Раздел 2. Василевс, держава, православие

Византийскую империю, охватывавшую в разные времена пространства Малой Азии, Крыма, восточного Причерноморья, Месопотамии (междуречья рек Тигра и Евфрата), Сирии, Палестины, северной Африки, Италии, Сицилии, Балканского полуострова, населяли многие народности и племена (греки, египтяне, африканцы, сирийцы, месопотамцы, италийцы, балканские иллирийцы, бессы, фракийцы, македонцы, албанцы, далматинцы, готы, аланы, гунны, славяне, грузины, персы, арабы и др.). Деятельные и беспокойные александрийцы, насмешливые и острые на язык, жадные до развлечений антиохийцы, предприимчивые, энергичные армяне, пользовавшиеся относительной религиозной свободой евреи – отличные коммерсанты и ремесленники, горластые и спесивые горцы-исавры, балканские пастухи-разбойники влахи или валахи, смуглые, разбитные цыгане, грубые, ограниченные и вместе с тем набожные каппадокийцы, хвастуны пафлагонцы, принявшие христианство, но оставшиеся грабителями мардаиты из Малой Азии – все они по-разному отдавались жизни и неодинаково ее воспринимали, иногда имели только им присущие языки, обычаи, нравы, верования.

Их держава то расширялась необыкновенно, до 1,3 млн кв. км, занимая пол мира (карта 1), то сжималась до последних размеров, вплоть до пределов Константинополя, столицы Империи (карта 7), но всегда отличалась пристрастием к порядку, праву, наличием особых идеологических принципов и модели духовно-политической организации этого «людского муравейника». В Европе эпохи Средних веков Византия была самой неограниченной самодержавной монархией и в тоже время самой высокодисциплинированной, демократической. Теоретически она считалась выборной, а не наследственной. От римской государственности была унаследована концепция государства и общества, где каждый – в соотвествии со своим положением – имеет права и обязанноси. Разноплеменное и многоликое население долгое время объединяли выполнение предписаний власти, единый правитель – византийский император и единая вера – христианская. Вся политика Византии, более того, нравственный строй, жизненная концепция ромеев долгое время зиждились на «трех китах»: установленном Богом порядке (евтаксии), единогласии властей (симфонии) и традициях. Верность василевсу, закону, державе и православию – вот что выделяло подданного ромейского императора, определяло его этос – образ мыслей, благонадежность, сплачивало в целом народ и служило залогом успеха. Потеряв в борьбе с турками-османами монархию и ее столицу, взятую 29 мая 1453 г., ромеи потеряли и Византию.

Народы, населяющие « ойкумену» – обитаемый мир, византийцы разделяли на собственно «ромеев» – римлян, как они себя именовали, и варваров, то есть всех остальных. Тем не менее сама Романия на протяжении своей более чем тысячелетней истории так или иначе оставалась многоэтничным и многоязыковым государством, не знала национального вопроса и поэтому понятие чужестранец в нем было довольно относительным.

В эпоху поздней античности латынь и греческий язык являлись ведущими культурными языками римского государства, причем латынь доминировала на Западе, а греческий – на Востоке. Это были два «мировых языка». К концу VI в. греко-латинское двуязычие стало более редким на востоке, чем прежде. Константинополь превратился в космополитичный город с многими общинами, говорившими на разных языках. Впрочем, латынь еще продолжали использовать при дворе как официальный язык. В некоторых окраинных пределах Империи сложились свои литературные языки. Так, он был в Армении уже в V в., на него переводили многие христианские тексты на греческом и сирийском языке. Сирийский и армянский диалекты доминировали в западной Месопотамии, Сирии и Палестине, причем в Сирии в течение IV в. тоже сложился литературный язык. Но в городах преобладал греческий язык, если не считать египетские центры, где доминировал язык коптов – поздняя форма египетского языка. Он утвердился здесь вместе с рождением в Египте Церкви монофиситов, противостоявшей грекоговорящей ортодоксальной Церкви. Такая языковая пестрота, вероятно, задержалась бы надолго, если бы не волна арабских завоеваний, обрушившихся на Византию с 40-х гг. VII в. и отнявших у нее большую часть восточных провинций (эпархий) (карта 2). Именно это обстоятельство способствовало превращению византийского государства в более универсальную монархию, где греческий язык окончательно приобрел статус государственного языка при сохранении в обиходе других языков. Вряд ли бы Империи удавалось столь быстро и успешно восстанавливать экономику, наращивать военный потенциал, противостоять могущественным врагам, если бы не проводимая мудрая политика «открытых дверей», социальная, правовая, языковая и даже религиозная терпимость по отношению к каждой общине, что удивительно сочеталось с державной спесью.

Необозримые просторы христианской Империи населяли люди не только разного языка, но и разной веры. Так, здесь проживали евреи, которые не считали Иисуса Христа Богом и праздновали день субботний, а не воскресный; арабы, которые молились Аллаху, обращаясь лицом к Мекке; армяне, среди которых было немало монофиситов; палестинские самаритяне, враждебные христианам; сирийцы – сиры, исповедовавшие несторианство, или латины (католики), утверждавшие, что Святой Дух исходит не только от Бога Отца, но и от Бога Сына. Ромеи опровергали богословские заблуждения этих людей и считали, что все франки – надменны и жадны, все армяне – хитры и коварны, арабы – злы и жестоки и т. п. Тем не менее они давали армянам важные посты и саны, брали в свои войска грузин, печенегов или англосаксов – инглинов, данов, немцев, успешно торговали с венецианскими купцами, лечились у еврейских врачей и покупали хлеб у арабских булочников.

Поначалу права ромейского гражданства жаловались индивидуально. Но с VI в. законодательством великого византийского императора Юстиниана I было введено коллективное гражданство целых народностей. Та или иная этническая группа, получавшая римское гражданство, включалась в административную структуру Империи, а ее вождю жаловалась какая-либо имперская должность (консула, патрикия и т. д.). Для того, чтобы стать полноправным членом ромейского порядка-таксиса надо было исповедовать православие, то есть веру, принятую официально признанной Церковью, нести налоговое бремя, уметь разговаривать на греческом языке, соблюдать культурные и правовые основы таксиса, его традиции и общепринятые нормы. Таким образом, понятие «ромейский народ» полностью потеряло свою этническую специфику, став конфессионально-политическим понятием, впрочем, как и «эллинский народ». Термином «эллин», ставшим синонимом понятия «язычник», мог быть назван и средневековый китаец, и араб-мусульманин, и не принявший священное таинство крещения викинг-варанг.

Всякий подданный византийского императора, если он был рожден свободным христианином, не был иудеем или еретиком, имел право приобрести имение, владеть рабами, служить и дослужиться до любых высших чинов. Империя ромеев являлась «открытым» государством, всегда готовым принять и расселить на своей территории крещенных иноплеменников или даже представителей других религиозных верований. Смешанное происхождение не считалось недостатком, а наоборот, достоинством, причиной энергии и ума. Даже в царском окружении встречались инородцы, люди разного цвета кожи, не говоря уже о социальном происхождении. К примеру, всесильный советник императора Аркадия, умный, неразборчивый в средствах и крайне амбициозный евнух Евтропий был уродливым, лысым кастратом со сморщенным желтым лицом, но невзирая на свой бывший рабский статус достиг в 399 г. титула консула – высшей степени отличия, которое могла предоставить Империя. Один из самых знаменитых выскочек, легендарный евнух Самона, ставший около 900 г. всесильным, богатым титулованным фаворитом василевса Льва VI Мудрого, тоже был рабом-арабом, начавшим свою карьеру с доноса на человека, плохо отзывашегося об императоре. Ромеям была чужда этническая или расовая антипатия: превосходство над «варварами» они усматривали только в приобщенности к своему государству и культуре.

Римская идеология провозглашала право великого Рима властвовать над другими народами. Традиции этого римского «империализма» не были забыты. Василевсы поселяли пришлые народы, в зависимости от необходимости, в тех районах страны, которые особо остро нуждались в людях. Их использовали для обороны границ, нередко от своих же соплеменников. Константинопольское правительство могло руководствоваться и иными соображениями, например, вырвать с родной земли рассадников зловредной ереси, возродить хлебопашество в регионе, пришедшем в запустение из-за частых набегов врага или пострадавшем от смертоносной эпидемии. Ведь в те времена обычным явлением были грабительские походы недружелюбных соседей ромеев и периодически повторяющиеся ужасные пандемии чумы, особенно сильно опустошавшие целые области Империи с 540-х гг. в течение двухсот лет.

Государственный идеал заключался в уважении земного порядка, зафиксированного Богом в Его книге – Библии. Как Богом избранный народ, византийцы проявляли большое уважение к закону и всякое его нарушение понималось как аномалия. Именно равновесное соблюдение «законов божественных» (библейских и евангельских установок) и светских правовых норм обеспечивало номофесию, то есть нормальное функционирование всей судебной системы Империи. Причем старые законы всегда расматривались как более предпочтительные, чем новые, их очень редко отменяли, обязательно оговаривая вынужденность изменений под влиянием жизненных условий. Во всем проглядывало уважение к длительной правовой традиции, когда даже обычай приравнивался к закону. К примеру, при разделе имущества обращались к старцам, которые под присягой описывали расположение земельных межей и подтверждали или оспаривали в присутствии судей заявления обеих сторон.

Но одного законопослушания было мало. Только принятие христианства и знание греческого, «эллинского языка» – «глоссан Еллина» и «эллинских обычаев» – «Еллинас естолисфаи» открывали поистине широкие возможности для любых поселенцев, а именно: позволяли получить должность и титул, или же совершить военную или церковную карьеру, иногда самую головокружительную. Поэтому многие иноземцы охотно индивидуально, семьями, а иногда целыми группами и племенами крестились, как это предусматривал и требовал закон. Таким образом, они, живя среди ромеев, постепенно воспринимали более высокую византийскую культуру, растворялись в ней, становились ее неотъемлемой частицей, тем самым придавая ромейской цивилизации столь неповторимый облик. Впрочем, некоторые народы (армяне, евреи, позже – цыгане) не растворялись полностью в этом вечно бурлившем гигантском этническом «котле».

Так, здесь издавна было немало еврейских компактных групп- общин, исповедовавших иудаизм. Византийское законодательство четко определяло статус еврейского населения, которое упорно не хотело принимать Святое крещение. В городах они селились в отдельных кварталах-автономных колониях, с которых государство взимало плату. К примеру, немало евреев осело во Влахернах, отдаленном северо-западном районе столицы около оконечности залива Золотой Рог, где их квартал был обнесен защитной стеной. Им запрещались владение рабами-христианами, строительство новых молельных домов-синагог. Правительство позволяло иудеям следить за уже существующими синагогами и не разрешало размещать солдат в них, но возведение новых молельных домов за пределами еврейских кварталов рассматривалось как наступление на православие. А за распространение иудаизма или совершение обряда обрезания крайней плоти предусматривалась казнь. Вместе с тем евреям разрешалось соблюдать многие свои обычаи, не работать в субботу, которую они чтили, а их имущество и жизнь защищались законом.

Еврейское население было в основном занято в торговле и ремесле. Хотя иудеям долгое время было запрещено вступать в византийские профессиональные корпорации, среди них было немало купцов, умелых ремесленников, особенно красильщиков, шелкоткачей и производителей шелка-сырца, кожевенников, квалифицированных врачей. К услугам последних, случалось, обращались даже императоры. Согласно новелле 1148 г. с текстом присяги для евреев, они все же были допущены в состав торгово-ремесленного населения столицы. Недаром еврейские кварталы Константинополя отличались красотой и богатством, впечатлявшими и вызывавшими зависть евреев-путешественников из Европы.

Не испытывали евреи и особых налоговых притеснений. Они платили государству специальный налог, однако финансовое бремя для них не было большим, чем для христиан.

Но, будучи представителями чуждой христианству религии, византийские евреи уже с V в. не имели права на административные должности и титулы, не допускались к участию в общественной и государственной жизни Империи. Браки с иудеями тоже были однозначно запрещены. К евреям не было особой симпатии ни со стороны государства, ни со стороны Церкви. Их настороженно воспринимали как убийц Христа. Тем не менее, если не считать двух императорских указов, запрещавших евреям креститься, ромейское законодательство не возбраняло им обращаться в христианство. Причем с прошедшего обряд снимались все ограничения, и запрещалось третировать его за прежнюю веру.

Большинство византийских евреев были достаточно состоятельными людьми, четко платившими все полагающие налоги и подати, грекоговорящими и в основной своей массе вполне лояльно относившимися к власти. Впрочем, ромейская история знала и немало случаев, когда евреи оказывали решительное сопротивление, в том числе и вооруженное, византийской администрации, когда та пыталась давить на них, принуждать переходить в христианство. Исключая эти временные обострения отношений, иудейские общины не трогали вплоть до конца Империи.

Византийские императоры проводили активную переселенческую политику и внутри самого государства. Так, в конце VII в., в правление василевса Юстиниана II армян поселяли во Фракию и Македонию для укрепления болгаро-византийской границы. Дабы ликвидировать очаг постоянной напряженности на восточных рубежах Византии, воинственных мардаитов, часто провоцировавших арабо-ромейские столкновения, с Тавра (что в Малой Азии) отселяли в морские фемы Кивириотов, Кефалинию, в греческий Эпир и во Фракию. Славян переправляли с Балканского полуострова в севе- ромалоазийскую Вифинию и ставили во главе их архонта, имевшего особую печать-моливдул. Грецию, дабы умалить в ней славянское влияние, наполняли переселенцами греками, что было особенно масштабно проделано в 805 г., причем с переселенцами сюда явилась христианская религия – до этого славяне Пелопоннеса еще не были обращены в христианство. Жителей ранневизантийского Кипра направляли в район Пропонтиды – Мраморного моря, где была острая нужда в людях, способных нести службу на флоте. Для пресечения распространения ереси монофиситов приверженцев «этого пагубного заблуждения» в VIII в. при Константине V отселяли из северной Сирии во Фракию, в район приморской крепости Месемврии, туда же отправляли армян из восточномалоазийских Мелитины, Феодосиополя и т. д.

Таким образом, подобные переселенческие волны решали конкретную задачу: укрепить границы Империи, ликвидировать очаг напряженности или же заселить опустошенные районы страны. Переселение как правило давало резкий демографический всплеск, который приводил к радикальному изменению социальной ситуации: вместо крупных землевладельцев наиболее влиятельным становился новый класс свободных крестьян. Это было испытанное средство, к которому в Византии особенно эффективно прибегали в раннесредневековую эпоху. Улучшение жизненных условий приводило к повышению рождаемости и неуклонному увеличению площади возделываемых земель. Растущее и богатеющее население училось себя защищать, сорганизовав исключительно мощные провинциальные военные отряды, в значительной степени находившиеся на самообеспечении.

Однако данная политика не всегда достигала желаемой цели, точне, давала побочные, непредвиденные плоды. Так, перемещение разгромленных в конце IX в. павликиан из Малой Азии на Балканы привело через несколько десятков лет к возникновению и постепенно все более широкому распространению в этом регионе новой, но не менее зловредной ереси богомилов, последователи которой открыто хулили богатых и знатных, учили людей не повиноваться властям, отвергали любые религиозные обряды и церковную иерархию.

Основным средством укрепления внутреннего единства Империи являлась политика унификации, активно проводимая константинопольской администрацией. «Как можно меньше различий» – таким был ее главный принцип. С VI-VII вв. василевсы всеми силами стремились насадить единый, «официальный» греческий язык, ослабить любые группы населения, основанные на территориальных, племенных или религиозных связях. Взамен этих связей им предлагалась возможность занять достойное место в официальном византийском обществе путем участия в государственной и общественной жизни страны.

Вспышки враждебности по отношению к «инородцам», конечно, имели место, однако правительство не проводило «этнических чисток» и в редких случаях прибегало к принудительной христианизации.

Государство периодически пыталось насильно массово крестить евреев: при Ираклии (632 г.), Льве III (721 / 722 г.), Василии I (873 г.), Романе I Лакапине (ок. 940 г.). Впрочем, такие попытки были непродолжительными, и в скором времени выкрестам разрешалось возвращаться в свою веру и исповедовать иудаизм. Бытовой антисемитизм, гонения на евреев, а также язычников, были скорее исключением, чем правилом.

Христианская Православная Церковь никогда не поощряла насильственного обращения иноверцев и не поддерживала массового крещения. Да и ненависть к отступникам и еретикам была куда выше, нежели неприязнь к человеку, исповедующему другую религию.

Терпимое отношение к разноплеменному, разноязыкому населению страны, гибкая, сбалансированная и ненавязчивая политикой административной унификации и «ромеизации», отсутствие национального вопроса, по крайней мере, до поздневизантийского периода, позволяли сохранять единство ромейского этоса и целостность этой супердержавы средневекового мира на протяжении многих веков.

Зато отношения Романии с внешним миром, с народами и племенами, обитавшими за пределами Империи, были достаточно сложными и противоречивыми. Варваров привыкли воспринимать традиционно, с эпохи Древней Греции, негативно, как нечто звероподобное, невежественное, грязное, голодное, алчное, не способное жить в условиях государственности, ведущее «вакхический» образ жизни, поклоняющееся богу войны и вместе с тем наивное, высокомерное и заносчивое, способное на предательство. Их мир был в целом совершенно противоположен и враждебен изолированному миру ромеев – богоизбранного, степенного народа, склонного к наукам и искусствам, которому полагалось, согласно сложившимся представлениям, от имени Господа управлять другими народами. Это развивало в византийцах чувство высокого самомнения, даже кичливого превосходства. Недаром ромейская поговорка гласила: «Все короткохвостые собаки [считают, что они] равны нам».

В глазах самих варваров Империя долгое время представала как образцовое государство, сила которого казалась несокрушимой. Готский историк Иоардан рассказывает в середине VI в., как остгостский король Атанарих, с восхищением дивившийся красоте местоположения бронзово-голубого Константинополя, высоте его стен, толпам разноязычного народа и карава¬нам судов, воскликнул, что император есть поистине земной Бог, на которо¬го никто не смеет поднять руку. И в этом всячески пыталась убедить импер¬ская пропаганда, создававшая у чужеземцев иллюзию всесилия и всевластия императора, исключительности ромейского государства.С точки зрения ромеев, для этого был целый ряд веских оснований: во-первых, правильно исповедуемая религия – христианское православие; во-вторых, законное преемство византийских императоров по отношению к христианскому имперскому Риму; в-третьих, высокоразвитая, искусная государственная, правовая и дипломатическая практика, а также налаженный, многочисленный бюрократический аппарат, не имеющий аналогов; в-четвертых, знание благородного «эллинского» языка, обычаев и покоящаяся на них блестящая культура антично-христианского типа; в-пятых, военная мощь Империи, долгое время казавшаяся несокрушимой; в-шестых, колоссальные, веками копившиеся в Константинополе богатства. Эти идеи пропагандировались столетиями, вбивались в головы с помощью придворной риторики, своеобразной «журналистики Средних веков», а также придворных церемониалов, императорских прокламаций, документов и надписей на монетах. Поэтому нельзя не согласиться с мнением крупнейшего российского византиниста Геннадия Григорьевича Литаврина, который отмечал, что «...древняя империя (особенно ее блистательная столица) влекла к себе как гигантский магнит чужеземцев-современников, и она же отвращала их своей надменностью, неискренностью и скрытым коварством своей дипломатии. Ее история была овеяна легендами, а культура пользовалась всеобщим признанием. Ее могли ненавидеть, но не могли в то же время не уважать ее и не восхищаться ею».

Немудрено, что сила и влияние Империи длительное время признавалась самыми разными варварскими вождями и королями, по отношению к которым ромейский император – могущественный, святой и божественный являлся другом, а если они были крещены – братом или духовным отцом. Они номинально выступали в качестве некой семьи правителей, которых константинопольский император называл «сын», «брат», «друг». Будучи «союзниками» или вассалами василевса, они владели землями, которые он формально считал своими. Даже ведя фактически независимое от Империи существование, эти властители молчаливо признавали ее превосходство во всем. Примечательно, что ставший в 800 г. императором владыка половины западной Европы Карл Великий, при всей его мощи, продолжал именовать себя не римским императором, а только «императором франков и лангобардов». Титул же василевс ромеев применялся только по отношению к византийским правителям, по указу которых эта формула появилась на ромейских монетах.

Византийская внешняя политика была удивительно прагматична. Народы, сохранявшие собственную политическую и юридическую организацию, даже если они размещались на территории Империи, обычно были связаны с Империей союзными договорами, но были не подданными императора, по-гречески ипиками, а так называемыми катиками, то есть даже терминологически отличались от граждан-ромеев. Ф. И. Успенский заметил по этому поводу: «Теория образования заслонов или таких территориальных групп, которые бы служили обороной границе и имели интерес отстаивать Империю против враждебных нападений со стороны, произошла не в Новое время. Напротив, на ней уже в Средние века основывались отношения между большими империями и государствами». Когда такие заслоны оказывались сдвинутыми с места, равновесие на границах нарушалось и грозило гибелью стране. Византия являла тому образцовый пример и долгое время пыталась всеми средствами соблюдать этот принцип, пока он оказался окончательно нарушен в XIV-XV вв. и стал одной из важных причин окончательного падения Империи.

Желающие на полных правах влиться в сообщество цивилизованных народов, как уже сказано, должны были прежде всего принять христианство. Этим они рассчитывали занять самостоятельное место в политической структуре Европы, установить нормальные и равноправные отношения с христианскими соседями. Однако сами византийцы полагали иначе, считая, что крещенные язычники автоматически становились подчиненными василевса. Вслед за духовным подчинением наступал черед политического подчинения «замиренных», «очеловеченных» через крещение варваров, хотя само по себе крещение «диких варваров» не было надежным гарантом того, что эти крещенные переставали быть политическими противниками Империи. Увеличивались лишь шансы на то, что они перестанут быть откровенными врагами.

Приобщаясь к христианской культуре, к византийской цивилизации, варвары становились если не ромеями, то «христианами» по духу. Но в таком случае они не могли оставаться вне сферы влияния Империи. В дело вступала старая доктрина времен основателя Константинополя – Константина I Великого (324–337 гг.) – христианский мир, то есть мир Церкви и мир Империи, подвластный Константинопольскому императору, – неразделим. «Одна вера, одна Церковь, один император», – религиозно-политический идеал воспринимался ромеями только так даже после того, как во второй половине XI-XII вв. разделение единой Церкви и эпоха Крестовых походов положили конец существованию этого единого христианского мира. Во всяком случае, сама идея просуществовала еще некоторое время в безуспешных попытках заключения унии Церквей.

С точки зрения византийцев, для варваров не было лучшего выхода как включиться в установленный Империей богоизбранный порядок, признать духовную и в перспективе политическую власть единственного законного земного правителя – василевса. Вступая в семью христианских народов, они получали шанс на спасение. Те же, кто пытался противопоставить себя Империи, представлялись богохульниками и святотатцами, творящими зло. Таких нарушителей установленного Богом законного порядка ромейский император должен был карать, не останавливаясь перед самыми жестокими мерами. Война против них объявлялась справедливой, более того, священной, направленной на восстановление той мировой гармонии, за которую ромеи как богоизбранный народ считали себя ответственными. Поэтому византийские авторы редко осуждают василевсов и полководцев ромеев за корыстное вероломство в ходе переговоров с варварами (оно расценивалось как дипломатическая и военная хитрость), чаще хвалят за это.

Хронист Иоанн Скилица одобряет поступок патрикия Константина Диогена, отца будущего императора Романа Диогена: он дал болгарскому военачальнику Сермону клятву, что гарантирует ему безопасность, и вероломно во время встречи заколол Сермона, ликвидировав таким образом последний очаг сопротивления в Болгарии. Одобряет этот автор и действия прославленного полководца, силача Георгия Маниака, который, пообещав арабам сдать на утро крепость Телух и угостив их вином, ночью перебил спящих и отправил носы и уши доверчивых врагов своему василевсу. Анна Комнина с восторгом рассказывает, как ее отец, василевс Алексей, ловко переманивал на свою сторону, прельщая сказочными дарами, приближенных вождей крестоносцев и самих этих вождей, кичливых графов и герцогов с дурными манерами. Она же пишет об искуссной «победе» отца над половцами: пригласив половецких вождей на переговоры, обласкав их, одарив, устроив им баню и напорив вином, василевс велел ночью убить всех. Впрочем, не справедливо полагать, что такого рода приемы борьбы использовались именно византийскими политиками, дипломатами и полководцами: вероломны и коварны были в то время и враги Империи.

Димитрий Оболенский, видный английский византинист, предложил именовать сформировавшийся к концу раннего средневековья православный мир Byzantine Commonwealth, то есть Византийское Содружество, а точнее по смыслу, Сообщество, поскольку здесь не было равенства партнеров. Как уже было сказано, византийцы смотрели на варваров, даже на принявших христианство, как на людей «второго сорта», которые все равно могут оставаться разбойниками и едва ли не людоедами, пьющими кровь. В ромейском мире строгой иерархии и «византиноцентризма» само собой поразумевалось, что место Империи определено Господом и впереди всех во веки веков будут стоять только Константинопольский император (василевс) и Вселенский Патриарх (ойкуменикос патриархис), и никто другой. Правители же народов, входящие в эту систему, могли управлять своими подданными в лучшем случае лишь как наместники василевса Византии. Эта концепция существования некой общности православных народов и государств, находящихся в сфере вляния ромеев, была разработана византийскими интеллектуалами как удобное объяснение факта существования относительно самостоятельных народов и государств при одновременном существовании идеи вселенской, универсальной, единой Империи, какой представлялась Византия. И это был не единственный хитроумный выверт общественного сознания византийцев.

Порядок, установленный Богом на земле, – евтаксия, полагали ромеи, является отражением божественного небесного порядка и за него отвечают власти. Каждый должен иметь в нем свое место, причем император – первое.

Если Бог – Пантократор (в переводе с греческого – «вседержитель»), глава всего существующего мира небесного и земного, то василевс – космократор – глава земного порядка-таксиса, управитель и издатель законов, которые никто не в силах отменить. Он не уподоблялся Богу, но обладал синергией – способностью воспринимать Божественную энергию, Божественную благодать и поэтому управлял священной и богохранимой Империей подобно Отцу Небесному. Следовательно, делами Церкви тоже должна была руководить государственная власть.

Церковный историк Захария Ритор, живший в середине VI в., подчеркивал, что «христолюбивому царю надлежит не только покорять врагов и подчинять своей власти варварские народы, но также обезвреживать ловушки врагов духовных и направлять свет истинной веры на православный народ». В этом заключалась идея цезарепапизма – идея теократической монархии. Такие устремления имели объяснение: христианские цари в Византии были преемниками языческих римских императоров. Константин Великий и его преемники вплоть до Феодосия I в конце IV в. сохраняли титул великого понтифика, то есть религиозного главы. Наконец, само христианство строками Священного Писания говорило о божественном происхождении государственной власти: «Нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению» (Рим. 13:1–2). Это помогло византийским императорам постепенно сосредотачивать в своих руках те функции, которые принадлежали представителям Церкви. Правда, законодательство Юстиниана I (527–565 гг.) четко их различает, но, случалось, отдельные государи начинали выступать как толкователи богословских догм. Для «равного апостолу» – исапостолу, как именовал себя с VI в. любой ромейский император, это было в порядке вещей. В VIII в. василевсы-иконоборцы окончательно присвоили функции клира. Кульминацией стало знаменательное рукоположение – хиротония василевсом Константином V Патриарха Константина в 754 г., хотя это событие так и осталось исключением, не вошедшим в постоянную практику, а теократия не приобрела в Империи законченный вид. Тем не менее василевс остался регулятором Церкви и в XII в. даже носил соответствующий этому титул епистимонарх.

Подражая словам псалмов, василевс Константин Багрянородный в середине Х в. так наставлял своего сына и наследника Романа: «Все народы будут поражены твоим могуществом, они побегут от тебя, как бегут от огня... Всемогущий закроет тебя Своим щитом... Твой трон будет перед Ним, как перед солнцем..., потому что Он сам избрал тебя еще во чреве матери твоей и доверил тебе, как лучшему, Свою власть над людьми, и он возвысил тебя, как башню на холме... для того, чтобы жители земли падали ниц перед тобой». Возвеличивание императоров, указание на божественную природу их власти, сравнение василевсов с солнцем или даже с Христом и, как следствие, мнение о необходимости безусловного подчинения их воле были одним из коренных элементов официальной доктрины царской власти в Византии. Василевс являлся воплощением величия и могущества, символом святости, богатства и мощи Ромейского государства. Такая официальная политическая идеология сформировалась в основном из имперских элементов эллинистического и римского наследия и была прочно санкционирована христианской религией, которая видела во власте монарха исполнение высшей воли – воли Бога. Именно поэтому ромеи видели в царе человека прежде всего «созерцательного», «обдумывающего» (феоритикос), в то время как занимающий следующую ступень кесарь, как правило, наследник царя, считался уже человеком дела (практикос).

Но кроме неограниченных прав и занятия «созерцательным обдумыванием» у византийских венценосцев были и важные обязанности. Главной среди них являлось издание законов, строгое соблюдение законности и забота о евфинии – благостоянии общества, об «общем благе» для подданных Империи. Парадоксально, но византийская абсолютная монархия строила свою экономику на социалистических основаниях. Все – частное предпринимательство, производство, труд, потребление, внешняя торговля, общественное благосостояние, даже перемещение населения в той или иной степени находилось под контролем государства, регулировалось им и императором, следствием чего было наличие огромного сонма чиновников, действовавших от имени царя.

Нам, воспитанных на ценностях современной демократии, надо обязательно учитывать, что самодержавие это независимость от других государей, а не произвол, вседозволенность, уверенность в собственной непогрешимости. Самодержец это суверен, не платящий никому дани. Но это не значит, что он все делает сам как хочет. Действительно, все полномочия высшей власти у него нераздельны, ему не ставит границ другая земная власть и он не может быть поставлен перед земным судом, но над ним – суд собственной совести и Божий суд. И он должен считать священными границы своей власти, причем считать куда жестче, чем если бы они были ограничены некими предписаниями. Осторожность к новому, консервативные чувства, тяга к соблюдению традиций – это не значит мракобесие и застой. Как правило, любой монарх, – и византийский не исключение, – проводил реформы, но не опрометчиво, чтобы не упустить власть, а только те, что действительно назрели. Монархия избавляла страну от регулярной тряски выборов, ослабляла политические раздоры, которые в противном случае, как при республике, поедали бы значительную часть духовных сил народа, его внимания и времени. Ведь автократор ничего не обещал ради избрания, ибо не люди его избрали, назначили. На него указывала не людская воля, а, как говорили, перст Божий. Уже поэтому он имел возможность беспрестрастно уравновешивать и создавать дух народного единения. Личное благо и сила монарха обычно совпадали с благом и силой всей страны, он был вынужден защищать всенародные интересы, хотя бы для того, чтобы уцелеть. Для этнически пестрых стран, таких как Византия, царь оказывался единственной скрепой и олицетворением единства.

Теоретически император ромеев мыслился как земной отец-покровитель, возле которого каждый гражданин занимает место в соответствии со своим положением и заслугами. Раз все христиане, значит, все равны по рождению, и монарх только первый среди равных. Он должен заботиться о каждом своем верном подданном. Диакон Агапит в написанном около 536 г. сборнике наставлений Юстиниану I указывал, что царь поставлен Богом над миром ради содействия в полезном и рекомендовал ему «с разумным советом и с усердной молитвой тщательно изыскивать полезное для всего мира». Поэтому ромеи требовали от своего Государя не только соблюдения законов, но и набожности, подражания Богу в милосердии, человеколюбии и добрых делах.

Да, монарх и только монарх мог перешагнуть закон, но тогда, когда чувствовал сердцем, что закон не безгрешен, и в опасную минуту или в милосердии его можно и нужно переступить. И тогда это было христианнее закона. Василевс волею Бога, даже средний человек, но лишенный соблазнов богатства, власти, титулов, не нуждался делать гнусности для своего возвышения и, что очень важно, имел полную свободу суждения. Историки, политологи давно заметили, что в сравнении с республикой – «общим делом» это большой плюс, ибо при республике честолюбие куда сильней, все построено на стремлении добиться популярности, лживо наобещать избирателям все что угодно. В предвыборной кампании будущий глава республики – искатель, угодник, демагог поневоле, а едва избран – уже опутан недоверием. Всякая республика строится на недоверии к главе правительства, отсюда метания, перескоки, рушащиеся и вновь возникающие коалиции разных политических сил. Поэтому распространенное утверждение, что самодержавие – враг прогресса, не более чем ходульный штамп, тем более не применимый к Византии, доказавшей обратное столетиями своего существования в самых трудных условиях.

Наконец, щедрость тоже являлась непременным качеством и едва ли не главной добродетелью образцового царя. Кроме того, он должен был контролировать собственные страсти и желания, быть умеренным, мудрым, храбрым и, особенно важно, справедливым. И василевсы пытались следовать этому не только в теории, но и на практике. Вот примеры, взятые из истории только первой половины IX в. Лев V Армянин сурово наказал эпарха столицы, который отказался судить случай прелюбодеяния. Михаил II Травл приказал искалечить турмарха за то, что тот похитил монахиню. Феофил лично принимал жалобы, каждую неделю приезжая для этого в высокопочитаемый Влахернский храм Богоматери.

Отступление от евтаксии и принципов нравственности, по мысли ромеев, неизбежно вело к крушению, к неминуемому наказанию, которое посылало само Небо, перед которым был ответственен монарх. Этим они объясняли все беды, случавшиеся с государством и его императором. Победа соперника, претендента на трон сама по себе служила подтверждением нечестия, злодеяний предшественника, ибо успех в таком деле мог быть дарован только Богом.

Развитие образа идеального правителя прошло в Византии определенную эволюцию. Ее основные вехи четко выделены известным московским византинистом Игорем Сергеевичем Чичуровым. По его реконструкции, в период «темных веков» происходило утверждение идеи божественного происхождения власти императоров. При этом среди их добродетелей на первое место выдвигалось благочестие. Упомянутый диакон Агапит не случайно советовал: «Никто да не кичится знатностью рода, ибо родоначальник у всех один – прах», «итак, да не кичимся происхождением из праха, а будем уважаемы за порядочность нравов». Затем, с середины IX до середины X вв., появляется тема знатности, а в образе усиливаются идеи образованности государя, его обязанностей как законодателя. И наконец, в XI – начале XII вв., по мере феодализации общества, ведущими становятся благородное происхождение и военная доблесть василевса, то есть образ государя становится более аристократическим. С ним Византия и придет к гибели.

Отчасти эта эволюция образа императора была связана с изменением порядка в престолонаследии. Дело в том, что одной из существенных особенностей Византии являлось отсутствие в ней закона, регулирующего смену правителей на троне. Правда, императоры, начиная с Константина Великого, пытались передавать власть своим детям, то есть есть через институт брака пытались делать свою семью стабилизатором власти, чтобы избежать смут, распрей и разорений. Но окончательный выбор, по убеждению ромеев, падал на Бога, ограничить которого было невозможно. Это активизировало борьбу за престол, тем более, что в распоряжении подданных василевса было их право на сопротивление вплоть до убийства властителя, не оправдавшего их доверия и приобретшего в общественном мнении репутацию негодяя, плохого государя. Только за период с 865 по 1185 г., то есть за 220 лет, в Византии произошло около 140 выступлений против царской власти – всевозможных заговоров, дворцовых переворотов, мятежей, покушений, измен, попыток захватить власть, – в среднем раз каждые полтора года. Разные воли стояли за самодержцем – за дворцовыми дверьми и завесами таились, шептались, сплетались симпатии и антипатии, влияния и капризы, интриги и сплетни, происки и предательства шмыгающих теней сановников – «придворный шепот». Эта отрава высокомерия, предубеждения, лицемерия и беспринципности разъедала всех без исключения, ею пропитывался каждый. Удержаться, выжить в этой безжалостной придворной борьбе было нелегко. Призраки принудительного отречения, пострижения в монахи, ослепления, калечения, насильственной смерти все время витали над окруженными ореолом недоступности и неуязвимости головами самодержцев. Недаром ромеи говорили, что пустынные покои Священного царского дворца опаснее пустынь Аравии.

В принципе, для византийцев было не столь важно, каким путем монарх достиг трона – законно ли, путем наследования, подкупом или даже убийством и интригами. Считалось, что Господь указал ему путь, возвел на царский трон, дал власть и сам будет решать со всей строгостью, плох или хорош император. Поначалу официально государя избирал синклит, который в IV-V насчитывал около 2000 членов, но решающее слово оставалось за армией. Такое военное провозглашение императора сохраняло свое значение до конца VI в. Сама церемония проводилась на столичном Ипподроме в присутствии гвардии и других отборных частией войска. По старой римской традиции претендента поднимали на щите несколько солдат, при этом кампидуктор ланциариев – сотник копьеносцев возлагал на голову провозглашаемого свою шейную цепь. Армия приветствовала нового императора возгласами «tu vincas!» – «ты побеждаешь!». Позднее к этому добавилась процедура коронации, которая впервые была совершена в 457 г., когда Константинопольский патриарх возложил на голову императора Льва I золотой венец. С того времени всегда после поднятия на щите совершалась церковная коронация. Патриарх возлагал на императора диадему и окрашенную в пурпур, украшенную золотыми бляшками, полосками, листочками, драгоценными камнями, жемчугом хламиду с высшим отличительным знаком, своеобразным талисманом – золотистым ромбом – тавлионом (дословно «табличкой»), после чего снова следовало поднятие на щите. Затем ритул провозглашения стал отходить на второй план, и основным стало церковное венчание на царство, которое очищало монарха от всех ранее содеянных грехов. Примечательно, что первым в 602 г. в церкви был коронован Фока, силой захвативший трон и ставший одним из самых жестоких и свирепых тиранов. Константинопольский храм Св. Софии – главный храм Империи, носивший название Великая церковь, начал использоваться для этой цели с 641 г. При этом на голову нового императора Патриарх возлагал корону, которую государь слагал с себя на церковный алтарь. С Х в. эта церемония венчания на царство приобрела характер Божественной литургии, а Патриарх стал получать от избранника список Символа Веры – гарантию правоверности и произносил молитву над царским порфирным одеянием и обувью – знаками императорского сана. Теперь василевса поднимали на щите уже не воины, а высшие сановники. В последующем к этому добавился обряд миропомазания, то есть помазания святым елеем в форме греческого креста на голове василевса. В Византии этот обряд, ставший таинством, впервые был применен к Василию I Македонянину (867–886 гг.), хотя считается, что регулярно его стали осуществлять с XIII в. Никейские императоры и василевсы из последней царской династии Палеологов. Он символизировал проистечение божественной благодати на императора, снимал с него все прежние грехи и превращал из простого мирянина в духовное лицо, Помазанника Божьего.

Одетый в расшитые золотом и жемчугом тяжелые одежды, под пение толпой Трисагион (Трисвятого, или Ангельской песни Пресвятой Троицы), василевс возглавлял церковную процессию и, как священнослужитель, совершал каждение в алтаре и Причащение из чаши-потира как священник. Венчание на царство наделяло его особым духовным качеством. Можно было осуждать жадность, скупость, лицемерие, притворство того или иного императора, но власть его всегда мыслилась византийцами как священное абсолютное благо, или евергесия.

Поэтому любых императоров, – узурпаторов, свергнувших своих предшественников, или вполне законно, наследственно занявших трон, – народ и знать всегда приветствовали торжественно, со всеми положенными овациями, ритуальными славословиями – аккламациями, евфимиями, выходя на улицы столицы во время триумфа – торжественного вступления нового государя в Константинополь.

Великолепные парадные царские одеяния из шелка – метаксы, сирики или олосирики выпускались в придворных эргастириях. Их украшали растительным орнаментом из цветочных композиций и изображениями царских животных и птиц – львов, леопардов, слонов, орлов, изображенных в больших, диаметром до 0,8 м медальонах-омфалах. Очевидно, это объясняет, почему один потрясенный гость сравнил костюм василевса XII в. Мануила Комнина с «лужайкой, покрытой цветами». Примечательно, что некоторые царские шелковые одежды даже снабжались греческими надписями с именами «христолюбивых императоров», которым они принадлежали.

Уже сама символика цвета являла собой знак власти. Императору строго предписывалось в парадных случаях носить особые одежды пурпурного, то есть чисто багряного либо шафранового – желто-лимонного, золотистого цвета. Их изготовляли в дворцовых эргастириях и не продавали, в отличие от цветных тканей. Ценный пурпур добывали мурилегулы или конхилиоле- гулы – ловцы пупрупоносных морских улиток Murex brandaris. Из их раковин извлекали дурно пахнувших моллюсков-иглянок, железы которых содержали очень ценившийся природный красновато-фиолетовый краситель, как писал Плутарх, «цвета свернувшийся крови». Другим «предметом первой необходимости» в парадных одеждах василевсов было золото. Золотому цвету придавали главенствующее значение: блеск золота асссоциировался с божественным сиянием, символом чистоты, Святого Духа.

Только на василевсе можно было увидеть ставший с Х в. популярным среди придворных распашной кафтан-скарамангий, который отличался белым цветом и пурпурной широкой каймой на подоле – клавой. Иногда поверх него красовался богато украшенный жемчугом, изумрудами, гиацинтами плащ-сагий с золотой полосой или еще более длинный плащ-хламида пурпурного цвета с золотой каймой и тавлионом. Просторная накидка императора – мандий делалась из самых дорогих тканей и, будто потоками воды, «реками-потамами», украшалась разноцветными полосами, от которых трудно было оторвать взгляд. Только на ногах императора могли появиться пурпурные кампагии – сапожки или сандалии. К слову, само одевание их служило актом провозглашения и соответствовало церемонии коронации. За самовольное ношение такой обуви простого смертного ждала смертная казнь. Даже наследник василевса, если верить арабскому писателю IX в. Ибн Хордадбеху, мог носить только один пурпурный туфель – вторая нога должна была быть обутой в черное.

Во время военного похода император имел соотвествующее дорогое парадное военное облачение, жил в самом великолепном шатре, который выделялся своими размерами и был наполнен множеством драгоценных вещей, дорогими коврами и сосудами. Из сочинения ученого чиновника XI в. Михаила Пселла известно, что когда василевс Роман III Аргир в 1030 г. бежал, разбитый арабами, он бросил роскошную «палатку, набитую ожерельями, браслетами, диадемами, жемчугом и драгоценными камнями».

Присутствие императора требовало соблюдения тишины, как в храме. Сановники буквально подносили посетителя с того места, где он стоял, к ступеням царского трона. Получавшему что-либо из рук императора, как во время церковного Причащения, покрывали руки полой царской мантии. Перед ва- силевсом во время приемов и торжественных выходов падали на колени, совершали ритуал проскинисиса, возжигали фимиам. Государя часто сравнивали с апостолами и иногда изображали как святого, с золотистым нимбом вокруг головы. «Гелиос-Солнце» стало постоянным эпитетом императора, чье человеколюбие и щедрость уподоблялись солнечным лучам, живительному теплу, которое «изливается» на всех подданных без исключения.

С середины XII в. известна специальная церемония прославления василевса, которая должна была отражать сходство императорской власти с всемогуществом Бога. Она называлась прокипсис и проводилась перед Влахернским храмом в канун Рождества, на Богоявление (Епифанию), когда освящали воду, и в дни торжественного выхода василевса после вечерни. При этом на мгновение поднимался занавес над помостом и взглядам собравшихся, будто икона, представала императорская семья.

Не было в мире большего преступления чем кафосиос – «оскорбление величества» или тираннис, то есть попытки ниспровержения законной власти.

В 987 г. малоазийский магнат Варда Фока поднял апостасий – мятеж против правящего василевса – Василия II. И вот накануне решительного сражения с царским войском один из братьев Мелиссинов, горячих сторонников бунтовщиков, стал издали всячески оскорблять Василия. Другой брат, не вынеся потока злословий в адрес государя, ударил святотатца и заплакал, но не от ужаса содеянного им, а от осознания великого греха, совершенного родственником.

В таких случаях самые страшные наказания ожидали виновных. Их отрубленные головы, насаженные на копья и выставленные на высоком месте на всеобщее обозрение, по словам Евагрия Схоластика, становились «приятным зрелищем для ромеев». Впрочем, на практике смертную казнь чаще заменяли выжиганием глаз, членовредительством, телесными наказаниями, ссылкой, постирижением в монахи и т. п. Порой все вообще заканчивалось амнистией со стороны императора – он один был волен карать и миловать.

Автократор, или его соправитель, никогда не стоял на полу, но всегда на особой подставке – роте. Подобные роты, порфирные круглые плиты-омфалии имелись во всех помещениях императорского дворца, где ступала нога самодержца. Никто из подданных не имел права становиться на эти возвышения, но только в исключительных случаях, – когда он действовал по поручению государя, произносил аккламации. Залы, помещения, галереи, портики Большого императорского дворца были буквально переполнены всевозможными завесами, – по-гречески вилами. В зависимости от места за той или иной вилой придворные чины делились на семь разрядов, которые тоже именовались вилы. Эти завесы отделяли василевса от остальных смертных, даже вельмож, придворных, подчеркивая его недосягаемость, наполняя все ощущением таинственности, мистическим чувством присутствия здесь Божества. Даже Дворец назывался Священным, сам по себе играл роль основного храма имперской религии.

Впервые концепция священства и царства была сформулирована во второй четверти VI в. Юстинианом I. Недаром императорский трон стали делать двухместным: византийцы уверяли, что в праздничные и воскресные дни на нем восседает сам Христос, пришествие которого символизировали положенные на правое сиденье Евангелие и крест (итомасия). В будни же, во время официальных мероприятий, аудиенций император выступал в качестве посланика Бога на земле и садился именно на правую сторону трона.

Несмотря на ту пышность и роскошь, которой окружали личность автократора, он мыслился, как живое воплощение смирения. Уподобление императора Иисусу Христу отчетливее всего проявляется в церемонии омовения ног, проводившейся в Страстной Четверг, перед Пасхой. Предварительно отбиралось 12 константинопольских нищих, которых облачали в нижнюю рубаху и короткие штаны. Каждому из них, подражая Христу, который, согласно преданию, омывал ноги своим ученикам, василевс мыл правую ногу, вытирал ее, а затем целовал. Но в отличие от апостолов, все участники этого действа получали по три золотые монеты. Так в подражание Богу, нагдядно, театрализованно воплощалось попечение государя по отношению к подданным.

Каждый выход монарха из царских палат разыгрывался перед вельможами и народом как некое сакральное и одновременно театральное действо: все было отрепетировано и отшлифовано на протяжении веков до мельчайших подробностей. Ритуал облачений, выходов, приемов послов погружал государя в рутину обычаев и правил, изменить которые было невозможно, более того, опасно. Не зря в народе бытовала такая примета – если император наденет в будний день праздничное платье, то его непременно ждет тяжелая болезнь и мучительная смерть.

В обычное время император одевал на голову диадему в виде золотого обруча или златотканной ленты, украшенной рядами жемчуга. Но священные парадные царские одежды и венец – стемма с драгоценными подвесками-пропендулиями хранились в главной церкви Византии – Великой церкви, константинопольском храме Св. Софии. Другая разновидность парадного головного убора – камелавкий находился в одном из триклинов Большого императорского дворца. Ромеи были уверены, что основные символы царской власти не сотворены руками человеческими, но посланы Господом и были вручены самому Константину I ангелом. Эти инсигнии высшей власти украшали храм Божественной Премудрости в обычное время, а на Пасху Патриарх отсылал священные одеяния василевсу. Император облачался в них в знак того, что он являлся слугой Бога, и в этих одеждах принимал участие в торжественных выходах. В специальном месте императорского дворца под названием Агион Фреар – «Священный Колодезь» перед южными вратами Великой церкви, через которые часто входил василевс, Патриарх возлагал на него стемму. В конце церемонии торжественая одежда вновь возвращалась на свое прежнее место, в алтарь Св. Софии, где она постоянно хранилась. Примечательно, что даже венец кесаря роскошью и обилием украшений значительно уступал императорской короне и обозначался иными терминами.

Облачение императрицы имело очень большое сходство с облачением императора. В него тоже входили богато украшенная перевязь – лор, или широкий, переброшеный через плечи и спускавшийся до колен шарф, оплечье в виде широкого воротника из жемчуга и драгоценных камней, а также длинная туника-далматика из плотной дорогой ткани, которая придавала телу форму роскошно убранного футляра. Непременными атрибутами костюма царицы были головные уборы – диадемы, короны, драгоценные повязки, обручи, венцы, украшенные жемчужными подвесками, обычно по две нити с каждой стороны лица. Если у василевса они спускались от висков до плеч, то у августы – до середины груди.

Коронация императриц происходила в Триклине Августея – тронном зале дворца Дафны, который тоже относился к комплексу Большого императорского дворца и находился в самом его центре. Рядом, в соседней дворцовой церкви Св. Стефана, свершались царские бракосочетания, которые воспринимались не как частное, а как государственное дело.

Праздничные одеяния и украшения в прямом смысле слова были нелегким бременем для василевса. Если верить византийским хронистам, в 1041 г. во время затянувшейся коронации Михаил V Ка- лафат под тяжестью одежд и драгоценностей даже упал в обморок, и его пришлось приводить в чувство.

Никто не имел права, будь то сам император или Патриарх, в будний день прикоснуться к висевшему на стене храма венцу Константина Великого под угрозой афорисма – отлучения от Церкви. Рассказывают, что василевс Лев IV Хазарин нарушил этот запрет и без разрешения Патриарха взял в руки драгоценную святыню.

В тот же момент у него на лбу образовался нарыв, а немного спустя царь скончался в адских муках. Пусть этот рассказ лишь легенда, но он чрезвычайно ярко показывает, насколько трепетно ромеи относились к своим инсигниям, традициям, к отлаженному веками ритуалу.

Вместе с тем император как конкретный человек никогда не обожествлялся. Это противоречило бы самим основам христианского вероучения. Недаром в отличие от европейских королей византийские цари, при всем их величии, никогда не выступали в роли чудотворцев. Василевсами становились вполне земные люди, иногда простого, даже низкого происхождения. Вплоть до IX-X вв. бывший крестьянин, полуграмотный солдат-наемник, конюх или лавочник при благоприятном стечении обстоятельств, удаче и наличии талантов вполне мог достигнуть высот власти и даже взойти на императорский трон.

Вспомним некоторых из них. Выходец из фракийского племени бессов, малограмотный Лев I Старший, или Макелла («Мясник») (457–474 гг.), говорят, был макеларием – торговцем говядиной, внутренностями, требухой, и в Константинополе показывали каменный прилавок – аваку, за которым он в свое время работал со своей женой Вериной (ум. 484 г.). Страдавший эпилепсией выходец из горного народа исавров с варварским именем Тарасикодисса, или Арикмесий, в 474 г. стал императором Зиноном. Юстин I (518527 гг.) пришел в столицу с крестьянского двора, простым, абсолютно неграмотным деревенщиной, босиком, с котомкой за плечами, в которой гулял ветер. Его жена, Люпицина, имела еще более низкое происхождение – она была рабыней и наложницей, пока ее не выкупил Юстин. Сын его брата Савватия, столь славный Юстиниан I Великий (527–565 гг.), тоже происходил из иллирийских крестьян глухого диоцеза Дакия и только благодаря бездетному дяде смог попасть в столицу и получить образование. Своей родиной он считал фракийское селение Ведериану, уже при нем перестроенную в небольшой город Юстинианополь с населением чуть больше тысячи человек. Хронист Феофан Исповедник называл свинопасом Никифора, человека арабских кровей, который благодаря своим способностям стал главой государственной казны, а затем в 802 г. узурпировал трон у императрицы Ирины, вдовы Льва IV Хазарина. Лев V Армянин (813–820 гг.) и Михаил II Травл (820–829 гг.) перед тем как через кровь переворотов прорваться на трон Империи ромеев служили конюшими крупных вельмож, да и после оставались солдафонами, особенно Михаил Заика, над хамским стилем и плебейскими манерами которого посмеивались константинопольцы. Безвестным человеком появился в столице молодой неотесанный армянский крестьянин-силач Василий, начавший с объездчика лошадей и уже через девять лет, в 867 г., после коварного убийства своего благодетеля, Михаила III Пьяницы, ставший императором и основателем столь славной Македонской династии. Сыном другого армянского крестьянина-стратиота был узурпатор Роман I, родом из малоазийскго города Лакапы в феме Ликанд. Его отцу, известному своим современникам под именем Феофилакт Невыносимый, однажды посчастливилось спасти жизнь Василия I в бою с арабами. Этим он заработал себе место в императорской гвардии, но помочь карьере сына не мог. Не блиставший хорошим воспитанием, не сильный в грамоте, тот все же сумел дослужиться до высокой должности стратига фемы Самос, а потом друнгария флота. После переворота 919 г. он отстранил от власти красавицу-вдову Льва VI Мудрого, августу Зою Карвонопсину – «Угольноокую», «Огнеокую», и ее сына, 15-летнего Константина Багрянородного, женил на своей юной дочери Елене. Став, таким образом, тестем императора, а вскоре и автократором, он умудрился провозгласить законными василевсами-соправителями трех своих сыновей, а самого младшего, четвертого, евнуха Феофилакта, сделать Патриархом. Страдавший эпилепсией Михаил IV Пафлагон, до того как стать василевсом в 1034 г., был меняльщиком денег. Одна из его сестер вышла замуж за конопатчика в порту Константинополя и родила сына, будущего Михаила V, который так и вошел в историю с малопочтительным прозвищем Калафат – дословно «Конопатчик». Некоторые из этих императоров становились героями, другие оказывались чудовищами, но в любом случае считались равнапостольными лицами, наместниками Бога на Земле, которые в своих ладонях держали жизнь каждого из подданных и не были пустыми функционерами.

Некоторые современные историки видят в такой практике тяжкий правовой порок, «дурной обычай», или, как образно сказал крупный французский византинист Шарль Диль, – «страшную болезнь пурпура». Однако стоит заметить, что выборность императоров вместе со случайностью их рождения при всех издержках и человеческих трагедиях обеспечивала византийским властям приток новых и свежих жизненных сил, способстовавших усилению государства. Она дала в лице таких «выскочек» выдающихся, талантливых политических деятелей, в то время как немало представителей позднее сложившихся «законных» династий были по сути дела пустым местом на троне, который им доставался в силу лишь прав «императорской крови».

Идея императорской фамилии, «багрянородности», династической преемственности появилась только со второй четверти VIII в. Лев III Исавр первым пришел к идее присвоит своему сыну Константину узаконивающий императорское наследство титул порфирогенит, то есть «рожденный в порфире». Эта концепция наследственной царской власти стала окончательно утверждаться с конца IX – начала Х вв., при василевсах Македонской династии, но даже тогда в Византии не существовало никакого писаного закона, который определял бы линию наследования трона.

В этой связи следует также помнить, что знатью в Византии называлась знать сановная, выслужившаяся, имевшая доступ во дворец. Все высшие официалы именовались синклитиками либо «начальствующими» – архонтами. На верхних уровнях дворцового общества стояли военные официалы (стратиги, доместики, друнгарии и др.). Высшие гражданские чины (кесарь, магистр, анфипат и пр.) составляли тесное окружение, служившее императору ромеев. Вместе со средними и низшими чинами – военными, гражданскими, церковными они получали от царя содержание, или рогу. Из них формировалась императорская свита. Тем более как царские служащие рассматривались дворцовые низы – диатарии, привратники, «мыльники», зажигатели ламп, представители факций Ипподрома, димов. Родовой знати, то есть сословной аристократии с пожизненными или наследственными привилегиями, долгое время тоже не существовало. Опять-таки только с X в. начинают формироваться аристократические семьи, аристократические фамилии, которые удерживали в своих руках в течение нескольких поколений и богатство, и высшие государственные должности. Именно на эту элиту, укрепленную перекрестными браками, носящую настоящие родовые имена, а не прозвища, клички, как прежде, опирался выдающийся царственный клан Комнинов, их фамильная система в XII в. Впрочем, чувство значимости аристократического происхождения всегда было в Византийской империи. Оно лишь усилилось в эпоху Комнинов и это не случайно совпало с аристократизацией образа самого государя.

Но что бы ни было главным в императоре – благочестие, просвещенность или аристократизм, он считался смертным человеком, неутомимым тружеником, которому следовало сознавать свою греховность, смирение, ничтожество и ответственность перед Богом и людьми. Об этом новоиспеченному царю, только что венчанному Патриархом в храме Св. Софии, напоминали сразу же: к нему подводили мастера с образцами мрамора и предлагали совершить ритуал выбора материала для своего саркофага. Как символ бренности земной жизни долгое время принадлежностью императорского наряда служила особая инсигния – акакия, цилиндрический мешочек с землей, прахом, который ему полагалось держать в руке и даже плакать над ним в Св. Софии в начале Агиа Тессаракости, Святой Четыредесятницы – Великого поста, когда придворные, согласно церемониалу, несколько раз восклицали «Помни о смерти!». В случае стихийных бедствий, постигавших Империю, благочестивый император, переодевшись в траурные одежды, тоже не стеснялся прилюдных слез, которые иногда днями лил перед синклитом и в церкви. Он мог упасть к ногам священников, прося их помолиться о даровании ему наследника, как это было с василевсом Мануилом Комнином. Во время триумфального шествия император у столичных Золотых ворот из скромности спешивался с серебряной колесницы, на которую помещали икону Богородицы, и далее монарх следовал по широкой главной улице – Меси вслед за образом, наглядно демонстируя, кто был истинным предводителем в выигранном им бою. Даже на портретах василевсов изображали реалистичноусловно, подчеркивая прежде всего идею императорской власти, а сам император говорил о себе отстраненно от этой власти – «василея мои» – «моя Царственность», или даже «василея имон» – «наша Царственность».

Таким образом, византийцы обожествляли василевса не как человека, но сам принцип императорской власти, императорский трон. Священными представлялись образ власти – образ государя, сан и символ василевса, а не он сам как личность. Императоры приходят и уходят, вечна лишь Империя!

Василевс должен был находится в столице, во Дворце, символизируя непоколебимость власти .Длительные отлучки не по военному поводу, не для участия в походе, не встречали понимания у его подданных. Именно так были восприняты в XIV-XV вв. поездки последних византийских императоров на Запад, несмотря на то, что они ехали туда в отчаянных поисках помощи и денег для отражения агрессии турок-османов.

Соблюдая эту традицию, государь со всем своим семейством почти постоянно жил в немыслимой роскоши, замкнутости и обособленности в так называемом Большом императорском дворце, или Священном палатии, который на самом деле был комплексом дворцов и прочих зданий площадью по разным оценкам от 100 до 400 тыс. кв. м, недалеко от Мраморного моря, в юго-восточной части Константинополя (карта 8). Заложенное Константином Великим, это грандиозное архитектурное сооружение стало, по выражению видного византиниста Дэвида Тальбота Райса, «истинной ступицей колеса цивилизованного мира».

Священный палатий с его парками и дворцами был недоступен простым горожанам Византии. Константинополец мог всю жизнь прожить рядом с Дворцом и никогда не иметь случая попасть внутрь. Здесь императорская семья вела закрытую жизнь, собираясь без посторонних, чтобы поесть или развлечься. Одновременно это был центр правительства и центр для проведения церемоний, гражданских и религиозных ритуалов. У каждого чиновника было свое место при дворе, в соответствии с его положением при правительстве или саном. Тут же находились государственные сокровища и некоторые из самых чтимых церковных реликвий (святые мощи и предметы, принадлежавшие некогда Христу, Деве Марии, апостолам и мученикам). Причем заметим, что сакральная роль дворцового церемониала, Дворца как храма все более нарастала от столетия к столетию.

Византийская резиденция строилась на восточный манер в форме обнесенных стеной семи дворцов, большого числа отдельных строений, разбросанных в парках и садах. Здесь было на что поглядеть, было чем восхититься. Золоченые бронзовые крыши дворцов и храмов, мраморные колоннады галерей и переходов, широкие, спускавшиеся к искуственным водоемам лестницы, лужайки изумительных цветов, к которым сходились поспанные разноцветным песком аллеи, легкие портики и замысловатые фонтаны, скульптурные группы в античном духе, мозаики и фрески с изображением жанровых сцен, святых – все из редких пород мрамора или богато позолоченные, украшенные серебром, слоновой костью. А еще кипарисы, оливы, лимонные и гранатовые деревья, выращенные умелыми садоводами- кипурами и несшие на своих высоких стволах кровлю из вечнозеленой глянцевой листвы. С высоты террас и дворцовых окон они казались очаровательным лугом, который ковром простирался между зданий до самой стены Палатия, за которой синело море. Попасть в эту красоту и великолепие можно было через два надежно охраняемых парадных вестибюля, один из которых назывался Халки – «Медный», или «Медная стража», и выходил к «храму- храмов» – Св. Софии, а другой – Скила, в виде павильона, через ворота которого, отделанные пластинами из слоновой кости, можно было попасть на центральный Ипподром. Здесь стояла стража и постоянно толпились слуги чиновников или послов в ожидании своих господ.

Двери роскошных дворцов открывались на рассвете и закрывались в три часа дня. После этого наступало время частной жизни императорского семейства. Ключами от всех этих многочисленных дверей ведал папий, старший привратник, обычно евнух, который был также священником. Он держал ключи в специальном служебном помещении – диетарикии. В царских покоях по недельным сменам служили подчиненные папию евдомарии (от греч. евдомас – «неделя») во главе с примикирием (от лат. primicerius – «тот, чье имя записано первым»).

Впрочем, главным было не количество дворцовых слуг и вооруженной охраны. Здесь присутствовало нечто большее. Императорский Дворец, частью которого являлся огромный главный цирк – Ипподром, представлял собой не просто грандиозный дом, но «сцену», на которой рождались образы власти, вовсе не бессмысленные, как могло бы показаться непосвященному. Церемонии, которые в нем происходили, внешне очень напоминали богослужения во имя некой «монархической религии».

Это был величественный и загадочный мир, в котором самодержец старательно играл роль Бога Отца и одновременно Спасителя. Он принимал у себя 12 сотрапезников в роскошном главном тронном зале – Хрисотриклине (Золотой палате), подобно Иисусу Христу на Тайной Вечере. Он был в центре пышно обставленных, по сути сакрализированных организаций дворцовых цремоний – катастасиев, парастасиев – дворцовых приемов, включая иноземных послов, званых пиршеств – клиториев, на которых распоряжались препосит или протопрепосит – старший евнух, организатор мероприятия, особый «столоначальник» – трапезит или царский атриклин – «церемонимейстер», следивший за строгим иерархическим порядком санов приглашенных.

Обычно первого числа каждого месяца совершалось освящение – агиасм Дворца. Эта церемония предусматривала службу благословения в присутствии в зале приемов василевса, после чего старший священник Дворца – протопапа или тот, кто вел службу, начинал шествие по залу в сопровождении протодиакона, несущего Крест, протопсалта с чашей, наполненной освященной водой, и самого императора, который шествовал в двух шагах перед чашей. Далее протопапа, взяв Крест из рук протодиакона, прикладывал его ко лбу императора, который целовал Крест. Вернув Крест, протопапа брал чашу со святой водой из рук протопсалта, и, смочив пальцы, касался ими лба и глаз василевса, который делал глоток из чаши. В этот кульминационный момент агиасмы все присутствующие в зале желали императору долгой жизни и он подписывал полагающуюся в связи с церемонией дарственную грамоту-простагму, что означало финал праздничного приема в очередной раз освященном таким образом Дворце.

Разумеется, такая «сцена» требовала соответствующих «декораций». Официальная резиденция императора называлась Октагон, то есть «восьмиугольник», по форме здания. Такая же резиденция императицы называлась Пантеон и примыкала к церкви Св. Стефана и дворцу Дафны, которые использовали для самых серьезных и торжественных мероприятий. Даже Оноподион – вестибюль дворца Дафны служил для определенного вида церемоний, как и прочее бесчисленное множество палат и парадных комнат.

Одними из самых важных были Зал экскувиторов, то есть дворцовой стражи, которая входила в число важнейшей императорской охраны, Лихны представляли собой круглое сооружение с куполом рядом с Трибуналом (то есть судом), где принимали императора во время его визита в Трибунал. Собственно Зал суда находился около главных ворот Халки и здесь же были установлены статуи императоров и героев Империи. За века произведений искусства скопилось множество, так что дворцовый комплекс превратился в настоящий музей.

В Жемчужном дворце-павильоне, мраморные полы которого, по словам современника, напоминали «поле, покрытое цветами», царская семья жила только летом. В другом императорском дворце у вод Мраморного моря была особая комната для новобрачных, в которой императрица появлялась на три дня после свадьбы с тремя придворными дамами, каждая из которых несла по алому гранату, усыпанному драгоценностями. В конце третьего дня она должна была принять здесь ванну, следуя строго установленному ритуалу, во время которого под надзором консула и в присутствии некоторых константинопольцев, представителей факций прасинов и венетов, участников торжественной церемонии, вносили тазы, кувшины, чистое белье, аромата – благовония, шкатулку с драгоценностями, а само омовение происходило под аккомпанимент трех органов.

Различные части Большого императорского дворца были соединены перипатами – мраморными галереями с колоннами, а перед входом в некоторые залы находились тропики – портики в виде арки на двух колоннах. Одна из таких роскошно украшенных арок украшала подход к Большому триклину Магнавры, или Манавре, самой большой тронной и приемной палате Дворца, где когда-то размещался сенат. Череда великолепных залов поражала обилием высившихся колонн. Винтовые лестницы – кохлии сменялись широкими парадными, а строгие лики святых на стенах словно следили за каждым шагом, взирая с мозаичных панно и фресок. Можно было потеряться среди великого множества этих изображений, молитвенно воздевающих руки, рядами стоящих вдоль проходов как неусыпные стражи.

Уже при Константине Великом был построен Триклин 19 Акувитов, который использовали для торжественных приемов и обедов. Он получил свое название от первоначально находившихся в нем 19 столов с ложами (по-латыни – аккубитус). Они предназначались исключительно для угощения особых гостей, приглашенных лично царем. Позже число мест для пирующих стало превышать здесь две сотни! Золотое блюдо, используемое в этом Триклинии, хранилось в помещении под особым названием Кастресиакон, в который вели двери из слоновой кости. Рядом с этим пышно убранным, красивым залом располагался Трибуналий – обширная трибуна с лестницами, на которой выстривались во время шествий и церемониальных посвящений высшие чины Империи в окружении блестящей дворцовой стражи – манглавитов или равдухов, этерии со знаменами и хоругвями, воинов тагм, парадно одетых димотов и прочего люда.

Уже упоминавшийся Хрисотриклин, до Х в. главный священный зал, находился совсем рядом с китоном – жилыми и спальными покоями царской семьи. Здесь же находилась персональная сокровищница императора. Стены комнат были облицованы порфировыми плитами, зеленым и белым мрамором, мозаиками, изображающими столь любимые охотничьи сценки. Василевса ежедневно будили в китоне в шесть утра тремя ударами в дверь и он, самостоятельно, без каких-либо церемоний одевшись, шел в Золотой зал, чтобы помолиться перед иконой Спасителя, находившейся там в нише.

Хрисотриклин представлял собой огромный восьмиугольный зал с таким же количеством боковых сводчатых помещений-камар и в VII в. был увенчан куполом с 16 окнами. Здесь хранились императорские регалии и стояли два больших органа, целиком покрытые золотом и драгоценными камнями. Во время приемов император располагался в глубине зала, в восточной нише – конхе (от греч. «раковина») на возвышении, в окружении трех рядов стоявших полукругом стражников. Свод ниши был украшен мозаикой с изображением Христа и надписью «Царь царей». Отдельным полукругом стояли приближенью императрицы. Все должны были держать очи долу в знак уважения.

Находившийся здесь трон-ложе с двойной спинкой и подставкой для ног, чем-то похожий на алтарь, со ступеньками из багряного порфира, можно было видеть, когда остиарии – царские привратники из числа евнухов открывали закрытые завесами серебряные входные двери, ведшие через западную камару Хрисотриклина, так называемый Орологий, где, вероятно, стояли часы. Сидя на этом троне император завтракал, а потом принимал приходивших к нему с делами высоких чиновников и сановных вельмож.

Внутреннее пространство Золотого зала и его западный портик – Трипетон были разделены раздвижными или подъемными занавесами-вилами, за которыми дожидались назначенные к царскому приему чиновники или послы. В Хрисотриклине проходили все важнейшие церемонии и официальные встречи, устраивали пиры, званые обеды – клитории. Рядом с ним стараниями Василия I Македонянина (867–886 гг.) было возвдвигнуто одно из самых красивых помещений Дворца – Кенургий, что означало «Новое здание», роскошно украшенное 16 мраморными колоннами с искусной резбой и мозаикой, прославлявшей деяния царя.

В центральной апсиде Большого триклина Магнавры в 30-е гг. IX в. при василевсе Феофиле, имевшем особую любовь и вкус к роскоши, появился сооруженный под руководством Льва Математика самый великолепный парадный трон, из когда бы то ни было известных, названный Соломоновым по имени самого знаменитого библейского царя. Он имел хитроумные пневматические устройства, позволявшие ему, как подъемнику, в нужный момент царского приема возноситься высоко вверх, а рядом находились изготовленные самыми искусными придворными ювелирами-хрисохоями механические золотые львы, раскрывавшие пасти, бившие хвостами, встававшие на своих постаментах фигурки иных зверей и такие же механические, украшенные драгоценными камнями золотые птички, сидевшие на золотом платане. И все это великолепие, немыслимое в средневековье, с помощью механических приспособлений по сигналу издавало звуки – рычало и щебетало! Все, знавшие об этом прославленном чудесном символе высшей власти, ждали встречи с ним.

Пентапиргий – дословно «Пятибашенный» был особым залом, где выставлялись сокровища и, в частности, стоял золотой стол, который иногда брали отсюда для сервировки парадных приемов, завтраков, устраиваемых в специально предназначенном для этого зале – Ариститирии. Вокруг этого огромного стола вставало 36 лож, каждое длиной около двух метров! Италийского посла, диакона Лиутпранда, в первый раз побывавшего при византийском дворе в середине Х в. потрясло, что во время обеда все гости ели из золотых тарелок, а фрукты лежали в огромных, тяжелых золотых чашах, которые с помощью механического устройства спускали с потолка на веревках, убранных в позолоченные кожаные чехлы, и так передвигали по столу. Дворцовая оранжерея – Анадендрадий тоже была настолько роскошной, что входила в маршрут, по которому на прием к василевсу, дабы удивить и поразить, приводили иноземных государей, послов.

Своим особым устройством выделялся Триконх – построенный василевсом Феофилом (829–842 гг.) тронный зал с тремя большими нишами – конхами. В здании было три входных двери – боковые, из бронзы, и центральная, из серебра. Этот дворец соединялся с Сигмой – огромной галерей полукруглой формы и фонтаном-фиалом.

Лавсиак являлся еще одним огромным залом-триклином поблизости от трона. Он отличался особым множеством дверей, ведущих в различные помещения дворца. Придворные собирались здесь либо для того, чтобы быть принятыми императором, либо в ожидании начала какой-либо церемонии с участием царя. На длинных скамьях были особо выделены места для каждой вилы чиновников, жен титулованных особ, среди которых главную роль играли так называемые зосты («опоясанные патрикии») и патрикиссы-оффикиалы.

К западу от Лавсиака располагался один из самых больших дворцовых залов – Юстинианов триклин. Он назывался так потому, что был построен в конце VII в. императором Юстинианом II, тезкой великого Юстиниана. На его выложенном разноцветным мрамором и золоченой мозаикой полу стояли младшие служители Дворца, приветствуя проходивших через зал придворных чинов. Здесь же находилось несколько порфировых плит, с которых в особых случаях полагалось произносить аккламации. В Триклине Юстиниана по вокресеньям обязательно проходили царские трапезы, которые василевс иногда делил с архонтами.

В центре дворцового комплекса, около Хрисотриклина и царских покоев, был расположен небольшой, но роскошный храм Пресвятой Богоматери Фара. Эта церковь была построена в конце VII в. или около середины VIII в. и безжалостно разрушена крестоносцами в печально памятном 1204 г., когда Константинополь пал в первый раз. Она принадлежала лично императору, была местом его богослужений и выделялась на фоне всех прочих храмов тем, что сосредотачивала самые прославленные реликвии Страстей Господних, включая большие части Истинного Святого Креста, на котором был распят Спаситель рода человеческого, Терновый венец, Копие, Трость, Гвозди, Багряницу – одежду Иисуса, Погребальные пелены, а которые Он был завернут, а также первые христианские иконы – нерукотворные изображения Христа – Мандилион, обретенный в Месопотамии, в Эдессе, чудотворный образ Спасителя на полотняном плате-полотенце, и Керамион, отпечаток лика Иисуса на керамиде-черепице. Таким образом, здесь с невероятной полнотой были представлены все возможные новозаветные материальные свидетельства Искупительной Жертвы, что ставило придворную церковь в один ряд с прославленным храмом Гроба Господня в Иерусалиме, более того, делало ее эпицентром чудотворной энергии, которая, согласно представлениям ромеев, распростанялась отсюда по всему христианскому миру, обеспечивала чудотворную защиту Империи и служила знаком высшей власти.

В состав комплекса также входил знаменитый маяк Фарос, стоявший на мысу. Он не только указывал путь в гавань, но был связан с эстафетной системой сигналов, поступавших с восточных окраин Империи. Были здесь и императорские эргастирии по производству предметов роскоши для двора, шелкопрядильни, монетный двор, арсенал, кладовые, несчетные здания для прислуги, которой насчитывалось около 20 000 человек. Прямо на беговую дорожку открывались личные конюшни императора, где над каждым стойлом, содержавшемся в безукоризненной чистоте, висела золотая сбруя. Рядом помещались птичник, псарни, в которых находились охотничьи собаки и гепарды, леопарды, клетки с соколами и даже личный царский зверинец с длинношеими пятнистыми жирафами, жуткими носорагами, величественными гривастыми львами и прочими диковинными заморскими животными.

Впрочем, к концу XI в., когда дела пошли хуже, главное жилище ромейских венценосцев основательно обветшало, и «святое семейство» время от времени стало жить во Влахернском дворце, который после пожара был отстроен в северо-западной, окраинной части ромейской столицы, около городских стен. В середине XII в., в эпоху расцвета Комнинов, здесь были возведены роскошные палатии с обилием золота и камня различных оттенков. Даже улица перед этим дворцом выглядела будто ковер из различных пород мрамора. Судя по сохранившимся руинам, палатий имел форму прямоугольного высокого здания в три этажа с большими арочными окнами, что делало комнаты очень уютными и открывало из них великолепный вид на город, корабли в бухте, зелень окрестных полей и садов. Зал приемов был украшен фресками с сюжетами военных подвигов василевсов. В главном зале стоял золотой трон, украшенный драгоценными камнями. Как записал современник – франкский хронист Одо Дейльский, «по красоте, богатству и строению этот дворец превосходит все дворцы земли». Крестоносцы, ворвавшиеся в Константинополь в 1204 г., были изумлены его роскошью и даже поселили во Влахернах рыцарей, чтобы стеречь обнаруженные там сокровища.

Новая царская резиденция тоже обладала прославленной древней святыней – храмом Пресвятой Влахернской Богоматери, в котором хранили такие «защитные» святые реликвии Империи как Риза, Пояс и Мафорий (Покрывало) Девы Марии. При прославленном древнем храме находились церкви Святого Гроба и Святой Купальни. В ее источнике-агиасме по пятницам совершался ритуал омовения императора и его семьи. Согласно описанию Вениамина из Туделы, еврея из Наварры, в 70-е гг. XII в. царская резиденция во Влахернах впечатляла стенами и колоннами, покрытыми золотом и серебром, мозаиками с изображениями сцен античных и современных войн. В 80-х гг. XII в. василевс Исаак II Ангел построил рядом с дворцом высокую башню для его охраны, вблизи которой возвышалось мрачное здание башни Анема, под которой находилась тюрьма, где томились в заточении многие знатные узники.

Под стать Влахернам были тридцать шесть других дворцов, построенных императорами или их семьями в Константинополе и на азиатском берегу. Чудовищный разгром 1204 г. подкосил это великолепие. К концу XIV в. оно окончательно поблекло. К этому времени императоры стали жить в сравнительной нищете, когда даже на государственных приемах им приходилось есть из глиняной и оловянной посуды. Символично, что великолепная Влахернская церковь Богоматери, соперничавшая славой с храмом Св. Софии, сгорела дотла в 1434 г., то есть исчезла по сути дела вместе с Византийской империей. К середине XV в. сцена власти, пространство придворной жизни окончательно опустели, так что османам достались только крохи прежней роскоши великих василевсов. Руины дворцового комплекса Влахерн были засыпаны и на них возникли турецкие жилища, сады, мечети. Лишь позднее здесь чудесным образом была обретена замурованная в нише мечети одна из главных святынь Влахерн – икона Божьей Матери, которая с 1653 г. нашла приют в России.

Официальная власть, словно ананки – рок, сопровождала ромея на протяжении всего его существования. Византийская жизнь оставалась тщательно контролируемой, как это происходит в наше время в странах, где государство является исключительной властью. Постоянно провозглашавшееся равенство всех свободных, независимых граждан Византии на деле оборачивалось всеобщим бесправием перед могуществом монарха-автократора, который и сам покорно подчинялся монархии, был ее первым слугой. Он жил, по выражению византийского историка Феофилакта Симокатты, в «блестящем рабстве», ибо не имел права на полную свободу действий.

Впрочем, само понятие свобода было иным. К свободе в ее теперешнем понимании не стремились, и наиболее свободными оказывались в этом обществе как раз те, кто имел могущественных покровителей, кто был зависим от государства и мог выполнять обязательства перед ним. Недаром знаменитый мистик Симеон Новый Богослов в начале XI в. подчеркивал, что служение выше свободы, ибо приносит благосостояние и репутацию гражданина. Образец человека, живущего только государством, возвышал и подданного в такой стране. К XIV в. формируется представление о свободе как иерархическом состоянии. Она, согласно церковным предписаниям, имела степени и могла быть большей или меньшей. Такое понятие свободы отражало сложные отношения господства и подчинения, сложившиеся в разных сферах общественной жизни поздней Византии.

На практике все выглядело так: василевс – господин, «отец», а граждане, даже самые большие индивидуалисты, – его «дети», подданные и слуги. Это не значит, что монархия делала людей рабами, – республика, пожалуй, обезличивает куда хуже. Но верность и послушание императору, неукоснительное соблюдение законов, повиновение всем государственным органам, действительно, были первейшими обязанностями каждого жителя Империи ромеев. Исходя из этого, известный французский византинист Андре Гийу удачно сравнил всех ромеев с пленными, среди которых единственно свободным являлся император, властный держатель этих «пленных». Однако еще раз надо подчеркнуть, что и он находился в «блестящем рабстве», был первым среди таких равных ему во Христе «пленных».

В целом византийское тоталитарное общество, при всей его тщательной регламентации, контроле за всем и вся, отличалось нестабильностью и чрезвычайной подвижностью социальной вертикали. Можно было неожиданно взлететь на вершины власти и так же быстро оказаться на дне.

Наверное, поэтому в обществе, пронизанном неуверенностью и страхом перед завтрашним днем, выше всего ценились стабильность, торжественность, человеческое достоинство, индивидуализм. Это выражалось и в неподвижном, пассивном созерцании Божества, и в торжественной размеренности дворцовых церемоний, и в застывшей пышности церковной службы. С мозаик, фресок, икон, миниатюр книг на зрителя взирали сосредоточенные, самоуглубленные лики Спасителя, Богоматери, святых, мучеников, праведников и императоров. Византийское искусство было традиционно сдержанно и не драматично, что не мешало ему оставаться величественным и истинно красивым. Изображаемое содержало некое «вневременное» послание художника к зрителю, читателю, верующему, несло аспект вечности, вечной повторяемости, как это происходит во время Божественной литургии.

Страх перед вездесущей властью и ее слугами закрадывался в душу простого ромея-обывателя с самого детства и заставлял повиноваться не задумываясь. Осторожность в высказываниях, неискренность, недоверие не только к власти, но и друг к другу, даже к самым близким людям, – черты, характерные для человека, воспитанного в те времена и в том государстве.

Детям с самого раннего возраста втолковывали: не поминай имени василевса и царицы; не ходи на пирушки, на которых можешь попасть в плохую компанию и быть обвиненным в заговоре; не обсуждай поступков начальников, не мудрствуй в присутствии влиятельного сановника, иначе тебя обвинят в вольнодумстве и назовут «возмутителем народа».

Отлично налаженный тайный сыск, «многоглазая сила», как ее называли, всюду выискивали и разоблачали настоящих и мнимых врагов государя. Цифры говорять сами за себя: на 10 000 чиновников в ранеей Византии приходилось 1200 опытных осведомителей, способных шпионов (curiosis). Ими через магистра оффикий руководили непосредственно из императорского дворца. По древнему обычаю, подтвержденному законом, они «пересылались по различным регионам, а также провинциям, по морским берегам, и сверх того, также и через порты и иные места, снабженные поручениями и соответствующими наставлениями». Главной их задачей являлось обеспечение безопасности монарха и царского семейства, а также надзор за чиновниками, служившими на удаленных территориях Империи. Понятно, что во времена волнений, как в VIII в., когда в течение чуть более 20 лет было свергнуто восемь императоров, обеспечение защиты василевса требовало особых усилий и бдительности.

Регулярное доносительство, прежде всего из-за личных, корыстолюбивых соображений, морально осуждалось в обществе и формально каралось законом, вплоть до смертной казни доносителя- делатора. Но это не касалось доносителей о преступлениях против величия власти. В любом случае правящая власть успевала извлечь из доноса выгоду для себя. Случалось, она пользовалась любой клеветой, чтобы захватывать имущество как живых, так и мертвых от имени царского дома. Императорские кураторы активно участвовали в пополнении царской казны с помощью конфискаций и принудительных завещаний, как это особенно процветало в VI в. при Юстиниане I. Впрочем, такая практика не была самоцелью жадных василевсов – с ее помощью создавался резерв в казне. Византийское законодательство предусматривало основу для постоянного привлечения в фиск имущества осужденных, то есть это был легальный процесс, на интенсивность которого не могла влиять экономическая или финансовая ситуация в стране.

Несмотря на то, что факты экспроприации по подложным обвинениям, подлогам в документах сами по себе были крайне редки, наушничество оставалось привычным явлением, прежде всего, в среде многочисленного чиновничества. Не раз случалось так, что завистник от имени своего соперника сочинял подложное письмо – пластографию к врагу василевса (явному мятежнику или иноземному неприятелю) и подбрасывал в дом ничего не подозревавшего человека. Затем следовал донос, обыск и обнаружение страшной «улики». Иной раз доказательство «измены» добывалось следующим образом: «приятель» вызывал сослуживца на доверительный разговор, клялся ему в дружбе и незаметно сворачивал беседу на опасную тему (император, его фавориты, греховный образ жизни, корыстолюбивые приближенные, возможные перемены в окружении трона). А в это время за ширмой сидел заранее приглашенный царский нотарий-скорописец, который подробно записывал «крамольные речи» доверчивого простака.

Практика доносительства особенно усиливалась во времена духовного разброда и шатаний, как это было при церковной унии, во второй половине XIII-XIV вв., когда власти подвергали преследованиям всех несогласных со своей политикой. Даже влиятельные и знатные аристократы, крупнейшие должностные лица не были застрахованы от того, что завтра их обвинят в измене, а затем последует неотвратимое наказание. Самими тяжелым при этом считалась ссылка, изгнание в отдаленные, глухии провинции, «на север» – в Крым, на острова (знаменитые Принцевы острова в Мраморном море получили свое название из-за многочисленных попадавших туда ссыльных царских кровей), заключение в монастырь, дословно «уединенное место», которое выполняло в этом случае роль тюрьмы, а также позорное обритие головы, штраф и конфискация имущества. Иногда ссылка сочеталась с насильственным постригом в монахи. Последнее представляло собой нарушение канонических норм, но это не мешало считать его действительным. Только в редких случаях удавалось отменить пострижение, ссылаясь на нарушение обычаев, к примеру, употребление мясной пищи в день пострижения.

Измена, дезертирство карались трехлетним обращением в рабство, если виновный совершил проступок второй раз и добровольно вернулся после этого на родину. Если же он перебегал к неприятелю трижды, ему грозило пожизненное низведение в рабское состояние. Для эвпора – ромея с имуществом не менее 50 номисм простая кража влекла штраф, тогда как неимущий, апор наказывался за то же плетьми и изгнанием. Но даже вполне состоятельный предприниматель, нарушивший правила работы в профессиональной корпорации, подвергался изгнанию из нее, да вдобавок мог быть подвергнут денежному штрафу и немилосердно выпорот. При этом страдало не только тело и душа, но и материальное положение провинившегося, поэтому можно с полным правом сказать, что порядочность византийских ремесленников и торговцев воспитывалась палкой, розгами, бичем и, не в последнюю очередь, верностью христанским заповедям «не укради и не обмани».

Пытки и лютые казни тоже были в порядке вещей. Почти такой же суровой повседневностью как страшная «смертница» – чума или другие болезни. Они особенно вошли в ход со времени правления такого патологического садиста как Фока, который из грубого солдата-центуриона стал императором в 602 г. Рыжий лохматый, с обезображенным шрамом лицом, этот коренастый пьяница и бабник со сросшимися густыми бровями упивался видом крови. Именно он стал особенно широко применять дыбу, ослепление и нанесение других телесных увечий. Так, все заподозренные в проявлении преданности к свергнутому и казненному несчастному императору Маврикию приняли смерть от меча, тетивы или, что случалось чаще, в ходе долгих и жестоких пыток.

Впрочем, в целом под гуманным влиянием христианства карательные меры в Византии стали все же чуть легче, чем в римском обществе. Так, позорная казнь на кресте была отменена, хотя уже с IV в. ее заменили для разбойников и убийц распятием на двузубых деревянных вилах – фурке. Лишь за злоумышление против императора или государства, мятеж, разбой, предательство, исповедание ереси, колдовство, предумышленные убийство, поджог, отравление, кровосмешение, содомский грех – гомосексуализм (кроме малолетних), изнасилование девушек и вдов, посвятивших себя Церкви, брак с монахиней, виновного, кто бы он ни был, каких бы постов ни достиг, ждало «обуздание капитальной сентенцией», то есть смерть мечом, либо через повешение или сожжение на костре. Впрочем, такая жуткая казнь грозила рабу только за угон вола из стада-агелы, как можно понять из «Земледельческого закона». Иногда виновного сначала забивали камнями, а уже потом распинали на столбе. Скотоложцев оскопляли, а у давших ложные клятвенные показания, не ограничиваясь Божьей карой, отрезали язык.

Но даже к просто пользующимся дурной славой ромеи относились подозрительно, запрещали им выступат в суде, как не заслуживающим доверия. К таковым относились те, кто лицедействовал на сцене для увеселения людей или для публичной декламации, сводники, осужденные за преступления, уволенные из войска «за позорные проступки», заключившие брак в течение положенного обычного срока траура, замешанные в прелюбодеянии, женщины, живущие постыдно, продающие себя, хотя бы и не открыто, настоящие или бывшие проститутки и т. п. Следовательно, человек, поведение которого не соответствовало общепринятым нормам морали и этики, лишался поддержки общества и поражался в правах и статусе.

Особенно сурово расправлялись с замешанными в жертвоприношениях, магии и колдовстве. Так, хронист Евагрий Схоластик рассказывает о расправе над неким Анатолием, бывшим колесничим, ставшим помошником эпарха Антиохии, которого, как участника бесчисленных пакостей против Христа и Богородицы, доставили в тюрьму и подвергли жесточайшим истязаниям. Он пробовал изворачиваться и пытался со связанными руками просить заступничества у иконы Богоматери, висевшей в тюрьме на веревке, но даже икона отвернулась от него к стене. Приговоренный, Анатолий был сначала брошен в амфитеатр диким зверям, а затем распят, однако волки, «сорвав его нечестивое тело... разорвали его на куски и съели». Соратники же отступника, проходившие по общему делу, были посажены в лодку и живыми преданы огню.

Подобная жестокость была одним из любимейших удовольствий населения. Сцены публичных пыток радовали, были приятны народу. Поглядеть казни, когда они совершались на ипподроме, городских, рыночных площадях или за городом, собиралась большая толпа зевак. Например, в Константинополе их устраивали на площади – форосе Константина в самом центре столицы, а также на площади Тавра (Быка) и в Кинегии, на так называемом Собачьем рынке около Акрополя. Когда-то здесь был римский амфитеатр, который к VIII в. лежал в руинах, но который все еще украшали малопонятные, таинственые и зловещие статуи. Собравшиеся ждали, когда доставят осужденного, причем уже сам способ доставки был позорным наказанием и именовался фриамвос – преступника везли на осле или муле лицом назад, со связанными за спиной руками. Именно о такой форме наказания говорили императору Юстининану собравшиеся на Ипподроме прасины накануне одного из самых страшных народных бунтов в истории Византии – константинопольского восстания «Ника» зимой 532 г. К слову, поводом к нему стал приговор к смерти через истязание или повешение семерых членов факций, виновных в убийствах. При этом двое дважды срывались с виселицы, так что монахи из близлежащего монастыря, не в силах смотреть это ужасающее зрелище, не допустили третьей попытки и забрали несчастных, на лодке перевезя их через Золотой Рог в святилище церкви монастыря Св. Лаврентия.

Тела казненных влачили по главной улице и сваливали в общую яму в западной части города, недалеко от фороса Быка. В этом месте, называемом по-гречески та Пелагиу, трупы оставляли гнить, едва присыпав их землей. Таковой же была участь мучеников в эпоху иконоборства, например, Св. Андрея, погребенного в Суде (en Krisei), тело которого как падаль было брошено на сьедение собакам и птицам.

Но не было хуже преступления, чем посягательство на трон и на особу императора. Тех, кому не везло в таких попытках, ждала только лютая смерть. Так, Зинон, в 477 г. отобрав трон у сумасброда-узурпатора Василиска, брата своей тещи Верины, вдовы Льва I, как и обещал, не пролил ни капли его крови, но зимой изгнал вместе с женой Зинонией и детьми в глубь Каппадокии, в крепость Лимны, где все семейство заключили в крепостную башню, а вход в нее замуровали. Когда измученные холодом и голодом узники скончались, их похоронили в той же самой башне, ставшей им при жизни склепом. Патриарх Петр, в свое время возложивший царский венец на Василиска, отделался сравнительно легким наказанием – его в цепях сослали в город Евхаит в Понте, диком гористом крае с дождливым климатом на южном побережье Черного моря За участие в мятеже предательски схваченные патрикий Иллус и сириец Леонтий по приказу Зинона были убиты, а у их сообщников были отсечены руки. Известно, что комита Феокрита, которого Амантий, всесильный препосит священной опочивальни и глава дворцовых евнухов, прочил в императоры после смерти Анастасия в 518 г., Юстин I, пришедший к власти, приказал забить камнями в темнице, а самого Амантия зарубить мечом. Обвиненные в заговоре против императора Юстина II (565578 гг.) синклитики Этерий и Аддей были казнены самым зверским образом: первый был брошен на растерзание диким зверям, а второй, имевший к тому же противоестественную страсть к мальчикам, сожжен на костре.

Иногда для этого служила печь в форме быка из бронзы, которая находилась на столичной площади Тавра. Именно в ней, по одной из версий, по приказу воцарившегося Ираклия был сожжен в 610 г. труп узурпатор Фока, которого казнили мечом, а отрубленные правую руку и срамной член повесили на шестах. Хотя, рассказывают, что Ираклий приказал расплавить бронзового быка, в 694 г. в нем по приказу скороспелого василевса-узурпатора Леонтия был живьем сожжен осужденный за свои зверства былой могущественный сакелларий Юстиниана II, огромный, страшный евнух Стефан Перс, тогда как его бывший господин, свергнутый василевс, с отрезанным носом был отправлен в ссылку в крымский Херсон.

В 823 г. опасному мятежнику и неудачливому узурпатору Фоме Славянину, организатору самого серьезного восстания за всю историю Византии, были отрублены сначала руки, а потом голова, и сделано это было перед войсками, которые могли лицезреть насаженный на кол чудовищный обрубок авантюриста. В июне 913 г. весь малоазийский берег Босфора против Константинополя был уставлен фурками, на которых распяли многочисленных участников мятежа кумира простонародья – доместика схол Константина Дуки, пытавшегося совершить вооруженный переворот и захватить власть после внезапной смерти беспутного василевса Александра. Константинопольцев было не удивить видом отрубленных голов казненных, насаженных на копья или колья, причем выставленных недалеко от церквей.

Порой практиковалась казнь бичом, когда преступника засекали досмерти, но куда чаще наказывали тем, что называли по-гречески типто – поркой плетью с вплетенными в нее свинцовыми шариками, либо избиением палками и обритием головы. Плетей не жалели. К примеру, даже за кражу зерна из чужого амбара виновный получал 100 ударов и возмещал убыток обокраденному. Потравивший чужое поле своим скотом отделывался 30 ударами, а натравившего свою собаку на чужую, в результате чего она оказалась изувечена, ждало двенадцать ударов плетьми помимо возмещения причиненного ущерба. Провинившимся рабам, подлежащим суду, было не избежать пыток, хотя обычно к ним прибегали только в отношении тех, кто обвинялся в оскорблении величия, прелюбодеянии, налоговом мошенничестве, или на худой конец был «неизвестным» свидетелем, то есть лицом без определенных занятий и благосостояния, чье показание оспоривалось. Вообще, порукой честности и правдивости явлалась принадлежность к «почтеннейшим», то есть к обеспеченным слоям общества, особенно сановным носителям титулов-аксиомата.

Под влиянием восточных обычаев – персидских, сирийских, тюркских, арабских с VII в. в Империи в соответствии с тяжестью преступления стали более широко, чем прежде, распространяться такие жестокие, устрашающие наказания членовредительством, как отсекание носа, ушей, языка, губ, усекновение конечностей, оскопление, выжигание волос и бровей, клеймение рук, ослепление, которые, впрочем, были известны и раньше в отношении рабов и низших категорий свободных. Теперь их применяли по отношению ко всем, более того, распространили на новые категории правонарушений. Так, совращение монахини грозило смертной казнью, но позже, согласно выборке законов VIII в. – «Эклоге», было заменено таким жестоким наказанием как отрезание носа у обоих соучастников прелюбодеяния. Тем же стали карать любое прелюбодеяние, похищение девушки, изнасилование, совращение чужой невесты или малолетней, сексуальную связь со свойственником. Лазарь, ведущий иконописец эпохи императора-иконоборца Феофила (829–842 гг.) после нескольких предупреждений в отношении изготовления новых икон, был подвергнут бичеванию, и на ладонях у него были выжжены клейма. Иногда тексты осуждающих письмен выжигали прямо на лбу провинившегося. Любая святотатственная кража в алтаре церкви каралась ослеплением, тогда как избившему другого досмерти во время драки, разрушителю чужого дома, рубщику чужих деревьев, поджигателю сарая для сена, угонщику чужого стада за вторичную кражу, конокраду, фальшивомонетчику-парахаракту и его соучастникам за подделку монет грозило отсечение руки, что, впрочем, заменило полагавшуюся ранее по закону смертную казнь, и поэтому тоже рассматривалось как проявление «большего человеколюбия». К слову, судя по количеству упоминаний, отрубание руки или урезание носа-ринокопия стали у ромеев одним из наиболее распространенных наказаний.

Страшное было привычным. Люди в немалом числе своем были свирепы и усмирить таковых можно было лишь при помощи ужасающей жестокости. Такие меры ныне вызывают у нас отвращение, но как верно заметила византинистка Тамара Тальбот Райс, не следует забывать, что «...тысячу лет назад даже добрейшие и образованнейшие христиане жили в обществе, в котором истязания не только считались нормальным делом, но и красочно изображались на рисунках, иллюстрирующих пытки святых и мучеников веры». Поэтому с точки зрения того черствого, сурового общества подобные наказания рассматривались как более гуманные и предпочитались смерти. Да и не все заканчивалось так жутко. Часто виновнику грозил только штраф или лишение хитона, как это обстояло, например, с тем, кто прихватил чужую телегу или крал снопы, колосья и бобы.

Не пытки, не членовредительство кровавое и казни смущали умы, а то, когда казнили да пытали невинных. Даже тюрьмы воспринимались византийцами своеобразно. Показательно, что содержать где бы то ни было частные тюрьмы запрещал закон, да и самих государственных тюрем как таковых было немного. Ими обычно служили некоторые крепостные башни или тесные комнатушки, кишащие мухами и насекомими. Здесь, нередко в железных оковах, страдали неугодные правительству. Брошенный в заточение опальный монофисит, епископ Иоанн Эфесский, мучимый подагрой, покрытый язвами, не в силах шевелить ни ногой, ни рукой, вспоминал как невыносимы были для него все эти мошки, комары, мухи, блохи и клопы, которые месяцами кусали, грызли его днем и ночью так что все лицо его распухло. В его каморку заползали и улитки, а мыши устроили себе гнездо в изголовье соломенной постели. В тюрьмах содержались и должники, но не нарушители правил ремесла и торговли, поскольку в этом случае они не могли бы оставаться налогоплательщиками, тогда как избытые плетьми, обритые, исключенные из корпорации, продолжали бы работать и платить налоги. В таких местах виновные находились временно, после «изобличения», ожидая следствия, суда или вынесения им приговора, но не отбывали наказание, ибо заключение рассматривалось ромеями, скорее, как душеспасительное времяпровождение и уже поэтому не могло служить должной карой. Суровая изоляция на морском острове – другое дело. Именно туда был переведен из больницы Иоанн Эфесский, доведенный своими врагами до изнеможения, и именно так ромеи поступали в XI в. с пойманными пиратами. Выбраться из такого заточения было практически невозможно.

Все это не означало, что ромеям не были присущи доброта и мягкость, чувство милосердия, глубокого сострадания к обездоленным. Жития святых несли массу таких примеров. Византийские писатели призывали примириться с бедами и думать не о нынешних невзгодах, а о грядущем воздаянии – «там, где сегодня потоки слез, завтра сверкнет радость». Рядовой ромей отличался склонностью к сентиментальности, эмоциональным взрывам и порывам острого сострадания к обездоленным. Он был готов к добровольному подвижничеству. Лишенный уверенности в своем благополучии, даже состоятельный византиец жил под гнетом реальной опасности оказаться среди низов общества. Его томила догадка о своем затоптанном человеческом достоинстве, о неестественности рабской покорности судьбе и случаю, которые целиком зависят не от него, а от воли и каприза правящего деспота и его служителей. Каждый понимал в меру своего разумения, что богатство и слава преходящи, судьба изменчива, а донос и клевета в одночасье способны разрушить самую сытую и независимую жизнь. Иоанн Геометр (конец X в.) в одной из лучших своих эпиграмм под названием «Жизнь и море» так философски заметил по этому поводу:

Сходны жизни и моря пучины: соленая горечь, Чудища, зыби и мрак: в гавани краток покой.

Моря дано избежать: но на каждого демон воздвигнет

Бури мирские, увы, много страшнее морских.

Жуток, мучителен переход к вечности, к Богу. И так короток, что не поймешь, где испытание духа, ниспосланное благой силой, а где козни демонов. Ада ромеи боялись не меньше, чем пыток и палачей. Кровь застывала в жилах при одной лишь мысли о муках вечных. В пыточный застенок не каждый заглядывал, зато насчет вечного огня, уготованного грешникам на том свете, знали сызмальства. Да и фантазия играла безудержно.

Христианство наложило глубокий отпечаток на мировоззрение и мышление ромеев, которые в массе своей были людьми, которых вела по жизни вера и для которых Христос, Богородица и все святые, как верно заметил Джон Норвич, «...были столь же живыми, реальными личностями, сколь и члены их собственных семей». Они не имели сомнений в существовании Бога и их сознание не допускало неверия как такового: религия единственная помогала объяснять мир и предназначение человека в нем. Следует согласится с выдающимся французским медиевистом Жаком Ле Гоффом, что «ценности, во имя которых тогда люди жили и сражались, были ценностями сверхестественными – Бог, Град Божий, рай, вечность, пренебрежение к суетному миру и т. д.». Все их помыслы были устремлены к небесам.

Вместе с тем представляется верной мысль французского византиниста Поля Лемерля о том, что современные историки нередко преувеличивают значение Церкви в жизни византийцев. Глубина религиозного чувства далеко не всегда обусловливала горячую приверженность к Церкви и постоянную готовность прибегать к ее услугам и помощи. Ромеи признавали влиятельность таких категорий как судьба («тюхе») и природа («фисис»), но первопричиной всех событий все же полагали Божью волю и Промысел – «Пронойу». Поэтому и неудивительна та особая роль в их бытии, повседневной жизни и в мировоззрении, менталитете, которую играли религия и священнослужитель, сопровождавшие человека с момента его рождения и до смертного одра. При всех оговорках, безусловно, это была сила, создававшая главные эстетические ценности и долгое время цементировавшая ромейское общество.

Последнее представлялось как союз Всемирного христанского государства со Вселенской Церковью. Во всех делах ромеи уповали прежде всего на Бога. К нему они взывали в самые трудные минуты своей жизни и в миг радости. «Поклоняться Богу, любить исключительно Его», – являлось святым долгом добродетельного человека и истинного христианина. Но обращаться с молитвами ромеи предпочитали все же к Богородице. Она казалась более понятной, более близкой и человечной простому смертному, чем ее грозный сын – Христос. Иконы с изображением Богоматери чтили особо, ибо полагали, что они обладают чудодейственной силой исцелять болезни и даровать победу над врагами отечества. Даже само греческое слово «икона» – «образ», в первую очередь, ассоциировалось у византийца с «иконой Божьей Матери». Только в столичном храме Богоматери Влахернской каждую пятницу после захода солнца можно было воочию видеть чудо того как само собой поднималось покрывало иконы Богоматери. Во время триумфальных шествий, которые со временем все больше превращались в религиозную церемонию, впереди процессии знати, одетой в белое, подобно облаку снежинок, впереди подразделений элитных отрядов с зажженными свечами в руках, сверкающими словно мириады звезд, перед драгоценными выносными крестами, знаменами и значками – лабарами, фламулами и вандами отдельных воинских формирований, на колеснице, запряженной белыми лошадьми, везли именно икону Божьей Матери, истинного предводителя и покровительницу ромейского воинства. Василевс же смиренно и скромно шел пешком, сопровождая святыню, по пути совершая остановки в наиболее почитаемых церквах и монастырях столицы.

Ни одно жилище византийца, от императорского дворца и до жалкой лачуги бедняка, не могло обойтись без иконы или хотя бы креста, Распятия. Их ставили в углу комнаты, над кроватью или в домовой молельне. Перед ними простирались ниц, клали поклоны, целовали святые изображения (аспасмос). К ним обращались как к посредникам, ходатаям перед небесными силами. Даже иллюстрации к рукописным книгам воспринимались как иконы и служили для почитания.

В иконописи сложились и стали каноническими три облика Богоматери. Оранта («Молящаяся») – изображалась особенно одухотворенной, обращенной помыслами к Богу, в молитвенной позе с возведенными вверх руками; Одигитрия («Путеводительница») – строгая, сдержанная, несущая людям на руках младенца Иисуса; Элеус («Умиление») – нежная, хрупкая, благостная мать, склонившаяся к младенцу, который прижимается к ней щекой. Впрочем, на моливдулах встречался еще один тип изображения Богоматери – Епискепсис – «Знамение», когда Дева Мария изображалась сидящей на троне с воздетыми в молении руками и с овальным медальоном на груди с изображением Младенца Христа.

Крест стал символом той эпохи, постоянно напоминая об искупительной жертве Иисуса Христа. Он был единственным свидетельством святого крещения, знаком веры, той крестной силы, которая была с каждым подлинным ромеем. Все значимое в жизни начиналось с крестного знамения, с креста. Его носили на теле и поэтому называли нательным, чеканили на монетах, вышивали на одеждах, наносили на посуду, двери, стены, своды, колонны, драгоценности, ларцы, а до конца VII в. изображали даже на полу, пока это не было запрещено каноном Вселенского собора 691 г. Подпись в особо важных документах порой заменяли на три креста. Причем поставить такой знак вместо имени было более ответственным, чем просто расписаться. Это значило поручиться крестной силой, именем Бога. Совершая крестное знамение, большой, указательный и средний пальцы правой руки соединяли таким образом, чтобы концы их были сложены обязательно ровно – в знак равенства Пресвятой Троицы, два остальных пальца – безымянный и мизинец – пригибали к ладони. Соединение трех пальцев означало веру в Святую Троицу: Бога Отца, Бога Сына и Бога Духа Святого, а два пригнутых к ладони пальца – веру в Сына Божия Иисуса Христа и что Он имеет два естества – Божеское и человеческое. Таким образом, крестное знамение отражало Символ Веры («Верую...»). Оно обычно совершалось при словах «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа».

Религиозные традиции особенно строго соблюдались в армии, проникнутой духом защиты христианского мира и сознанием того, что любая тактика бессильна без помощи Бога. Войска сопровождали святые реликвии, иконы, кресты, которые несли от Константинополя. Согласно военным наставлениям – Стратегиконам и Тактиконам, все солдаты должны были свято соблюдать утренние и вечерние молитвы. Полагалось оставить любое занятие и, обратившись к востоку, с благоговением помолиться. По этой же причине, выбирая место для военного лагеря – апликтона, специалисты инженерного профиля – минсураторы, или минсоры обязательно ориентировали его на восток. Нарушившему такие правила грозило публичное наказание и понижение по службе. Перед сражением вся армия должна была поститься, принять Святое Причастие и проникнуться высокими христианскими настроениями смирения, душевного мира и прощения обид, дабы безтрепетно встретиться с неизбежным. При приближении неприятеля все воины как один громогласно возглашали молитвеные слова – «Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!». После этого в полной тишине, слаженно и организованно, как отлаженный механизм, начиналось наступление до момента, когда по сигналу трубы все останававливались и вновь возглошали молитвы, только после чего бросались в битву.

Иногда для поднятия боевого духа армии применяли такое богоугодное средство как раздача воинам освященных святым елеем пучков папируса, для того, чтобы таким образом дать им духовное благословение и сделать их богоугодным воинством. Именно так было предпринято накануне судьбоносной битвы у Белграда, происшедшей у византийцев с латинами в апреле 1281 г.

Кроме того, у ромеев в ходу были разнообразные священные реликвии, которым приписывались чудодейственные свойства. Пытаясь утвердить священное первенство столицы Империи – Константинополя как Нового Иерусалима и земного воплощения Небесного Града, византийские императоры собирали по всему миру реликвии и переносили их в город, который был переполнен святынями. Паломники со всего мира могли поклониться здесь одеждам, посоху Богородицы и Пеленам, в которые был завернут младенец Христос, Губке, которой римский легионер смочил уксусом уста Спасителя, Копию пронзившему Его, Крови Иисуса, небольшое количество которой хранилась в Св. Софии, частям Истинного Креста, на котором распяли Сына Божьего (так называемому Древу Креста Господня³²), Камню, лежавшему в гробнице под головой Христа, Камню, на котором омывали и умащали Его тело, трону библейского царя Давида, жезлу Пророка Моисея, не говоря уже о мощах – останках многочисленых святых и мучеников.

Пространства главных храмов тоже включало целый ряд сакральных комплексов, которые создавали сакральные пространства при помощи реликвий, икон, архитектурных устройств, ориентированных именно на эти комплексы дитургических чинопоследований, включая специальные виды церковных песнопений, каждений и световозжиганий. К примеру, в Св. Софии существовало специально огороженное место явления Богоматери, был особый придел с Цепями апостола Петра, а также многие другие.

В прочих городах и селениях Византийской империи при церквах и монастырях находились менее значимые, но также почитаемые реликвии, связанные с деятельностью апостолов и святых. Почитание их ослабло лишь в эпоху иконоборства, в остальное время оставаясь высоко востребованным, а потому важным источником пополнения средств Церкви. Причем есть основания полагать, что даже василевсы времен иконоборства не обязательно были борцами с реликвиями – липсанокластами, дословно «костеломателями», а рассказы об уничтожении реликвий в период иконоборства, возможно, являются частью пропаганды победивших в итоге иконопочитателей.

Основные христианские достопримечательности находились в Палестине, Сирии, Египте и Малой Азии. Зачастую они были связаны с монашескими конфедерациями, наиболее известные из которых находились в египетской Фиваиде, в Ските в египетской пустыне Нитрии, на горе Афон в Греции, горе Гана во Фракии, горе Латре на юго-западе Малой Азии или Метеора в греческой Фессалии. В Сирии и Палестине славились монастыри столпников (Симеона Старшего и Симеона Младшего Дивногорца), святые места и храмы в Иерусалиме, Вифлееме и Назарете, в Египте – монастырь – мартирий Св. Мины, в Малой Азии – монастыри и мартирии Эфеса, Смирны, Пергама, Синопа, Лампсака. Оттуда везли особенно много ампул-евлогий. В домах паломников такие ампулы хранили очень долго. Они рассматривались как филактерии – предметы, приносящие счастье, удачу, и как надежные апотропеи – обереги. Созерцание евлогиев освежало в памяти паломников набожные чувства, связанные с посещением святых мест. Сирийцы в ранневизантийское время знали так называемые «хенана» – дословно «благодать, милосердие», как и евлогии. Иногда это были лепешки с медом и землей с могилы мучеников.

Многие богомольцы пытались совершить паломничество именно в Святую Землю, в Иерусалим, что становилось исключительным духовным подвигом и проверкой выносливости тех, кто находил в себе силы на это. Ежегодные паломничества в монастыри или к местным святыням становились настоящим праздником. Недаром города, являвшиеся центрами паломничества, большого или малого, либо стоявшие на пути паломников, процветали.

Богатые богомольцы в сопровождении слуг трусили на мулах, лаская взоры яркими красками дорожных одежд. Только драгоценностей недоставало, ибо негоже было представать в них пред святынями Господними. Крестьяне и горожане победнее тащились пешком, шаркая ботинками и сандалиями, а кто и босиком. У них и одежда была погрубее, и свое добро они несли на себе. Бесконечные узелки, привязанные на конце посохов, сумы из мешковины и сыромятной кожи, плетеные корзинки-канискии. Постукивая посохами, вереницей проходили слепые, ковыляли увечные и хромые, подскакивая на костылях. Печальный ослик катил тележку с паралитиком. За ней скакал, глотая пыль, босоногий гримасничающий юродивый с незаживающими язвами на теле. И каждый горячо лелеял надежду на чудо, терпеливо снося все тяготы пути. Губы шептали молитву, скорбные, наполненные слезами глаза светились экстазом.

Принятие Святых Тайн во время Причащения, телесные поклоны – в пояс и до земли, преклоненная голова, руки, сложенные крестообразно на груди, целование святынь – края чаши во время Евхаристии, Евангелия, креста, мощей святых, святых реликвий, икон, воззжение церковных свечей, молебны помогали лучше выразить пламенную веру и донести молитву до Бога, прийти к чинопоследованию покаяния, осознать свою ничтожность перед величием Господа, готовность покориться воле Божией, победить в себе гордость, смириться. Сознание средневекового ромея с VII в. стало гораздо более мистичным, чем раньше. Особенно этим отличались верующие женщины-простолюдинки как представительницы «боязливого и набожного пола». Византийцы культивировали мистицизм во всех видах, более того, он стал стилем жизни. Она была проникнута верой в реликвии, стремлением прикоснуться к ним, осязать кости мучеников, жить видениями, в которых являлись Богоматерь, святые, спасавшие от напастей и врагов. Религиозные чувства, духовность проявлялись не в умозаключениях, не в приверженности к догматам, а в душевных переживаниях, устремлениях сердца. Знание не вело к Богу. Византийские монахи не зря не доверяли наукам, набожно искали только уединения и так и не сделали монастыри, как на средневековом Западе, средоточием мысли, хотя и называли их фронтистирами – дословно «местами раздумий». Достаточно было знать, что исповедуемая вера справедлива и что молчание означает мудрость. Оправдание незнания вело к народному аскетизму, особенно проявившемуся в конце существования Империи.

Вся Романия находилась под влиянием образа страдающего Бога, а вера у ромеев проявлалась в любые мгновения жизни. «Богородица, помилуй!» – то и дело слетало с уст византийцев.

Столь же прочно в плоть и кровь каждого человека вошла молитва, которую творили и в церквах, и один на один с Богом. Она заполнила жизнь и была превыше всего, ибо надлежало непрерывно мыслить о Христе. Ни мирянину, ни клирику нельзя было пропускать больше трех недель церковное собрание под угрозой удаления от общения с верными. Церкви требовалось посещать по воскресным дням, в праздники и, особенно, на Страстной неделе перед Пасхой. Целый цикл молитв был разработан для разного времени суток и по самым различным поводам. Крестные знамения, мольбы, поклоны, многообразные формулы, многочисленные обеты перед иконами были предназначены для того, чтобы избежать любых напастей, опасности, печали. Священников приглашали для благословеняи жилищ, в случае болезни обращались в церковь, чтобы вверять себя Богоматери и святым, а также помазывались елеем. Безусловно, этим миром двигала вера. Этот мир спасала вера.

Обычным явлением становятся нескончаемые процессии, крестные ходы через весь город или по полям. Их ждали с нетерпением и устраивали в дни церковных праздников, памятных дат, а также во время неурожаев и природных бедствий. Обычно они собирали огромную толпу. От церкви к церкви с соответствующими остановками – стациями совершали стациональные шествия, перенося с собой святые реликвии, мощи. Без благословения и молитвы не обходилось каждое мгновение жизни, начало и конец любой работы, закладка первого камня при строительстве дома, вступление в новый дом, сложение печи, сооружение цистерны или колодца, спуск на воду корабля, отъезд в путешествие, начало учебы. У Бога просили защиты и избавления от бед, молили об изобилии урожая, удачном лове рыбы, об изганании плохих мыслей из дома, о чистоте водоемов и колодцев. Раздоры, неповиновение детей, потерянная и найденная вещь, смерть – все находило отражение в молитве. Даже когда одолевала зубная боль полагалось обращаться к великомученнику Святому Антипе, спутнику апостолов, первому епископу Пергама, а против бессонницы призывать Семь Спящих из Эфеса – семь детей, которые, согласно легенде, чтобы спастись во времена гонений на христиан были укрыты в пещере около Эфеса, где проспали двести лет. Молитвы, пожелания, обряды соответствовали определенным дням литургического года с его подвижными и неподвижными православными праздниками.

О глубокой вере говорит и рвение, с которым заботились о больных и нищих. Прихожане, и богатые, и бедные, жертвовали на строительство храмов, на содержание странноприимных, сиротских домов, домов престарелых, больниц, родильных домов, приютов для вдов, слепых. Такие добровольные приношения натурой или деньгами носили название канискион – дословно «корзинка». Очень долго сохранялась практика публичных благочестивых жертвоприношений нескольких типов – связанные с освящением церкви, храмовыми праздниками, с церемониями по обету святому (за избавление от опасности, эпидемии), для восхваления и выражения благодарности Богу. В этом случае в ритуале заклания барашка, бычка или петуха, осуществляемом перед церковью, иногда прямо на ее пороге, участвовали и священники, произносившие молитвы, зажигавшие свечи, кадившие ладаном, окроплявшие жертву святой водой, после чего следовала обрядовая трапеза. Случалось, что священник приносил в жертву голубя на могиле в память об умершем. Ревнители церковных канонов безуспешно пытались искоренить эти народные традиции и суеверия среди византийцев.

Только 286 дней в году являлись рабочими, остальные полагалось так или иначе посвятить Богу и молитве. Около 200 дней в году следовало соблюдать нистию – пост разной степени суровости. Не считая некоторых появивишихся к XI в. постов в честь Рождества Христова, Святых Апостолов (Петров пост), Успения Богородицы, Воздвижения Креста Господнего, это следовало делать каждую среду, пятницу и желательно в субботу. Особенно строгой была Агиа Тессаракости, то есть Святая Четыредесятница – Великий пост в течение семи недель перед Пасхой. Рассказывают, что когда однажды император Юстиниан I в голодное время разрешил за неделю до конца поста торговать мясом, столичные мясники отказались пойти на это, не желая грешить.

В постные дни нельзя было даже варить мыло на животном жиру, ибо, притрагиваясь к нему, можно было оскоромиться. Зато на масленицу – Апокрию, длившуюся в течение трех недель, предшествующих Великому посту, можно было вволю отведать мяса, обильно поесть, попировать, весело и разгульно, с театрализованными представлениями – карнавалами провести время. Вторая из недель этой поры даже именовалась соответственно – Креофаг – «мясоед». К слову, принципиальное вегетарианство, другие суровые пищевые ограничения были недопустимы с точки зрения ортодоксии Церкви. Лица, отвергающие ядение мяса «ради благочестия», согласно канонам Гангрского церковного собора, подвергались анафеме.

Каждый, даже небольшой городок Византийской империи имел своего покровителя – местного святого. К нему обращались за помощью и благословением, в его честь возводили один из главных городских храмов- кафоликонов.

Так, в Фессалонике особо почитали Св. муч. Димитрия-воина и его слугу, Св. муч. Лупа (Луппа), в Эфесе – Св. Иоанна Богослова, любимого ученика Иисуса, в Хонах – Михаила Архангела, в Мирах Ликийских – Николая Чудотворца (Мирликийского), в Тримифунте на Кипре – Св. Спиридона, в крымском Херсоне – Св. муч. Василея, первого епископа города, в Афинах – Богородицу. Она же являлась хранительницей и защитницей Константинополя. Не один раз, в минуты крайней опасности, жители столицы с Покровом – мафорием Девы Марии обходили городские стены и укрепления, умоляя даровать силы и отстоять царственный город. У могил святых мучеников просили помощи, избавления от болезней, иногда с этой целью ночевали в храмах, у гробниц, трепетно ожидая чудесного исцеления во сне. Ревностное собирание реликвий порой доходило до абсурда, что понимали уже современники. В эпиграмме «На собирателя реликвий» Христофор Митиленский (первая половина XI в.) едко писал:

Молва идет (болтают люди всякое,

А все-таки, сдается, правда есть в молве).

Святой отец, что будто бы до крайности

Ты рад, когда предложит продавец тебе Святителя останки досточтимые;

Что будто ты наполнил все лари свои

И часто открываешь – показать друзьям Прокопия святого руки (дюжину),

Феодора лодыжки... посчитать, так семь,

И Несторовых челюстей десятка два

И ровно восемь черепов Георгия!

Особенно примечательно, что христианские верования смешивались с языческими поверьями, обычаями и праздниками, которые продолжали жить даже в крещенном народе. На всем протяжении существования Империи лучшие представители ее Церкви настаивали на соблюдении всех видов постов, обязательном искоренении пороков – блуда, клятвопреступления, пьянства, несправедливости, напоминали о недопустимости для христиан обращаться к колдунам и гадателям, а также использовать амулеты. Тем не менее языческие традиции и магия, выливашиеся в своеобразную форму византийского народного христианства, оставались весьма живучими. Несмотря на угрозу отлучения от Церкви, находились даже такие, кто клялся языческими клятвами. Во многих местах под именем святых по-прежнему чтили языческих богов, местных покровителей, священные деревья. На упреки духовных лиц в оправдание, не смущаясь, отвечали, что так поступали отцы и деды. К примеру, во время сбора винограда призывали бога Диониса. После Рождества варили нечто похожее на клецки из пшеничной муки «под предлогом чествования родов непорочной Девы Марии», на что пеняли правила Пято-Шестого Трулльского собора 691 / 692 гг. Эти же правила накладывали шестилетнюю епитимию на поразительно тривиальные случаи, – на тех, кто консультировался у предсказателей, покупал амулеты, «показывал медведей или иных животных с целью обмана простодушных», танцевал любые танцы и уж тем более в честь языческих богов, носил маски комического, трагического или сатирического характера, совершал трансвеститские действия, зажигал в новолуние огни перед домами и эргастириями и прыгал через костры, или даже просто «завивал волосы в целях соблазнения».

Правда, случались вещи и похуже – нечестивые жертвоприношения, в том числе человеческие Так, при осаде арабами Пергама в начале VIII в. отчаявшиеся осажденные, запертые в городе, по совету одного колдуна, схватили женщину с новорожденным ребенком, рассекли их на куски и бросили в кипящий котел. Воины окунали в котел свои перчатки в уверенности, что их оружие и они сами будут заколдованы силой этого ужасного обряда.

Своеобразной стороной «народной религиозности» являлось увлечение ромеев гаданиями по частям тела, на ячмене, по полету и крику птиц, особенно ворон, и толкованием сновидений. Монах Иосиф Вриенний уже незадолго до падения Византии пытался доказать пастве в своих творениях, что главной причиной бедствий, переживаемых ромеями, является их собственная греховность и многочисленные отклонения от норм христианской веры. Он отмечал составление прорицаний, занятия астрологий, отвергаемой богословами, и едва ли не ежедневные обращения к волхвам и предсказателям. Вриенний зафиксировал устойчивое сохрание магических действий, совершаемых для плодородия полей, приплода и здоровья скота, удачной охоты, обильного урожая виноградников. Не ушли из календаря византийцев и праздники языческого происхождения, отмечаемые с присущими им ритуалами, карнавальными обрядами и прыганием через костры. Вриенний знал об активном использовании амулетов и талисманов, о продолжающемся поклонении дубравам и о сохранении верования в нереид, якобы населяющих моря. Впрочем, все это было не ново. Народ и прежде прислушивался к гадателям, ведунам, фокусникам, так называемым олакогонителям, которые на потеху простых ромеев водили с собой медведей и других зверей, продавали клоки их шерсти в виде талисманов, волшебной защиты от разных напастей. Бывало, статуи одевали в ткани, вкладывали Святые Дары в их руки и принимали от них Причастие, соскабливали краску с иконы и глотали вместе с Причащением. В страхе человек искал любой сверхестественной защиты и, даже если при этом впадал в грех, считал, что исповедь и Святое Причастие помогут ему оправдаться перед Богом. Важно понять, что христианство и суеверия представляли единый сплав, характерный для сознания большинства ромеев.

Монахи, паломники, пустынники и одинокие аскеты, отрекшиеся от мирских радостей и посвятившие себя неусыпным бдениям и молитвам, пользовались уважением среди византийцев как «Божие люди». Их влияние на простой народ было огромным: многие верили, что молитва инока спасает полтораста человек, осужденных на вечную погибель. Встретив монаха на улице, просили его благословения. В те времена не активная деятельность, но, напротив, покой, неподвижность, отрешенность, искренняя молитва казались ромеям наилучшим способом приблизиться к Богу, спасти себя и душу. Потому идеальный византиец видел свое предназначение не в служение государству, отечеству, людям, родному городу, семье, но, прежде всего, в обособлении от мирской суеты ради слияния с Божеством.

Излюбленным чтивом простого народа являлась агиография – литература о жизни и смерти святых и мучеников, мужчин и женщин, претерпевших страдания ради Господа. Иногда из них составляли целые сборники восхитительных историй, рассказов, полезных душе. В подобных сочинениях повествовалось о жизни, деяниях и духовных подвигах, стойкости святых отцов и праведников, приводились их высказывания. На этом воспитывался духовный идеал народа. Основными видами сочинений такого рода являлись Жития (по-латыни Vitae), деяния мучеников – мартирии (по-латыни passiones), похвалы – энкомии, описания чудес (по-латыни miracula), перенесений мощей, святых реликвий (по-латыни translatio) и даже гимнография. Некоторые Жития тесно примыкали к жанру исторической хроники (например, Житие Патриарха Евфимия Константинопольского, известное также как Псамафийская хроника Х в.), другие являлись по сути дела сказаниями или романами (Жития Алексия, человека Божьего, Филарета Милостивого), третьи относились к так называемому «царскому слову» – василикос логос (Житие царицы Феодоры, жены василевса Феофила, восстановительницы иконопочитания). Наконец, были Жития составленные в форме письма (например, «письмо» Св. Григория Нисского о жизни его сестры, Св. Маркины, умершей в 380 г.) или похоронной речи (речи Св. Григория Назианзина на смерть его сестры Горгонии, умершей в 370–374 гг., и на смерть Св. Василия Кесарийского).

Между тем ромеев интересовало не только то, что произойдет с ними после смерти, но и что ждет их в ближайшем будущем. Все они, начиная с василевса и кончая последним нищим, пытались приоткрыть завесу над грядущим. К примеру, рассказывали, что в библиотеке Большого дворца хранилась иллюстрированная портретами императоров книга, которая могла предсказывать будущее Империи. Но особенно часто прибегали к помощи астрологов, которых в Византии было великое множество. Церковь осуждала близкое к магии занятие гаданиями, астрологическими предсказаниями, составление гороскопов, и тем не менее многие ученые мужи признавали астрологию наукой. Даже духовные лица, такие как историк Лев Диакон, полагали, что мудрость звездочета не уступает провидению аскета.

К слову, счет времени по примеру античности велся образованными ромеями по часам, а ночью – по четырем «стражам», а также с учетом движения созвездий. Поэтому были не редкостью ссылки на «восход Пса», то есть звезды Сириус, что происходило 20 июля, или указание на солнце, «минующее созвездие Рака». День делился на 12 часов, от расссвета и до заката, а потом наступали ночные часы, тоже 12, но продолжительность тех и других зависела от сезонов года и была неодинаковой, колеблясь от 40 до 80 и более минут – «лепт». Вообще отношение ко времени было весьма непохожим на наше: оно было безразличным. Время не ценили, считали не точно, а приблизительно, так что даже год своего рождения человек мог не знать и, главное, не особенно этим интересовался, а хронисты зачастую обозначали ход событий неопределенными междометиями. Да и способы измерения времени были слабо распространены и ненадежны – водяные часы-клепсидры или гидрологии отмеривавшие течение времени падением капель, солнечные часы – гномоны, прерывавшие свои показания при появлении любой тучки на небе, прочие орологии, принцип действия которых остается не совсем ясным, давали очень смутное представление о его ходе. Пока производство товаров не стало самоценностью, считать часы, а тем более минуты не было смысла.

Широкое распространение получили Бронтологии – от греческого слова «бронте» – «гром», сочинения, содержавшие предсказания по звездам и природным явлениям. Случалось, этим до самозабвения увлекались сами василевсы, о чем сохранилось множество исторических анекдотов. Так, Михаил V Калафат (1041–1042 гг.) консультировался с астрологами, ссылать ли ему императрицу Зою, но на свою беду не последовал их совету и, по мнению Михаила Пселла, именно поэтому лишился трона. Мануил Комнин (1143–1180 гг.), ожидая вычисленного им столкновения двух звезд, предусмотрительно распорядился вынуть стекла из рам дворца, дабы они не разбились от сотрясения. Высмеявшего его за увлечение гаданиями богослова и грамматика Михаила Глику он приказал бросить в придворную тюрьму и казнить и лишь слезная поэма с прошением о помиловании помогла несчастному избежать этого приговора, замененного ослеплением. Страсть слепого Исаака Ангела (1203–1204 гг.) к гадателям и астрологам тоже доходила до мании, хотя те нагло обманывали царя, обещая ему все что угодно вплоть до прозрения и власти над всем миром.

Государство и Церковь преследовали и наказывали чародеев, но нередко сами власти прибегали если не к их помощи, то к их методам.

Так, в суде, чтобы уличитъ преступника, использовали и колдовские средства. Подозреваемому в воровстве давали есть ломот освященного хлеба или заставляли смотреть, не моргая, на магическое око, нарисованное на стене. И в зависимости от нормальности или ненормальности поведения подсудимого принимали решение, виновен тот или нет.

Другой красноречивый пример: василевс Константин Мономах посчитал достаточным основанием для причисления к лику святых своей жены Зои то обстоятельство, что на ее гробнице вырос гриб.

Даже лучшие из ученых, рационалисты, осмеивая магию, все же верили в сверхъестественное. К примеру, Михаил Пселл в трактате «О свойствах драгоценных камней» писал о таинственных мистических качествах минералов, хотя скептически относился к астрологии, оставаясь логиком, а точнее, христианином, которого тянуло к загадкам физики. Трудно объяснить такое почтение к магии в обществе столь глубоко религиозном, набожном и интеллектуально развитом, но это факт.

Вообще предсказания будущего, судьбы, поиск и толкования знамений, суеверия были для ромеев своеобразной манией. Они зачастую руководствовались знаками, пророчествами в своей повседневной жизни и искренне полагали, что некоторые виды случая можно предвидеть. Вот лишь один, но яркий, можно сказать, судбоносный по своей значимости пример такого рода. Богобоязненный, хотя и склонявшийся к монофистству, очень старый и скучный император Анастасий Дикор (491–518 гг.) в свои 90 лет не мог решить, кому из трех премянников передать трон. Чтобы выяснить это, он приготовил к обеду три ложа, на одном из которых был спрятан кусок пергамена со словом regnum – «царская власть». Кто займет это ложе, тот и должен был стать будущим императором. На беду, именно это заветное ложе осталось пустовать, ибо двое из племянников по какой-то своей прихоти, может быть, и не невинного свойства, решили разместиться на отдых на одном ложе. Тогда Анастасий загадал иной ход: кто первым войдет в его спальню на следующий день, тот и будет выбран случаем, а значит, Богом. Первым вошел начальник стражи, Юстин, и император без малейшего сомнения склонился перед Божьей волей.

С точки зрения ромеев, человек обладал свободой воли, и, значит, мог реализовать или оставить нереализованной дарованную ему свыше добродетель. После этого следовали либо Божья награда, либо возмездие. Такие ситуации повторялись. Поэтому византийцы считали, что на основе прошлого и настоящего можно предвидеть будущее. Для обозначения этой идеи они использовали выражение «стохадзомай», в переводе с греческого означающее – «угадываю, полагаю», и постянно, даже болезненно следили за всеми видами знамений, снов или галлюцинаций. За их разгадывание брались не только солидные ученые – знатоки движения звезд или монахи, «профессионально» сконцентрированные на проблемах невидимого, но простые уличные торговцы всевозможными амулетами – филактериями, оберегами и талисманами, которые зарабатывали на этом неплохие деньги. Ни один психоаналитик никогда не рылся в снах и видениях с такой настойчивостью, как это делали византийские монахи. Вопросы, с которыми обращались к предсказателям, были самыми разнообразными: продолжительность жизни и смерть, болезни, успех, богатство и наследство, дети, отношения в семье и карьера, поиски сокровища, преследования властей. Всего не перечесть.

Большую роль играли числа. Считалось, что четные числа – мужские, а нечетные – женские. Самым простым способом получить пророчество для умеющего читать являлось чтение и соответствующее толкование отрывка Библии или другой книги, взятого наугад. Достаточно было выбрать число от единицы до 38 и обратиться к соответствующему отрывку из Библии. А дальше – толкуй его как можешь.

Кроме того, будущее, полагали византийцы, можно узнать и с помощью вещего сна или гадания. Как и к предзнаменовнаниям, к ним относились с полной серьезностью. Любой трезвый политик верил, что приснившиеся в детстве красные царские туфли верный знак стать императором, даже если судьба поначалу не благоволит к тебе. Особенно доверяли сновидениям святых, считая, что они предрекают грядущее. По тому, как зажарилась лопатка ягненка, судили о жизни и смерти, войне и мире. По ладони руки предсказывали судьбу человека. Затмения луны или солнца, появление кометы рассматривали как предвестие надвигающейся или знак уже свершившейся беды. К примеру, указанием на взятие войсками Киевского князя Владимира византийского Херсона в Крыму, по словам историка Х в. Льва Диакона, стали «восход появивишейся тогда звезды, а также напугавшие всех огненные столбы, которые показались затем поздней ночью в северной части неба». К слову, некоторые византинисты связывают это знамение с действительным появленем кометы в августе 898 г. и, таким образом, используют для датировки знаменательного события.

Последние дни Константинополя, томившегося в петле турецкой осады в мае 1453 г., были отмечены лунным затмением, падением прославленной иконы Богоматери – заступнцы города во время шествия, после чего последовала разогнавшая всех жуткая гроза с громом и молнями, а также небывалый в это время года туман, окутавший погибавшую столицу. Вместе с появлением таинственного красного свечения, струившегося к небу по куполу Св. Софии, это было воспринято как окончательное свидетельство того, что Дух Божий покинул обреченный город. Ровно через семь дней он пал и вместе с ним исчезла навсегда Византия.

Чудеса в те времена считались явлением вполне обычным. В них тоже истово верили, не сдерживая слез, доходя до обмороков. Нам трудно понять византийцев с их быстрыми сменами настроения, контрастами поведения, подчас безумными выходками. Мир небесный и мир земной в сознании не были разделены непроходимой преградой. Поэтому ромеи полагали, что священные реликвии, мощи, кости мучеников, даже мельчайшие частицы их волос, ногтей, одежд, могли защитить от опасности, исцелить больного и даже воскресить мертвого. К примеру, засов храма Св. Софии, если зажать его между зубами, уверяли константинопольцы, избавит человека от яда. Питье воды из святого источника – агиасмы, особенно если последняя находилась при храме, даровало здоровье. Качество воды при этом имело второстепенное значение – все решало ожидание чуда, которым проникались паломники в таких местах.

Помощь мага или колдуна не отвергалась и в повседневной жизни. Снять порчу, разрушить чары, изготовить приворотное любовное зелье, совершить наговор, истолковать знамение, сон могло понадобиться любому. Все это порождалось насущными потребностями жизни. Византийцы верили, что можно погубить врага, если проткнуть изображавшую его восковую фигуру иглой, с помощью заклятий призвать увечье на особенно удачливого возничего из соперничающей партии ипподрома, страстную любовь желанной женщины, болезнь ребенка или мула ненавистного соседа, шторм для судна купца-соперника. Впрочем, особо злостные «чернокнижники» попадали под суд и казнь, особенно если они извращали церковные обряды, например, причащались кровью.

В XII в. Константинополь потряс судебный процесс над двумя магами, приговоренными к ослеплению. Один из них, Склер Сетх, занимался колдовством, прикрываясь изучением астрологии. Другой, Сикидит, был, видимо, талантливым гипнотезером. Однажды он устроил спор на деньги с бывшими с ним людьми, что остановит корабль и заставит моряка испортить свой груз. Сикидит впился взглядом в проплывавшее мимо судно с грузом гончарной посуды и заставил бедного корабельщика поверить, что над его чашами возникла жуткая красная змея и стена пламени. Тот схватил весло и бил им по горшкам до тех пор, пока от них осталась груда черепков. В другой раз, повздорив с мывшимися в бане, Сикидит внушил им, что их пинками под зад выгоняют невесть откуда взявшиеся из горячей воды черные как смола люди. Интересно, что Склер даже после ослепления не бросил своих преступных занятий, тогда как Сикидит, потеряв вместе со зрением свой дар, принял монашеский постриг и по прошествии многих лет стал автором сочинения о Божественных таинствах. Между верой в демонов и верой в Бога лежал один шаг, но порою он был длиною в жизнь.

И все же Византия не испытала мании массового преследования колдунов, ведьм, подобной той, что пережила католическая, а затем и реформационная западная Европа с XV в., когда едва ли не каждый второй подозревался в колдовстве. Может быть, она просто не успела достичь этого, а может быть, такая идея претила проникнутой мистицизмом ромейской душе, которая не верила во всемогущество диавола и не шла на разного рода «контракты» с ним.

Церковь была одной из самых крупных государ¬ственных служб и наиболее стройным элементом Византийской империи. Ее авторитет был даже выше, чем авторитет византийского государства, хотя византийцы цепко держались за идею одного вселенского императора, которым мог быть только василевс.

Византийцы сравнивали Империю с человеческим телом, а Церковь с душой. Именно Церковь обладала спасительной силой, следила за соблюдением нравственных норм и твердостью веры ромеев, к кому бы они ни относились – к клиру, монашеству или лаос, то есть «народу», мирянам. Каждого человека заботила судьба, которая уготована его душе на том свете. Но только церковный глава – Патриарх мог толковать поучения Учителей, Отцов Церкви, судить об истинности положений христианства и решений церковных соборов, быть высшей судебной инстанцией в духовных делах. Ему полагалось без страха и сомнения отстаивать догматы веры перед кем бы то ни было, невзирая на лица, не бояться откровенно критиковать действия даже самого императора. Так, непреклонный по натуре Патриарх Полиевкт осмелился преградить вход в алтарь василевсу Никифору Фоке (963–969 гг.) из-за годовой епитимии, наложенной на него по поводу второго брака, и отказался короновать василевса Иоанна I Цимисхия (969976 гг.) до тех пор, пока тот не откажется от женитьбы на вдове убитого им соперника, августе Феофано, принесет публичное покаяние и осудит всех учатников убийства. Оказавшийся на троне в 1081 г. молодой Алесей I Комнин по требованию Патриарха Косьмы в течение 40 дней и ночей в качестве покаянного наказания безропотно носил под царскими одеяниями грубую власяницу и спал на земле, положив под голову камень, а другие члены его семьи и все, кто принимал участие в перевороте, были присуждены Церковью к длительному посту и другим епитимиям.

Уже в VI в. Юстиниан I впервые в юридической практике возвысил Церковь и духовную власть до уровня царственности. Ромейские законы говорили о равноправии светской и духовной власти, их симфонии. Мысль о согласованной сплоченности последних стала краеугольным камнем теории универсализма. Но на деле Церковь в Византии находилась в зависимости, протекции от государства. Именно поэтому ромейские церкви и монастыри не превратились в самостоятельные феодальные княжества, подобные церковным поместьям и аббатствам средневекового Запада. Византийская церковь в отличие от западной не имела вассалов. Источники Х-XIII вв. полны жалоб провинциального духовенства на светских магнатов и самоуправство местных вельмож, отнимавших у епископов земельные владения, париков, церковную утварь. Притесняемый наместником области митрополит пелопоннесского Навпакта Иоанн Апокавк был вынужден бежать в деревню, терпел лишения, жил в пристройке при сельской церкви вместе с курами, гусями и прочей домашней живностью, оглушавшей его криками. Еще раньше тот же сановник обобрал церковь в македонском Охриде и распродал ее ценности. Своею волею, жаловался Апокавк, он поставил епископом в греческий городок Карос безграмотного человека, который во время службы вместо «Варфоломей» возглашал «Хартоломей». Центральной власти в подобных случаях приходилось частенько оказывать помощь Церкви.

Православная Церковь и экономически, и политически зависела от государства, более того, добровольно шла на такую зависимость, признавая приоритет государственной власти, установленный Богом. Даже сферы деятельности Церкви и государства в значительной степени пересекались. Имперские кодексы – новые, неизвестные прежде в римском законодательстве формы юридических актов содержали положения, касавшиеся религии. Кодекс Юстиниана, например, включал правила поведения в монашеских общинах и даже пытался определить цели монашеской жизни. Достаточно заметить, что выбор Патриарха – главы Православной Церкви, второго человека в Империи, фактически определялся императором, то есть был политическим. Правда, митрополиты имели право предложить ему трех претендентов, но решающее слово оставалось за царем, который мог с ними не согласиться и назвать своего ставленника в этот сан, только бы кандидат был священником или монахом. Примечательно, что почти две трети Патриархов, возведенных на константинопольский патриарший престол Св. Андрея до 1204 г., были монахами, причем далеко не всегда настолько образованными, как того требовалось. Бывали и попытки захвата Патриаршего сана представителями правящей династи, хотя такое случалось достаточно редко. В любом случае, Патриарх, севший на трон после низложения предшественника-соперника, стремился стереть в памяти прихожан даже самое имя низложенного. Так, Николай Мистик, одолев в 912 г. Евфимия, повелел снять священные покровы с престола Св. Софии и мыть алтарь губками, чтобы очистить его от «скверны», а ни в чем не повинного ослика Евфимия приказал удавить (Церковь не проливает крови!).

Патриарх, получив из рук василевса пастырский посох, верхом пересекал город от дворца Влахерны до Св. Софии, где его посвящал в сан архиепископ Ираклий. В качестве помошника, исполнителя важных поручений при нем был синкелл. Позже эта должность стала титулом, а количество синкеллов увеличилось.

Патриарх занимался делами Церкви вместе с собранием священников, известным как Патриарший синод или Святейший синод, по-гречески Эндемуса Синодос. Управлять церковными доходами ему помогали крупные официалы Великой церкви, по рангу часто диаконы. В их числе был великий эконом, назначавшийся до второй половины XI в. императором. Хранителем патриаршей казны, церковной утвари и одеяний являлся великий скевофилакс. Великий хартофилакс был архивариусом и библиотекарем патриархата, по словам василевса Алексея Комнина (1081–1118 гг.), «устами и рукой Патриарха». Вместе со своими канцеляриями он управлял всеми церковными чиновниками. Наконец, великий сакелларий отвечал за финансы, а с XI в. стал осуществлять контроль за монастырями, приходскими церквами и их настоятелями. К слову, за Патриархом была закреплена часть монастырей, с которых он имел право получать доходы на основании важной привилегии, называвшейся ставропегия.

Патриарший дворец располагался в Константинополе недалеко от Великой церкви (Св. Софии) и, как и палаты василевса, представлял собой комплекс зданий, включавший как резиденцию Патриарха, так и его канцелярию. Отсюда шли все нити управления поместными Церквами, разбросанными по территории то разраставшейся, то сжимавшейся Империи.

Так, сократившаяся под ударами арабов почти наполовину Византия в VII в. имела 33 митрополии, 356 епископств и 34 автокефальных архиепископства. В X-XII вв. в ее состав входило два восточных патриаршества из четырех – Константинопольское и Антиохийское. Иерусалимское было захвачено арабами в 638 г., а в Александрийском они окончательно установили свое господство в 646 г. Антиохийское патриаршество, возвращенное в Х в. после трех с половиной веков борьбы с арабами, оставалось в руках василевсов только около столетия, до второй половины XI в., – в XII в. суверенитет Империи в Антиохии устанавливался лишь эпизодически. Фактически церковная власть в Империи стала принадлежать с этого времени единственному Патриарху, как государственная уже с V в. находилась в руках единственного автократора, августа. Формальное равенство четырех восточных Патриархов теряло практическое значение: голоса трех владык, находившихся во власти иноверцев, звучали на Босфоре все глуше и глуше. В первой четверти XI в., в эпоху наибольшего могущества Византии, экономического и культурного освоения новых территорий на Западе и на Востоке, число епископских кафедр Константинопольского патриархата перевалило за тысячу. В начале XV в., на излете Империи, насчитывалось 66 митрополий, но большая часть кафедр находилась уже вне византийских границ, в других странах или под турецким владычеством. Впрочем, даже тогда епископства продолжали действовать на захваченных врагами землях, укрепляли душу православного народа.

Избрание любого кандидата на пост епископа следовало после его выдвижения духовенством соответствующего церковно-административного округа, происходило в присутствии и при участии некоторой части мирян, лучших граждан. Причем кандидатов должно было быть не менее трех и выбор из них одного делал митрополит или архиепископ. Лишь после следовала процедура хиротонии, причем в отношении епископий «иноплеменников» в Азии, Понте и Фракии рукоположение кандидата на вакантную должность совершалось самим Константинопольским патриархом. Если епископ избирался в новосозданную епархию, его кандидатура предварительно рассматривалась на соборе или синоде Константинопольской церкви. Избрание митрополитов и архиепископов совершалось по инициативе Патриарха епископами соседних митрополий или митрополитами ближайших областей. Собор избирал трех претендентов, из которых одного утверждал Патриарх. Избрание епископов и митрополитов для невизантийских епархий тоже совершалось собором или синодом и утверждалось Патриархом. При этом церковные правила запрещали светской власти принимать участие в выборах.

Характерная черта византийской епископии – ее малые размеры. Зачастую это был небольшой городок (но обязательно городок, а не деревня) с ближайшей округой. Каждая епископия делилась на мелкие приходы, имевшие священников, рукополагавшихся епископом. Число последних колебалось в Империи в разные периоды. Так, на V Вселенском соборе в Халкидоне в 451 г. присутствовало 500 епископов, на иконоборском соборе в Иерии в 754 г. – 318, на соборе в Никее, восстановившем икнопочитание в 787 г., их было около 365, на столичном соборе 869–870 гг. – около 100, но на соборе 879–880 гг. уже 383. В других случаях число действующих епископов в VIII-IX вв. варьировалось в пределах 300–400.

За епископами и архиепископами следовали пресвитеры-священники, за ними – служители – диаконы, которые прислуживали епископу во время Божественной литургии, крещения и во время других чинопоследований, таинств и обрядов. Низшие разряды церковных служащих составляли диакониссы, до VI в. являвшиеся посредниками между епископом и женщинами, помогашие при крещении женщин; иподиаконы, сходные по своим функциям с диаконами, анагносты-чтецы, члены низшего клира, читавшие с амвона Псалтирь, Библию во время Божественной литургии. Другими малыми чинами являлись привратники, экзорцисты, канторы-певчие, вдовы. К примеру, в VII в. при василевсе Ираклии в константинопольской Св. Софии – Великой церкви было 80 пресвитеров, 150 диаконов, 40 диаконисс, 70 иподиаконов, 160 анагностов, 25 канторов и 100 привратников. Вертикаль церковной иерархии четко пронзала любой храм, все православное общество, где бы ни жили христиане, усиливая эффект христианского сообщества народов.

Духовенство вело непримиримую войну с еретиками. Ни ошибки богословов, ни доктрины сект ни разу не поколебали ортодоксию Церкви. Она рассматривала инакомыслие как признак безумия, вызванного происками демонов, письменно запрещала сектанские догмы и сжигала еретические произведения, а иногда и их главных адептов. В этом случае костер на констанинопольском Ипподроме и «акт веры» – аутодафе где нибудь в средневековой католической Испании стоили один одного. Вождь богомилов Василий, бывший монах и врач, явивишийся проповедовать в столицу, был брошен по приказу ревностно боровшегося за веру Алексея I Комнина (1081–1118 гг.) в громадный костер, устроенный в яме, выкопаной на столичном Ипподроме, о чем сохранился подробный и до жути яркий рассказ в «Алексиаде» Анны Комнины. Случались и стихийные расправы. К примеру, в правление Зинона (474–491 гг.) члены антиохийского клира убили заостренными камышовыми палками епископа Антиохии Стефана за то, что он был несторианином, а тело бросили в реку Оронт. Но еретиков, присоединившихся к православию, прощали, принимали в Церковь, прочих стремились сделать христианами и крестить как язычников.

Особенно жестко власти преследовала тайных и явных сторонников языческих культов, которые встречались во многих областях страны вплоть до XIII в. Таких «идолопоклонников» крестили, а тех кто извращал догматы Церкви, впадал в ересь наказывали ссылками, предавали проклятиям, а, случалось, и казнили. Доставалось даже тем, кто имел отношение с еретиками, служил у них, получал их благословения, принимал в гости, сохранял просто дружеские отношения. В этой борьбе Церковь постоянно прибегала к помощи рядовых православных ромеев – халкидонитов или синодитов, как их называли, призывая народ во что бы то ни стало отстаивать ортодоксальные религиозные традиции. Стоит вспомнить, какой резонанс в византийском обществе имели близкие к официальной Церкви «мудрствующие», «благородные ереси» – арианство, несторианство, монофиситство и монофелитство, а затем иконоборство, осужденные Вселенскими соборами, война с сектой павликиан, разделение Церквей после 1054 г., долгая борьба с богомилами, неоднократные попытки заключения унии с Римским церковным престолом.

Византийское богословие, по сравнению с западноевропейским (католическим), признавало большие возможности за свободной волей человека. Соответственно, огромную рол играла политика императоров, рассматриваемая как результат проявления такой воли. В восточном христианстве главное заключалось не в спасающей силе Церкви, а в спасении через индивидуальную молитву, непосредственное мистическое слияние с Богом. Здесь всегда оставалось место для индивидуального спасения. Затворник отрезанной от окружающего мира кельи, отказавшийся от близких и от общения с людьми; столпник, годами находившийся на высоком и узком столпе; человек, ведущий праведный образ жизни – все они жаждали одного – избавиться от всего мирского, телесного, тленного, чтобы высвободить дух и при его помощи узреть божественный свет, познать Бога и насладиться сладостью этого познания.

Как ни странно, влияние не очень энергичного на первый взгляд византийского миссионерства было большим, нежели западного, католического, уже хотя бы потому, что византийские миссионеры вводили богослужение на любых местных языках, даже варварских, как это было, например, с крещением в середине XI в. проповедником, монахом Епифанием печенежской орды хана Кегеня, которого император пожаловал высоким саном патрикия. Ромеи переводили на эти языки проповеди, церковную литературу, в то время как католический Рим выступал против переводов литургии и вел ее только на латыни. Такая гибкая политика способствововала углублению византийского политического и идейного влияния среди варваров и особенно в христианских странах.

Функции Церкви рассматривались в Византии как общественная благотворительность. Поэтому епископы на церковные средства благоустраивали города, строили некоторые общественные сооружения, бани и пр. Богоугодные заведения и монастыри тоже были собственниками части зданий в городе, порой весьма значительной. Эти здания и учреждения нередко и существовали от доходов с земель и прочих имуществ, что находились под церковным контролем. Все, кто возделывал церковные земли, должны были платить за это частью деньгами, а частью натурой. К примеру, около 1200 г. прославленная константинопольская больница Сампсона контролировала земли вокруг города Приены в Малой Азии, а местные жители назвали цитадель своего города «Сампсон».

Кроме того, с XI в. был определен каноникон – пошлина, которую епископ имел права собирать во время посвящения в сан. Со священника полагалось брать четыре номисмы, с диакона – три, с анагноста (чтеца) – одну. Каноникон собирали и с групп семей. Так, в 1059 г. с каждых тридцати семей полагалось взискать одну номисму, две серебряные монеты и натуральную повинность в виде шести модиев пшеницы (около 50 кг), шести мер вина (около 3 л), козла и тридцати домашних птиц. Не удивительно, что епископы были подчас очень богаты, их сундуки полны, хотя жить они могли и не роскошно. Были среди них и такие, кто питался только сухарями и водой, что не мешало каждый год вносить значительные суммы с доходов в димосион – государственную казну.

Эти средства позволяли Церкви видеть своей прямой обязанностью помощь слабым и страждущим, вдовам и сиротам, нищим и калекам, нести мир и покой. Во время голода она устраивала раздачи продуктов питания для бедных, больных и сирот, как в столице, так и в провинции учреждала диаконии со складами зерна и банями, приюты, гостиницы для занедуживших путешественников, «нищеприимные дома» – птохионы, птохотрофии, больницы – носкомионы или ксеноны, лохокомии – родильные дома, орфанотрофионы – «сиротопиталища», сиротские дома, для бездомных устраивала ночлежки; организовывала богадельни, дома призрения для престарелых (гиронтокомионы), для вдов (херотрофионы), тифлокомии – приюты для слепых, лобокомии – лепрозории для больных лепрой, проказой – «святой болезнью», как часто называли ее христианские авторы. Последняя, вызванная тяжелым нарушением обмена веществ, недостатка ряда витаминов, была широко распространена и считалась очень заразной.

В Византии было много чиновников, ведавших делами благотворительности и призрения бедных, в числе которых находился и чин птохотрофа, то есть «кормителя бедняков». В XI-XII вв. ромейскими богоугодными заведениями распоряжался так называемый секрет монастырской экономии.

Благотворительность почиталась в Византии одной из основных добродетелей. Поэтому нередко подобным харитарным, то есть благотворительным светским, церковным, монастырским учреждениям жертвовали деньги, имущества состоятельные ромеи, которые перенесли тяжелую болезнь или утрату близкого человека, а то и просто из чувства милосердия. Такие дары старались делать и крестьяне, и ремесленники, и чиновники, и василевсы, замаливая свои и чужие грехи. В их душе Церковь все время пыталась насадить мысль о том, что благочесте выше благосостояния.

Особую спасительную силу ромеи видели в звании ктитора – дословно «основателя» монастыря. Наследник ктитора – покровитель, попечитель- эпитроп тоже должен был тратить на это свои средства и соблюдать волю умершего ктитора, оставаясь попечителем созданного церковного учреждения. Поэтому монастыри строили все: цари, Патриархи, придворные, чиновники, духовенство, солдаты и крестьяне, мужчины и женщины, богатые и бедняки. В них вступали люди всякого звания и возраста, даже дети.

Большинство обителей являлись киновиями – общежитиями, то есть монастырями, где иноки жили, трудились, если, спали сообща, в одних помещениях. Другие представляли собой лавры – обители, где сочеталось одиночное житье с киновитским. Последние имели некоторое число центральных зданий – церковь, пекарню, трапезную и ряд одиночных келий, в которых монахи жили в течение недели, собираясь вместе только в субботу и воскресенье для участия в совместной церковной службе. Обычно во главе монашеской общины стоял харизматичный духовный лидер, кто-либо из старцев (гиронтов), почитаемых отцов. Некоторые иноки жили в отдалении – в скитах или вели хозяйство в метохах, своеобразных монастырских фермах. Но все они зависели от своих непосредственных руководителей, своеобразного триумвирата, в который входил настоятель – игумен и два его основных помошника – эконом, управлявший хозяйством, и экклесиарх – ризничий, в ведении которого было все необходимое для церковной службы. Мерилом всей монастырской жизни был Типикон – устав, обычно составлявшийся по образцу устава, предложеного в IV в. Св. Василием Великим. Прототипом для более поздних уставов стали Типиконы знаменитой палестинской Лавры Св. Саввы и константинопольского Студийского монастыря.

Если не считать тревожной эпохи иконоборства, пришедшейся на вторую половину VIII – первую треть IX вв., в остальное время без конца росли вклады на монастыри, увеличивались их земельные владения, постройки, стада. Множество людей уходило под покровительство обителей от повинностей, так как монастыри пользовались льготами в отношении податей, а их имущество считалось Господним и поэтому неотчуждаемым, не передаваемым в светские руки ни при каких обстоятельствах. Трудились монахи с верой и молитвой, надеясь, что помощь Бога обеспечит благосостояние обители. Монастырское хозяйство крепло, хотя его владельцы твердили, что им «мирские стяжания» ненадобны. Некоторые монастыри показывали примеры особенно умелого хозяйствования. Обители, собенно с XI в., становились религиозной и хозяйственной опорой крестьян, селившихся вокруг нее. Традиция основания монастырей с одиночным житьем в глуши, горах и чаще безлюдной давно ушла в прошлое.

Монастырь не шел впереди мира – ромейское монашество внедрялось в более или менее освоенные земли. Но его усиление временами начинало грозить существованию государства. Постоянно воюющая Империя нуждалась в солдатах и денежных средствах, а монастыри отвлекали большую часть населения от службы и работы. Делая вклады в обители, богатые люди скрывали от казны, от обложения свои капиталы. Монашество, наконец, сокращало количество семей и вело к уменьшению населения. Поэтому василевсы то и дело вступали в борьбу с монастырями, но в целом ход этой затяжной борьбы, знавшей периоды подьемов и спадов, складывался не в их пользу, что тоже стало в будущем одной из многочисленных причин гибели Византии. В XIII в. множество монастырей было уничтожено, но даже накануне рокового, трагического 1453 г. в Константинополе функционировало не менее 18 обителей.

Таким образом, характерной особенностью ромейской цивилизации был ее сакральный характер. Это проявлялось, в частности, в осуществлении принципа перенесения сакрального пространства, когда в разных центрах появлялись подражавшие друг другу святыни, храмы, мартирии, крипты. Эти своеобразные «ретрансляторы святости» создавали одно огромное поле небесных сил, в представлении ромеев, долженствующее защитить их Богоспасаемую Империю. Осознание защищенности небесными силами было культурным кодом, столь необходимым византийскому обществу, проникнутому сакрализацией. Важно понять, что если на средневековом Западе суетный земной мир противопоставлялся миру божественному, то в Византии он объединялся с ним, рождая очень важную византийскую идею всеединства.

Не случайно до конца существования Империи Константинопольский патриархат оставался центром всего православного мира, а Церковь – самым стойким его элементом, стражем душ ромеев, больше, чем государство, контролировавшем их мораль и повседневное, бытовое поведение.

Задания к самостоятельной работе:

1. Что можно сказать об этнической и языковой ситуации в Византии? Какие тенденции здесь прослеживались?

2. Какие цели преследовали василевсы, поселяя на территории Империи племена и народы?

3. Назовите пути интеграции иноплеменников в ромейское общество? Что для этого требовалось?

4. Какие методы использовались государством для достижения единства столь разноплеменной державы?

5. Как вы объясните, почему византийцы проявляли жестокость в войнах с варварами, причем даже теми, кто принял христианство и, значит, стал им близким по духу и вере?

6. Каковы были принципы и приоритеты византийской внешней политики? Что вы можете сказать об их эволюции?

7. На чем покоилась «теория заслонов» и почему она была жизненно важной для существования византийского государства? Можно ли было заменить вытекавшую из нее практику созданием сильной, боеспособной армии?

8. Как повлиял на развитие страны ее многоэтничный состав?

9. Каким образом избирали в Византии императоров в IV-VI вв. и VII-IX вв.? Какие изменения произошли в деле престолонаследия со времен василевсов Македонской династии и почему?

10. Кем ромеи считали василевса – Богом или же человеком? Чем это можно объяснить?

11. Какими правами пользовались византийские государи? Были ли у них обязанности?

12. В чем видятся преимущества византийского самодержавия как формы правления и какие недостатки могли обнаруживаться при этом?

13. С помощью машины времени вы попали в Византию. Какими аргументами вы бы смогли воспользоваться, чтобы убедить ромея в необходимости свержения правящего императора?

14. Почему и как людям незнатного происхождения в Византии удавалось облечься в царскую порфиру?

15. Попытайтесь установить, чем отличались представления жителей западной Европы на власть государя от взглядов византийцев?

16. На какой основе василевсы строили взаимоотношения с гражданами своей страны?

17. Можно ли говорить об антисемитизме в Византии?

18. Была ли Византия культурно и религиозно толерантной страной?

19. Чем объяснить обилие самых разнообразных залов в Большом императорском дворце?

20. Какие самые важные святые реликвии византийские власти стремились поместить в столичном императорском дворце и почему они так поступали?

21. Почему в Империи ромеев процветал тайный сыск? Как это сказывалось на мышлении и поведении простого народа?

22. Как византийцы представляли свободу? Как вы думаете, почему менялось это представление?

23. Чем объяснить стремление византийских властей прибегать для наказания осужденных к закону, а не к подложным обвинениям?

24. Почему, имея колоссальное юридическое наследие, народ Византии испытывал своеволие власти?

25. Дайте оценку византийской системе наказаний. Применимы ли к ней моральные критерии нашего времени и, если нет, то почему?

26. Подумайте, почему византийское самодержавие все же нельзя рассматривать как произвол?

27. Какие черты в общественном сознании и психологии, характере ромеев, на ваш взгляд, заслуживают особого внимания?

28. Каким образом христианство повлияло на мировоззрение византийцев? Аргументируйте свой ответ.

29. Почему именно культ Богородицы пользовался особой популярностью в Византии?

30. Почему культ местных святых, покровителей города напоминает культ богов-защитников городов античной эпохи? Чем это можно объяснить?

31. Как византийцы относились к понятию чуда? Как вы считаете, почему у них выработалось именно такое отношение?

32. Подумайте, почему для византийской армии были столь важны христолюбивые настроения?

33. С какой целью ромеи совершали паломничества?

34. Как в сознании византийцев осушествлялось познание Бога?

35. Каким образом ромеи пытались узнать будущее? Как к этому должна была относиться Церковь?

36. О чем говорит стремление ромеев прибегать к помощи магии?

37. Попытайтесь найти объяснение, почему пережитки язычества, суеверия не мешали ромеям считать себя богобоязненными христианами.

38. Какое место в византийском обществе занимала Церковь и религия?

39. Из кого состояло церковное общество Византии? Дайте характеристику его основных составляющих.

40. Насколько к XI в. по сравнению с ранней Византией увеличилось количество епископий Константинополського патриархата? На что это указывает?

41. Как Восточная и Западная Церкви поступали с еретиками? Как вы думаете, что тут было общего и что различного?

42. Почему в борьбе с ересью и остатками язычества ромейское духовенство обращалось к религиозным чувствам простого народа? Найдите в источниках и в специальной литературе, когда и как это происходило.

43. В чем можно заметить кардинальные отличия византийской цивилизации от цивилизации средневекового Запада?

Внимание, источник!

Выдержка из постановлений Никейского церковного собора (787 г.)

Некоторые лживые приверженцы религии евреев, думая, что они могут издеваться над Христом, Господом нашим, притворяются христианами, а сами тайно отрицают Христа и украдкой соблюдают Субботу и другие еврейские обычаи. Мы предписываем, чтобы их не допускали ни к Причастию, ни к молитве, ни в церковь. Евреи должны жить открыто, в соответствии со своей собственной религией, не крестя своих детей, не приобретая рабов и не владея ими.

Никифор, Патриарх Константинопольский (806–815 гг.) в «Краткой истории» о переселении славян при императоре Юстиниане II (685–695 и 705–711 гг.)

...Юстиниан принял царствование от отца, распоряжавшегося с целью сохранения мира и установления прочного порядка в государстве, и все разрушил. Он разорвал и мир, заключенный с болгарами. Приведя конную армию в области Фракии, он сразу же устремился против славян. Сделав набег до города Фессалоники, многих из тамошних людей славянского народа захватил одних насильственным образом, других обещаниями, переправил их через Авидос и поселил в так называемой области Опсикий. Из них набрал в войско до 30 тысяч народа, и народ, который вооружил, стал именоваться избранным войском. И поставил над ними архонтом из числа благородных по имени Небула.

Феофан Исповедник в «Хронографии» (814–816 гг.) о переселениях при Константине V (741–775 гг.)

747 г. Царь Константин поселил во Фракии сириян и армян, которых привел из Феодосиополя и Мелитины, и которые составили ересь павликиан. Равным образом и в Городе³³, по недостатку жителей от моровой язвы³⁴, поселил целые семейства с островов, из Эллады, и других западных стран и сделал его по-прежнему населенным и многолюдным.

Византийский историк Феофилакт Симокатта (20-е гг. VII в.) об образе идеального государя

Держи в узде разума произвол своей власти, с помощью философии, как рулем, управляй кораблем своей империи.

Бойся думать, что ты превосходишь всех умом, если судьбой и счастьем ты поставлен выше всех.

Стремись заслужить не страх, а расположение своих подданных, льстивым речам предпочитай упреки – они лучший наставник жизни.

Пусть перед глазами твоими вечно находится справедливость, которая по поступкам нашим воздает нам достойную награду.

Пусть кротость управляет твоим гневом, а страх – благоразумием.

Будучи любителем мудрости, считай, что эта порфира – дешевая тряпка, которой ты обернут, а драгоценные камни твоего венца ничем не отличаются от камешков, лежащих на берегу моря.

Мрачен цвет пурпура, и государь должен быть сдержанным в благополучии, не терять разума в счастье, не предаваться гордости из-за злосчастного царского одеяния: ведь императорский скипетр говорит не о праве на полную свободу действий, а о праве жить в блестящем рабстве.

Из «Хронографии» Феофана Исповедника (811–814 гг.) о поведении императора Юстина I в связи с землетрясением в Антиохии

519 г. В сем году при возобновивишемся землетрясении погиб под развалинами Антиохийский епископ Евфрасий; не осталось ни дома, ни церкви – все пало и красота города исчезла. Такого гнева Божия не бывало во все века ни в одном городе. Благочестивейший император Юстин, услышав об этом с крайним прискорбием души, снял с головы свой венец, отложил пурпур и в рубище плакал многие дни; даже в самый праздник, отправляясь в церковь, не захотел взять ни венца, ни плаща, вышел просто одетый, в одном пурпурном плаще, и перед всем синклитом рыдал, а с ним и все рыдали в печальных одеждах. Царь немедленно послал в Антиохию комита Карина, которому дал пятьсот фунтов золота для откопания и, если можно, спасения кого, а засыпанное сохранить от разбойников и грабителей. Потом, вслед за комитом, отправил патрикия Фоку, сына Кратера, патрикия Астерия и эпарха, мужей мудрых, снабдив их большими деньгами для возобновления города.

Из «Хроники» Михаила Сирийца, яковитского патриарха Антиохии (1166–1199 гг.), о болезни и обстоятельствах смерти императора Юстина II

Глава XV. [Душевная] болезнь императора Юстина обострилась; вдобавок к тому, у него была задержка мочи, и он очень стадал. Когда разум возвращался к нему, он плакал, говоря: «Пусть Бог потребует за меня отчета у тех, кто ввел меня в заблуждение и кто сделал из меня гонителя православных и святых».

Тогда, 7 числа месяца кануна первого 886 года по греческому летоисчислению, Юстин объявил Тиверия кесарем³⁵; он обратился к нему с удивительными словами и, как это он сказал сам, ангел явился ему и продиктовал ему их в ухо. Горько плача, он говорил: «Тиверий, сын мой, иди, прими Империю несчастного Юстина, который разгневал Бога и которого Бог по этой причине лишил Империи при его жизни. Иди, мой сын, входи и изгони того, кто оскорбил своего Создателя, Который ему подарил Империю; ибо своими собственными глазами он видит себя презираемым и лишенным своей Империи». В то время как Юстин говорил это, все плакали. Он обернулся назад и сказал воинам: «Дети мои! Откройте ворота царского дворца и пропустите толпу, чтобы она увидела несчастного Юстина, у которого отняли и которого лишили Империи, потому что он разгневал и возмутил Истинного Царя, давшего ему царскую власть, которой он оказался недостоин. Итак, мой сын Тиверий, пусть мой пример наполнит тебя страхом, боязнью и ужасом перед Господом, Вечным Царем. Остерегайся прогневать Его, как я прогневал Его своими поступками: ибо видишь, вот я, которого при жизни лишили Империи, потому что я вел себя неправедно. Будь осторожен, чтобы не дать себя обольстить одеждами и императорским блеском, как они меня обольстили; да не сделают они тебя высокомерным и надменным, да не соблазнят они тебя; бойся, как бы гнев Неба не настиг тебя, как он настиг меня; страшись потерять Империю, как случилось со мной сегодня. Видишь, мой сын, того, кто стоит рядом со мной, кто говорит мне на ухо и кто диктует мне эти слова; это он дает тебе приказы и предупреждает тебя; слова, с которыми я обращаюсь к тебе, исходят не от меня, но от ангела Божьего. Посмотри на меня, и пусть я послужу тебе примером, чтобы внушить страх твоему сердцу. Остерегайся слушать злых людей, которые будут советовать тебе дурное. Видишь, мой сын Тиверий! Знай, что твоя доброта идет от Бога: это не я, а она даровала тебе это достоинство. Почитай ее, чтобы быть почтенным ею. Почитай твою мать, которая была твоей государыней. Не наслаждайся кровью. Не участвуй в убийствах. Не воздавай злом за зло. Не подражай мне в моих злодеяниях; ибо я позволил себе совершить многочисленные несправедливости, особенно преследуя христиан. Деяния мои, моих советников и тех, кто меня подстрекал, будут расследоваться перед судом Христа. Почитай творение, чтобы быть почтенным твоим Творцом! Посмотри, кем я был и кем я сейчас являюсь. Если ты подумаешь об этом, ты не совершишь столько тяжелых ошибок. Все те, кто здесь присутствуют, – твои дети. Видя их, ты видишь в них все твое государство. Ты знаешь, что я воспитывал тебя, выделяя среди тех, кто мне был дорог. Береги воинов. Отвергай клятву. Не слушай тех, кто скажет тебе: «Поступай, как поступал твой предшественник». Случившееся со мной заставляет меня говорить тебе это».

Тиверий пал ниц, плакал и рвал на себе волосы. Юстин приказал ему встать, облачил его своими собственными руками [в пурпур], возложил на него корону и назвал его Константином. Он обратился к народу и сказал ему: «Вы видите этого императора, который был вам дан Богом. Мы поднимемся в цирк, чтобы дать вам представление, соответствующее обычаю; и мы будем молиться, [говоря]: «Пусть будет дарована победа кесарю Константину Тиверию, сыну, который был нам дан Богом! Пусть Бог позволит ему восторжествовать над врагами и одарить благами тех, кто находиться под его властью!»

[...]

Юстин прожил еще девять дней, ужасно страдая от задержки мочи. Он жаловался на боль и заклинал присутствующих, [говоря]: «Принесите мечь и убейте меня, ибо для меня лучше умереть!» Привели лекарей, чтобы отрезать ему гениталии. Они попросили у него согласия. Он взял бритву своей собственной рукой и протянул ее им, заклиная их не бояться приблизить его смерть. После операции он жаловался и говорил: «Справедливы решения твои, о Боже! Вот, действительно, благодаря справедливому гневу я расплачиваюсь моими грешными чреслами за все то, что я совершил греховного в моем теле». Весь его живот сгнил; он претерпел ужасные боли и затем умер.

Из «Эпанагоги» – краткого сборника законов, созданного в 80-е гг. IX в. Положения гражданского права, определяющие права и обязанности василевса и Патриарха

Титул II – Об императоре.

4. На императора возложена обязанность защищать и всячески поддерживать исполнение заповедей, содержащихся в Священном Писании, а также соблюдение всех догматов веры, сформулированных на семи Вселенских соборах. На него также возложены обязанности следить за исполнением всех известных римских законов.

5. Император должен подавать пример преданности истинной вере и набожности, он должен проявлять великое рвение в служении Господу и во всем, что имеет касательство к догмату о Святой Троице, а также в вопросах, имеющих отношение к постановлениям Церкви о единосущности Господа нашего Иисуса Христа, о триединстве божественного начала и о двуединстве начала божественного и человеческого в Иисусе Христе.

Титул III – О Патриархе.

4. На Патриарха возложена особая обязанность поучать людей и наставлять их в вере. Патриарх должен обращаться как с равными и с сильными мира сего, и с самыми ничтожными из подданных императора; он должен проявлять милосердие, когда он кого-либо судит, но по отношению к закоренелым преступникам ему следует быть суровым и твердым; он должен изъясняться без страха и сомнения перед императором, когда речь идет о защите догматов веры.

5. Только Патриарх имеет право и только он один должен давать истолкования всем поучениям и наставлениям Отцов Церкви, а также всем постановлениям Вселенских соборов.

6. Что же касается основных идей и положений христианской веры, выработанных и утвержденных Отцами Церкви в их трудах и в решениях соборов, то один лишь Патриарх может судить об их истинности.

7. Все древние каноны, все стародавние установления, положения, предписания и заповеди остаются в силе во все времена для всех людей без исключения и для тех случаев, к коим они применимы.

Из закона императора Василия I (867–886 гг.) об обязанностях василевса

...Император являет собой воплощение законности и общее благо для всех подданных. Он никого не преследует, руководствуясь враждой, и никого не награждает по личному расположению, но раздает награды в соответствии с деятельностью каждого.

Никита Хониат (ок. 1155–1217 гг.) в «Ромейской истории» о престолонаследии

Были люди, которые вчера или, словом сказать, недавно грызли желуди и еще жевали во рту понтийскую свинину³⁶, а теперь совершенно открыто изъявляют свои виды и претензии на царское достоинство, устремляя на него свои бесстыдные глаза, и употребляли в качестве сватов, или лучше говорить (сводников), продажных и раболепствующих чреву общественных крикунов... О знаменитая ромейская держава, предмет завистливого удивления и благоговейного почитания всех народов, – кто не овладевал тобою насильно? Кто не бесчестил тебя нагло? Каких неистово буйных любовников у тебя не было? Кого ты не заключала в свои объятия, с кем не разделяла ложа, кому не отдавалась и кого затем не покрывала венцом, не украшала диадемою и не обувала затем в красные сандалии?³⁷

Эклога – выборка из законов, VIII в.

Титул XVII. Наказания за преступления

2. Тот, кто по решению судьи, или для дачи свидетельских показаний, или по причне противной стороны, прикасаясь к святым божественным Евангелиям, поклялся и, как потом оказалось, дал ложную клятву, да подвергнется отрезанию языка.

3. Поднимающего восстание против василевса, или злоумышляющего, или принмающего участие в заговоре против него или против государства христиан в тот же час должно предать смерти как намеревающегося все разрушит. Но для того, чтобы некоторые часто и из вражды не предавали кого-либо смерти без суда, возводя на него обвинение, что он поднимал голос против царства, нужно его взять на месте под хорошую охрану и донести о нем императору, и как сам император в итоге рассудит и решит, так и сделать.

4. Тот, кто поднимает руку, чтобы ударить иерея в церкви, [или в поле], или во время молитвы, будет высечен и изгнан.

5. Если кто-либо имеет тяжбу с кем-либо и, не сказав властям, но самовольно, либо своей властью, либо с приложением силы, наложит руку и захватит что-либо,то, если его притязание правильно, он лишится своей вещи и отдаст ее. Если же он забрал что-либо чужое, то да будет он избит местным архонтом, как сам себя сделавши экдиком, не будучи архонтом, и, затем возвратит за это то, что взял.

6. Захваченные врагами в плен и отрекшиеся от нашей непорочной христианской веры по возвращении в империю предаются Церкви [церковному суду].

8. Заперший чужой скот, или загубивший животных голодом, или как-либо иначе их убивший присуждается к штрафу в двойном размере.

10. Ворующий в лагере или в походе если это оружие, да будет высечен, если украдет коня [букв. – бессловесное животное], да будет у него отсечена рука.

11. Ворующий в другом месте государства в первый раз, если это сделал свободный человек и состоятельный, вместе с украденной вещью возвратит владельцу двойную его стоимость. Если же он неимущий, да будет высечен и изгнан. Во второй раз – да будет отсечена рука его.

13. Угоняющий каким бы то ни было способом чужое стадо, если он делает это впервые, то будет высечен; если же вторично – то да будет выслан за границы; в третий раз – да будет отсечена рука его. И, конечно, он обязан украденное им отдать собственнику.

14. Те, кто обирают трупы в могилах, подлежат отсечению руки.

15. Вошедший в алтарь днем или ночью и похитивший что-либо из священной утвари да будет ослеплен. Если же не в алтаре, а в нефе что-либо украдет, да будет высечен (букв. – отодран) как нечестивый и наголо остриженный да будет изгнан.

16. Укравший свободного человека и продавший да подвергнется отсечению руки.

18. Подделывающий монеты подлежит отсечению руки.

19. Имеющий жену и развратничающий да получит для назидания 12 ударов, будь то бедный или богатый.

22. Если кто-либо вступит в связь с чужой рабыней, то, если он принадлежит к числу лиц сановных, уплатит за свою ошибку владельцу рабыни 36 номисм; если же он простой человек, да будет высечен и в меру своего состояния заплатит соответственно сумму в 36 номисм.

23. Если кто-либо вступит в связь с монахиней, то как оскорбивший Церковь Божью подвергнется отсечению носа, так как своим развратом удалил монахиню от Церкви. То же наказание применяется по отношению к монахине.

24. Тот, кто похитил монахиню или светскую девушку из какого бы то ним было места, если он обесчестил ее, подвергнется отсечению носа. Те же, кто содействовал этому похищению, подлежат изгнанию.

25. Если человек вздумал вступить в брак с той, которая стала его крестницей при святом и спасительном крещении, или вступил с ней без брака в телесную связь, то, после того как они будут разлучены друг с другом, оба будут преданы наказанию за прелюбодеяние, то есть подвергнуты отсечению носа.

28. Тот, кто знает о прелюбодеянии своей жены и допускает это, да будет высечен и изгнан. Лица, совершившие прелюбодеяние, как он, так и она, подвергнутся отсечению носа.

29. Если вступивший в связь с девушкой с согласия ее, но без ведома ее родителей, в дальнейшем об этом узнавших, намеревается взять ее в жены и того же хотят родители девушки, то пусть заключают соглашение. Если же одна из сторон не захочет, то, если соблазнитель принадлежит к числу состоятельных [эвпоров], пусть заплатит девушке, им соблазненной, литр золота. Если же он среднего благосостояния [из эндеестеров], то пусть отдаст ей половину своего состояния. Если же он совсем беден и неимущ, то да будет он высечен, острижен и выслан.

31. Обесчестивший несовершенолетнюю, то есть в возрасте до 13 лет, подлежит обрезанию носа и отдаст половину своего состояния потерпевшей.

32. Обесчестивший чужую невесту, если это сделано и с ее согласия, подлежит обрезанию носа.

33. Виновные в кровосмешении – родители с детьми, или дети с родителями, или братья с сестрами – подлежат казни мечом. Виновные в том же, если они являются другими родственниками, то есть отец, вступающий в связь с женой своего сына, или сын с женой своего отца, то есть с мачехой, или отчим с падчерицей, или брат с женой брата, или дядя с племянницей, или племянник с теткой, наказываются обрезанием носа. Равным образом и тот, кто заведомо вступит в связь с двумя сестрами [или двоюродными сестрами].

35. Двоеженец наказывается плетьми, а вторая жена его изгоняется вместе с родившимися от нее детьми.

36. Если жена вступила в связь и забеременела и принимает меры против беременности, чтобы вытравить плод, да будет она высечена и изгнана.

38. Мужеложество и участники его активные и пассивные караются мечом; если же будет обнаружено, что в качестве пассивной стороны в нем участвуют малолетние в возрасте до 12 лет, то это им прощаеется, так как они из-за малолетства не знали, что с ними делали.

39. Скотоложество карается оскоплением.

41. Те, кто из какой-либо вражды или [с целью] ограбления имущества устраивают в городе пожар, предаются огню. Те же, кто вне городской территории со злым умыслом поджигают селения, или поля, или постройки на полях, предаются казни мечом...

42. Уличенный, будь то свободный или раб, в том, что он дал под каким-либо предлогом питье кому-либо, будь то жена жужу, или муж жене, или слуги хозяину, и затем по этой причине на выпившего напала болезнь и он ослабел и умер, подлежит казни мечом.

43. Колдуны и знахари, которые к вреду людей общаются с демонами, подлежат казни мечом.

44. Изготовители амулетов, как полагают, для помощи людям, в действительности же из-за собственного корыстолюбия, присуждаются к конфискации имущества и изгнанию.

45. Совершивший предумышленное убийство, независимо от возраста, карается мечом.

48. Ударивший во время драки рукой и убивший наказывается плетьми и изгнанием как совершивший убийство непреднамеренно.

49. Если кто-либо бил своего раба плетьми или палками и раб умер, то не осуждается господин его как убийца. Если же владелец раба неумеренно его истязал, или травил его ядом, или его сжег, то подлежит наказанию за убийство.

50. Разбойничающий и устраивающий засады и убивающий в том месте, где захвачен, да будет распят на фурке.

51. Клеветники подлежат тому же наказанию, какое надлежит за то, в чем они ложно обвинили.

52. Манихеи и монтанисты караются мечом.

53. Перебежчики, то есть те, кто присоединяются к врагам, караются мечом.

Из Кодекса Феодосия (10.10.12–13) относительно доносов и доносителей

И поскольку мы проклинаем все доносы, то для выражения ненависти мы добавляем, что если (один и) тот же доноситель, даже в добрых случаях, но будет обнаружен трижды, то после победы третьего выступления подвергнется капитальному наказанию (т. е смерти).

Доносители (delatores) от самих тех, кто получили от нас заявленные имущества – либо поместья по частям, либо никому не принадлежащие поля, как сельские так и городские, – (пусть) сначала – как предпослано в рескрипте – появятся у мужа клариссима комита частного имущества, затем дойдут до (правителя) провинции или провинций, чтобы там представленными доказательствами они показали то, что донесли (заявили). И мы определяем, что должно быть установлено то, что ведет к их ненависти, чтобы, даже если к доносу привели действительные дела, доноситель после победы третьего доноса карался головой.

Из Кодекса Юстиниана (9.1.20) относительно доносов и доносителей

Если кто-нибудь из домашних или из рабов какого угодно дома явиться (как) доноситель и обвинитель, то должен будет поискать (доброе) мнение, имущество, а также голову того, к дружбе или власти которого он прилипнет прежде представления свидетелей (т. е. пусть найдет поручителя или второго обвинителя из числа правоспособных), прежде исследовательского суда при самом изложении преступлений, а также (пусть он) ударяется в начале обвинения мечом мстителя (палача). Ибо надлежит, чтобы оскверненный (наветом) голос лучше пропадал, чем выслушивался. А преступление (против) величия (власти) мы исключаем (из этого постановления).

Из Продолжателя Феофана относительно обстоятельств разоблачения заговора против василевса Льва VI Мудрого около 900 г.

15. Эпикт Василий, жаждая царского достоинства, сдружился с кувикуларием Самоной из агарян. Он открылся перед Самоной и сказал, что если умрет наша тетка Зоя³⁸, женится царь на другой женщине и прогонит нас. Дай мне слово, что сохранишь тайну и расскажу тебе все, что задумал. Тот это сделал, и раскрыл он ему свой замысел. Самона же пришел к царю и сказал: «Хочу, господин, с глаза на глаз сообщить нечто, о чем если расскажу, будет погибель мне, если умолчу – тебе». И рассказал царю весь заговор Василия. Но царь не поверил его словам и спросил, не по чужому ли внушению такое сказал. Самона же говорит: «Если хочешь убедиться, отправь кого хочешь в мой покой, я спрячу этих людей в укрытии, и пусть запишут все, что сказано будет между мной и Василием, и тогда убедишься, что нет в сказанном слова лжи». И вот посылает царь протовестиария Христофора вместе с китонитом Калокиром. Они пришли в покой Самоны и спрятались. Самона же, поймав Василия на приманку, и дав ему клятвенные заверения, заставил снова ясно описать весь заговор и перечислить заговорщиков. Калокир и Христофор все это слушали и записывали. Пока те завтракали, они пошли и зачитали царю свою запись. И сразу призвал он Василия, дал ему двадцать четыре тысячи милиарисиев³⁹, как милость его тетки Зои, и отправил в Македонию. Сообщника же его – друнгария виглы Парда отправил будто бы привести к нему Стипиота, а тот, предупрежденный царским письмом, заточил его. Этериарха Николая изгнал из города. Вернув из Македонии Василия, допросил его, тяжко бил, спалил волосы и, проведя в процессии по городу, изгнал в Афины. Собрав всех магистров и вельмож, царь огласил перед ними донесения Самоны. Они превозносили его как спасителя императорской жизни и признали достойным великой чести. Царь тотчас удостоил его сана протоспафария и сделал своим ближним.

«Стратегикон». Наставления знатного ромейского полководца, магистра Кекавмена Катакалона своим детям (между 1075–1078 гг.)

О том, что следует остерегаться клеветы со стороны ближних

Если ты служишь василевсу, всячески остерегайся клеветы против тебя, каждый день вызывай пред глаза свои картину падения твоего, так как не знаешь, какие козни плетут за твоей спиной дурные люди. Я видел нечто подобное и оплакал жизнь человеческую. А именно, я видел эксвасилевса Михаила [V], который некогда был кесарем, поутру, на восходе солнца, – державным василевсом, а в третьем часу дня – жалким и сирым слепцом... Хотя бы ты был первым человеком у царя, смиряй себя и не дерзай говорить откровенно, ибо почет и смелое слово вызывают к себе зависть. А если дело понуждает к смелой речи, то говори спокойно, с кротостью. Никому не завидуй, не злопамятствуй, ибо злопамятность ведет к смерти.

О том, что не следует заводить беседы с кем попало

Уклоняйся от разговоров с людьми беспутными, а когда беседуешь со своими близкими, или с кем-нибудь еще, то будь осмотрителен. Если речь зайдет о царе или царице, то не сразу отвечай, а помедли. Ведь много раз наблюдал я, как люди попадали из-за этого в беду. Глупец болтает как бы в шутку, а может с коварством. Переметнувшись, он оклевещет тебя, будто это говорил ты. Даже если он говорил простосердечно, то другой злодей побежит и донесет об этом и тебя привлекут к ответу за то, что ты находился там. На того, кто вел эту речь, они не обратят внимания, а во всем обвинят тебя. Остерегайся, сын мой, того, что кажется маловажным тебе. Тут-то как раз все полно опасностей великих, и многих видел я пострадавших из-за этого.

Из «Описания Константинополя» первой половины Х в., оставленного крещенным арабским пленником Гаруном ибн-Яхьей

...Вокруг императорского дворца возведена крепостная стена длиною в целую парасангу⁴⁰. В одном месте эта стена выходит на морской берег. В стене имеются трое окованных железом ворот, одни называются Ипподромными, вторые – Манганскими, третьи – Морскими. Миновав Ипподромные ворота, можно попасть в крытую галерею длиной в сто шагов и шириной в пятьдесят. С двух сторон этой галереи располагаются особые террасы, именуемые трибунами, щедро увешанные полотнищами парчи и покрытые коврами с роскошными подушками, на коих восседают обращенные в христианство чернокожие, вооруженные окованными золотом щитамии и копьями с золотыми наконечниками. Через Манганские ворота можно попасть в галерею точно такой же длины и ширины, по обе стороны коей расположены террасы, все отделанные прекрасным мрамором, где находятся вооруженные луками и стрелами хазарские воины, держащие свое грозное оружие всегда наготове. Внутри галереи располагаются четыре темницы, в одной из них держат пленников-мусульман, во второй – жителей Тарса, в третьей – простолюдинов из Константинополя, а четвертая находится в распоряжении начальника стражи. Через Морские ворота можно попасть в галерею длиной в триста и шириной в пятьдесят шагов, в которой пол и стены выложены красной плиткой. Справа и слева расположены террасы, на которых находятся турки⁴¹, вооруженные луками и щитами. Пройдя через галерею, можно попасть во двор шириной в триста шагов, а затем достичь подвесного заслона, что находится перед внутренними воротами, ведущими в императорский дворец. Слева от входящего находится императорская церковь с десятью вратами, и четыре из этих врат обиты золотом, а шесть – серебром.

В особой ложе, где пребывает император, есть некое возвышение в четыре локтя длиной и четыре шириной, на котором находится трон, изукрашенный жемчугом и рубинами. Подлокотник, на который опирается император, также инкрустирован жемчугом и рубинами. Алтарные врата держаться на четырех столбах, изваянных из целых кусков мрамора. Алтарь, на котором священнослужитель совершает службу и возносит молитвы, весьма велик: длиной в 5 ампанов и шириной в 6, он сделан из ствола гигантского дерева алоэ и также изукрашен жемчугом и рубинами. Священнослужитель и император вместе подходят к алтарю и стоят перед ним. Потолок в этой церкви сводчатый и весь обильно украшен златом и серебром. При этой церкви имеются четыре внутренних двора, каждый длиной в двести шагов и шириной в сто шагов. В восточном дворе находится большая мраморная чаша диаметром в десять локтей⁴², вознесенная на вершину мраморной колонны высотой в четыре локтя. Над сей чашей сооружен свинцовый купол, а поверх него – еще один, но уже серебряный, и эти купола поддерживаются двенадцатью колоннами высотой в четыре локтя каждая. На вершинах колонн располагаются статуи животных и птиц: первую венчает статуя сокола, вторую – ягненка, третью – быка, четвертую – петуха, пятую – льва, шестую – львицы, седьмую – волка, восьмую – куропатки, девятую – павлина, десятую – лошади, одиннадцатую – слона, а двенадцатую украшает фигура ангела небесного.

Неподалеку от этих куполов, в том же дворе, находится цистерна, откуда к статуям, расположенным на вершинах колонн, поступает вода. В дни великих празднеств цистерну эту наполняют не водой, а вином и белым медом; в цистерну выливают содержимое десяти тысяч амфор с вином и смешивают с содержимым тысячи амфор с медом. Вино это делают более душистым благодаря тому, что в него бросают нард, гвоздику и киннамон, причем помногу, в размере груза, который может нести верблюд. Цистерна эта крытая, так что увидеть, чем она наполнена, нельзя. Когда император покидает свой дворец и направляется в церковь, его взор падает на статуи, и он видит струи вина, истекающие из пастей, клювов и ушных раковин; вино наполняет огромную чашу, и всякий человек из свиты императора и любой, кто пришел, чтобы присутствовать на празднике, выпивает глоток этого вина...

Описание царского приема княгини росов (архонтиссы) Ольги в трактате Константина Багрянородного «О церемониях» (957 г.?)

Другой прием – Эльги Росены.

Девятого сентября, в четвертый день [недели], состоялся прием по прибытии Эльги, архонтиссы Росии. Сия архонтисса вошла с близкими, архонтиссами- родственницами и наиболее видными из служанок. Она шестовала впереди всех прочих женщин, они же по порядку, одна за другой, следовали за ней. Остановилась она на месте, где логофет⁴³ обычно задает вопросы. За ней вошли послы и купцы архонтов Росии и остановились позади у занавесей. Все дальнейшее было совершено в соответствии с нижеописанным приемом.

Выйдя снова через Анадендрадий⁴⁴ и Триклин кандидатов, а также триклин, в котором стоит камелавкий⁴⁵ и в котором посвящают в сан магистра, она прошла через Онопод и Золотую руку, т. е. портик Августия⁴⁶, и села там. Когда же василевс обычным порядком вступил во дворец, состоялся другой прием следующим образом.

В Триклине Юстиниана⁴⁷ стоял помост, украшенный порфирными дионисийскими тканями, а на нем – большой трон василевса Феофила, сбоку же – золотое царское кресло. За ним, позади двух занавесей, стояли два серебряных органа двух партий⁴⁸, ибо их трубы находились за занавесями. Приглашенная из Августия, архонтисса прошла через Апсиду, Ипподром и внутренние переходы самого Августия и, придя, присела в Скилах⁴⁹. Деспина⁵⁰ между тем села на упомянутый выше трон, а ее невестка⁵¹ – в кресло. И [тогда] вступил весь кувуклий⁵², и препоситом⁵³ и остиарием⁵⁴ были введены вилы⁵⁵: вила первая – зост, вила вторая – магистриссы, вила третья – патрикиссы, вила четвертая – протоспафариссы-оффикиалы, вила пятая – прочие протоспафариссы, вила шестая – спафарокандидатиссы, вила седьмая – спафариссы, страториссы и кандидатиссы (перечислены жены всех титулярных особ).

Итак, лишь после этого вошла архонтисса, введенная препоситом и двумя остиариями. Она шла впереди, а родственные ей архонтиссы и наиболее видные из ее прислужниц следовали за ней, как и прежде было упомянуто. Препосит задал ей вопрос как бы от лица августы⁵⁶, и, выйдя, она (снова) присела в Скилах.

Деспина же, встав с трона, прошла через Лавсиак и Трипетон⁵⁷ и вошла в Кенургий⁵⁸, а через него в свой собственный китон⁵⁹. Затем тем же самым путем архонтисса вместе с ее родственницами и прислужницами вступила через [Триклин] Юстиниана, Лавсиак и Трипетон в Кенургий и [здесь] отдохнула.

Далее, когда василевс с августой и его багрянородными детьми уселись, из Триклина Кенургия была позвана архонтисса. Сев по повелению василевса, она беседовала с ним, сколько пожелалала.

В тот же самый день состоялся клиторий⁶⁰ в том же Триклине Юстиниана. На упомянутый выше трон сели деспина и невестка. Архонтисса же стояла сбоку. Когда трапезит⁶¹ по обычному чину ввел архонтисс и они совершили проскинесис⁶², архонтисса, наклонив немного голову, села к апокошу⁶³ на том же месте, где стояла, вместе с зостами, по уставу. Знай, что певчие, апостолиты и агиософисты⁶⁴ присутствовали на этом клитории, распевая василикии⁶⁵. Разыгрывались также и всякие театральные игрища.

А в Хрисотриклине⁶⁶ [в то же время] происходил другой клиторий, где пировали все послы архонтов Росии, люди и родичи архонтиссы и купцы. [После обеда] получили: анепсий⁶⁷ ее 30 милиарисиев⁶⁸, 8 ее людей – по 20 милиарисиев, 20 послов – по 12 милиарисиев, 43 купца – по 12 милиарисиев, люди Святослава⁶⁹ – по 5 милиарисиев, 6 людей посла – по 3, переводчик архонтиссы – 15 милиарисиев.

После того, как василевс встал от обеда, состоялся десерт в Аристирии⁷⁰, где стоял малый золотой стол, установленный в Пентапиргии⁷¹. На этом столе и был сервирован десерт в украшенных жемчугами и драгоценными камнями чашах.

Сидели [здесь] василевс, Роман, багрянородный василевс, багрянородные их дети⁷², невестка и архонтисса. Было вручено: архонтиссе в золотой, украшенной драгоценными камнями чаше – 500 милиарисиев, 6 ее женщинам – по 20 милиарисиев и 18 ее прислужницам – по 8 милиарисиев.

Восемнадцатого сентября, в воскресенье, состоялся клиторий в Хрисотриклине. Василевс сидел [здесь] с росами. И другой клиторий происходил в Пентакувуклии Св. Павла, где сидели деспина с багрянородными ее детьми, с невесткой и архонтиссой. И было выдано: архонтиссе – 200 милиарисиев, ее анепсию – 20 милиарисиев, священнику Григорию – 8 милиарисиев, 16 ее женщинам – по 12 милиарисиев, 18 ее рабыням – по 6 милиарисиев, 22 послам – по 12 милиарисиев, 44 купцам – по 6 милиарисиев, двум переводчикам – по 12 милиарисиев.

Из «Перечня городов и мест упокоения святых».

Сочинение неизвестного паломника-скандинава XI-XII вв.

В Миклагарде⁷³ есть церковь, которая называется Эгисив⁷⁴, в этой церкви находиться крест Господень, который привезла туда госпожа Елена⁷⁵. В этом городе покоятся Филипп и Иаков, Лука и Тимофей⁷⁶ и правая рука Св. Стефана, плащь господа нашего, голова Иоанна Крестителя и головы Авраама, Исаака, Иакова, там находится и колыбель, в которую был положен Господь наш. ...В Миклагарде в одном древнем Полоте⁷⁷ находится писание, которое Господь наш написал сам своей благословенной рукой, копье и гвозди, терновый венец, накидка, капюшон, кнут, плащь, туфли, камень, который лежал в гробу под головой Господа нашего, и саван с платком и кровью Христовой, сосуд для омовения и тот плат, которым он утерся⁷⁸, пояс Св. Марии с ее посохом⁷⁹, голова Иоанна Крестителя и рука с кистью, жезл Моисея, одеяние святого Пророка Илии, рог, из которого помазывали иудейских королей, рука святого апостола Андрея и кисть руки святого апостола Павла, голова евангелиста Луки, голова мученика Феодора, голова апостола Фомы и его пальцы, голова Григория, архиепископа Эрмланда Великого⁸⁰, волосы Григория Назианзина⁸¹, одежды мученика Димитрия, трон конунга Давида⁸², упряжь [, принадлежавшая] конунгу Константину] и его матери Елене, кровь мученика Пантелеимона с молоком, которое текло из раны, когда он был четвертован, часть руки Св. Петра, серебряный крест, равный по длине телу Христову, три медные трубы, в которые велел трубить Иешуа семь дней, прежде чем пал город Иерихон, тот камень, который лежал у колодца, где Господь разговаривал с самаритянками, серебряный крест, выложенный драгоценными камнями. Этот крест конунг Константин сделал по подобию того креста, который он видел в небе⁸³ вместе с образами Св. Марии и Иисуса Христа, ее сына; этот образ был пронзен неким иудеем ножом в горло и кровоточил. Там покоится и Иаков, брат Господа, и Симеон, который привел Христа к алтарю древних, Захарий, отец Иоанна Крестителя, и 12 жезлов, которые носили апостолы, топор Ноя, которым он строил ковчег, голова апостола Матфея. Там покоится конунг Константин Великий и Елена, его мать, и многие другие императоры. В Миклагарде находятся те пелены, в которые заворачивали Христа, и то золото, которое изготовил некий чародей, и множество других святых реликвий.

Из «Геопоники» – византийской сельскохозяйственной энциклопедии середины X в.

Глава 8. О восхождении Пса ⁸⁴ и о приметах, с ним связанных

1. Пес восходит 20 июля. Нужно наблюдать за тем, в каком «доме» находится луна во время восхождения. 2. Если Пес восходит, когда луна находится в знаке Льва, то будет большой урожай хлеба, оливкового масла и вина, все будет дешево. Будут смуты и убийства, воцарение (василевса), мягкая погода, набеги племен друг на друга, землетрясения и наводнения. 3. Если же луна в это время в знаке Девы, то будет много дождей, веселье, смерть рожениц, дешевизна рабов и скота. 4. Если луна в это время в знаке Весов, то будет перемещение императора, продажа скота, смута в народе, недостаток оливкового масла, неурожай хлеба, но обилие вина и древесных плодов. 5. Если луна в знаке Скорпиона, то будет смута среди священства, мор на пчел и чума...

«История» Феофилакта Симокатты (первая треть VII в.) о колдуне Павлине

В течение этого года (583 г.) некто Павлин, из числа небезизвестных людей в городе, получивший очень хорошее образование, был уличен в том, что душу свою низверг в бездну колдовства. ...У этого колдуна была серебряная чаша, в которую он собирал потоки разной крови, когда вступал в общение с отверженными силами. Эту чашу он продал людям, торговавшим серебром... 6. В это время епископу города Гераклеи⁸⁵ (древние некогда называли его Перинфом) пришлось быть в Византии и увидать выставленную на продажу чашу этого колдуна. Он с удовольствием купил ее и, уезжая из столицы, увез ее туда, где был его епископский престол. 7. Так как нерукотворное миро⁸⁶, которое источала мученица Гликерия, изливалось в какую-то медную чашу, то епископ из почтения к священнослужению переменил эти сосуды: он удалил этот медный сосуд от святейшего церковнослужения, а серебряную чашу вместо него поставил для восприятия благочтимого мира. 8. Но с этого мгновения прекратился поток чудесного мира и скрылся источник благодати. Не проявляла уже мученица своих сил, удержала свою благодать, отняла свои дары, решила из-за отвращения к этому сосуду не источать больше миро. 11. И вот, когда Бог столь чудесно отвратился от этого сосуда несчастья и в своей справедливости сжалился над их (жителей Гераклеи) неведением, то во сне явилось епископу города видение, показавшее ему ужасную нечисть, заключавшуюся в этой чаше. 12. Тотчас священнослужитель велел тайно вынести из храма купленную им чашу и внести в святилище медную... 13. И действительно, тотчас возобновились чудеса и вновь стало истекать миро, стала изливаться благодать, дары источаться... 14. И вот епископ, вернувшись в императорскую столицу, разузнал от продавших ему чашу, у кого они купили ее; явившись к Патриарху Иоанну⁸⁷, он доложил ему обо всем случившемся с самого начала... 21. ...На следующий день собрался суд, колдуны были подвергнуты допросу и, уличенные неопровержимыми уликами, преданы наказанию. 22. Павлин был посажен на крепкий столб, вершина которого была расколота пополам; в эту щель была вложена его шея, и он задохнулся, окончив так свою преступную жизнь, но до этого он видел, как была отсечена голова его сына – он сделал его соучастником в нечестивом своем и преступном колдовстве.

61 правило Пято-Шестого Трулльского собора 692 г. о гадателях и им подобных

Обращающиеся к гадателям или так называемым стоначальникам или другим подобным, чтобы узнать от них, не откроют ли они им чего-нибудь, да подлежат правилу шестилетней епитимии согласно с прежними определениями о них отцов. Этой же епитимии должно подвергать и тех, которые водят медведиц и тому подобных животных на потеху и соблазн людей простых, тех, которые прорицают по бредням заблуждения о счастьи, о судьбе, о генеалогии и множестве других подобных темных вещей, – также так называемых облакогонителей, фокусников, поставщиков талисманов и гадателей. Тех, которые закосневают в этом и не отстают и отбегают этих вредных и языческих занятий, определяем совсем извергать из Церкви, как повелевают и священные правила.

Из «Алексиады» Анны Комниной (середина XII в.) о приготовлении василевса Алексея I к походу против половцев и мятежников в конце XI в.

Х. 2. Спустя некоторое время, узнав, что команы⁸⁸ вместе с самозванцем⁸⁹ вторглись в Паристирий⁹⁰, он собрал главных военачальников, а также своих родственников и свойственников и спросил их совета, идти ли ему на врага. Все его отговаривали. Однако Алексей, который не доверял даже самому себе, не хотел руководствоваться и соображениями своих ближних; он возложил все надежды на Бога и просил Его решения.

И вот Алексей созвал воинское и священническое сословие и вечером отправился в Великую церковь в сопровождении самого Патриарха Николая.

Император написал на двух дощечках по вопросу, следует ли выступать против команов или нет, запечатал их и велел корифею⁹¹ положить на святой престол. Ночь прошла в пении молитв. На рассвете в алтарь вошел положивший дощечки, взял одну из них, вынес и на виду у всех вскрыл и прочел. Это решение самодержец принял как Божий глас, он с головой ушел в заботы о предстоящем походе и стал письмами собирать отовсюду войско.

О жителях кастрона Майна из главы 50 трактата Константина Багрянородного «Об управлении Империей» (около середины Х в.)

Да будет ведомо, что жители кастрона Майна⁹² происходят не от племени ранее упоминавшихся славян, а от более древних ромеев, которые и до сего дня называются у местных людей эллинами, ибо в более отдаленные времена были идолопоклонниками и почитателями идолов, наподобие древних эллинов, а стали христианами, будучи крещены [лишь] в царствование приснопамятного Василия⁹³. Место же, в котором они обитают, безводно и недоступно, однако богато оливами, что и доставляет им утешение. ...По той причине, что они полностью были подчинены и принимали архонта от стратига, повиновались и подчинялись приказам стратига⁹⁴, они вносили с давних времен пакт в 400 номисм⁹⁵.

Из Пространного Жития Константина Философа, составленного между 869 и 882 гг., о посещении Константином в 861 г. народа, жившего около Фул в Таврике

Был же в народе фульском большой дуб, сросшийся с черешней, и под ним приносили жертвы, называя его Александр, – и женскому полу не позволяли ни подходить к нему, ни (приносить) жертвы. И когда услышал о том Философ, не пожалев трудов, направился к ним. И став среди них, сказал: «Эллины пошли на вечные муки, поклоняясь [как Богу] небу и земле, столь большим и добрым творениям. Так и вы, кто столь убогому созданию, дереву, приготовленному для огня, поклоняетесь, как избегнуть можете вечного огня?». Отвечали они: «Не теперь мы стали так делать, но (обычай этот) от отцов приняли и благодаря ему исполняются все просьбы наши, а больше всего идут частые дожди. И как мы то совершим, что не дерзнул никто из нас совершить? Ведь если кто и дерзнет сделать это, тогда же и смерть узрит, а дождя уж не увидит до (самой своей) кончины».

Отвечал же им Философ: «Бог о вас говорит в Книгах [Ветхого завета], как же вы его отвергаете?...» Познайте, братья, Бога, сотворившего вас. Вот – Евангелие Нового завета Божьего, в котором были вы крещены. И так, сладкими словами уговорив, приказал им срубить дерево и сжечь его. Поклонился же их старейшина и подошел поцеловать Евангелие, а за ним и все (остальные). И, взяв белые свечи у Философа, с пением пошли к дереву, и, взяв топор, ударил Философ тридцать три раза, и приказал всем срубить с корнем и сжечь его. В ту же ночь пришел от Бога тотчась дождь. И с радостью великою восхвалили Бога...

Из письма Феодора Студита (759–826) спафарию Мариану

...Духовная бедность, раскаяние, слезы, нежность и терпимость, мир, соболезнование, взгляд разума, обращенный к Богу, отказ от денег, неприязнь по отношению к миру, умеренность, целомудрие – это по силам каждому. Больше, чем своего супруга, ребенка, родителей, братьев, больше чего-либо нужно любить Бога, сотворившего нас и умершего за каждого из нас. Эти и другие добродетели делают настоящим христианином. Не верьте, господин, что этот лист ценен только для монаха, то же самое и для светского (для него он еще более значим), за исключением безбрачия и бедности: эти два пункта человека, живущего в миру, не подвергают никакому наказанию. Тем не менее и для него, даже в этом, есть время для целомудрия и воздержания.

1. Почему византийская Церковь не поддерживала массового крещения евреев?

2. Как вы думаете, почему евреям запрещалось владеть рабами?

3. Как вы полагаете, зачем Юстиниан II и Константин V занимались переселением? Какие цели они преследовали?

4. Какие требования и почему предъявляет Феофилакт Симокатта к монарху? Насколько «теория царского поведения» соответствовала практике?

5. Чему соответствует поведение императора Юстина I в описании Феофана?

6. Как Михаил Сириец объяснял мучительную кончину Юстина II и какие качества государя он выделял как особо необходимые?

7. Как византийское законодательство рассматривало власть императора?

8. В чем была разница в обязанностях василевса и Патриарха по отношению к религиозным догматам?

9. Что являлось главным стержнем прав императора и Патриарха?

10. О чем сокрушается Никита Хониат? Насколько основательны его упреки в адрес претендентов на императорский престол?

11. Сделайте классификацию преступлений, предусмотренных титулом XVII «Эклоги»? В чем прослеживается разница в приводимых наказаниях?

12. Почему в ранней Византии, если верить Кодексу Феодосия, один и тот же человек не мог сделать донос больше двух раз, дабы не поплатиться головой?

13. В чем заметна разница в постановлениях относительно доносительства в Кодексе Феодосия и в Кодексе Юстиниана? О чем это говорит?

14. Попробуйте разобраться, исходя из теста Продолжателя Феофана, в чем был смысл заговора Василия, кто в нем участвовал и как действовал доносчик?

15. Какие опасности, по словам Кекавмена, поджидали человека, находящегося на службе у василевса? Какие изменения в практике доносительства произошли у византийцев к XI в.?

16. Попытайтесь отделить вымысел от реальности в описании Гаруном ибн- Яхьей Большого императорского дворца.

17. На примере приема княгини Ольги выясните, что было главным в византийском посольском церемониале в царском дворце и почему?

18. Переведите с серебра в золото полученное княгиней Ольгой и ее приближенными от императора и сравните эти дары с размерами роги, выдаваемой ромейским сановникам.

19. Где в Константинополе находились хранилища наиболее прославленных реликвий и на какие виды эти реликвии можно подразделить?

20. С какой целью византийцы занимались наблюдением за движением звезд?

21. В чем состояло колдовство Павлина? Как вы думаете, насколько можно доверять рассказу Феофилакта Симокатты?

22. Почему Церковь разрешала одни гадания и осуждала другие? Сравните для этого 61 правило Трулльского собора и рассказ Анны Комниной о гадании императора Алесея I перед сражением.

23. В чем можно усмотреть своеобразие, необычность положения ромеев из пелопоннесского города Майна, если исходить из рассказа Константина Багрянородного? О чем говорит этот рассказ?

24. Откуда следует, что Константин Философ обращался к крещенным людям, укоряя их в поклонении дереву как святилищу? В чем «народ фульский» видел оправдание своего обычая?

25. Какими достоинствами должен был обладать истинный христианин – светский человек и можно ли согласиться с Феодором Студитом, что это было посильно каждому ромею?