Приложение. Олимп, на котором жили святые Константин и Мефодий

Об Олимпе, как бывшем некоторое время местом подвижнической жизни святых братьев, говорят оба древнейших жития их. По житиям, первым из братьев пришел на Олимп Мефодий, к которому затем пришел сюда и Константин. Есть возможность приблизительно определить и время, проведенное ими на Олимпе. Константин пошел на Олимп после того, как возвратился из сарацинской миссии в Царьград, прожил немное время в Царьграде при дворе, затем еще некоторое время в каком-то уединенном месте в отшельнической келье. В сарацинскую миссию он отправился, как известно, в 851 году На эту миссию с путями из Царьграда в столицу сарацинского амермумны и обратно должно было уйти несколько месяцев. Немногое время, проведенное в Царьграде по возвращении из миссии, можно считать за время в несколько недель. Затем время, проведенное где-то в уединении, было, надо полагать, продолжительнее первого (ибо не отмечено, как немногое), обнимало месяцы, но едва ли годы.³⁷² Считая эти промежутки времени, можем полагать, что Константин пришел на Олимп в 852 или не позже 853 года На Олимпе святые братья жили до самого вызова их в хазарскую миссию ок. 858–860 года, следовательно, прожили около 6–7 лет. Такой период жизни, посвященной духовным подвигам, не мог остаться без значения в целом течении их жизни, их жизненного подвига. Это придает интерес вопросу: на каком из Олимпов жили святые братья, и чем был этот Олимп перед прибытием их сюда?

Вопрос об Олимпе имеет свою историю, впрочем, несложную. Было пущено в ход мнение, будто под Олимпом (или Алимбом) житий следует разуметь не Олимп, а Афон. Впервые оно высказано Пигулевским, в небольшом сочинении его «Деятельность святых Константина (Кирилла) и Мефодия среди фракийских, македонских и болгарских славян», Киев, 1862 год. Автор смотрит на жития, как на позднюю легенду, то смело перетолковывает известия их в угоду самодельной теории о начальной деятельности святых братьев. Он отвергает миссию сарацинскую (в смысле миссии к сарацинам Багдадского халифата), хазарскую, на место Херсона таврического ставит фракийский и все вообще известия об этих миссиях перетолковывает в смысле деятельности святых братьев среди славян фракийских, македонских и болгарских, до начала моравской миссии. В связи с этим стоит у него мнение об Олимпе. Это не Олимп фессалийский, а Афон, куда в 851 году и пришел Константин из Византии после того, как прошел Фракию и Македонию. Единственным основанием для такой замены ставится то, что, как говорит автор, об отшельниках на Олимпе фессалийском история не знает, а на Афоне отшельничество восходит к первым векам пустынножительства. О другом Олимпе, не фессалийском, а малоазийском, автор совсем не знал. Мнение Пигулевского повторено в статье о Кирилле и Мефодии Лебединцева, напечатанной в том же году в «Киевских Епархиальных Ведомостях». Отсюда оно усвоено Бильбасовым и высказано как в первом его труде по истории св. Кирилла и Мефодия, изданном в 1867 году, так и в последнем, помещенном в «Нови» за апрель 1885 год. Новых доказательств или соображений в пользу замены Олимпа Афоном ни там, ни здесь не представлено. Свобода же такой замены объясняется частью взглядом почтенного исследователя на жития как на легенду, с которой можно распоряжаться свободно, частью опять неведением об Олимпе другом, не фессалийском.

Полагаем, нет надобности разбирать мнение об Афоне, в виду положительного свидетельства обоих житий, что святые братья жили именно на Олимпе. Но какой это Олимп? Есть мнение, что это Олимп не малоазийский, а фессалийский. Утверждая это, ссылаются на большую близость последнего к Солуни, в сравнении с первым, также на то, что святые братья, дружные с Фотием, не могли жить на малоазийском Олимпе, монахи которого, как есть известие, были неприязненны Фотию. Но подобные соображения не оказываются убедительными при большем знакомстве с предметом. Под Олимпом житий необходимо разуметь Олимп малоазийский, точнее – вифинский или вифинско-мизийский. Так и разумеют те исследователи истории святых братьев, которые высказались со своим мнением по этому предмету, хотя большинство других обходило вопрос молчанием, а высказавшиеся со своим мнением по нему ограничивались почти только простым заявлением его. Есть поэтому надобность сказать обстоятельные об Олимпе, на котором жили святые братья.

Гора Олимп, (δρος τοΰ Όλύμποο, Όλύμπος), ныне у турок – Кешиг-даг, находится в Малой Азии, на северо-западной окраине ее, прилегающей к Мраморному морю, древней Пропонтиде. Составляя самый крайний отрог обширного горного хребта северо-восточной части Малой Азии, олимпийская возвышенность имеет вид продолговатый в направлении северо-западном и, пересекаемая ущельями, образует как бы группу возвышенностей, с поверхностью вообще ровной. По Олимпу и вся окрестность назывались страной Олимпа (μέρος τοΰ Όλύμπου, regio Olympena). От моря ее отделяет широкая низменная полоса, живописная и богатая растительностью. На северо-западной стороне Олимпа у его подножия находится город Брусса, древняя Прусса, Пруссиада или Плусиада. На юго-западе неподалеку от подножия Олимпа – озеро Улубад, в древности Аполлония или Аполлониево озеро, подле которого известен был и городок Аполлония или Аполлониада, Аполлониатида. На юг от Олимпа, почти на всем протяжении его подножия, протекает река, носящая ныне названия в верхнем течении Лупад, в нижнем – Могалиден или Микалица, а в древности известная под названием Рындака (Ρονδακός). Вытекая из восточного предгория Олимпа, Рындак впадает в озеро Аполлониаду, затем в Пропонтиду. Олимп в древности, как и теперь, покрыт был лесными зарослями, а с разных боков его струятся ключи вод, славившихся и целебными свойствами, каковы особенно теплые воды или термы (θερμά ύδατα), известные и ныне.³⁷³

Олимп малоазийский, не так знаменитый у древних, как Олимп фессалийский, довольно, однако же, известен у языческих греческих и римских писателей, поэтов, географов, историков.³⁷⁴ Но более известен он у христианских писателей, особенно византийского периода. Обыкновенно он причисляется у тех и у других к древним областям Вифинии и Мизии, иногда к Фригии, из которых первая обнимала северо-западную часть малоазийского побережья Пропонтиды, а вторая – южную и далее вдоль Геллеспонта или Дарданелл, а обе граничили на восток и юго-восток с Фригией, частью с Ликией. Это-то положение Олимпа на пограничье названных областей и есть причиной, что он назывался то вифинским, то мизийским, а у новейших писателей называется вифинско-мизийским, мизийско-фригийским, хотя вместо этих частных названий употребляется и общее – малоазийский Олимп. Ликия же имела свой Олимп, отличный от первого, но малоизвестный. Река Рындак с южными предгорьями Олимпа обыкновенно обозначается, как граница между Вифинией и Мизией.

В век святых братьев большая часть Вифинии (начиная от Астакитского или Никомидийского залива), вся Мизия и некоторая часть Фригии входили в состав так называемой Опсикийской темы, подробное описание которой находится у Константина Порфирогенета.³⁷⁵ Описывая границы и населения темы, Порфирогенет обозначает ее горы, реки, заливы, перечисляет десять городов ее, начиная с Никеи, как митрополии, в Вифинии, и кончая Абидосом в Мизии и Кизиком во Фригии, на границе с Мизией. По этому описанию, Олимп с течением Рындака занимает почти срединную часть темы, на границе Вифинии и Мизии и называется, впрочем, мизийским Олимпом. Описание Константина, хотя и не совсем точное, дает тем не менее представление о местностях, окружавших Олимп. Замечания Константина в объяснение названия Опсикийской темы дают нам повод указать указать на одну особенность в истории этой страны, не лишенную для нас значения. 'Οψίκιον, с латинского obsequium, означало род войска из императорской гвардии, составлявшего свиту и охранную и почетную стражу императоров во время их выходов, путешествий и походов.³⁷⁶ Οψίκιοι, obsequioni участвовали и в войнах, и еще чаще в борьбе соперников из-за византийского престола.³⁷⁷ Для квартир и лагерей этого войска назначены были, как близкие к столице и богатые, местности, вошедшие в состав Опсикийской темы, получившей от того и свое название и состоявшей под начальством не стратега, как вообще назывались военные начальники областей, а комита (начальника царской свиты). Императоры любили ездить в пределы Опсикийской темы, между прочим и для пользования целебными водами из горных приолимпийских ключей. В особенности славились с древних времен термы или теплые воды в так называемых Пифиях, на северо-западном склоне Олимпа, неподалеку от города Пруссы (ныне Бруссы). Император Иустиниан (527–565 годы) построил здесь дворец, больницу и храм арх. Михаила.³⁷⁸ Но особенно прославился Олимп своими святыми отцами – подвижниками и отшельниками. Теперешнее турецкое название его – Кешиг-даг, т.е. «Гора монахов», – указывает не на нынешнее только значение его, как обиталища исламских монахов-дервишей, но и на прошлое; напоминает былую судьбу, былую славу Олимпа, как обиталища христианских монахов и отшельников.

Олимп, как убежище любителей отшельнической жизни, упоминается еще в сказаниях о мучениках из времени последних гонений на христианство. Таково в особенности сказание о мученике Неофите, пострадавшем в гонение Диоклетиана. В ранней молодости, простясь с родителями в Никее, Неофит удалился на гору Олимп и здесь поселился в пещере, которую перед тем занимал, а теперь уступил ему лев. При вести о тяжелой болезни родителей, Неофит приходит к ним в Никею, остается при них до кончины их, по кончине совершает похороны их, затем раздает нищим все оставшееся после них имущество и вторично уходит на Олимп в свою пещеру. Когда правитель Вифинии Декий, в силу указа Диоклетиана, оповестил в Никее, чтобы сюда собирались как горожане, так и окрестные жители на языческий праздник для жертвоприношений, требуя этого именно и от христиан, тогда Неофит явился из Олимпа в Никею и стал громко обличать суеверие Декия. После жестоких истязаний христианин-отшельник осужден на съедение льву, который и приведен был для сего из Олимпа горными пастухами. Это, оказалось, был тот же лев, который прежде уступил Неофиту свою пещеру. Он и теперь не тронул Неофита, наконец, страдалец, после новых истязаний, пронзен копьем. Надо полагать, что во время Диоклетианова гонения, которое особенно чувствовалось в Вифинии, как стране, где в тогдашней столице ее Никомидии жил сам гонитель Диоклетиан, было немало христиан, уходивших спасаться в горы и пустыни вифинского Олимпа, чем и полагалось здесь начало христианского отшельничества, и притом не только мужчин, но и женщин.³⁷⁹

Более определенное свидетельство об отшельничестве на Олимпе относится по времени императора Константина Великого. Церковный историк Сократ, рассказывая о знаменитых подвижниках и чудотворцах века Константина, сообщает и о приолимпийском отшельнике, боголюбезном Евтихиане со слов его ученика Авксанона, который в молодости, когда был учеником Евтихиана, присутствовал на I вселенском соборе в Никее, а в глубокой старости рассказывал Сократу о своем учители. Евтихиан, живя около горы Олимп, совершал подвиг уединенной жизни и врачевал тела и души многих приходивших к нему. Он имел и учеников, которые приходили к нему учиться монашеской жизни и к числу которых принадлежал Авксанон. Евтихиан был известен и императору Константину. Некто из царских телохранителей, заподозренный в тиранстве, навлек гнев Константина и бежал. Будучи найден близ Олимпа, беглец закован в тяжкие железа, заключен в тюрьму и приговорен к смертной казни. Многие стали просить Евтихиана ходатайствовать перед царем за осужденного. Евтихиан обещал идти к дарю. Но просители говорили, что пока состоится ходатайство, опальный может умереть от тяжести уз и тюремного заключения, и умоляли наперед освободить его из тюрьмы. Евтихиан согласился на это, и, несмотря на сопротивление тюремных стражей, силой духа и молитвы освободил заключенного, потом отправился с Авксаноном к царю Константину просить избавить от смерти бывшего телохранителя. Царь охотно согласился на это из уважения к отшельнику-ходатаю.³⁸⁰

Указав на начало Олимпийского отшельничества, перейдем в истории его ко времени с половины VIII и до половины IX века, как такому, которое сближается с временем жизни на Олимпе святых Константина и Мефодия. В это время Олимп с соседними местностями уже, так сказать, сиял славой своих святых отцов, подвижников и отшельников. Приливу их в эти местности, умножению здесь монастырей и скитов способствовала, без сомнения, давняя известность его как убежища отшельников, как страны монастырей, ибо некоторые из упоминаемых в это время приолимпийских монастырей существовали и прежде. Но этому способствовало еще и то, что восточные области Малой Азии с VIII века стали чаще подвергаться набегам и жестоким опустошениям от сарацин-мусульман, частью были и завоеваны ими, вследствие чего, как вообще христиане, так, в частности, и иноки переходили в западные, особенно в северо-западные области Малой Азии, более безопасный по близости к столице и охраняемые военным поселением Опсикийской темы. Наконец, гонения иконоборческие, продолжавшиеся с небольшими перерывами целый век с 726 по 842 год, и почти всегда сопровождавшиеся гонениями и на монашество, служили с одной стороны побуждением удаляться на отшельничество в горы и леса Олимпа и его окрестностей, с другой, выдвигали на защиту иконопочитания и монашества многих исповедников из пределов Олимпа, которые за это прославлены в житиях и сказаниях, через что остался нам обильный источник для сведений о современном олимпийском и приолимпийском отшельничестве и монашестве. Ограничимся извлечением таких сведений из житий более знаменитых подвижников. Таковы:

1. Платон Исповедник, игумен монастыря Символов.³⁸¹ Уроженец Царьграда, по смерти отца малолетний сирота, воспитанный родственником, казначеем царских сборов, Платон служил при нем нотарием, и своим трудом, уменьем, бережливостью нажил состояние. Но он любил просвещение и благочестие и не мог помириться с гонениями и смутами, угнетавшими православных при Константине Копрониме, особенно после него и иконоборческого собора 754 года. Раздав все имущество бедным и бывшим своим рабам, теперь отпущенным на волю, он с одним верным слугой удаляется в пустыню Олимпа в скит Символов. Благочестивый и просвещенный игумен скита Феоктист принимает его с радостью, постригает и помещает в своей келье. Строгой жизнью и просвещением Платон приобретает и любовь братии и по смерти Феоктиста в 770 году избирается игуменом на 35 году жизни, не имея, однако же, священного сана. Теперь Платон еще более ревнует о просвещении, трудится сам, поощряет и других трудиться в собрании и переписывании священных книг и отеческих творений. Говоря об этом, преподобный Феодор Студит замечает: «Кто может исчислить тех, в руках которых находятся и теперь его труды, его книжки, собранные из разных отцов на общую пользу? Откуда это обилие книг в наших монастырях? Не от его ли трудов, не из его ли рук достались они нам?» При преемнике Копронима Льве Хазарине (775–780) настало более льготное время для иконопочитателей и монахов, а при Ирине (786–796), правившей именем сына Константина VI, настала и полная свобода им. Платон сперва при Льве Хазарине, потом при Ирине приходит в Царьград и своим учением и примером жизни оказывает многим пользу, укрепляя православных против иконоборцев, все еще сильных, особенно в войске. Из Царьграда Платон не возвратился в Символы, призванный на другое поприще. Но скит этот продолжал существовать. Из подвижников его известен преподобный Тимофей, иже в Символех, значащийся в прологе, Четьи-Минеи и святцах под 21 февраля. Из Италии пришел он в Византию, потом в Символы, где провел всю жизнь в строгих подвигах и скончался в 795 году. Известен Антоний, друг Феодора Студита, которому рассказал о жизни Платона в Символах. Самое название Символы, по всей вероятности, произошло от того обычая олимпийских пустынников, по которому они жили по пещерам и особым молельням, но под послушанием игумену скита, к которому собирались на праздничные моления и так называемые утешения братии, т.е. праздничные обеды, принося и свои скудные запасы на общий обед.³⁸²

2. Платон Исповедник и Феодор Студит как игумены монастыря Саккудион.³⁸³ Будучи в Царьграде, Платон сблизился с Феодором, племянником его по матери, сестре Платона, Феодор происходил из знатной и богатой семьи в Царьграде, где отец его Фотий был придворным казначеем. Пройдя полный курс образования, Феодор рано женился, но на двадцать втором году жизни, по согласию с женой, решился оставить мирскую жизнь для монашеской. В эту пору он сблизился с Платоном. В союзе с ним и матерью, сестрой Платона, он склонил к монашеству двух братьев, Иосифа и Евфимия, а Платон – своих трех братьев, другую сестру; приняли монашество и родители Феодора. Решено устроить фамильный монастырь в Саккудионе под игуменством Платона. Это была прекрасная, богатая растительностью и водами, местность на морском побережье Вифинии, но недалеко от города Пруссы, следовательно, и Олимпа.³⁸⁴ Она была собственностью семьи Феодора. Платон и Феодор начали устраивать монастырь с церковью Иоанна Богослова. Оба они были известны при дворе и у патриарха Тарасия (784–806). Он предлагал Платону сперва архимандритство в столице, потом никомидийскую митрополию, но Платон отказался, вообще не желая идти в клир. За то Феодор в 784 году посвящен был Тарасием в священники. Платон оказал услугу церкви, и Тарасий на VII вселенском соборе 787 года в Никее, утвердившем иконопочитание. После собора все члены перешедшей в монашество семьи перебрались в Саккудион. Устраивая обитель вместе с Платоном, Феодор, подобно ему, трудился в собрании, изучении и переписке священных и отеческих книг, в том числе аскетических творений Василия Великого, по правилам которого устраивал свой монастырь. Более десяти лет мирно жили и трудились Платон и Феодор с братьями. Но в 796 году настала для них тяжкая пора. Константин VI, устранив от власти мать, удалил и жену, чтобы жениться на прежней фаворитке Феодоте, фрейлине Ирины, двоюродной сестре Феодора. Патриарх Тарасий не одобрял этого. Но, по воле царя, свенчал его с Феодотой эконом великой церкви Иосиф. Тарасий смолчал, не подверг запрещению царя и Иосифа, опасаясь, чтобы царь не перешел на сторону иконоборцев. Но Платон и Феодор объявили царя прелюбодеем, брак незаконным, прервали общение и с патриархом, не покаравшим Иосифа. Царь с Феодотой пытались подкупить их, послав золота в Саккудион; но оно не принято. Потом они поехали на теплые воды к Пруссе и Олимпу, в надежде, что Платон и Феодор выйдут из соседнего Саккудиона встретить их. Но те не встретили. Константин страшно разгневался. По его указу, Платон и Феодор схвачены, биты ремнями, потом первый заточен в столичном монастыре, а последний с братом Иосифом и десятью монахами из Саккудиона сосланы в Солунь. Начальник города обошелся с ними благосклонно, хотя и сдержанно, а солунский архиепископ оказал прямое и заботливое участие. Да и во многих других местах, даже в Тавриде, Готии и Азовском Босфоре, епископы и монахи прославляли мужество и страдания их. В 797 году Константин низложен и ослеплен, и власть опять перешла к Ирине. Платон и Феодор и др. освобождены и стали в большом почете. Примирились они с патриархом Тарасием, который теперь лишил эконома Иосифа и сана, и общения. Возвратясь в Саккудион, Феодор скоро должен был оставить его, вследствие угрожавших от сарацин набегов. Ему дано игуменство в столице, в монастыри Студия, который стал знаменитым под его управлением и по которому сам он перешел в историю под именем Студийского. Платон остался жить келейным отшельником, а Иосиф возведен в сан солунского архиепископа.

В рассказе о дальнейшей жизни бывших подвижников Саккудиона остановимся только на том, что имеет отношение к Олимпу. По низложении Ирины воцарился Никифор Гепик (802–811), а по кончине Тарасия поставлен на патриаршество из мирян Никифор, бывший пред тем, как прежде Тарасий, государственным секретарем. Платон и Феодор открыто порицали избрание на патриаршество мирянина, неподготовленного иноческим искусом и способного на уступки светской власти. Новым, еще большим поводом к столкновению послужило в 809 году дело эконома Иосифа. Благодарный ему за одну политическую услугу, царь упросил патриарха снять с Иосифа запрещение, наложенное Тарасием. Патриарх согласился, опасаясь, чтобы царь не перешел на сторону иконоборцев. Но Платон и Феодор протестовали, прервали общение с патриархом, увлекши за собой и многих других, в числе их и брата Феодора, Иосифа, архиепископа солунского. Патриарх огорчился, называя их отщепенцами, а император одних заточил, других отправил в ссылку. Против этого поднялись жалобы и на Олимпе, и там пророчили близкую смерть императору. Смерть постигла его в войне с болгарским князем Крумом в 811 году. Сын Гепика Ставракий процарствовал всего 68 дней, а затем воцарился Михаил Рангаве. Феодор и другие возвращены из ссылки, но ненадолго. Набожный, но слабый Михаил не умел остановить успехов болгар, и раздраженное и притом враждебное иконопочитателям и монахам войско низвергло его и провозгласило царем полководца Льва Армянина (813–820). Новый царь хотя и не сразу, но успел отразить болгар, затем под давлением ободренного этим успехом иконоборческого войска и сам склонился на сторону иконоборцев. Устроенный им диспут между православными и иконоборцами не привел к миру. Теперь не соглашался с царем и патриарх, верный православию, примирившийся и с Феодором. Тогда царь, в союзе с военными чинами и некоторыми иконоборными епископами, низложил патриарха, заместил его иконоборцем Феодотом, и тот устроил собор в 815 году, на котором отвергнут православный собор 787 года и признал иконоборческий собор Копронима 754 года. На диспуте и соборе 815 году был и Феодор Студит, были и некоторые игумены из Олимпа, и вместе с епископами сильно и смело защищали православие. Зато после собора они подвергнуты жестоким истязаниям и поразосланы в заточение в более или менее дальние места, между прочим в Херсон и Смирну (сюда – Феодор Студит). Монастырь Саккудион вместе со Студийским отдан Леонтию-иконоборцу. Иконоборцы водворены и в некоторых других обителях Олимпа. В эту-то пору Феодор Студит из своего заточения повсюду рассылал утешающие и ободряющие письма, писал и на Олимп, получал и сам письма оттуда, ибо Олимп со своими пустынями и скалами стал убежищем для изгоняемых из столиц и городов верных иконопочитанию иноков. Там опять пророчили смерть Льву Армянину. После насильственной смерти его в 820 году, воцарился амморец Михаил Травл (820–829). Довольно индифферентный в религии, он дал, однако же, свободу православным, и они возвратились из ссылки. Когда на обратном пути Феодор приблизился к городу Пруссе при Олимпе, то олимпийские иноки в великом множестве вышли навстречу ему, славя его подвиги и страдания. В числе их житие отличает особенно «Петра, великого в подвижничестве, сиявшего светом чудотворений». Вскоре затем Феодор Студит и сам посетил Олимп с братом и некоторыми епископами, как увидим далее. Словом, Феодор и его брат Иосиф, бывший архиепископ солунский, продолжали свои связи с Олимпом до самой кончины (Феодора в 826 году, Иосифа в 830).

3. Преподобный Никита Исповедник, игумен Мидикийского (μονή του Μιδικίου) монастыря близ Пруссы и Олимпа.³⁸⁵ Основателем и первым игуменом этого монастыря был Никифор, присутствовавший на Никейском соборе 787 года, под актами которого есть и его подпись. Это был знаменитый игумен, причтенный к лику святых (в Менологие Василия под 4 мая). Обитель его славилась своим чином акимистов или неусыпающих, наследованным в пределах Олимпа от глубокой древности, а именно от подвижника Александра, жившего в V веке (†431; память его 23 февраля и 8 июля). Никита, вифинский уроженец, имевший и образование, пришел еще в молодости учиться подвижничеству у отшельника олимпийской пустыни Стефана, откуда отправлен им в ближайшую обитель Мидикийскую под руководство Никифора. Вскоре затем пришел сюда из скита Символов и другой молодой любитель отшельничества Афанасий, служивший перед тем в Царьграде, в логофетстве (учреждении финансового ведомства). Новые молодые иноки утешали игумена своими подвигами, стяжали любовь братии, так что по смерти Никифора, Никита в 810 году стал игуменом обители. При Никите и Афанасии число братий монастыря возросло до ста, привлекаемых строгим чином обители, просвещением и святостью вождей ее. После иконоборческого собора 815 года Лев Армянин старался склонить Никиту и его обитель к признанию иконоборческого патриарха Феодота и его собора. Никита отказался и был изгнан из обители, из которой принуждены были уходить и братья. То заточаемый, то освобождаемый, он вел скитальническую жизнь, много терпел и болел и был утешаем письмами Феодора Студита, которому писывал и сам. По смерти Льва, при Михаиле Травле, Никита, хотя и свободный, не мог возвратиться в обитель, нуждаясь в лечении. Но обитель восстановилась; Никита в 824 году и скончался вне своей обители на каком-то острове к северу от Византии. На отпевание его явились епископы никейский и Иосиф, бывший солунский архиепископ. Но братья Мидикийской обители пожелали, чтобы бывший игумен был в ней похоронен. Вместе с прусским епископом Павлом они вышли навстречу его гробу, взяли его на руки и торжественно принесли и похоронили в обители. Игуменом обители в половине IX века был прежний послушник Никиты Феоктист, страдавший вместе с ним за иконопочитание, а известный олимпийский жизнеописатель Феостирикт составил длинное житие Никиты, в которое внес и всю историю иконоборчества со времени Льва Исавра до Льва Армянина.

4. Преподобный Феофан Исповедник, игумен сигрианский.³⁸⁶ Это подвижник не из олимпийцев, но из близкой к Олимпу Сигрианы, интересный для нас в особенности потому, что в житии его встречаемся с монастырем, упоминаемым в житии святого Мефодия. Сигриана была гористая область, к югу от Олимпа, от которого она отделялась рекой Рындаком; она получила название от сегрианских гор, которые простирались по входившим в состав Опсикийской темы областям Мизии и Фригии и доходили до приморского города Кизика. Сигриана упоминается у древних греческих и латинских писателей, обозначается и у Константина Багрянородного при описании Опсикийской темы.³⁸⁷ В христианских сказаниях Сигриана, подобно Олимпу, известна еще во время Диоклетианова гонения, когда и она была убежищем для гонимых христиан, становившихся здесь временными отшельниками, чем полагалось начало и постоянному отшельничеству в горах Сигрианы.³⁸⁸ Но как на Олимпе, так и здесь, отшельничество усилилось особенно со времени иконоборчества, когда инокам надо было удаляться из более людных мест в пустыни и горы. Феофан, в мире Исаак, родился в 758 году в Царьграде и был единственным сыном у своих родителей Исаакия, префекта Эгейских островов, и Феодоты. Родители, люди знатные и очень богатые, заботились о воспитании сына, еще в отрочестве полюбившего чтение священных книг. По смерти отца, оставшись еще отроком, Исаак принят был под опеку Константином Копронимом и жил при дворе. Лев Хазарин задумал устроить судьбу его и против воли его женил его на дочери патриция Льва, своего любимца, постоянно бывавшего на обедах у царя. Патриций Лев был очень богат, и жена приносила молодому Исааку громадное приданое. Но этот патриций был упорный и ярый иконоборец. по всей вероятности, это обстоятельство еще более оттолкнуло набожного Исаака от семейной связи с патрицием. Он упросил жену жить с ним в браке, как не в браке, желая остаться девственником. Чтобы отвлечь Исаака от этих мыслей, император отправил его на службу в Кизик, в пределы Сигрианы. Но здесь Исаак посетил горную пустыню Сигрианы и встретил отшельника Григория (по другому житию Христофора), которому открыл намерение бежать со службы и вступить на путь отшельнического подвига. Старец одобрил мысль об отшельничестве, но советовал теперь не бежать, а ждать более удобного времени для исполнения мысли. Старец говорил это в присутствии и супруги Исаака, уже соглашавшейся с мыслью мужа. Это было в 777 году, когда Исааку было девятнадцать лет. Император, между тем, зачислил Исаака в гвардию, проникнутую иконоборческим духом, который сильнее стал высказываться и в самом императоре к концу его правления, под влиянием Льва патриция. Но через три года Лев Хазарин и Лев патриций скончались, и воцарилась Ирина, покровительница иконопочитателей и монахов. Тогда Исаак, отпустив жену в монастырь, вторично удаляется в пустыню Сигрианы и приходит в Полихрониев монастырь, издавна так названный ради мирного и спокойного жития в нем. Здесь он постригается и проводит дни в подвигах молитвы, в чтении и списывании книг, приобретает большую начитанность. Вместе с тем он богато обеспечивает монастырь, передав ему значительнейшую часть доставшегося ему в наследство очень большого имущества. Отсюда переходит потом на остров Калоним у устья Рындака, где было доставшееся ему в наследство поместье отца. Он подарил его на устройство монастыря, в котором и сам некоторое время подвизался. Отсюда он возвратился в горы Сигрианы и здесь в местности, называемой μεγάλος или μέγας Αγρός (большое поле), основал новый монастырь, в котором и остался игуменом, так что ему и усвоилось потом название Феофана Исповедника, игумена сигрианского εν τψ μεγάλψ άγρψ. Здесь он продолжал с подвигами иночества соединять и книжные занятия. По временам предпринимал странствия для обозрения монастырей и скитов в окрестных пустынях и для бесед с жившими и них отшельниками. Подобно Платону, он был дружен с патриархом Тарасием. Вместе с Платоном и Никитой миликийском присутствовал на вселенском соборе в Никее 787 году. Во время Льва Армянина после иконоборческого собора 815 года был принуждаем, как Феодор Студит, Никита и др., признать собор и патриарха иконоборца Феодора; за несогласие, выраженное в смелом писании к императору, подвергнут истязаниям, изгнан из обители, заточен на остров Самофракию, где скончался в 818 году, а потом гроб его перенесен в Сигрианскую обитель братьею ее. Феофан был весьма чтим на Олимпе, откуда ходил в его обитель сам Иоанникий Великий, чтобы поклониться ее святыням и почтить память св. игумена ее. Память св. исповедника чтится 12 мая, под каким числом известны и службы в честь его (помещены и в Patr. Graec. edit. Migne, Τ. 108, стр. 45 и т.д.). В науке драгоценным памятником Феофана осталась его хронография. Она составляла продолжение хроники друга его, ученейшего мужа, синкелла патриарха Тарасия, монаха Георгия, который, собрав множество материалов, задумал писать хронику от начала мира, но довел ее до времени Диоклетиана и скончался. Перед смертью он передал свой неоконченный труд на руки Феофану и усердно просил его продолжать хронику, Феофан взялся за это с боязнью, но приложил все усилия к изучению памятников и источников и составил хронику, обнимающую время с 285 до 813 год. Ею пользовался и большую часть ее внес в свою историю Анастасий, римский библиотекарь; пользовались Константин Порфирогенет, Кедрин и другие продолжатели хроник, византийские хронисты, называемые scriptores post Theophanem.

5. Иоанникий Великий, в житии которого упоминается о нескольких монастырях на Олимпе и его окрестностях.³⁸⁹ Сын поселян (родился 742 год) из села к северу от Аполлониады, в отрочестве горный пастух, неграмотный, но склонный к молитвенному созерцанию, в зрелой юности, благодаря величественному росту и силе, взятый в гвардию императора Льва Хазарина, отличившийся богатырскими подвигами в войне с болгарами, – Иоанникий на военной службе заразился иконоборством, господствовавшим в войске, так что не хотел и слышать об иконах, не чтил даже иконы Христа Спасителя. Но Бог, зная его прошлое и будущее, готовил ему просветление. Когда, после военных походов, Иоанникий шел на лагерную стоянку в Вифинию и проходил мимо Олимпа, то здесь встретил его олимпийский отшельник и сказал: «Иоанникий! Если ты христианин, то почему не чтишь Христовой иконы?» Иоанникий поклонился старцу, просил прощения и стал ревностным чтителем икон. Теперь же со всей силой ожило в нем отличавшее его в отрочестве благочестивое настроение. Недолго остался он на военной службе, хотя взыскан был наградами и отличиями за свои подвиги. Оставив все, он удаляется в пределы Олимпа, живет строгим отшельником то в пещерах и уединенных молельнях, то в разных монастырях и скитах, по которым странствовал, ища то большего уединения, то большего назидания. В житии обозначаются следующие монастыри и скиты в горных пустынях Олимпа, в которых разновременно проживал Иоанникий: Авгаров, Антидиев, Утотелаос, Трихаликс и Враново (του κόρακας), так названные большей частью от горных местностей Олимпа, носивших эти названия. Чаще и долее живал он на горе Трихаликс и на Антидие, где основал и свой скит с церковью св. Евстафия. Будучи аввою в своем ските, Иоанникий не имел, однако же, священного сана, оставаясь простым иноком. Придя на Олимп некнижным, как бывший пастух и солдат, Иоанникий при помощи игумена Авгарова монастыря Григория, а потом и сам изучил Псалтырь, церковные службы, слагал и сам краткие молитвы, вошедшие потом в общее употребление. Пятьдесят лет прожил он в пустынях Олимпа и был знаменитостью его. Житие повествует о его необычайных подвигах самоотречения, молитвы, знамениях и чудесах, явленных в борьбе со страстями, с нечистыми силами, с кознями недобрых людей, о проявлениях дивной власти над дикими зверями, змеями и стихиями природы, о его благодатных исцелениях, духовных врачеваниях, благотворениях к бедным, наконец, о знамениях его благодатной прозорливости. Верный иконопочитанию, он не опускал, где только встречал, вразумлять иконоборцев, какие попадались и между игуменами Олимпа, в годы иконоборческих правительств, предсказывал кары иконоборцам, в том числе самим императорам. Но верный духу отшельничества, не выступал из пустынь Олимпа для открытых и всенародных обличений в городах. Вообще поучал олимпийцев как можно старательные держать себя вдали от городов и людных мест, во избежание соблазнов и лишних тревог и волнений. Впрочем, блюдя строгое отшельничество, бывший воин, отличившийся на службе отечеству, Иоанникий не отказывался от подвигов гражданской услуги соотчичам и присным, когда настала надобность. Он ходил в Болгарию и к сарацинам для освобождения из плена, в котором томились взятые на войне греки. Слава об Иоанникие, наполнявшая Олимп, прошла далеко и за его пределы. Издали приходили видеть его, слышать его мудрое слово, хотя смиренный старец всячески старался и большей частью успевал скрывать себя от взоров таких посетителей. Приходили на Олимп посетить его и некоторые архиереи вифинских епархий, с ними и Феодор Студит с братом Иосифом. Старец освободил их от трудного подъема на крутую гору Трихаликс, где тогда жил, а сам спустился к ним и смиренно беседовал с ними. Замечательно, что ни один из императоров-иконоборцев или исполнителей их указов, направленных против иконопочитания и монашества, не отважился беспокоить пустынного старца, хотя он, при случайной встрече с такими исполнителями, бывавшими и на Олимпе, не опускал обличать их, впрочем, в сдержанных и прикровенных выражениях. Только император Феофил, в союзе с иконоборным патриархом Иоанном или Ианнием Левкомантом, попытался привлечь на свою сторону Иоанникия, прислав для беседы с ним двоих мужей, слывших учеными и красноречивыми. Но беседа кончилась тем, что сами они вняли простым, но мудрым словам старца и обратились к православию. Замечательно, что император не покарал за это ни его, ни их. Последнюю услугу церкви оказал Иоанникий при патриархе Мефодие во время собора 842 года, на котором окончательно восстановлено иконопочитание и состоялось торжество православия. После того патриарх Мефодий и сам посетил Иоанникия на Олимпе. При этом старец предсказал близкую кончину патриарху, а затем и себе. Скончался он в 846 году, прожив всего девяносто пять лет. В час кончины его, рассказывает житие, весь иноческий мир Олимпа узнал о ней по светлому столбу, возвышавшемуся к небу от места кончины праведника. Он причтен к лику святых под именем Иоанникия Великого.

6. С именем Иоанникия неразлучно имя авгаровского игумена преподобного Евстратия. На двадцатом году жизни он пришел на Олимп в Авгарову обитель, где были тогда два дяди матери его, Григорий, игумен обители, и брат его Василий. Григорий – это тот самый игумен, к которому впервые пришел учиться монашеству и Иоанникий, научившийся у него и Псалтыри. Григорий поддерживал связи с Иоанникием и потом, когда он живал в разных пещерах и скитах, а на горе Трихаликс устроил для него и келью, чтобы живший дотоле под открытым небом подвижник имел в ней защиту от дождя и снега. Евстратий тоже скоро сблизился с Иоанникием, подобно ему ходил во власянице и милоти, долго не хотел иметь ни кельи, ни вообще особого укрытого места, почивая и ночью там, где пришлось. Непрестанная молитва была главным подвигом его. После Григория, он стал и игуменом Авгаровой обители. При императоре Льве Армянине Евстратий вынужден был удалиться из монастыря, где стал игуменом иконоборец Антоний. В эту-то печальную пору Евстратий часто хаживал к Иоанникию на беседу и для утешения. Иоанникий увещевал и вразумлял Антония, а Евстратию советовал жить пока скитальцем по дебрям и горам Олимпа, в чаянии лучшего времени. Он даже предрек ему близкую смерть Льва Армянина. По его смерти, Антоний под влиянием советов Иоанникия образумился и скоро тоже скончался, а игуменство в Авгаровом монастыре опять занял Евстратий. Всего около семидесяти пяти лет прожил он на Олимпе, выдаваясь с Иоанникием, которого почитал как старшего друга и учителя. Скончался в глубокой старости, по Четьи-Минеям, на девяносто пятом году жизни. Так как он был моложе Иоанникия, то жил на Олимпе еще и тогда, когда пришли сюда Константин и Мефодий.

7. Из современников их по жизни на Олимпе известны Николай, игумен Писсадинонской обители, старец Феодор и ученик их Евфимий солунский, известные по житию последнего.³⁹⁰ Евфимий, уроженец Галатийской области, в детстве, по смерти отца, остался на попечении матери, которая его воспитала и образовала и на семнадцатом году женила. Но через год Евфимий (в мире Никита) оставляет брачную жизнь и тайно уходит на вифинский Олимп и принимает малый постриг от старца Иоанна в 842 году. Пятнадцать лет провел он в разных послушаниях в Писсадинонской обители на Олимпе под руководством игумена ее Николая. Игумен этот похож был на Феодора Студита по готовности открыто порицать то, что признавал в делах церковных противным канонам. Таким признал он низложение патриарха Игнатия, которого знали и любили монахи по памяти об отце его, благосклонном к монахам императоре Михаиле Рангаве, и по известному его благочестию в иночестве. С тем вместе Николай признал незаконным возведение патриарха Фотия на патриаршество из мирян (как прежде Феодор признал таковым же патриаршество Никифора), и притом при живом патриархе. Зато сам игумен должен был оставить свою обитель. Евфимий также решился перейти с Олимпа на Афон, тогда еще не имевший монастырей. Но с Афона он вторично ходил на Олимп, чтобы принять полное пострижение от славившегося тогда на Олимпе старца Феодора. С Олимпа на Афон он возвратился с иноком Феостириктом, учеником и автором жития преподобного Никиты мидикийского. Феостирикт возвратился на Олимп в свою Мидикейскую обитель, а Евфимий еще раз ходил на Олимп, чтобы взять оттуда старца Феодора. С этой поры Евфимий уже всегда проживал то на Афоне, то в Солуни, то опять на Афоне, где и скончался в 889 году.

С именами Николая, Феодора и Евфимия мы переходим в то время, когда на Олимпе жили святые братья Константин и Мефодий и к концу которого возникла на Олимпе смута из-за борьбы по делу патриарха Игнатия и Фотия. Мы видели, что игумен Николай не признал Фотия и должен был оставить Олимп, что его примеру последовал и Евфимий, взявший оттуда и славного старца Феодора. Есть основание полагать, что они не одни объявили себя на Олимпе за Игнатия и против Фотия, что были олимпийцы, пошедшие далее их в своей неприязни к Фотию и агитации против него. О ней дают представление рассказы Симеона Магистра, известного врага Фотия, собранные преимущественно на Олимпе, или, по крайней мере, со слов олимпийских монахов. Так, по рассказу Симеона, преподобный Иларион далматский, бывший иноком обители кафаров (чистых) в Вифинии, следовательно, недалеко от Олимпа, пророчественно сказал матери Фотия, незадолго до рождения его, что она носит в себе сатану,³⁹¹ облеченного в тело. Когда отец Фотия Сергий пришел с сыном, тогда еще мальчиком, на Олимп к Иоанникию Великому, чтобы испросить его благословение себе и сыну, старец, в духе прозрения, назвав неизвестного ему дотоле мальчика по имени, сказал: «Фотий не восхочет в сердце своем знать путей Твоих, Господи!» «Что сказал ты, святой старец?» спросил удивленный отец. Святой отвечал: «Предвозвещаю тебе о том, что он (Фотий) совершит». Тогда Сергий, посыпав пеплом главу, ушел с горы.³⁹² Эти и тому подобные нелепые рассказы показывают, что на Олимпе, славившемся своими святыми отцами, были и дурные монахи, способные на грубые вымыслы и клевету в видах агитации против Фотия. Впрочем, о подобных монахах упоминается и в житиях св. олимпийцев. Например, в житии Иоанникия упоминается один монах, из зависти к Иоанникию хотевший отравить его, и другой, по той же причине, поджегший келью Иоанникия, чтобы сжечь и его. Понятно, что Фотий должен был защищать себя от подобных монахов, как защищал он себя вообще от игнатиан, которые, тотчас по поставлении Фотия на патриаршество, поспешили составить самочинный собор в Царьграде в церкви Ирины и предали его анафеме. Поэтому надо признать долю правды в сообщении римского библиотекаря Анастасия, сделанном со слов олимпийцев, встречавшихся ему в Царьграде в бытность его здесь на соборе 869–870 годов. Рассказывая о преследовании игнатиан со стороны Фотия, Анастасий прибавляет: alios vero in monte Olympo eremiticam vitam ducentes fugavit (Фотий), eorumque tuguria seu speluncas igni perdiderit.³⁹³ Конечно, Фотий имел право удалять с Олимпа, особенно с олимпийских игуменств тех иноков, которые не признавали его, разрывали общение с ним, т.е. позволяли себе такое дело, за которое в свое время патриарх св. Никифор называл отщепенцами даже таких лиц, как Феодор Студит и др. Что касается до сожигания келий олимпийских отшельников, то это могло быть делом не столько Фотия, сколько Варды, который, как известно, жестоко преследовал игнатиан, к великому огорчению о том самого Фотия. Затем, необходимо признать, что далеко не все олимпийцы были противниками Фотия, не все чуждались общения с ним, подобно тому, как и во время патриархов Тарасия и Никифора не все игумены и монахи последовали за Платоном и Феодором, прерывавшими общение с названными патриархами. Были и оставались на Олимпе и союзники и почитатели Фотия, как были они и в других местах, – и притом в большом числе, превосходившем число игнатиан. А на место противившихся Фотию олимпийцев, без сомнения, поступили на тамошние игуменства, в тамошние обители другие. Словом, Олимп не опустел ни при Фотии, ни после него, продолжал славиться своими монастырями и отшельниками и в ближайшее после Фотия время, хотя с Х века громкой становится в этом отношении и слава Афона.

Представленные здесь сведения об Олимпе и его св. отцах-отшельниках за время, граничащее с временем святых Константина и Мефодия, дают, как полагаем, достаточные основания для следующих выводов и пояснений в интересующем нас вопросе.

1. Тот Олимп, на котором жили святые братья, был именно наш малоазийский или вифинский, вифинско-мизийский Олимп. Только к нему идет выражение жития Мефодия – идеже живут святые отцы – указывающее на тогдашнюю всеобщую известность его, как жилища святых отцов подвижников. Только он славился тогда обилием монастырей, скитов, пустынь и пещер, обилием имен св. подвижников, прославленных за свои иноческие и исповеднические подвиги в устных и письменных сказаниях и целых житиях, написанных именно в век Константина и Мефодия. Ничего подобного не известно об Олимпе фессалийском.³⁹⁴ Слава олимпийских подвижников известна была и в Солуни, где начальник города и архиепископ почтительно и участливо приняли прибывших из приолимпийского Саккудиона изгнанников и исповедников Феодора, Иосифа и др., где потом был (до 809 года) архиепископом этот Иосиф, почитатель Олимпа, ходивший туда с Феодором Студитом для духовной беседы с Иоанникием. Слава Олимпа, как жилища святых отцов, как лучшего поприща отшельнической жизни, без сомнения, и привлекла сюда Мефодия, к которому затем пришел и брат. По всей вероятности, Мефодий, особенно «полюбивший святую гору», рано возымел мысль основать здесь свой братний монастырь, о котором говорил и в Риме по смерти брата, прося отдать ему почившего, чтобы потом похоронить его в братнем монастыре, согласно завещанию матери. На Олимпе были такие братние или фамильные монастыри, каковы, например, Саккудион и Авгаров. Но основать такой монастырь можно было не сразу, и святые братья жили в каком-либо из готовых монастырей или скитов.

2. Оба жития их говорят, что, живя на Олимпе, они, подвизаясь в молитве, богомыслии, еще и книгам прилежали, книгами беседовали с Богом. Это и возможно было именно на Олимпе вифинском. Здесь были такие богатые книгами монастыри, как монастырь Символов, прославившийся этим на весь иноческий мир Византии, по замечанию Феодора Студита. Не в этом ли монастыре или ските одной из прекрасных пустынных местностей Олимпа жили святые братья? Во всяком случае, о монастырях с книжными собраниями, с иноками любителями книг, на Олимпе фессалийском, ни даже на Афоне – ничего неизвестно за данное время.

3. Упоминаемый в житии Мефодия Полихрониев монастырь, единственный этого имени монастырь, известный в истории, есть один из трех монастырей соседней с Олимпом Сигрианы, прославленных жизнью в них Феофана сигрианского. Естественно, что этот монастырь стал известен и привлекателен для Мефодия, как жившего на Олимпе, откуда он мог и ходить с братом в этот монастырь, как ходил туда Иоанникий Великий, почитатель памяти Феофана. Книжные богатства этого монастыря, собранные Феофаном, могли служить другим побуждением для святых братьев посещать его монастырь. В житии Мефодия не без значения сделана оговорка о Полихрониевом монастыре, что он получает дохода двадцать четыре спуд золота и в нем более семидесяти иноков. Из жития Феофана знаем, что он богато обеспечил этот монастырь, пожертвовав ему значительную часть имущества, доставшегося от отца, стратега Эгейских островов. Здесь объяснение богатых доходов монастыря. Здесь же одно из целого ряда доказательств достоверности житий святых братьев даже в таких подробностях второстепенного свойства, как обозначение доходов монастыря. Об игуменстве Мефодия в Полихрониевом монастыре присовокупим заметку несколько ниже, а теперь возвратимся еще ко времени совместной жизни святых братьев на Олимпе.

4. Эта жизнь падает на последние годы патриаршества Игнатия и первые – Фотия. Святые братьям пришлось быть свидетелями борьбы, которая началась между сторонами Игнатия и Фотия и отозвалась смутами и на Олимпе. Какой стороны они держались, как вообще относились в этой смуте? Нам известно свидетельство Анастасия библиотекаря о том, что Константин обличал Фотия за ученье о душе и неприязнь к Игнатию. Было также замечено, что нет повода отрицать долю правды в этом свидетельстве, что Константин, по праву друга, мог обличать Фотия за неосторожность в каких-либо словах или действиях. Теперь присовокупим, что он мог это делать и по примеру бывших до него славных олимпийцев Платона, Феодора, Иосифа солунского, которые обличали таких патриархов, как святые Тарасий и Никифор и даже прерывали общение с ними, причем Феодор ссылался на учение святых отцов, что и простой священник, инок может обличать архиерея, игумена, когда усматривает в его действиях что-нибудь несообразное с правилами веры и церкви. Не могли святые братья быть безучастны и к такому явлению, что из-за Фотия оставляют Олимп почтенные иноки, как игумен писсадиновский Николай и Евфимий, его ученик. Но мы знаем также, что Платон и Феодор потом помирились с Тарасием и Никифором, что в то же время были на Олимпе и подле него отшельники Иоанникий, Никита, Феофан и др., которые совсем не порывали общения с патриархами, знали свой духовный подвиг и держали себя выше смут времени. То или другое, то и другое вместе совершенно необходимо признать и относительно святых братьев в деле Фотия и Игнатия. А если вспомним, что в этом деле на стороне первого были вообще более просвещенные епископы и иноки, что игнатиане своей слишком поспешной и самочинной анафемой на Фотия, своими грубыми вымыслами о Фотии, образцы которых мы видели у Симеона, должны были ронять свое дело в глазах таких светлых личностей, как святые братья, что, наконец, Фотий торжественно на соборе оправдывался в своей невиновности относительно Игнатия, объяснился и перед Константином; то еще настоятельнее станет для вас вывод, что Константин, дружески обличив в предостерегши Фотия, остался в мире с ним, а с Константином и Мефодий, что оба они сумели удержать себя на высоте от смут времени. Этот вывод, даваемый рядом соображений, имеет положительную основу: так как в свое время Платон, Феодор и др., порицавшие царей времени Тарасия и Никифора и их самих, остались не у дел, были даже сосланы и заточены, Константин и Мефодий призваны были из Олимпа на дело хазарской миссии и приняли это дело, без сомнения, из рук не гражданского только правительства, но и патриарха Фотия. А по возвращении из миссии Константин остается жить при патриаршей церкви святых Апостолов, Мефодий принимает от Фотия игуменство в Полихрониевом монастыре. Можно полагать, что игуменство в этом монастыре хорошо устроенном и богато обеспеченном Феофаном, бывшим сыном стратега Эгейских островов, дано Мефодию в воздаяние за миссионерский подвиг, совершенный с братом, и во внимание к бывшему положению его, как сына друнгария под солунским стратегом, управлявшего и славянским княжением, и еще более потому, что Полихрониев монастырь был непричастен олимпийским смутам из-за дела Фотия, по памяти о Феофане, который был другом патриарха Тарасия, дяди Фотия, и оставался им тогда, когда Платон и Феодор разошлись с ним. Назначением Мефодия в Полихрониев монастырь Фотий мог желать усилить ряд своих союзников в пределах Олимпа, очищаемого от его недругов. Став игуменом, Мефодий не был, однако же, облечен священным саном, оставаясь простым иноком. Это обстоятельство имеет аналогичные прецеденты на Олимпе, где Платон был игуменом в Символах и в Саккудионе без священного сана, а Иоанникий Великий оставался простым иноком и тогда, когда был аввою своего монастыря на олимпийском Антидие.

5. На Олимпе оба святые брата прожили совместно несколько лет. Имела ли эта жизнь значение в подготовке их к тому подвигу, который стал их жизненным призванием, – к подвигу учительскому, миссионерскому? Необходимо признать это. Жизнь на Олимпе, славном своими преданиями, восходившими к временам мученичества и первобытного отшельничества, с целым сонмом святых отцов подвижников, с их подвигами молитвы, самоотречения, исповедничества, способна была возвышать и укреплять восприимчивый дух и для подвигов служения церкви. Великие учителя и святители Василий Великий и Григорий Богослов подвигами пустынножительства воспитывали себя для подвигов служения церкви. Но кроме такого общего значения олимпийской жизни святых братьев в целом течении их жизненного подвига, необходимо предположить более особенное значение ее, в смысле подготовки святых братьев к этому подвигу, как он сказался в последующей жизни их, в их народо-учительной деятельности. Такое значение олимпийского периода жизни святых братьев слагалось под преобладающим влиянием Константина. Мефодий, оставив славянское княжение для Олимпа, по всей вероятности, думал и остаться здесь отшельником, чтобы устроить с братом свой монастырь на святой горе, о которой думал и потом, но отложил думу о ней под влиянием брата, напомнившего ему о главном деле их. И в хазарскую миссию он отправился собственно, как спутник и помощник брата, которому «служил, яко раб, повинуяся ему». Константин пришел на Олимп, как христианин философ, пришел после того, как был профессором, библиотекарем, миссионером к сарацинам. Брат его принял иноческий постриг тотчас по прибытии на Олимп, а Константин совсем не принимал его, остался просто священником, т.е. со званием, довлевшим для учительского, миссионерского служения. Словом, он пришел на Олимп с ясно определившимся чувством призвания к этому служению. Без сомнения, оно не угасало в нем, оно жило в нем и на Олимпе. А живя в нем, оно требовало пищи, удовлетворения и необходимо определяло преобладающие духовные упражнения Константина. Мы придаем весьма важное значение сообщениям обоих житий святых братьев, что одним из главных духовных упражнений их на Олимпе было чтение книг. О Константине это говорится, так сказать, с ударением: «токмо книгами беседуя». Мефодий, как инок, исполнял свой иноческий чин, иноческие послушания, но прилежал и книгам, без сомнения увлекаемый к сему братом, как преимущественно философом, ученым, книголюбцем. Это чтение книг, богатые собрания которых имелись в некоторых монастырях Олимпа, и продолжало уяснять и определять в Константине принесенное им на Олимп чувство своего признания, как призвания учительского, просветительного, миссионерского. Книги священные давали ему образ учительства в апостолах, учителях народов, книги отеческие, житийные, бытописательные – в отцах древней церкви. Здесь можно было встретиться и с такими примерами, как учительство с помощью проповеди и богослужения на народном языке. Знаменитейший учитель церкви Златоуст посылал миссионеров к готам и скифам, дал готам в самом Царьграде церковь, где говорилась проповедь и совершалось богослужение на готском языке. Св. Никита ремессианский проповедовал и совершал молитвы для фракийского племени бессов на их языке. Св. Савва освященный в своем монастыре открыл богослужение для греков, армян и грузин, по другим припискам в житии его, еще и для бессов и будто бы даже для готов и славян на их языке.³⁹⁵ Невозможно представить, чтобы подобные выдающиеся факты из прошлой жизни церкви остались неизвестными Константину, начитанному в книгах. Знакомство с такими явлениями из прошлой жизни церкви, не чуждое, быть может, и другим книжным людям, но бесплодное в них, не осталось таким в Константине, человеке исключительных дарований, склонным к языковедению и проникнутом чувством миссионерского признания. В чувстве этого призвания он возвысился теперь до мысли об учительстве по образу святых Апостолов и отцов, в частности – об учительстве с помощью проповеди и богослужения на народном языке. К тому, что сказали мы по этому предмету в самом сочинении, здесь присовокупим следующее: мысль о христианском народоучительстве могла определиться в Константине, уже совершившем сарацинскую миссию, еще и под влиянием мысли о необходимости защищать христианство от политической и религиозной пропаганды агарянского ислама. Этот враг греко-христианского царства хорошо знаком был в пределах Олимпа, где Платон и Феодор должны были бежать из Саккудиона, угрожаемого набегами арабов, откуда Иоанникий Великий ходил к сарацинам избавлять пленных, тогда как Михаил епископ соседней Синнады с иноком ходил туда же для переговоров о мире. Константин, совершивший особенную миссию к сарацинам, лучше всех знал опасность этого врага империи и христианства. Этот враг опасен был тем еще, что сманивал к себе и в свою веру инородческое население империи; разительные примеры этого были и в пределах Опсикийской темы в соседстве с Олимпом, а именно над поселенными здесь славянами. По рассказу Феофана сигрианского, в 664 году пять тысяч славян, поселенных в Опсикийской теме, предались на сторону арабов.³⁹⁶ После нового поселения здесь славян в 687 году в числе тридцати тысяч, вновь перешло на сторону арабов до двадцати тысяч. Славянские поселения являлись и потом в Опсикийской теме в Вифинии и продолжалась опасность перехода их на сторону арабов. Ислам грозил такой опасностью славянскому населению империи и на юге Фессалии, и ревность христианского учителя и интерес христианского царства способен был настраивать Константина на мысли спасти для христианства и христианского царства обильное в нем славянское население. Независимо от этого эта мысль возбуждалась наблюдениями над начатками христианства у славян, принесенными Мефодием на Олимп из его славянского княжения, а Константину памятными по юным годам и по жизни в Византии, где также живали славяне. Знание славянского языка, как почти родного, наводило святых братьев на мысль сделать для славян то, что в древние времена делалось для армян, грузин, готов, бессов, т.е. просвещать славян с помощью проповеди и богослужения на их языке. Хазарская миссия, совершенная святые братьями после жизни в течение нескольких лет на Олимпе, еще более определила для Константина его призвание к подвигу просвещения славян, – именно этим способом. В мысли об этом подвиге, Константин, кроме брата, главного своего споспешника имел, как известно, и других «споспешников». Едва ли эти споспешники не были из прежних спасителей, сомолитвенников и книжных собеседников его на Олимпе, избраннейшие из которых могли и сопутствовать святые братьям в Моравию. Но по крайней мере известно, что дух миссионерского учительства, не видный до Константина и Мефодия на Олимпе, где святые отцы упражнялись по преимуществу в подвигах иночества и исповедничества в тяжкий век иконоборчества, теперь, вновь насажденный святые братьями, продолжал заявлять себя и после них. Миссионеры с Олимпа направлялись в те окраины, куда ходили и святые братья. Патриарх Николай Мистик (895–930) писал болгарскому князю Симеону: «Начальник подвизающихся на Олимпе силою св. Духа посеял слово веры между аланами и удостоился от Бога совершить дела, достойные апостолов».³⁹⁷ В Болгарии видим епископов из бывших сподвижников Олимпа, каков, например, Иоанн Лампен (1060–1078), сподвижник бывшего олимпийца Иоанна Ксифилина, константинопольского патриарха (1064–1075).

6. Наконец, знакомство с житиями олимпийских подвижников дает нам повод подкрепить наш взгляд на деяния святых братьев, проводимые в целом нашем сочинении. С глубоким убеждением в полной исторической достоверности житий во всем фактическом содержании их, мы соединяем убеждение, что жития писаны каждое вскоре после кончины одного и другого из святых братьев. В числе доказательств более позднего происхождения, вообще слабых и неопределенных, ставится и то, что жития эти писаны уже тогда, когда память святых братьев чтилась, как святых, когда, образ их созерцался на довольно значительном отдалении, с чертами легендарного свойства и тому подобное. Но о всех знаменитейших подвижниках Олимпа, каковы Платон, Феодор Студит, Иоанникий, Никита, Феофил, Евфимий, знаем, что жития их писаны вскоре после их кончины их учениками, сподвижниками, друзьями. То же знаем и о многих других подвижниках. Почему бы явилось исключение только для святых Константина и Мефодия? В их дружине и были именно такие книжные люди, которые способны были сейчас же сложить их жития. А необычайность их подвига и служения разве не вызывала на такой труд их почитателей, и тем более, что этим трудом, т.е. описанием жизни и служения святых братьев, требовалось оправдать и защитить их дело, подвергавшееся нападкам при их жизни и после кончины? Вместе с Голубинским полагаем, что житие Константина написано еще при жизни Мефодия и под его руководством. Только с живого рассказа Мефодия о своем брате и с памяти писавшего при нем «споспешника» святых братьев могли быть записаны такие подробности, как черты из отрочества Константина, как завещание матери, как подробности разнообразных прений Константина, его кончины и похорон в Риме. Мефодиево житие написано тоже вскоре после кончины его одним из учеников его, видевшим труды, страдания, кончину и похороны учителя. Не иначе, как со слов Мефодия, этот ученик его говорит в житии о послушных отношениях старшего Мефодия к меньшему брату. Житие писано по смерти Святополка, но смерти еще недавней, потому автор говорит о нем не так, как автор жития Климента, а сдержанно, с умолчаниями, находя нужным и приличным щадить память князя. Оно писано при сыне его Моймире, до разрушения Моравской державы уграми, о котором не упоминает, и обличает в авторе надежду на продолжение этой державы, если моравляне останутся верными завету Мефодия, при котором Моравская держава процветала. Оно писано в тот момент, когда Моймир был в союзе с уграми против немцев и задумывал при помощи Рима, восстановить славянскую иерархию в Моравии, писано, в частности, с мыслью оправдать этот союз и защитить мысль о моравской иерархии. Писатель его был не из моравлян, о которых говорит: «сами поведают присно».

Но он был из славян, вообще из славянского племени, к которому высказывает нужное чувство любящего соплеменника, собрата. Нам представляется, что он был из солунских или византийских славян, что он был сожителем святых братьев на Олимпе, был в той «дружине» спутников их, какую видим на пути их в хазарскую миссию, что затем он жил с Мефодием в Полихрониевом монастыре, о котором сообщает некоторые подробности, что далее затем он был в числе тех «споспешников» святых братьев в Византии в подвиге перевода св. книг пред отправлением в моравскую миссию, о которых говорится в обоих Житиях их, и особенно знаменательно в житии Мефодия, что наконец он с некоторыми из других споспешников отправился со святыми братьями в Моравию и здесь оставался споспешником их до кончины их обоих и после до последнего рассеяния учеников Мефодия. С вероятностью можно полагать, что автор Жития Мефодия был прежде и автором Жития Константина. С большею уверенностью можно утверждать, что Жития писаны не на греческом, а на славянском языке. Этот язык, тождественный во всех давнейших списках Житий, есть язык не западных славян, а южных, византийских, солунских, установившийся потом в языке славян болгарских. Он обличает в авторе знакомство и с греческим языком, привычку к греческой фразеологии. Такой язык и был свойствен славянину «споспешнику» святых братьев, прибывшему с ними в Моравию, ознакомившемуся с греческим языком еще на родине, и, всего вероятнее, на солунской родине, ибо и Мефодия он знал, надо полагать, еще по Солуни, так что знал, что Мефодия в свое время любили солунские греки.³⁹⁸ Думаем, что предположение об авторе Житий, как южном, и всего вероятнее, солунском славянине, знавшем святых братьев издавна, бывшем их сподвижником и споспешником задолго до моравской миссии, может быть подкреплено еще некоторыми соображениями. Тем не менее мы ставим его только как предположение. Важнее то, что есть уже не предположение, а в нашем убеждении несомненная истина – это то, что каждое из Житий писано тем, кто был современником, учеником и сподвижником святых братьев.