Профессор А.П. Смирнов († 1 декабря 1896 г.) [Некролог]

Светильник ногама моима закон Твой, и свет стезям моим Пс.118:105.

Когда заводят речь о каком бы то ни было профессоре или учёном, то, при разговоре о соответствующей его положению деятельности, естественно спрашивают и о том, какие „исследования“ сделал или напечатал он в области своей науки. В самых названиях: „исследования“, „разыскания“ и под. скрывается образ путника, шествующего по чьим-либо и по каким-либо, более или менее заметным следам, или пролагающего новые следы по дороге ещё не пройденной, стремящегося к какой-либо определённой цели, разыскивающего то, что относится и ведёт к этой цели и под. Цель бывает нередко отдалена и путь к достижению её длинен, окутан мраком то сомнения, а то и прямо нощи неведения. Истина, конечно, служит путнику светочем при его более или менее продолжительном шествии, исследовании, разыскании. Но не даром ещё древние недоумевали и вопрошали: что есть истина? (Ин.18:38) и многие, как известно, считавшиеся учёными, не только разно, не редко до противоречия друг другу, понимали и толковали истину, но и извращали её, намеренно или не намеренно¹. Только закон Божий, Богооткровенное слово Писания есть бесспорная истина (Пс.118:142), и внемлющий сему закону, слову, руководимый им исследователь не заблудит от истины, не споткнётся на пути своего следования к цели, на пути исследования. Таким именно исследователем – учёным и был скончавшийся 1 декабря 1896 года заслуженный экстраординарный профессор Московской Духовной Академии Андрей Петрович Смирнов, многочисленные исследования и статьи которого давали ему полное право говорить о себе пред Богом: светильник ногама моима закон Твой², и свет стезям моим (Пс.118:105) и которого шествие по жизненному пути также согласовалось с этим изречением слова Божия, как видно будет из предлагаемого, краткого даже, очерка этого пути почившего.

А.П. Смирнов, сын священника села Полетаева, Мологского уезда Ярославской губернии, родился 9 ноября 1843 года и, следовательно, скончался лишь 53-х лет с несколькими днями, стало быть, в полном расцвете сил мужества и духовных дарований. Получив прочные начатки доброго п правильного домашнего воспитания под надзором и руководством родителей, начальное школьное образование Андрей Петрович получил в Пошехонском духовном училище Ярославской же губернии, а среднее в Ярославской духовной семинарии, всюду обнаруживая выдающиеся умственные способности и доброе направление. В 1866 году, по окончании семинарского курса, он, для высшего образования, поступил в Московскую Духовную Академию и принят был по экзамену первым студентом. С отличным успехом проходил он и курс академического образования, окончив этот курс в 1870 году в числе первых магистров и быв удостоен учёной степени магистра в 1871 году (24 сентября) за своё сочинение: Святейший патриарх Филарет Никитич Московский и всея России, печатанное по частям в журнале Чтения в Обществе любителей духовного просвещения за 1873 и 1874 годы и вышедшее затем довольно большой (стр. 135 + 233) отдельной книгой (Москва, 1874), но, к сожалению, в весьма ограниченном числе (100) экземпляров. Как один из лучших воспитанников Академии, в числе которых сделались известными на учёно-литературном и других поприщах служения – бывший ординарный профессор Московской Духовной Академии, а ныне ординарный профессор Императорского Московского Университета, один из плодовитейших учёно-литературных деятелей нашего времени, А.П. Лебедев; – Московские протоиереи, также бывшие наставники в Московской Духовной Академии И.Д. Петропавловский и Η.Μ. Иванцов; – П.А. Пятницкий, в монашестве Иаков, ныне преосвященнейший епископ – викарий Киевской митрополии; – Московские же протоиереи П.А. Смирнов и Π.Н. Сахаров и др., Андрей Петрович имел полное право на занятие профессорской кафедры в самой Академии. В то время Московская Духовная Академия, вместе с другими академиями, подвергалась преобразованию по уставу 1869 года и именно в 1870 году вводим был в действие в ней сам этот устав, которым вносились большие изменения в прежнюю постановку академического курса наук и значительно увеличено было число кафедр, частью новых, частью выделенных в особые из прежних соединённых с другими кафедр. Между прочими таким образом выделились в особые кафедры – Библейская история, прежде соединявшаяся с церковной историей и Русская гражданская история, соединявшаяся прежде с греческим языком. Для замещения новых или выделенных в особые кафедр нужен был приток новых учёных сил, в которых Академия, благодарение Богу, не имела недостатка как во всякое время, так и тогда, из лучших молодых воспитанников своих выбирая самых лучших, – первых магистров. А.П. Смирнов, окончивший курс третьим по списку магистром (первым кончил курс И.Д. Петропавловский, а вторым А.П. Лебедев – вышеупомянутые) и работой над магистерским сочинением возбудив в себе особенно сильный и живой интерес к отечественной истории, рассчитывал и желал запять кафедру Русской гражданской истории. Но Господь судил иначе. Он решил приблизить Андрея Петровича, как избранный сосуд Свой, к более глубокому и живому источнику священной и освящающей всякое человеческое знание воды – слову Божию. А.П. Смирнов назначен был на кафедру Библейской истории, которую, изучая всё более и более при помощи немерцающего светильника – слова Божия, закона Божия и в свете слова Божия созерцая и уразумевая законы судеб и сами судьбы народа Божия, мало по малу настолько полюбил и так глубоко, всецело проникся питательными соками её первоисточника, – Библии, что при свете этого спасительного первоисточника и при отражённом в нём свете судеб народа Божия – древнего Израиля созерцал едва не все явления и в истории нового Израиля, кровью Христовой искупленного, т. е. в истории христианских народов и ближе всего – народа Русского³. Такой оттенок имели нередко и академические лекции покойного профессора и имеют по большей части его печатные исследования и статьи, простирающиеся на целое истекшее двадцатипятилетие его профессорской и учёно-литературной деятельности. Так как эта деятельность уже достаточно раскрыта была в прошлом 1895 году, когда академия чествовала 25-летие учёно-литературной деятельности А.П. Смирнова и А.П. Лебедева⁴, то в настоящее время мы не будем касаться её в подробностях, добавив лишь к списку исчисленных тогда сочинений Андрея Петровича напечатанную уже в январской книжке Богословского Вестника за 1896 год статью его: Сроки скорби и памяти об умершем и сверх того указав ещё на один из трудов его, – на участие в трудах комиссии по „составлению объяснений к русскому переводу исторических книг Ветхого Завета“, – начавшееся ещё в 1877 году, а кончившееся лишь в 1881 году, когда комиссия и представила в Совет эти „Объяснения неудобопонятных для читателей неспециалистов слов и выражений, встречающихся в русском переводе“ означенных книг⁵. Так, в неутомимой профессорской, с её многосложными обязанностями и разнообразными поручениями, и учёно-литературной деятельности, плодами которой были, с одной стороны, целый, тщательно обработанный, курс лекций по Библейской истории Ветхого Завета от призвания Авраама до Рождества Христова⁶, также разного рода мнения, отзывы, записки и под.,⁷ а с другой – до 79-ти статей и более или менее обширных исследований по русской церковной и отчасти гражданской истории и археологии, по библейской и отчасти церковной истории, то научного, а то популярно-публицистического характера (с применением библейского, и отчасти церковного, к современным событиям, лицам и проч., или, наоборот, с поучительными выводами о современном нам, при рассмотрении его, на основании стихий библейских и церковных) и, наконец, по критике и библиографии⁸, прошло всё истекшее двадцатипятилетие служения почившего Церкви, науке и обществу.

Что служение почившего А.П. Смирнова было на пользу Церкви, не бесплодно прошло для науки и направлено было ко благу общества и было истинным благом для последнего, наилучшим доказательством этого служат печатные исследования и статьи его, которые, как видно уже из указанного сейчас распределения их по предметам содержания, почти всё церковного характера, строго православного направления, причём весьма многие из них написаны в духе Библии и при библейском освещении содержания их, проявляют в себе глубоко-патриотическое настроение автора и верно служат идеалам истины и добра, будучи и по изложению в самой большей своей части художественно-прекрасны. Для подтверждения этого достаточно будет из многого, для примера, взять хотя бы немногое. Кроме помянутой магистерской диссертации, о которой, как труде капитальном, лестный отзыв дан был в своё время даже таким знатоком дела, как покойный митрополит Московский Макарий († 1882)⁹, и которая прямо относится к русской церковной истории, все почти остальные научные исследования и статьи Андрея Петровича относятся к области Библейской истории и её библиографии. Но как они написаны? Пользуясь всем существенным из научных данных, добытых вековыми трудами западных учёных и не упуская из виду самых мелких подробностей в научном обсуждении библейских событий, лиц и проч., самых незначительных открытий в области своего предмета, как предмета науки, между прочим с самого начала своей учёно-профессорской деятельности обратив серьёзное внимание на важное открытие новейшего времени – ассирийские клинообразные надписи, так близко соприкасающиеся нередко с предметами, событиями и проч. библейской истории¹⁰, Андрей Петрович однако же никогда не увлекается безусловно так называемым, нередко неосновательным, „последним словом науки“, не уподобляется трости, колеблемой всяким ветром учения (сн. Мф.11:7 и Еф.4:14), но твёрдо держится золотого правила, преподанного святым Апостолом: вся искушающе, добрая держите (1Фес.5:21). Имея постоянно перед собой, как бы светильник ногами своима, при научном исследовании, закон Божий, слово Божие и учение святой Церкви и им проверяя истинность научных открытий, почивший профессор, тонким критическим анализом своим входя в саму глубину их, искушает, испытывает их, как золото в горниле, и только уже чистые, прозрачные, как утренняя роса, капли, только чистое, свободное от негодных, сторонних примесей, золото вводит в область отечественной науки. Вот, например, его статья в Православном Обозрении за 1876 год, октябрь, стр. 232–270: „Библейские рассказы и их источники, указываемые наукой“. В ней автор собственно решает вопрос, можно ли принять безусловно высказанную одним известным новым учёным мысль, что в деле толкования Библии и её сказаний комментатор должен искать помощи, в вопросах не чисто богословских, у филологов, историков и других специалистов по отдельным отраслям знаний. Анализируя эту мысль и приводя наглядные примеры того, как специалисты нередко, увлекаясь своим предметом, переходят границы должного и не имеют уважения к чужим верованиям и убеждениям, своими произвольными толкованиями содержания Библии ниспровергают установившиеся тысячелетиями религиозные верования, основанные на Библии, обращая едва не всё содержание последней в миф, в заблуждение, А.П. Смирнов приходит, конечно, к отрицательному решению поставленного вопроса. Ибо, говоря его словами, „посредством всяких и удачных и неудачных комбинаций, игры слов, далёких подобий и неподобных сравнений легко превратить древнейшую историю мира и человечества в миф ассирийский, санскритско-арийский и т. п.; но не так легко эти мифы, как они содержатся у тех народов, превратить в историю, какую дал народ еврейский. В этом случае у науки но только не достаёт средств созидательных; но она не делает на них и никакого намёка, показывая нам только свои орудия разложения“¹¹. Или, вот ещё актовая речь Андрея Петровича, под заглавием: „Новое построение истории Еврейского народа и новые суждения об исторических лицах его“¹². Исследование, ближе всего, имеет в виду труды: Von Hommel, Die Semitischen Völker uud Sprachen, 1883. Geschichte Babyloniens und Assyriens в Allgemeine Geschichte, Von Oncken. Abth. 95. 1885; – Kaulen, Assyrien und Babylonien, 1885 и нек. др. Указав, как заманчивы построения истории Еврейского народа в этих и подобных трудах, опирающихся, по-видимому, на самых неопровержимых основаниях, на памятниках древней Ассирии и Вавилонии, с их клинообразными надписями и другими свидетельствами, всё более и более открываемых за новейшее время и как увлекаются сообщаемыми в них открытиями даже апологеты христианства, видя в них, мнимое ли то или действительное, подтверждение истин откровения Божественного, наш исследователь уже в самом начале своей речи предостерегает слушателя или читателя её от излишнего увлечения всем этим, и прямо выставляет на вид то роковое явление в области новейших научных исследований по библейской истории, что „чем более накопляется данных для удостоверения истинности Еврейской истории, как она предложена нам в св. книгах, тем громче раздаются поистине Едомские вопли: разрушайте, разрушайте до основания (Пс.136:7)“¹³. В самом деле, не смотря на то, что сами новые реконструкторы Библейской истории (напр. Штаде) громко заявляют, что их история Еврейского народа „стремится к истине и только к истине“¹⁴, в их этом новом построении истории „всё выходит совсем наоборот, нежели как прежде её представляли“¹⁵, что А. П. Смирнов до наглядности ясно доказывает на примере истории царствования Манассии¹⁶, которого новые реконструкторы, вопреки свидетельству Св. Писания, изображают как благоразумного данника Ассирии, потому спокойно правившего своим царством целых полстолетия, потому же естественно чтившего солнце, луну и звёзды, вообще всё воинство небесное (сабеизм) по примеру Ассириян и в угоду им, и т. д., между тем как сказания (Библии) о наказании Божием за грехи его и о помиловании после раскаяния суть будто бы только легенды, не имеющие для себя исторического основания. „Итак, истина, – иронически замечает Андрей Петрович, – есть привилегия только крайнего протестантства. Но если так, если оно находится в таких выгодных условиях для исследования и, как оракул, может изрекать только истину: чем же объясняется то странное явление, что этих истин является столько же, сколько лиц, заявивших притязание высказывать её? Не связанные авторитетным голосом Церкви, которая будто бы защищения даже лжи требует, свободные критики – историки согласны между собой только в главнейшем пункте, – в отрицании подлинности и неповреждённости большей части книг Ветхого Завета и особенно Пятикнижия“¹⁷. Итак, „что же после разрушения прежних иллюзий оставляют нам в наследство, взамен их, лучшего и прочного реконструкторы наших дней, уверяя и богословов и не богословов, что им, также как и тем, одинаково близко к сердцу достоинство Священного Писания и христианской религии, им утверждаемой? – Ничего. Ещё Штраус подметил всю фальшь соблюдения этого ненужного декорума, не могущего никого надолго обмануть, и смело снимая овчие одежды с волков, думавших скрыть под ними свои хищнические инстинкты, поставил пред ними ясную дилемму: или всё, или ничего. Или христианство – с его непререкаемым авторитетом и свидетельством за ветхозаветную религию и историю; или же нет Христа, нет церкви, нет богодарованного культа, нет откровенной религии“¹⁸. Иначе сказать, Андрей Петрович, сам хорошо изучив Библию и веруя в истину богооткровенной религии и священной истории, а в тоже время всесторонне изучив и всю новейшую литературу своего предмета, также как и древнюю, видел ясно всю, часто весьма тонкую, ложь отрицательного направления, господствующего в западной протестантской науке, только разрушающего, а не созидающего то, что в течение тысячелетий было так дорого человечеству, чем питалось и назидалось христианское сознание, что служило опорой, основанием для сплочения всех, многих числом, членов христианского общества во единое тело Церкви и что признаваемо было доселе непререкаемой истиной, и решил, как истинно верующий и верный сын Церкви, во имя той же науки и пользуясь её же основаниями, предостеречь юную библейскую науку в нашем отечестве от увлечения означенным направлением и утвердить её на вековечных устоях веры, слова Божия и церковного предания. С этою целью, разоблачая новейшие мудрования, несогласные с такими устоями, он старался науку возвести к её коренному, прямому и самому прочному основанию – слову Божию, Библии, принимаясь таким образом, как и следовало, за созидание этой науки не с кровли, а с фундамента¹⁹. И в этом – большая заслуга его для отечественной Церкви и науки.

С другой стороны, глубоко убеждённый, согласно с словом Божиим и церковным учением, в преобразовательном значении ветхозаветного в отношении к новозаветному, он и события Христовой Церкви, ближе и более всего отечественной, русской, её предметы, лица и проч. рассматривает, как замечено было раньше, в свете ветхозаветной библейской истории, в свете Библии, Библией проверяет правильность современных взглядов на вещи, из неё же делает поучительные соображения и выводы относительно настоящего и будущего, и т. д. Так, например, вот статья Андрея Петровича: „Тяжёлая пора и надежды. (Страница из библейской истории)“, напечатанная в Душеполезном Чтении за 1893 год, декабрь. Заглавие довольно замысловатое, как и во многих статьях автора; но в тоже время и довольно заманчивое для чтения. Читаем статью и видим обычную у автора параллель между обстоятельствами из библейской ветхозаветной истории и обстоятельствами современной нам политической жизни. Оказывается что тяжёлая пора состояла для ветхозаветного Израиля в непрестанных почти войнах его с соседними народами и соседних народов с ним, даже Израильского царства с Иудейским, а надежды возбудило необыкновенное обстоятельство – заключение мира между Иосафатом царём Иудейским и Ахавом царём Израильским, – надежды, не „вырастет ли при таких условиях вместо терновника кипарис и вместо крапивы мирт (Ис.55:13), т. е. не наступит ли желанный покой для людей и самой земли после опустоштельных войн“²⁰. Вслед за тем и по связи с тем мысль автора, писавшего эту статью в конце осени, переносится к приближавшемуся празднику Рождества Христова, „когда православная Церковь, соликовствуя явившемуся внезапно, в древнее время, многочисленному небесному воинству, вместе с ним и его словами славит Бога и взывает: Слава в вышних Богу и на земли мир, в человеках благоволение! (Лк.2:13–14)“ и когда особенно русская православная Церковь воспоминает благодарственным и молебным пением „избавление Церкви и державы Российской от нашествия Галлов и с ними двадесяти язык“ и молится о даровании всеобщего мира, об обращении к Богу сердец врагов наших, и проч.²¹. А при этой мысли автор живо представляет, как именно в 1893 году те самые Галлы, т. е. французы, которые в 1812 году, в союзе с 20-ю языками, делали помянутое нашествие на Россию, теперь совершенно изменили свои чувства в отношении к России, из неприязненных обратившиеся в мирные, даже дружественные, причём „в высокой дружбе“ с Российским Императорским Домом республиканская Франция торжественно приветствует „новую надежду на мир и новую гарантию для цивилизации“ , а телеграмма Российского Императора Александра III на имя президента Французской республики (Карно) подтверждает надежду, что проявившиеся в то время живые симпатии между обоими народами и государствами „будут содействовать упрочению общего мира – предмета их усилии и самых постоянных желании“²². Заключение статьи: в виду таких торжественных заявлений о мире между двумя великими народами и государствами в мире, „с каким благодарственным умилением, в наступающий день явления на землю Князя мира (Ис.8:6) воспоём мы вместе песнь ангельскую: Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человеках благоволение! (Лк.2:14). И не мы одни: вся земля будет отдыхать, покоиться, восклицать от радости; и кипарисы будут радоваться, и кедры Ливанские, говоря: с этих пор никто не приходит рубить нас (Пс.14:7–8)“²³. Подобного же характера статья: „Обычные дела в старые времена“, напечатанная в Душепол. Чтении за 1895 г., май, когда уже не было в живых Царя-миротворца Императора Александра III, но, к счастью народов, Августейший Сын и Преемник власти Его, ныне благополучно царствующий Государь Император Николай II, при самом вступлении Своём на престол, успокоил умы всех, объявив во всеуслышание свою решительную волю – верно памятовать „заветы усопшего Родителя“ Своего и „всегда иметь единой целью мирное преуспеяние, могущество и славу дорогой России“²⁴, так что по сему весна, во время которой в Ветхом Завете цари обыкновенно выступали в гибельные и опустошительные походы военные²⁵, теперь, к счастью, вселяет в сердца всех также надежду долгого и прочного мира. – Такое же меткое сопоставление современного с ветхозаветным, такое же глубокое назидание современных поколений на твёрдом основании слова Божия и учения Церкви, освещение современных событий ярким светом Библии – (Ветхого Завета по преимуществу), при неизменном горячо-патриотическом настроении, строго-православном направлении, при той же библейской образности, красоте и в изложении, имеют, в той или другой мере, и прочие статьи Андрея Петровича, которые, посему, особенно пригодны были бы для воспитания подрастающих поколений в том благотворном духе, каким веет от этих статей и которые, посему же, как рассеянные по разным, отчасти уже прекратившим своё существование, повременным изданиям²⁶, – повторим выраженное в 1895 году желание²⁷, – хорошо и благовременно было бы собрать воедино и издать в полном виде.

В виду такой плодотворности и благотворности профессорской и учёно-литературной деятельности почившего и высшее начальство, и академия и общество высоко ценили его. Так, Андрей Петрович уже в 1881 году (7 сент.) возведён был в звание экстраординарного профессора, а 28 ноября 1895 г. получил и звание заслуженного профессора; равным образом и в награждении орденами имел все орденские отличия до ордена св. Владимира 4 степени включительно, который получил незадолго до смерти. А между тем, с другой стороны, статьями его многие решительно зачитывались и с нетерпением ожидали появления их в журналах, не смотря на то, что автор по большей части не подписывал под ними своё имя. Это свидетельствовало об оценке его деятельности среди общества, каковая оценка ещё нагляднее выступила во время празднования 25-летнего юбилея его деятельности в 1895 году.

Но свет слова Божия не только освещал ум почившего, светился в плодах его умственной деятельности, а и проникал всё существо его, светился и в жизни его. Это был человек глубоко верующий, истинный и верный сын православной Церкви. Он был всегда одним из усерднейших посетителей академического храма и горячих молитвенников в нем. С какою верою и покорностью воле Божией принимал он тяжкие семейные испытания, выпавшие на его долю, – сперва (в 1879 г.) потерей любимой супруги, умершей во цвете лет, а потом (в 1895 г.) и едва расцветшего, подававшего благие надежды сына-первенца! С каким благоговением и особенно за продолжительное время своей предсмертной болезни приступал он к св. таинству тела и крови Христовой! С каким смирением, уже чувствуя приближение своей кончины и неминуемость её во время этой болезни, он просил у всех прощения!

Надломленное уже прежними тяжкими семейными испытаниями и без того некрепкое здоровье Андрея Петровича совсем пошатнулось после кончины старшего сына его Сергея Андреевича. Злой недуг (чахотка), свивший гнездо в его некрепком организме, постепенно всё более и боле подтачивал основы жизни его. Прошедший 1895–1896 учебный год Андрей Петрович уже с трудом исполнял свои профессорские обязанности, хотя, по обычаю, честно старался относиться к ним. Мы видели его крайне изнурённым в церкви, на лекциях, на заседаниях совета и проч., нередко в лихорадочном состоянии, но всё же ещё не желавшим порывать дорогой связи с академией, не покидавшим намерения послужить ей. К концу означенного года однако же он роковой болезнью своей вынужден был просить увольнения от службы, и от 6 сентября 1896 года последовало это увольнение с назначением пенсии увольняемому, которая ему, как не имевшему почти никакого собственного состояния, а между тем на попечении своём имевшему, кроме сына (Якова Андреевича) ещё не окончившего курс высшего образования, некоторых из членов семейства своего родителя, была теперь особенно дорога. И не даром он так горячо, с такой глубокой благодарностью к почившему в Бозе Государю Императору Александру III. Высочайшим указом 25 июля 1894 года, увеличившему пенсию наставникам духовно-учебных заведений при выходе их со службы в отставку²⁸, приветствовал эту, в виду других милостей, великую милость нынешнему отечественному „левитскому“ (т. е. духовному) сословию в своей статье, выше упомянутой: „Сроки скорби и памяти об умершем“. По обычаю довольно подробно изложив ветхозаветную историю сетования и памяти об умерших, и главным образом о царях, из коих некоторые, более других милостивые, благочестивые и чтимые при жизни, и по смерти удостаивались особенно торжественного погребения, особенно горького сетования, автор переходит мыслью к почившему 20 октября 1894 года Государю Императору Александру Александровичу, столь много великих милостей сделавшему и для народа русского вообще и для духовного сословия в частности, и говорит: «не один день 20 октября есть „день нашего царя“. Это – день всероссийский и даже более того. И этот день есть, конечно, день священный для всех нас, без исключения и разделения, напоминающий о великой потере и побуждающий к тёплой молитве и воспоминанию „о деяниях и добродетелях“, изливавшихся безразлично на всех и каждого за время его непродолжительного царствования. Но в календарь новозаветных левитов по самой сущей справедливости, должны быть внесены памяти „о днях преимущественно их – левитов, – царя“. Такие дни „должны остаться незабвенными в умах и сердцах духовенства в роды родов“. Это – день 28 декабря 1892-го года, 26 февраля 1893 и 25 июля 1894 г.²⁹ В самом деле, с этих важных для нашего левитства дней и вступающий на действительную службу учащий левит – священник, и кончающий таковую службу волей-неволей будет припоминать определяющие его службу слова милости, вышедшие из кедрового дома: не остался ли кто-нибудь? Я оказал бы милость (2Цар.9:1). Буду вполне рад, когда Мне удастся обеспечить всё сельское духовенство ... Вот почему обязателен для племени дома Левия особый плач; обязательно вечное молитвенное памятование об Александре III-м. Вечная ему память»³⁰.

Не прошло года, как печатно высказаны были Андреем Петровичем эти добрые во всех отношениях слова, – и „вечную память“ пришлось возглашать ему самому. Ещё лето 1896 года как будто несколько оживило его. Порадовало хорошей погодой и начало осени. Но вскоре болезнь взяла-таки своё, приковав страдальца к одру болезни, сделавшемуся и смертным ему одром. Страдалец, до последней минуты жизни не терявший сознания, ясно сознавал и печальное состояние своего здоровья, не обманывался и относительно рокового исходя болезни. Как истинный, верующий христианин, приготовился он к переходу в загробную жизнь: несколько раз в течение болезни исповедовался и приобщался св. Таин, а накануне смерти и особоровался, сделав все необходимые распоряжения на случай своей смерти. Кончина его последовала 1 декабря в 7 ½ часов утра, на другой день после дня его ангела, который он, конечно не праздновал, а провёл в ожидании неминуемой гостьи – смерти. Едва только разнеслась по Сергиевому Посаду весть о смерти Андрея Петровича, правда и для других не неожиданной, вся академия, как один человек, собралась, чтобы отдать последний долг усопшему и как родного проводить его до могилы. Ежедневные панихиды над усопшим в квартире его совершаемы были академическим духовенством; пел при этом хор студентов; читали псалтири по очереди также студенты. Вынос тела усопшего в академическую церковь состоялся 4 декабря в 8¾ ч. утра. Пред выносом, над гробом почившего произнесены были речи – сродником его, преподавателем Ярославской духовной семинарии Влад. Ив. Димитревским и студентом 2 курса Московской духовной академии И.С. Петровым. На гроб возложены были венки: от „сослуживцев“ по академии, от „признательных студентов“ и от „родной“ почившему Ярославской духовной „семинарии“. От квартиры до академической церкви тело усопшего сопровождали: сродники его – Московские протоиереи Н.А. Копьев и В.Ф. Руднев и академическое духовенство, ближайшие родственники, – сын, сёстры покойного и др., профессора и студенты академии (студенты попеременно и несли гроб) и многие другие лица, в числе коих был между прочим товарищ покойного по академии, магистр одного с ним курса Ф.Я. Павловский-Михайлов. – По внесении гроба в академическую церковь, до начала литургии сказана была речь студентом 4 курса А.А. Грибановским. Заупокойную литургию совершил о. ректор академии архимандрит Лаврентий в сослужении с помянутым о. протоиереем Н.А. Копьевым, священником Сергиево-Посадской Христорождественской церкви Μ.П. Багрецовым (– духовником почившего), одним из сродников усопшего Московским священником И.Я. Уваровым и прочим академическим духовенством. Протодиаконствовал также сродник почившего, протодиакон Большого Московского Успенского собора А.И. Уваров. Пели на обоих клиросах студенты академии. Вместо запричастного стиха профессор академии Η.А. Заозерский (земляк почившего) произнёс глубоко-назидательное слово в память усопшего на текст: имамы известнейшее пророческое слово, емуже внимающе якоже светилу сияющу в темнем месте, добре творите, дóндеже день озарит и денница возсияет в сердцах ваших (2Петр.1:19). На отпевание, кроме совершавших литургию, с о. ректором архимандритом Лаврентием во главе, вышли ещё: упомянутый выше о. протоиереи В.Ф. Руднев и другой сродник почившего, Московский священник, редактор „Воскресного Дня“ С.Я. Уваров³¹. Пред отпеванием и за отпеванием в разное время произносили ещё речи следующие студенты: 4 курса – И.П. Кречетович, А.К. Волнин (Ярославец) и Η.П. Николин и 3 курса – Д.И. Введенский. После отпевания, за которым, как и за литургией, не смотря на будничный день, кроме тех же, которые сопровождали гроб при выносе его из квартиры, было много и посторонних молящихся, в том числе о. ректор Вифанской духовной семинарии, архимандрит Парфений с некоторыми из наставников вверенной ему семинарии, тело усопшего несено было, для погребения, на Сергиево-Посадское Вознесенское кладбище, где уже погребены были ранее дети А.П. Смирнова; тело усопшего и на этом дальнем пути и не смотря на холодную, ветреную погоду, сопровождали, кроме духовенства, во главе которого теперь был протоиерей Н.А. Копьев, и родных, также во множестве профессора и студенты академии, а равно и сторонние лица. В кладбищенской церкви, куда гроб на время поставлен был для литии и предания тела земле, сказана была речь ещё студентом 3 курса (также Ярославцем) И.А. Сахаровым. Погребение кончилось уже в начале 3-го часа. Поминальная трапеза была, учреждена в покоях о. ректора Академии. За трапезой произнесены были краткие речи в память почившего профессорами Н.А. Заозерским, Η.Ф. Каптеревым и И.Н. Корсунским. В них высказано было желание, чтобы рассеянные в разных повременных изданиях статьи покойного, имеющие большую ценность, были собраны и изданы в их совокупности, к чему Η.Ф. Каптерев присовокупил желание, чтобы тоже самое было делаемо и с трудами других профессоров после их смерти.

Мир праху твоему, верный раб Божий, честный труженик на ниве науки и добрый человек – христианин и товарищ. Да осеняет тебя и там, за гробом, тот свет святый и присносущный, который сиял для тебя уже и здесь, на земле, освещая путь твоего исследования и твоей жизни, и в этом свете да обретёт себе вечный покой и блаженную радость много страдавший и перенесший скорбей здесь, на земле, дух твой.

Вечная тебе память.

Ив. Корсунский