль и небольшое количество иссопа. Вино не употреблялось. Во все время вкушения царила торжественная тишина, которую нарушало чтение и изъяснение избранных мест Священного Писания. Допускалась также наиболее опытным в духовной жизни постановка вопросов религиозного содержания, как результат шестидневного богомыслия и раздумья. Иногда кто-нибудь пытался разрешить поставленный вопрос, причем в большом ходу был аллегорический метод истолкования. Говорящего не перерывали и только в конце речи раздавались, если она нравилась, дружные аплодисменты. Затем кто-нибудь вставал и пел гимн, или древний, или собственного сочинения⁷⁵⁹, его примеру иногда следовали другие и часто общество хором повторяло припев. После достаточного насыщения избранные юноши приносили стол в собрание с особою освященною – «всесвятейшей пищею» (τόπαναγέστατον σίτιον), которую составляли заквашенный хлёб, соль и иссоп⁷⁶⁰. Отличие «всесвятейшей» пищи от обыкновенной – это необходимое присутствие в ней иссопа, который в простом вкушении назначался лишь для лакомок (oί άβϱοδιαίτατοι). Все празднество заключалось «святым всенощным бдением» (τήν ίεϱάν άγουσι παννυχίδα). Мужчины и женщины составляли два различных хора и пели то вместе, то попеременно. Пени сопровождалось пляской и жестикуляцией. В заключение оба хора смешивались, как при вакхических празднествах, упоенные божественной любовью. Так проходила целая ночь. С восходом солнца терапевты обращали свои взоры к востоку с молитвой и расходились до новой – следующей – общественной трапезы⁷⁶¹.

^:

Могут ли агапы Христианской Церкви считаться заимствованием у ессеев и терапевтов, трапезы которых были так – особенно в некоторых деталях – поразительно похожи на них? Ответ на это – ответ ясный и точный – могут дать те мотивы, по которым эти трапезы существовали. Как ессеи, так и терапевты при устройстве своих трапез руководились тем же принципом, который воплощался ими во всей их жизни, именно желанием сохранить чистоту. У ессеев эта чистота носила обрядовый характер и ее необходимость вытекала из их теоретического мировоззрения. Стремясь к законной чистоте вместе с фарисеями, ессеи пошли по этому пути дальше их. По их учению, душа создана из тончайшего эфира и только вследствие своего грехопадения оказалась заключенной в материальное тело, которое, как и всякая материя, само по себе зло, нечисто и греховно. В силу этого душа очутилась на положении тоскующей пленницы и нуждается в освобождении. Единственным путем к желанной цели является строгое до мелочей соблюдение обрядового закона, данного Моисеем. Это стремление исполнить закон и привело их к аскетизму, отрицанию брака, к частым омовениям не только после прикосновения к материи, не только после отправления физиологических надобностей, но и после прикосновения к члену общины низшего класса. Это стремление привело их к тому, что в наиболее строгих ессейских колониях не дозволялось принимать женщин на том основании, что их временная нечистота может сделать роковым вопросом чистоту и всей колонии⁷⁶². Та белая одежда, которую они носили, была символом их идеала. И пища, как произведение материи и сама материя – зло, и ее употребление только печальная необходимость, уступка материи. В силу этого, общественные трапезы, совершаемые ежедневно, были средством к достижению обрядовой чистоты, были лишены мяса и вина и помимо всего рассматривались, как жертвоприношение, как культовой акт⁷⁶³. Требования ессеев относительно чистоты принимаемой им пищи были так велики и так серьезны, что никто из них не смел вкушать другой пищи, кроме приготовленной в их общине, вот почему – исключенный из общины ессей должен был питаться только кореньями и плодами и, хотя бы подвергался опасности умереть от голоду и истощения сил, все же не мог взять пищи у не-ессея, так как никогда не мог быть вполне уверенным в ее чистоте⁷⁶⁴. Терапевты, исходя в своей жизни из «любви к небесным вещам», все свои силы сосредоточивали на стремлении познать истину. Поступая в общину, они считали поконченным свое земное существование и смотрели на все с аскетической точки зрения. Их главною целью было «никогда не удалять из своей души мысли о Боге – так, чтобы и во сне не иное созерцать, но высокую красоту божественного совершенства и сил»⁷⁶⁵ с тем, чтобы путем духовного созерцания достичь и прийти к познанию Божественной истины. Вот почему содержание их и частных, и общих молитв было одно – это страстная просьба избавить их от бремени чувственности. В этих видах, как можно сильнее подавить чувственность, они шесть дней почти ничего не ели и, если необходимость заставляла их вкушать, то они для этого употребляли время ночи, так как еда – уступка чувственности и потому дело тьмы⁷⁶⁶. Таким образом, относясь к пище с внешней стороны так же, как и ессеи, трактуя ее как зло, они вкушали ее с такими же мыслями и целями, как и те. Разница состояла лишь в том, что у ессеев эта трапеза была ежедневной, тогда как у терапевтов только по большим праздникам. Выясненные внутренние мотивы устройства трапез ессеев и терапевтов, конечно, очень далеки от мотивов появления и устройства христианских агап. Различие сказывается даже со стороны пищи: Христиане никогда не считали материю нечистой и злой в своем существе и на агапах поэтому употреблялось как вино, так и мясо. Между прочим, у Тертуллиана мы находим такую тираду: «Ведь мы не брамины или индийские гимнософисты, не лесные люди, не изгнанники жизни. Мы вполне помним о той благодарности, которой мы обязаны Богу – Создателю нашему; поэтому не отвергаем никакого плода дел Его; только пользуемся ими, умеряя чрезмерность и не допуская злоупотреблений. Где бы мы не ужинали, мы употребляем ту же пищу, что и вы»⁷⁶⁷. И справедливость этих слов Тертуллиана для нас достаточно известна, хотя бы из показаний св. Климента Александрийскаго.

Из приведенных аналогий с поразительной ясностью выступает невозможность говорить о заимствовании христианских агап со стороны, о заимствовании в отношении к их характеру, к той настроенности, которая создала их и господствовала на них. Дело, повторяем, касается только внешней формы агап, формы общественного вкушения. И вот по пути к разрешению этого вопроса мы встречаем попытку признать и форму агап самобытной, чистым произведением чисто христианской почвы. Эта попытка развивает свои доказательства следующим образом: Господь наш Иисус Христос во время Своей земной жизни на земле неоднократно употреблял вечерю в качестве символа Своего грядущего царства. Чудесные насыщения многих представляют собою одну и ту же идею в различной только форме. Не только в последний раз, на Тайной вечери, но и многократно Господь представляется в Евангелии возлежащим во главе общества Своих учеников за одним общим столом. И после Своего воскресения Он явился ученикам и был узнан ими «в преломлении хлеба»⁷⁶⁸. Такое положение дела обусловило возможность того, что ученики, под впечатлением ранее бывших совместных трапез, могли учредить подобного рода общественные вкушения с целью воспоминать своего Божественного Учителя, Его отношение к ним и свое единение с Ним. И это тем более становится понятным и вероятным, что апостолы – евреи по происхождению и традициям должны были рассматривать всякий общественный обед, как акт характера религиозного. «Когда отсюда Его последователи, – говорит Weizsäcker, – теперь учредили эти общественные трапезы, то полагали в них, несмотря уже на торжество воспоминания, в последний раз завещанное им, постоянное возобновление отношений к Нему так же, как и исходящее от Него единение; сама трапеза в силу этого стала религиозным актом; она была и благодарственной жертвой и символом и доказательством имеющего наступить для них царства Божия, которое господствует и управляет всей их естественной и общественной жизнью. Этот обычай общественных трапез, как богослужения, имеет большое значение для своеобразного освещения существа Церкви⁷⁶⁹»... «Пример Спасителя, – соглашается Эрмони,⁷⁷⁰ – понятно, должен был произвести сильное впечатление на первые поколения Христиан; они были слишком близки к Нему, чтобы избегнуть того, что было в сиянии Его жизни; но Учитель, устанавливая евхаристию, праздновал трапезу с Своими учениками; и по силе тех обстоятельств, когда эта трапеза праздновалась, она украсилась исключительным характером торжественности и важности; это открывается из того, что можно апеллировать к тестаментарной фазе жизни Иисуса; первые христиане, которые живо представляли себе последние действия Иисуса, естественно принуждались праздновать трапезу в память того, что делал Учитель со Своими учениками; вещь – тем более вероятная, что Иисус, установляя евхаристию, сказал апостолам: сие творите в Мое воспоминание и, возможно, что первые христиане распространяли эту заповедь вместе, и на трапезу и на евхаристии. Агапы, следовательно, в мыслях первых поколений христиан были воспоминанием последней вечери Христа... Наша гипотеза, следовательно, приводит нас к Иисусу и предпочитает объяснить происхождение агап, не выходя за существенную линию Христианства». Кажется, следует внести некоторую поправку в развитие этой аргументации, именно в отношении к заповеди Христа совершать ту трапезу, во время которой произошло установление таинства евхаристии. Слова Господа: сие творите в Мое воспоминание, по общему голосу Церкви, имели в виду только таинство и никогда не относились к трапезе. Если допустить иное толкование, «если допустить, что агапы были тесно связаны с Пасхальной вечерей, то естественно спросить, почему они праздновались так часто» и почему они, постепенно падая и вырождаясь, были официально отменены Церковью. Если их совершение было результатом прямой заповеди Спасителя, то отмена церковной властью агап оказалась бы преступлением этой заповеди и неповиновением воле Господа⁷⁷¹. Несомненно, что все остальные из высказанных мотивов, принадлежащих сторонникам такого решения вопроса, имели свое очень большое значение для возникновения и существования агап. Но это решение предполагает христиан уже слишком трезвыми людьми, которые, приняв во внимание те-то и те-то обстоятельства и применившись к ним, «учредили» у себя агапы. Но, насколько мы знаем, христиане Апостольской эпохи вовсе не были теоретиками, учеными богословами. Это, прежде всего люди чувства, высокого нравственного подъема, энтузиасты, горевшие любовью к Богу, Христу и друг к другу⁷⁷². Вот почему агапы не «учреждение», которое предполагает, быть может, комиссии и совещательные собрания. Как и богослужение, теперь окаменелое и тяжелое, агапы были свободным выражением нравственной и религиозной настроенности христиан, невольным обнаружением их духовного «я».

Однако в этом случай христиане прежде всего пошли одинаковым путем со всем человечеством. Другими словами, христиане, как люди, отдали в этом отношении дань своей человеческой природе, подчинились общим законам человечества. Во всяком случае, те многочисленные формальные аналогии агапам не только современные, что мы отметили, но и присущие народам древности, побуждают нас допустить здесь содействие и естественного фактора. Именно признаки агап, в отношении к ним, как явлению Христианства, конечно, чисто внешние, но тем не менее существенные, общественный их характер и вкушение, указывают нам путь к разрешению поставленного вопроса на почве социологии. К такому повороту дела нас побуждают предостерегающие слова Бастиана, одного из великих мужей социологии, который чуть ли не впервые поставил эту область знания на твердую в научном отношении почву, хотя и под именем этнологии. Он говорит: «Согласно с психологическими законами этнологии при встрече с одинаковостью явлений сначала всегда следует иметь в виду всеобщие элементарные законы, и только по устранению всякой возможности найти в них объяснение загадки можно обратиться к историческим отношениям, поскольку они допустимы. В этом пункте каждодневно увеличивающийся материал для доказательства этнологических параллелей образумит и убедит, наконец, самых тупых, ибо ввиду того, что подобное знание параллелей является уже априористически данным, не заметить его не может никто»⁷⁷³. По его мнению, с которым только можно согласиться, «в каждом организме постоянны господствующие над ним законы; постоянны и законы этнических мировоззрений; вследствие чего мы с неизменною железною необходимостью во всех пяти континентах (при одинаковых условиях) наблюдаем зарождение одинаковых человеческих мыслей, одинаковых, или подобных с некоторыми изменениями, создаваемыми местной жизнью. Подобно тому, как процессы жизни клеточки совершаются по одинаковым основным законам и в тропической пальме и в арктической ели; подобно тому, как одно и то же растение, смотря по местности, имеет широкие, свернутые или игольчатые листья, подобно тому, как лев является в различных модификациях, смотря по тому, живет ли он в Азии, Африке или Америке, так точно под небом Индии живет иной народный дух, чем в Греции или Скандинавы»⁷⁷⁴. И это основное положение социологии – науки, которая так сильно отвергается (но не опровергается) учеными – ортодоксами, имеет свою силу и по вопросу о происхождении агап. Действительно, все общества создаются людьми, людьми одной и той же крови и плоти, одних и тех же мозгов и нервов, пусть они далеко отстоят одни от других по своему духовному развитию, их природа остается одинаковой. Но над родом человеческим господствует власть, которой он не сознает, но которая является причиной принятия тех или других форм общежития и пр., перемены одной формы на другую, расцвета, возрастания, упадка и смерти. Психические элементы человечества всегда тверды, всегда постоянны и они ведут к созданию, независимо друг от друга, одинаковых явлений. «И великое Божественное общество – Церковь Христова в отношении к внешним формам не составляет исключения из них. Ее происхождение, действительно, не допускает сравнения с другими такими обществами; семя, из которого она выросла, божественное в смысле абсолютно единственного и не имеющего параллели; дух, который одушевляет и руководит ею, совершенно различен по роду от того, который руководит другие общества; однако он образует те же самые элементы, как и другие, и растет по тем же законам. Серый лишай на стене и самый роскошный продукт тропической растительности составлены из одной и той же протоплазмы и являются субъектами одних и тех же законов роста, хотя их форма так очевидно различна»⁷⁷⁵. Как мы уже заметили, на такую постановку вопроса нам дают право аналогии агап, аналогии, продолжающие существовать, начиная с глубокой древности. Уже обращаясь к семье древности, семье социальной, мы встречаем общественные трапезы. «Внешний характер, по которому мы узнаем социальную семью, есть не единокровие, а следующей двойной факт: тот факт, что дичь, убитая совместно, рыба, пойманная совместно, домашнее животное, взращенное совместно, все и потребляется совместно, и затем факт общности культа, связанного с одним и тем же предком. Эти две черты следует хорошенько запомнить, так как они объясняют нам, почему касты, корпорации, древние города и т. п. придавали такое значение комменсализму, т. е. братским и периодическим трапезам и выполнение похоронных обрядов. Как бы ни мала была секта, собратья должны время от времени, в дни известных годовщин, сходиться за общим столом, участвовать в похоронах собратьев. В Алжире два племени в Оресе сливаются в одно племя лишь с того дня, когда ими совместно была устроена на их мусульманском кладбище похоронная трапеза в день поминовения умерших. Все это было бы трудно понять, не восходя к домашнему началу этих групп, хотя и не семейных, но вынужденных копировать обычаи семьи, чтобы образовать более обширные общества»⁷⁷⁶. Фюстель де-Куланж также подтверждает это: «Главным обрядом домашнего культа считалось принятие пищи, что называлось – жертвоприношением... Главный обряд культа гражданской общины также состоял из подобного рода принятия пищи. Оно должно было совершаться сообща всеми гражданами в честь богов-покровителей. Обычай этих общественных столов был повсеместен в Греции; думали, что благосостояние гражданской общины зависело от его исполнения. В Одиссее мы находим описание одного из этих священных пиршеств; девять длинных столов поставлены для Пилосскаго народа; за каждым из них восседало 500 граждан и на каждом столе было принесено богам в жертву по девяти быков. Это пиршество... начинается и оканчивается возлияниями и молитвами (Одис. III, 5–9; 43–50; 339–341). Древний обычай общих столов был также и в древнейших афинских преданиях... Общественные столы были еще во время Ксенофонта – в Аргосе, Спарте, городах Фингалии, Наукратисе, Тенедосе. В Афинах жребий указывал людей, которые должны были участвовать в общих обедах и закон строго наказывал уклонявшихся от этого... Судя по тому, что происходило на этих обедах, в них легко признать религиозный обряд. Каждый участвующий имел на голове венок..., был одет в белое платье. Обед начинался неизменно молитвою и возлияниями, причем пелись гимны. Свойства пищи и род вина, подлежащего к употреблению, указывались сборником обрядов каждого города... Обычай священных пиров был в силе в Италии, как и в Греции. Аристотель говорит, что в древности он существовал у народов, называвшихся энотрами, осками и авронами (Полит. VII, 9, 2–3). Вергилий два раза упоминает об нем в своей Энеиде; старый Латин принимает послов Энея не у себя дома, но в храме, «освященном религиею предков; там совершаются священные пиршества по закланию жертв». Когда прибывает к Эвандру, то застает его творящим жертвоприношение; царь окружен своим народом ; все украшены венками из цветов и, восседая за одним общим столом, воспевают гимн в честь богов свое родины (Виргил. VII, 174 и след.; VIII, 102–111; 283–305). Этот обычай укрепился в Риме. Всегда существовало в нем особое здание, где представители курий вкушали сообща. В определенные дни сенат творил в Капитолии священный обед. Во время торжественных праздников столы расставлялись на улицах и весь народ садился за них. Вначале этими обедами заведовали главные жрецы; потом эту обязанность возложили на особых жрецов, называвшихся epulones (Цицерон – De oratore III, 19; Pro munera, 36). Эти древние обычаи дают нам понятие о той тесной связи, которая соединяла между собою всех членов одной гражданской общины. Человеческое общежитие было основано на религии; его символом был общий стол. Надо представить себе одно из небольших первичных обществ, собранное или все, или по крайней мере – в лице семейных вождей, за одним общим столом; все одеты в белом и на голове у каждого венок; все сообща творят возлияния, читают общую молитву, поют одни и те же гимны, вкушают одну и ту же пищу...; среди них присутствуют их предки и боги–покровители разделяют с ними обед. Отсюда берет свое начало тесная духовная связь между членами общества...»⁷⁷⁷.

Переходим к семитам. У евреев издавна существовал обычай устраивать общественные трапезы в соединении с жертвоприношением. «Среди них не было священной трапезы, имеющей в виду почитателей, если не была принесена жертва» и, наоборот, «жертвы не были приносимы без гостей»⁷⁷⁸. В книге Бытия мы читаем: «И заколол Иаков жертву на горе и позвал родственников своих ( есть хлеб ); и они «ели (и пили) и ночевали на горе»⁷⁷⁹. В первой книг Царств Самуил представляется председателем такого жертвенного торжества: Саул отыскивая Самуила, справляется о нем у девиц, вышедших черпать воду, и получает ответ: «Вот, он впереди тебя; только поспешай, ибо он сегодня пришел в город, потому что сегодня у народа жертвоприношение на высоте; когда придете в город, застанете его, пока он еще не пошел на ту высоту, на обед; ибо народ не начнет есть, доколе он не придет; потому что он благословит жертву, и после того станут есть званные; и так ступайте, теперь еще застанете его»⁷⁸⁰. «Когда Давид окончил приношение всесожжений и жертв мирных, то благословил он народ именем Господа Саваофа; и роздал всему народу, всему множеству Израильтян (от Дана даже до Вирсавии), как мужчинам, так и женщинам, по одному хлебу и по куску жареного мяса и по одной лепешке каждому»⁷⁸¹. Подобные религиозные пиршества имели крепкую связь в Ветхом Завете не только с религиозными⁷⁸², но и семейными праздниками. Так, пир устраивался при отнятии ребенка от груди матери⁷⁸³, при заключении брака⁷⁸⁴, по случаю свидания с другом или симпатичным лицом⁷⁸⁵. Обычай жертвенных трапез получил свою санкцию и от закона Моисеева, и не только в соединении с пасхальным агнцем, но и десятиной и приношением ко алтарю начатка плодов⁷⁸⁶. Вообще, «в древнем Израиле всякое убиение было жертвой и человек никогда не мог вкушать говядину или баранину, кроме как в религиозном акте... Когда каждое местное общество имело свою собственную высоту, было правилом, чтобы всякое животное, убиваемое в пищу, представлялось к алтарю, и каждая трапеза, к которой готовилось мясо, имела характер сакрифициального торжества. Когда человек обыкновенно питался хлебом, плодами и молоком, и ел мясо только в праздничные и святые дни, это правило, пока существовало домашнее святилище, могло легко соблюдаться. Но когда не стало алтаря, кроме иерусалимского, тожество заклания и жертвы не могло быть сохранено долее и, согласно постановлению Второзакония, было дозволено человеку убивать и вкушать домашних животных везде, заботясь только о том, чтобы кровь... проливалась на землю»... Но «религиозное торжество необходимо включало убиение жертвы»⁷⁸⁷. Нужно заметить, что «радостность была отличительной чертой семитических религий, мрачный оттенок они приобретали только в экстраординарные времена национальных бедствий или под впечатлением угнетающего деспотизма»⁷⁸⁸. Эти трапезы, собственно – участие в них – накладывали известные обязанности на тех, кто ел и пил вместе. «Этическое значение, которое, таким образом, принадлежит жертвенной трапезе, рассматриваемой как социальный акт, получает особенную выразительность от известных древних обычаев и идей, связанных со вкушением и питьем. Согласно древним идеям, те, кто «ел и пил вместе, уже этим действительным актом взаимно обязывался союзом дружества и взаимопомощи. Отсюда, когда мы находим, что в древних религиях все обычные функции почитания слагались в жертвенный обед и что обыкновенные сношения между богами и людьми не имели другой формы, мы должны вспомнить, что акт совместного вкушения и пития есть торжественное и принятое выражение того факта, что все участники трапезы – братья и сестры и что обязанности товарищества и братства implicite признавались в этом общественном акте»⁷⁸⁹. Для полного освещения дела «должно помнить, что вся древняя (античная) мораль есть дело социального обычая и обычного права и что в большинстве примитивных форм древней жизни сила обычая так сурова, что едва ли существовал какой-нибудь средний путь между жизнью, идеально идущей по требованиям социальных обязанностей и отклонением ее в сторону, кроме казни со стороны гражданской и религиозной общины»⁷⁹⁰.

Наконец, общественные трапезы с религиозным характером отмечаются путешественниками и этнографами у алгонкинов, манданов, перуанцев, сибирских тунгузов и бурят, североамериканских индейцев, жителей острова Сервати, племен северной Индии, жителей Мадагаскара, гвинейских негров, монголов⁷⁹¹ и в Южной Аравии⁷⁹². Вообще, «в древних религиях на обед смотрели, как на благочестивое дело»⁷⁹³.

Таким образом, пред нами на фоне всемирной истории ясно вырисовывается общечеловеческая концепция жертвенной религиозной трапезы. Мы убеждаемся, что эта трапеза, как бы то ни было, является выражением и орудием тесной взаимной связи. Но где взаимная связь теснее, как не в христианстве? И здесь мы видим трапезу, которая замыкается, как высшим своим пунктом, таинством евхаристии. Так усиливается аналогия, прежде данная. Несомненно, агапы стоят выше всех этих трапез, но форма их одинакова. Остается признать, что здесь имеет свое значение и силу общий психический закон, разнообразно проявляющейся, подобно тому, как в материальной природе один и тот же закон тяготения заставляет подниматься воздушный шар и падать камень.