Воспоминания матушки Надежды³

Не всякому поколению суждено

встретить на своем пути такой

благословенный дар Неба, каким

явилась... Великая Княгиня Елисавета Феодоровна.

Архиепископ Анастасий

Какие мы счастливые! У нас, недостойных, – были святые родители: Матушка и Батюшка...

Матушка Великая. В последний раз я Ее в обительском саду видела, после службы. Она меня пальчиком подозвала. Я подошла, как будто чувствовала, что в последний раз. Голос у Нее был, не знаю, как назвать, – очень тихий, чуть не шепотом Она говорила. Сколько в Ней нежности было внутренней к человеку! Взгляд один – неземной взгляд: «Зиночка, ты веришь мне – будешь, будешь, душенька, час придет, и будешь в Обители. И сама не заметишь – вот ты тут. Веришь мне?» Она знала, что я так к ним стремлюсь. «Верю», – говорю, – и плакать, и снова ожила на несколько дней. Дяди мои – охотники (Императорское общество охоты было), и все они говорили: «Какой человек необыкновенный!» Я еще девчонкой была, слушала во все уши, прямо не дыша, слушала, как они Ее хвалят. Как я Ее любила! Однажды решилась написать Ей, как я Ее люблю, так и написала: «Я думаю, Вы настоящий человек», – заклеила, отослала.

В первый раз я в Обитель попала в 1909 году, еще собора не было – одна церковь Марфы и Марии, маленькая. Служили всенощную. Великая Княгиня в белом, сестры в белом, батюшка – в голубом облачении. Стояла, не помня себя, как будто вижу видение, домой бежала, обливаясь слезами. Впустили меня: «Ты где была?!» – «Не знаю, где была, на земле ли...» – и стала в Обитель бегать. А когда решилась к ним проситься, батюшка мне: «Да, мы принимаем». Я к маме: «Я поступила в Обитель!» А мама была строгая, властная такая: «Что? Этого не будет!» Я опять к батюшке. Он говорит: «Нет, без родительского благословения не можем взять». Казанской Богоматери я тогда молилась – подставлю стул к образу: «Что же Ты меня не слышишь, что ли?» – вот дура-то была! Мама срочно квартиру новую сняла – с Якиманки на Малую Бронную переехали, подальше от Обители. И семь лет я в Обитель бегала, денег на трамвай не брала. Как только речь о поступлении, мама: «Иди на все четыре стороны, ты мне не дочь!» И всегда меня Матушка подзовет, утешит. «Зиночка, будешь в Обители, ты не беспокойся!» – и всегда: «Зиночка...» Какая я Ей Зиночка – такое высокое лицо, не только настоятельница – Великая Княгиня. Что я Ей – чужая девчонка бегала (правда, каждый день бегала – на работу иду, зайду, хоть мне не по дороге, до «Отче наш» достою... с работы – иду).

Какую наша Матушка жизнь вела! Подражала преподобным, тайно носила власяницу и вериги, спала на деревянной лавке. Однажды к Ней одна из новеньких сестер среди ночи вбежала (Матушку разрешалось в любое время звать в случае необходимости) и увидела, как Она отдыхает. Матушка ей только одно сказала: «Душенька, когда входишь, надо стучать».

Сестры у нас были всех званий и состояний: и княжны, и из деревни, и всем вначале – общее послушание, хоть и княжна: полы мыть, посуду, картошку чистить – потом уж по уму-разуму определяли. Пост у Нее был – круглый год, и рыбу не ела. По великим праздникам, когда архиереи съезжались, положит Себе кусочек, так он на тарелке и останется. В двенадцать часов ночи, после дневных трудов, вставала на молитву, потом обходила Свою больницу. Кому-нибудь из больных плохо – оставалась рядом, ухаживала до утра, всю Себя каждому отдавала... Умирали все – только на Ее руках. И Псалтирь по усопшим ночи напролет читала одна. Как-то картошку перебирать, сестры заспорили, никому не хочется, – Матушка молча оделась и пошла Сама. Тогда уж за Ней все побежали.

Молитвенница Она была особенная – стояла на молитве, не шелохнувшись, как изваяние. Часто видели Ее во время службы в слезах. По Ее благословению, потом сделали подземный храм, посвященный Небесным Силам бесплотным, прямо под алтарем, и во время Литургии Она уходила туда, чтобы Ее никто не видел...

Да, какая-то сила в Ней необыкновенная. Какая-то светлость от Нее исходила. Чувствовалось, что человек другой земли, другого Мира, – Она дышала Иным Миром, жила неземным. И так всегда чувствовалось в Ее близости, что человек – не от мира сего. Милая, дорогая. Ты там царствуешь на Небе – вспомни нас!

Конечно, я этого счастья была недостойна, оно не по достоинству – по Любви Божией, и по Их Любви. Рядом побудешь, отойдешь – как будто с Неба слетишь, и опять на землю попал. Да, таких людей мир не признавал. Настолько мир развратился и обнаглел, что он уже не чувствовал таких людей. Совсем они иного Духа были. С ними поговоришь – и оживешь опять. Не пришлось с Ней пожить: я пришла, а Ее взяли.

Она говорила: «Зиночка, все равно ты наша сестра, только не в стенах наших. Мы сестер в другие города на послушание отпускаем – вот представь, что мы тебе послушание дали – послужить маме». Все время вне работы я там проводила, велели и за трапезу мне ходить, только ночевать – домой.

Больничный храм Марфы и Марии был устроен так, что двери открывались в палаты, лежачие больные слушали службу. В этом храме дверь направо – в покои Великой Княгини. Один день в неделю Матушка проводила в Кремле, разбирала почту. (В этот день Она шла через обительский сад на Полянку и стояла литургию в храме Григория Неокесарийского, там служба в шесть утра начиналась, кончалась рано. Так не было дня, чтобы Она пропустила Литургию.) На Ее имя писали множество прошений. В ответ на эти письма Матушка посылала сестер. В какие каморки, какие углы шли!

Как-то одна из сестер приходит в подвал: молодая мать, туберкулез в последней стадии, два ребенка в ногах, голодные... Маленький рубашонку натягивает на коленки. Глаза блестящие, лихорадочные, умирает, просит устроить детей. На Донской улице матушка приобрела еще одно здание – открыла больницу для чахоточных женщин, она относилась к Обители. Нина вернулась, рассказывает все. Матушка заволновалась, тут же позвала старшую сестру: «Немедленно – сегодня же – устроить в больницу. Если нет мест, пусть поставят подставную койку!» Девочку взяли к себе в приют. Мальчика определили потом в детдом... Сколько их было, ситуаций, прошедших через Ее руки? Без счета. И в каждой Она участвовала будто это была единственная – близкая Ей судьба. Посещая Свою больницу для туберкулезных, Она могла услышать: «У моих детей не остается никого на свете – кроме Вас...», – и умирающая обнимала Матушку. Никогда Великая Княгиня не уклонялась от этих объятий. Чахотка тогда была смертельной... Так и Государыня возила старших девочек в туберкулезные больницы. И когда знакомые ужасались, Она отвечала: «Дети должны знать не только радости, но и печаль жизни».

Двадцать две девочки-сироты воспитывались в Обители, получали среднее образование. Сколько детей Она извлекла из притонов Хитрова рынка! Скольких удержала, готовых сорваться в бездну греха и порока!.. Одинокие старухи у нас жили, калеки, мальчика помню расслабленного. Обеды бесплатные. Толпы бедных кормили каждый день, сотни обедов выдавали на дом, одиночные и для семей. Аптека, больница, амбулатория, лекарства со скидкой, а бедным бесплатно. Лучшие профессора принимали и операции делали. В самых тяжелых случаях Елисавета Феодоровна ассистировала как хирургическая сестра. Больные называли Ее руки – чудотворными.

Памятный случай. Одна женщина готовила еду и нечаянно опрокинула на себя керосинку. Горела вся – как факел⁴. Медики признали ситуацию безнадежной. Великая Княгиня Своими руками делала ей ежедневные перевязки. Они длились часами, так как человек был сплошной раной. Какие нужны были слова утешения... как и притронуться к такой... Уже и гангрена началась. Только Матушка могла вдохнуть силу и веру там, где было одно отчаяние... Это невозможно, но все раны затянулись. Господь помиловал. Какие молитвы за нас нужны, чтобы миловать нас в наших безысходных ситуациях... Больную выписали в хорошем состоянии.

Работу безработным находили, курсы оплачивали. Например, мать семейства умеет шить, а машинки нет – покупали машинку. А на Рождество огромную елку устраивали, и, кроме сластей, – одежда разная теплая, обувь, валенки для бедных детей. Все, что было возможно, сестры своими руками обслуживали и шили. Матушка Великая Сама для детей шила и вязала. У моей крестницы до сих пор одеяльце, Ею связанное, хранится. Мы девочку в Обители крестили, Матушка мимо проходила и накинула на младенца одеяльце Своей работы, розовое, пушистое. Шесть детей в нем вырастили.

Да, Рождество, сколько было детского счастья: двери распахивались, огромная зала, елка под потолок. Параскева Корина вспоминала, как ее в Москву из глуши привезли (она ведь наша воспитанница была). Незабываемые минуты: Великая Княгиня ласково взяла ее за руку – подвела к елке: «Какую игрушку ты хочешь с елочки?» Мне больше всех понравился один колокольчик, он был у самой вершины. Матушка вызвала сестер, принесли лестницу, одни ее держат, другая на самый верх поднялась – и достали мне этот колокольчик... Однажды Обитель посетил Государь Николай II. Воспитанницы Его окружили: «А у нас новая девочка – чувашка». Государь наклонился ко мне, обнял за плечи: «Ну что, скучаешь? Привыкаешь? Ну, прочти Мне что-нибудь по-чувашски...» И я прочла Ему «Отче наш». И потом все не спала, думала: «Неужели Цари такие бывают?..»

Обитель наша была под покровом Царственного дома Романовых. И Великая Княгиня – принцесса Гессенская, внучка королевы Виктории. Ее в честь прапрабабушки назвали Елисаветой. Крещена была в память Елизаветы Тюрингенской, королевы Венгерской, католической святой с даром чудотворений, которая всю жизнь в богатстве и бедности людям помогала. Муж запрещал ей заботиться о несчастных. Был жесток в обращении с ней. Однажды она шла в тюрьму навестить узников. Несла в корзинке хлеб. Сверху прикрыла мантильей. Навстречу муж: «Это у тебя – что?!» Отвечает «Розы...» Он сдернул прозрачный покров. А под ним – розы! Она похоронила мужа, скиталась, бедствовала, жила в нищете, но Божьему призванию – не изменила. Уже в преклонные лета организовала лепрозорий, и сама ухаживала за прокаженными.

И мама Матушки, Алиса, необыкновенная была. Раздала большую часть своего состояния на благотворительные нужды. В семье было много детей. Старшие все делали для себя сами, были обучены хозяйству и рукоделию. Но главное – их учили сострадать. Вместе с матерью они постоянно ездили в больницы, приюты, дома инвалидов... Приносили охапки цветов, делили на всех, букеты ставили у каждой кровати. Радовали тех, которых некому было порадовать, утешали больных своим детским лепетом. Елисавету все любили. С Ее появлением прекращались детские ссоры. Все начинали уступать и прощать друг другу. Каждому хотелось подле Нее стать лучше.

Когда Елисавете было одиннадцать лет, заигравшись, упал с балкона на каменные плиты Ее трехлетний брат, он был болен гемофилией и умер в мучениях от полученных ушибов. Она первая его окровавленного подняла, на руках внесла в дом. В этот день Она дала обет Богу – не выходить замуж, чтобы никогда не иметь детей, никогда так страшно не страдать. В четырнадцать лет Она похоронила мать, безвременно умершую в тридцать пять лет от дифтерита. Алисе, будущей Государыне нашей, было тогда только шесть лет. Старшие дети старались заменить младшим мать... Смотришь на Ее ранние фотографии – какая недетская глубина... Отрочество, юность – во всей этой нежности и хрупкости – какая ясность и зрелость Небесною силой дышит облик. Охватывает трепет перед этой Божией тайной. Ангельская сила чистоты. Красота неземная...

Великий Князь Сергей Александрович, вступая на пост генерал-губернатора Москвы, обязан был жениться и сделал предложение девятнадцатилетней принцессе Елисавете, Которая знала Его с детства. Она сказала Ему о Своем обете, а Он: «Вот и хорошо. Я и сам решил уже не жениться». Так состоялся этот (нужный России из политических соображений) брак, в котором супруги обещали Богу хранить жизнь девственную. В Москве Великая Княгиня открыла множество благотворительных учреждений. Ее заботами в России стали появляться первые детские ясли, в Дармштадте их создала Ее мать. В Ильинском, загородном имении Великого Князя Сергея, подле Елисаветы Феодоровны видели глухую девочку, которая у Нее жила. Все окрестные деревни были под Ее попечением. В свой медовый месяц Великая Княгиня изо дня в день обходила бедные избы, входила в нужды и скорби вчера еще неизвестных ей людей, старалась оказать немедленную помощь нуждающимся. Не было такой просьбы, с которой нельзя было к Ней обратиться. Как благодарно и преданно любили Ее и Сергея Александровича крестьяне! Для них постоянно устраивались праздники с угощениями.

Где Она только не бывала! Одна Дивеевская монахиня, увидев портрет Великой Княгини, всплеснула руками и воскликнула с детским благоговейным восторгом: «Елисавета Феодоровна!!!» Надо было видеть ее лицо, ей давно за восемьдесят, – но оно просияло, как у младенца. С каким глубоким переживанием она вспоминала: «Мама умерла, когда мне было два года. Со всеми простилась, всех перекрестила, а когда поднесли меня – благословила «Знамением» Божией Матери: «Эту – в монастырь». И отдали меня в приют Серафимо-Дивеевского монастыря. Мне было лет пять-шесть, когда вспыхнула эпидемия тифа. Десятки детей в кроватках с остриженными наголо головками, над которыми склонилась смерть. И вдруг открылась дверь – и вошла Она. Это было как солнце. Все Ее руки были заняты кульками и подарками. Не было кровати, на край которой Она не присела. Ее рука легла на каждую лысую головку. Сколько было раздарено конфет и игрушек! Ожили, засияли все грустные глазки. Кажется, после Ее прихода – среди нас уже больше никто не умирал».

В Москве Она постоянно навещала госпитали, богадельни...

В воспоминаниях Н.Е. Пестова приводится такой случай: накануне Ее посещения, маленьких девочек одного приюта наставляли: «Войдет Великая Княгиня, вы все – хором: «Здравствуйте!» и – целуйте ручки». На следующий день Елисавета Феодоровна переступила порог и услышала хор детских голосов: «Здравствуйте – и целуйте ручки!» И все крошки, как одна, выставили свои ручки – для поцелуя. Пряча за улыбками слезы, Великая Княгиня перецеловала – все ручки. Утешила сконфуженную директрису. На следующий день в приют привезли уйму подарков для детей⁵.

В русско-японскую войну Великая Княгиня возглавила Красный Крест, работу швейных мастерских для нужд армии. Под мастерские, с разрешения Государя, были использованы все залы Кремлевского дворца, кроме Тронного зала. На фронт уходили поезда с обмундированием, медикаментами. Ее трудами армия получала походные церкви с иконами, алтарь устанавливался в простой палатке. Богослужение, благодаря Ее заботам, стало возможно проводить где угодно – на любой лесной поляне.

В 1905 году к Великой Княгине стали приходить анонимные письма: «Не ездите вместе со своим мужем, мы все равно Его убьем!» Как можно жить месяц за месяцем, ежечасно ожидая страшного несчастья?! Она стала сопровождать Его во всех поездках – постоянно. Когда это случилось, Она Своими руками подбирала разорванные бомбой части тела Сергея Александровича, нашла палец с обручальным кольцом.

В книге Любови Миллер говорится об этом так: «Великая Княгиня раньше по долгу Своей работы, посещая госпиталя с ранеными фронта, видела кровь и изуродованные войной тела солдат, но то, что предстало теперь перед Ее взором, по своему ужасу превосходило всякое человеческое воображение: кругом на снегу, пропитанном кровью, в разных местах лежали куски тела и костей Ее мужа и куски Его одежды и обуви; и все это силой взрывной волны было разбросано вперемешку с изломанными частями экипажа, и составляло одно кровавое месиво.

Елисавета Феодоровна молча, без крика и слез, склонилась над останками Своего супруга. Она ни на кого не смотрела, ничего не сознавала, кроме того, что нужно как можно скорее собрать то, что осталось от Сергея Александровича... В стороне, облокотившись о забор и поддерживаемый солдатами, стоял еле живой верный кучер Ефим, прослуживший у Великого князя 25 лет. Его тело было во многих местах пробито гвоздями и осколками от экипажа... (Он имел 70 ран в спине...)

Онемевшая от ужаса, толпа молчала; только взгляды всех скрестились на Елисавете Феодоровне. Лицо Ее было неузнаваемым: мертвенно-бледное с остановившимся взглядом, окаменевшее.

Кто-то из солдат своей шинелью прикрыл на носилках то, что было недавно Сергеем Александровичем: образовался только небольшой бугорок под шинелью. (В течение нескольких дней после взрыва люди находили еще куски тела Великого князя Сергея Александровича, которые силой взрыва разбросало везде. Во время похорон Великого князя еще приносили завернутые куски его тела и клали их в гроб. Одну руку нашли по ту сторону кремлевской стены на крыше маленькой часовни Спасителя... сердце Сергея Александровича нашли на крыше какого-то здания.)

Когда все было закончено, Елисавета Феодоровна поднялась с колен и пошла пешком за носилками. В руке Она крепко зажала иконки, которые Сергей Александрович всегда носил на цепочке на шее. Она их подобрала рядом с кусками Его тела... Носилки с телом Великого князя отнесли в церковь Чудова монастыря и поставили их перед амвоном храма. Елисавета Феодоровна стала на колени рядом с Ним и, павши ниц, простояла так, не двигаясь, всю службу. Церковь быстро заполнилась людьми. В храме стоял полумрак, только мерцали свечи в руках собравшихся. Из-под шинели на носилках жутко высовывался сапог Великого князя, и капли крови, медленно просачиваясь вниз, падали на пол храма, образовывая темно-багровую лужицу...

Когда панихида была закончена... Елисавета Феодоровна поднялась с колен и направилась к выходу, где стояли Ее приемные дети Мария и Дмитрий.

Великая Княгиня Мария Павловна, племянница Великого Князя Сергея Александровича, в Своей книге пишет, что никогда не сможет забыть выражения глаз Своей Тети в этот момент. Елисавета Феодоровна не плакала, но лицо Ее было белым и искажено ужасом. Она шла медленно, опираясь о руку губернатора города. Когда Она заметила детей, то протянула к ним Свои руки. Княжна Мария с братом побежали к Ней. Великая Княгиня обняла их и прижала к Себе со словами: «Он так вас любил, так любил!» Она это повторяла беспрерывно, прижимая головы детей к Своей груди... Когда Елисавета Феодоровна пришла в свои комнаты дворца, она тяжело упала в кресло. Лицо Ее продолжало сохранять туже мертвенную бледность и неподвижность, а глаза – как бы остекленели и ничего не видели и не сознавали. Голубое платье Ее было в пятнах крови. Запекшаяся кровь была и на руках Ее...

Дома Она стала лихорадочно писать телеграммы, и, прежде всего, Своей сестре – Императрице Александре Феодоровне, прося Ее не приезжать на похороны... Великая Княгиня боялась как за жизнь Своей сестры – Императрицы, так и за жизнь Императора...

Когда Великая Княгиня Елисавета писала телеграммы, Она несколько раз справлялась о состоянии раненого кучера Сергея Александровича, и когда Ей сказали, что его положение безнадежно и он может скоро умереть, Елисавета Феодоровна, чтобы не огорчить умирающего, сняла с Себя траурное платье и надела то же самое, (отстиранное от пятен крови) голубое, в котором была до этого, и поехала в госпиталь.

Там, склонившись над постелью несчастного страдальца, Она уловила его вопрос о Сергее Александровиче. Елисавета Феодоровна, чтобы успокоить его, улыбнулась ему Своей ласковой улыбкой и сказала: «Он направил Меня к вам». И успокоенный Ее словами, думая, что Сергей Александрович спасен, преданный кучер Ефим скончался в ту же ночь... Великая Княгиня Елисавета Феодоровна побеспокоилась и о его семье, обеспечив ее»⁶.

На третий день Великая Княгиня пришла в тюрьму к убийце, принесла ему прощение от убитого им. Она держала в руках Евангелие, пыталась донести до его сознания и сердца тяжесть содеянного им. Просила его покаяться⁷.

Но Каляев не жалел о своем преступлении. И на суде заявил: если смертный приговор ему заменят каторгой, он отбудет ее и продолжит свое дело – крушить, убивать, уничтожать существующий строй. «Да здравствует революция!» – были последние слова его речи. Подобным людям неизвестно, что первым революционером был – дьявол. Несчастные, одержимые духами зла люди... Елисавета Феодоровна написала на памятнике Великому Князю слова, ставшие главными в Ее жизни. Они относятся к самым высоким из всех существующих слов, потому что их заповедал нам среди Крестных страданий Своих – умирающий Христос. Они содержат одну из главных тайн христианства. Ибо соединяют жертву преданной Богу души – с Самим Христом, с его Пречистой Жертвой за весь род человеческий. С этими словами умирали вслед за Господом все любимые, избранные Его во все века: Отче, отпусти им: не ведят бо, что творят.

У останков Сергея Александровича в Чудовом монастыре Великая Княгиня в молитве нередко проводила ночи. Здесь Она получила великое утешение подле святых мощей святителя Алексия, митрополита Московского. Однажды Святитель явился Ей, благословил Великую Княгиню создать Обитель Милосердия. Так Она оставила мирскую жизнь. По старцам стала ездить. Отделила необходимое на Обитель, все остальное состояние раздала. Не сохранила Себе на память и обручального кольца.

Шла ожесточенная пропаганда против дома Романовых. Не знавшие Елисавету Феодоровну, могли и ненавидеть Ее, и поносить. Жена одного такого человека попала в Обитель в предсмертном состоянии. И он был поражен вниманием и Любовью, которыми ее окружили. Особенно поразила его одна сестра, Ее постоянный уход за больной, ласка, удивительные, из души идущие слова утешения, даже сладости, которые Она ей приносила. С особенной любовью Она говорила больной о покаянии. Женщина успела причаститься Святых Христовых Тайн. Последнюю ночь эта сестра провела подле больной – неотлучно. Всеми возможными средствами облегчала тяжкие страдания умирающей. На чужую боль отзывалась самая глубина Ее сердца. С помощью других сестер Она обмыла мертвое тело и одела покойную. Быть может, этот человек плакал впервые после детских лет. Он думал, что и родная мать, будь она жива, не сумела бы излить на свою дочь столько любви. Узнав, что эта сестра – Великая Княгиня Елисавета, он разрыдался, как ребенок, просил у Нее прощения, не мог найти слов, чтобы выразить свою благодарность. Она, конечно, все простила, все поняла. Она прощала – всех. Этот человек стал верующим... Думаю, не было людей, для которых встреча с Ней осталась бесследной. Каждую душу, с которой соприкоснулась, Матушка преобразила – насколько эта душа была способна отозваться на Красоту Божественную, Благородство неземное.

Под Покровским собором у нас был храм, посвященный всем Святым. Он должен был стать нашей усыпальницей. Никто не успел туда лечь... Как-то несколько сестер собрались там, говорили: «Это – мое, это – мое место...» И Матушка Великая тут же была, они спросили:

– Ваше Высочество, а Ваше где место? – Она помолчала.

– Мне бы хотелось быть похороненной в Старом Иерусалиме. – А сестры: а мы, а мы как же?

Она подняла руку:

– Мы Там – все соберемся...

В это страшное время революции сколько было нападений на Обитель! Один раз ворвались к нам, надеясь найти склад оружия, спрятанных немецких шпионов. Но, святыми молитвами Матушки, сложили свое собственное оружие – к Подножию Креста Христова. Вслед за Великой Княгиней – приложились к Распятию... Поняли, что это только монастырь. Тогда Она сестрам сказала: «Видимо, мы еще недостойны мученического венца».

В другой раз пьяный предводитель толпы красноармейцев кричал и оскорблял Елисавету Феодоровну. И услышал тихий ответ, что Она здесь для того, чтобы служить всем. Тогда он потребовал, чтобы Матушка служила ему. Она стала на колени, промыла и перевязала ему гнойную рану внизу живота. И сказала, что через день необходимо повторить перевязку, иначе будет заражение крови. Толпа и ее главарь – протрезвели на глазах. Иссяк поток ругани. Все смолкли и ушли совсем с другими лицами.

Уехать за границу Она отказалась. Муж одной женщины, которая у нас лечилась и выздоровела, предложил Матушке тайно увезти Ее из Москвы на санях. Она ответила с благодарной улыбкой: «Но сани не смогут вместить всех Моих сестер».

Накануне дня Ее ареста Она встала на клирос, что было неожиданно для всех, и пела вместе с сестрами. Всех поразила сила и красота Ее голоса. Приехали за Ней на третий день Пасхи, – Иверская Божия Матерь, наш престольный праздник. Тут же вся Обитель узнала, сбежались все. Она попросила дать Ей два часа – все обойти, сделать распоряжения. Дали полчаса. Все молились на коленях в больничной церкви вместе с Батюшкой, а как стали Ее забирать – сестры бросились наперерез: «Не отдадим Мать!» – вцепились в Нее, плач, крик. Кажется, не было сил, чтобы их оторвать. Отбили всех прикладами... Повели Ее к машине вместе с келейницей Варварой и сестрой Екатериной. Батюшка стоит на ступенях, слезы градом по лицу, и только благословляет их, благословляет... И сестры бежали за машиной, сколько хватило сил, некоторые прямо падали на дорогу... Вскоре письмо мы от Нее получили. А во второй раз – письмо для всех, батюшке и 105 записочек, по числу сестер. И каждой – по ее характеру изречения из Библии, из Евангелия и от Себя. Всех сестер, всех Своих детей Она знала! Позже еще посылка пришла – булочки для всех нас. Долгое время ничего мы не знали, только батюшка благословил поминать Ее, как усопшую. Потом стало известно – всех Их живыми бросили в шахту...

Перед этим хотели Варвару с Екатериной назад вернуть: «Вы к Царскому роду не принадлежите». Они просят: «Оставьте нас». Им ответили площадной руганью. Тогда они стали на колени: «Только не разлучайте нас с нашей духовной Матерью». «А вы знаете, что Ей предстоит?! Самые страшные пытки и лютая смерть. Пишите расписку...» Варвара не растерялась: «Давайте, сейчас своей кровью подпишу все, что угодно». И ее оставили. Удостоена быть с Матушкой – до конца... А Екатерина вернулась. Так Бог сохранил для нас свидетельницу.

...Один лик – посмотрел только и видишь – с Неба спустился человек. Ровность, такая ровность и даже нежность, можно сказать... От таких людей живой Свет расходится по миру, и мир существует. Иначе задохнуться можно, если жить жизнью этого мира. Где они, эти люди? Нету их, нету. Мир недостоин их. Это Небо и земля – эти люди в сравнении с мирскими. Они еще при жизни оставили этот мир и были в Ином. Теперь и духа не слыхать таких людей. Около Них побудешь – как будто воздухом Вечности подышал. Рядом с Ней все менялось, чувства другие, все другое. И таких людей гнали, не признавали, преследовали! Господь и взял Их, потому что мир не был Их достоин. Они и теперь есть, конечно, но недоступны.

У нас в соборе такое было место уютное, ниже амвона, стенка выступала. Она всегда за этой стенкой стояла перед алтарем, и я за этим выступом, только с обратной стороны. И все плакала... Какие чувства были у Них, какие чувства были, когда при Них находишься! Такая чуткость внутренняя. А теперь – все чужое... Теперь общий дух, чуждый человеку, нет того мира особого, все новое, душа чувствует что-то не то. Когда-нибудь придет Мир Иной. Этот мир безбожный, ненужный душе – придет ему конец. Все-таки надежды терять не надо. Господь сжалится над людьми, и подует другой воздух.

Какая жизнь была, что потеряли! Господи, прости нас! Моя юность была – вы себе представить не можете, какая жизнь! Люди, настроение, слова – все другое. Как будто нас переселили на другую планету, в чужой стране далекой живем мы теперь. Когда Фрося рассказала Матушке свой сон, Она ответила: «Фросенька, это не я, не я. Это другая Елисавета!» Люди эти особые. Господь Их отделяет и хранит для Своей Жизни, Святого Царствия. Когда-то жили с чувством: «Мы – христиане», а теперь нет этого чувства, потому что это мир не подлинный, не Божий. Когда Господь Царствует открыто, везде – это Жизнь. А сейчас мы в тумане, Господь не царствует, Он отошел от этого мира. А должен быть Первый – во всем. Везде Его должно быть слышно-видно, в доме, на улице, куда ни пошел. Слава Богу, что храмы существуют, – там служба, можно видеть мало-мальски христианскую жизнь. Но наше – не настоящее положение православных христиан. Хочется надеяться, это временное наказание человеку. Чтобы я свободно жила – не могу вовсе. Да, душа по природе своей – христианка, а ее замутили, запутали, закрутили. Но так не может вечно продолжаться, Господь сжалится над христианами, которые по кельям, по каморкам. Душа высвободится, вырвется из плена.

Сравнительно с нынешней жизнью – жили в Раю. Жизнь в родной, любимой Семье. Вечером прощались. На сон грядущий каждого Она благословляла, и Батюшка также. Утром здоровались – к каждому также подходила. Что-нибудь неблагополучно – все заметит. Как-то у меня заболело горло. Она сразу: «Что с тобой?» – «Нет, нет, все хорошо». – «Нет, ты больна, тебе нужно отдохнуть...»

Каждый месяц ходили на откровение к Батюшке. А что-нибудь на сердце у тебя – всегда, во всякое время дня и ночи, иди к Отцу или к Матери, и разберется твое дело. Как поступать, тебе скажут, и живи – свободная и спокойная. С одним Господом – свобода. Человек дышит, радуется. Я ее, прежней жизни, кусочек, уголочек, застала. Вспоминаю Пасхальные ночи: какая радость! В белых, розовых, голубых платьях молодежь приезжала к заутрене святой. Какой святой восторг переполнял души! Какая в храме стояла молитвенная сила! Потом все это стало падать, ниже, ниже.

Быть может, еще придет время ради избранных людей, которые не преклонили колена перед Ваалом! Господь их все хранит. Люди, которые в сознании маломальском, они страдают, жизнь их мученическая. Что это за жизнь? Под страхом прячемся да мучимся!

Есть жизнь настоящая, когда-нибудь она проявится. У Господа все возможно, Он может все изменить в один день. Господь сжалится: «Ладно, потерпели. Пусть теперь живут, как полагается!» Но сейчас люди не могут Истинной Жизни принять. Жизнь ненастоящая – как настоящему выучиться людям? Остается смириться и жить, какую Господь дает жизнь. Только бы держаться за руку Божию и не брыкаться. А мы... Если мы понимаем, какая нужна жизнь, мы можем о ней просить. Молить, чтобы быть нам к Нему ближе: «Господи, помоги жить так, как Ты хочешь!» – просить. Он нас не оставит. Но мы не больно так рвемся к Нему приблизиться. Надо стараться, каждый день все поближе, поближе к Нему. Тогда будет дело.

Как сейчас вижу сад обительский. Ангел земной, человек небесный! Сколько ласки, кротости в каждом слове! «Зиночка, поди сюда, – пальчиком махнет, – ты мне веришь, обязательно будешь в Обители. Час придет...» Час должен прийти. Сейчас уже нет таких людей, кончились. А как с Ними было хорошо! Они есть. Этот мир не мог бы существовать без Них.

Однажды, глядя с любовью на лик Елисаветы Феодоровны, матушка Надежда стала читать на память строки Константина Романова:

Я на Тебя гляжу, любуясь ежечасно:

Ты так невыразимо хороша!

О, верно, под такой наружностью прекрасной –

Такая же прекрасная душа!

Какой-то кротости и грусти сокровенной

В Твоих очах таится глубина;

Как Ангел, Ты тиха, чиста и совершенна...

Пусть на земле ничто средь зол и скорби многой

Твою не запятнает чистоту.

И всякий, увидав Тебя, прославит Бога,

Создавшего такую красоту!

Много лет спустя, я прочла в дневниках Великого Князя Константина Константиновича Романова о первом приезде Гессенской Принцессы Елисаветы в Россию: «1884 год. Москва. Троица. 27 мая. ...В Петергофе недолго пришлось ждать на станции, скоро подошел поезд невесты. Она показалась рядом с Императрицей, и всех нас словно солнцем ослепило. Давно я не видывал подобной красоты. Она шла скромно, застенчиво, как сон, как мечта...» (Елисавета Феодоровна в первый раз ступила на Русскую землю – в день Пресвятой Троицы!)

Из воспоминаний графини Марии Белевской-Жуковской: «Она поражала Своим внешним обликом, выражением лица: это была сама скромность, необыкновенно естественна – не сознавая того, Она была исключительна. Глубоко вдумчивая, всегда спокойная, ровная... Ее повседневная жизнь начиналась рано, все было распределено по часам. Без дела Она не оставалась. Очень одаренная, Она много читала, рисовала, в часы досуга занималась музыкой... Вся Ее душа стремилась к добру, к помощи ближнему. В Ней сильно было тяготение к самопознанию. К Себе она была строга, к людям – милостива...»⁸

Траурное платье Елисавета Феодоровна сменила на монашеское одеяние... В тот день, когда Великая Княгиня стала Настоятельницей, Она сказала своим сестрам, что оставляет блестящий мир и переходит в иной: ...вместе со всеми вами я восхожу в более великий мир – в мир бедных и страдающих.

Как вспоминает об этом графиня Мария Белевская-Жуковская: «...незабвенный день: величие в простоте... в полной отдаче Себя Христу Спасителю! Ощущалось, что Сам Господь Ее привел к Себе»⁹.

«В основу (благотворительной деятельности Марфо-Мариинской Обители) была положена глубокая и непреложная мысль: никакой человек не может дать другим более, чем он имеет сам. Мы все почерпаем от Бога, а потому и в Нем только можем любить своих ближних. Так называемая естественная любовь или гуманность быстро излучается, сменяясь охлаждением и разочарованием. Тогда как тот, кто живет во Христе, способен подниматься на высоту самоотречения и полагать душу свою за други своя.»¹⁰ Великая Княгиня Елисавета встречала каждого со светлой улыбкой на лице. За Ее постоянной приветливостью и любящим отношением к ближним было невозможно разглядеть Ее внутренних переживаний, усталости...

(Только иногда) у Нее на лице, «особенно в глазах, проступала таинственная грусть – печать высоких душ, томящихся в этом мире...

Великая Княгиня Елисавета Феодоровна была редким сочетанием возвышенного христианского настроения, нравственного благородства, просвещенного ума, нежного сердца и изящного вкуса. Она обладала чрезвычайно тонкой и многогранной душевной организацией... Самый внешний облик Ее отражал красоту и величие Ее духа: на Ее челе лежала печать прирожденного высокого достоинства, выделявшего Ее из окружающей среды. Напрасно Она пыталась иногда под покровом скромности утаиться от людских взоров: Ее нельзя было смешать с другими... Она всюду вносила с собою чистое благоухание лилии; быть может, поэтому Она так любила белый цвет; это был отблеск Ее сердца.

... На всей внешней обстановке Марфо-Мариинской Обители и на самом ее внутреннем быте, как и на всех вообще созданиях Великой Княгини, кроме духовности, лежал отпечаток изящества и культурности, не потому, что Она придавала этому какое-либо самодовлеющее значение, но потому, что таково было непроизвольное действие Ее творческого духа»¹¹.

Все, имевшие счастье быть подле Елисаветы Феодоровны, понимали, что Ее душа находится в высших сферах. Она помогала и другим приблизиться к Небу. Великая Княгиня никогда не давала почувствовать другим свое несовершенство.

Если Она кого-то невольно обижала – немедленно просила прощения. Она глубоко страдала от несовершенства окружающего Ее мира и повторяла близким: Ныне трудно найти правду на земле, затопляемую все сильнее и сильнее греховными волнами; чтобы не разочароваться в жизни, надо правду искать на небе, куда она ушла от нас.

Общаясь с матушкой Надеждой, я поняла, что Елисавета Феодоровна обязательно знала и любила и эти стихи Константина Романова. Один и тот же Дух наполнял жизнь лучших представителей Царского Дома.

Молитва

Научи меня, Боже, любить

Всем умом Тебя, всем помышлением,

Чтоб и душу Тебе посвятить

И всю жизнь – с каждым сердца биеньем.

Научи Ты меня соблюдать

Лишь Твою Милосердную волю,

Научи никогда не роптать

На свою многотрудную долю.

Научи меня, Боже, скорбеть

О моих пред Тобой согрешеньях.

В молитвах, святых песнопеньях

О несчастных душою скорбеть.

Всех, которых пришел искупить

Ты Своею Пречистою Кровью,

Бескорыстной, глубокой любовью

Научи меня, Боже, любить!

Помню, как матушка Надежда держит фотографию Великой Княгини Елисаветы и уговаривает недалеко от Фроси ее поместить: «До Фроси уж я не доберусь, но по прежней дружбе...»

– Куда же вы от них денетесь, матушка, вы – их часть.

– Несчастье, – произносит с чувством матушка. И снова с безмерной любовью глядит на Великую Княгиню: Красота! Красота-то какая... Оставила жизнь красивую, царскую, надела платочек и – пошла на крест. Может, за Ее страдания и мы очистимся немного, потому что Она душу полагала за всех. Высокого рода – это ладно, но высокой такой души! Хоть человек недостоин, не справился – на это есть прощенье. Может быть, скажут: «Ладно, надо ее принять, она все-таки нас любила». И сейчас вспоминаю, как жили, что Они говорили. Это для меня свято, нерушимо. Они для меня святые. Что же, если я не такая вышла, как Они хотели... Как я Их любила! За одну любовь надо все прощать. Какая была жизнь, какие были люди! Это теперь не понять – людям этого века не понять той жизни совсем. Одни приняли, другие отказались. Бог знает внутреннюю жизнь человека – кто чего искал, кто чего желал, и поэтому человек получит по своей внутренней жизни.