Профессор Маркеллин Алексеевич Олесницкий

12 марта 1905 года, вечером, скоропостижно скончался в своем рабочем кабинете экстра-ординарный профессор Киевской духовной академии по кафедре психологии, доктор богословия, Маркеллин Александр Олесницкий.

Сын протоиерея Волынской епархии, родной брат знаменитого библиолога, гебраиста и археолога, бывшего профессора Киевской же академии Акима Алексеевича Олесницкого, почивший профессор родился в 1848 г., обучался последовательно в дух. училище, Волынской дух. семинарии (1863–1869 гг.) и Киевской дух. Академии (1869–1873 гг.), в которой окончил курс со степенью кандидата богословия. На третьем курсе им написана кандидатская диссертации о книге Иова, удостоенная Советом Академии Иосифовской премии, а к концу четвертого курса (11 мая 1873 г.) трудолюбивый студент уже изготовил магистерскую диссертацию на новую тему – о книге «Екклезиаст». Диссертация была признана рецензентами († ректор и орд. проф. Академий, архимандрит Филарет и † проф. С.М. Сольский) достойной искомой степени, и автор, после защиты своего сочинения (24 февр. 1874 г.) Советом Академии удостоен степени магистра богословия, в каковой и утвержден Киевским митрополитом Арсением 6-го марта 1874 года. По окончании академического курса Маркеллин Алексеевич был определен преподавателем Св. Писания в родную семинарию, но уже 10-го ноября уволен от службы в семинарии за состоявшимся избранием его для замещения кафедры нравственного богословия и педагогики в Академии, освободившейся вследствие кончины проф. Зайцева. С 11-го ноября 1873 г. и до самой кончины Маркеллин Алексеевич состоял на службе в Академии, сначала в звании исправляющего должность доцента (до утверждения в магистерской степени), потом доцента (1874–1883 гг.) и, наконец, экстра-ординарного профессора (с 1883 г и до кончины). В свое время (31 декабря 1898 г.) покойный был утвержден в звании заслуженного экстра-ординарного профессора. До преобразования Академии по уставу 1884 г. Покойный профессор читал лекции по нравственному богословию и педагогике, а по преобразовании Академии лишь по первой из этих наук, потому что вторая отошла к другой кафедре. В 1895 году по собственному, вынужденному, впрочем – желанию Маркеллин Алексеевич перемещен на кафедру психологии, освободившуюся за выходом в отставку маститого профессора † Д.В. Поспехова. Кафедру психологии Маркеллин Алексеевич занимал до самой смерти. Кроме того, Маркеллин Алексеевич занимался некоторое время, в педагогическом интересе, преподаванием педагогики в одной из женских гимназий (см. «Несколько предварит. слов» к его «Курсу педагогики», стр. 3).

К тому времени, когда пишущему эти строки пришлось узнать почившего профессора, он уже жил совершенным отшельником в своем собственном доме, парадные двери которого впервые были отбиты для того, чтобы вынести гроб с останками почившего. Он чаще беседовал с книгами, нежели с людьми. Впрочем, сверстники Маркеллина Алексеевича вспоминают, что в молодые годы он был гораздо общительнее и живее: не уклоняясь от товарищеских собраний, охотно принимая участие в молодых играх, он открывал тогда двери своей квартиры для добрых знакомых. Если, кроме того, принять во внимание свойственные покойному мягкость и доброжелательность, то можно, кажется, заключить, что его замкнутость зависела не только (а может быть, и не столько) от природных особенностей его личности, но и от обстоятельств его жизни, которые складывались далеко не всегда благоприятно для почившего: он не принадлежал к числу удачников. Не имел он удачи ни в устроении личной жизни, ни в своей профессорской и научно-литературной деятельности. Выработанная им программа чтений по нравственному богословию далеко не всегда встречала одобрение со стороны ближайшего академического начальства, которое опасалось излишней идейной зависимости Маркеллина Алексеевича от протестантских богословов; его актовая речь (о нравственном прогрессе) могла появиться в печати только с значительными изменениями и сокращениями, а при покойном митрополите Иоанникии, который решительно не мирился с тою постановкой нравственного богословия, какую дал этой науке Маркеллин Алекесеевич Олесницкий, последний решился перейти с любимой кафедры нравственного богословия на кафедру психологии, которую раньше основательно изучал в связи с преподаванием педагогики. Вместе с оставлением кафедры нравственного богословия начались невзгоды, связанные с соисканием степени доктора богословия: Маркеллин Алексеевич потерпел крушение в двух Академиях – Киевской и Московской, и только за несколько месяцев до смерти Совет Петербургской Академии удостоил докторской степени неутомимого труженика, чему много содействовал своей энергией и доброжелательной настойчивостью профессор Спб. Академии Н.Н. Глубоковский, которому, главным образом, принадлежит и вчинение, и ведение дела по присуждению Маркеллину Алексеевичу докторской степени… Не мудрено, что при таких невзгодах росли замкнутость и отчужденность покойного Маркеллина Алексеевича, но за то тем рельефнее выступали другие черты его высокого характера: миролюбие и доброжелательность – с одной стороны, неподкупная честность и благородная независимость – с другой. Покойный профессор говорил мало, но когда говорил, то говорил только одну правду: никто никогда не слыхать от него льстивого слова, и только один раз он заговорил (в печати) не свойственным ему языком раздражительной критики… Вообще же он умел поддерживать миролюбивые отношения и с теми, от кого, по служебному положению, ему приходилось испытывать не легкое давление, высокая и далеко не часто встречающаяся черта характера! В отношениях к ученикам и товарищам он был сдержан, но неизменно доброжелателен. Порою прорывались при ближайшем общении с почившим и такие черты характера, которые, казалось, давно уже от него отлетели: это, напр., светлый, добродушный, неудержимый смех. Я не могу не вспомнить слов Шекспира: «кто хорошо смеется, тот хороший человек». Несомненно, Маркеллин Алексеевич был хорошим человеком… Чтобы довершить образ почившего профессора, упомяну и про его внушительную наружность, которая при первой встрече с ним производила на его учеников импонирующее впечатление. На этом закончу былую характеристику своего покойного учителя, как человека. Восполнение этой характеристики читатель найдет в печатающихся вслед за некрологом надгробных речах.

Маркеллин Алексеевич был в высшей степени добросовестным и трудолюбивым профессором. Работал он не покладая рук, и главным образом – для кафедры. Он внимательно следил за литературой преподававшихся им наук, и никогда не останавливался в их разработке. Судя по сохранившимся в академическом архиве программам его чтений за разные годы, он начинал изучение и преподавание предмета с его истории¹, а потом переходил к выработке системы той или другой науки. Завершением работы являлся обыкновенно печатный курс этой науки: так было с нравственным богословием, так было и с педагогикой, и не прерви смерть работы неутомимого профессора – мы, надо думать, имели бы в печати и составленный им курс психологии. Едва ли нужно прибавлять, что такой ход в изучении той или другой науки следует признать самым правильным, а потому и достойным всякого подражания со стороны академических профессоров.

В первый год своей преподавательской деятельности в Академии Маркеллин Алексеевич читал студентам историю нравственности и нравственных учений, начиная с нравственности восточных народов и кончая учением о нравственности Гегеля и его школы (этот курс, очевидно, и послужил первоначальным ядром для капитального сочинения «История нравственности и нравст. учений»); в состав курса входило, между прочим, изложение учения о нравственности еврейского народа, новозаветных книг и христианской церкви. Но уже со второго года Маркеллин Алексеевич начал излагать систему христианского учения о нравственности. План системы таков. Помимо введения, в котором выясняются понятия о нравственности вообще (автономической и теономической) и христианской в частности, отношение между нравственностью и религией, христианской нравственностью и новейшею гуманностью, этикой и догматикой (критика Ницше, Сартория, Роте), нравственным богословием и нравственной философией, методы изложения учения о нравственности, а также излагается история науки (период отцов церкви, средний век, новое время) и ее разделение, система делится на две главные части: первая трактует об основах нравственности, вторая – о формах нравственной жизнедеятельности. В свою очередь, первая часть подразделяется на два отдела: первый отдел – нравственная антропологий – трактует о человеке, как нравственном существе вообще (анализ духа человеческого: индивидуальное самосознание, свобода, бесконечная усовершимость и бессмертие человеческого духа; взгляд, с нравственной точки зрения, на физическую природу человека; человек в единстве двух природ своего существа – духовной и телесной: возрасты, темпераменты, полы, народности) и как о существе нравственно павшем (понятие о грехе, происхождения греха, корень греха – эгоизм, виды греха, порочные состояния); второй отдел – нравственная теология и сотерология – трактует о Боге, как объективном основании и первообразе нравственности (1, Бог, как вечный источник и носитель нравственной идеи, как святая воля; 2, Бог, как святой законодатель: виды откровения людям божественного закона, откровение сверхъестественное и естественное, – совесть, как носительница естественного откровения воли Божией; существо нравственного закона, как выражения божественной воли: объем нравственного закона, его форма – императив – и отношение к индивидуальным особенностям человека; 3, Бог, как правитель нравственного миропорядка), и о Христе Спасителе, как основании и идеале христианской нравственности (Христос должен быть назван основанием христианской нравственности по своей личности, представляющий высший образец нравственности, по сообщению верующим в Него благодати Св. Духа и по высшему откровению божественной воли). Заключением отдела является учение о любви к Спасителю и Богу, как верховном начале нравственности и основном, высочайшем мотиве нравственной жизни и деятельности. Вторая часть также подразделяется на два отдела; первый отдел трактует о формах нравственной жизнедеятельности независимо от различия объектов нравственной жизнедеятельности (усвоение субъектом объекта нравственной деятельности, образовательное влияние субъекта на объект, охранительное отношение субъекта к объекту), а второй – о формах нравственной жизнедеятельности в отношении к различным объектам – к Богу (вера, богопознание, богопочитание, молитва и жертва, как выражение богопочитания), к самому себе, к ближним и к физической природе; заключением отдела, равно как и всей системы, служит трактация о нравственной деятельности христианина, как члена общества (деятельность христианина в семействе, государстве и церкви; отношение православного к иностранцам и неверующим; веротерпипмость и ее характер). Судя по программе, положительное изложение христианской этики сопровождалось у Маркеллина Алексеевича подробным критическим разбором воззрений западных философов и моралистов (Лейбница, Канта, Фихте, Шлейермахера, Роте и многих других).

Обозначенная в общих чертах программа послужила лишь исходным пунктом для дальнейшей непрерывной работы над установлением системы христианской этики. Было бы интересно и поучительно проследить за всеми стадиями этой работы, но, не имея возможности сделать этого в некрологическом очерке, остановимся лишь на двух из них². Если в программе 18⁷⁴/₇₅ ак. года высочайшее благо определяется, как «царство целей» (в духе Канта), что в программе 18⁸⁹/₉₀ ак. г. царство целей заменяется царство Божием, при чем идея царства Божьего рассматривается, как основная и руководящая идея системы. Системы по-прежнему разделяется на две части, но содержание первой части формулируется иначе, чем раньше: «существо нравственности и нравственного процесса, – элементы первой и моменты последнего». Содержание первой части распределено по пяти главам: 1) о свободе человеческой воли и вменяемости человеческих действий; 2) о нравственном законе (свойства и виды нравственного закона; совесть; закон ветхозаветный; закон евангельский; номизм и антиномизм; вопрос о так называемых адиафорах и о позволенном; нравственная аккомодация; долг и сверхдолжные дела; единство закона и множество обязанностей; коллизия обязанностей; авторитет и свобода в развитии человеческого общества); 3) о любви, как реальном начале нравственности (глава предваряется критическим разбором эвдемонизма, утилитаризма и сенсуализма, а также Кантовского морализма, этерономизма и абсолютизма, заключается рассмотрением учения Спинозы о любви к Богу); 4) о нравственном зле, или грехе; 5) о нравственной жизни, обновленной искуплением (Иисус Христос, как образец нравственности; последование Христу: пробуждение к нравственной жизни, обращение, покаяние и вера; степени нравственного совершенствования; христианская аскетика). Из второй части системы исчезает учение о нравственном усвоении, образовании и охранении. Теперь первый отдел второй части трактует о нравственных отношениях христианина к самому себе (долг самопознания, долг самосохранения и долг самообразования), к ближним, к Богу и к безличной природе (это – «индивидуально-специальная часть» системы), а второй – о нравственных отношениях христианина в семействе, государстве и церкви («социально-специальная часть»). К главе о государстве примыкает трактат о международных отношениях, о культуре и цивилизации, о науке и искусстве, как средствах гуманного образования народа. Заключение системы обнимает собою следующие пункты: довершение и восполнение царства Божьего; великое отпадение и антихрист; ожидание дня пришествия Христова для откровения Царства Божьего в его совершенстве и славе. Таким образом, конец системы сопрягается с началом посредством идеи царства Божьего.

Программа 189⁴/₅ ак. года, (напомним, что в конце 1895 года Маркеллин Алексеевич покинул кафедру нравственного богословия) ближе всего подходить к тому плану, по которому написано вышедшее в 1896 году сочинение покойного моралиста «Из системы христианского нравоучения», хотя совпадает с ним далеко не во всех пунктах. По программе первая часть системы распадается на пять глав. Первая глава трактует о нравственной природ человека; помимо учения о трех сторонах человеческой личности, как нравственного существа (низшая чувственная сторона, – свобода, как «дверь, вводящая в нравств. Миропорядок, и как звено, соединяющее первую, низшую, и последнюю, высшую, сторону человеческой личности», – высшая жизнь духа, или жизнь по разуму), сюда входят параграфы о совести, как «судящей силы блага в человеке», и о характере, как завершении личной природы человека (в раннейших программах о совести трактовалось в главе о нравственном законе, а в сочинении «Из системы» трактат о совести составляет особую главу, примыкающую к главе о сущности нравственности). Во второй главе выясняется содержание христианского блага, или, что то же, существо нравственности. Содержание глав раскрывается в следующих параграфах: отношение нравственности к религии; несостоятельность нравственности, независимой от религии, или, так называем, автономии; отношение между личным настроением человека, или нравственного субстанцией его, и областью действий и обнаружений человеческих, где лежит центр тяжести нравственности и нравственного блага? Отношение между индивидуальною и социальною стороною человеческой жизни, где главным образом лежит область нравственности и нравственного блага? а) Христианское благо, или христианская нравственность, под точкою зрения единичной личности: центральное понятие здесь – понятие богосыновства; любовь к небесному Отцу; Св. Дух, как источник и движущая сила святой любви к Богу; отсюда – нравственный принцип христианства в Св. Духе, как внутреннем принципе богосыновства, и христианское благо совпадает, с личной или индивидуальной стороны, с проникнутым Св. Духом и освященным и управляемым Им человеком (ἂνθρωπος πνευματικός Римл. 8; 1Кор. 15и д.); отношение влияний Св. Духа к естественным силам человека. б) Христианское благо, или христианская нравственность, под точкою зрения общества: существенная связь с любовью к Богу любви к ближним; совмещение в предуставленной Богом человеку цели личной нравственности с образованием совершенного общества людей; обусловленность и зависимость от существования и жизни общества личного существования и нравственного совершенствования человека. Глава третья трактует о грехе, четвертая – о восстановлении испорченной грехом нравственной жизни человечества (сюда входит материал, размещенный в сочинении «Из системы» в главах об объективной и субъективной стороне спасения), пятая – о добродетели и о долге. Вторая часть и по содержанию, и по формулировке отдельных пунктов гораздо ближе к плану сочинения «Из системы христианского нравоучения». Следует прибавить, что ни в программе, ни в сочинении идея царства Божьего не полагается в основу изложения, как это было в программе 18⁸⁹/₉₀ г., хотя и не оставляется совсем без внимания (см. прогр., ч. I, гл. 2).

Из сопоставления программы 189⁴/₅ г. с планом только что указанного сочинения можно заключить, что печатное сочинение не представляет собою простого воспроизведения курса, читанного покойным профессором с академической кафедры. Это так и есть на самом деле. Разницу между курсом и сочинением со стороны плана мы уже видели. Отличаются они, кроме того, по содержанию и форме изложения. В сочинении мы находим главным образом положительно раскрытие предмета, и только опытный глаз специалиста может подметить за изложением Маркеллина Алексеевича и его «замечательную начитанность», и «всестороннее знакомство с разнообразными течениями в области христианской этики и этики вообще» (см. в «Журнале Совета Спб. Дух. Акад.» за 190⁴/₅ г. официальный отзыв проф. А.А. Бронзова о сочинении Маркеллина Алексеевича «Из системы«…); между тем в лекциях, не повторяя материала, заключающегося в семинарских учебниках по нравственному богословию, покойный профессор подвергал подробному критическому разбору воззрения выдающихся моралистов, по преимуществу западных. И если печатное сочинение написано довольно отрывочным и – при всей его своеобразности, переходящей порою в нарушение установившегося у нас, строй речи³), – легким языком, то лекции излагались речью периодическою, даже тяжеловесною, которая требовала для своего усвоения большого напряжения внимания (имею в виду курс, прослушанный мною в течении двух лет – в 189⁰/₁, и 189¹/₂ акад. гг.). Вообще, по характеру изложения ближе к лекциям стоит первый том «Историй нравственности», нежели сочинение «Из системы»… Хотя последнее и представлено было покойным профессором на степень доктора богословия (и удостоено этой степени, – смеем думать, «достойно и праведно»), тем не менее оно представляет собою лишь промежуточную ступень между популярным изложением христианского нравоучения, представленным Маркеллином Алексеевичем в его учебнике по нравственному богословию, и задуманной им строго-научной системой христианского нравоучения, которая, несомненно, и подготовлялась неустанною работою над систематизацией, расширением и углублением читанных профессором курсов. Провидению не угодно было, чтобы покойный профессор, закончивший преподавание нравственного богословия в 1895 году, завершил свою работу по обнародованию результатов своих научных занятий нравственным богословием, задуманную по любимому и часто применявшемуся покойным концентрическому методу (см. первое прибавление к сочинению «Из системы»; ср. также три курса педагогики, составленные Маркеллином Алексеевичем): работа остановилась на второй ступени концентра, и тем не менее нельзя не преклониться перед громадностью той работы, которую выполнил покойный профессор по изучению, преподаванию и печатному изложению своего «излюбленного предмета» (см. Проток. Совета Киевск. Ак. за 1895–96 ак. год. стр. 43), особенно, если принять во внимание, что он должен был идти по непроторенному пути, потому что ему пришлось стать на этот путь тогда, когда в соответствующих кругах русского общества родилось сознание о необходимости коренной реформы в постановке нравственного богословия (см. «История нравств.», ч. I, стр. 3). Волей-неволей приходилось обращаться за помощью к западным моралистам, и Маркеллин Алексеевич, без сомнения, был много обязан трудам таких моралистов, как Роте-Вуттке, Лютардт, особенно Мартенсен и др., но, заимствуя многое у западных моралистов, притом – с полною убежденностью в необходимости таких заимствований, Маркеллин Алексеевич, во-первых, оставался непоколебимо твердым в своих православных убеждениях, а во-вторых, параллельно с сочинениями западных моралистов – и чем дальше, тем больше – изучал, в интересах своей науки, творения церковных писателей, так что его сочинение «Из системы христианского нравоучения» богато – по суду такого компетентного богослова, как проф. Глубоковский – не только данными из истории (научной, преимущественно западно-европейской) этики, но и данными натристическими, хотя, впрочем, первый представлены в сочинении полнее вторых (см. «Журн. Сов. Спб. Ак.» за 1904–5 ак. год, стр. 72).

Хотя, как мы видели, упомянутое сочинение далеко не совмещает в себе всех итогов многолетней деятельности Маркеллина Алексеевича по изучению нравственного богословия (окончательно объединение этих итогов должно бы составить третью, завершительную, ступень в построении системы христианского нравоучения), тем не менее оно, по словам самого автор, «содержит в себе все нити и указывает направления для построения полной в собственном смысле и капительной системы науки и для решения всех вопросов нравственной жизни, – в нем выражено полное мировоззрение и воззрение на человеческую жизнь», а потому его можно назвать «почти полною системою морали» (стр. 4 курсив наш). Такой взгляд на характер своего труда побудил автора представить его на соискание ученой степени доктора богословия. Мы уже знаем, что соискание докторской степени доставило автору в свое время много волнений и огорчений, но теперь, когда это дело отходит в область истории, мы вникая в него «остынувшим умом», можем сказать, что нет худа без добра. Едва ли нужно доказывать, что научно-богословская критика не имеет у нас широкой и серьезной постановки, вследствие чего официальные отзывы о докторских диссертациях представляют обыкновенно очень заметное явление, а часто ценный вклад в нашу богословско-критическую литературу, не только представляя основания для оценки диссертации, но и содействуя дальнейшей разработке поставленных и рассматриваемых в ней вопросов. Так было и в данном случае. Маркеллин Алексеевич представил в своем сочинении опыт «почти полной системы» такой науки. Которая должна быть признана, по словам П.И. Линицкого, «труднейшей из всех богословских наук, требующей и учености и солидного философского образования, и вовсе не разработанной у нас» в смысле неустановленности и ее принципов, и ее метода. Достаточно указать на то, что за те тридцать лет, какие Маркеллин Алексеевич посвятил разработке нравственного богословия, появились у нас всего две более или менее оригинальных системы научного характера: кроме сочинения Марк. Ал-ча, имеем в виду «Православно-христианское учение о нравственности» прот. И.Л. Янышева (М. 1887, это – курс лекций, читанных студентам Спб. Академии) и «Начертание христианского нравоучения» Епископа Феофана Затворника, которое, впрочем, не имеет в виду работы западных моралистов по нравственному богословию⁴ (М. 1891. См. об этих системах в статье проф.

А.А. Бронзова «Нравственное богословие в России в течении XIX столетия» – Христ. Чт. за 1901 г.). При таких условиях трудно было ожидать, чтобы сочинение Маркеллина Алексеевича дало окончательное и бесспорное решение вопросов о принципах христианской этики и о методах ее построения. Так и оказалось на деле. Все рецензенты (имеем в виду авторов тех рецензий, какие появились в печати) сошлись в признании сочинения Маркеллина Алексеевича трудом весьма содержательным. «Настоящее сочинение, – по словам

П.И. Линицкого, – отличается замечательною содержательностью, при сжатой форме изложения» (см. «Извлеч. Из проток. Сов. Киев. дух Акад.» за 189⁶/₇ уч. г., стр. 336). То же самое повторяет и Н.Н. Глубоковский: «сочинение, – говорит он, – отличается замечательным богатством и разнообразием содержания»: это – «серьезный и полный итог развития в области» христианского нравоучения «по всем вопросам – даже частным и второстепенным» (журн. Сов. Сиб. Акад. за 190⁴/₅ г., стр. 70). При всем том оба рецензента, и еще решительнее проф.

М.Ф. Ястребов⁵, выступают против Маркеллина Алексеевича с принципиальными возражениями. Остановимся на возражениях, касающихся первой, принципиальной, части системы, излагающей «общее учение о христианской нравственности и нравственной жизни». Рецензенты находят, что она не дает ясного и определенного понятия о христианской нравственности, потому что автор полагает в основу нравственности начала не специально-христианские (такими началами должны бы быть, по мнению П.И. Линицкого, христианские «понятия о грехе и смерти (по духу), как последствия греха, а с другой стороны – о вечном спасении души и о жизни духовной», а по взгляду Н.Н. Голубоковского, «конкретною руководящею идеей библейско-христианского нравоучения должна быть идея богосыновства, как залога, обязанности и задачи для искупленных»), а начала общечеловеческие (по выражению П.И. Линицкого), или гуманитарные (по выражению Н.Н. Глубоконского). Так, из определения блага, рассеянные в книге Маркеллина Алексеевича, можно свести, по словам, П.И. Линицкого, к следующему положению: «нравственное благо есть не что иное, как личная деятельность воли, согласная с нравственным законом, каковой закон содержится в разуме, и осуществляется в правильно организованном обществен». «Должно сознаться, – прибавляет Петр Иванович, – что во всем этом собственно христианского пока ничего нет». Ту же самую мысль находим в отзыве проф. Глубоковского. По его словам, Маркеллин Алексеевич – «согласно общегуманитарным предпосылкам – говорит о свойствах деятельности человека, как духовно-телесного и разумно-свободного члена в обществе себе подобных, со стороны отношений ко внутрь, ко вне и кверху, но все эти материи, – прибавляет Н.Н., – не имеют сами по себе ничего собственно христианского» (стр. 67). Конечно, Маркеллин Алексеевич твердо знает и решительно утверждает существенное различие между нравственностью естественной и нравственностью христианской, но это различие не нашло в его нравоучении, по мнению рецензентов, должного выяснения: Маркеллин Алексеевич не столько раскрывает «этическое содержание Слова Божьего», сколько дает «библейское освещение гуманитарному материалу», обнаруживая, впрочем, тем самым «исключительную состоятельность библейско-христианского этического созерцания при его натуральной целостности и согласованности. Этим раскрывается и аргументируется высокое достоинство библейско-христианского нравоучения по безусловной авторитетности самого первоисточника. Здесь книга М.А. Олесницкого, ограждая этическую несравнимость христианства, приобретает для последнего большую апологетическую ценность, которая тем дороже и внушительнее, что такой результат достигается без всякой тенденциозности, а просто дается ходом наследования. Заслуги автора в этом отношении достаточны и бесспорны. Но отсюда же вытекает и ближайшее применение, что этика может быть и должна построена из библейско-христианских начал, если они обладают столь высокими преимуществами» (из рецензии проф. Глубоковского). Маркеллин Алексеевич, по мнению упомянутых рецензентов, не дал такого построения⁶. П.И. Линицкий объясняет это тем обстоятельством, что автор подпал, – разумеется, незаметно для себя, – влиянию «протестантских систем, а вместе с тем и протестантского духа»; М.Ф. Ястребов определенно говорит о влиянии на русского ученого моралиста идей ричлевского богословия. Непосредственное влияние Ричля на Маркеллина Алексеевича не может быть доказано, тем более, что оно прямо отрицается самим Маркеллин Алексеевичем (см. «Критику экстраорд. Проф. М. Олесницкого на критику экстраорд. проф. М. Ястребова»), но вообще факт влияния западных, преимущественно протестантских, моралистов на покойного русского моралиста не подлежит отрицанию. Другое дело – вопрос о размерах и значении этого влияния: в то время, как П.И. Линицкий и особенно М.Ф. Ястребов считают это влияние роковым для системы Маркеллина Алексеевича, проф. Бронзов решительно заявляет, что данная система «изложена в строго-православном духе» («Ж. Спб. Ак.», стр. 64, подробности на стр. 62–63), – разногласие весьма знаменательное: оно показывает, что взгляд на характер православно-христианского нравоучения доселе еще не установился в русской богословской литературе, а потому и те дефекты, которые отмечены в нравоучении Маркеллина Алексеевича тремя рецензентами, нужно отнести не столько на личный счет трудолюбивейшего и начитаннейшего автор, сколько на счет общего положения его излюбленной науки у нас, на Руси. Вместе с тем неустанные труды и немалые скорби, подъятные и перенесенные покойным профессором, получат характер тех мук, которыми сопровождается процесс рождения, в данном случае – рождения православно-христианской системы нравоучения, а его «заслуга по отношению к прошлому и настоящему прямо переходит и на будущее, поскольку такие серьезные обобщающие работы», как докторская диссертация Маркеллина Алексеевича, «всегда бывают опорою и толчком для дальнейшего созидания, открывая ему желательные просветы, возможные пути и пригодные средства» (из рец. проф. Глубоковского, стр. 73, ср. в рец. проф. Бронзова заключение, стр. 65). Что же касается критической литературы, вызванной докторской диссертацией Маркеллина Алексеевича, то она, без сомнения, значительно облегчить труд его продолжателей по уяснению принципов христианской нравственности и по выработке системы христианской этики, раскрывая перед ними возможность идти двумя путями в осуществлении этих задач – тем путем, которым шел покойный моралист, и тем, какой намечают профф. Линицкий и Глубоковский. Нельзя, конечно, не признать положение продолжателей более выгодным сравнительно с положением их предшественника, а вместе с тем не отдать должно дани уважения профессору, имевшему энергию и мужество выступить в печати с результатами своих занятий на академической кафедре. Хотелось бы думать, что продолжатели Маркеллина Алексеевича оценят в полной пере заслуги своего неутомимого предшественника в деле разработки христианской этики. Мы же, непосредственные ученики покойного, должны засвидетельствовать, что многим обязаны своему почившему учителю. Хорошо сказать Вл. П. Рыбинский при его гробе, что если бы мы вздумали пересмотреть содержание нашего умственного багажа, то оказалось бы, что многие элементы этого багажа принадлежат незабвенному Маркеллину Алексеевичу. О себе лично скажу, что едва ли не его лекциям по нравственному богословию я обязан тем, что идея царства Божьего сделалась центральной идеей моего богословского миросозерцания. Смею думать, что этой глубокой и «объемистой» идее предстоит видная будущность в истории русского богословия, что признается таким строгим представителем православно-русского богословия, как проф. Глубоковский (см. в его рецензии стр. 73–74). Само собою разумеется, что в раскрытии этой идеи православно-русскому богослову нет никакой надобности идти на помочах у Ричля.

Десятилетняя деятельность Маркеллина Алексеевича по изучению и преподаванию педагогики носила – с формальной стороны – тот же характер, что и работа в области этики: начав свои занятия изучением и преподаванием истории педагогики, покойный профессор, верный своей привязанности к концентрическому методу, завершил их изданием систематического курса педагогики в трех видах, представляющих собою три постепенно расширяющихся и углубляющихся концентра. И здесь нужно заметить, что полный «Курс педагогики», изданный в 1885–1887 гг., не представляет собою простого воспроизведения академических лекций, которые, по обычаю, отличались от печатного курса большею научностью и – равномерно – большей тяжеловесностью в частности, в лекциях Маркеллина Алексеевича по педагогике научно-психологический элемент был представлен в большем объеме, нежели в его печатном курсе. Впоследствии, когда Маркеллин Алексеевич, под давлением подозрительного отношения к его академическому курсу нравственного богословия со стороны покойного митрополита Иоанникия , задумал, к глубокому сожалению лиц, ценивших его деятельность по разработке его «излюбленного предмета» – этики (см. «особое мнение») П.И. Линицкого в «Проток. Со. Киевск. Дух. Акад.» за 189⁵/₆ г., стр. 43–45, и «Нравств. богосл. В Росси в течение XIX ст.» А.А. Бронзова в «Христ. Чт.» за 1901 г., т. CCXII, ч. 1, стр. 730), перейти с этой кафедры на кафедру психологии, он официально ссылался при этом на то, что «достаточно познакомился с этим предметом, когда преподавал сродную с ним науку педагогики» (см. цит. «Проток.», стр. 42). Без сомнения, он имел право сделать такую ссылку.

С декабря 1895-го года и до кончины Маркеллин Алексеевич преподавал в Академии психологию. Так как покойный профессор не успел оставить печатных трудов по этому предмету, то мы для ознакомления с построением и содержанием читанного им курса психологии воспользуемся конспективной записью студента LX академического курса Гр. Попова, прослушавшего у Маркеллина Алексеевича курс лекций по психологии в 190³/₄ акад. году.

Курс этот, помимо введения в науку, состоял из двух гласных частей: из учения об уме и из учения о сердце.

Во введении устанавливать предмет и задача психологии, а также определяются ее источники и метод. Задачу психологии, скрывающей в себе корни всех философских наук, составляет, по взгляду проф. М.А. Олесницкого, не выясненные существа души по началам того или другого метафизического принципа, а исследование душевных явлений, изыскание их законов, объяснение, при помощи последних, общих психических явлений, лежащих в основе индивидуальных различий. Следовательно, психология – наука не метафизическая, а эмпирическая. Источниками для познания душевных явлений являются самонаблюдение и наблюдение над другими людьми, вспомоществуемые физиологией, а наиболее подходящим и плодотворным методам – метод генетический. Воспроизводящий генезис душевной жизни человека. В соответствии с требованиями генетического метода Маркеллин Алексеевич начинает наложение психологии ума с низших отправлений ума, к которым относятся прежде всего ощущения, или перцепции, представляющие собою возбужденное состояние души, вызванное раздражением нервной системы. Первую ступень в ряду ощущений занимают ощущения общего чувства, или органические, обуславливающиеся различными состояниями телесных систем (движения, питания, половой и т.д.), вторую – ощущения внешних чувств, или органные. Для того, чтобы органные ощущения завладели сознанием человека, необходимо выделение частных ощущений из общего чувства, т.е. того состояния, которое соответствует многим нервным раздражения и не привязано к определенным частям тела: это – слегка окрашенный фон, на котором выделяются определенные психические состояния. Покойный профессор давал в своих лекциях подробное обозрение органных ощущений, в широком объеме пользуясь данными и выводами экспериментальной психологии. Вслед за обозрением того, что дается внешними чувствами, должны быть указаны законы, определяющие собою течение следов, которые остаются в душе после нервных раздражений в органах чувств, или – что то же – закон образования представлений, при чем представления нельзя понимать ни в виде сформированных после ощущений содержаний (старая психологи), ни в виде самостоятельных сил (Гербарт), ни в виде только образов, представляющих собою лишь ослабленные копии впечатлений (Юм) это – родившиеся в душе расположенности сохранять и воспроизводить ту деятельность, которой душа занималась раньше. Законы образования представлений следующие: а) закон слития однородных представлений, б) закон несовместимости представлений, имеющих различное содержание, в) закон потемнения представлений и г) закон ослабления их друг другом. Этими законами обуславливается ассоциация представлений. При действии указанных законов имеет важное значение работа нервов, которая, обуславливая собою обогащение души сложным содержанием, влияет затем и на репродукцию представлений. Несовершенство восприятия, недостаточно частая репродукция, взаимное вытеснение из сознания различных представлений – все это влечет за собою забвение представлений, так что душа не может воспользоваться всем тем, что дается внешними чувствами. Тем не менее, остающегося материала вполне достаточно для образования чувственного воззрения, или чувственного созерцания, которое состоит из представлений а) о пространстве и б) о вещи, обладающей многими признаками. Происхождение представления о пространстве обуславливается – с одной стороны – устройством сетчатки глаза, которая препятствует совершенному слиянию одновременно воспринимаемых различными нитями зрительных впечатлений, с другой – природою сознания, которая противится одновременному восприятию разнообразного материала, в силу чего и происходит то, что мы должны располагать зрительный материал друг подле друга, т.е. пространственно. Представления о вещах, обладающих личными признаками, не даются нам одновременно, а только представляются нам одновременными, при чем представление, составленное посредством зрения, становится для всех остальных представлений, с которыми оно входит в связь и которые составлены при помощи других чувств, центром, собирающим около себя другие представления, так что, значит, элементы целостного представления являются не равноправными. Дальше в курсе Маркеллина Алексеевича рассматривалось образование представлений о формах предметов, движении и покое, их расстоянии и т.д., причем проводилась та мысль, что ни того, ни другого, ни третьего мы не воспринимаем непосредственно: в образовании этого рода представлений имеет важное значение процесс умозаключения.

Чувственная сторона человеческой природы, посредством которой человеку открывается внешний мир и дается возможность воздействовать на этот мир, обща у человека с животными. Для большей части низших отправлений ума нет недостатка в аналогиях у животных. Отличительною принадлежностью человека является мышление, направленно (в этом его сущность) не на восприятие фактически данного материала, а на отыскание общегодной связи между фактами, которая обуславливается содержанием последних. Со времени Канта говорят иногда о «чистом» мышлении. С психологической точки зрения чистого мышления нет: развитие понятий совершается на чувственном материале; самое отвлеченное мышление нуждается в чувственно-данном материале для своего подкрепления и ориентирования, если оно не хочет сделаться совершенно пустым. Первое подтверждается наблюдениями над глухонемыми и слепорожденными: недостаток чувственного материала препятствует им в успешной выработке понятий, первому – о таких явлениях, которые вследствие своей текучести, требуют для своего усвоения фиксации посредством языка, второму – о пространстве и связанных с ним явлениях. А что мышление постоянно нуждается в подкреплении чувственным воззрением, это доказывается тем, что различение и отожествление легко производятся лишь в том случае, если есть на лицо соответствующие пространственные объекты: их наличностью обуславливается ясное мышление. Само мышление состоит в установлении связей между представлениями по содержанию. Средством для этого является суждение, в котором одно представление определяется другим. Происхождение этого взаимоопределения представлений обуславливается апперценированием каждого нового представления готовым отвлеченным представлением, к области которого оно относится. Если чувственное наблюдение содержится в отвлеченном представлении, так что в стремлении к соединению с ним встречает незначительное препятствие к этому, то в этих случаях происходит особый ряд суждения через подведение. Если при подведении устанавливается согласие частного представления с отвлеченным, хотя и не происходит полного слияния первого с последним, что в суждениях индивидуальных выражается особенность подлежащего наблюдению в ряду других наблюдений того же рода. Суждения отрицательные представляют собою не что иное, как неудавшееся подведение частного под отвлеченное представление: они выражают то, что в данном случае не может произойти ни полного (как при подведении), ни частичного слияния (как в индивидуальных суждениях положительного характера). Если в этих последних сказуемое выражает свойство, не содержащееся в отвлеченном представлении, или, по крайней мере, не допустимое a priori (напр., этот человек имеет курчавые волосы), то отрицательное суждение обозначает такое свойство, которое не содержится непосредственно ни в надлежащем, ни в стоящем выше его отвлеченном представлении (напр., этот человек – без руки). Те же законы слияния и различения, которые лежат в основе суждений, обуславливают дальнейшую работу мышления в умозаключениях, при помощи которых уясняются основания прежних суждений и образуются новые суждения. Общий результат суждений и умозаключений состоит в том, что мы переступаем пределы ассоциаций представлений и достигаем соединения последних по сродству их содержания. Последним, возглавляющим всю умственную деятельность явлением следует считать идеи: это – те представления, которые помогают значительным областям мыслей достигнуть законченности, цельности; таковы, с одной стороны, идеи пространства, времени, числа, причины, с другой – истины, добра, красоты. Заканчивается отдел изложением психологического учения о рассудке и разуме, внимании, сознании и самосознании.

Область явлений сердца в широком смысле этого слова (в каком говорится о нем в Св. Писании, а также в обыденной жизни, когда сердце противолагается уму) обнимает душевные явления, на которые мы смотрим всецело, как на наши собственные, субъективные состояния. Если ум стремится, посредством внешнего восприятия и мышления, постигнуть вещи в их существе и связи, то сердце само по себе ничего не знает о предметах: оно живет всецело в себе. Область сердца распадается, в свою очередь, на а) чувствования и б) желания. Обе эти группы подвергались подробному анализу, при чем выяснялась та мысль, что происхождение чувствований обуславливается ощущениями и представлениями, а желание возникает тогда, когда область душевных представлений достигает некоторого образования: оно основывается на более или менее ясном представлении предмета, с которым соединяется приятное или неприятное чувствование. Как видим, интеллектуалистический элемент выдвигается здесь довольно настойчиво.

Таков был основной состав курса психологии, читанного покойным профессором в 1903–04 году ак. году. К основному составу курса присоединялось подробное изложение следующих материй: а) гипнотизм и внушение, б) сравнительная психология, в) психология человеческого общества, г) история психологии. Эти отделы, отличавшиеся свежестью материала, слушались студентами с особенным интересом. Вообще нужно сказать, что студенты относились к нелегким для усвоения лекциям покойного профессора с большим вниманием, а к его личности с неизменным уважением и глубокими симпатиями, которые нашли свое выражение в живой радости, с какою студенты встретили возведение своего профессора в степень доктора богословия, и в неподдельной скорби, с какою они провожали его в преждевременную могилу.

Научно-литературная деятельность Маркеллина Алексеевича стоит в тесной связи с его профессорской деятельностью. Не имея возможности входить здесь в оценку его литературных трудов, даем их перечень по группам соответственно их содержанию.

1. Книга Екклезиаст. Опыт критико-эксгетического исследования. Магист. Диссертация. Киев, 1873 г. Стр. 596 (первоначально в «Трудах Академии»).

2. История нравственности и нравственных учений. Ч. I. А. Введение в курсе этики: научная постановка этики. В. Введение в историю нравственности и нравственных учений: идея развития и факторы истории; принцип истории; цель истории. С. История нравственности и нравственных учений: генезис нравственности; дикие народы. Киев, 1882 г., стр. 428 Ч. II. Восточные народы. Киев, 1886 г., стр. 266 (первоначально в «Трудах Академии»).

3. Нравственный прогресс. Актовая речь. Стр. 34. Киев, 1884 г. (также в «Трудах Академии» и в «Проповедническом Листке»). Выдержала два издания.

4. Нравственное богословие или христианское учение о нравственности. Составлено применительно к программе для духовных семинарий. Стр. 289. Киев, 1892 г. Выдержало три издания.

5. Из системы христианского нравоучения. Стр. 487. Киев, 1896 г. В том же году, с некоторыми изменениями и перестановками, издано во второй раз и в таком виде представлено на соискание степени доктора богословия.

6. Критика экстраординарного профессора М. Олесницкого на критику экстраординарного профессора М. Ястребова. Стр. 37. Киев, 1899 г. В конце брошюры обещано продолжение, но продолжение не последовало.

7. О нравственности древнего греческого народа (Труды Академии, 1904 г., стр. 190–248), – трактат, являющийся продолжением 2-ой части «Истории нравственности».

8. Курс педагогики. Руководство для женских институтов и гимназий, для высших курсов и для всех занимающихся воспитанием детей. Вып. I: теория воспитания. Стр. 334. Киев, 1885 г. Вып. II: теория обучения. Стр. 280. Киев, 1887 г. Курс посвящен «воспитанницам старших классов институтов и гимназий».

9. Краткий курс педагогики. Руководство для женских институтов и гимназий с двухгодовым курсом педагогики. Вып. 1–2. Киев, 1895–1896 гг.

10. То же. Для учебных заведений с годовым курсом педагогики. Киев, 1887 г.

11. Слова, сказанные на пассиях. Нам известны два слова, из коих каждое представляет целый богословский трактат: одно – о любви Божией к нам, выразившейся в страданиях Спасителя, и о любви, как начале нашей жизни, другое – о сущности и значении религии (напечатаны в «Трудах Академии»).

12. Наконец, Маркеллин Алексеевич в течении двадцати трех лет (с 1882 года и до самой смерти) издавал «Проповеднический Листок» – ежемесячное издание, предназначенное для священников, в котором помещались проповеди, составленные главным образом самим редактором-издателем. Всего им здесь написано около 200 печатных листов: это, по словам проф. Глубоковского, «исключительный по качествам и по размерам подвиг», достойный «глубокого почтения» (см. цит. Журн. Спб. Ак., стр. 72–73). В проповедях, составленных самим Маркеллином Алексеевичем, заметно преобладание нравственно-психологического элемента. Изложение по большей части схематическое. Священники, привыкшие свободно пользоваться печатным пособием и не ленившиеся восполнять печатную схему живыми красками, взятыми из области своих пастырских наблюдений, находили в «Проповедническом Листке» сподручное пособие для своей проповеднической деятельности, в частности, дл проповеднической «импровизации».

В одном из псалмов сказано: «в той день (разумеется день смерти) отыдут вся помышления его». Истина этих печальных слов в полной мере исполнилась на Маркеллине Алексеевиче: перо выпало из его рук прежде, чем он довел до конца осуществление своих научно-литературных замыслов, а замыслы были широки и интересны. «Издавая настоящее сочинение, – писал он в первом прибавлении к книге «Из системы христианского нравоучения», – мы не считаем работ своих по нравоучению законченными. За сим вторым опытом» (первый опыт – учебник по нравственному богословию) «должен следовать третий опыт, и уже многотомный. В этом третьем опыте должен быть тщательно разработан и изложен, между прочим, исторический элемент, в особенности же должно быть обстоятельнейшим образом рассмотрено и изложено учение отцов и учителей церкви и нравственности». Смерть помешала осуществлению широко задуманного плана. Возможно, что трудолюбивым автором уже сделано нечто в этом направлении. К сожалению, горький опыт минувших лет дает мало надежды на то, чтобы научно литературные труды покойного профессора увидали свет: на это у нас обыкновенно не находится денег. Всем известна научная высокая научная ценность лекций по истории церкви, читанных покойным профессором В.В. Болотным в Спб. духовной Академии (см. об этом, напр., в трактат проф. А.А. Спасского «Обращение Константина В. в христианство»); многие выражали желание видеть его лекции в печати; в первые годы по кончине знаменитого историка собрано несколько сот рублей на этот предмет. Однако со дня его смерти прошло уже пять лет, а лекции еще не напечатаны. Когда мы их увидим в печати, да увидим ли – одному Богу известно! Такова у нас обычная судьба рукописного наследия, остающегося после смерти наших ученых богословов.

Судя по внешнему виду, Маркеллин Алексеевич пользовался хорошим здоровьем, но сам он своего здоровья не считал прочным: вероятно, порок сердца, гнездившийся в его, по-видимому, крепком организм, давать о себе знать. В течение всего февраля он читал лекции (последняя лекция прочитана им 22-го февр.), но в понедельник на второй неделе поста от него получена собственноручная записка с извещением, что целый ряд болезней, найденных у него доктором, вынуждает его, к сожалению, сидеть дома. Никто не думал, что болезнь так скоро приведет к роковому исходу. По-видимому, не ожидал этого и сам Маркеллин Алексеевич. Он все время держался на ногах; в субботу, 12-го марта, ходил к доктору; возвратившись, послал за лекарством; когда посланный возвратился, то он застал больного уже в постели, а когда на другой день, в воскресенье, вошли в его кабинет, там нашли уже окоченевший труп. По заключению врача, Маркеллин Алексеевич скончался накануне от припадка сердечной жабы.

В понедельник, 14-го марта, в 4 часа пополудни, совершено было Преосвященным Платоном, Ректором Академии, в сослужении академического духовенства и в сопровождении родных, сослуживцев и учеников почившего, перенесение гроба с его останками из дома в Св.-Духовскую церковь Братского монастыря, а на другой день, после перенесения гроба в Великую церковь, Преосвященным Ректором совершена была литургия и следом за нею отпевание почившего профессора. В отпевании приняли молитвенное участие ученики почившего из городского духовенства. За литургией, во время причащения священнослужителей, сказано слово студентом 4-го курса Ал. Чекановским, перед отпеванием произнесена речь проф. Д.И. Богдашевским, во время самого отпевания произнесены речи и д. доцента П.П. Кудрявцевым, проф. Вл. П. Рыбинским, студ. 2-го курса Ив. Триодиным, студ. 1-го курса Фетисовым и студ. 3-го курса В. Чернявским. Речь последнего, произнесенная ex imroviso, осталась не записанной. После отпевания гроб с останками почившего был вынесен из церкви на руках профессоров и студентов и установлена на катафалк. На гроб возложен студентами металлический венок с надписью: «Знаю дела твои, и труд твой, и терпение твое». Затем шествие, в сопровождении Преосвященного Платона, направилось на новое Байково кладбище, находящееся, по отношению к Братскому монастырю, противоположном конце города. Был уже четвертый час пополудни, когда гроб с останками почившего профессора опускали в могилу. Весеннее солнце приветливо светило с голубого неба. «Не об одном вечном спокойствии говорило оно, о великом спокойствии равнодушной природы; оно говорило также о вечном примирении и о жизни бесконечной"…