VI. Смута и восстановление связей с Русским царством. 1598–1676 гг. (Зубов Д.В. канд. экон. н.)

7 января 1598 года скончался царь Феодор Иоаннович, последний правитель из московской ветви Рюриковичей.

Федор Иоаннович не оставил наследников: единственная его дочь, царевна Феодосия Федоровна, умерла в младенчестве. Братьев его, сыновей Ивана Грозного, также уже не было в живых; Царицей была объявлена вдова Феодора Ирина, сестра Бориса Годунова, но она сразу же заявила о своем намерении постричься в монахини. В 1598 году состоялся Земский Собор под председательством святителя Иова, Патриарха Московского и всея Руси, который должен был решить вопрос о престолонаследии. Обычно считается, что со смертью Феодора Ивановича прервалась династия Рюриковичей, но это не так. Существовало еще много знатных потомков других княжеских ветвей этого рода, однако Собор искал кандидатов, которые были бы связаны кровным родством с угасшей ветвью Калитичей (потомков Ивана Калиты), пусть даже они и уступали бы в знатности и родовитости. Среди таких кандидатов были Романовы, которым почивший Царь Феодор по матери, Анастасии Романовой – первой супруги Ивана IV, приходился родственником. Но более вероятным кандидатом был Борис Годунов, сестра которого, Ирина Годунова, была супругой Федора Ивановича, и брак их был увенчан плодом – царевной Феодосией. Избрание Годунова было тем более вероятным, что Борис Федорович с 1587 года был первым министром царя и помогал ему править государством. Именно его кандидатуру поддержал святитель Иов, председательствовавший на Соборе. 27 февраля 1598 года он был избран и в сентябре того же года венчан на царство. Патриарх, как никто другой понимал, что избрание «боярского» царя (то есть кого-нибудь из представителей других княжеских ветвей) грозило ниспровержением всего достигнутого за время государствования Калитичей. Избрание Годуновых, как впоследствии и Романовых, было не столько учреждением новой династии, сколько восстановлением и продолжением угасшей ветви Московских Рюриковичей.

Благотворительность Годунова по отношению к церкви приобрела особенно широкий размах после его вступления на трон. Именно в это время наиболее чтимые обители стали получать от него вклады, измеряемые многими сотнями и тысячами рублей. Особенно щедрыми были пожертвования Троице Сергиеву монастырю, который царь регулярно посещал на Сергиев день. Троицкий старец Варсонофий (Якимов) был крестным отцом наследника престола – царевича Феодора. Годунов пожаловал обители много драгоценной церковной утвари, золотой оклад на икону Святой Троицы.

В актовом наследии Россикона имя его впервые встречается в 1592 году, когда архимандрит Россикона Неофит, сопровождая митрополита Тырновского Дионисия, посетил в Москве «боярина конюшего Бориса Годунова». Гости были ласково приняты и приглашены на богомолье (см в конце предыдущей главы). За период царствования Бориса сохранились несколько афонских грамот, связанных с его именем:

• 1603 год: царь подтверждает права архимандрита Хиландарского на двор с хоромами в Китай-городе, между Богоявленским монастырем и Устюжским двором. Этот двор был пожалован Хиландару еще Иваном Грозным (см. в предыдущей главе).

• 1603 год: Архимандрит Иаков Ксенофский обращается за милостыней к Борису Годунову.

• 1603 год: Игумен Симонопетра с келарем Геннадием обращается за милостыней к Борису Годунову.

• 1604 год: обращение представителей многих греческих монастырей (в том числе и афонских) с различными святынями, за милостыней.

• 1604 год: грамота Бориса Годунова к воеводе Смоленскому о свободном пропуске через границу греческих старцев, в том числе и афонских.

• 1604 год: сообщение воеводы смоленского Годунову о прибытии за милостыней «самозванцев» – Пелагонского Митрополита Иеремии с келарем Серафимом (лжеархимандритом Россикона).

Взаимоотношения Россикона и Турции в тот период достаточно спокойны и представлены несколькими дошедшими до нас актами различного административного уровня (среди них есть даже Фирман султана Ахмета I). Акт 1603 года о метохе Лонге касается защиты Россиконовских метохов от незаконных претензий.

Однако надо отметить, что в начале 1600-х годов раздача милостыни монастырям резко сократилась. Тому были веские причины.

Правление Бориса Годунова начиналось довольно успешно, однако он остро осознавал непрочность своего положения, зависть и недоброжелательство многих бояр. С 1601 года добавились и еще худшие проблемы: начались сильные неурожаи; несмотря на все меры правительства, старавшегося сдерживать рост цен и раздававшего хлеб беднякам из царских амбаров, они привели к страшному голоду и мятежам. Царь очень быстро лишился и народной поддержки: начались слухи, что беды государства – кара Божия за избрание Бориса, с новой силой заговорили о его причастности к смерти царевича Дмитрия Иоанновича в 1591 году, а вскоре – и о чудесном спасении законного наследника трона. В октябре 1604 года западную границу Руси перешла армия из восточных областей Польши под предводительством Лжедмитрия I, и, хотя на первых порах ее удалось разбить воеводам Бориса, за зиму к самозванцу собралось новое войско, преимущественно из казаков. Церковь всем своим авторитетом поддержала Годунова в его борьбе с Лжедмитрием, предав самозванца анафеме в 1604 году (однако тот же епископ Рязанский Игнатий, грек, анафематствовавший Лжедмитрия, поддержал его после смерти Бориса и сам же венчал его на царство (см. об этом ниже). В разгар всех этих событий, 13 апреля 1605 года, царь Борис неожиданно скончался, постригшись по традиции Московских государей в великую схиму с именем Боголеп. Сторонники самозванца спровоцировали бунт в Москве, следствием которого стало убийство законного наследника, уже взошедшего на престол юного Феодора Борисовича Годунова. Цареубийство послужило началом смуты – страшной катастрофы, едва не погубившей Русское государство. На престол был возведен Лжедмитрий, но уже вскоре был умерщвлен и он. Началась смена правителей, череда самозванцев, иностранная интервенция и кровавый хаос, поставивший страну на грань выживания. Неудивительно, что начало XVII века ознаменовалось очередным ослаблением связей между Русским царством и Русским монастырем на Святой Горе.

Исторический период с 1598 по 1613 год обстоятельно исследован С. М. Соловьевым, Н. И. Костомаровым, В. О. Ключевским, С. Ф. Платоновым и другими исследователями, нет нужды пересказывать все это здесь. Но участие греческого элемента в русской жизни Смутного времени рассмотрено ими не в полной мере. Так, известно, что еще при царе Федоре Иоанновиче в Москве существовала целая «греческая колония» (на базе монастыря «Николы Большие Главы»), члены которой занимались в основном переводами и книгописанием.

Активное участие в политической и церковной жизни России с 1584 и по 1625 год, то есть более сорока лет, играл крупный иерарх Вселенской и Русской Патриархий, переводчик, писатель, ктитор многих монастырей (в том числе афонских, в частности и Россикона), один из основателей Львовской братской школы, архиепископ Димоники и Элассона Арсений (1550–1626). Впервые он был направлен в Россию Вселенским Патриархом Феолептом II в 1585 году, в составе ответной делегации после прибытия в Царьград посланника царя Феодора Иоанновича Бориса Благова. В 1588 году Арсений Элассонский вновь отправляется на русскую землю – вместе с Патриархом Иеремией II, которому он был очень полезен как человек, уже знающий московские обычаи и свободно владеющий русским языком. Он принял участие в поставлении первого русского Патриарха и, испросив позволение царя, навсегда остался в России. В 1597 году за заслуги перед Русской Церковью получает кафедру архиепископа Архангельского, и начинает вести активную просветительскую и ктиторскую деятельность.

В ходе Смутного времени Арсений Элассонский принимал участие едва ли не во всех государственных переворотах, в частности в венчании на царство Лжедмитрия I, Василия Шуйского и, наконец, Михаила Романова в 1613 году. С 1615 года до самой своей смерти был архиепископом Суздальским и Тарусским.

Архиепископ Арсений связал свою судьбу с Россией, однако никогда не переставал поддерживать тесные связи с православными христианами Востока (в том числе, разумеется, и Святой Горы). Его высокое положение в иерархии Русской Православной Церкви дает ему возможность регулярно посылать помощь афонским монастырям, делая значительные вклады. Часто эти вклады принимали не денежную, а книжную форму. Так, в 1620 году в Свято-Пантелеимоновскую обитель были доставлены приобретенные архиеп. Арсением в Москве в 1613 году сочинения греческого врача Павла Эгинского – базельское издание 1538 года. На этой книге сохранилась собственноручная запись архиепископа Арсения: «В лето 7128 (1620), смиренный Арсений архиепископ Суздальский и Тарусский великой России, а прежде Элассонский и Димоникский второй Фессалийской епархии, посылаю сию медицинскую книгу в святой великий монастырь святого великомученика Пантелеймона на Святой Горе из великой Москвы». Кроме того, Арсений Элассонский делает богатый вклад в Россикон – Литургарион, возвращенный впоследствии в Москву Арсением Сухановым.

Сохранилось свидетельство о присутствии при венчании на царство Бориса Федоровича Годунова в сентябре 1598 года епископа Иериссовского и Св. Горы Игнатия († 1620), оставившего по себе в России не самую добрую память. По каким-то причинам архиепископ после торжеств остался в Москве. Через пять лет, в 1603 году, Патриарх Иов ставит Игнатия на Рязанскую кафедру, вдовствовавшую с 1601 года.

Игнатий анафематствовал объявившегося в Речи Посполитой Лжедмитрия I и даже, судя по десятне (список городовых дворян и детей боярских) 19 мая 1604 года, отправил в собранное против самозванца войско архиепископских детей боярских. Однако вскоре (после смерти царя Бориса) архиепископ активно поддержал самозванца. Первым из русских архиереев он признал в нем царевича Димитрия и в таком качестве встретил его в Туле, присягнул ему и привел к присяге других. После насильственного сведения с престола святого Патриарха Иова (1 июня 1605 года), Лжедмитрий I пожелал видеть во главе Русской Церкви именно архиепископа Игнатия. Избрание его патриархом совершилось на заседании Освященного Собора, где было утверждено смещение Иова. 30 июня 1605 г. по рекомендации Арсения состоялась и его интронизация. В историографии довольно широко распространено мнение, что поставление Игнатия совершилось по греческому чину, и в нем, в сравнении с аналогичным русским чинопоследованием 1589 года, были опущены несколько обязательных, с точки зрения российского духовенства, элементов.

После убийства самозванца (17 мая 1606 года) по распоряжению вновь избранного царя Василия Иоанновича Шуйского Патриарх Игнатий был сведен с престола и «в черном платье», как рядовой монах, заточен в кремлевском Чудовом монастыре.

В марте 1611 года, после ареста поставленного при Василии патриарха священномученика Ермогена, польская оккупационная администрация и зависимое от нее боярское правительство вернули Игнатия на престол (подавляющее большинство русских иерархов и мирян никогда не признавали легитимность второго периода патриаршества Игнатия, которое имело место при заключенном в темницу без суда епископов живом предшественнике (священномученике Ермогене). Чувствуя непрочность своего положения, через несколько месяцев Игнатий бежал в Польшу и впоследствии сделался униатом. Русская Церковь не признает его законным Патриархом (хотя он был избран с соблюдением всех необходимых формальностей), поскольку не признает законность сведения с престола первого Патриарха Иова, при этом, как отмечает митрополит Макарий (Булгаков), «есть несомненные свидетельства, что Игнатия считали современники патриархом, а не лжепатриархом, хотя и признали потом еретиком».

Итак, первое десятилетие XVII века принесло резкое ослабление связей русского государства с Русским монастырем на Святой Горе, что не могло не иметь для обители печальных последствий. Однако если пристальнее изучить жизнь Афона в этот период, мы обнаружим, что в своем упадке Россикон отнюдь не был одинок.

XVII век характеризуется резким экономическим упадком и запустением большинства афонских обителей, в том числе и Русской. Посетив в 1623 году Великую Лавру, бывший Константинопольский Патриарх Анфим II обнаружил там только пятерых (!) монахов, живших в полной нищете. Ни возвращение к общежительному уставу по инициативе Иеремии II, ни поступившие дары не помогли быстро преодолеть это положение. Лишь с начала 1630-х годов этот величайшая обитель Афона понемногу начала восстанавливать свое былое благополучие (в особенности этому способствовал тот факт, что там нашел приют Патриарх Дионисий III, вложивший в обитель свое имущество. Отдельные обители находились в относительно благополучном положении – как, например, Иверский монастырь (в XVII веке в нем было около 400 насельников: 300 монахов внутри монастыря, и 100 – за его пределами.

В 1626 году, с ведома Вселенского Патриарха и турецкого правительства, на Афоне была упразднена власть Прота, с давних времен управлявшего всеми монастырями, и взамен его было учреждено коллегиальное управление из представителей всех монастырей, получившее наименование Священного Кинота, или «Великой Средины», «Великого Собрания».

Глубинная причина угасания института Прота находилась, по нашему мнению, в трудном экономическом положении Протата как хозяйствующего объекта:

1. После грабительской вакуфной реформы 1560-х годов монастыри направили все свои материальные ресурсы на выкуп отнятых турецким правительством метохов, а все дипломатические способности – на поиск ктиторов, что не оставляло им возможностей делать взносы в Протат в соответствии с Уставом Святой Горы.

2. Внешняя обстановка, в которой существовала «монашеская республика», до некоторой степени стабилизировалась, и не было острой необходимости обращаться от лица всех двадцати монастырей к немусульманским правителям с просьбой сохранить прежние привилегии.

Предположительно в том же 1626 году или чуть ранее была составлена просительная грамота Прота Дионисия царю Михаилу Федоровичу Романову. Это единственный документ такого типа из всех выявленных, в подаче которого приняли участие обе ветви церковной организации: и Прот, составивший просительную грамоту, и Епископ (может быть, Иериссовский), посланный митрополитом Солунским Паисием с этой грамотой к царю Михаилу Федоровичу. С учетом косвенных признаков можно согласиться с Епископом Порфирием о том, что в 1626 году было принято принципиальное решение о переходе от Протатской формы управления к коллективной «Великой Средине», которой впоследствии стал управлять протоэпистат. Совместное участие в просительной грамоте может сигнализировать о снижении авторитета Прота (необходимости дополнить значимость грамоты участием епископа).

Косвенным обоснованием датировки может служить свидетельство епископа Порфирия (Успенского) о том, что в 1626 году старец Зосима «украсил» (видимо, поновил живопись Мануила Панселина) Протатский Храм в честь Успения Божией Матери, стоявший «полураскрытым» около шестидесяти лет по заказу Кинота. Таким образом, заказ старцу Зосиме являет собой первый (из известных нам) заказ нового административного образования.

Можно предположить, что промежуточным этапом между институтом Протата и Кинотом было Епископство. Да и использование Епископом Порфирием слова «полураскрытый» Протатский храм можно понять так, что служба может быть и не регулярно, но там происходила, так как мы имеем свидетельство 1632 года о прибытии к царю Михаилу Федоровичу «Епископа Косьмы Афонской Горы Успенского монастыря».

Здесь возможны варианты:

1. Епископ Косьма был Иериссовским Епископом – но это противоречило бы статусу Афонских монастырей как подведомственных непосредственно Вселенскому Патриарху.

2. Епископ Косьма был настоятелем Успенского монастыря (сохраняя автономность бывшего Протата как самостоятельного хозяйствующего субъекта) – но это также не могло быть принято игуменами других монастырей, поскольку это подавляло бы их самостоятельность во внешнем мире, в котором только и могли быть найдены ктиторы (особенно в тот период).

С этими соображениями согласуется дата «1652» – год, когда Вселенский Патриарх Паисий составил документ «О Правах Игуменов Афонских». К сожалению, данный документ еще не обнаружен, и мы располагаем только его упоминанием.

По данным, приведенным еп. Порфирием, печать Прота сохранялась вплоть до 1674 года. Акт 1667 г. уже свидетельствует о наличии координации без Прота. В этом же году было принято решение о продаже всех келлий Протата в Карее афонским монастырям для погашения долгов Протата. Это был уже заключительный аккорд существования его как хозяйственного объекта.

В XVI веке можно отметить возвращение некоторых святогорских обителей (таких как Великая Лавра, Ватопед) к древнему общежительному уставу; однако на протяжении XVII столетия один за другим монастыри начали переходить к идиоритмии.

Еще одна особенность этого периода (возможно, появившаяся как реакция на активное распространение особножительства в афонских монастырях) – начавшееся во 2-й половине XVI века развитие скитов.

В древние времена слово «скит» было синонимом слова «лавра»; афонский скит состоял из нескольких домиков или хижин, где жили монахи, и был похож на деревню; в центре находился общий храм – кириакон. Отличие от древней лавры состояло в том, что скиты были зависимы от монастырей. Общиной скитских отшельников управлял дикей (от греч. δίκαιος – справедливый) с несколькими помощниками. В появлении скитов, возможно, отразилось противодействие строгих аскетов распространению идиоритмии, которую они считали отклонением от древних традиций и признаком упадка и обмирщения.

Первым был основан скит св. Анны, принадлежавший Великой Лавре (1572). В XVI–XVII веках появились другие крупные скиты: Св. Димитрия (Ватопед), Иоанна Предтечи (Ивирон), Св. Пантелеимона (Кутлумуш), Новый скит Богородицы и румынский скит Св. Димитрия (монастырь Св. Павла), Благовещения Богородицы (Ксенофонт), пророка Илии (Пантократор).

За несколько столетий турецкого ига культура и образованность греческого народа постепенно снижалась все более, что не могло не отразиться и на Афоне. Многие иноки стали уходить из больших общежительных монастырей в скиты, и те мало-помалу превращались в крупные монашеские общины, напоминавшие древние египетские, палестинские или сирийские лавры. В крупных обителях оставалось все меньше насельников, которые умели или хотели бы заботиться о книжных сокровищах монастырей – даже просто об их сохранности. Переписывание рукописей и создание новых литературных произведений чем дальше, тем более шло на убыль.

Тем не менее, афонская книжность в эти сложные времена не прекращала совсем своего существования. В начале XVII века иеромонах Иерофей продолжает составление «Повести об Иверском монастыре», начатой в предыдущем столетии Феодосием. В конце века иеромонах Григорий из Кастамонита написал «Записку об основании сего монастыря и монашеского жительства на Афоне». Монашеский постриг на Афоне принял знаменитый писатель и издатель Агапий Ланд. Он прожил примерно два года в окрестностях Великой Лавры и выполнил там значительную часть своих переводов житий святых на народный греческий язык.

В начале XVII столетия на Афоне – пользуясь его ослабленным и уязвимым состоянием – попытались развернуть свою деятельность иезуиты, целью которых было привести афонских подвижников к принятию унии. Папа Григорий XV (1621–1623) командировал на Святую Гору униатов – Антония Василопула и Канакия Россиса. Они сумели организовать там школу, которую посещало около 20 монахов. Школа действовала с 1636 (сохранился акт Папы Урбана VIII (1623–1644) об открытии Униатской школы в Карее) по 1641 год, когда турецкие власти по требованию Константинопольского Патриарха Парфения I (1639–1644) заставили иезуитов покинуть Афон. Школа была перенесена в Фессалонику.

Начало XVII века было тяжелым временем как для России, переживавшей эпоху междоусобных раздоров, так и для Свято-Пантелеимоновской обители. Смутное время надолго отрезало Афон от России. На царствование Михаила Федоровича, первого правителя из династии Романовых, избранного на царство в 1613 году, приходится восстановление и расширение связей России с православным Востоком. Однако в первые несколько лет он занят был преимущественно восстановлением безопасности страны и заключением мирных договоров с западными и северными соседями.

В 1619–1621 годах Феофан III, Патриарх Иерусалимский (1608–1644), посетил с посольством Россию и Польшу. Его визит совпал с возвращением в Москву из польского плена митрополита Филарета (Романова). В июне 1619 года Филарет был освобожден в соответствии с условиями Деулинского перемирия (1619) и прибыл в Москву, где его торжественно встретил сын, ставший за время пленения отца Государем Всея Руси. Через десять дней после его прибытия Патриарх Феофан совершил его интронизацию по чину поставления первого Патриарха Московского Иова в 1589 году. С этого момента и до своей смерти в 1633 году Патриарх Филарет является фактическим соправителем своего сына, лицом, определяющим политику России не только в церковной, но зачастую и в светской сфере. С этого же момента можно вести отсчет восстановленному общению между Москвой и Восточными Патриархиями.

Кроме прочих проблем, Патриарха волновала острая недостаточность запаса церковных книг на фоне быстро развивавшегося в Европе книгопечатания и вопрос «отсталости Москвы от взволнованного Реформацией Запада и даже от гонимого в Польше русского православия, находившегося в состоянии отсутствия систематической общей и богословской школы». Афон рассматривался как источник учителей, переводчиков, правщиков, хотя уже и несущий в себе опасность «заразы униатства».

За десятилетия, протекшие с инициативы Паисия Россиконовского (1497), Афон узнал ктиторские возможности и интеллектуальные интересы России. При Михаиле Феодоровиче и его сыне Алексее Михайловиче интенсивность взаимоотношений России и Афона достигла максимума. Не было такого святогорского монастыря, с которым Россия не имела бы контакта. Конечно, при этом не обходилось и без издержек.

Контакты с Афонскими монастырями имели для России как богословский или ктиторский, так и практический характер – в частности, получение сведений из первых рук о тех государствах, с которыми Россия имела дело. Любопытный пример: в 1631 году из Путивля пришла информация о прибытии за милостыней хиландарского монаха, который не смог (или же не захотел) дать информацию «ни о Турской, ни о Литовской Земле». Несмотря на довольно теплые отношения России с Хиландарской обителью, царь велел отказать монаху в даче милостыни.

Патриарх Филарет с уважением относился к ходатайствам Восточных Патриархов об Афоне и, в частности, о Россиконе. Остановимся на некоторых наиболее значимых ходатайствах времени Михаила Федоровича.

Первое прошение этого времени – грамота Иерусалимского Патриарха от 10 июня 1622 года с просьбой о милостыне Ватопедскому монастырю, доставленная игуменом Ватопедским Никодимом в мае 1623 года. Видимо, Никодим произвел на царя положительное впечатление. В 1628 году грамотами Михаила Федоровича и Патриарха Филарета Никодим был поставлен игуменом Угрешского монастыря во имя Св. Николая Чудотворца. Отпущен на Святую Гору он был только в 1635 году. Анализ всех имеющихся актов, касающихся игумена Никодима, дает основание предположить, что именно он и именно во время этой встречи сообщил правителям Руси и церковной «верхушке» о величайших православных святынях, хранящихся на Афоне в Ватопедском монастыре – о Главе Иоанна Златоуста и частице Животворящего Креста. Вероятно, с его подачи они были доставлены в Россию в 1655 году. Впоследствии отмечается значительный интерес к Ватопеду со стороны русских правителей.

Как только русское государство более или менее разрешило проблемы, оставленные в наследство Смутой, Афон стал получать значительную милостыню. Так, М. Н. Муравьев зафиксировал факт щедрой милостыни, посланной ко всем восточным монастырям с Иваном Кондыревым и Тихоном Бормосовым. По бумагам царской канцелярии, в 1624 году на Святую Гору было послано «заздравной милостыни 551 золотой. И всего в Царьграде митрополитам, по монастырям и по церквам роздано и во все иерусалимские монастыри, и в Вифлеем и Святые Афонскую и Синайскую Горы послано 1206 золотых». От 12 декабря 1624 года пришла благодарственная грамота Царю Михаилу Федоровичу от Патриарха Константинопольского Кирилла I Лукариса. Однако даже самая щедрая помощь не могла сразу наладить дело.

В 1626 году в Москву прибыл игумен обители Св. Пантелеимона Макарий с просительной грамотой Вселенского Патриарха Кирилла I Лукариса к царю Михаилу Федоровичу, ярко описывавшей бедственное положение русского Афонского монастыря. Этот документ сообщает, что «наш монастырь, нарицаемый Русский» имеет огромные долги и заложил все свое имущество (как недвижимость, так и драгоценные облачения), а некоторые из братии находятся в долговой тюрьме: «в нынешнее время впал он в убыток и в долг, и заложил ризы церковные и монастырские, и иное строение недвижимое, и пашню и сады, все, чем питались, и ныне тем не владеют; от великого долга и самих их посажали в темницы, и там зле погибают; да и церковь их, и келлии и монастырские стены разорены; и пищи никакой не имеют, и от великого своего изнеможения и от долга не могут ничего починить».

Кроме царского пожалования на восстановление монастыря, по просьбе архимандрита Макария и строителя Саввы, была переписана на имя царя и великого князя Михаила Феодоровича и отца его великого государя патриарха Филарета «проезжая грамота», выданная еще царем Федором Иоанновичем:

Божиею милостию мы великий государь царь и великий князь Михайло Федорович всея Русии самодержец <…> и отец наш великий государь Святейший Патриарх Филарет Никитич Московский и всея Русии. Пожаловали есмя святые горы Пантелеимонова монастыря архимандрита Макария да строителя Саву или хто по них в том монастыре иный архимандрит и строитель будет, что они били нам челом, а сказали по жалованным де грамотам деда нашего великого государя царя и великого князя Ивана Васильевича всея Русии самодержца и дяди нашего великого государя царя и великого князя Федора Ивановича всея Русии самодержца велено им строити монастырь святого великомученика Пантелеимона (и для монастырского строения и милостыни повеле им приезжати в государство московское <…> И мы велели им тое грамоту переписати на наше царское и отца нашего великого государа Святейшего Патриарха Филарета Никитича Московского и всея Русии имя. Если Пантелеимонова монастыря архимандрит Макарей и строитель Сава или по них иный архимандрит и строитель и старцы того монастыря поедут к нам к Москве бити челом о монастырском строении и для милостины и приедут на рубеж в наше государство, и нашего государства в украйных городех бояром нашим и воеводам и всяким нашим приказным людем тех старцов к нам к Москве пропущати по сей нашей жалованной грамоте неиздержав, и подводы под них и под их рухлядь давати сколько пригоже, и приставов с ними до Москвы посылати детей боярских, а давати им по сей нашей жалованной грамоте по подводе человеку, а под рухлядь их давати подводы как им мочно поднятца, а корму им давати в дорогу до Москвы архимандриту по осьми денег строителю по алтыну человеку на день, а священником и старцом большим по пяти денег человеку на день, а достальным старцом по четыре деньги человеку на день, а слугам их по три деньги человеку на день<…> а хто на них и на их слугах что возмет или чем изобидит, и тем от нас быти в опале, а взятое велим отдать вдвое, а архимандритом и старцом того монастыря в наше государство и из нашего государства иных монастырей старцов и слуг и лошадей и товаров чужих и заповедных с собою за свое и за своих людей не провозити, а в чем их уличат и то возмут на нас, а на них за то положити пени смотря по вине. Дана сия наша государская жалованая грамота в царствующем граде Москве. Лета от создания миру 7134 (1626) года месяца июля 22 дня.

К несомненным достижениям царствования первого царя из Романовых относится установление порядка регулярных выплат милостыни всем Афонским монастырям, а также и сроков прихода на Русь для получения этой помощи. Так, запись об отпуске жалованной грамоты монастырю Св. вмч. Пантелеймона (1626) гласит: «дабы из оного монастыря приезжали в Россию за милостынею в четвертый или пятый год». Эти правила царские слуги старались соблюдать, однако же это удавалось не всегда.

В 1627 году игумен Зографа Неофит прибыл с грамотой Вселенского Патриарха и свидетельствовал, что «на монастыре много долга, церковная утварь заложена и монастырские вотчины пропадают от великого роста, братия же терпит от нечестивых агарян и не имеет, куда голову приклонить». Однако архимандрит не был допущен в Москву. Путивльским воеводам приказано было выдать ему 15 рублей милостыни и отпустить восвояси по той причине, что в том же году из Зографа уже приезжал в Москву за милостыней келарь Гервасий. Однако через некоторое время (в том же году) игумен Неофит был допущен в Москву, принят царем и выслушан милостиво.

Бывало, что милостыня Афонским монастырям вручалась прямо в Царьграде. Так, по свидетельству 1628 года от Вселенского Патриарха Кирилла I о бедственном положении монастыря Ставроникиты в Роспись царских послов в Константинополе Семена Дмитриевича и Петра Евдокимовича была внесена запись (1629) о даче милостыни «черному священнику Даниилу из Афонского монастыря Николая Чудотворца» (Ставроникиты).

В 1629 году на границу России прибыли два старца русского Пантелеимонова монастыря, иеромонахи Григорий и Иеремия, с просительной грамотой игумена Макария; они были также остановлены в Путивле и не допущены в столицу – вероятно потому, что явились ранее указного четырехлетнего срока. Огорченные неудачей, они послали от себя царю челобитную следующего содержания, ссылаясь в качестве свидетеля истинности своих слов на Митрополита Солунского Паисия:

Ведомо тебе буди, что нас послали к великому и самодержавному твоему Царствию архимандрит наш Макарий и вся братия, от всего собора для милостыни, обнадежась, что как древние цари нас жаловали, так и к твоему царствию прежде сего приходили, и ни одного раза нас из царствия твоего не возвращали назад, не дав поклониться ногам твоим. И ныне имели мы такую же надежду, потому что сей монастырь есть создание царствия твоего; но в царстве твоем нам отказали, да возвратимся опять назад; а мы бедные потратили 20000 левов, и ехали с боязнью и помышлением: как нам пойти просить милостыни у ляхов? ибо они иноплеменные еретики. Если обратимся к болгарским и волошским князьям, они нам возбраняют и указывают: «есть де у вас свой царь, для чего не идете к нему? он вашему монастырю соорудитель старый и дает вам милостыню, а у нас есть свои монастыри, только бы было что давать». Ведомо тебе, великий Государь, да будет, что у нас здесь на Афонской горе 20 монастырей царственных; нарицается всякий монастырь именем того, кто его поставил, и всегда поминаются имена соорудителей; наш же монастырь нарицается русский, яко московских царей сооружение. А у нас бедных и беспомощных требуют агаряне дани, а нам взять негде, и говорят они нам: «царя у себе имеете, а плачете, будто вам дать нечего».

Была ли удовлетворена просьба иноков Григория и Иеремии, из дел посольского приказа неясно. Наиболее вероятная причина их присылки раньше оговоренного срока – действительно крайне бедственное положение монастыря. Документов о попытках проникновения на Русь Россиконовских монахов в 1630 или 1631 г. не обнаружено. В дальнейшем на протяжении XVII века игумены Русского монастыря неоднократно приезжали в Москву за милостыней. Так, 1636 году в Москве появляется игумен русского Афонского Пантелеимонова монастыря Иоанн с братией; они привезли с собой жалованную царскую грамоту 1626 года, о дозволении им приезжать в Россию за милостыней через каждые 4 года.

В 1633 году скончался Патриарх Филарет (Романов) бывший опорой царя Михаила. На помин души Патриарха была послана с Иваном Коробьиным и с дьяком Семеном Матвеевым богатая милостыня в Царьград, Иерусалим, на Синайскую Гору и на Афон (по всем монастырям).

В 1642 году, в марте месяце, приехали в Москву «бить челом о милостыне» по государевой жалованной грамоте русского Пантелеимонова монастыря архимандрит Григорий с келарем Христофором и с другими старцами. Григорий привез ходатайство за монастырь Мутьяновского воеводы Матфея Басараб (1632–1654).

В последнее десятилетие правления Михаила Федоровича представителей монастырей с Афона принимали в России с учетом прежде выданных грамот, которыми регулировался ритм их визитов. Анализ всех дошедших до наших дней документов позволил выявить преимущественное внимание России к Россикону по отношению к другим Афонским монастырям в период с 1613 по 1645 год. Так, за этот период до нас дошли 26 московских актов, касающихся Россикона, и 14 – свидетельствующих о контактах с Ватопедом.

Свидетельства о взаимоотношениях с другими монастырями были со следующими монастырями – Зографом, Хиландаром, Ивероном, Есфигменом, Великой Лаврой, Ставроникитой, Дионисиатом – немногочисленны и носят эпизодический характер.

Иногда афонские иноки, утомленные притеснениями турок и существованием в мусульманском государстве, делали попытки остаться в России – насовсем или на некоторое время (вспомним ватопедского игумена Никодима, в 1628 году поставленного игуменом Угрешского монастыря во имя свт. Николая Чудотворца, но в 1635 г. по собственной просьбе отпущенного обратно на Афон). В регулярной фиксации таких тенденций просматривается взаимная востребованность Вселенской и Русской Патриархий. В 1632 году келарь Дионисиата Иоаким по собственному ходатайству был направлен в Ярославль, в Спасский монастырь. В 1643 году в Москву приехал архимандрит афонского Павловского монастыря Никодим со старцем Исаией. Прожив год в России, они вернулись на Святую Гору.

В 1630 году царь Михаил Федорович и Патриарх Филарет впервые обращаются напрямую к Вселенскому Патриарху (Кириллу I Лукарису) о присылке в Россию (на некоторое время, для того, чтобы верующие могли поклониться святыне) частицы Креста Животворящего Древа, по информации архимандрита Никодима, находящейся в Ватопеде. С кем была отправлена грамота, неясно, так как до ее написания (середина 1930 года), в феврале, в Москву были доставлены две грамоты архимандрита Ватопеда Пахомия к Царю Михаилу Федоровичу и Патриарху Филарету, но принят он не был, так как не имел при себе ходатайства от Патриарха.

В правление царя Алексея Михайловича (1645–1676) продолжались контакты русского Афонского монастыря с Россией по прежней жалованной царской грамоте, которая по просьбе архимандрита Дионисия с братией была «переписана на его царево и великого князя имя» в феврале 1660 года, и подписана царем собственноручно (текст ее практически полностью повторяет грамоту Михаила Федоровича; на обороте этой грамоты мы видим подпись, заключающую в себе подтверждение этого документа в 1690 году царями Иоанном и Петром Алексеевичами по прошению архимандрита русского Пантелеимонова монастыря Даниила).

20 февраля 1647 года вышел царский указ не пропускать через русскую границу монахов из обителей Восточных Патриархий – даже тех, у кого имелись царские жалованные грамоты. Всем им (тем, кому это положено) должны были выплачиваться деньги в приграничном Путивле, без захода на русскую территорию. Такие крутые меры имели целью резко сократить посещение столицы иностранцами и были спровоцированы сложной обстановкой в Юго-Восточной Европе накануне восстания Богдана Хмельницкого, а также переговорами с польским правительством о союзе против татар, представлявших общую угрозу. Начиная с поражения польских войск под Цецорой в 1620 году, нанесенного турками, и до 12 сентября 1683 года, когда король Ян III Собеский разбил турецкую армию под Веной, ослабленная Польша искала союзников. Эти переговоры русская сторона желала как можно дольше сохранять в секрете, поэтому необходимо было обеспечить максимальную безопасность границы.

Именно по этой причине в октябре 1647 года в Путивле были задержаны архимандрит Россикона Никодим, келарь Никифор и иеромонах Пахомий с грамотами (у них была при себе, в частности, грамота великого князя Василия III Ивановича игумену Савве, вероятно, от 1507 года) и с частицами мощей святого Пантелеимона, которые они привезли с собою с Афона.

Старцы получили в Путивле:

1. 40 соболей (в 30 рублей).

2. 25 рублей архимандриту.

3. Жалованье для всех спутников архимандрита.

Получив жалованье, архимандрит Никодим и его спутники повернули обратно, но почему-то вскоре, после непродолжительного пребывания в Киеве, вернулись в Россию через другой приграничный город – Трубчевск. Впоследствии, уже в Москве, архимандрит объяснял, что вынужден был вернуться из-за начавшейся на территории Речи Посполитой войны, сделавшей слишком опасным перемещение на запад и на юг. В итоге, невзирая на все запреты правительства, иноки Св. Пантелеимона оказались-таки в Москве (Трубчевский воевода Н. Нащокин получил впоследствии из столицы выговор и требование возмещения расходов за их путь по России, а также требование впредь не допускать проникновения иноземцев через границу.) Тем не менее, архимандрит и его спутники сумели задержаться в Москве до середины октября и даже получить (в добавление к милостыне, выданной им в Путивле) богатую церковную утварь и книжные вклады. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что при этом в составе сопровождавших его духовных лиц произошли некоторые перемены: вместо иеромонаха Пахомия во второй раз с Никодимом приехал в Москву Дионисий, а полученная в Путивле милостыня и царские грамоты были оставлены им в киевском Никольском монастыре.

Те немногочисленные новости, которые Никодим мог сообщить государевым дьякам, касались продолжавшейся войны за Крит между турками и венецианцами («а сказывают, миру у них не будет еще три годы») и разгоравшейся в течение всех последних месяцев войны на восточных окраинах Речи Посполитой (афонские старцы оказались в этих местах как раз в то время, когда вспыхнуло восстание Богдана Хмельницкого):

А в Киеве де ляхов никово нет, все выбежали, а остались одни белорусцы. Да они ж де слышали, что писал Вишневетцкой к гетману Хмелевскому (то есть к Хмельницкому. – Д. З.), чтоб он подождал 3 недели, войною на них не ходил, а он после того миритца с ним станет или, собрав войско, против его битись, и Хмелевской де писал к нему, что он будет ждать 2 месяца: збирай де войско сколко хочешь, а миру не будет. И ныне Хмелевской с ратными людьми, с черкасы и с белорусцы, стоят в одном городе в Чигирине, а сказывают, с Хмелевским ратных людей со 130 000 человек, потому что черкасы прибирают к себе белорусцов, а татар, сказывают, с 40 000, и те татаровя безпрестани воюют по Днепру и повоевали многие места».

Никодим приехал в русскую столицу чуть позже своего келаря Никифора, который оказался в русской столице в самый разгар московского бунта и сразу же попросился насовсем перейти под власть царя и остаться в России. Его должны были отправить на жительство в Суздаль, в Спасо-Евфимиев монастырь, однако он подал челобитную с просьбой оставить его в Новоспасском монастыре, где архимандритом был будущий патриарх Никон и откуда ранее поступила просьба о написании копии иконы Богоматери Портаитиссы. А в конце того же 1648 года келарь неожиданно вспомнил о своем обещании поклониться святыням в Иерусалим, куда он ранее отправиться не мог, поскольку «на море были воинские люди», и попросил об отпуске. 1 января 1649 года было отдано распоряжение, а 10 января – подготовлена грамота, по которой «Спаса Нового монастыря» (как поправлено в окончательном тексте документа) старцу Никифору не только разрешалось уехать «поклониться Гробу Господню», но и было сделано распоряжение по его возвращении из паломничества к Святым Местам, «как он в Путивль приедет», тут же «безо всякого задержанья» пропустить его к Москве.

Как и во все времена, жажда легкой наживы привлекала в Россию множество темных личностей. Некоторые, зная щедрость русского государства по отношению к Церкви, и особенно к терпящим нужду братским Церквям Востока, прятались за монашескую личину, что казалось особенно удручающим. Сохранилось весьма любопытное «свидетельство» (датируемое 1648 годом) Путивльского воеводы Никифора Плещеева к царю Алексею Михайловичу о «лжеигумене» и «лжестроителе», составленное со слов все того же свято-пантелеимоновского келаря.

Да он же, государь, келарь Никифор извещал мне, холопу твоему, что де нынешнего 156-го году генваря в 29 день приезжали в Путивль сербские старцы, а в роспросе оне сказались бутто монастыря Архангела Михаила игумен Ионикей, да с ним бутто тово ж монастыря строитель Никифор. И те де, государь, старцы теми имяны и монастырем волгались, а оне де, государь, старцы были простые, а не из Орхангельского монастыря, и не игумен и не строитель, а написали де оне, государь, лист к тебе, государю, умысля собою воровски, и печать подделали <…> Да и многие де, государь, такие ж старцы и бельцы плутают, взываютца архиморитами и игумены и грамоты пишут и печати подделывают в Волоской земли. А пишут де государь им, старцом и бельцом, и составливают всякие дела таким же плутом в Волоской земли и чернец да белец. А хто де, государь, именем он те грамоты пишет им в Волоской земле, про то де он подлинно не ведает.

Историк В. Маевский сообщает о подобном же эпизоде, случившемся на границе несколько ранее. В 1642 году в пограничный город прибыли иноки из Сербии, из монастыря Крушедол, путешествовавшие в Москву за милостыней, якобы по жалованной грамоте. Самого документа, однако, у них не было. Они объясняли это тем, что у них была жалованная грамота на проезд в Москву, и что будто бы турки напали на старцев и грамота пропала. Однако русскому воеводе удалось выяснить, что эти показания ложны. Призвав сербских старцев в съезжую избу, он приказал выдать им обычную милостыню и немедленно отпустить обратно, не позволив пересечь границу.

О судьбе мощей святого Пантелеимона, доставленных Никодимом, архимандритом Россикона, Никифор Плещеев пишет царю (1648):

Государю царю и великому князю Алексею Михайловичу всеа Руси холоп твой Микифорка Плещеев челом бьет. В нынешнем, государь, во 156-м году марта в 29 день писал я, холоп твой, к тебе, государю царю и великому князю Алексею Михайловичу все Руси, и в Посольской приказ с черниговцом с Михайлом Огородниковым, что, по твоему государеву указу, мощи святого великомученика Пантелеимона приняв, я, холоп твой, у архимандрита Никадима, писал к тебе, государю царю и великому князю Алексею Михайловичу всеа Руси, с ним же, с Михайлой Огородниковым, и тех, государь, мощей святого великомученика Пантелеимона подьячей ему, Михаилу, из съезжей избы отдать забыл. И я, холоп твой, те мощи святого великомученика Пантелеимона запечатав в коробочке своею печатью, послал к тебе, государю царю и великому князю Алексею Михайловичу всеа Русии, к Москве с сею отпискою вместе с путивльцом с Семеном Носовым, а отписку, государь, и мощи святого великомученика Пантелеимона велел ему подать в Посольском приказе твоим государевым дьяком думному Назарью Чистого де Алмазу Иванову». На том же листе имеется пометка, сделанная другим почерком иными чернилами: «Мощи святого великомученика Пантелеймона отданы в Посольском приказе строжем».

При царе Алексее Михайловиче тесные связи России с Афоном проиллюстрированы рядом весьма значимых событий:

• Принесение в Москву копии иконы Богоматери Иверской – Вратарницы (1648).

• Привоз с Афона 498 книг, из которых 395 было отправлено в основанный Патриархом Никоном Новоиерусалимский монастырь (1654).

• Принесение в Москву Главы Иоанна Златоуста и Животворящего Креста (1655).

• Принесение в Москву копии иконы Богоматери Троеручицы из Хиландарского монастыря (1661).

Материальное положение Свято-Пантелеимоновского монастыря в середине XVII века продолжало оставаться весьма затруднительным. Сопоставление актов второй половины XVII века убедительно показывает его тяжесть.

В январе 1660 года в Москву приезжает архимандрит Россикона Дионисий – за милостыней по жалованной грамоте; весной 1664 с тем же заданием посещает столицу Павловский архимандрит Иоанникия – с прошением ото всех афонских монастырей.

В том же 1664 году Патриарх Иерусалимский Нектарий (1660–1669) ходатайствует перед Алексеем Михайловичем за все Афонские монастыри, находящиеся перед угрозой уничтожения. Ходатайство появилось в связи с фактами несанкционированного контакта Афона с Венецианским кораблем во время пятой Венецианско-Османской войны. Наиболее проникновенным является ходатайство 1667 года кафигуменов всех монастырей Святой Горы царю Алексею Михайловичу за Россикон с просьбой как можно скорее оказать ему помощь, поскольку обитель находится в бедственном положении, «... но есть еще в нем остаток жизни». Грамота была доставлена в Москву игуменом Россикона Никодимом. В 1677 году иноки были вынуждены продать иерисскому епископу Христофору свою арсану (пристань), на которой епископ устроил небольшой монастырь. Позже эта пристань опять вернулась в собственность Россикона, и именно на этом месте был впоследствии построен новый монастырь святого Пантелеймона, существующий и до наших дней.

Известна также грамота Патриарха Нектария царю Алексею Михайловичу (1629–1676) с просьбой оказать помощь святогорским монастырям, оклеветанным турецкой афонской администрацией перед султаном Магометом IV (1648–1687) и обвиненным в помощи венецианцам во время очередной венецианско-османской войны.

Во второй половине ХVII века греческо-русские связи приобретают наибольший размах и глубину. Укрепляются и расширяются все те направления взаимоотношений России и христианского Востока, которые были созданы в предшествующий период. Греческий мир, балканские народы видят в русском царе своего единственного избавителя от господства «агарян». В этот период происходит перенос с Востока в Россию многочисленных и нередко важнейших греческих икон (или же их копий, сделанных на месте хранения основного списка), книг, мощей святых и т.п.; переселение в Россию монахов, врачей, художников, учителей. Греческая колония в Москве процветает, и ее роль в русской жизни середины – второй половины ХVII века трудно переоценить: оттуда выходят переводчики Посольского приказа, переводчики и справщики Печатного двора, учителя, купцы. Усиливается ориентация на Греческую Церковь в плане богослужения: «книжная справа» Патриарха Никона, сопряженная с появлением в Москве большого собрания греческих рукописей из книгохранилищ Афона. К этому же времени относится просветительская, переводческая и научная деятельность Епифания Славинецкого, Арсения Грека, Дионисия Ивирита, Паисия Лигарида, Николая Спафария, а также основание в Москве первого общественного училища – Типографской школы (1681) и вскоре затем первого высшего учебного заведения – Славяно-греко-латинской академии (1685).

Один из самых образованных людей своего времени, царь Алексей Михайлович считал себя «государем Святой Руси» – оплота Вселенского Православия. Для активизации научного и технического прогресса приглашал из Европы техников, мастеровых, архитекторов, живописцев, лекарей, аптекарей и селил их в Немецкой слободе. В то же время внимательно следил за усилившейся тенденцией проникновения на Русь католичества, лютеранства, кальвинизма и др. «еретических учений», не допуская их укоренения; боролся с пережитками идолопоклонства.

В 1653–1655 гг. была проведена церковная реформа, которая имела целью упорядочение связей РПЦ с Константинопольским Патриархатом, православными Церквами украинских, белорусских земель, Молдавии и Балканского полуострова, что способствовало бы укреплению авторитета Русского государства. Все это требовало унификации церковной обрядности, богослужебных книг, иконописания, даже церковной архитектуры.

Осуществлять богослужебную реформу был призван энергичный и деятельный Патриарх Никон (Минин), который обратил на себя внимание царя в 1646 году, когда приехал в Москву за «милостыней» для Кожеезерского монастыря, где был тогда настоятелем.

Патриарх Никон родился в 1605 году в Нижегородской губернии. Он был женатым священником, и постригся в монахи одновременно с женой, по взаимному согласию, после того как они потеряли троих детей в малолетстве. В момент пострига (в Анзерском скиту Соловецкого монастыря) будущему Патриарху и реформатору было 30 лет. Вскоре он стал игуменом Кожеозерской обители в Архангельской губернии. При личном знакомстве Никон так понравился царю, что тот оставил его в Москве, сделав настоятелем Новоспасского монастыря, в котором с 1648 года находится усыпальница царского рода Романовых. Митрополит Новгородский ввел наряду со славянским пение на греческом языке; инициировал перенесение мощей св. Филиппа в Успенский собор с Соловков.

В 1652 году Никон по настоянию царя был поставлен Патриархом Московским и всея Руси (до 1658 года). Много сделал для развития книгопечатания в России. Он пользовался полным доверием царя, который советовался с ним не только по духовным вопросам, называя его «собинным другом». Никон энергично взялся за проведение реформы, применяя жесткие меры. Церковная реформа встретила сильное сопротивление со стороны части духовенства, знати и простонародья – ревнителей «древлего благочестия», в значительном числе отделившихся от Церкви в раскол старообрядчества и подвергшихся суровым преследованиям. Властный и честолюбивый, усвоив себе титул «великого государя», Никон активно вмешивался даже в ход государственных дел, при этом стремясь поставить власть Патриарха выше царской. Все это привело к конфликту между Алексеем Михайловичем и Патриархом, в итоге завершившемуся разрывом.

При активном участии Никона Собор 1654 года определил необходимость править богослужебные книги по греческим источникам. Осознанию этой необходимости способствовал и факт сожжения в 1650 году на Афоне русских книг (содержавших неточности и ошибки) по инициативе архиепископа Охридского Даниила.

Члены Собора положили при исправлении церковных книг соображаться с древними греческими списками. Поэтому непосредственно после завершения Собора по заданию царя Алексея Михайловича и Патриарха Никона на Святую Гору был послан уже неоднократно совершавший путешествия на Восток иеромонах Арсений (Суханов), задачей которого было «щедрой милостыней», то есть за пожертвования в монастыри, приобрести возможно большее количество древних греческих богослужебных книг, которые должны были служить для «книжной справы». Он имел с собой шесть писем от Никона, адресованных Киноту, Россикону, Хиландару, Иверону, Ватопеду и Великой Лавре.

Арсений Суханов блестяще справился со своей задачей. Он привез с Афона около 500 греческих книг, в том числе из Россикона – три книги от дикея Германа из Россикона, одна рукописная и две печатные. Так на Русь вернулось Базельское издание 1538 года сочинений Павла Эгинского, приобретенное в 1613 году в Москве Арсением Элассонским и отосланное им на Афон в качестве вклада в Пантелеймонов монастырь. Надо, однако, заметить, что успешностью своей миссии иеромонах Арсений в немалой степени обязан был бедственному материальному положению святогорских обителей, вынуждавшему их продавать свои старые книги посланцу русского царя.

По получении этих книг в 1654 году и по напечатании исправленного сообразно с ними Служебника, в предисловии к нему было объявлено: «Святых горы Афона боголюбивой начальницы святых и честных монастырей: Лавры, Ватопеда, Хиландара, Иверского, Дионисия, Пантократора, Ксиропотома, Котулмуси, Дохариа, Симона-Петра, Русского, Филофеа, святого Павла и прочих, исзыскавших в своих книгохранилищах книги изрядны и право писаны греческим языком, числом 500».

Из пяти сотен книг, которые Арсений Суханов привез с Афона, 395 были отправлены в Новоиерусалимский монастырь.

Изыскания Б. Л. Фонкича, в частности найденные им в Ивероне книги, помеченные Арсением, показывают правильность предположения, что Арсений Суханов стремился отбирать на Афоне не только рукописи непосредственно для подготовки новых изданий литургических текстов, но и книги, содержащие самые разнообразные сочинения церковной и светской литературы, главным образом греческой древности и Средневековья, для создания в Москве библиотеки, необходимой при той огромной и разноплановой работе по реформированию русской культуры, которая планировалась в России в середине XVII столетия.

В архиве Дионисиева монастыря на Афоне сохранился интересный документ, который говорит о том, что продажа книг в Россию в 1654 году осуществлялась афонскими монастырями без официального разрешения турецких властей. Он составлен, вероятно, в Протате 10 июня 1654 года и является данным представителями 20 афонских монастырей обязательством, ссылаться на бедственное материальное положение всех монастырей, невозможность их существования без «милостыни мира» и вынужденность продажи древних книг московскому царю – в том случае, если турецкие чиновники потребуют объяснений.

Среди подписантов есть подпись и дикея Германа Россиконского: «Дикий росо Герман подписываюсь». Арсений прибыл на Афон в середине апреля 1654 года, то есть вся основная работа была сделана им приблизительно за месяц.

Большинство номеров на книгах этих монастырей писаны бледными серыми или коричневыми чернилами: совершенно ясно, что проставить номера одинаковыми чернилами на книгах разных монастырей можно было в одном месте, в протате, а не в нескольких удаленных друг от друга монастырских книгохранилищах. Исключение составляют именно три книги, отобранные Сухановым в библиотеке Пантелеймонова монастыря: на них имеются пометы «Арсений» и номера, причем и то и другое писано, несомненно, самим Арсением и одновременно: одинаковыми темно-коричневыми чернилами, тогда как обычно помета Суханова и номера пишутся на отобранных им манускриптах разными чернилами. Приходится сделать два предположения. Либо Арсений ездил в Россикон уже после нумерации в Протате книг указанных монастырей, и, зная теперь о необходимости нумеровать книги, сразу пометил книги Пантелеймонова монастыря и своим именем и номерами (если это так, то Россикон, вместе с Хиландарским и Павловским монастырями, следует отнести к числу обителей, которые Арсений Суханов посетил в последнюю очередь). Либо же Арсений отобранные в Руссике книги не метил своим именем, и сделал это только тогда, когда они были привезены в протат. Это произошло, по-видимому, после того, как была закончена нумерация книг указанные семи монастырей, и Арсений уже совсем другими, темно-коричневыми чернилами поставил на книгах Руссика и свое имя и номера.

Изучение состава книг, привезенных Арсением Сухановым с Афона, и исследование их дальнейшей жизни на русской почве позволяют понять широту задуманной Никоном книжной реформы. Если исходить из того определения цели поездки Суханова на Афон, которое дается источниками XVII века – исправление русских богослужебных книг – то, казалось бы, Арсений должен был привезти лишь книги богослужебные. Между тем, как это уже отмечено в специальной литературе, он не привез даже полного круга этих книг.

В святогорских книгохранилищах Арсением были отобраны списки Священного Писания, многочисленные сборники сочинений отцов и учителей Церкви, прекрасная коллекция памятников агиографической литературы, сборники канонического права, исторические своды, сборники смешанного содержания с бесчисленным количеством самых разнообразных сочинений античных авторов. Изучение жизни этих книг на русской почве показывает, что афонские книги сразу же были привлечены для работы на московском Печатном дворе и для обучения греческому языку в школе Арсения Грека. На протяжении второй половины XVII века «сухановские» книги неоднократно использовались справщиками Печатного двора как оригиналы переводившихся и готовившихся к изданию на русском языке различных сочинений и – более всего – в качестве справочной литературы в широком смысле этого слова.

Обращение Алексея Михайловича и Патриарха Никона к Афону при проведении богослужебной реформы опиралось не в последнюю очередь на многовековой неоспоримый авторитет Афона во время, до и после Брестской Унии 1596 года.

Сергий Святогорец пишет об этом так: «Когда Уния открылась, тогда, в утешение твердых в Православии малороссиян, афонские иноки посетили их своим посланием, которое князь Острожский признал достойным обнародования, вместе с посланиями Патриарха Александрийского Мелетия I Пигаса (1590–1601). Без сомнения в этом принимали участие всего более иноки русского монастыря на Афоне. «Не удивляйтесь случившемуся, писали они, – не смущайтесь и не приходите в сомнение: но паче мужайтесь, пребудьте тверды <...> Не думайте: наши Пастыри отступили; как нам без них сохранить свое Православие? То были не Пастыри: они достигли престола епископского не богоугодного жизнию, но посредством золота; сделались епископами не для блага Церкви, а для своего прибытка. Они не отреклись от мира и мирских выгод, когда присвоили себе сан святительский; и теперь потому отошли от Церкви православной, что не хотели переносить хулы, унижения, клеветы и гонений, которые верные рабы Христовы терпят от латинского начальства. Они отбыли на покой латинский, на славу и честь Папину».

Когда в Москве исправление книг церковных перед изданием их в печать потребовало сношений со святогорскими монастырями, они не отказывали русским в своей помощи. В 1652 году, когда был спор о перстоложении в знаменовании себя крестом, они прислали список с соборного осуждения, произнесенного отцами Афонской горы за три года до того против сербского иеромонаха Дамаскина, утверждавшего, что должно креститься двумя перстами.

Российский исследователь Б. Л. Фонкич приводит примеры греческого книгописания в России (в Москве, Твери и Новгороде), в том числе переписки с афонских книг и, что наиболее интересно для нас, с книг Россикона.

Патриарх Московский и всея Руси Никон (1652–1658) еще до оставления своего патриаршего поста заказал в Хиландаре копию известнейшей иконы «Троеручица».

Доставка иконы в Москву в июле 1661 года была поручена Собором Старцев Афона Кастамонитскому архимандриту Феофану. Кроме того, архимандриту Феофану была вручена челобитная грамота от всех афонских монастырей царю Алексею Михайловичу с просьбой милостыни (1661). Архимандрит Феофан прибыл с двумя диаконами, старцем и служкой.

В октябре 1662 года Хиландарскую чудотворную икону – видимо, при содействии единомышленников Никона – негласно доставили в Воскресенский (Новоиерусалимский) монастырь, в котором находился опальный Патриарх. Троеручица была встречена Никоном и сослужащими ему иереями с великой честью.

Такой дерзкий поступок Кастамонитского архимандрита Феофана вызвал у официальных властей возмущение. Было назначено расследование. Выяснилось, что архимандрит Феофан не только самовольно вывез икону из Москвы в Воскресенский монастырь, но и проезжая в Москву по Польской Земле, получил от коронного Гетмана Потоцкого секретное («лазутческое») задание. В связи с этими выявленными обстоятельствами архимандрит Феофан со своими двумя диаконами, старцем и служкою был сослан в Кирилло-Белозерский монастырь на 10 лет. Видимо, одновременно Феофану было поручено составить послание с описанием Святой Горы, что и было им исполнено в 1664 году. В послании дана информация и по Россикону (келлий отходных – 25, братии – 120 человек).

* * *

Умалять финансовую помощь русских правителей своей «богомолии» в это период не следует; однако необходимо признать, что Россикон из одного запустения, после недолгого благоденствия, попадал в новое. Но объектами финансового внимания Москвы были все двадцать монастырей и об этом забывать не надо. Кроме того, Россикон не располагал такими святынями как Ватопед (в этот период суммы помощи Ватопеду были в три раза больше, чем всем другим монастырям, не исключая и Россикона). Обильная милостыня с одной стороны и нуждающаяся братия Ватопеда – с другой, обеспечили прибытие святынь Ватопеда на поклонение в Россию.

С рубежа XV–XVI веков известны западнорусские монахи, подвизавшиеся на Святой Горе. В XVII–XVIII веках выходцы из Юго-Западной Руси даже преобладали среди восточнославянских монахов Афона: на это, в частности, указывает большое число киевских, львовских и черниговских изданий того времени в славянских книжных собраниях афонских монастырей, заметно превосходящее по количеству продукцию великорусских типографий.

В начале XVI века на Афон отправился постриженик Благовещенской супрасльской обители Антоний Супрасльский, принявший впоследствии мученическую смерть от рук мусульман в Салониках; он несколько лет прожил в пирге свт. Саввы Сербского. В конце XVI – первой четверти XVII века на Афоне, преимущественно в Зографе и Хиландаре, жил выдающийся защитник Православия в Речи Посполитой, бескомпромиссный борец с Унией иеромонах Иоанн (Вишенский). В 1596 году, в самый год подписания Брест-Литовской унии, он составляет «Послание Зографского монаха Иоанна Вишенского к Митрополиту Киевскому Михаилу Рогозе» († 1599) с резкой критикой случившегося. В 1598 году иеромонах Иоанн пишет «Книжку», адресованную всем участникам Унии. В «Книжку» вошли «Послание Львовскому братству», «Послание Иову Княжницкому» и др.

Брестская уния, принесшая православным жителям Западной Руси немало бедствий, в то же время привела к значительному возрастанию духовно-культурного авторитета Афона в этих областях (по крайней мере для тех из православных, кто не принял союза с Римом). Это период усиления полемики между защитниками Православия и представителями католичества; первоочередной задачей православных богословов было доказать непрерывный характер сложившихся испокон веков связей православной Малороссии с Византией, и в частности, с Афоном. Монахи-святогорцы и здесь оказывались в первых рядах защитников Православия. Они присылали православным Западной Руси для поддержки в богословских спорах свои переводы с греческих сочинений, в которых анализировались и опровергались средневековые католические теории и догмы.

После заключения Брестской унии афонские иноки написали православным украинцам особое послание: «От Святыя Афонския горы скитствующих и о царствии Христове нудящихся, от страны вашея, вам поспешников и молитвенников». Несомненно, в составлении его принимали активное участие также насельники Русской обители на Афоне.

Усердие афонских старцев было принято православными украинцами с горячей благодарностью. И когда украинские церковные деятели в 1621 году на Соборе в Киеве размышляли, какие меры можно принять для утверждения Православия, то было принято решение: «послать <…> за благословением, помощью и советом <…> на святую Гору Афонскую, чтобы вызвать и привезти оттуда преподобных мужей русских: блаженного Киприана и Иоанна прозванием Вишенского, и прочих, процветающих жизнию и благочестием, а также и впредь посылать русских, расположенных к благочестию, на Афон, как в школу духовную». Этот документ говорит о том, что в 1621 году Иоанн Вишенский был еще жив. Год его кончины неизвестен.

В истории литературных связей между Афоном и Западной Русью бывали случаи, когда «творчество того или иного писателя в силу ряда обстоятельств протекало полностью или частично не на родине, а в среде близкого ему по языку, вере и культуре славянского народа». Число таких деятелей культуры, как свидетельствуют некоторые факты, было довольно значительным. Одним из них можно назвать Самуила Бакачича, работавшего во второй половине XVII века на Афоне.

Как о большинстве древнеславянских писателей, о Бакачиче мы не имеем практически никаких биографических сведений. Хотя принято считать, что он украинец, однако в приписках к рукописям он сам называет себя «русин», «русин родом», «от Руссии», «от Русские земли». Труды Бакачича стали частью культур трех братских народов – болгарского, русского и сербского. Литературная деятельность его проходила преимущественно на Афоне в среде сербского иночества. Он в совершенстве овладел сербским языком и даже переводил на него некоторые тексты. Некоторые свои рукописи Бакачич писал на русском языке, предназначая их для русских читателей.

Самуил Бакачич перевел с греческого языка на сербский сборник поучений «Магнит духовный» (1690), сборник Агапия Критянина «Грешных спасение» (1685–1686), собрание поучений Дамаскина Студита «Сокровище»; с русского на сербский – полемическое сочинение украинского писателя Иоанникия Голятовского «Мессия Правдивый» (1669) и ряд других.

Помощь афонских обителей была нужна Православной Малороссии и в тот период, когда началось активное печатание церковных книг и нужно было сверять свои рукописные источники с греческими. Когда архиепископ Львовский Гедеон (1630–1657) по поручению Собора занимался подготовкой издания Требника, то Патриарх Александрийский и Константинопольский Мелетий прислал ему Требник, как писал сам Гедеон, «добре исправленный по древним Святой Горы требникам, его же рукою своею подписав, с благословением пастырским повелевая в общую пользу великоименитому российскому роду изобразить».

В дальнейшем связи Западной Руси и Афона постоянно укреплялись; многие малороссы стали известны своими иноческими подвигами на Святой Горе. При этом в большинстве своем иноки западнорусского происхождения не были связаны с Русским Пантелеимоновым монастырем.