Значение святых Кирилла и Мефодия, как учителей народа русского

Двадцать три года тому назад, именно в 1862 году, когда совершилось тысячелетие со времени основания Российского Государства, русские впервые, после многих лет забвения, стали праздновать память первоучителей, первопросветителей славянских, свв. братьев Кирилла и Мефодия, и день праздника в честь их приурочен был к 11-му мая. В следующем за сим 1863 году праздновалось, – с особой торжественностью в Москве, – тысячелетие самой просветительной деятельности свв. братьев среди славян, также 11 мая. В этот день, в память свв. Кирилла и Мефодия были многие по Москве торжественные заседания и собрания, подобные настоящему и, между прочим, в Обществе любителей Российской словесности. В этом Обществе председатель его, покойный М.П.Погодин держал речь и в ней, исчислив заслуги свв. первоучителей с их учениками и последователями для стран славянских вообще и в частности для России, высказал, между прочим, следующие слова, довольно резкие, но весьма сильные и правдивые: «Вот что сделали для Русского народа свв. Кирилл и Мефодий! А что наши так называемые учители, непщующие быть передовыми людьми, что они сделали для народа в этом отношении? Они – ничего; ничего не только в сравнении с действиями свв. Кирилла и Мефодия, но и вообще ничего! И находятся еще бессмысленные между ними, которые хотят вырвать из рук у Русского народа эту единственную для него духовную пищу, то есть Богослужение на славянском языке, переведенное трудами св. первоучителей славянских». Да что же без нее будет с народом! Чем заменят ее передовые безумцы? Неужели они думают, что горячешным их бредом, наполняющим современные листы, которые разносит ежедневно ветер, может удовлетворяться русский добрый, толковый православный народ? Неужели они думают, что из их ничего может произойти что-нибудь путное и прочное. Ex nihilo nihil fit, кроме разве нигилистов, взаимно друг друга уничтожающих и погрязающих в своем нелепом ничтожестве? Туда им и дорога!¹ Вчера исполнилось тысячелетие со дня кончины одного из первоучителей славянских, св. Мефодия, – и мы собрались здесь, в этом зале, освященном также 11 мая 1863 года, для чествования его собственно памяти. Но так как оба первоучителя, по выражению одного из них, были подобны двум волам, «одну борозду тянувшим»², то воспоминание об одном из них невольно влечет за собой воспоминание и о другом, как и древнейшие памяти обоих святых в кругу церковном приурочиваются то к 11-му мая, а то к 6-му апреля.³ Это и понятно. Они оба вместе были виновниками духовного просвещения славян: Кирилл, вместе с Мефодием начинал, а Мефодий, после блаженной кончины Кирилла, довершал это великое дело. В 22 года, начиная с 863-го и кончая 885-м годом, их обоюдными трудами просвещены были страны славянские: Болгария, Моравия, Паннония, Чехия, некоторые части Польши и Угорской Руси и т. д... 22 года, (думалось мне), прошло с тех пор, как сказаны были приведенные слова М.П.Погодина, а они и теперь имеют полную силу. Они заставляют невольно призадуматься над вопросом о том, что сделано было свв. Кириллом и Мефодием для просвещения стран славянских вообще и России в частности, и что сделано было и делается нами русскими в отношении в просвещению нашему... Но так как просветительная деятельность св. первоучителей славянства, вообще понимаемая, слишком широка (по ее объему, то я и еще более ограничил предмет моих размышлений. Я буду просить вашего снисходительного внимания к моей беседе) мы ограничились исследованием вопроса о значении собственно учительной деятельности чествуемых ныне святых для русского народа и при том именно для русских начальных народных училищ в их прошедшем, настоящем и, насколько возможно и желательно, также в будущем. Считаю излишним говорить о том, как важен вопрос об этих училищах, долженствующих воспитывать верных сынов для матери-церкви и отечества, – опору счастливой будущности той и другого, – и потому прямо приступаю к делу.

В некоторых наших древних богослужебных книгах встречается молитва «пред начатием учения отроком» со следующими, между прочим, словами моления иерея о отрочати: Дай же ему, Господи, от Давидова разума, от Соломони премудрости, и от Кирилловы хитрости. Дай же ему стояние с иереи и со всеми святыми Твоими (см. Кирил.-Меф. сбор. стр. 448). В этих немногих словах ясно начертан весь план, живо обрисован весь характер, прямо указано направление древнеславянских и древнерусских начальных училищ, с возведением их по началу к одному из первоучителей славянских. Кириллова азбука или, что тоже, церковно-славянская грамота, с ее не хитрой счетной премудростью; Псалтирь царя Давида и Часослов, которых многие новые учители и учительницы так не долюбливают, и нравоучительные изречения мудрости Соломоновой: вот весь немногосложный план начального обучения тех времен. Церковность (стояние с иepeи): – вот основной характер их. Религиозность (стояние со всеми святыми): – вот истинное направление их. Что это и действительно так было, о том пусть скажет история.

Обучение в указанном сейчас виде, в христианской церкви ведет свое начало от начала самого христианства и опирается на заповеди, данной самим Господом нашим Иисусом Христом первоучителям христианским – св. Апостолам: шедше научите вся языки, крестяще их во имя Отца и Сына и Святаго Духа, учаще их блюсти вся, елика заповедах вам (Матф. 28:19–20). Согласно этой заповеди, соединяющей с таинством крещения и начальное наставление в истинах христианской веры, действовали св. Апостолы. Согласно ей действовали и преемники Апостолов – пастыри и учители христианской церкви, следуя их примеру и строгому правилу (Апост. прав. 58). Древнейшие огласительные училища, подобные Александрийскому, были прямым выражением послушания этой заповеди и дальнейшим развитием дела Апостольского учения. Не иначе действовали и своим подчиненным внушали действовать также позднейшие пастыри и учители церкви вселенской: свв. Афанасий Великий, Григорий Богослов, Василий Великий, Иоанн Златоустый и мн. др. 10-е правило VII-го вселенского собора прямо ставит в обязанность пресвитеру: «да идет учити отроков и домочадцев (в своем приходе), читая им Божественное Писание: ибо для сего и священство получил». А VI-й вселенский собор 19-м правилом указывает пастырям и времена для такого научения пасомых: «по вся дни, наипаче же во дни воскресные». При этом Псалтирь обыкновенно была самой любимой книгой для чтения, своего рода хрестоматией. В предисловии к славянской грамматике Мелетия Смотрицкого, отчасти переделанной и изданной в Москве в 1648 году, говорится о многих из пастырей и учителей Греческой церкви, которые, в своей юности, сами учились подобным образом, а затем так же учили и других. При этом обыкновенно высказывается, что тот или другой из них, после обучения «грамоте» или иногда и «грамматики», «первее убо Божественные Писания наша навыче» (л. 12; срав. 2, 3 и др.). А о Николае Студите и прямо говорится, что «по научении Псалтыри пустиша его родителя в Константин град» (л. 13 об.), подобно тому, как это случилось с одним из первоучителей славянских – св. Кириллом. Таким же образом в IX веке научены были и потом учили сами чествуемые ныне святые, родившиеся, учившиеся и по началу долго действовавшие в Греции. Родившись в Солуни или Фессалониках в Македонии, населенной тогда, как и теперь, более славянами, нежели греками, и происходя от благочестивых и знатных родителей, они научены были всему, чему возможно было в то время научиться, при совершенном отсутствии высших школ государственных и при господствовавшем повсюду обучении частном. При сем о Кирилле (в мире Константине) говорится, что он довершал свое образование в Константинополе при дворе Императорском вместе с императором Михаилом под руководством знаменитаго Фотия, бывшего потом патриархом Константинопольским. Между прочим, св. братья изучили «грамотикию»; кроме того «прилежааху святих книг» и творений отеческих, из коих св. Кирилл особенно любил творения св. Григория Богослова⁴. «Более же учения» они являли «на себе тихый образ»⁵. Быв, таким образом, просвещены сами, и видя, как много на их родине, – в Солуне и Македонии – остается славян, которых еще не коснулся, а по некоторым причинам и не мог коснуться свет такого же просвещения, они горели желанием и их сделать причастниками этого духовного света. Но как было исполнить это благое желание? Славяне не имели письмен или азбуки. Они дотоле писали только «резями» или «чертами», как свидетельствует в X веке черноризец Храбр⁶; а не то, так пользовались письменами чужестранными: греческими или латинскими⁷. Само собой разумеется, что при таких условиях они не могли далеко уйти в своем просвещении. А просвещать без письмен значило, по выражению самого св. Кирилла – начинателя дела, тоже, что «на воде беседу написати»?⁸ Тогда св. Кирилла осенила светлая мысль – составить для славян, на основании греческого и с помощью других известных ему алфавитов, славянскую азбуку и чрез посредство ее преподавать им свет учения Божественного. Мысль сообщена св. Мефодию и в последнем, как все доброе, нашла для себя полное и глубокое сочувствие. Дело составления славянской азбуки для св. братьев тем более осуществимо было, что славянский язык им обоим, как солунянам, был известен весьма хорошо, как язык родины их. Посылая их для проповеди евангельской в славянские земли, император греческий прямо говорил им: «вы бо еста селунянина: да селуняне все чисто словенскы беседуют»⁹. Но при всем том, сознавая великость и важность этого дела с его последствиями, св. Кирилл с братом и иными избранными для того же дела сотрудниками начали его молитвой к Богу и только свыше ожидали для себя истинного просвещения. «Шед же философ, – говорится о Кирилле в житии его, – по первому обычаю на молитву се наложи и с инеми поспешникы. Вскоре же е ему Бог яви, послушае молитвы своих рабь. И aбиe сложи письмена и начеть беседу писати Евангельску: искони бе Слово, и Слово бе у Бога; и Бог бе Слово и прочее"¹⁰. Это было в 855 году, по ясному свидетельству упомянутого черноризца Храбра¹¹. Начав труд перевода священных книг с греческого языка на славянский так называемым «избором», т. е. евангелиями, избранными для церковных чтений годового круга, начинающегося неделей Пасхи, св. Кирилл с братом и иными споспешниками своими на первое время ограничился лишь немногими, самыми необходимыми из этих книг для ежедневного богослужения – самого первого и ближайшего, но в тоже время и важнейшего из способов духовного, христианского просвещения. Именно переведены были по началу: Апостол, также в «изборе»; Псалтирь; Паремейник; Часослов и некоторые другие книги. Св. Кирилл, быть может, предчувствовал, что его собственно борозда на ниве духовного просвещения славян не будет долга, и потому спешил воспользоваться этим немногим для целей просвещения. К тому же его с братом и прямо торопили делом Императорский двор и великая церковь Константинопольская. Едва они успели заронить первые, так сказать, семена на ниве духовного просвещения славян Македонских, как в 858 г., по поручению императора и патриарха, должны были отправиться с просветительной миссией к Хазарам, обитавшим в южной части теперешней России. А в 862 году славяно-паннонские и моравские князья Ростислав, Святополк и Котел, по всей вероятности услышав о зачатках духовного просвещения между славянами македонскими, послали к императору греческому Михаилу послов с такой просьбой: «людем нашим поганьства ся отвергавшим и по христианеск ся закон держащим учителя не имам (не имамы)¹² таковаго, иже бы ны в свой язык истую веру христианьскую сказал, да быша и ины страны, того зряще, подобили бы ся нам. То посли нам, владыко, епископа и учителя таковаго. От вас бо на вся страны всегда добрый закон исходит»¹³. Царь и патриарх избрали для сего великого дела опять двух святых братьев – Кирилла и Мефодия и отправили их в западные славянские страны. На пути в эти страны св. Кирилл и Мефодий остановились ненадолго в Дунайской Болгарии и успели посеять доброе семя в сердце князя этой страны Бориса, который вскоре и сам крестился и обратил своих подданных в христианскую веру, пользуясь теми же славянскими письменами, которые изобретены быти св. Кириллом. Между тем св. апостолы славянские прибыли в Моравию и Паннонию, князь и Ростислав «собрав ученикы, вдасть я учити»¹⁴. А вот и ход и плоды этого научения, с помощью славянской грамоты: «вскоре же ся весь церковный чин предложи и научи я утрении и годинам обедней и вечерней, и павечерницы, и тайней службе. И отверзошася, по пророческому словеси, уши глухих услышати книжная словеса, и язык ясн бысть гугнивым»¹⁵. Таким образом, это научение было по объему начальное или, как теперь говорят, элементарное, по характеру – церковное, по направлению – религиозное, духовное. Через 5–6 лет после начала просветительной деятельности св. братьев между славянами западными они оба вызваны были в Рим по делам церковным. В Риме и скончался один из них, – св. Кирилл в 860 году, оставив Мефодию завет – не покидать, ради монастырского уединения, которое так всегда любил Мефодий, – той нивы духовного просвещения, на которой они оба с благословенным уже успехом столько потрудились. И Мефодий свято исполнил этот завет. Возвратившись в Моравию, он продолжал и еще более расширял в границах дело, начатое с братом, действуя в том же духе и неустанно до самой кончины своей, последовавшей в 885 году 6 апреля. Именно с одной стороны он, с сотрудниками своими – прежними и новыми учениками, увеличил число книг, переведенных ранее с братом: им переведена была вся Библия, за исключением книг Маккавейских, переведены были все, бывшие к тому времени в употреблении греческой церкви богослужебные книги, также «Номоканон, рекше закону правило, и отеческыя книгы»¹⁶; а с другой – неутомимо продолжал и сам учить клириков и мирян «закону хрестьянскому» устно и письменно и, в качестве архипастыря, поставленных им пастырей и учителей словом и примером побуждал делать то же; устроял храмы Божии – эти христианские училища благочестия и при них ставил школы и учителей – пастырей церкви не только в Моравии, но и по окрестным странам славянским; поощрял иноческую жизнь, сам будучи строгим иноком и зная, как сильно действует слово учения, подтверждаемое жизнью и т. д., так что «вельми начать рости Божие учение и стрижницы (т. е. духовенство) множитися во всех градех», – замечает жизнеописатель св. Мефодия¹⁷. Даже не далее, как за три дня до блаженной кончины своей, св. Мефодий, уже больной, не преставал поучать паству свою в церкви и здесь же, предчувствуя близость кончины, наметил преемника себе по архипастырству и духовному учительству в лице ученика своего Горазда, который, по его собственному засвидетельствованию, происходил из той же «земли» Моравской и был «научен добре»¹⁸. Горазд и другие ученики свв. Мефодия и Кирилла продолжали дело их, в том же духе, как в Моравии, Паннонии и сопредельных с ними областях, простираясь и до юго-западных окраин нашего отечества, так и в южных славянских странах: в Дунайской Болгарии, где тому особенно благоприятствовал век царя Симеона, в Сербии и др.

Но между тем как на той ниве, в которую более всего положено труда первоучителями славянскими, – в Моравии, Паннонии и сопредельных с ними славянских областях, вскоре после их блаженной кончины, начали возрастать и усиливаться волчцы и терния латинства, уже к XII веку заглушившие посеянные ими добрые семена, на востоке, именно в нашем отечестве, начинался рассвет дня, переносивший сюда закатившееся на западе солнце, чтобы таким образом как бы исправить его течение, не совсем естественно начавшееся на западе. Дух свв. Кирилла и Мефодия – славянских просветителей, не находя покоя там, на западе, перенесся к нам в Россию, южные части которой они, еще живя во плоти, посетили раньше стран западных и, как можно полагать на основании некоторых исторических данных, обрели уже здесь некоторые лучи света Христова¹⁹. Но это предположение имеет силу не только в отношении к обитателям южных областей русских, а и средних и северных. При Новгородском князе Рюрике и Киевских князьях: Аскольде и Дире, современниках свв. Кирилла и Мефодия, на Руси христиане уже были несомненно, хотя и по преимуществу из пришельцев – варягов (норманнов). Еще более увеличилось число христиан в начале X века; при Игоре и Ольге на Руси было уже много церквей, из коих Киевская «соборная», т. е. приходская церковь св. Илии упоминается в договоре, заключенном между Игорем и Византийскими Императорами в 944 году. Если были церкви, то само собой разумеется были и священно- и церковнослужители; если же были священно- и церковнослужители, то было и лежавшее на их обязанности наставление христиан, оглашение в связи с таинством крещения. Но мы идем и еще дальше. Быть не может, чтобы христианами на Руси до Владимира были одни только варяги. Иначе и при Владимире не совершилось бы того, что совершилось. Недаром летописцы наши, сравнивая Владимира с солнцем, бабку его Ольгу сравнивают с луной, сиявшей среди нощи язычества. Хоть свет луны есть и заимствованный, однако он освещает много пространства и предметов, дает им свой свет. Мы полагаем в силу этого, что и до Владимира свет христианства на Руси необходимо проникал и сердца коренных жителей ее славян. С другой стороны, из несомненных исторических данных мы знаем, что Русские имели в IX-X веках сношения не только с Греками, от которых, конечно, ближе всего могло быть ими заимствовано и богослужение и духовенство, и в столице которых – Константинополе была даже варяжская церковь²⁰, но с Болгарами Дунайскими и Угорскими русскими, уже просвещенными христианством. Что же удивительного, если и до Владимира в Россию проникал уже по местам свет просвещения славянского, заимствованный таким образом из того же источника, – от свв. Кирилла и Мефодия? Но если и это все более или менее вероятные предположения, то в отношении к временам Владимира, которого не напрасно и народные былины называют «красным солнушком», мы вступаем уже прямо в область несомненного. Быв по происхождению от племени варяжского, он уже настолько ославянился, что и коренными славянами признан был за своего народного князя, так что считал себя вправе не только лишь тайно, как дед его Игорь, быть христианином, но и открыто уподобиться болгарским князьям Борису и Симеону, просвещенным от свв. Кирилла и Мефодия, и быть просветителем своего народа светом христианства чрез поголовное крещение его, таким образом, явиться истинным солнцем для России, быть для нее тем, чем были Кирилл и Мефодий для Славян западных. Подобно св. Кириллу и Мефодию, и равноапостольный князь Владимир, приступая к столь великому делу, как духовное просвещение народа, предваряет его молитвой. Именно еще пред взятием Корсуня Владимир, сам уже христианин, обращается к Богу с такой молитвой: «Господи Боже, Владыко всех! Сего у Тебе прошу, даси ми град, да прииму и да приведу люди хрестьяны и попы на свою землю, да научять люди (мои) закону хрестьянскому»²¹. И после взятия Корсуня Владимир подлинно привел с собою в Киев многие «люди хрестьяны и попы»; а вместе с тем принес и славянские богослужебные книги – труд св. Кирилла и Мефодия²². Заручившись, таким образом, всем, что необходимо было для научения народа своего закону христианскому, Владимир в царстве своем теперь «нача ставити по градом церкви и попы, и люди на крещенье приводити по всем градом и селом». Затем, как бы в прямое соответствие древнему порядку научения, соединявшегося с таинством крещения, летописец непосредственно присовокупляет, что тот же «Володимер, послав, нача поимати у нарочитое чади дети и даяти нача на ученье книжное»²³, т. е. приведенным из Греции ученым людям «хрестьяном и попом»²⁴. «Сим же, – добавляет к сему летописец о детях, – раздаяном на ученье книгам, сбысться пророчество на Русьстей земли, глаголющее: во оны днии услышать глусии словеса книжная, и ясн будет язык гугнивых»²⁵, т. е. добавляет совершенно то же самое, что мы уже видели у паннонского жизнеописателя св. Мефодия об учительной деятельности последнего и ее плодах. В другом месте летописец говорит о Владимире, что и сам он «бе любя словеса книжна»²⁶. Не удивительно поэтому, что Владимир так сильно желал и другим в своем царстве духовного просвещения. Потому же не удивительно, что ближе всего он постарался сделать причастными этого просвещения своих собственных детей. И из них о мученике Борисе и князе Ярославе мы имеем положительные летописные сказания, свидетельствующие об их образовании и начитанности. Ярославу, вскоре после кончины Владимира, досталось в удел и самое великое княжение, следовательно, вместе с тем и продолжение начатого отцом его по делу духовного просвещения народа русского. И он явился достойным преемником славы отца. В продолжительное время княжения своего (1019–1054) Ярослав утвердил на прочных основаниях дело, начатое св. первоучителями славянскими и перенесенное в Россию равноапостольным князем Владимиром, также расширив дело духовного просвещения умножением способов последнего и распространением пределов его, как св. Мефодий расширил дело, начатое братом его Кириллом. Вот как древнерусская летопись изображает отношение Ярослава к делу духовного просвещения и самое это дело, им совершенное. «И при сем, – говорит о нем древнейшая летопись, – нача вера хрестьянская плодити ся и расширяти, и черноризци почаша множитися, и монастыреве починаху быти. И бе Ярослав любя церковныя уставы, попы любяше повелику, излиха же черноризце, и книгам прилежа и почитая е часто в нощи и во дне; и собра письце многы, и прекладаше от Грек на Словеньское письмо, и списаша книгы многы, и сниска, имиже поучащеся вернии людье, наслаждаются ученья Божественного. Якоже бо се некто землю разореть, другый же насееть, ини же пожинають и ядять пищу бескудну: тако и сей. Отец бо сего Володимер взора и умягчи, рекше крещеньем просветив: сей же насея книжными словесы сердца верных людий, а мы пожинаем, ученье приемлюще книжное. Велика бо бывает полза от ученья книжного; книгами бо кажеми и учими есмы пути покаянью, мудрость бо обретаем и въздержанье от словес книжных, се бо суть рекы напаяющи вселеную, се суть исходища мудрости» и т. д. «Ярослав же се, якоже рекохом, любим бе книгам, многы написав положи в церкви святой Софьи, юже созда сам. И ины церкви ставляше по градом и по местом, поставляя попы, и дая им от именья своего урок (т. е. содержание), веля им учити люди, понеже тем есть поручено Богом²⁷ и приходити часто к церквам, и умножишася прозвутери, людье хрестьянстии»²⁸. Равным образом, подобно отцу своему, Ярослав в 1030 году, пришедши в Новгород, «собра от старост и от поповых детей 300, и повеле учити книгам»²⁹. Итак, не составляет ли все это продолжения и развития дела, начатого свв. Кириллом и Мефодием и перенесенного на Русь Владимиром? – В летописном сказании пред нами ясно выступают отдельные черты этого великого дела: 1) труд перевода книг «от Грек на Словеньское письмо» продолжается, простираясь на множество книг («списаша книгы многы»), очевидно еще не переведенных дотоле на славянский язык; ибо, судя по тому, что Ярослав, при своей собственной любви к книгам, так ярко живописуемой летописцем, отличался и горячей ревностью в «снискании» книг, было бы странно предполагать, что переведенные им и при нем книги были уже ранее того переведены св. Кириллом и Мефодием или учениками их в Болгарии при Симеоне, который в этом отношении был очень сходен с Ярославом. 2) А эти, равно как и ранее переведенные книги нужны были именно для большего и большего распространения просвещения на Руси. Как сам Ярослав «любим бе книгам, прилежа им и почитая е часто в нощи и в дне», так этого же он желал и для всех своих подданных. Он глубоко сознавал, что «велика бывает полза от ученья книжного» и потому не щадил ни времени, ни сил, ни материальных издержек к дальнейшему и дальнейшему распространению этого учения по земле своей. С этой целью он 3) кроме существовавших со времен Владимира, устрояет «ины церкви по градом и по местом». Он знал, что на Руси несравненно больше безграмотных, нежели грамотных. И если для грамотных местами духовного просвещения могут служить школы, то для безграмотных такими местами служат по преимуществу храмы с их богослужением, с таинством крещения, которое предполагало собою научение, с проповедью слова Божия и т. д. Иными местами духовного просвещения для безграмотных могли служить 4) иноческие обители, где и словом и житием монашествующие издревле поучали притекающих в сии обители мирян. И мы помним, что Ярослав сам «любяше излиха черноризьце» и что при нем «черноризьци почаша множитися и монастыреве починаху быти». Для искавших же, подобно ему, высшей степени духовного просвещения чрез наученье книжное, Ярослав учреждает 5) училища нарочитые как при церквах, то есть приходские, с учителем-священником во главе, так и особые, каковым было училище Новгородское, стоявшие, впрочем, также под высшим наблюдением если не епископа (как это было в отношении к училищу Новгородскому), то пресвитера. 6) Учителями во всех этих училищах были по преимуществу пресвитеры или «попы», «понеже тем есть поручено Богом». Но это не исключало возможности и того, чтобы не только остальные члены клира (диаконы и причетники), а и частные грамотеи, миpcкие «люди хрестьяны» учреждали у себя на дому частные школы грамотности. 7) Пособием для учителей в утверждении и распространении ими духовного просвещения, равно как и для дальнейшего самообразования научившихся грамоте и основаниям веры и благочестия в помянутых школах являются библиотеки при церквах, подобные той, которая учреждена была Ярославом при церкви св. Софии в Киеве. Подобные же библиотеки устраивались и при монастырях частью из жертвованных рукописных книг, а частью написанных самими иноками. 8) Согласно всему, доселе сказанному, все эти училища преследовали цель чисто практическую: по научении славянской азбуке и простейшему счету (численная система опиралась на той же славянской азбуке) обучить чтению книг и приохотить к этому чтению. Это же свидетельствует и о том, что таковое обучение было лишь начальное, элементарное. 9) Из сказанного же явствует, что характер обучения в училищах времен Ярослава был чисто церковный. Ярослав и сам «бе любя церковные уставы», и училища устроял при церквах, и учителями в них поставлял «попы» и ученье в них направлялось при нем ближе всего к церковности. Нужно было образовать контингент способных к должностям священно- и церковно-служительским людей, – и он образовывался в упомянутых училищах. Больше и негде ему было образоваться. Если же так, то, само собой разумеется, что ближе всего нужно было обучить церковно-славянской грамоте, затем Псалтири (пожалуй, и с восследованием) и Часослову, а далее уже и другому, соответствующему тем же предметам обучения. 10) Наконец из того же сказанного видно, что направление обучения в древнерусских училищах было вполне религиозное, духовное. За это ближе всего говорит уже то, что мы сейчас сказали о характере обучения в этих училищах, а за тем самые выражения летописца о пользе, приобретаемой от учения книжного, о множестве книг, при Ярославе появившихся, «ими же поучающеся вернии люди, наслаждаются ученья Божественного». Далее летописец и перечисляет отчасти область читаемого книжного материала. И посмотрите, какой это материал: «пророческие беседы, евангельские учения и апостольские, жития святых отец»³⁰ и т. д. Да и самый состав оригинальной и переводной литературы времен Ярослава и вообще до монгольского периода ясно говорит о том же религиозно-нравственном, духовном направлении тогдашнего просвещения на Руси. Не говоря уже о таких произведениях, как дошедшие до нас произведения современника Ярослава, митрополита Илариона – истого славянина, несколько позже его жившего Феодосия Печерского, который, по словам жизнеописателя его Нестора, и сам читал исключительно «Божественные книги"³¹ и оставил нам также сочинения религиозно-нравственные, а равно также других современных им и позднейших писателей, даже произведения, по-видимому, светские, как например летописи, все насквозь проникнуты религиозным и нравоучительным тоном, как то мы могли отчасти видеть уже и на приведенных отрывках. Тоже должно сказать и о переводной литературе. Только в некоторых хронографах встречаются эпизоды светского тона; таким же тоном отличается и приложение к хронографу Иоанна Малалы, под особым заглавием: «книга Александр», в которой передаются баснословные сказания о подвигах героя Македонского; да два-три сочинения по риторике и философии, имевшие самый ограниченный круг читателей. А за всем этим выступает обильная по содержанию переводная литература религиозно-нравственного или и исторического, но с нравоучительным оттенком, характера. В домонгольский период, начиная с Ярослава, переведены были с греческого многие и истолковательные на Библию сочинения, и догматические, и нравоучительные и другие сочинения подобного рода, так что для выучившихся грамоте в материале для чтения, не смотря на отсутствие книгопечатания и медленность в списывании книг рукописных, недостатка не было. К сказанному мы не можем не добавить еще замечания о том, что было особенно любимым предметом чтения у наших предков рассматриваемого времени. Это были, прежде всего, и более всего: Евангелие, Апостол, Псалтирь и Часослов и некоторые другие из богослужебных книг; затем жития святых и Прологи. «Пролог наизусть!» – было обычным в то время, как и после, признаком хорошего знатока своего дела – учителя. Далее, из творений отеческих предпочтительным вниманием пользовались творения: св. Иоанна Златоустого, св. Ефрема Сирина и нек. др. В другие какие-либо книги, не исключая даже и остальных частей Библии, кроме вышеупомянутых, наши предки вообще (не принимая в расчет людей специально книжных) боялись углубляться из опасения, как бы ум за разум не зашел и как бы не сделалось такого же умопомрачения, какое случилось с Никитой Печерским, по сказанию Патерика о нем, от углубления в некоторые книги Ветхого Завета.

Итак, вот то достояние со стороны просвещения, которое мы приняли во время оно от чествуемых ныне святых; вот в каком виде оно перешло от них к нам и вот как привилось и укрепилось у нас на Руси. Наши предки, как мы сейчас показали, остались верны завету первоучителей славянских. Они не гнались за многим, а старались только о том, чтобы, заручившись начальными основаниями грамотности, перейти к чтению или, как говорилось в старину, к «почитанью» книг Божественных или святых и вынести отсюда душевную пользу. В этом смысле и с церковной кафедры поучает своих слушателей знаменитый проповедник XII века Кирилл, епископ Туровский. Именно он увещает их «почитать святыя книги» и не извиняться тем, что, дескать, «не наше есть дело почитанье книжное, но чернечьское». Говорящих же: «аще и чту, но не разумею», он наставляет очистить сердце и душу к приятию премудрости, о неведомом же вопрошать мудрейших себе и с верой ждать вразумления от Бога³². В таком же виде просвещенье на Руси шло и в последующие времена. Конечно, много препятствий дальнейшему развитию его, выходу из пределов простой грамотности и начитанности было со стороны княжеских усобиц и два с половиной века (XIII-XV) тяготевшего над Русью монгольского ига. Между тем как на западе Европы, при более благоприятных к развитию просвещения условиях, за это время появились даже и университеты, России некогда было подумать об учреждении и средних учебных заведений. И только с XVI века, благодаря перемене к лучшему в политическом быту России, а также благодаря введению и распространению в ней книгопечатания, появляются сперва по окраинам (в Киеве, Остроге, Слуцке и др.), а затем (в XVII веке) и в Москве подобные заведения. Но и они все характера преимущественно церковного и направления главным образом духовного. Лишь с Петра Великого начинается собственно светское образование в России по западноевропейским образцам. Сперва цифирная и профессиональная школы, с 1755 года первый университет в Москве, а затем и по связи с ним – гимназии и т. д. были первыми учреждениями этого рода. Но, с одной стороны, и за весь XVIII век духовно-учебных заведений и учащихся в них было гораздо больше, нежели светских, а с другой – не только эти учебные заведения, а и учрежденные Екатериной Великой с 1786 года так называемые «народные училища» совершенно не касались собственно народа, в его массе. Здесь по-прежнему было в ходу духовное просвещение в том его виде и объеме, в каком оно унаследовано было от первоучителей славянских нашими предками. Здесь за все восемь веков оно продолжало быть на степени грамотности и большей или меньшей начитанности. Здесь по-прежнему духовенство было главным просветительным составом. Училища народные по-прежнему группировались преимущественно при церквах и монастырях, служивших, опять по-прежнему, школами и для безграмотных. Это были по-прежнему вообще училища веры и благочестия. Даже план, система и метод обучения грамотности мало терпел изменений за все это время. Для примера и сравнения вот слова Геннадия, архиепископа Новгородского (1485–1504) о том, в чем состояло и должно было состоять, как велось и, по его мнению, должно было ведено быть дело этого обучения, в видах подготовления даже к занятию должностей священнической или вообще священно-церковнослужительских: «сперва пусть будет истолкована азбука с гранями, потом подтительная; за тем выучить твердо Псалтырь с восследованием; когда (учащийся) выучит это, может канонархать и читать всякую книгу»³³. Так было в XV веке, а без сомнения и гораздо раньше, согласно выше изложенному. Берем другой пример из XVII века. В 1648 году, как мы заметили мимоходом раньше, в Москве вышла, с дополнениями и переработкой, славянская грамматика Мелетия Смотрицкого. В предисловии к ней, между прочим, говорится: «видесте ли любимици, яко повсюду учит Божественное Писание, священным писменем учитися, и в сицевых упражнятися, а не в лукавых наших обычаях»; затем сама грамматика называется «Божиим дарованием» и далее от лица ее говорится: «младенцем есмь, яко питательница, началом моим (т. е. звуком: а) в начале своего бытия, тонким своим и острым гласом воздух предирает, еже бо аз воскликовает; и тем пищу себе испрошает. Детищам же, яко хранительница, яко на восприятие своего бытия пестуны призывает. Отрочатом же яко быстрозрительная наставница, яко вся качества и количества не премолчавает, но всяко вопрошает, и ведатися понуждает. Юношам, яко целомудрию учительница. Мужем, яко любимая сожительница. И престареющимся, яко всечестная собеседница»³⁴ и т. д. Сообразно этим началам излагается затем и весь грамматический материал. Но это уже грамматика. А вот прямо азбука, или «букварь славенскими, греческими, римскими писмены, учитися хотящим и любомудрие в пользу душеспасительную обрести тщащимся», изданный в Москве в 1701 году, трудами Феодора Поликарпова. В нем на первом плане стоит гравюра, изображающая сошествие Св. Духа на Апостолов, с такой стихотворной подписью:

«Духа Святаго дар в день пятьдесятный

Апостолом бысть в язык ин приятный.

Им учение всюду по вселенней,

Во вся языки к жизни благоденней».

Это здесь указывает на то же значение изучения грамоты, какое в грамматике Мелетия Смотрицкого указано в наименовании ее «Божиим дарованием». В том же смысле ведется затем и предисловие к изданию букваря. Особенно замечательны следующие слова из этого предисловия: «Тем же убо, о трудолюбивии мудрости пчелы, семо слетайтеся ко еже созерцати в разнопестровидном греческого учения вертограде благоуханную разумоподательных и верокрепительных цветов красоту, церковными отцы, баснотворцы устроеную... Зде объюхаете троеязычно, но единомудренно по православному греческия церкве уставу возследование молитв, псалмов, святого символа, ангельского поздравления к приснодеве Богоматери Марии, и прочая по чину восточных сочленено. Зде укрепитеся законами, не от Солона и Ликурга преданными, но от всетворца Бога другу Его Моисею на дву скрижалех дароваными десятословно, и прочими не от Цицерона и Сократа, но от церковных украсителей цветословиями, сугубого человека сугубая чувства, к добродетелем наставляющими воспутеводствитеся. Зде осяжете стихи не Овидиевы, ниже Виргилиевы, но крайнейшего ума богословии Григориа, не точию града Назианза, но и всемирна светильника мудростихотворный плод, его же и един стих проюдолит каменообразное сердце человеку умословесну. Не Есона фригийского зде смехотворные узрите басни типографско зримы, но обрящете себе предложен стостепенный в небо восход, стоглав глаголю Геннадиа патриарха святого, его же к благочестию возвождение, аще Иаковле лествице уподобит кто, не погрешит негли, яко возводящ в горний Сион и человеки многоплотны, аки ангелы бесплотны»³⁵. Затем пред самым началом славянской азбуки находим в букваре новую гравюру, изображающую Богоматерь и по сторонам ее святителей: Петра, Алексия, Иону и Филиппа с стихотворной же подписью внизу:

«Под твою милость, Дево, прибегаем,

Сына ти Бога и тя воспеваем.

Вам в молбах стоят Росски святители,

Мудрости, правды блази учители».

Сама азбука славянская идет именно в том порядке, в каком ее изображал Геннадий, архиепископ Новгородский, то есть сначала идет азбука (славянский алфавит), с указанием разделения букв на гласные и согласные и соединения их в слоги (грани) двухсложные (ба, ва, га и пр.) и трехсложные (бла, вла, гла и т. д.); потом подтительная: «А. Ангел. Ангельски. Архангел. Архангели. Архангельский (А, АггѴ55;л, АггѴ55;лски и т. д.) Б. Бог. Божество. Божественный (Б, БгѴ55;, БжѴ765;тво, БжѴ765;твенный)» и пр. Не забыта и просодия: «οξία или острая. Вария, или тяжкая. Ерик. Иаеркъ» и пр. Также начальные основания счетной премудрости от аѴ55; (1) до Ѵ54;иѴ55; (10000), с добавлением: «по сих и прочая да разумеются»³⁶. На обороте листа, излагающего эту счетную премудрость, находим опять гравюру, которая изображает комнату домашнего учителя с учениками и учителем, а внизу гравюры снова стихи:

«Хвалити Бога человеку всяку

Долг учитися писмен словес знаку.

Учением бо благо разумеет,

В царство небесно с святыми успеет.

Темже юнии в труде сем бывайте

Времен и часов в гулбе не теряйте».

Материал для чтения в букваре предлагается тот самый, какой указан в предисловии, т е. исключительно «Божественный».

В 1708 году, как известно, введена в употребление русская гражданская азбука. Но и эта азбука, не говоря уже о том, что не изгнала из употребления прежней церковно-славянской азбуки, была почти совершенно и во всем такой же, как и последняя, только без титл. Доказательство того можно видеть в книжице: »Юности честное зерцало«, которой издание у нас под руками было второе (Спб. 1740) и в которой, как известно, по началу изложена азбука и основание счетной премудрости. Мы не говорим уже о церковно-славянских азбуках, букварях, книжках под заглавиями: «Начальное учение отроком», или: «Начальное учение человеком, хотящим учитися книг Божественного писания» и под. печатаемых и доселе, а потому всем доступных. Их внутреннее и в значительной мере внешнее сходство с охарактеризованным букварем Феодора Поликарпова всяким быть может проверено. Мы понимаем, конечно, также и Псалтирь с Часословом, по которым не один только Кутейкин учил Митрофанушку, а и все почти учили до последнего времени в училищах, устроенных по образцу древнерусских. За последнюю четверть XVIII столетия по официальным данным значилось только 10 школ сельских собственно, с 300 учащихся. Эти школы устроены были по образцу упомянутых выше quasi – «народных училищ» Екатерининского времени, с курсом теперешних двухклассных и трехклассных училищ. Само собой разумеется, что они устроены были только в селах больших, живших городской жизнью. Но никто не исчислял, да и не мог бы исчислить множества училищ, бывших по истине церковно-приходскими в древнем, вышеуказанном смысле, и носивших обыкновенно домашний, семейный характер. А между тем они были вековыми рассадниками просвещения. Только изредка и вскользь они удостаиваются внимания правительства, да и то благодаря поводам, не всегда благовидным, каков например уже не раз указываемый собранию членов Общества любителей духовного просвещения случай, имевший место в Туле в 1786 году. Разумею прямое распоряжение губернской власти: «воспретить всем священно- и церковнослужителям г. Тулы иметь в домах своих школы для обучения юношества российской грамоте, так как у них обучение преподается не по правилам»³⁷. Высшая правительственная власть, конечно, не предполагала возможности таких уродливых распоряжений местных властей, когда учреждала помянутые «народные училища», ради процветания коих и сделано было то распоряжение губернской власти в Туле. Наконец только в текущем столетии высшая правительственная власть принялась за просвещение народа и в его массе, именно крестьянства или «хрестьянства». Да это и понятно и вполне правильно. Свет просвещения духовного, как и физического начинается с высших слоев, а затем уже, по возможности, проникает собой и низшие слои, которые часть лучей его принимают в себя и от слоев средних и высших. Так было издревле, и не в одной России. Так было и в рассматриваемое время у нас в России. Вскоре же после учреждения министерств, именно 24 января 1803 года изданы были «Предварительные правила народного просвещения», которые через два года после того, по надлежащем сношении с Святейшим Синодом, и приведены были в действие. В этих «Правилах», кроме постановлений об университетах, гимназиях и уездных училищах, мы находим постановления и об «училищах приходских». В виду состоявшегося в прошлом году Высочайшего утверждения «правил о церковно-приходских школах», интересно будет проследить официальное, так сказать, движение дела о них с 1803 года. «Всякий церковный приход, – сказано в «предварительных правилах» 1803 года, – или два прихода вместе, судя по числу прихожан и отдалению их жительств, должны иметь, по крайней мере, одно приходское училище (п. 3). Приходские училища в казенных селениях вверяются приходскому священнику и одному из почетнейших жителей; в помещичьих селениях они предоставляются просвещенной и благонамеренной попечительности самих помещиков (п. 4). В приходских училищах за порядком учения наблюдает смотритель училища того уезда, к которому они принадлежат (п. 5). В приходских училищах учитель обучает чтению, письму, и первым действиям арифметики; наставляет в главных началах Закона Божия, в благонравии, в обязанностях к Государю, Начальству и ближнему, и вообще простым, ясным и состоянию учащихся соответственным образом старается дать им правильное понятие о вещах. Учение продолжается от окончания полевых работ до начала оных в следующем годе (п. 32). Как весьма бы полезно было, если б приходские священники и церковнослужители сами исправляли должность учителей, столько соответственную их званию: то Святейший Синод и должен пещись, чтобы в непродолжительном времени cиe произведено было в действие без малейшего отягощения, как для священников, так и прихожан (п. 33)³⁸. В общем, Св. Синод согласился в последнем пункте «правил» с министерством и сделал лишь незначительные частные ограничения в применении их к делу. Соответственно этому начертан был и сам «Устав учебных заведений», в котором, между прочим, сказано было о приходских училищах, что они «учреждаются для двоякой цели: 1) чтобы приуготовить юношество для уездных училищ, если родители пожелают, чтобы дети их продолжали в оных учение; 2) чтобы доставить детям земледельческого и других состояний сведения им приличные, сделать их в физических и нравственных отношениях лучшими, дать им точные понятия о явлениях природы и истребить в них суеверия и предрассудки, действия коих столь вредны их благополучию, здоровью и состоянию (п. 119). Учебные пособия в приходских училищах состоят в следующем: таблицы азбучные, таблицы для складов, букварь Российский, прописи и руководство к чистописанию, первая часть арифметики, сокращенный катехизис, краткое наставление о сельском домоводстве, произведениях природы, о сложении человеческого тела и вообще о средствах к предохранению здоровья, Правила для учащихся и Детский друг (п. 132). Учители приходских училищ должны обучать и поступать по правилам, предписанным в книге под заглавием: Руководство учителям 1-го и 2 го классов (п. 133). Они каждое 1-е число месяца подают отчет об учениках начальству своему, т. е. смотрителю училищ (п. 135). В казенных селениях о священнике и об одном из почетных жителей, которым вверяется надзирание за приходским училищем, смотритель уездных училищ чрез директора представляет на утверждение университету. В помещичьих селениях предоставляется воле помещиков, как учредителей таковых училищ, поручить ли смотрение за оными другому кому-либо достойному носить сию должность, или самим иметь непосредственный за оными присмотр» (п. 138)³⁹. В виду того, что священно- и церковнослужителей и их детей, получивших образование в средних и низших духовно-учебных заведениях, было недостаточно для занятия учительских должностей во всех приходских училищах, министерство народного просвещения нашлось вынужденным открыть в 1817 году при главном педагогическом институте, так называемый, «второй разряд» его – прототип позднейших учительских семинарий, «для образования учителей приходских и уездных училищ»⁴⁰. В 1828 году декабря 8-го вышел новый устав учебных заведений, ведомства министерства народного просвещения. Этим уставом приходские училища, «особенная цель учреждения» коих была «распространение первоначальных, более или менее всякому нужных сведений между людьми и самых низших состояний (§ 4), открываются повсюду, где лишь представятся к тому средства; но учредители обязаны иметь при каждом законоучителя из живущих в том месте, или в соседстве священников (§ 5). Когда помещики в своих имениях, а в городах и селениях, принадлежащих казне, или вольным хлебопашцам, городские и сельские общества желают завести новое приходское училище, то относятся к штатному смотрителю училищ того уезда; он о сем представляет с своим заключением губернскому директору училищ и к представлению должен всегда быть приложен письменный отзыв священника, назначаемого в законоучители (§ 6). Директор, разрешая открытие нового приходского училища, доносит о том университету для сведения (§ 7)». Священник назначается законоучителем рядом с другим учителем, преподающим остальные предметы (§§ 23, 30 и др.). Рядом с штатным смотрителем, «ближайший за училищем надзор поручается» еще «благочинному священнику, к ведомству коего принадлежит приход» (§ 9). Однако «по званию надзирателя, благочинный не делает сам собой никаких распоряжений; ему только предоставляется право, заметив упущение или иные беспорядки, обращать на них внимание учителя и уведомлять уездных смотрителей: штатного и почетного, о состоянии училища (§ 10). В учители приходских училищ определяются штатным смотрителем уезда люди всякого состояния, но не иначе, как доказав на испытании в уездном училище, что имеют нужные для сего знания и способность обучать. При сем смотритель осведомляется об их нравственных качествах и поведении, стараясь удостовериться заранее, что они без вреда для учащихся могут быть допущены к исправлению должности учителей (§ 11). Общества и помещики, или иные частные люди, коими учреждаются или содержатся приходские училища, имеют право представлять кандидатов в учители оных; сии кандидаты должны быть предпочитаемы другим, однако же с наблюдением всех правил, означенных в предшедшей 11 статье (§ 12). Во всех приходских училищах, в городах и селениях, обучаются: 1) Закону Божию, по краткому Катехизису и Священной истории. 2) Чтению по книгам церковной и гражданской печати и чтению рукописей. 3) Чистописанию. 4) Четырем первым действиям Арифметики (§ 15). Способ обучения в приходских училищах может быть двоякий: обыкновенный или по методе Ланкастера (§ 17). Занятия в классе начинаются и оканчиваются молитвой: учитель приказывает одному из учеников, по очереди, читать оную вслух и наблюдает, чтобы прочие слушали со вниманием и благоговением (§ 24). Всякое приходское училище имеет одобренные министерством народного просвещения книги, таблицы и прочие учебные пособия, соответствующие введенному в оном способу обучения. Сверх того, при каждом, по мере возможности составляется небольшое собрание нравоучительных и других полезных книг, соответствующих понятию людей нижнего состояния; их могут брать для чтения не только ученики, но и прочие грамотные жители селения (§ 28). Учители, и в особенности обучающий Закону Божию священник, должны не терять ни в каком случае из виду главной, то есть нравственной цели воспитания. Объясняя ученикам своим святые истины христианской веры и правила добродетели, они должны стараться, чтобы вверенные им дети не только без затруднения понимали их наставления, но и привыкали чувствовать всю важность оных и важность своих настоящих и будущих обязанностей к Богу, к себе, ближним и постановленным над ними властям» (§ 30)⁴¹.

В 1842 году многие церковно-приходские училища слились с новоучрежденными училищами ведомства Министерства Государственных Имуществ. Но сущность их программы, характер и направление преподавания и управления остались прежними⁴². Государственная власть способствовала размножению приходских училищ отпуском денежных средств, леса из казенных рощ на устройство зданий для них⁴³; ограждала их от учителей иностранного происхождения и инославных исповеданий⁴⁴ и т. д. И они умножались и процветали до самых тех пор, пока вызванное после 1861 года к бытию земство не приняло в свои руки начального народного образования, так что в 1865 году, например, числилось одних собственно церковно-приходских школ 21420, в коих обучалось 413524 чел. детей обоего пола. И это на 32010 приходов во всей империи, тогда как всех остальных начальных народных училищ, со включением и инородческих, еврейских и проч. за то же время было только 14046⁴⁵. Разница огромная. Услуга духовенства государству великая. А сверх того, кто считал, спросим опять, число домашних училищ, которые духовенство, а также и грамотеи открывали по всей Империи? – Какой-либо священник, диакон или причетник открывает у себя на дому школу на 5–10 человек из крестьян, причем нередко вместе с последними учатся и его собственные дети; сам терпит стеснения и неудобства, но все-таки усиленным трудом, который нередко разделяют с ним взрослые члены его семьи обоего пола, достигает того, чего достигали подобные учителя со времен свв. Кирилла и Мефодия, то есть обучения грамоте (чтению, письму, счету) и доставления возможности читать «Божественные книги». При этом в ходу были совершенно те же учебные средства и пособия, какие бывали и в старину. Но что я говорю? По всей вероятности, не я один из здесь присутствующих получил начальное образование в такой скромной школе, а наблюдать их или знать о ходе обучения в них приходилось, без сомнения, многим, если не всем. И мы помним, конечно, с каким доверием поселяне отдавали своих детей в такие школы, зная, что и плату за обучение, привыкший довольствоваться немногим, учитель возьмет небольшую и научит их хорошему, Божественному. Мы не забудем, с какой любовью вышедшие из таких школ принимались, по старинному обычаю, за чтение книг Божественных: Псалтири, Часослова, Четиих-Миней и др. и с какой жаждой искали их и под. И, к чести высшего правительства, должно сказать, что оно не стесняло, как тульская губернская власть, в 1786 году, подобного рода учительскую деятельность, а и наоборот, поощряло. Полагая ограничения для обучающих в частных учебных заведениях Империи лиц, особливо из иностранцев, оно прямо указывало, что эти ограничения не относятся: «а) к российским подданным, занимающимся обучением одной грамоте; б) к священно- и церковнослужителям греко-российского исповедания, обучающим также грамоте и Закону Божию и в) к родителям, родственникам или другим лицам, обучающим чему-либо детей добровольно, не из платы, по родству, по дружбе или по знакомству»⁴⁶. Не забыты были и другие древние способы духовного просвещения за все рассмотренное время. Кто не знает, прежде всего, апостольской деятельности таких лиц, истинно шествовавших по следам чествуемых ныне святых, как св. Стефан Пермский, св. Гурий Казанский, в новое время – почивший архипастырь Москвы Иннокентий и мн. др.? Этот же самый святитель Московский, когда был еще приходским священником в Иркутске, употреблял в дело и иной, указываемый 19-м правилом VI всел. собора, способ духовного просвещения: воскресные поучительные собеседования вне богослужебные⁴⁷. А разве это единственный пример? Посмотрите, в каком они ходу и теперь. Посмотрите в этом отношении хотя бы на деятельность Общества любителей духовного просвещения⁴⁸ и т. д. А что говорить о храмах с их богослужением и проповедью и о монастырях, – этих вековых училищах истинно духовного просвещения, в которые и доселе не перестают притекать верные сыны православной Церкви? Разве все это не поприща учительной деятельности главным образом духовенства, совершаемой по высоким образцам, данным свв. Кириллом и Мефодием и усвоенным древнерусской Церковью? А плоды этой деятельности разве сокрыты от истории? Кому, не известно, сколько веков такое духовное просвещение народа русского служило крепчайшей опорой благосостояния государства и самого народа? Кто не знает, какие услуги оказывало оно отечеству в годины великих бед и напастей, во времена важных предприятий? Насажденные в умах и сердцах народа русского духовными учителями его вера и благочестие утверждали его силы к отражению напастей и бед, к победе над врагами, к совершению великих предприятий или подвигами его к мученической смерти за Веру, Царя и Отечество. Припоминая, например, Куликовскую битву, мы рядом с именем князя Димитрия Донского не можем не припомнить и имени великого угодника Божия препод. Сергия с героями-монахами: Пересветом и Ослябею. Припоминая смутные времена междуцарствия, мы не можем не вспомнить, рядом с именами Минина, Пожарского и др. и имен патриарха Гермогена, архимандрита Дионисия, Авраамия Палицына и др., и так далее. Наконец, достаточно будет сказать, что в Высочайшем манифесте по случаю введения всеобщей воинской повинности, в 1874 году, было от лица самого Государя Императора выражено, что «истинное просвещение народа» он считает «основанием и залогом его будущего благоденствия»⁴⁹, а через 10 лет после того, именно в прошлом году, г. министр народного просвещения прямо заявил о духовенстве русском, что оно «с первых времен основания Русского государства стояло во главе распространения образования в народе»⁵⁰. Ясно, какое значение имеет истинное просвещение, и какая мера участия в движении его на Руси принадлежит духовенству.

Но посмотрим на дело и с иной стороны. Мы выше сказали, что церковно-приходские школы, служившие главными рассадниками этого просвещения за все время тысячелетнего существования их на Руси, процветали только до 1865 года. После этого времени они стали все более и более упадать и сокращаться в своем числе, так что к прошедшему году их осталось уже не более 4000 во всей Империи, вместо почтенной цифры 21420 числа их в 1865 году. Что за причина этого прискорбного явления? Мы упомянули при этом имя земства. Так разве земство было причиной этого? – Нет! причины кроются глубже, в истории нашего прошедшего. Этих причин нужно искать в том времени нашей истории, когда у нас слишком широко растворились, так сказать, двери и окна для западноевропейского к нам влияния. В самом деле, взгляните на положение вещей до Петра Великого и сравните с ним положение дел в XVIII и XIX столетиях. В старину, если и бывали еретики, раскольники или крамольники, то их деяния являются не более, как детскими, в сравнении с деяниями неверов и крамольников XVII-XIX веков. А самым лучшим и ближайшим мерилом для сравнения могут служить теперешние наши раскольники или староверы, держащиеся в массе своей на степени понятий и убеждений XVII века. Что может быть общего между ними и новейшими нигилистами, атеистами и пр.? А между тем эти последние прямо выработались из нигилистов, атеистов и пр. XVIII столетия. Нет сомнения, что Петр Великий, щедрой рукой сея на Руси семена просвещения западноевропейского, имел в виду одно только доброе. Указом 26 сентября 1701 года он повелел, чтобы во всех школах преподавать науки, «свято и неотступно держась во всем догматов Восточной Православной церкви«⁵¹. То же самое и гораздо позже в Духовном Регламенте, где говорится, между прочим, что «ученье доброе и основательное есть всякой пользы, как отечества, так и церкве, аки корень и семя и основание. Но сие накрепко наблюдать подобает, чтоб было учение доброе и основательное»⁵². И в частности относительно духовенства: «того ради пастырский чин от Бога уставлен, дабы от Священного Писания научал вверенное себе стадо»⁵³. Те же начала лежали в основании законоположений и преемников Петра. Тем не менее широкое открытие путей к влиянию западноевропейской цивилизации на Россию, при преемниках Петра, особливо при Екатерине II-й, делавшееся все шире и шире, принесло более вреда, нежели пользы России. Дело в том, что западный мир к тому времени и в религиозном, и в нравственном, и в социальном и в других отношениях уже весьма значительно был испорчен; а Русские еще не успели достаточно окрепнуть во всех этих отношениях к тому же времени, чтобы здраво критически отнестись ко всему, отвне входившему, и отличить худое от доброго, особливо тонко прикрытое оболочкой последнего. А так как по общему закону испорченной природы своей человек от юности своей более прилежит к злому, нежели доброму, то и вышло во многом как раз наоборот против того, чего ожидал сам Петр и его преемники от введения западноевропейской цивилизации в Россию. Подражание всему иностранному скоро перешло в обезьянство и простиралось до мелочей, всем известных, часто смешных, но больше того грустных. Мы будем, конечно, говорить только о сторонах дела, идущих к нашей ближайшей цели. Мы знаем, какое значение имели в России идеи протестантизма в чисто богословской области, какую силу имели у нас в свое время идеи Вольера, Руссо и других подготовителей французской революции 1789 года в области религиозных, нравственных и социальных убеждений, как проникали и прививались к нам педагогические утопии того же Руссо, Базедова, Песталоцци и других современников и последователей их⁵⁴, и т. д. И плоды всех этих влияний не умедлили показаться. Православие, как православие, которое в чистом виде проповедали и передали нам чествуемые ныне святые и которое дотоле крепко хранили предки наши, для многих из русских стало исчезать в тумане теории равенства всех религий, их безразличия не только в сфере христианства, но и в области религии вообще. В итоге получался такт называемый религиозный индифферентизм. Для настроенных так людей формы, в которые облекалось православие, не имели никакого значения. Не имели значения и требования, которые предъявляло оно к своим последователям. Зачем я буду ходить в храм к богослужению, – думалось таким людям, – когда могу молиться и дома? Зачем я буду соблюдать пост, когда поститься вообще вредно и когда я могу быть и без этого хорошим христианином? и т. д. Убеждение в исключительной истинности одного только так называемого «внутреннего христианства», как известно, было присуще во время оно и Правительству, не говоря о множестве частных лиц. Но так думала еще сравнительно лучшая часть русского общества. Что же сказать о значительном числе людей, прямо отрицавших не только православие, а и всякую религию, о материалистах, отрицавших бытие Бога, как Духа и бытие души человеческой и др.? – Между тем индифферентизм религиозный естественно вел к индифферентизму и нравственному. Мне ли раскрывать пред вами те уродливые формы, в которых стала выражаться тогда первооснова всякой нравственности, – любовь к Богу и ближним? Кому не известны, хотя некоторые из тех, мнимо благотворительных учреждений и заведений, которыми наградило нас оное время, не говоря о частных проявлениях извращенной любви к Богу и ближним? – Наряду и в ближайшей связи с тем уже тогда начались изредка рассудительные, а больше безрассудные крики о свободе во всем: в религии, в нравственности, в социальном положении, в деле воспитания и обучения, в печати и т. д. Кому не известны те прискорбные случаи проявлений этого стремления к свободе, которыми ознаменовалась последняя четверть прошедшего и первая четверть нынешнего столетия? Многие, без сомнения, знают и то, какая глубокая скорбь, поэтому, снедала сердце благостнейшего из Монархов, – Александра Благословенного, в последние годы его царствования. Следовавшее за его смертью декабрьское возмущение 1825 года было прямым и естественным исходом того же положения вещей. И только железная воля и десница Императора Николая Павловича способна была на тридцать лет сковать всякие подобные стремления, хотя, конечно, и в это время были отдельные попытки к восстановлению мнимо попранных и стесненных прав на свободу, то по поводу польского возмущения, а то по поводу июльской революции 1848 года. Внутренняя же работа сторонников того же разрушительного направления продолжалась безостановочно и в это время. И лишь только прошли Николаевские времена, как сразу всплыли наружу все прежние брожения. Крики о свободе во всем стали все громче и громче, все назойливее и назойливее. И если в Николаевские времена они не выражались, по крайней мере, в печати, то теперь их свободно разносила печать периодическая и не периодическая, которая и сама, как бы почуяв свободу, стала плодиться и размножаться до того, что вскоре стала представлять собой море великое и пространное, в котором, наряду с тем, что было добро в духовную снедь, развелись и гади, их же несть числа. Теперь появились в изобилии на Руси столь любезные многим, но зато и столь многими не понимаемые в своей сущности выражения: свобода религии, свобода совести, свобода печати и т. д. Сама печать разделилась на либеральную и консервативную, а представители либо сторонники того или другого лагеря ее получали название либералов и консерваторов, причем первые считались за передовых, а последние за отсталых рутинеров. Не трудно понять, к какому из этих разрядов стали относить духовенство, с его вековым историческим призванием по начальному образованию народа в духе православия и христианского благочестия... Но и это еще не все. «Погодите! ужо не то еще будет!» зловеще говорила одна помещица на первых порах применения к делу бессмертного акта прошлого царствования, освобождения крестьян от крепостной зависимости в 1861 году»⁵⁵. С дарованием свободы народу, совпавшим с тысячелетием России, а следовательно с тысячелетием и ее духовного просвещения, термин: свобода был как бы освящен самой правительственной властью. И пошел он теперь гулять по всей России, истолковываемый во всевозможных смыслах и прилагаемый едва не ко всем областям мысли и жизни. Куда как на руку пришел он неблагонамеренным из любителей свободы (либералов)! Они стали истолковывать его в смысле полной разнузданности по отношению ко всем, мнимо стеснительным узам религиозно-нравственным и социальным. В отношении к церкви напр. эта свобода истолковывалась, как свобода от подчинения ее уставам, требованиям, суду иерархии и пр. В отношении к Государству она проповедовалась, как свобода от стеснительных будто бы условий существующего порядка управления, быта общественного и домашнего и т. д., причем, понятно, взывалось к необходимости расширения прав самоуправления, более равномерного распределения имуществ, рангов и т. д. В отношении к школе она возвещалась, как освобождение учеников и воспитанников от слишком строгих будто бы требований дисциплины, высвобождение из-под опеки учебно-воспитательного персонала и под.⁵⁶ И мы не мало уже видели прискорбных последствий этой проповеди среди учащейся молодежи за последние 30–20 лет⁵⁷. Но и этого мало. «Погодите! ужо не то еще будет!» как бы говорили обстоятельства. До 1861 года вся эта вакханалия по отношению ко всему, освященному седой древностью, совершалась лишь в сфере так называемой интеллигенции, среди высших и средних классов народа, и в них подготовляла почву для своих дальнейших разрушительных работ. Народа в собственном смысле слова она еще не касалось. Он по-прежнему любил Церковь и Царя; по-прежнему строго исполнял свои религиозные, нравственные и социальные обязанности, конечно сообразно мере своего разумения; по-прежнему внимал слову своего батюшки – священника, с прежним благоговением притекал в иноческие обители и т. д. и т. д. Но едва лишь пронеслось и среди его дорогое имя свободы, как и на его здоровом организме вскоре оказались язвы той же болезни, которой дотоле страдали одни лишь зачумленные из высших и средних сословий. Тесно связанное с дарованием свободы от крепостной зависимости широкое развитие и применение к жизни всех сословий начала самоуправления давало вожакам и сторонникам разрушительного (отрицательного, нигилистического) направления полный простор распространить свое «хождение» и «в народ» для посева и в нем своих плевел. Мы уже не будем говорить о тех социалистических бреднях, группировавшихся около принципа свободы, которые стали они разными путями распространять в народе. Мы пойдем прямо к нашей ближайшей цели. Вожаки и сторонники помянутого направления хорошо знали, что крестьяне, вековым научением и воспитанием в лоне церкви, настроены далеко не так, чтобы с ними легко было справиться и внушить им то, что было им несродно, но чего хотелось самим вожакам. Зная это, они взялись за молодое поколение крестьянства, за его перевоспитание, за народную школу. «Когда взята будет школа, – писал один из них (Писарев), тогда победа будет упрочена, таракан будет пойман»⁵⁸. И они не ошибались. Они кидали плоды этого на школах не только высших, но и средних, которые ко времени тысячелетия России были уже достаточно развращены тем, что творилось в области русской словесности «с нелегкой», как выразился в той же речи, из которой мы делали ныне выдержку, М.П.Погодин, «руки Белинского». Но для того, чтобы овладеть школой народной, нужно было устранить из нее все прежнее, не согласовавшееся с их намерениями. Ясно, кого и что нужно было устранить. Земство, – вожаки хорошо знали это, и не ошибались, – в общем, будет конечно на их стороне, а не на стороне духовенства с его рутинными будто бы приемами народного воспитания. А прежде, нежели устранять то и другое, нужно было на деле показать то, чем было бы возможно, как лучшим, заменить устраняемое. Сюда ближе всего относилось составление учебников грамотности и книг для народного чтения. В этом отношении к их услугам были все новейшие усовершенствования педагогические, все движение науки вперед. Тут и звуковая метода обучения грамоте и другие усовершенствования методики и дидактики пошли в ход. Тут и плоды сравнительного языковедения, усилившего теоретическое, вместо прежнего практического, изучение языка, нашли себе место. Короче сказать, прежние учебники грамотности (азбуки и буквари) оказались теперь якобы никуда не годными. Тоже и относительно материала для чтения в начальных училищах. Мы помним, что уже в 1804 году министерство народного просвещения проектировало ввести в приходские училища между прочими книгу: «Краткое наставление о сельском домоводстве, произведениях природы, сложении человеческого тела и вообще о средствах к предохранению здоровья». Теперь же и того более, оказалось возможным изгнать Псалтирь и Часослов из начальных школ, чтобы заменить их якобы более полезными книгами, в которых бы сообщались сведения и «о душевных качествах свиньи, пиявки и лягушки»⁵⁹, и об условиях социального быта вышедших из крепостной зависимости крестьян, и об улучшении экономических условий этого быта и о прочем, о чем дотоле крестьяне не знали и не имели нужды знать. Для примера берем «Русскую азбуку для домашнего обучения детей чтению», составленную А.Великановым и изданную в Москве в 1859 году. В предисловии к азбуке своей составитель говорит: «Сначала дитя заучивает несколько букв в их разнообразных начертаниях. Эти буквы взяты из слова петушок. Потом следуют склады, составляющие это слово; наконец предлагается связное его начертание сперва для произнесения целиком, а затем для прочтения по складам. Так поступаем мы и с прочими словами песенки о петушке, пропуская буквы, уже известные по предшествовавшим словам. В заключение представляем мы всю эту песенку, которую следует прочитать только по верхам. Таким образом, дитя мало помалу знакомится с буквами и их назначением, освобождается от продолжительного, скучного и утомительного для него долбления отдельных складов: ба, ва» и т. д. Ясно, на какую систему обучения грамоте намекается последними словами предисловия. Тоже и в отношении к материалу для чтения в той же азбуке. Вместо прежних молитв, десятословия, нравоучений и под. мы здесь видим почти только одни стихотворения, да и то, наряду с хорошими, вовсе не подходящие к возрасту детей, двусмысленные (напр. «Старый волк» на стр. 76 и дал.) или же и такие, как «Бедность» Никитина, «Нищий» из сборника Щербины и под. Но это еще в 1859 году; а что стало твориться в том же отношении с 1861 года, о том грустно и вспоминать. Если для примера взять один каталог Ив. Кальнева (Одесса, 1876 г.), представляющий собой список учебников и книг для чтения, одобренных министерством народного просвещения за время с 1864 и 1875 год, то и при этом мы должны прийти в изумление от того, что тогда одобрялось и что, наоборот, не удостаивалось одобрения к употреблению в народных училищах. Одобрялось например, наряду с добропорядочным, множество и таких учебников грамотности и книг для чтения, которые или были не выше посредственности или же заключали в себе сведения, положительно способные извратить все понятия детей, насаждаемые в них Церковью, и наоборот нигде не упомянуты даже в числе «допущенных к употреблению в начальных народных училищах», такие книжицы и книги, как: «Начальное учение человеком, хотящим учитися книг Божественного писания»; «Азбука для православных» (Москва, 1868) и др. или: Псалтирь, Часослов и под. Старинный буквослагательный метод, по которому мы учились, был жестоко осмеиваем не только в печати периодической и не периодической, но и на театральной сцене. Не только юноши, обученные по новым методам, но, к стыду своему и старики, не знавшие других методов, кроме буквослагательного, заливались хохотом, когда какой-нибудь лицедей пародировал чтение по-прежнему чтению: «б+а=ба, б+у= бабу, ш+к+а=бабушка р+о= ро д+н+а=родна+я=родная п+р+и=при, ш+л+а=пришла г+о=го, л+о=голо, д+н+а=голодна+я=голодная и под. Равно также и о Псалтире с Часословом не только люди, не причастные делу воспитания, но и прямо назначаемые на должности учителей и учительниц, отзывались с явным пренебрежением. По всей вероятности не мне одному бросился в глаза случай, отмеченный в № 51 Московских Ведомостей за текущий год. Это – случай, касающийся одной учительницы, которая поклялась, «что не допустит Часослова и Псалтири в школу, где учит». Но так как «обскурантная» попечительница школы заставила ее нарушить клятву, то сообщавшая о ней это приятельница ее – одна из «медичек» (т. е. слушательница медицинских курсов) заключила свой рассказ словами: «любопытно будет посмотреть, как-то она будет учить по Часослову: аз, ангел, архангельский! Вероятно, – добавляет автор статьи, – образованная девица полагала, что Часослов есть азбука, только не по звуковому методу». Так дело стало иметься с учебниками грамотности и книгами для чтения, ранее бывшими в употреблении в начальных народных училищах. Подобное же нечто сталось и с прежними учителями, т. е. священно- и церковнослужителями, благодаря тем же вожакам, желавшим «поймать таракана» и нашедшим также сильное и живое содействие в светских властях, прикосновенных к делу народного просвещения. Уже в 1862 году поднят был официальным путем вопрос о том, в чьем ведении должны находиться народные училища⁶⁰. И конечно не духовенству, по-старинному, предоставлялась эта честь. В 1863 году, когда еще не учреждено было по всей форме так называемое земство, были изданы министерством народного просвещения «Временные правила начальных народных школ» в некоторых западных губерниях⁶¹. Курс их был установлен почти совершенно в том виде, в каком устанавливаем был он в 1828 году, с добавлением лишь «церковного пения»⁶². В тоже время в § 15 означенных «правил» было сказано: «В училищах православного исповедания приходский священник наблюдает вообще за религиозным и нравственным направлением в училище и в случае надобности сообщает свои замечания учителю и лицам, заведующим училищем. Если бы замечания эти не были приняты в уважение, приходский священник доносит о том Училищному Совету». Закон Божий в них также предоставлялось преподавать приходскому священнику. Но вот в 1864 году учреждены были земства, – и сразу сказалось, что они не желали продолжения прежних порядков. А министерство народного просвещения как бы трусило пред этой новой силой в Государстве Монархическом. Все дело заведывания народными училищами, к числу которых отнесены и церковно-приходские, перешло теперь к Училищным Советам Уездным и Губернским, в которых участию духовенства оставлена лишь весьма незначительная доля⁶³. Львиная доля участия в этом деле представлена земству и члены же от земства одни и обязаны были давать годичный отчет земскому собранию о состоянии народных училищ⁶⁴. Вместе с тем в ст. 15 Высочайше утвержденного в 14-й день июля 1864 г. «Положения о начальных народных училищах» сказано уже, что «Закон Божий преподается в народных училищах священником или же особым законоучителем, с утверждения епархиального начальства, по представлению училищного совета»; прочие же предметы предоставлялось преподавать, кроме священно- и церковнослужителей, и тем лицам, «которые получили на звание учителя или учительницы особое разрешение училищного совета» (ст. 16). Таким образом, духовенство прямо уже оттираемо было, а на место его выставлялись лица обоего пола, которых училищным советам заблагорассудилось бы поставить учителями и учительницами в начальные народные училища. Вместе с тем за тот же 1864 год мы наблюдаем и несколько случаев закрытия приходских училищ в разных городах⁶⁵. Но «погодите! ужо не то еще будет!» как бы говорило время. Почти до конца 1867 года еще жив был великий святитель, слово которого чтилось добрыми людьми во всех сферах управления Государства Российского и который прямо отсоветовал всякую ломку в деле столь важном, как народное образование⁶⁶. В 1865 году министерство народного просвещения уже представило было Государю доклад «о затруднениях, встречаемых им в исполнении постановления о введении в народные школы обучения церковному пению»⁶⁷. Вероятно, уже тогда хотели, чтобы в школах, вместо церковных песнопений, были в ходу песни вроде: «Ах! вы сени» и под. Государь однако потребовал, чтобы спросили о том мнения митрополита Московского, – и конечно церковное пение осталось предметом обучения в народных школах, хотя и со введенным уже в 1864 г. ограничением: «там, где преподавание его будет возможно».

Но едва только угас светильник света, светивший на всю землю Русскую, едва только смежились недремлющие очи великого старца, едва только умолкло его мощное слово, как уже ни для кого из стоявших у кормила заправления народным просвещением лиц не было удержу от стремительного движения по тому скользкому пути, на который они вступили со времени провозвещения слова: свобода (libertas). Земство все более и более забирало в свои руки начальные народные училища, обращая для сего церковно-приходские в земские, все более и более оттирало духовенство с занятия учительских должностей и т. д. Само министерство народного просвещения из прежнего союзника духовенству в их общем великом деле стало как бы во враждебное к нему отношение. С этой-то целью и в этой-то мысли – оттереть духовенство от заведывания начальным образованием, министерство, подобно земству, стало обращать церковно-приходские школы в министерские. С этой же целью оно нашло нужным увеличить прежнее число учительских семинарий и институтов до возможного maximum’а. Так в одном 1871 году открыто было много новых учительских семинарий в учебных округах: Московском, Казанском, Харьковском и Одесском, а равно и в других местах Империи⁶⁸. В 1872 году директора учительских семинарий вступают и в число членов училищных советов с правом голоса. Затем, если в 1864 году первенствующим членом, по крайней мере, губернского училищного совета был назначен епархиальный архиерей, то чрез 10 лет после того и это найдено излишним. В «проекте нового Положения о начальных народных училищах», Высочайше утвержденном 25 мая 1874 года председательство в губернском училищном совете прямо предоставлено губернскому предводителю дворянства, также как в уездном – уездному⁶⁹. Вместе с тем и членов от духовенства для заседания в собраниях губернского и уездного училищного советов назначено только по одному⁷⁰. Далее, если «Положением» 1864 года еще оставлено было за приходским священником вышеуказанное право наблюдения за религиозным и нравственным направлением в училище вообще, то в 1874 году и это найдено также излишним. Оно предоставлено предводителю дворянства, какому-либо из местных жителей и самому архиерею, «который или сам обозревает оные (училища), или поручает это особо назначаемым им для сего духовным лицам и, буде признает нужным, сообщает свои по сему предмету замечания и соображения непосредственно министру народного просвещения»⁷¹. Как ясно эта часть «Положения» гласила: «дальше, дальше нужно держать духовенство от начальной народной школы»! Ближайшее же наблюдение за училищами предоставлено инспекторам и директорам народных училищ⁷². Инспекторам же народных училищ дано было право и делать представления о назначении лиц обоего пола на учительские должности, при том не только по всем другим предметам, на которые священно-церковно-служители теперь уже почти и не назначались, а и по Закону Божию, по которому, кроме того, преподавателем мог быть и не священник, а лицо светское⁷³. И после всего этого и подобного нужно удивляться, что значение духовенства в деле народного образования с 1864 года стало понижаться?! что церковно-приходские школы с того же времени стали мало помалу падать?! Не нужно ли, наоборот, удивляться тому, как то и другое до сих пор, хотя в известной-то мере уцелело? Ведь с министерством и земством бороться было нельзя. А мы знаем, что один из органов последнего – газета «Земство» проводила мысль известного (ныне умершего), почтенного министерством и земством педагога, барона Корфа, чтобы совсем отнять у священников право законоучительства, ставила на карту самое существование Закона Божия, как предмета обучения в народных школах⁷⁴, и под. Под лад этой газете пели и другие периодические издания, каковы: «Голос», «Новости», «Русская Мысль» и др., прямо, хотя и голословно, утверждавшие, что духовенство не способно к рациональному преподаванию в начальных народных училищах, что и некогда ему заниматься этим преподаванием, в виду его служебных и материальных интересов и т. д… Таким образом, вожаки раньше упомянутого движения в России, по отношению к народной школе, в значительной мере достигли своей цели ближайшей – устранения прежних учебников грамотности и книг для чтения, равно как и прежних учителей, в начальных народных школах и заменения тех и других своими. А чрез это они достигли в известной мере и цели дальнейшей, развращения молодого поколения крестьянства и настроения его в пользу своих идей. Начав учиться грамоте не с молитвы: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа», и «Боже в помощь мою вонми, и вразуми мя во учение cиe»⁷⁵, а с «петушков» и подобных прелестей, и продолжая учение в том же роде, сельская молодежь таким образом с самых юных лет отторгалась от «Божественного», от церковного. Вместо храма Божия, новые педагоги устраивали прогулки в лес и поля, в воскресные дни. Ученики знакомились с «мироведением», а не знакомились с тем, что есть единое на потребу, и т. д. Но мало этого, познакомившись с «мироведением», ученики сельских школ возомнили о себе не весть что. Они стали думать, что они умнее не только своих родителей и старших односельчан, но и самого священника. Если же так, думалось им, то зачем же и в церковь ходить? Чему там научишься? – И стали ходить, вместо церкви, в трактиры, кабаки и того худшие заведения. Непочетничество в отношении к родителям усилилось до ужасающих размеров, семейные разделы стали обычным явлением, пороки в сельской молодежи умножились. Уже на школьной скамье, напр., сельский мальчишка, видя поощрительный пример в учителе или учительнице, приучался делать папироски и курить и т. д. Но и это еще не все. «Погодите! ужо не то еще будет!». С глубоким прискорбием мы должны указать на то обстоятельство, что если в первом из многих адских покушений на драгоценную жизнь Царя-Освободителя рука крестьянина спасла эту жизнь для блага России, то в позднейших покушениях, наряду с людьми более или менее интеллигентными, принимают участие уже лица и крестьянского сословия. Вожаки известного направления таким образом достигли своей цели: «таракан» был ими «пойман». Говорить ли уже о страшном событии 1-го марта 1881 года? Но довольно!... Обратимся лучше к тому, что еще осталось в наших руках не утраченным из завещанного нам предками нашими, чтобы исправить повреждения, уже сделанные, и предотвратить большее зло на будущее время. Еще не все потеряно. Еще есть время и возможность исправить повреждения. Еще есть много непочатого в широкой области духовного просвещения дорогого для всех нас Отечества. И, прежде всего, в простом народе, среди старших поколений его, еще живо и свежо предание о связи школы с церковью и служителями последней. Представители этих поколений, – а их целые миллионы, – как-то инстинктивно отвращались и отвращаются от новых школ с их часто непризванными радетелями о благе и просвещении его и вместо того – сыновне приникают к лону духовно родившей и воспитавшей их матери-Церкви с ее служителями. Так один сельский учитель на съезде народных учителей в Москве, 7-го сентября 1882 года, в своем докладе, между прочим, указывал, как на главную причину неуспеха министерских и земских школ, на недоверие и вражду к школам со стороны крестьян, обуславливаемые введением в них учебников, подобных учебнику барона Корфа: «Наш друг». Другой учитель говорил, что крестьянин желает от школы того, чтобы сын его, а чрез сына и сам он получал от школы назидание себе. Но узнав от сына, что учитель задал последнему читать на уроке статью из книжки барона Корфа «обо вшах, клопах» и т. п. мерзостях, он с отвращением отплевывается, запрещает сыну читать урок и даже берет его из школы, охотнее отдает его учить на дом к дьячку или грамотею⁷⁶. Таким образом «после школ с государственными льготами по воинской повинности, с науками о мироведении и о правах четвертого сословия крестьяне нередко отдают своих детей для окончательного образования отставным солдатам, церковным сторожам и разным начетчицам»⁷⁷. В простом народе еще доселе находится много людей, которые любят читать «Божественные книги», а не разные книги для народного чтения, расплодившиеся в последнее 25-летие. А главное в нем, к счастью, еще не угасла вера, – эта твердыня, с которой он жил благополучно целое тысячелетие; в нем еще сильна любовь к Престолу и Отечеству, чтобы легко поддаться внушениям помешанных на мысли о необходимости разрушения существующего порядка вещей. Он не лишен и здравого смысла, чтобы не усмотреть, от кого льется речь искренняя и согласная с укоренившимися в нем убеждениями и чьи уста изливают яд аспидов из-под языка, хотя бы и в красных словах. Наконец мы должны указать и еще на одну добрую и вожделенную черту в простонародном воззрении на дело народного просвещения. Если новейшие педагоги, учители и учительницы народных школ помешаны на том, чтобы как можно больше, разными способами и методами облегчить для детей простого народа труд начального обучения их грамоте, то далеко не так смотрит на дело сам простой народ. Как народ, с детства привыкший к усиленному труду и считающий его необходимой принадлежностью человека, самим Богом предназначенного к тому, чтобы в поте лица своего снискивать себе пропитание (Быт. 3, 19), он считает и начальное обучение за труд, облегчение которого понижало бы его значение, как труда. Я хорошо помню, что в домашней школе, где я получил начальное образование, и где все напоминало школу времен Ярослава, между фразами, которые мне, вместе со сверстниками моими по школе – крестьянскими мальчиками, приходилось писать, была одна: «хотя корень учения горек, но плоды его сладки». Незабвенный учитель наш всегда сопровождал написание этой фразы приличными наставлениями, касательно ее смысла и приложения к жизни учащихся. И наставления его не были бесплодны. – Но и не в простом только народе, а и в средних и высших классах его было, есть и, верим, найдется много людей, на сочувствие которых можно смело опереться в мысли о необходимости и пользе союза школы народной с Церковью и ее служителями, изначала установившегося и ныне еще не совсем прерванного. И в шестидесятых годах и после, во времена едва не всеобщего мракобесия и упоения жаждой свободы во всем, не переставали и теперь не перестают раздаваться голоса сильные и рассудительные, направленные к тому, чтобы отрезвить русскую мысль и дать направление течению ее именно в этом, думаем, вполне здравом смысле. Сюда из периодической печати, кроме большинства духовных, относятся и такие светские издания, как: «Московские Ведомости» М.Н.Каткова, "Русь» И.С.Аксакова, «Новое Время» и некоторые другие. Сюда же в печати не периодической относятся не прекращавшиеся издания Св. Синода и вообще духовного ведомства, каковы учебники грамотности и книги для назидательного чтения, не говоря о прямо-богослужебных, в большинстве даже и не оповещенные (за время 1864 г. и дальн.) министерством народного просвещения и не помещенные в его каталоги книг для употребления в начальных народных училищах⁷⁸, и некоторые другие. – Но за то же время было и теперь есть много людей, в том же тоне настроенных, не говоривших о себе в печати, однако же, неуклонно действовавших в том же духе на поприще служения пользам Отечества вообще и на педагогическом поприще в частности. Это были и суть истинные любители духовного просвещения, любящие это последнее не словом, ниже языком, но делом и истиной (1Иоан. 3, 18). Они не любили и не любят говорить о себе и своей деятельности, – и мы не будем называть их достопочтенные имена, чтобы не нарушить их скромности. Мы веруем, что имена эти уже записаны в книге живота. Наконец, разве не должны одобрить нас в той же мысли, не далее как в прошлом году, изреченные от самого Престола милостивые слова: «Надеюсь, что приходское духовенство окажется достойным своего высокого призвания в этом важном деле?» А эти слова, как известно, прямо сказаны по случаю восстановления упадших было церковно-приходских школ, иначе сказать, по случаю восстановления едва не прерванного союза школы с Церковью. Не безызвестно нам также и то, что надежными истолкователями Державной воли об этом восстановлении являются представители высшего управления духовным ведомством и теперешнее министерство народного просвещения. Имея же такую надежную и крепкую опору, смело вступим на путь, указываемый Державной волей, выразившейся в приведенных словах! Этот путь есть не сомнительно тот царский путь в отношении к духовному просвещению народа, которым шествовала Церковь вселенская, которым шествовали ныне чествуемые и во храмах поминаемые наряду с вселенскими святителями и учителями святители и первоучители славянские и которым шествовали, по следам свв. Кирилла и Мефодия, до последнего времени, учители нашей отечественной Церкви и нашего народа, их, можно сказать, преемники в духовно-просветительной деятельности. Не будем в столь великом, предстоящем нам деле, пренебрегать и тем, что доселе добыто наукой вообще и педагогикой в частности, отделяя из всего этого для своего дела только доброе и держась только доброго, по заповеди Апостола. Ведь и свв. первоучители наши не пренебрегали тем, что доставляла им тогдашняя мудрость, как например, в изобретении славянских письмен, в переводе с греческого на славянский и в наставлении поучаемых. Слава Богу, у нас есть чем проверить и испытать доброту доставляемого современным знанием и наукой: непреложная истина Слова Божия, учение вселенской Церкви, образец учения свв. Кирилла и Мефодия и доброе прошедшее в нашей отечественной церковной практике. И мне ли излагать подробности пользования таковым критерием, когда это взяли на себя сами архипастыри нашей церкви и другие более меня сильные в слове и деле люди? Только в качестве любителя духовного просвещения я осмеливаюсь напомнить о нем Обществу любителей того же просвещения и в этом же смысле дерзаю продолжить мои напоминания и воззвания. – В деле духовного просвещения весьма важное имеют значение собрания книг для чтения, иначе – библиотеки. Они составляли предмет усердной заботливости наших первоучителей, об устройстве их заботились наши великие князья: Владимир и Ярослав; заботились и последующие князья, цари и архипастыри русские. При самом основании своем, которое, как мы заметили в начале речи, счастливо совпало с восстановлением памяти святых первопросветителей славянских, Общество любителей духовного просвещения также обнаружило усердную о том заботливость⁷⁹, плодом каковой заботливости является, между прочим, и находящееся в этом зале. При теперешнем, довольно значительном распространении грамотности в народе жажда к чтению среди его еще более усилена, нежели как то было в 1863 году. И к глубокому сожалению, она нередко обращается на такие недоброкачественные произведения печати, как «Разбойник Чуркин» или и того хуже. Посему доставление просвещаемым если не обильной, то, по крайней мере, здоровой пищи духовной должно составлять предмет

текст отсутствует… -ных

мы снова приблизим их к тому светлому идеалу, от которого насильственно отторгаемы были в течение последних 20-ти слишком лет; а чрез то послужим, в меру сил своих, к созиданию и укреплению тех великих сил народа, которые так дивно прославили себя в прошедшие времена и столько ознаменовали Россию глубокой, беззаветной преданностью его Церкви, Престолу и Отечеству, но которые несколько порасшатаны были за то же последнее время. И ничем лучше, думаю, как этим отношением к делу, мы не воздадим должной чести памяти святых Кирилла и Мефодия и не возвеселим блаженного духа их, начавшего cиe святое дело.