Азбука веры Православная библиотека митрополит Евгений (Болховитинов) Словарь исторический о бывших в России писателях духовного чина Греко-российской церкви

Пожертвовать

Словарь исторический о бывших в России писателях духовного чина Греко-российской церкви

Источник

epub pdf

Содержание

Биография Евгения, Митрополита Киевского

От издательства

Предисловие автора

Рукописные материалы Словаря Российских писателей духовного чина, составленного преосвященным Евгением

Описание жизни и подвигов преосвященного Тихона, епископа Воронежского и Елецкого

Отрывок из лекционного курса, читанного в Воронежской семинарии, по истории Христианской Церкви, где дается краткое и обстоятельное историческое показание начала и причин разрыва между Восточною и Западною Церковью (Дело Патриарха Фотия в изложении Евгения)

Историческое рассуждение о переводе Славянской Библии

Словарь митрополита Евгения (Болховитинова) – уникальное справочное пособие по истории религиозной культуры России. К нему прилагается жизнеописание Тихона (Задонского) и другие историко-церковные работы Владыки.

Издание рекомендуется всем, кто интересуется великим духовным богатством православной культуры России.

Биография Евгения, Митрополита Киевского ¹

Евгений Болховитинов, Митрополит Киевский и Галицкий, Орденов Св. Апостола Андрея, Св. Александра Невского, Св. Анны 1-го класса и Св. Владимира 2-го класса Кавалер, родился 1767 года Декабря 18, в Губернском городе Воронеже от Священника Вход-Иерусалимской церкви Алексия и при св. крещении наречен Евфимием. Оставшись десяти лет после кончины родителя, он обучался сперва в Архиерейском певческом хоре, потом с 1778 г. в Воронежской Семинарии до половины курса Философии, а в 1784 г., по желанию своему и по избранию Преосвященного Тихона III Епископа Воронежского, послан был на Семинарском иждивении оканчивать науки в Московских училищах, из коих сперва вступил в Московскую Академию, где обучался полному курсу Философии, потом Богословии, а сверх того Греческому и Французскому языкам; вместе с тем записался на лекции Московского Университета, в коем слушал курсы Всеобщей Нравственной Философии и Политики у Шадена, Опытной Физики у Роста, Французского Красноречия у Бодуэна, а Немецкого языка у Гейма. С 1789 г., по возвращении в Воронеж, 9 Января определен был в тамошней Семинарии Учителем Риторики и Французского языка. В Риторическом классе преподавал он особым курсом еще Греческие и Римские Древности; а вместе с тем 1789 года, с 20 Августа, был Вице-Префектом Семинарии и Библиотекарем. С Июня месяца 1790 г., сверх того, обучал и Философии, с 5 Сентября того же года определен Префектом Семинарии, Учителем Богословия, а в не бытность Ректоров 5 лет исправлял притом и Ректорскую должность. С 14 Августа 1797 г. обучал Церковной Истории, Священной Герменевтике, языкам Еллинскому и простому Греческому и Французскому высшего класса. Десять лет проходил он все сии последние должности и 3 года был Библиотекарем. Между тем, в 1796 году Марта 25 произведен в Протоиереи Уездного города Павловска, с оставлением при Семинарии в прежних должностях, и с тех же пор определен Присутствующим в Воронежской Консистории. По овдовении в 1799 г. вытребован Преосвященным С.-Петербургским Митрополитом Амвросием в С.-Петербург и с 3 Марта 1800 г. определен в Александро-Невской Академии Префектом, Философии и высшего Красноречия Учителем; 9 числа того же Марта пострижен в Александро-Невской Лавре и того же месяца 11 числа посвящен во Архимандрита Зеленецкого монастыря, а 15 Марта определен Присутствующим в С.-Петербургской Консистории. В 1801 году Сентября 15, при Коронации Государя Императора Александра I, Всемилостивейше пожалован алмазным наперсным крестом. В 1802 году Января 27 переименован Архимандритом С.-Петербургской Сергиевой пустыни, а с 5 Апреля определен Богословии Учителем в Александро-Невской Академии. Между тем, с Августа 1800 г. и во весь 1801 г. исправлял чреду Священнослужения и проповеди Слова Божия в С.-Петербурге и был Членом С.-Петербургского Комитета Благодетельного Общества, с 10 Мая 1802 г. по имя иному Указу составленного. В 1804 году Января 1 Высочайше пожалован, а Января 17 хиротонисан в Александро-Невской Лавре во Епископа Старорусского, Викария Новгородского. В 1805 году Марта 5 пожалован Орденом Св. Анны 1-го класса. В 1808 году Января 24 переведен Епископом же в Вологодскую Епархию; в 1813 году Июля 19 в Калужскую, где в следующем 1814 году, Августа 30, награжден Орденом Св. Владимира 2-й степени; в 1816 году 7 Февраля переведен во Псковскую Епархию с пожалованием во Архиепископа; в 1822 году Января 24 переведен в Киев и 16 Марта пожалован Митрополитом и Членом Св. Синода. В 1823 году Апреля 21 пожалован Орденом Св. Александра Невского; в 1824 г. по именному Указу, состоявшемуся Декабря 19, вызван для присутствования в Св. Синоде и 25 Февраля 1825 г. определен Членом Комиссии Духовных Училищ, а 14 Марта Членом Секретного Комитета о раскольниках.

Во время мятежнических действий, бывших в С.-Петербурге 14 Декабря 1825 года, Митрополит Евгений и Митрополит Серафим оказали свое усердие с опасностью своей жизни; за что первый награжден драгоценной панагией и удостоен следующим Рескриптом: «Преосвященный Митрополит Киевский Евгений! Обращая внимание Мое на служение ваше Церкви, Престолу и Отечеству, для которого вы подвизались ныне, в 14-й день Декабря, когда подвергая жизнь свою опасности, разделяли оную вместе с Преосвященным Митрополитом Новгородским и С.-Петербургским Серафимом, справедливым почитаю изъявить вам за то Мою признательность. В ознаменование оной, жалую вам украшенную драгоценными камнями панагию. Пребываю вам доброжелательным» и пр. В 1826 году Августа 22, при Коронации Государя Императора Николая Павловича, пожалован Орденом Св. Апостола Андрея, в Москве.

В продолжение сего времени, в 1805 году Июля 19 избран он в Почетные Члены Московского Университета; в 1806 г. Ноября 24 – в Действительные Члены Российской Академии; в 1808 г. Февраля 24 – в Почетные Члены Медико-Хирургической Академии; в 1810 г. Мая 14 – С.-Петербургского Общества Любителей Наук, Словесности и Художеств; в 1811 г. Марта 9 – С.-Петербургской Беседы Любителей Русского Слова и в том же 1811 г. Мая 1 – в Соревнователи, потом в Почетные Члены Общества Истории и Древностей Российских при Московском Университете; в Декабре 1815 г. – Московского Общества Врачебных и Физических Наук; в 1812 г. Января 16 – Московского Общества Любителей Российской Словесности; в 1814 г. Октября 22 – Духовной Александро-Невской Академии; Декабря 12 того же года – Казанского Общества Любителей Отечественной Словесности при Университете; в 1817 г. Марта 10 – Харьковского Университета, а Мая 12 того же года – Казанского Университета; 1818 г. Января 21 – Комиссии Составления Законов Империи Российской, а 9 Декабря того же года – С.-Петербургского Вольного Общества Любителей Российской Словесности; в 1826 г. – Виленского Университета; в 1826 г. Декабря 29 – Почетным Членом Академии Наук, а 1827 г. Декабря 12 – Почетным Доктором Философии в Дерптском Университете; 1829 Мая 24 – Почетным Членом С.-Петербургского Университета, 1834 г. Июля 15 – Почетным Членом Киевского Св. Владимира Университета; 1834 г. Октября 30 – Членом Королевского Копенгагенского Общества Северных Антиквариев; 1835 г. Декабря 12 – Членом-Корреспондентом Статистического Отделения Совета Министерства Внутренних Дел.

Сочинения его изданные: 1) Новая Латинская Азбука, содержащая, кроме обыкновенных начатков Латинского языка, обстоятельное показание произношения и правописания как древнего, так и нового; также краткий Словарь всех первоначальных Латинских и Греческих в Латинском языке наиболее употребляемых речений, с грамматическими их переменами; потом краткие учтивые разговоры и выражения, могущие быть употребляемые в письмах; наконец подробный и ясный Римский Календарь, напечатано в Москве 1788 г. в большую 8 долю листа; 2) Рассуждение о надобности Греческого языка для Богословии и об особенной пользе его для Российского языка, напечатано в Москве 1793 г. и вторично с поправкой в Воронеже, 1800 г., оба в 4 долю листа; 3) Полное описание жизни Тихона, бывшего прежде Епископа Кегсгольмского и Ладожского и Викария Новгородского, а потом Воронежского и Елецкого, собранное из устных преданий и записок очевидных свидетелей, с некоторыми историческими сведениями, касающимися до Новгородской и Воронежской Иерархии, и с описанием всех сочинений сего Пастыря, напечатано в С.-Петербурге 1796 г. в 8 долю листа, а вторично с поправкой в Москве 1820 и 1827 г.г., третье – 1835 г. – в С.-Петербурге, и с тех пор печатается при собрании сочинений сего Пастыря; 4) Рассуждение о древнем Христианском Богослужебном пении и особенно пении Российской церкви, с примечаниями на оное, напечатано в Воронеже 1800 г. и в С.-Петербурге, при Св. Синоде, 1804 г., для рассылки по всем Российским церквам: оба издания в 4 долю листа; 5) Рассуждение о том, что алтарные украшения нашей Российской церкви сходны с древними Восточной, напечатано в Воронеже 1800 г. в 4 долю листа; 6) Историческое, географическое и экономическое описание Воронежской Губернии, собранное из Истории, Архивских Записок и сказаний, напечатано в Воронеже 1800 г. в 4 долю листа; вся сия книга размещена по разным азбучным статьям в «Географическом Словаре Российского Государства», изданном в Москве с 1801–1809 г.г., в коем включены сего же сочинителя многие статьи из древней Российской Географии и новые статьи о Донских казаках; 7) Историческое изображение Грузии в политическом, церковном и учебном состоянии с присовокуплением описания разных Ордынских народов, окружающих Грузию, и родословных таблиц Князей трех Грузинских царств, Кахетинского, Карталинского и Имеретинского, напечатано в С.-Петербурге 1802 г., в 8 долю листа. В следующем 1803 г. покойный Геттингенский Профессор А. Л. фон Шлецер в «Ученых Геттингенских Ведомостях» (12 Марта, отд. 42, статья 4) поместил обстоятельное критическое рассмотрение сей книги с похвалою и обещал еще подробнее рассмотреть оную в «Новом Ганноверском Магазине», а Доктор Философии Фридрих Шмидт того же, 1803 г., перевел ее на Немецкий язык и напечатал в Риге и Лейпциге 1804 г., в 8 долю листа; 8) Церковный календарь, или полный месяцеслов, с означением всего, что в какие дни в Православной Церкви совершается, с присовокуплением разных статей, до Российской Иерархии касающихся, и Исторического Словаря Российских Государей, Императоров, Императриц, Царей, Цариц, Великих Князей, Княгинь и Княжен, в память коих уставлены в церкви Соборные панихиды, и с месяцесловом сих панихид, напечатано в Москве 1803 г. в 12 долю листа. А новое, полнейшее издание – в Киеве 1832 г., в 8 долю листа, под названием Киевский месяцеслов; 9) Историческое исследование о Соборах Российской Церкви, читанное Кандидатом Богословия Михаилом Сухоновым в собрании Александро-Невской Академии, напечатано в С.-Петербурге 1803 г. в 4 долю листа; 10) Рассуждение о Соборном деянии, бывшем в Киеве 1157 г. на еретика Мартина, читанное в собрании Александро-Невской Академии Кандидатом Богословия Иваном Лавровым, напечатано в С.-Петербурге 1804 г. в 4 долю листа; 11) Рассуждение о начале, важности и знаменовании церковных облачений, читанное в собрании Александро-Невской Академии Кандидатом Богословия Константином Китовичем, напечатано в С.-Петербурге 1804 г. в 4 долю листа; 12) Рассуждение о книге, именуемой Православное исповедание веры Соборной и Апостольской Церкви Восточные, сочиненной Киевским Митрополитом Петром Могилою, читанное в собрании Александро-Невской Академии Кандидатом Богословия Алексеем Болховским, напечатано в С.-Петербурге 1804 г. в 4 долю листа; 13) Историческое рассуждение о чинах Греко-российской Церкви, читанное в собрании Александро-Невской Академии Кандидатом Богословия Димитрием Малиновским, напечатано в С.-Петербурге 1805 г. в 4 долю листа. Из сих рассуждений, упомянутые под №№ 4, 5,10 и 12, вновь изданы в Московской Синодальной Типографии 1817 г., в 8 долю листа, между прочими рассуждениями Академическими; 14) Предначертание о преобразовании Духовных училищ, представленное Его Императорскому Величеству чрез Преосвященного Новгородского Митрополита Амвросия в 1805 г. и удостоенное Высочайшего одобрения, с награждением сочинителя Орденом Св. Анны 1 класса, о чем и в Высочайшем Рескрипте на оный изображено. Из сего Предначертания сокращенная выписка исторической части напечатана, от 5-й до 16-й страницы, в Докладе Комитета о усовершении Духовных училищ, для рассмотрения сего же предначертания учрежденного; а полное всеобщее хронологическое обозрение начала и распространения Духовных Российских училищ с показанием всех бывших о них учреждений и указов, сего сочинителя, помещено в 1-й части «Истории Российской Иерархии», от стр. 401 до стр. 457. В сей «Истории», при 2-й части, напечатано его Всеобщее введение в Историю Монастырей Греко-российские Церкви и описание Китайского Пекинского монастыря, а в следующих частях – также многие его статьи и все – по Воронежской и Вологодской Епархиям; да и вообще вся сия «История» под его руководством, рассмотрением и цензурою начата и окончена; 15) в Московском журнале «Друг просвещения», 1805 и 1806 г.г., помещено его 10 первых букв Нового опыта Исторического Словаря о Российских писателях, природных и чужестранных, умерших и живых, и в том же журнале напечатано много его ученых статей о науках, художествах и изобретениях, а продолжение сего Словаря о Российских писателях печатано в журнале «Сын Отечества» 1821 и 1822 г.г.; 16) Известие о первом Российском посольстве в Японию под начальством Поручика Лаксмана, бывшем 1792 г., напечатано в том же журнале «Друг Просвещения» 1805 г. и особою книжкой, того же года, в Москве в 4 долю листа; 17) Критические примечания – на «Рецензию» Моравского Дворянина Ганке де Ганкенштейна, присланную им 1803 г. в Св. Синод, а потом изданную им на Немецком языке в Офене 1804 г., о найденной им Славянской рукописной книге якобы VIII века, представленную через Преосвященного Митрополита Амвросия Синоду, по приказанию коего и сочинены сии Примечания; напечатано в С.-Петербурге в Мае месяце журнала «Любитель Словесности», 1806 г.; 18) Исторические три разговора о древностях Великою Новгорода, говоренные в Новгородской Семинарии, с прибавлением росписи древних улиц, монастырей, пятин Новгородских и селений в оных, напечатано в Москве 1808 г. в 4 долю листа; 19) Исследование о личных собственных именах у Славянорусов, напечатано в «Вестнике Европы» 1813 г., в №13, и в III части «Трудов и записок Общества Истории и Древностей Российских»; 20) О разных родах присяг у Славяно-руссов, напечатано в том же журнале и номере, и в той же части «Трудов» Общества; 21) История о Славяно-русских типографиях, напечатано там же; в «Вестнике Европы», № 14; 22) О Древностях Вологодских и Зырянских, напечатано там же; в №17 «Вестника Европы»; 23) О старинной Славяно-русской Арифметике, напечатано в том же номере «Вестника Европы»; 24) Историческое известие о Максиме Греке – там же, №№ 12 и 22; 25) Историческое известие о Митрополите Петре Могиле – в тех же №№ «Вестника Европы»; 26) Две уставные и одна Губная грамоты Царя Ивана Васильевича, с примечаниями и изъяснениями на все три, напечатано 1805 г. в 1-й части «Русских достопамятностей», издаваемых Обществом Истории и Древностей Российских при Московском Университете; 27) Примечания на Грамоту Великого Князя Мстислава Владимировича и сына его Всеволода Мстиславича, удельного Князя Новгородского, пожалованную Новгородскому Юрьеву монастырю около 1128–1132 г. – представлены вышеупомянутому Обществу, а напечатаны в «Вестнике Европы» 1818 г., №№ 15 и 16 . Отпечаток самой «Грамоты» помещен при №20 того же «Вестника», а вторично, с поправкой, в «Трудах Общества Истории и Древностей Российских», Часть III, кн. 1; 28) О древностях, найденных в Киеве 1824 г., напечатано там же;

29) Словарь Исторический о бывших в России писателях Духовного чина Греко-российской Церкви, 2 части, напечатано в С.-Петербурге 1818 г. в 8 долю листа, а вторично с поправкой и умножением – там же, 1827 г.; 30) О Русской церковной музыке – статья в письме от 25 Марта 1821 года к Барону Г.А. Розенкампфу, посланная на вопрос Гейдельбергского Профессора Тибо, напечатана в «Отечественных записках», 1821 г., месяц Ноябрь, с Азбукой старинных Русских крюковых нот; 31) Описание Киево-софийского Собора и Киевской Иерархии с равными грамотами, напечатано в Киеве 1825 г. в 4 долю листа; 32) Описание Киево-Печерской Лавры, с разными грамотами, напечатано в Киеве 1826 г. в 4 долю листа и вторично с поправкой и дополнением – 1831 г.; 33) История Российской Иерархии, часть 1, исправленная и умноженная, вторично напечатано в Киеве 1827 г. в 8 долю листа; 34) Киевский Синопсис с разными примечаниями и историческими статьями, напечатано в Киеве 1823 г. в 4 долю листа; 35) История княжества Псковского гражданская и церковная, в 4 частях, напечатано в Киево-Печерской Лавре 1831 г. в 8 долю листа; 36) Надгробное слово Преосвященному Иннокентию Епископу Воронежскому, говоренное в Воронежском кафедральном Соборе 1794 года Апреля 19, напечатано в Москве 1794 г. и вторично в Воронеже 1799 г. в 8 долю листа, с присовокуплением жизнеописания всех Преосвященных Воронежских и речи, говоренной на четыредесятодневное поминовение того же Преосвященного; 37) Слово похвальное Императрице Екатерине II, при случае торжества 1796 г. о бракосочетании Великого Князя Константина Павловича, говоренное в Воронежском Соборе, Февраля 9, напечатано того же года в Москве, в 4 долю листа; 38) Слово на случай торжества о совершившемся первом столетии от основания Царствующего града С.-Петербурга, говоренное в С.-Петербургском Исаакиевском Соборе 1803 года Мая 16 и тогда же в С.-Петербурге напечатанное в 4 долю листа, с описанием всего обряда церковного, при сем торжестве бывшего; 39) Слово на память Св. Никиты Епископа Новгородского, при случае переложения мощей его из старой раки в новую, говоренное в Новгородском Софийском Соборе 1805 г. Апреля 30 и того же года в 4 долю листа напечатанное в С.-Петербурге, с приобщением списка всех Новгородских Архиереев; 40) Пастырское увещание о прививании предохранительной коровьей оспы, напечатано по Высочайшему повелению в С.-Петербурге и Москве 1811 г., в 4 долю листа, с объяснительными к тому примечаниями и разослано по всем Российским церквам с предписанием читать народу ежегодно по три раза, а в 1829 г. напечатано сокращение оного и также разослано по церквам; 41) Слово на день торжественного воспоминания и Господу Богу благодарения о поражении врагов отечества нашего и о прогнании их из пределов Калужской Губернии, говоренное в Калужской Иоанно-Предтечевской церкви 12 Октября 1813 г. и тогда же в Москве напечатанное в 4 долю листа, а вторично 1814 г. в С.-Петербургском журнале «Сын Отечества» и в «Собрании образцовых Русских сочинений»; 42) Поучение перед избранием судей дворянства Киевской Губернии, говоренное в Киево-Софийском Соборе 1823 года, Сентября месяца; напечатано в С.-Петербургском Журнале «Отечественные записки» 1824 г.; 43) Собрание поучительных Слов, в разные времена и в разных Епархиях проповеданных, напечатано в Киево-Печерской Лавре 1834 г. в 8 долю листа, 4 тома; 44) Историческое обозрение Российского Законоположения с присовокуплением сведений: 1) о старинных Московских Приказах, существовавших до времен Петра Великого, 2) о старинных чинах в России, 3) о прежде бывших в Малороссии присутственных местах и чинах, напечатано 1828 г. в С.-Петербурге при первом томе «Нового Памятника законов», изданного книгопродавцем Глазуновым.

Неизданные сочинения: 1) Всеобщая Церковная критическая История, по методу Мосгеймову расположенная, на Русском языке сочиненная 1790–1792 г.г., преподаванная в Воронежской Семинарии и в Александро-Невской Академии; 2) Сокращенные правила Священной Герменевтики, по методу Рамбаха, преподаванная в Воронежской Семинарии, с руководством к сочинению проповедей и с несколькими образцами изобретения и расположения оных, сочиненная на Русском языке 1792–1794 г. г.; 3) Сокращенная Греческая Грамматика, по примеру Посселиевой, для учеников низшего Греческого класса, сочиненная тогда же; 4) Дополнение к Философским лекциям для студентов Философии, на Латинском языке, сочинение 1800 г.; 5) Догматическая Богословия, в систематических таблицах изображенная для показания производства и связи Богословских догматов, сочинение 1793 г.

Диссертации: 6) О сокровенных в природе вещах, 1788 г.; 7) О свойствах и действии воздуха, 1790 г.; 8) О трудности Естественного Богопознания, 1791 г.; 9) О причинах несогласий в Христианской вере, 1792 г.; 10) О пособиях изучению Истории, 1794 г.; 11) О связи Церковной Истории с Богословия, 1795 г.; 12) О предрассудках, 1800 г.; 13) De ideis innatis, perperam admissis (О врожденных идеях, неверно допускаемых, – лат.), 1800 г.; 14) О совершенстве и доброте мира, 1801 г.; 15) De existentia spirituum ex ratione facile demonstranda (О существовании духов, легко доказуемом при помощи разума, – лат.), 1801 г.; 16) De libris symbolicis Ecclesiae Russicae, 1802 г. (О символических книгах Русской Церкви, – лат.); 17) Исследование о обращении Славян в Христианскую веру, 1803 г.; 18) Две речи поучительные на ваканциальный отпуск ученикам, 1800 и 1801 г.г.; 19) Каноническое исследование о Папской власти в Христианской церкви, на Латинском и Российском языке, представлено через Преосвященного Митрополита Амвросия в Кабинет, на вопрос оного в 1800 г., по случаю предложений Иезуитского Генерала Грубера о соединении Церквей; 20) Исследование исповедания Духоборческой секты, представлено через того же Преосвященного в Св. Синод 1806 года, по случаю появившегося в 1791 г. в Екатеринославле исповедания их и по случаю присланных в 1803 г. в Александро-Невскую Лавру для увещания двух Тамбовских духоборцев, с коими и переговоры приобщены при сей же книге, которая находится в Архиве Св. Синода и в Библиотеке Киевской Академии; 21) Исследование о Славянском переводе Священного Писания Ветхого и Нового Завета, представлено Российской Академии в 1812 г.; 22) История Российской Церкви, но она не кончена; 23) Обстоятельная История Вологодской Иерархии, сочинено в 1811 г., находится в Библиотеке Вологодского Кафедрального Собора.

Им изданы: 1) Остальные сочинения Преосвященного Тихона I, Епископа Воронежского и Елецкого, напечатано в С.-Петербурге 1799 г. в 8 долю листа; 2) Избранные поучения Преосвященного Иннокентия Епископа Воронежского, с присовокуплением предисловия и жизнеописания сего Преосвященного, напечатано в Воронеже 1799 г. в 8 долю листа; 3) Поучения и речи Преосвященного Амвросия Митрополита Новгородского, напечатано в Москве 1800 г., в 3-х частях, в 8 долю листа, и вторично 1816, там же.

Из переводов его с Эллино-греческого, Латинского и Французского языков, некоторые представлены Российской Академии, в «Сочинениях и переводах» коей, в 3-й части, уже и напечатано переведенное им Демосфеново надгробное слово Афинянам, убиенным в сражении при городе Херонее, и особой книжкой, с Эллино-греческим подлинником. Другие гораздо прежде изданы, как то: 2) Фенелоново краткое описание жизней древних Философов с их системами и нравоучениями, переведено вместе с одним соучеником и напечатано в 1788 г. в 8 долю листа; 3) Парнаская История и пр., напечатано в Москве 1788 г. в 8 долю листа; 4) Акенсидова, или Экензайдова поэма удовольствия от способности воображения, напечатано в Москве 1788 г., в 8 долю листа; 5) Историческое примечание об Алжире, Тунисе, Триполе и Марокском Государстве, с несколькими анекдотами, напечатано в Москве 1788 г. в 12 долю листа; 6) Волтеровы заблуждения, обнаруженные Аббатом Нопотом, в 2 частях, напечатано в Москве 1793 г. в 8 долю листа; 7) Трюблетовы размышления о красноречии вообще и особенно о проповедническом, напечатано в Москве 1793 г. в 8 долю листа; 8) Опыт о человеке, Г. Попе, прозою, с присовокуплением, от переводчика, исторического и философического предисловия к сей поэме и примечаний, напечатано в Москве 1806 г. в 8 долю листа. Сверх того остались еще многие переводы неизданными.

И поживе лета довольна, труждаяся в делех летописания, как преподобный Нестор, Митрополит Евгений скончался от кратковременной болезни внезапно в Киеве 1837 года Февраля 23 дня.

Здесь окончим собственное его жизнеописание известием из Киева о кончине сего Архипастыря, помещенном в № 61 «Северной Пчелы» 1837 г.: «Вообще обозревая жизнь и труды его, нельзя от сердца не сказать: Бе светильник горя и светя, и мы радовались в час его светения. Но теперь он угас, тихо, кротко, неожиданно, без страданий, трудясь и делая почти до последней минуты жизни своей (за несколько минут до кончины, несмотря на слабость сил, покойный рассмотрел и подписал до 28 бумаг).

Погребение покойного совершилось 27-го Февраля, на пятый день после его кончины. Уже в восемь часов утра граждане Киева начали толпами стекаться в Софийский Собор, дабы отдать последний долг почившему Иерарху. Не только пространный храма, но и обширный двор, наполнен был народом. Преосвященный Иннокентий, Епископ Чигиринский и Викарий Киевский, совершал Божественную Литургию; Профессор Академии, Протоиерей и Кавалер, Иоанн Скворцов, произнес надгробное слово, в коем изображены многоразличные заслуги покойного Церкви, отечеству и наукам. По окончании Литургии, пребывающий на покое в Киево-Печерской Лавре, Преосвященный Иосиф, бывший Епископ Смоленский, с Преосвященным Иннокентием и со всем духовенством отправляли погребение, в продолжение которого Инспектор Семинарии, Ключарь Собора и один из студентов Киевской Академии краткими речами выразили общее всем чувство горести. Печальные взоры всех невольно обращались на гроб покойного, все хотели бы еще однажды слышать собственный голос своего отшедшего Пастыря. Тогда Преосвященный Иосиф, с кратким предварительным извещением, прочел (сокращенно) вслух всех умилительное Завещание покойного, написанное им собственноручно. Вот, что в последний раз говорил, между прочим, наш бывший Архипастырь и отец:

«Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь.

Ожидая часа смертного и воспоминания грехи мои перед Богом и человеками, обращаюсь, во-первых, к Спасителю моему с теплым молением, да очистит Он благодатью Своею множество зол моих; и потом прошу всех, перед коими я согрешил и кого я чем-нибудь обидел и оскорбил, христиански простить мне, и о мне грешном возносить свои молитвы. Взаимно и сам я прощаю всем, по человечеству чем-нибудь оскорбившим меня; да так друг другу оставляя грехи, все совокупно по благодати Христове и Евангельскому обетованию, примем оставление грехов от Отца Небесного.

Об имении моем, которое состоит более в книгах, нежели в вещах или деньгах, завещаю следующее: 1. Указные книги отдать в Консисторию управляемой мной Епархии. 2. Все рукописные переплетенные книги и дипломы, данные мне от ученых Обществ, отдать в Библиотеку Софийского Собора, а Высочайшие Рескрипты в Архиерейскую ризницу, где и Рескрипты, данные предместникам моим, хранятся. 3. Из книг печатных, коих нет в Семинарии, отдать в оную, а кои есть в ней, те в библиотеку Киево-Софийского Собора, для соборян. 4. Все ландкарты, атласы и эстампы в академическую библиотеку. 5. Все письменные бумаги и записки непереплетенные отдать наследникам моим.

Грешное мое тело прошу погрести в Сретенском приделе Киево-Софийского Собора, за правым клиросом, в стене Софийского Собора.

Господи Боже мой! в трех ипостасех исповедуемый! Благодарю Тя за все милости, на меня недостойного во всю жизнь мою излиянныя: оставляя все земное и суетное, к Тебе Единому, Вечному Благу обращаюсь, и в руце Твои предаю дух мой».

По окончании погребения, тело покойного обнесено вокруг Софийского храма, между множеством народа, и останки многодеятельного Пастыря успокоились на лоне общей матери-земли, в том самом приделе Собора, который означен в завещании и на обновление которого незабвенный Иерарх, незадолго до своей смерти, пожертвовал значительную сумму. Малый и тесный предел церковный есть теперь надгробный памятник тому, кто при жизни своей воскрешал забытую память предков. К Истории прибавилось еще одно лицо историческое, но сама История лишилась его, и скоро ли дождется она такого усердного делателя на ее необозримом поле, каков был Евгений?..»

Краеугольный камень православной исторической науки

Первый опыт создания фундаментального Словаря российских писателей духовного чина потребовал почти тридцатилетия (1801–1827) неустанных и кропотливейших изысканий со стороны его автора – Митрополита Евгения (Болховитинова). Разумеется, у него были предшественники. В 1768 г. – на немецком языке, а затем в 1771 г. – на французском вышел в свет словарь о 42 русских писателях, составленный известным актером, переводчиком и поэтом И.А. Дмитревским. В 1772 г. Н.И. Новиков напечатал «Опыт исторического словаря о Российских писателях», куда вошли сведения о 317 авторах, преимущественно XVIII в. Наконец, в 1802 г. П.П. Бекетов при содействии Н.М. Карамзина издал «Пантеон Российских авторов» с 20-ю биографическими очерками. Однако, ни один из этих словарей не может сравниться с фундаментальным опытом Владыки Евгения по объему скрупулезно собранного материала об исключительно духовных писателях, причем с ориентацией на их собственноручные автобиографии. Ученый монах создал «капитальный труд, который долгое время оставался единственным пособием по изучению нашей литературы», – признавался в 1882 г. академик и директор Императорской публичной библиотеки А.Ф. Бычков². «Вот был человек, – говорил другой академик, М.А. Погодин, о преосвященном коллеге, – который не мог пробыть ни одного дня без того, чтобы не ознаменовать его трудами на пользу истории... Это был один из величайших собирателей, которые когда-либо существовали»³. С уважением отзывается о просвещенном иерархе и академик Я.К. Грот: «Евгений... работал с неутомимым жаром для успехов науки, и потомство будет с благодарностью пользоваться его трудами, которыми он во многих отделах исторического ведения положил первое основание плодотворным изысканиям»⁴, – в том числе – для создания энциклопедических словарей о русских писателях, особенно духовного чина.

Сегодня, по прошествии более полутора веков со времени последнего издания (1827 г.) монументального справочного пособия «нашего неутомимого бенедиктинца» (М. П. Погодин)⁵ очень легко принять снисходительный, если не иронический тон по отношению к его сочинению и, в лучшем случае, вынести конкретно-исторический вердикт его естественной устарелости. Дескать, пусть для первой четверти XIX в. этот Словарь явился «последним словом науки»⁶, пусть он ознаменовался даже научным подвигом сего архипастыря, ставшего в какой-то степени предтечей В.И. Даля, – пусть! – но теперь-то, милостивые государи, на дворе – конец второго тысячелетия, и мы имеем куда более серьезные фолианты о русских писателях, в том числе – духовного чина. (Словарь русских писателей XVIII в. А.-И. Л., 1988; Словарь книжников и книжности Древней Руси. XI – первая половина XIV вв. Л., 1987 и др.) К тому же, они составлялись, можно сказать, академическими институтами, так что время героев-одиночек в науке безвозвратно прошло.

Да и надо ли вообще мерить словарь Евгения сегодняшними мерками?! – когда уже в 1863 г. не менее авторитетный специалист, чем ваши академики, и, между прочим, тоже архипастырь – Филарет (Гумилевский), соглашаясь с наличием «богатого запаса сведений» у автора словаря все-таки категорично отрицал сугубо эмпирическую форму подачи его материала – без должного «систематического взгляда», «общей мысли» и чувства⁷

Более того, обратите внимание, за что ценят Евгения и М.П. Погодин, и Я.К. Грот, и, по сути, А.Ф. Бычков?! – всего лишь за «скромную роль собирателя» – воспользуюсь полной контекстуальной цитатой столь уважаемого вами Я.К. Грота, который не хуже Филарета представлял не-критический характер⁸ задействованного «бедным» Евгением «капитального» богатства, правда, «принимая в расчет состояние науки» в XVIII – первой четверти XIX вв.⁹ А оно как раз склоняло, в основном, к знакомству с материалом и собиранию его. «Если и сказывается потребность в его разработке, в понимании прошлого, то труды этого рода не были ни преобладающими, ни выдающимися»¹⁰.

Итак, словарь ученого владыки, несомненно, оказался значительным событием для своего времени, если хотите, за «классическое» изобилие содержащихся в нем сведений о 250-ти русских писателях исключительно духовного чина, живших с 862 по 1825 гг. Но это – конкретно-историческое достоинство: почва «для будущих, более счастливых деятелей» и подлинно академическою – концептуального – порядка.

Здраво сие рассуждение? Здраво. Логично? Логично. Но сразу заметим, что с научной точки зрения на Словарь ученого иерарха открывается перспектива иной положительной оценки его не просто не систематизированного содержания.

Вслушаемся в слова еще одного академика, П.П. Пекарского, тоже уличаемого в отсутствии внутреннего освещения излагаемых фактов, т.е. «общей идеи», в его исторических работах.¹¹ С 1827 г. «...словарь (Евгения – П.К.) сделался краеугольным камнем для всех почти исследований по части нашей духовной литературы. Впоследствии, при более внимательных розысканиях, а также при большей доступности разнородных материалов, стали в нем открываться, как и следовало ожидать в таком обширном труде, недостатки, неполноты и т.п. Но при всем том можно заметить, что многие из порицателей и покровителей Митрополита Евгения пользовались и пользуются, если можно выразиться так, канвой, заготовленною этим достойным ученым. Благодаря митрополиту Евгению, предприятие нового сборника сведений о жизни и сочинениях русских писателях не могло уже представлять тех трудностей, которые он непременно должен был встречать».¹²

О каком «краеугольном камне» и о какой «канве» идет речь в данном отрывке? Понимаются ли они лишь в смысле: «сырьевого придатка» словарного запаса просвещенного владыки к «цивилизационным», т.е. внутренне систематизированным, лексиконам или – грубее, – лишь в «классического» навоза для действительно новых и урожайных всходов?

На первый взгляд, подобная интерпретация – верна и кажется единственно правильной. Поэтому читайте, господа интеллектуалы! Евгения и – раскрепостив свое плодовитое сознание из-за отсутствия в его словаре «общей идеи», т.е. – интеллигентского диктата «истины», – вдосталь творите как минимум очередные схемы «фундаментальных» справочников по истории нашей духовности, не утруждаясь ни обременительным цитатничеством, ни спором с поразительным «бездействием размышляющей силы»¹³ собирателя «устаревшего» словаря.

Вот тут-то поневоле остановишься и – задумаешься над эмпирической неупорядоченностью и теоретической не самодостаточностью сочинения православного Владыки. Так ли уж он прост со своим алфавитным нагромождением историко-культурных фактов, если они способствуют пробуждению читательской мысли и служат отправной точкой для ее вдохновения?! Не скрывается ли именно в этой эвристической ориентации принципиальная позиция преосвященного историка, для которого им же собранное общепризнанное богатство эмпирического материала – не более, чем внешнее и вторичное достоинство, со временем неизбежно устаревающее?!

П.П. Пекарский, будучи сам «повинным» в приверженности к «простому» собиранию фактов, по-моему, постиг первичный, вдохновляющий смысл Евгениевого труда и поэтому, несмотря на признание его «недостатков», принял Словарь как краеугольное основание любых исторических работ по нашей православной книжности.

Конечно, эмпирическая, и, если хотите, теоретическая «буква» ученого иерарха обветшала в глазах его « критически настроенных» последователей. Но – не их наукообразный идеал систематизированного исследования исповедывал ученый монах. Впрочем, Я.К. Грот не удивляется тому, «что [Владыка] не достигал окончательного результата» в своих многообразных занятиях и многочисленных трудах – они были... слишком обширны.¹⁴ Однако, излишне доходить до столь анекдотического оправдания Архипастыря с чуждой ему – историко-конкретной – позиции.

Пора вслед за П.П. Пекарским – углубиться в эвристический принцип Евгения, отнюдь не утвержденный в его теоретической «букве».

«...Правда, что Евгений в своих трудах не высказал словами ни своих общих взглядов на исторические явления, ни своих общих мыслей, ни своих чувств; но что же такое вся научная деятельность Евгения, деятельность, обнявшая чуть не весь круг древностей русских, продолжавшаяся почти пятьдесят лет, поддерживавшаяся, очевидно, не из каких-нибудь жизненных выгод и видов, заставлявшая его работать и вызывать других на работы, помогать им, – что, если не выражение стремлений любознательного ума отыскать ответы на общие вопросы посредством разрешения частных, и вместе теплого чувства любви к знанию, к просвещению, к отечеству? Не высказавшись на словах, он высказался на деле».¹⁵

Это прекрасное наблюдение академика И.И. Срезневского в какой-то степени повторяет положение П.П. Пекарского о «краеугольном камне» Словаря, который «вызывает других на работы» и «помогает им». Но есть здесь и новые моменты, конкретизирующие эвристический подход Митрополита к «букве» его произведений.

Прежде всего, И.И. Срезневский указывает на целенаправленную невыразимость «общих идей» в каждом историческом труде иерарха.

Возьмем, например, предисловие к первым публикациям статей нашего Словаря, еще не раздельного на духовных и светских персоналий в журнале «Друг Просвещения» Д.И. Хвостова (1805 г., см. 21–22 стр. настоящего издания), где, казалось бы, должна так или иначе раскрыться смыслополагающая авторская позиция. Но – ничего подобного. Говорится лишь о просветительском значении предпринимаемого «нового опыта», о том, кто туда войдет, затем делается акцент на описании «ученых обстоятельств авторов», осторожно признается право на «свое мнение» об умерших и, наконец, идут предупредительные оправдания по поводу «наших недостатков» и апелляция к «доброжелательному читателю». Критерий же отбора достойных имен сводится к одной «хотя и небольшой» книге, ими написанной или переведенной.

Складывается очевидное представление о какой-то действительно поразительной, но – не интеллектуальной немощи, по отзыву Филарета, а – стыдливости и боязни, присущей одному из самых образованных людей своего времени – «живой библиотеки».¹⁶ В предисловии «не до жиру» обнажения «общих мыслей» – дай Бог, избежать читательских «обвинений» в пропусках многих духовных писателей. И все же не столько закрадывание естественных человеческих ошибок, сколько необходимость доброжелательного отношения к предпринимаемому им опыту заботит просвещенного Архипастыря в первую очередь. Но благодаря чему возникнет такое отношение, если неизбежны изъяны фактического порядка? Благодаря критике как результату пробуждения читательской мысли.

Автор рассчитывает на сотворцов своего творения (обратите внимание на оттенок глагольного несовершенного вида в этом существительном), которым, безусловно, не нужны руководящие указания с теоретических высот «букв». Доброжелательные люди самостоятельно разберутся в богатейшем «хаосе» словарных сведений, упорядочив их в своем исключительно внутреннем: «автономном» и «субъективном» – духе (И.А. Ильин)¹⁷, чтобы овнешнествить только скромные и эмпирические дополнения к Христианскому тексту, или одни «разрешения» частных вопросов, о которых писал И.И. Срезневский, но без их посредничества в публичном отыскании «общих» ответов.

Иначе явно обозначится секуляризированная претензия ученой буквы на универсальную истину в виде единственно правильного, научного подхода и восторжествует самый страшный вариант диктатуры – идолопоклонство перед своею собственной «идеей» или «принципом», чем так грешили и грешат русские интеллигенты.¹⁸

Нет, не порабощением своей собственной текстуальной истиной отличался интеллектуально «немощный» Евгений, и не того ожидал он от вдумчивого читателя, взывая к его исключительно внутренней – «тайной» (A.C. Пушкин) – свободе Христианского духа. Только последний избежит буквалистского обожествления той или иной общезначимой истины, и только для него нужно полнейшее отсутствие в тексте духовной выразительности теоретических взглядов. Без этой последовательно выдержанной «простоты» никогда не за денется сокровенная глубина Христианского «таланта», т.е. образа и подобия Божьего, и никогда не возникнет подлинное созидание читателем из «ничто» авторской буквы своего концептуального самобытия.

Но, увы, многие из выдающихся ценителей духовного наследия Евгения, став общепризнанными творцами какой-то области исторического ведения, не смогли конгениально осмыслить имманентную суть «буквы» и его Словаря, который оживляет теоретическую мысль лишь благодаря своей устаревшей, если не мертвой «простоте». Академики отказались от такой не-критической смиренности и нацелились на доброжелательство одних идолопоклонников наукообразных форм их общих ответов...

Итак, кардинальным принципом Митрополита Евгения является эвристическая ориентация его сочинений на сугубо внутренний дух любого: одаренного – по образу и подобию Божиему – человека – за счет полного умертвления теоретической буквы в исключительно эмпирическом и внешне хаотическом тексте, далеком, от смыслополагающего структурирования, который осуществляет его автор – «Бог» (Р. Барт).¹⁹

Этот принцип целиком отвечает синергической природе святоотеческого и православного Христианства, предполагающего обязательное co-движение человеческой воли навстречу Божественной. Отсюда – самоуничижительное, если не безумно «немощное» «дело» Евгениевого Словаря, выразительно обращенного к невыразимому, если не «апофатическому», духу читателя – без всяких «выгод» и «видов» на его идолопоклонническую доброжелательность.

Таков внутренний смысл любого православного творчества. Таков краеугольный камень, заложенный Евгением в фундамент «русской самостоятельной науки... вырастающей из коренных недр народного [православного – П.К.] духа», как справедливо писал в 1867 г. профессор Киевской духовной академии В.Певницкий.²⁰

Вновь обратимся к авторскому предисловию Словаря: к его беглому замечанию о «возобновлении и усовершенствовании, нежели новом введении наук в России» со времен царствования Петра I (См. 21 стр. настоящего издания). Наверно, эта мысль, опять же – на первый взгляд, может отнестись к зазорному разряду «общих», но опять же – при внимательном прочтении она заговорит не об искомом для многих академиков интеллигентском идеале истины с его диктаторской претензией на общезначимую достоверность буквы, напротив, она заговорит о православном характере понимаемой самим Евгением науки с ее «невегласной» (Г.Г. Шпет)²¹, не-критической формой, заимствованной из древнерусской традиции духовной символической книжности, которая тоже изнутри освещалась «теоретическим» смыслом лишь для сугубо «чистого» – талантливого – самосознания, напрочь отвергающего любую убийственную «материализацию» его субъективного и автономного духа в той или иной аналитической букве.

Итак, митрополит Евгений утверждал православно-синергическую и эвристично-персоналистическую природу своего исторического знания, так что и его «особые мнения» об умерших писателях, мало сказать, не носили общего характера объективной критики, они свидетельствовали о наличии у авторов синергического дара или одного Слова Божьего: без должной оригинальности. Подобная оценка встречается, например, в статье о Московском митрополите Платоне (Левшине) применительно к двум разным периодам его христиано-философской деятельности. Что же касается определения духовного наследия Владыки Евгения, то сам он предпочитал говорить о себе в смиренном тоне: как о «простом» собирателе, чтобы у каждого из его читателей проснулся собственный талант, конгениальный – Евгениеву: в себе и только – в себе.

Именно в сегодняшние дни, когда значительно вырос искренний интерес к православному вероучению, издательство «Русский двор» решило переиздать Словарь российских писателей духовного чина как классический памятник православной культуры, о которой мы имеем еще слабое представление. Ведь она наиболее полно выражает русскую оригинальность – в творчестве «нашего наследственного родового левитства священников... наших белых клобуков митрополитов с алмазами», как проникновенно отозвался К.Н. Леонтьев о полуторавековом пантеоне отечественных иереев, живших с эпохи Петра I до эпохи Николая I.²²

К их числу принадлежал и Евгений (Болховитинов), причем не только по внешне-социальным признакам: времени, сана и наград – но и по существу. Он тоже прошел Московскую школу митрополита Платона, окончив в 1788 г. Славяно-греко-латинскую академию²³, и как бы из первых рук усвоил православно-синергическое и эвристично-персоналистичное понимание Христианства, преподаваемое в этом удивительном очаге духовной культуры, который наряду с Троицко-Сергиевой семинарией как раз определил самобытность нашего левитства во главе с его смиренным отцом – Московским митрополитом Платоном, определил на деле – во второй половине XVIII в.

Словарь Евгения наиболее полно повествует об этой забытой сегодня эпохе расцвета нашей церковной культуры.²⁴

Другие биографические сведения о Владыке Евгении можно почерпнуть в (прилагаемом к настоящему изданию) его собственном жизнеописании, впервые опубликованном М.П. Погодиным в «Словаре русских светских писателей» (1845 г.), а также в книгах: Е.Ф. Шмурло. Митрополит Евгений как ученый. Ранние годы жизни. 1767–1804. СПб., 1868; А. Ивановский. Митрополит Киевский и Галицкий Евгений (Болховитинов). СПб., 1872, и др. (подробнейшая библиография работ об Евгении и его Словаре дается во вступлении к указанной монографии Е.Ф. Шмурло).

Учитывая решающее значение в творческой жизни Евгения монашеского пострига, я приведу пространный отрывок из упомянутой книги Е.Ф. Шмурло, касающийся внешнего обстоятельства этого глубинного поступка. Он определился смертью жены и детей, которая дополнила внутренний выбор синергического ученого в пользу синергического бытия не только его чина, но и сочинений, в том числе – поэтических:

Для того ли светом льститься,

Чтобы мерить жизнь тоской? –

написал Евгений под непосредственным впечатлением от кончины жены.²⁵

Отважусь утверждать, что без такого бытового «опыта смерти» будущий Митрополит никогда не смог бы стать краеугольным камнем русской исторической науки, предполагающей, видимо, обязательное и далекое от академического спокойствия потрясение в личной жизни автора во избежание суетных зацепок за любую ветхость, особенно – духоносно-теоретической буквы...

Ведь "никто есть совершеннейший богослов; ибо никто истинно понимает волю Божию и проницает в его деяния; никто есть совершеннейший метафизик, ибо он ясно разумеет существо и свойство духов». Представив «никого» обладателем всех знаний, мирянин Евфимий Болховитинов далее говорит, что люди похитили у этого положительного существа немного знания и, возгордившись своим приобретением, начали строить системы наук и искусств, но так как знания было недостаточно, то пришлось прибегнуть к умозрениям и «выдумкам», почему наука и искусство явились «с великим расщелинами», тем более, что очень часто человек, похищая у «никого» его знания, не захватывал с собой ключа, которым мог бы отпереть затвор, скрывающий основные начала этих наук. Человеку предстоит еще в будущем многое отвоевать у «никого...».²⁶

Но всерьез убедиться, что не только «теперь», но и всегда «совершенства знаний пребудут у «никого»²⁷, Евфимию пришлось лишь после столкновения в быту с этим «никто» – лишь после серьезного переживания внешнего «опыта смерти», которого как раз не хватало многим академикам с их интеллигентским диктатом истины...

Короче, вот принципиальный рассказ о Евгениевом «обращении» к смиренной «букве» сана – рассказ о решающем «ученом обстоятельстве» его творчества...

«4-го ноября 1793 года Евгений Алексеевич Болховитинов женился на дочери липецкого (соседней Тамбовской губернии) купца, Анне Антоновне Расторгуевой. Ровно за три месяца до свадьбы в письме к приятелю Селивановскому Евгений выражает свою зависть к товарищу Розанову за то, что тот устроился семейно. «Право, – говорит он, – сам бы теперь женился я, когда бы только попалась хорошенькая невеста. Пора, пора, любезный друг, ей-Богу пора! Сердце у меня так пусто, так пусто, что от скуки ничем заниматься не хочется». Из этих слов видно, что выбор невесты и самая женитьба сделаны довольно быстро.

Насколько руководило Болховитиновым серьезное чувство, трудно сказать. Но едва ли под «пустотой» и «скукой» надо видеть нечто большее, чем было на самом деле: Болховитинов был в таких годах и занимал такое положение в обществе, что мог желать известного семейного комфорта, присутствия близкого человека. Товарищ-мужчина не войдет и не поймет тех (далеко не всегда только мелочных) условий жизни, которые доступны одной женщине. Семейной ласки, женской обстановки, можно сказать, он всегда был лишен. Рано потеряв отца, рано будучи оторван от семьи, Болховитинов и до поступления в школу, и по выходе из нее, как можно думать, всегда стоял в стороне от своей матери. Много лет позже Евгений с благодарностью вспоминает О Македонце за то, что тот был для него «паче родных»; за время пребывания Болховитинова в Воронеже сохранилось письмо его к Селивановскому (29-го сентября 1792 г.), в обрывках которого находим следующее: «...выздоровела давно уже, и я счастливчик... Однакож я уже холоднею. Подлинно только то дорого, чего еще не получили мы. Может быть, скоро и еще меньше уважать ее буду». И.И. Срезневский в недостающие начальные слова вставлял выражение: жена моя; но здесь может идти речь только о матери.

Таким образом, потребность в женской ласке могла сильно чувствоваться Болховитиновым. Трудно судить о подобных движениях человеческого сердца, когда в материалах почти нет ничего, освещающего данный вопрос; но едва ли будет ошибкой допустить мысль, что в данном случае Болховитинов поступал, помимо всего, на половину безотчетно, следуя примеру других, которые так делали в его годы и в его положении. Оставаться холостым для человека, начинавшего выдвигаться, приобретать авторитет в своем кругу, делать карьеру-казалось несообразным; холостая жизнь считалась противоположностью всему солидному и почтенному. Наконец, кто знает, может быть, уже и в это время у Евгения набегала мысль о принятии священнического сана, что он и исполнил в 1796 г. В его время звание иерея давно уже перестало быть выражением исключительно одного только религиозного движения, служением церкви в наиболее тесном смысле этого слова; для многих оно носило характер «службы». Большинство так и смотрело на духовный сан, ценя его постольку, поскольку он повышал, обеспечивал и награждал. Недаром же одновременно с посвящением, Болховитинов назначается протоиереем и членом консистории. В духовно-семинарском кругу принятие священства открывало дорогу к дальнейшим повышениям.

Супружество Болховитинова не было ни счастливо, ни продолжительно: трое детей один за другим скончались; в августе 1799 года за детьми последовала и мать их. Тридцатидвухлетний Болховитинов снова стал одиноким. Эта потеря глубоко потрясла его. Он потерял все, что имел, к чему успел привязаться сердцем. Нас не должны удивлять те холодные, по-видимому, отношения к жене, какие слышатся в следующих фразах письма его к Селивановскому, на второй месяц после свадьбы: «обо мне не думайте, как о женатом, ибо я и сам иногда это забываю. Жена у меня не более четверти часа отнимает времени в целые сутки, и я всегда занимаюсь в своем кабинетишке; жена входит ко мне только за поцелуями и то на минуту. Я не думаю, чтобы вы могли быть так спокойны с любовницею». Отсутствие страсти еще не означало отсутствия спокойного теплого чувства. Если позже Евгений и поет дифирамбы холостой жизни, то это было в ту пору, когда правила монашеской жизни и кабинетные занятия все более и более отдаляли его от всего мирского и преходящего. Чуждый сентиментальной идеализации (хотя и проповедуя чувствительность), с умом несколько холодным, Евгений был однако далек от черствости сердца. Жена, правда, не могла разделять его трудов, да этого и не требовал Евгений; но своим существованием она наполняла его жизнь душевной гармонией в те свободные часы, когда он выходил из своего рабочего кабинета. В эти минуты Болховитинов переставал быть историком, учителем, священником, становясь просто Евгением Алексеевичем, мужем своей жены, отцом своих детей, семьянином и домохозяином. Эти-то минуты и ценил Евгений, их-то теперь и потерял он безвозвратно. В письмах к Македонцу, как человеку, с которым Евгению всего естественнее было держать себя откровенным, сознание этой невозвратимой потери сказывается, особенно первое время, в ярких чертах. Хоронит ли он жену своего приятеля – ему вспоминается смерть его жены; получает ли орден св. Анны – он видит в нем возврат жены, носившей то же имя, и т.п.

Связи с миром в сущности были порваны; сравнительно не трудно было порвать их и de jure. В августе 1799 года теряет Евгений жену, а в январе 1800 он не только думает, но уже принимает твердое решение постричься в монахи. Что побуждало его на этот шаг? Свежая рана, делавшая мир постылым, уединение монастыря, с его заманчивой перспективой отдаться научным занятиям, зарыться среди книг, советы расположенных людей, более широкое поприще, открывавшееся впереди... все это, переплетаясь одно с другим, возбудило бурю сомнений и наконец улеглось в принятом решении. Если священнический сан для гражданского чиновника в духовном ведомстве представлялся более торной дорогой, то монашество, как прежде и позже, так и тогда манило еще сильнее, открывая доступ на самые высокие ступени служебно-духовной иерархии. Ум и способности, возвышающиеся над толпой, бессознательно ищут большого простора; им тесно в обстановке, которая человека обыденного удовлетворила бы вполне. Евгений не мог не сознавать своих преимуществ, не мог не видеть того уважения, с каким к нему относились. Когда Воронежский губернатор Хорват узнал о женитьбе Болховитинова, то стал упрекать Македонца, с которым тот предварительно советовался об этом: «Как ты допустил своему приятелю жениться? – заметил он, – ты отнял у церкви великого пастыря!» Таким казался Евгений через пять лет начала своей общественной деятельности. Он пользовался «особенным расположением у архиерея, в семинарии, у помещиков, чиновников и у всех воронежских граждан». С семьей П.И.Литке, бывшего некогда адъютантом у князя Н.В.Репнина и жившего теперь на правах арендатора в его воронежском имении, Репьевке, Болховитинов был связан дружескими отношениями. По устным преданиям, убеждениям этого Литке обязан Евгений решением своим переселиться в Петербург и принять монашество.

...Приехав 1-го марта в Петербург, он на другой день «таскается инкогнито» по улицам столицы; 3-го, явившись по начальству в духовную академию, был тут же определен ее префектом и преподавателем философии и высшего красноречия, а 4-го-уже переселился в монастырь и вступил в должность. Не замедлило и пострижение. Мысль, что он должен стать уже «не от мира сего», должен разорвать все связи с ним, пугала, приводила его в содрогание. Евгений не ожидал, что ему так мало придется пробыть бельцом, подыскивал отговорку в неимении монашеского одеяния – все было напрасно, и «9-го марта монахи, как пауки, в утреню опутали» его «в черную рясу, мантию и клобук». Евфимий навсегда превратился в Евгения. В течение двух дней новый монах отрекомендовывался своему непосредственному начальству и синодальным членам, a-11-го на него были возложены митра, крест и палица – знаки архимандритского звания – и дан в управление Зеленецкий третьеклассный монастырь.

«Вот вся история моей перемены», – заканчивает Евгений рассказ о своем посвящении. Дело было сделано. Нить с прошлым, так или иначе, а порывалась. Впереди же будущее сулило пока одну только тревожную неизвестность...»²⁸

Помимо биографических приложений, настоящее издание пополняется Жизнеописанием Тихона (Задонского), впервые увидевшим свет в 1798 г. и как бы ставшим своеобразным предвосхищением самого фундаментального дела Владыки Евгения, а также не вошедшим в основной текст Словаря материалом о других духовных писателях России, собранных Митрополитом.

Ради всестороннего подтверждения энциклопедической образованности автора Словаря и его заметного влияния на известных деятелей русской культуры настоящее издание не могло не воспроизвести и законченные образцы других его духовно-научных сочинений:

– «Отрывок из курса по церковной истории», читанного Евгением в Воронежской семинарии;

– «Историческое рассуждение о переводе славянской Библии» (1803), которое использовалось в работе известного русского философа О.М. Новицкого на ту же тему (1837);

– «Записка об ученых мужах и о покровителях их», обращенная к Г.Р. Державину.

П.В. Калитин, кандидат философских наук.

От издательства

С учетом низкого полиграфического качества подлинника издание осуществлено с новым набором и необходимой унификацией алфавитного порядка статей (буквы И и I, Ф и Фита объединены в современные буквы И и Ф, без изменения порядка оригинала). Тем не менее, сохранены все индивидуальные, стилистические и некоторые грамматические особенности авторского текста.

Переводы с латинского, греческого, немецкого и французского языков, отмеченные , выполнены А.Л. Антипенко.

Предисловие автора²⁹

История писателей есть существенная часть Литературы, потому что они составляют даже эпохи и периоды ее. Но знать писателей чужестранных есть посторонняя для нас честь; а не знать своих отечественных есть собственный стыд наш. Отечество наше, недавно обогатившееся науками, давно однакож имело своих писателей, и в некотором смысле период наш справедливее можем мы назвать возобновлением и усовершением, нежели новым введением наук в Россию. Чтобы увериться в этом, стоит только обозреть список древних и новых наших ученых. Но в сем-тο способе мы беднее иностранцев. За 32 года пред сим один патриот нашей литературы издал опыт³⁰ такового сочинения, принятый с благодарностью от всех снисходительных любителей нашей словесности, но от некоторых строгих и взыскательных Аристархов с критикой и даже с бранью. Сочинитель, обещавшийся дополнять и поправлять свою книгу, закрылся завесою молчания, а из критиков никто не захотел принять на себя труда сего. Между тем книга, несмотря на свое несовершенство, вся вышла, и охотники с великим трудом успевают сыскать оную.

Не хвалясь большим успехом, мы для удовольствия снисходительных читателей предприемлем здесь помещать в каждый месяц по нескольку статей нового опыта Исторического Словаря о Российских писателях. В план сего опыта войдут:

1) Российские умершие и живые еще, сколько собрать их успеем, писатели, сочинявшие не только на природном, но и на других языках и заслужившие внимание публики изданием своих сочинений, разумея однакож сочинения не мелочные и промежуточные, но составляющие книгу, хотя и небольшую. Мы присовокупим к сему и таких писателей древних и новейших, о коих знаем хотя по не изданным еще на свет их сочинениям, и, сколько известно будет, укажем места, где находятся их рукописи.

2) Самые иностранцы, которые будучи в службе Российской, именно для Россиян что-нибудь писали, хотя бы то было и не на Российском языке.

3) Русские переводчики: а) переводившие с азиатских языков, коих знанием не многие хвалиться могут; б) переводившие св. отцов или церковные книги, одобренные и принятые у нас во всеобщее церковное употребление; в) переводившие с похвальным успехом древних классических авторов, а также и многих вообще одобренных и полезных писателей.

Во всех сих статьях мы, сколько успеем, стараться будем помещать биографические, а особливо ученые обстоятельства авторов. Означим также время и место издания их сочинений, о мертвых иногда отважимся сказать свое, или других мнение, а о живых все суждение предоставим потомству, которое одно беспристрастно о них судить может.

При всем нашем желании сделаться виновными более в излишестве, нежели в недостатке, мы наперед признаемся, что плана сего во всем совершенстве его мы не выполним, но по крайней мере утешаемся тем уверением, что для пользы соотечественников лучше сделать хотя несовершенное что-нибудь, нежели ничего. И если маркиз д’Аржан в Бейлеве Историческом словаре заметил 583 неисправности; если и 19 изданий Морериева Исторического словаря, обработанного многими ученейшими людьми, не сделали его еще совершенным, ни даже исправным, то чего можно строго взыскивать от вторичного опыта в сем роде сочинения нашей литературы? Легко может статься также, что от забвения пропустим мы многих достойнейших наших писателей, или их сочинения и переводы, так как Бейль пропустил Цицерона и других великих людей. Но в таком случае просим всякого доброжелательного читателя, вместо обвинения нас, дополнять и поправлять недостатки наши. Все дополнения и исправления мы будем с благодарностью принимать и помещать в сем же журнале. В расположении статей мы будем держаться азбучного порядка, и писателей духовных помещать будем под собственными их именами, а светских под фамильными.

* * *

Словарь русских светских писателей. М., 1845.

Цит. по: П.М. Строев. Библиологический словарь и черновые к нему материалы. СПб., 1882. С. 6.

Цит. по: Ивановский А. Митрополит Киевский и Галицкий Евгений, (Болховитинов). СПб., 1872. С. 95–96.

⁴

Грот Я.К. Переписка Евгения с Державиным. СПб., 1868. С. 66.

⁵

Цит.по: Шмурло Е.Ф. Митрополит Евгений как ученый. СПб., 1888. C. LIII. – Речь идет о сравнении Евгения с представителями католического ордена монахов, отличавшихся высочайшим уровнем христианской культуры.

⁶

Бычков А.Ф. О словарях русских писателей Митрополита Евгения. СПб., 1868. С.

⁷

Филарет, архиепископ Черниговский и Нежинский. Обзор русской духовной литературы. Книга вторая. Чернигов., 1863. С. 229.

⁸

Грот Я.К. Указ. соч. С.66.

⁹

Там же.

¹⁰

Шмурло Е.Ф. Указ. соч. С. 94.

¹¹

Брокгауз-Эфрон. Энциклопедический словарь. Полутом 45. С. 99–100.

¹²

Цит. по: Ивановский А. Указ. соч. С. 74.

¹³

Филарет. Указ. соч. С.230.

¹⁴

Грот Я.К. Указ. соч. С. 66.

¹⁵

Цит. по: Шмурло Е.Ф. Указ. соч. C. XLII.

¹⁶

Шмурло Е.Ф. Указ. соч. С. 45.

¹⁷

Ильин И .А. Аксиомы религиозного опыта. М., 1993. С. 40, 50, 51, 64 и 69.

¹⁸

Франк С.Л. Сочинения. М., 1990. С. 145.

¹⁹

Барт P. S/L.M. 1994. С. 194

²⁰

Цит. по: Шмурло Е.Ф. Указ. соч. C. XXXVII-ХХХVIII.

²¹

Шпет Г.Г. Сочинения. М., 1989. С. 20 и т.д.

²²

Леонтьев К.Н. Автобиография. // Литературное наследство. Тт. 22–24. М., 1935. С. 418.

²³

Шмурло Е.Ф. Указ. соч. С. 105–106.

²⁴

См. другую литературу о школе Платона: Снегирев И.М. Жизнь Московского митрополита Платона. Часть И-VI. М., 1890–91; Смирнов С.К. История московской славяно-греко-латинской академии. М., 1855; Смирнов С.К. История Троицкой Лаврской семинарии. М., 1867; Смирнов С.К. Спасо-Вифанский монастырь. М., 1889; Знаменский П. Духовные школы в России до реформы 1808 года; КалитинП.В. Распятие миром. М., 1992

²⁵

Цит. по: Шмурло Е.Ф. Указ. соч. С. 88

²⁶

Цит. по: Шмурло Е.Ф. Указ.соч. С. 75, 76.

²⁷

Цит. по: Там же. С. 76.

²⁸

Шмурло Е.Ф. Указ. соч. С. 268–275

²⁹

См.: «Друг Просвещения», 1805. Ч. 1. Стр. 35–38.

³⁰

Опыт исторического словаря о Российских писателях, собранный Николаем Новиковым и напеч. в СПб. 1772 года (Прим. Евгения)

Источник: Словарь исторический о бывших в России писателях духовного чина Греко-Российской Церкви / Митрополит Евгений (Болховитинов); [Подгот. текста, сост. и предисл. П. В. Калитина]. - М. : АО "Рус. двор" ; Сергиев-Посад : Паломник, 2002. - 406, [1] с.

Telegram-каналы

Комментарии для сайта Cackle

Словарь исторический о бывших в России писателях духовного чина Греко-российской церкви

Содержание

Биография Евгения, Митрополита Киевского 1

От издательства

Предисловие автора29

Вам может быть интересно:

Биография Евгения, Митрополита Киевского ¹

Предисловие автора²⁹