Пустыня¹

Есть две страны на земном шаре, к которым, но преимуществу, применяется наименование пустыни. С одной из них – именно Сахарой – мы соединяем представление о крайней пустоте и совершенном отсутствии жизни; другую – именно пустыню Синайскую – называем так вслед за Библией. Но в том и другом случае название «пустыни» возбуждает совершенно особый интерес: если, с одной стороны, наше воображение поражается ужасными картинами смерти и запустения, то, с другой, не менее поражают его замечательные события давно минувших дней. Но прежде, чем займёмся ветхозаветной пустыней, мы должны заявить, что наши прежние представления о ней в значительной степени сложились под влиянием сведений, которые мы имели об африканской Сахаре. Необозримое песчаное море, ограничиваемое лишь отдалённым горизонтом, без деревьев, без растений, без живых существ – вот что, по существовавшим до сих пор понятиям, должно было служить, наряду с Синаем и Хоривом, местом ветхозаветного законодательства. Но африканской же пустыне суждено было и устранить эти понятия. В наше время, благодаря более верным и обширным сведениям об этой стране, Сахара превратилась из плоской песчаной равнины в возвышенную горно-скалистую площадь, перерезанную глубокими оврагами, и покрывающие ее зыбучие пески оказались мелкими частицами тех же, – только выветрившихся, горных скал; равным образом и пустыня, по которой израильтяне странствовали сорок лет, есть не что иное, как то, что древние называли «каменистой Аравией»².

В тесном смысле слова, под этим названием разумеется северная часть той страны, о которой у нас идет речь. Она обнимает собою четырёхугольник, ограничиваемый с севера северными оконечностями заливов Суэцкого и Акабы, с юга – южным концом Чермного³ моря и древним Пелузиумом, при Средиземном море; страна, называемая иногда Palaeѕtinа tеrtia (третья Палестина). Впрочем, у нас есть достаточные основания присоединять к ней и примыкающий сюда с юга полуостров, так как он составляет нечто целое с поименованным районом по образованию и свойствам почвы. Что греки и римляне не относили этого полуострова к Аравии, собственно так называемой, это объясняется неудовлетворительностью их географических сведений, легко объясняемою изолированным положением полуострова. Напротив, апостол Павел (Гал. 4:25) определительно говорит: Синай (находящийся на этом полуострове) гора в Аравии, – в чём можно удостовериться с первого же взгляда на окружающую её местность. С одинаковым правом, мы могли бы распространить на всю совокупность рассматриваемых нами мест и особенные наименования, присвоенные этому полуострову, – именно Петрейский полуостров, Синайский полуостров, Синайская Аравия. Таким образом, Синайская пустыня представляет огромный равносторонний треугольник, вершины которого, простирающейся на юг, нужно искать на Рас-Магомет, исходном пункте заливов Суэцкого и Акабы. Равные стороны этого треугольника ближайшим образом очерчиваются берегами поименованных заливов; но на север обе эти морские полосы простираются далее, с удержанием своих особенностей, – и из них западная тянется через горькие озёра и примыкающие к ним соляные степи до озера Мензалег и Средиземного моря, а восточная напротив, через глубокую долину Арабаг до Мёртвого моря: до этих же пор простирается и самый полуостров. Основною линиею данного треугольника нужно считать линию, проходящую от озера Мензалега, по берегам Средиземного моря, до прежней Ринокекуры, и достигающую до южной оконечности Мёртвого моря. Эта основная линия тянется на сорок миль, обе боковые линии на шестьдесят миль каждая, а кратчайшая линия от Средиземного моря до вершины Рас-Магомета на пять-десять миль; всё же занимаемое полуостровом пространство представляет площадь в 1000 квадратных миль. Таким образом, Синайский полуостров почти равняется по величине Крыму или Сербскому княжеству и немного уступает королевству Бельгийскому.

По фигуре весь полуостров может быть сравнен с плоскою пирамидою, вершина которой, простирающаяся до высоты 9000 футов, находится только в 10 милях на север от мыса Рас-Магомет. Таким образом, начиная с основной линии на север, почва повышается исподволь, между тем как с боковых сторон – резко и прямо. Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что в общем треугольнике, образуемом всей каменистой Аравией, на общей основной линии образуется другой, внутренний треугольник небольших размеров: две остальные стороны этого малого треугольника, простирающиеся на юг, обозначаются особенным образом. Именно, начиная от Чермного моря с одной стороны и окрестностей озера Мензалег с другой, он простирается до самого центра настоящего полуострова, центра, лежащего в 17 милях на север от Рас-Магомeта и образующего ряд возвышений, которые, впрочем, не составляют цепи гор, а только цепь горных скал. Ибо прямо на юго-восток и юго-запад скалистая масса этого возвышенного кряжа образует крутой обрыв до 1000 футов относительной вышины, тогда как гребень его достигает 4300 футов над поверхностью моря. Но к северу от обоих кряжей спускается до самого Средиземного моря и границ Палестины, постепенно понижаясь, высокая равнина твёрдой горной породы, называемая у арабов Эль-Тиг, а в Св. Писании пустыней Фаран. Главную составную часть её образует твёрдый песчаник, находящийся в разнообразных комбинациях с меловыми массами, усеянными кремнями. Из цепи небольших холмов изредка возвышаются горные утёсы: белоснежные меловые слои, пробиваясь наружу там и сям, неожиданно поражают взоры редкого путника. Где песчаник выветрился, там вы находите летучий песок, а где рассыпалась меловая масса, там черные кремневые камни покрыты мелом на целые мили. На этих возвышенных равнинах днём царят палящие лучи солнца, а ночью очень чувствительный холод. При таких климатических условиях, здесь растут только тощая трава и низенький прутняк. Впрочем, по направлению с юга на север вся эта каменистая поверхность пересекается во многих местах огромными продольными ущельями, между тем как по направлению к юго-западу и юго-востоку каменная стена не представляет почти ни одного ущелья. Огромная, широко разветвлённая система этих горных долин теряется в громадной Вади-эль-Ариш, которая на север тянется до самого Средиземного моря и известна была в Ветхом Завете под именем «Египетского потока» (собственно nachal – долина – ручей). По её глубоким, страшным ущельям в сезон зимних дождей стремятся бурные массы воды в Средиземное море. Когда эти массы истощаются, то под влиянием лучей весеннего солнца мгновенно развёртывается в узких равнинах и на сухих высотах великолепная растительность; одна из таких внезапных перемен предносилась пред взором пророка, когда он образно созерцал блаженство Израиля: «Тогда возвеселится пустыня необитаемая и непроходимая; заликует пустыня и зацветёт, как лилия. Она произрастет, прозябнет и заликует, полная радости и хвалы; поскольку ей дано величие Ливана и красота Кармила и Сарона (Ис. 35:1)». Но вскоре вся влага исчезает в рыхлой почве, и на местах, где цвела богатая растительная жизнь, является снова безотрадная сушь. В свою очередь, отсутствие всякой растительности способствует тому, что в течение круглого года не образуется нигде запаса дождевой воды, и, таким образом, Тиг представляет из себя пустыню в собственном смысле этого слова.

Совершенно иное видим мы в остальной части этого полуострова. На юг от пограничной стены, окаймляющей с этой стороны пустыню, на абсолютной высоте 3000 футов, примыкает к ней узкая песчаная полоса, которая, на южной оконечности Тига, превращается в огромную равнину, но на северо-востоке и юго-западе достигает обоих заливов уже как простая вади или лощина (поток). По ту сторону этой полосы тотчас же начинаются величественные горы, наполняющие всю южную часть полуострова, так, что только по берегам остаётся узкая полоса ровной местности. Все горы этой возвышенной местности связываются одним общим узлом, который находится почти в 10 милях на север от Рас-Магомета, и во многих горных пиках достигают высоты 9,000 футов. Эта центральная масса, называемая ныне Джебель-эль-Тур, и есть древний Хорив, к которому Синай относится, как отдельный горный пик. От этого центрального пункта тянутся громадные цепи гор на юг, северо-запад и юго-восток. Кряж, простирающийся на юг от Рас-Магомет, называется Джебель-Турфаг, на северо-запад Джебель-Сербаал; северо-восточный – более плоский – не имеет названия. В противоположность горной площади Тига, эти горные кряжи перерезаны бесчисленными поперечными равнинами, выходящими или на оба залива, или на северный песчаный пояс. Благодаря безмерному множеству этих вади, вся горная страна распадается на множество отдельных, большей частью конусообразных, гор. Всего яснее это можно видеть на горах Сербаал: главный пик этих гор (собственно Сербаал) разветвляется на шесть равных, по прямой линии возвышающихся до 7000 футов, вершин, и представляет в высшей степени своеобразное зрелище. Береговые полосы, окаймляющие эти горные кряжи с востока очень узкой, а с запада очень широкой лентой, суть произведения горных потоков, которые, при частых дождевых ливнях, низвергаются в вади, увлекая с собою в бездну и землю, и обломки скал, иногда очень значительные. На север эти береговые полосы делаются всё уже и уже, и на восточной от них остаётся почти по всему берегу лишь узкая тропинка, извивающаяся вдоль круто, почти отвесно возвышающейся сплошной, как стена, скалы. Таким образом, на северо-востоке этот горный кряж соединяется с площадью Тиг, и восточный откос этой последней через то удерживает более характер собственно гребня, который, прерываясь ущельями, носит название Джебель-Беньянега. На половине пути между заливом Акаба и Мёртвым морем этот горный гребень расширяется по направлению на запад в новую, почти квадратную площадь песчаника, называемую Абазинат, которая возвышается до 1000 фут. относительной высоты над площадью Тиг, достигающей здесь только 800 футов вышины. Эта площадь, простирающая всего до 8 миль в обоих направлениях, перерезана бесчисленными лощинами, по которым стекает вода в Средиземное море, между тем, как три остальные стороны стоят непроницаемой стеной круто и отвесно. Ещё далее на север примыкает к этой массе гор, отделяясь от них только глубокой и широкой вади Мурраг, длинный ряд плоских возвышенностей, известных в Св. Писании под именем гор Аморейских, и переходящих в горы Иудейские на запад от Мёртвого моря. Это геологическое расчленение служит точкой опоры для тех, которые хотят установить местную, а не логическую связь Иерусалима с Синаем (Гал. 4:25).

Так как это снова приводит нас к сердцевине горной страны Синая, то, прежде всего, мы рассмотрим геологические особенности этой горной породы: они приведут нас к неожиданным заключениям. Мы уже видели, что вся северная половина полуострова, именно площадь Тиг, состоит из песчаника кремнистой формации. Всматриваясь ближе, мы находим здесь двоякое образование: это – горизонтально напластованные слои песчанка на посредственном плитняке. Постепенное возникновение всей площади до подошвы южной части горных образований ближайшим образом объясняется через рассмотрение юго-западного склона Джебель-Турфаг. Из залива Суэцкого выдвигаются двойные залежи песчаника до того рыхлого, что выветрившаяся масса его представляет на берегу настоящую равнину сыпучего песка, называемую Эль-Кагаг. В некотором расстоянии от морского берега масса песчаника отвалилась, открывши под собою огромную массу первобытной кристаллической горной породы. Преобладающим составным элементом её служит гранит с розово-красным полевым шпатом, образующий весь южный хребет гор. Огромные жилы порфира, базальта, диорита и яшмы часто простираются отвесно, в крутых гранитных горах, до самой вершины на высоте 8000 фут. Замечательно, что большая часть образовавшихся таким образом горных пиков увенчаны верхушкой из того же древнего песчаника, который образует огромные слои на запад и север от этих гор. Это приводит нас к убеждению, что некогда весь полуостров быль покрыт одним ровным песчаным слоем, но что в южной его половине, там, где теперь возвышается Синай, плутоническая горная порода пробилась вверх и тем подняла всю поверхность. Вероятно, это случилось во время той же катастрофы, которая отделила Африку от Азии, и когда возникло Чермное море с заливами Суэцким и Акабой. Впрочем, этим переворотом полуостров не быль вполне приведен в настоящий свой вид, поскольку на востоке, по откосам Джебель-Турфага и по береговым извилинам, попадаются одиночные базальтовые формации, и коралловая скала, которая могла образоваться лишь на морском дне, возвышается на значительную высоту рядом с окаменелостями и теперь ещё живущих черепокожных животных. Таким образом, несколько столетий спустя после того, как последовало первое поднятие поверхности, земля ещё раз была потрясена внутренним пламенем, и результатом этого нового сотрясения было новое поднятие почвы, сопровождавшееся вулканическими извержениями. Это было то землетрясение, которым выдвинута была теперешняя переводина между Чермным и Мёртвым морями, и которое дало бытие Иорданской долине, озеру Геннисаретскому и Мёртвому морю.

Невозможно допустить, чтобы первое из этих событий, по своему могучему размаху, могло ограничиться тесным пространством Синайского полуострова; и, действительно, гора, лежащая на восток от залива Акаба и на запад от залива Суэцкого, обнаруживает те же геологические свойства, которые имеет первобытная синайская горная порода. Даже более – следы этого громадного сотрясения можно находить и дальше. Не говоря уж о громадной линии пустыни, проходящей, в виде возвышенной каменной равнины, по всей средней Азии, от Сиро-Арабской пустыни до Тихого океана, формация всей северной половины Африки невольно вызывает на сравнение с Синайской пустыней. Вся Сахара, от Атлантического океана до Чермного моря, есть не что иное, как возвышенная, к югу возвышающаяся более и более, площадь песчаника, замкнутая в односторонних гребнях, площадь, разнообразные углубления которой наполнены сыпучим песком, образовавшимся от выветривания скал. На юге и здесь, так же, как и на Синайском полуострове, фигурирует гранит с теми же покатостями на север. В небольших размерах, указанные нами особенности до замечательных подробностей сказываются на северо-восточной оконечности Сахары, на так называемой Ливийской пустыне.

Таким образом, отсюда открывается, что сходство между обратившейся в пословицу африканской и библейской пустыней основывается не на одном пустом названии, а что напротив, это сходство должно содействовать правильному уразумению физических свойств каменистой Аравии. Известно, что поверье относительно совершенного бесплодия Сахары должно было исчезнуть пред точными исследованиями её. Только бездождие мешает большей части северной Африки покрываться растительностью, тогда как все остальные, необходимые к тому, условия существуют. Культурная способность Сахары доказана опытами французов, которые при помощи артезианских колодцев сделали плодоносным всё пространство её, лежащее на южной оконечности Алжирии⁴; и, кроме того, в черте пустыни находится бесчисленное множество долин и ущелий, в которых источники ключевой воды произвели богатую, широко раскинувшуюся растительность. Предшествовало ли современному безотрадному состоянию Сахары другое, более цветущее, возделанное её состояние, трудно решить. Тем не менее, мы сочувственно относимся к удачному выражению Риттера, что, при точнейшем исследовании Сахары, равно как и Синайского полуострова, понятие об абсолютной пустыне должно быть изгнано из географии ⁵. Если при всём том мы удерживаем ещё название пустыни для местности, лежащей вокруг Синая, то понимаем оное в том только смысле, в каком понимает его сама Библия, из которой мы заимствуем это название. Здесь дело идёт только о слове midbar (в приложении к Синайскому полуострову это слово постоянно употребляется с членом hammidbar), переводимом словом «пустыня». Это слово происходит от глагола dаbаr, который значит «изгонять»; таким образом, midbar означает «выгонное место», то же, что немецкое «Triff» (выгон, пастбище). Теперь для нас ясно, что должно разуметь под словом «пустыня»; это не есть непроизводительная, мёртвая местность, каковую евреи обозначали словом zijjah, а те местности, которые, благодаря отсутствию оседлых жителей, не тронуты ещё плугом и не имеют оседлых жилищ в виде городов и сёл. Такую пустыню представляет Синайский полуостров и теперь, так же точно, как представлял её во время странствования израильтян, и теперь, на обоих берегах Суэцкого залива до Акабы, можно встретить только две или три жалких пристани, из которых едва ли хоть одна существовала во времена Моисея. Кроме этого, вся страна вокруг Синая служит жилищем для кочующих населений, доставляя достаточный корм для их стад. Что вся местность, лежащая к югу от Тига, не бедна растительностью, об этом мы можем наперёд заключать по характеру описанных нами гор. Составные части их представляют все условия, необходимые для развития богатой растительной жизни. В бесчисленных долинах и обширных равнинах, пересекающих горы вокруг Синая, зеленеет и цветет роскошная растительность, образующая на вершинах самостоятельную горную флору, а на склонах совпадающая с растительностью стран, находящихся в одинаковых с нею климатических условиях. Только в конце лета растения начинают терпеть от недостатка воды, так как бурные и обильные потоки, стремительно низвергающиеся с гор весной по всем направлениям, до того пропитывают почву влагой, что её достаёт почти на круглый год. При этом не нужно забывать и того, что в склонах гор нередко попадаются источники, доставляющие воду в достаточном количестве и для людей, и для животных, и для растений⁶. Но самый климат в некоторой степени препятствует успехам растительности. Самые глубокие долины всё-таки лежат слишком высоко над уровнем моря; так, Синай возвышается на равнине, имеющей 4000 ф. абсолютной высоты. Отсюда происходят самые резкие противоположности в температуре: вовсе не редкость находить днём 37° по Реомюру, а ночью 3° и даже того менее. Этим, может быть, и объясняется замечаемая в синайской растительности особенность – именно отсутствие общественности между растениями. Луговых образований вовсе нет на полуострове; если и попадаются довольно значительные пространства, занятые растениями одного вида, то обыкновенно такими кустарниками и травами, которые всего лучше растут в одиночку. Нет также на всём полуострове и земледелия в собственном смысле этого слова; только на пограничных округах, где страна потеряла уже свой существенный характер, горсть феллахов, или оседлых арабов, сеет несколько ржи и ячменя, и затем до самой жатвы кочует вместе со стадами. Замечательно также, что лесная растительность в настоящее время на всём полуострове в высшей степени скудна. Только одинокие, и то незначительные, пальмы сопровождают человека и здесь повсюду, где он временно проживал. На восточной стороне господствует гумми-акация, на западной – низенький тамариск. Фруктовые деревья редки; чаще попадается дикая фига, часто попадается также дроко-образный кустарник, называемый у арабов Ретем; это библейский rothem (смерчие), под которым отдыхал Илия во время своего бегства к Хориву⁷. По этим данным легко сообразить, чем должен здесь человек поддерживать свою жизнь.

Бедуин живёт своим скотом, а его скот получает для себя щедрый корм от природы. Тем не менее, мясная пища употребляется только в особых случаях. Убой домашних животных слишком уменьшил бы и без того небольшие стада, и потому только по случаю праздника или какого-нибудь гостя появляется на столе ягнёнок. Дичи очень мало на полуострове; кроме газели, за которой очень трудно охотиться, попадаются только зайцы и каменные барсуки, хирогрилы израильтян⁸, и то изредка. Зато ранней весной здесь большое изобилие в мясе; в это время пролетают мимо необозримые стаи куропаток и перепелов и ловятся в бесчисленном множестве, как и во времена Моисея. В другие времена года главной пищей служит молоко во всевозможных видах. Хлеб мало употребляется, и притом в пресном виде – он приготовляется из истёртых семян некоторых дикорастущих растений или из зерновых хлебов, покупаемых в Египте. В восточной части полуострова значительным подспорьем в пище служит рыба, которой изобилуют оба залива. Уже древность населяла эти места ихтиофагами, т.е. людьми, исключительно питавшимися рыбой; хотя к настоящим жителям Синайскогo полуострова это название и неприложимо, тем не менее, и теперь вылавливается здесь, частью сетями, частью острогами, огромное количество рыбы, которая в сухом виде отправляется внутрь страны. Если присоединим к этому пальмы и латуки, единственную пищу, предоставляемую по временам пустыней, то легко поймём, что существование жителей прежде всего обуславливается здесь стадами. Но не одно пропитание они им доставляют, а и одежду и жилище. Из овечьей волны и козьей шерсти здешние женщины безыскусственным образом приготовляют грубую одежду, которую бедуины носят и зимой, и летом, а огромные клоки шерсти, роняемой верблюдами, доставляют материал для прикрытия шалашей, под которыми они спасаются от ночных холодов.

После этого понятно, что и в настоящее время, так же, как и во время исхода израильтян из Египта, на Синайском, полуострове находятся все жизненные условия для существования пастушеских племен и их стад, и теперь так же, как и во времена израильтян, они должны перекочёвывать с места на место. Отсюда ясно также, что образ жизни этих племен должен быть крайне прост и неприхотлив. Но к такому образу жизни израильтяне времен Moисея вовсе были непривычны. Отсюда их жалобы: «Лучше бы было нам умереть от руки Господней в земле Египетской, где мы ели мясо и имели хлеб с избытком». «Кто даст нам есть мяса?». «Мы теперь думаем о рыбе, которую не ставили ни во что в Египте; воспоминаем об огурцах, дынях, пырее, луке и чесноке». Ответ Моисея также вполне сообразен с местными обстоятельствами и формами жизни: «Шестьсот тысяч мужей считается в этом народе, и Ты говоришь: дам им мяса есть на целый месяц! Где взять столько овец и волов на заклание, чтобы достало им в пищу? Или должны собраться все рыбы морские, чтобы насытить их (Исх. 16:3 Чис. 11:4, 21)?» С другой стороны, понятен нам также и упрёк, который незадолго до своей смерти сделал Моисей своему народу, указывая ему на Божие попечение о нём: «Вот уже сорок лет прошло, а одежды твои не износились, и ты не носил дырявой обуви», поскольку Господь, поддерживая стада его, давал ему возможность постоянно возобновлять свою одежду (Втор. 8:4, 29:5).

Одно обстоятельство с особенной выразительностью отмечает здесь Моисей, – именно: громадное количество израильтян. Это обстоятельство заслуживает особенного внимания. Упомянутые им шестьсот тысяч мужей, по сношении с другими местами Писания, составляли лишь возрастную, способную носить оружие, часть всего народа; если присоединить к ним женщин и молодое поколение, то это число возвысится до двух миллионов человек, нуждавшихся в пропитании. Если прибавим к ним сообразное количество волов, овец, коз и верблюдов, то должны будем сознаться, что для прокормления такой громадной массы полуостров, в нынешнем своём состоянии, не может доставить достаточно продуктов. Правда, израильтяне имели чрезвычайную пищу в манне, и, вследствие этого, по-видимому, не нуждались в таких огромных стадах, какие необходимы были бы теперь для пропитания такого количества людей. Но манна была не единственной их пищей, – она заменяла лишь хлеб при других питательных материалах. Далее – что особенно важно – израильтяне со своими стадами пробыли на стоянке при Синае почти год, так что необходимо предположить здесь такое обилие корма, какого нельзя уже теперь там встретить. Это ведет нас к заключению, что в прежние времена полуостров был плодоноснее, чем теперь. Некоторые внешние обстоятельства подтверждают эту мысль. Между тем, как теперь на всей территории полуострова нет ни одного обширного жилого места, во многих местах огромных долин попадаются развалины прочных и далеко раскинувшихся каменных построек. Конечно, эти постройки суть большей частью укрепления, странноприимцы и капеллы, принадлежавшие христианам, которые уже во времена Юстиниана были рассеяны по всему полуострову. Нынешний синайский монастырь есть остаток тех многочисленных убежищ, которые были устроены тогда на полуострове благочестием, и которые позднее, благодаря гонениям так называемых сарацин, т.е. окрестных арабских племён, вконец были разрушены. Все они красноречиво говорят, что тогдашнее народонаселение Синайского полуострова было гораздо многочисленнее нынешнего. Но в вади Фейран, огромной поперечной долине, ведущей от залива Суэцкого к северному концу горы Хорива, находятся развалины одного немаловажного города, по всей вероятности, города Фарана, который, по достоверным известиям, имел, в V в., епископа, и сенат которого мог оказать деятельную помощь христианам полуострова против хищников – бедуинов⁹. Еще более красноречивое свидетельство представляют скалы, рассеянные по всем долинам полуострова, и особенно на западной его стороне. Со времени Нибура стали обращать внимание на то, на что указывал еще Косма Индивоплевст в VI в., – именно, на этих скалах находится бесчисленное множество надписей, начертанных особым почерком, который назван Синайским, первыми, отыскавшими эти надписи. Форма и размещение отдельных букв, очевидно, семитические, очень близко подходящие к финикийскому почерку; в языке замечаются частью арабские особенности. Содержание их состоит большею частью из приветствий мимоходящим, и воззваний к Божию милосердию; под очень многими стоят имена писавших, но нигде нет указания на год. Так как между некоторыми надписями встречаются и кресты, то некоторые учёные и хотят относить их, все подряд, к христианским временам полуострова; но подобное заключение несправедливо, так как по внешним признакам надписи принадлежат различным эпохам. Вероятно, в них передало свое имя потомству народонаселение, обитавшее на полуострове между вторым веком до и седьмым по Рождестве Христовом. Хотя некоторые учёные и держатся мнения, что эти надписи суть не что иное, как заметки, сделанные для потомства языческими пилигримами, отправлявшимися мимо этих мест в Сербааль, или христианскими паломниками Синая; но, в таком случае, они попадались бы только на обыкновенных путях сообщения по полуострову. Между тем, они находятся на самых отдаленных, глухих углах скал, куда в настоящее время только случайно забродит нога человека. Притом они начертаны или вырезаны не мимоходом, и не спешно, а с большой тщательностью, и со значительным углублением в твёрдые скалы, и часто буквами, имеющими до фута величины. Это указывает на таких производителей, которые долго жили на этих местах и занимались этим делом на досуге, не спеша, без всякой помехи. Если прибавим к этому, что, наряду с надписями, встречаются грубые изображения овец, верблюдов и др., то само собою является заключение, что эти надписи принадлежат какому-нибудь пастушескому народу, который в былое время занимал большую часть полуострова. Затем, некоторые надписи, открытые случайно на западном склоне полуострова, к северу от Сербаала, на одном возвышенном месте, указывает на древность еще более отдалённую. На одной широкой, огороженной площади можно видеть множество египетских надгробных памятников, покрытых иероглифическими надписями, а кругом лежат обломки построек, очевидно, египетского стиля. Текст этих надписей указывает на даты, восходящие к древнейшим известным нам временам Египта; по свидетельству этих памятников, здесь, равно как и на некоторых других местах, разрабатывалась уже в эти вpeмeна седой древности медная руда, так что и весь полуостров носил у египтян название Маската, т.е. Медной страны.

Последнее обстоятельство особенно важно для соображений о прежних свойствах Синайскаго полуострова. Хотя от пребывания пришельцев для целей горного искусства, по-видимому, трудно сделать заключение к характеру какой-либо местности; но, в настоящем случае, одно, не важное на первый взгляд, обстоятельство совершенно изменяет дело. Близ указанных медно-рудных раскопок и теперь ещё лежат огромные массы шлака, служащие доказательством того, что извлекаемая руда здесь же и плавилась. А плавильные печи предполагают горючий материал, которым они топились; а так как, в те времена, топливом служили только дрова, то кучи шлака приводят нас к заключению о богатстве дровяного материала в окружающих местностях, теперь совершенно лишенных леса; для доставки дров издалека это место слишком высоко лежит и слишком удалено от всех дорог. Таким образом, здесь были леса, и притом не одни низенькие кустарники тамарисков, а великорослые деревья, которые могли дать достаточно жару для расплавления такого твёрдого металла. Но, если эта, бедная теперь растительностью, местность была покрыта некогда лесом, то тем более можно это предполагать относительно той части полуострова, которая и теперь ещё покрыта богатой, хотя и мелкой, растительностью. Такие знатоки дела, как Риппель и IIIимпер, с уверенностью заключают, по одним простым свойствам долин, ими осмотренных, что в былое время они были покрыты лесом. Куда исчезло это лесное богатство – мы не можем сказать наверное. С незапамятных времён номады, населявшие полуостров, все свои нужды, для удовлетворения которых оказывались недостаточными их стада, покрывали лесными продуктами, выменивая на них хлопчатую бумагу, муку, ружья, порох и табак из Каира или из северного Египта. За все эти предметы они платили древесным углём, который в течение года выжигали на полуострове. При добывании этого угля они губили и губят древесные стволы наравне с лугами; а, так как о посадке новых деревьев нисколько не думают, то легко может настать время, когда вся растительность будет совершенно истреблена на полуострове. Из того, что здешние арабы занимались истреблением лесов целые века, легко понять, как сильна была здесь лесная растительность в былое время, и как мало похож был тогдашний вид полуострова на теперешний.

В этом обстоятельстве мы имеем условие для сорокалетнего пребывания израильтян в пустыне. Понятно, что народ, состоявший из двух миллионов душ, должен был потреблять огромное количество дерева на устройство своих палаток, на приготовление пищи, на согревание в холодные ночи, независимо от горючего материала, предоставляемого коровьим и верблюжьим помётом. Особенно же в тех местах, на которых приходилось останавливаться на целый год, необходимо было иметь под руками огромный запас дров. Стоянка при Синае требовала ещё особенных трат деревом на построение Скинии собрания и многочисленных поделок, которые все произведены были из твёрдого и лёгкого дерева акации. Мы не находим нигде указания на то, чтобы израильтяне встречали какие-либо препятствия при производстве указанных построек и поделок. Значит, материал, необходимый для них, был находим на месте, между тем «носила», на которых покоилась Скиния собрания, имели 18 фут. длины (Исх. 25:13–15), и, следовательно, могли быть сделаны из длиннорослых деревьев.

Но, выводя эти следствия, мы не думаем соглашаться с теми, которые бывшими растительными богатствами полуострова объясняют специфические средства к пропитанию израильтян. Известно, что значительным подспорьем в пропитании их, во всё время странствования по полуострову, была манна. Но и в настоящее время на Синайском полуострове, по крайней мере на западной его части, существует продукт, которому, очевидно, приноровительно к библейскому тексту, усвоено название манны. Это род смолы, или клея, которая в мае и июне выступает на тонких ветках тамариска или тарфа вследствие проколов, сделанных насекомыми из породы червецов, и, отвердевши, падает на почву мелкими крупинками. Под влиянием солнечных лучей она тает и уходит в почву, на огне растопляется и кипит, может держаться целый год, и европейские пилигримы берут её с собой на родину на память о Синае. Последнее обстоятельство вызвало поверье, будто упоминаемая Моисеем манна и теперь продолжает появляться, и додало повод неверующей критике ухватиться за неё, чтобы дать естественное объяснение рассказанному в Библии факту. Но это объяснение представляет такие затруднения, которых не может обойти рационалистическая наука нашего времени. Прежде всего, сравним библейскую манну с тамарисковой. Первая, конечно, падала на землю, как и последняя, и так же точно таяла от солнца. Но та была крепка на вкус, а эта безвкусно-сладковата; библейскую манну толкли в ступке, тогда как теперешняя много-много если достигает плотности мягкого воска; наконец, – и самое главное – библейская манна питала израильтян, а нынешняя слабит. Независимо от этого замечается ещё огромное различие в массе обоих продуктов. Тамарисковой манны набирается так мало, что арабы только в виде лакомства позволяют себе намазывать ею свой хлеб. Теперь, если предположить даже, что в былое время гораздо больше росло на полуострове тамариска, и тогда его производительность нужно представлять себе безмерно великой, чтобы достало его продуктов на два миллиона человек. Это выяснится для нас ещё лучше, если мы примем в соображение, что тамариски производят свою смолу только два месяца в целом году, между тем как израильтяне питались манною круглый год. Если всего этого недостаточно для доказательства того, что пища, которой питались израильтяне в пустыне, имела сверхъестественные свойства, то, в заключение, св. Писание повествует ещё, что манна падала только в шесть дней недели, а что в субботу она не падала, и что, наоборот, она сохранялась в субботу, тогда как оставленная на другой какой-либо день недели она пропадала. Надеемся, никто не будет пытаться давать этому обстоятельству естественное значение, и история тамарисковой манны, вместо того, чтобы служить средством к естественному объяснению, скорее послужит полнейшим доказательством того, что автор Пятикнижия в своём повествовании о манне говорит о сверхъестественном событии. Скорее мы готовы признать связь между небесным хлебом и тамарисковой манной в том, что та и другой встречаются на одном только строго ограниченном месте земного шара. Именно, как небесный хлеб, приносимый Илии ангелом, имел вид обыкновенного хлеба, так и чудесная пища, которою питались израильтяне в пустыне в память Божественного водительства, должна была иметь вид обыкновенной встречающейся там пищи, и Божественная Премудрость избрала такую форму, которая недалеко отклонялась, по внешности, от одного из произведений пустыни ¹⁰.

Мы возвратимся ещё к тому факту, что величественная горная местность Синайскаго полуострова обладала в древние времена богатой растительностью, и особенно лесной. Следствием этого здесь, как и везде, должна была быть регулярность климатических отношений. Теперь очень часто бывают на полуострове сильные проливные дожди, быстро покрывающие плодоносную почву растительностью и сменяющиеся продолжительной засухой, губящей всё. Так бывает во всех странах, лишённых леса; леса, по свидетельству опыта, устанавливают правильное отношение между засухою и дождем. Но, если когда-либо атмосферные дожди были здесь вообще чаще и умереннее, то долина Тиг, герметически закупоренная горами, не составляет и теперь, в этом отношении, исключения. На севере также господствует менее эксцентрический климат, с умеренными дождями. Таким образом, если производительная способность этой площади обнаруживается роскошной растительностью на влажных местах, как и вообще кремнистая формация образует плодоносные участки земли, то эта, теперь обнажённая, пустыня не имела недостатка в растительности, по крайней мере, в долинах и на низменностях. Этого мы должны твёрдо держаться, так как в этом именно месте народ израильский дольше всего останавливался. При нынешних климатических условиях невозможно было бы целому народу пространствовать здесь тридцать восемь лет, даже и с манною; для доставки горючего материала и – что особенно важно – воды, нужны были бы ежедневно новые чудеса, о чём, однако, ничего не говорится в св. Писании. Во время дождей вода течёт здесь большими и малыми ручьями, и, если бы массы испарений, поднимающихся из трёх близлежащих морей, находили себе регулятора в наличной растительности, то даже пустыня Паран, наименее привлекательная местность для жительства¹¹, во всяком случае, доставляла бы всё необходимое для людей и стад.

В связи с этими соображениям находится еще один факт, – именно, что во времена Моисея на аравийском полуострове обитало народонаселение гораздо более многочисленное, чем то, какое он теперь может прокормить. Хотя и теперь здесь много племён с разными наименованиями, но, в общей сложности, число всех его обитателей не превышает 6000 человек. Некоторые племена, гордящиеся преданиями своего рода и его значением, насчитывают теперь не более пятидесяти человек, способных к бою. Совсем другим народом являются в Библии амаликитяне, отважившиеся напасть на израильтян с тыла. Конечно, подобное нападение само по себе ещё немного доказывает, так как на него способны отважиться и самые ничтожные племена бедуинов; но важно то, что амаликитяне целый день бились с израильтянами, а это заставляет предполагать, что они располагали значительными силами. По указанию Пятикнижия, этот народ, происходивший от Исава, занимал всю северную часть полуострова до самых жилищ ханаанитских. Напротив, на южной, меньшей части жили мадианиты, в виде отдельной отрасли одного большого племени, которое занимало со своими стадами восточную сторону залива Акаба и далее на север до Моава. Между ними жило родственное им племя кeнитов, к которому принадлежал Иофор, тесть Моисея. Отношения, в которых находился Моисей к этой замечательной личности, сделали кенитов и обитавших на полуострове мадианитов друзьями израильтян, тогда как восточные мадианиты соединились с их врагами для их истребления.

На юге Синайского полуострова нашёл свою безопасность Моисей, бежав из Египта. Сорок лет вёл он здесь жизнь, характеризуемую в св. Писании фразой: hаjаh roёһ – пастушествовал, т.е. перекочёвывал с места на место со своим шалашом и стадами своего тестя. Как овчар, утром выгонял он своих овец па пастбище, а вечером опять загонял в овчарни. По одному известному случаю, Св. Писание замечает, что он со своими стадами зашёл achar hammidbar – вглубь пустыни ¹²; здесь, конечно, дело идёт об одном из тех обыкновенных странствований, которыми наполнена бывает вся жизнь номадов. С этой точки зрения, пребывание Моисея у Иофора приобретает новое, важное значение. Вождь израильского народа не только приобрёл здесь, под влиянием впечатлений величественной природы, то спокойствие и зрелость духа, в которых нуждался для выполнения своего призвания, но и обогатился нужной опытностью: он изучил большую часть страны, до которой впоследствии должен был руководить других, своими собственными глазами он высмотрел её и мог сообразить, как устроить свою жизнь при данных условиях. Хотя позднее он принял себе на помощь своего зятя Ховава, «как око», так как он больше был знаком с местностью, но это не заменяло его собственной опытности. Равным образом и сверхъестественное водительство, указанное Господом в столпе облачном, не исключало необходимости в собственном знании местности и в собственной осмотрительности. Столп облачный указывал лишь направление пути, определял время снятия со стоянок и место новой стоянки; ближайшие же распоряжения должны были быть предоставлены обыкновенному человеческому соображению и выбору. Несмотря на сверхъестественное вмешательство, благодать не насиловала здесь человеческой свободы, и в пустыне, как и везде, правильность и совершенство происходили от взаимодействия между Божественным руководством и человеческой деятельностью. Такую жe гармонию усматриваем мы между научными исследованиями и священными преданиями в разрешении вопросов, касающихся предметной стороны события, здесь совершившегося, и в следующей книжке со светочем науки проследим тот путь, который израильтяне прошли здесь под руководством облачного столпа и Моисея.

Много уж говорено о том, какое глубокое и серьёзное чувство пробуждает в душе вид необъятного моря, окаймляемого беспредельным горизонтом. Подобное же чувство, по словам французского миссионера Гюка, пробудили в нём необозримые монгольские степи во время его путешествия; – они осязательно дали ему почувствовать беспредельность Божества и преисполнили благоговением. Но такие чувства способны пробуждать бесконечные ровные плоскости только в тех, которые к ним не привыкли. На израильтян же, живших на равнинах между Египтом и Аравией, ровная, в бесконечной дали теряющаяся, местность, не произвела бы ни сильного, ни продолжительного влияния, которое подготовило бы их к заключению союза с Богом и к Его водительству. Лучшим средством к возвышению духа этого народа были величественные картины горной природы: горы, упирающиеся в небеса своими вершинами, отвесные скалы, узкие, прихотливо извивающиеся долины, бурные потоки, составляющие рядовые явления Синайской пустыни, вот что должно было дать израильтянам понятие о величии Бога, Который хотел говорить с ними. Заканчивая этим характеристику Синайской пустыни, мы, на основании добытых уже нами данных, рассмотрим в подробностях сорокалетнее странствование избранного народа в пустыне, под водительством Божиим – сведения, которые мы имеем теперь о здешних местностях, вполне подтверждают сказание Моисея об этом чудесном водительстве.

При этом, прежде всего, мы должны помянуть благодарным словом тех отважных учёных, которые доставили нам эти сведения. Повествование о странствовании израильтян по пустыне, представляющем совершенно одинокое, исключительное событие в мире, так часто подавало повод к посмеянию над всем Ветхим Заветом, что доказать возможность, исторический характер этого повествования, оказывалось настоятельной необходимостью. Но, к сожалению, недостаток необходимых сведений относительно здешней местности долго делал это невозможным. Рассказы средневековых путешественников о своих путешествиях на Синай служат некоторым подспорьем к данным, сообщаемым новейшими путешественниками; но сами по себе, без этих данных, книги средневековых пилигримов представляются совершенными загадками. Поэтому мы с признательностью заносим сюда имена Зетцена, Буркгардта, Риппеля, Шуберта, Руссеггера, Робинзона, которым обязаны столько же географы, сколько и историки. Несказанно велики усилия и труды, подъятые этими учеными на пользу науки и религии. Кроме обыкновенных неудобств, сопряжённых с путешествием, состоящим в перекочёвке с места на место в течение целых месяцев со своей палаткой, кроме разрушительного влияния климата, отважным путешественникам приходилось встречать множество невообразимых затруднений со стороны бедуинов. Отдельные племена их считают разные части полуострова своей собственностью и, в силу этого, присваивают себе право конвоировать пилигримов меккских и путешествующих франков – конвоирование, при более чем проблематической защите от враждебных нападений, скоре вредное, чем полезное для целей учёного путешествия. По суеверным представлениям этих детей пустыни, Моисей и до сих пор владычествует на Синайском полуострове и, между прочим, распоряжается бывающими здесь дождями. Именно во время ещё своей жизни он получил будто бы с неба книгу Тагурат, от которой зависит ниспослать дождь и остановить его. Этой книгой, по их убеждению, владеют теперь синайские монахи, и могут причинять бедным арабам неисчислимые бедствия – поверье, во время продолжительной засухи причиняющее монахам жестокие преследования. С такими проводниками из племени Товара много пришлось испытать неприятностей Буркгардту, когда они замечали, что он смотрел на буссоль или вносил свои заметки в журнал. В глаза обзывали его изменником, заколдовывающим их источники, деревья, луга, лишающим их дождей и путешествующим на погибель их страны. Он, в свою очередь, упрекал их в несправедливости, так как он всегда говорил о бедуинах только хорошее, и ещё недавно написал нарочито для них молитву, без которой, во время последнего нападения на них разбойников, они были бы все избиты. «Может быть, ты и правду говоришь», – сказал ему шейх Агид; «Но за несколько лет пред сим тоже приходили сюда какие-то лихие люди, тоже описывали здесь всё, горы, растения, камни, насекомых и пр., и с тех пор стало мало выпадать дождя, и вся дичь пропала». Эта вера в колдовство затрудняет здесь всякое исследование и часто делает оное невозможным. «Лихие люди», о которых говорил шейх Aгид, были путешествовавшие здесь за 8 лет перед тем Зетцен и его спутник Агнелли; этот последний составлял коллекцию животных для императора австрийского, и с этой целью часто посылал арабов на охоту за птицами и разными зверями от пристани Тор. В то время, как путешествовал здесь Зетцен, бедуины Товара ещё не были покорены Мегметом Али, и потому он принуждён был заплатить за себя значительную сумму денег в виде выкупа, и только благодаря особенному счастью ему удалось спасти свою жизнь среди многочисленных покушений на неё со стороны арабов. Буркгардт также часто должен был бороться с подозрительностью арабов; журнал, им веденный, имел самый микроскопический формат, и он тщательно должен был прятать его от них; свои заметки он писал только под плащом, и приучился делать измерения буссолью на верблюде также под верхней одеждой; и при всём том на него смотрели с крайней недоверчивостью. Сопутствовавший ему шейх, хотя и молчал во всё время путешествия, но по возвращении в Синайский монастырь не выдержал, говорит Буркгардт, и сообщил своим землякам, что я писатель, и вслед за тем я потерял у них всякий кредит¹³.

«Наши географы, по справедливому замечанию Риттера, не должны забывать этих фактов при оценке заслуг, указанных смелыми путешественниками географии».

Но если мы от наших отважных современников возвратимся к великому вождю, который должен был вести жестоковыйный народ к его предназначению по этой же самой местности, и при несравненно больших затруднениях, то найдём его по переходе чрез Чермное море к северу от того места, которое, как мы выше заметили, носит наименование Гаммам-фираун (Фараонова купальня). Здесь, вместе со своим народом, находился он на узкой, каменистой, покрытой сыпучим песком, прибрежной равнине. На получасовом расстоянии от берега и параллельно с ним тянулся ряд меловых гор, изредка пресекаемый какой-либо вади, которая ведёт потом к каменной площади Тига. От этих меловых гор раздавались тогда звуки торжественной песни, воспетой всем сонмом сынов израилевых под руководством Моисея и Мариамны. Самый берег на месте перехода носил наименование Эфама, поскольку так назывались ближайшие окрестности северной оконечности Суэцкого залива. Далее же на юг узкая прибрежная равнина носила только общее название пустыни Сур, под которым известна была равнина, простиравшаяся на север до самого Средиземного моря. Её название было известно израильтянам из древних преданий их рода; пустыня Сур была местом смелых походов Измаила. Может быть, это самое имя звучит ещё и теперь в вади Сур, указывая тем на место, о котором у нас речь. Эту, равно как и все другие, налево открывающиеся вади, израильтяне должны были оставлять в стороне, так как облачный столп указывал им на юг; а к горе Божией Хориву – ближайшей цели их путешествия – путь шёл по двум большим долинам, которые выходят к морю гораздо далее на юг. Так тянулись израильтяне три дня, и не находили нигде воды (Исх. 15:22). Время, употреблённое ими на этом переходе, не покажется нам слишком продолжительным, если мы примем в соображение те особенные затруднения, которые неизбежно сопряжены были с началом такого необычного путешествия, и те предосторожности, которые необходимо нужно было принимать для облегчения и обеспечения этого путешествия; таким образом, на каждый день приходилось по три мили, и при этом у них постоянно были в виду направо море, а налево небольшие горы. Вода на этой местности и теперь бывает только во время дождей, и притом так, что не образует ни одного потока, а когда израильтяне вступили на неё, именно в конце Низана, начался уже сезон засухи, и местность приняла свой обычный вид. Она есть не что иное, как обсохшее дно морское, пропитанное морской солью. Таким образом, израильтяне могли встретить только несколько луж, но и в тех вода была пропитана морской солью. Такое безотрадное открытие и действительно сделали израильтяне, когда по прошествии трёх дней нашли, наконец, воду в одной из боковых долин. Источник, пробивавшийся здесь между двумя холмами и струившийся по песчаным валунам русла в море, до сих пор носит у арабов название Аин-Говара; его горько-соленая вода совершенно непригодна для питья и людей, и животных. Легко себе вообразить огорчение израильтян, которые, после долгого ожидания, завидевши, наконец, воду, так жестоко ошиблись в своих надеждах. Наименование негостеприимной местности словом Мараг (Мория) – «горечь», было лишь слабым выражением возбуждённого ею неудовольствия; вскоре оно перенесено было и на Моисея, как руководителя путешествия, и приняло такие размеры, что он, серьёзно озабоченный, просил у Бога помощи. Тогда, говорит св. Писание, Господь указал ему одно дерево¹⁴, и как скоро он положил его в воду, вода сделалась сладкою.

Вот одно из событий, причиняющих много хлопот рационалистическим толкователям Ветхого Завета, так как разделять с древностью веру в чудеса – ниже достоинства этих учёных. Вследствие этого явилось несколько объяснений рассказанного Моисеем факта, объяснений, имеющих целью сверхъестественное действие Божие заменить естественными средствами природы. Правда, нельзя отрицать того, что посредством известных реагентов можно отделить соляные частицы из пресыщенной ими воды. Но известные нам растения, и все вместе, и каждое порознь, вовсе не обладают нужными для того химическими свойствами, и едва ли мыслимо, чтобы какое-либо дерево обладало разрешающими элементами в таких размерах, чтобы осадить в воде такое громадное количество селитры, какое необходимо предположить в горько-солёном источнике, найденном израильтянами. Если же, вместе с Буркгардтом, заменить в данном месте Исхода «дерево», или «обрубок» его ягодами, то а) это будет насилием тексту и б) в результате получится лишь пустая гипотеза. Но нужно быть немецким учёным, чтобы воскликнуть εύρηκα, как сделал это достопочтенный Лепсиус, начертавши слово в слово следующую диковинку: «Употреблённое Моисеем средство – дерево ли, кора ли, или плоды какого-либо дерева или растения – для превращения горькой воды в пригодную для питья, конечно, потом было потеряно, но, может быть, снова отыщется, если поусерднее поискать его на той местности; я захватил с собою несколько обрубков самых обыкновенных деревьев, растущих на возвышенных равнинах, но до сих пор не удосужился ещё сделать опыта¹⁵». Но мы вместе с г. Лабордом¹⁶ думаем, что «если бы такое простое и быстродействующее средство, каковое было употреблено Моисеем, действительно существовало в природе, то, конечно, оно не было бы потеряно бедуинами». И потому, пока герр профессор Лепциус удосужится, наконец, произвести свои опыты, мы будем думать, что при Мерре совершилось действительное чудо¹⁷. Что проводником этого чуда послужило дерево, это легко может быть понято из тех сверхъестественных целей, которые имел Господь Бог, желавший испытать израильтян, как говорится в книге Исход (15:25).

По причине продолжительной остановки здесь, остановки, которая была необходима израильтянам для того, чтобы напоить такое огромное количество скота и наполнить водою такое множество мехов в запас, переход до следующей стоянки был очень короток. В самом деле, ближайшее отсюда место стана в Элиме лежало всего на полчаса пути от Мeppы далее на юг в вади Гарандель, отклоняющейся налево от Тига. Здесь находилось, по свидетельству Исхода (15:27), «до семидесяти» (по нашему переводу... einige siebenzig) пальмовых деревьев и двенадцать источников. Под этими последними, естественно, нельзя разуметь источников с ключевой водой, а искусственно выкопанные колодцы. И действительно, песчаная почва вади Гарандель так пропитана водой, что стоит только сделать углубление на два фута, чтобы достать воду. Двенадцать источников, найденных израильтянами, были выкопаны либо прежними путешественниками, либо кочевыми амаликитянами¹⁸, и наглядно представляли новым пришельцам доказательство того, как легко им здесь удовлетворять своим потребностям. После трудностей пройденного пути тем желаннее должен был им представляться отдых здесь; посему относительно этой стоянки в книге Исход (15:27) замечено: и ополчишася (стали лагерем) тамо при водах – чего автор ни разу не замечал раньше.

Как долго продолжалась здесь стоянка, мы не имеем возможности определить с удовлетворительной точностью; знаем только, что когда столп облачный подал израильтянам знак сниматься с места, то они, по свидетельству Исхода (16:11), пошли далее в пустыню Син. Границы этой пустыни указаны в самом тексте; она находилась между Элимом и Синаем. Под нею нужно разуметь весь западный склон северо-западного горного кряжа до самого берега. Чтобы достигнуть долин, ведущих к Хориву, они должны были тянуться ещё далее на юг бок о бок с морем, и на это потребовался добрый дневной переход. Путь, по которому они должны были теперь идти, был в высшей степени утомителен, так как в этом месте прибрежной равнины он пересекался крутым мысом, в настоящее время носящим название Рас-Гаммам-Фирауна. Хотя можно было обойти этот мыс по узкой песчаной полосе, извивающейся в виде узкой ленты по его подошве, но, так как для огромной массы людей и животных этот обход представлялся неудобным, то израильтяне принуждены были сделать другой обход мыса, более отдалённый, именно: они взяли налево, в плодоносную вади, и шли по ней до пункта соединения по ту сторону Гаммам-Фирауна с возвышенною вади Таебег. Так как с этого пункта они опять взяли вправо и спустились вниз по узкому руслу долины (долины – потока, вади) то, после напряжённого девятичaсoвого перехода, они снова очутились на морском берегу. В этом месте горный кряж постепенно всё далее и далее уклоняется от берега на семичасовое пространство, и потом вдруг поворачивает снова к морю под прямым углом, и снова пресекает путь вдоль берега обрывистым гребнем. Вследствие этого образовалась треугольная равнина, представляющая площадь около трёх квадратных миль, и не имеющая недостатка в воде. Здесь, где утомление и ночь заставили израильтян остановиться, был пропущенный в книге Исход, но совершенно справедливо обозначенный в книге Чисел, стан при Чермном море.

Отдых на этом месте имел большое значение, потому что он должен был приготовить израильтян к самой трудной и опасной половине путешествия. Ближайшее препятствие представилось относительно выбора пути внутрь полуострова. К Хориву вели отсюда три дороги. Сейчас же налево, на расстоянии какого-нибудь часа, южнее от того места, на котором стояли теперь израильтяне у морского берега, тянулась в горы широкая и открытая вади, носящая в настоящее время имя Наеба. Она представляла, может быть, самую удобную дорогу, если бы не вела прямо к египетской колонии, занимавшейся в горах разработкой медной руды. Хотя последняя и не могла равняться по численности с массой израильтян, но, во всяком случае, столкновение с нею не могло быть для них желательным. К тому же, дальнейший путь от этой долины до Хорива был и узок, и затруднителен. Эти неудобства должны были навести на мысль поискать другого пути. Прямо перед израильтянами, – именно во внутреннем углу, образуемом крутым поворотом горного кряжа к морю, открывались две долины; одна, называемая теперь вади Могарег, поворачивает отсюда налево к высокой Джебель-Мокаттeб, круто спускающейся в долину, в самое сердце горной площади, и ведёт прямо на узкую горную равнину, лежащую между передовой линией (Vormauer) Тига и Синайскими Альпами. Эту долину Моисей мог знать ещё со времени своего бегства из Египта за опасное, узкое ущелье, по которому не могла двигаться такая масса людей, какую он вёл. Таким образом, оставалась, наконец, ещё третья долина, которая из того же угла, о котором была уже речь, величественно раскидывалась между грозными скалами. Игривая зелень, наполнявшая все расселины скал, роскошные тамарисковые рощицы, окаймлявшие скаты гор, резвый поток, стремившийся из долины в море, наконец, широкое, удобное ложе долины – всё это заставляло довериться этой дороге. Правда, Моисея серьёзно могла озабочивать мысль о том, что если где, то именно в этой плодоносной долине, можно наткнуться на детей пустыни. Но столп облачный указал на эту именно долину, и все человеческие опасения должны были замолчать перед требованием повиновения. Какое изумление должно было овладеть израильтянами, жившими до сих пор на равнине и видавшими только низменные местности, когда они однажды навсегда оставили морской берег и в дальнейшем шествии затерялись между отвесными, упирающимися в небеса, горными пиками! В то время стены скал не были еще покрыты теми бесчисленными надписями, по которым и самая долина была названа впоследствии эль-Мокаттeб, писаною; но тем внушительнее говорила путникам девственная природа своими величественными формами. Мёртвая тишина, которая до сих пор прерывалась в этой лощине только криком дрозда, или трелью малиновки, должна была смениться теперь суматохою, неизбежно соединённою с движением необозримого каравана людей и животных. Чем дальше удалялись путники от моря, тем величественнее развёртывалась пред их взорами великолепная горная природа, пробуждая в них возвышенное сознание о том, как мощно говорит с ними Всемогущий в этих явлениях. Впрочем, огромная масса израильтян слишком сильно была занята заботами и трудностями пути, чтобы действие впечатлений природы могло быть продолжительным. Притом путь, чем дальше шёл, тем труднее становился. Долина все суживалась более и более, и иногда вдруг круто поднималась вверх. Поток, струившийся им навстречу, делался у́же и у́же, теряясь постоянно в боковых ручьях, и вдруг, сверх всякого ожидания, они очутились пред высокой скалой, из ущелья которой узкой лентой пенился знакомый уже им поток. Хотя скала, преградившая им путь, была не велика, и за нею открывалась прелестная, как Божий рай, вади Фейран с новым источником живой воды, но на душе израильтян скопилось уже много горечи, и среди чужой, непривычной местности пробудилась в них тоска по родине. Там, в Египте, дневные труды их при выделке кирпича едва ли были легче, чем эти бесконечные заботы о жёнах и детях, овцах и верблюдах; но, по крайней мере, вечером ожидало их мясо, приправленное чесноком и луком. А здесь, после дороги днём, вечером предстояла им забота подоить свой скот, чтобы иметь что поесть. Этим объясняется ропот, поднявшийся при упомянутой нами скале в первый же день. Господь не замедлил посрамить несправедливые жалобы в тот же вечер: стадо перепелов, обыкновенно в это время года возвращающихся из Египта на полуостров, держало свой путь через вади Фейран, и в бесчисленном множестве опустилось на стан израильский. Таким образом, у них очутилось мясо, а на следующее утро появилась в первый раз манна вокруг стана, так что каждый мог собрать её столько, сколько ему было нужно (Исх. 16:1–36). Итак, волнение на время было успокоено, и путь по прекрасной долине был продолжен. Два раза ещё они должны были останавливаться здесь станом; место первого стана называлось Дофкег, второго Алуш¹⁹. И здесь благодеяния Божии, в соединении с величественной природой, способны были бы расположить сердце народа к Богу, но, к сожалению, минутные земные нужды действовали сильнее, чем то, что относилось к вере. Второй из поименованных станов был расположен при подошве величественного Сербаала, там, где долина Эш-Шейк, направляясь с северо-запада, широко и открыто вдаётся в вади Фейран. По уверению вождя, они должны были теперь скоро быть у Хорива и принести жертву Господу, для чего собственно и вступили они в страну Синая. Но когда столп облачный, поднявшись над станом, вместо того, чтобы преследовать далее то направление, которого держался до сих пор, вдруг повернул налево в долину, раздвоявшуюся здесь почти под прямым углом, то снова взяло верх неудовольствие. Здесь они должны были расстаться с потоком, который терялся в побочной долине в противоположном направлении, а воды, которую они находили в водоёмах, было далеко не достаточно для такого множества потребителей. Дошло, наконец, до того, что когда вечером, утомлённые, они расположились в широкой долин близ Рафидима, воды не оказалось вовсе, и недовольство разрешилось открытыми угрозами: даждь нам воду, да пием, так что даже вождь с таким твёрдым характером и такою верою в Бога, как Моисей, должен был почувствовать, что в этом требовании скрывается роковое: еще мало и побиют мя камением (Исх. 17:1–7). Но гора Синай, на которой Господь хотел показать своё всемогущество, была уже близко. Между тем, как утомлённый народ располагался станом и роптал, Моисей, по повелению Божию, должен был двинуться ещё далее по долине и, в присутствии народных старейшин, ударить своим жезлом скалу, которою Хорив вдавался с этой стороны в долину: и вот заструился поток живой воды и в виде ручья устремился по направлению к жаждущим, это чудо долженствовало не только освежить их, но и снова подкрепить их веру в Бога и доверие к Богоизбранному вождю. В таком нравственном подкреплении они действительно нуждались в эту минуту, так как впереди ожидало их новое испытание. Два месяца уже они странствовали по полуострову, и ни разу не видели ещё его обитателей. Встреча с ними не могла быть дружескою, так как туземцы вовсе не желали, чтобы чужие пришельцы травили их пастбища своим скотом. Но было очевидно, что они не могли представить ни малейшего сопротивления израильтянам, пока те шли по равнине, где могли развернуть все свои силы. Вследствие этого амаликитяне дозволили израильтянам беспрепятственно вступить в горы, в надежде воспользоваться неблагоприятным их положением среди узких долин и своим знанием местности. И вот, едва лишь утих ропот, возбуждённый недостатком воды, как раздался в задних рядах крик о помощи против амаликитян, которые напали на эти ряды с тылу. Ночь положила конец рукопашной схватке. Но, судя по ожесточению, обнаруженному при этом амаликитянами, можно было ожидать, что нападение будет возобновлено на следующий день. Моисей очень хорошо понимал, что эта борьба имеет и другой характер, кроме характера борьбы за простое существование. В лице амаликитян языческий мир оспаривал у избранного народа наследие Божие, а в такой борьбе гораздо больше значения имело духовное оружие, чем превосходство в численности и в материальной силе. И вот Моисей своею молитвою исторгает победу в битве, которую на следующее утро Иисус выдержал с избранным отрядом. О формальном сражении с таким врагом и на такой местности нельзя было и думать; вся битва представляла ряд многократно повторявшихся неожиданных нападений из ущелий и горных пещер, нападений, против которых Моисей подкреплял своих бойцов молитвою. Но когда настал вечер, и бесчисленное множество нападавших покрыли своими трупами окраины долины, то амаликитяне не отважились уже на новое нападение, и уцелевшие из них в небольшом количестве в унынии ретировались вспять в долину, лежавшую на север оттуда²⁰.

Как бы в вознаграждение за все эти усилия и беспокойства, Моисей был утешен в Рафидиме прибытием своего тестя, который привёл с собою его жену и обоих сыновей. Весть о великом движении народа Божия, оживившем полуостров, пронеслась уже до самого отдалённого востока; ибо в пустыне, где однообразие пастушеской жизни редко прерывалось каким-либо чрезвычайным событием, все рассказы с необыкновенною быстротою переходили из уст в уста. Если Иофор для своего путешествия воспользовался естественной дорогой, представляемой поперечным ущельем, образуемым вади Шейк между восточной и западной частью полуострова, то он едва ли мог сомневаться в том, что находится неподалеку от Моисея, и затем уже легко было отыскать и самый стан, где он находился. Во время совокупного пребывания близ Рафидима спокойный и рассудительный царь-пастырь убедился, что в водительстве народа Моисей возложил на себя слишком тяжёлое бремя. Последние неудовольствия вызвали так много претензий друг на друга, что Моисею приходилось с утра до вечера разбирать взаимные распри и творить суд и расправу. Эта продолжительность судопроизводства была злом, которое скоро заметил Иофор, и его совету – пригласить на помощь для таких занятий другие силы – Моисей тем легче мог теперь последовать, что скоро вся его духовная энергия понадобилась ему в другом месте (Исх. 18:1–27).

От Рафидима «пошли они в пустыню Синайскую», и здесь-то Моисей должен был воспринять на себя, в самых широких размерах, посредничество между Богом и избранным народом. Предполагая, что пустыня эта называлась так по имени горы, близ которой она лежала, необходимо поточнее определить себе отношение между Синаем и Хоривом. Жертва, которую по Исх. 3:1–12, предполагалось принести на Хориве, на самом деле принесена была на Синае, и теперь также шли они к Синаю, хотя Моисей воду извёл из скалы Хоривской. Отношение между ними состоит в том, что под Хоривом разумеется вся центральная группа гор, а под Синаем только известная гора из этой группы, и потому во многих случаях одно название может идти за другое. Таким образом, когда израильтяне были у Рафидима, то их отделяло от Хорива очень незначительное пространство, между тем, когда они снялись здесь со стана, то потребовался целодневный переход, чтобы достигнуть Синая. Именно долина эш-Шейк, в которую они уклонились налево, поворачивала постепенно снова направо и настоящим полукругом на девять часов пути обходила прямую поперечную линию до площади теперешней Джебель-Фурейя. На южном склоне последней долина расширяется в плоскую, песчаную равнину, называющуюся ныне эр-Рагаг; здесь раскинули они стан и пустили свой скот на подножный корм на отлогостях горы. На юг возвышались пред ними три огромных пика, отделённых друг от друга долинами. Почти прямо, т.е. на запад, возвышались скалистые пригорки, над которыми, на двухчасовом расстоянии, виднелась величавая гора Екатерины, самая высокая из всей группы. Прямо налево выдаётся одинокая конусообразная гора, называемая в настоящее время Джебель-эд-Деир. Но между обоими пиками, прямо против них, лежала отвесная скала, – тогдашний Хорив в тесном смысле слова, – вершина которой носит теперь название Рас-эс-Суфсафег. Это была гора, освящённая откровением закона: но вершина её, которую видели пред собою израильтяне, не была местом, избранным для этой цели Богом. Моисей знал, что скалистый хребет на стороне, обращённой к израильтянам, именно к югу, простирается ещё на полчаса дальше и там оканчивается отвесной гранитной стеной в 2000 ф. высоты. Этот горный отрог, который легенда до сих пор называет Джебель-Myca, Моисеевой горой, и есть ветхозаветный Синай²¹. При подошве этой скалы расстилалась новая равнина, называемая Себаех, имевшая форму террасы, как амфитеатр, и на получасовом расстоянии налево замыкавшаяся небольшими пригорками. В эту вторую равнину вели два входа, – один широкий и удобный налево вокруг Джебель-эд-Деир, через вади эс-Себайег, второй направо между Деиром и Хоривом, через тесное ущелье вади Шоэиб. Вероятно, Моисей выбрал этот последний путь, когда, согласно Исх. 19:3, был приглашён на гору для принятия завета Божия с народом. Этот путь привёл его на то место, на котором, теперь тринадцать уже веков, стоит знаменитый Синайский монастырь. Когда он возвратился назад, народ должен был до третьего дня заниматься приготовлением себя к принятию закона. В определённый день, как говорится далее – Исх. 19:16 – Господь обнаружил Своё всемогущество, и теперь Моисей вывел «народ из стана пред Бога», т.е. он велел ему передвинуться через вади Себайег в южную, по ту сторону лежавшую, долину. Здесь были устранены для народа преграды к созерцанию величественного жилища Божия; ибо Синай, дымившийся, как пещь, так круто возвышался над равниной, что народ мог видеть его, как на ладони. И вот израильтяне на почтительном отдалении остановились при подошве горы, с которой имели быть возвещены им десять заповедей, местность вполне способна была преисполнить сердца благоговением пред присутствием Божиим. Пред ними во всём своём поразительном величии рисовалась скалистая масса Синая, налево терялась в небесах гора Екатерины, направо шли ряды гор, возвышавшихся одна над другою и терявшихся в самой отдалённой голубой выси; Синай в настоящий момент был окружён тёмными облаками, а глас Божий, сопровождаемый блеском молнии и раскатами грома, и величественная гора, колебавшаяся в самых своих основаниях, – всё это долженствовало произвести потрясающее действие на упрямые натуры, на которые и было рассчитано. Понятно после этого, почему израильтяне, выслушавши Десятисловие, не могли оставаться долее при Синае: в страхе бросились они через вади Себайег в свой стан на равнину эр-Рагаг, где Хорив прикрывал от них место откровения. «Говори ты с нами, сказали они Моисею, и мы будем тебя слушать; Бог же да не говорит с нами, иначе мы умрём». Хотя Моисей старался их успокоить, но «народ всё-таки стал отдалече»; он оставался у эр-Рагаг, и всё, что повествуется нам далее о пребывании при Синае, должно быть относимо к этой местности (Исх. 20:18–21). Здесь Моисей сообщил народу ряд остальных повелений Божииx; здесь воздвигли израильтяне золотого тельца и молились ему; здесь устроена была Скиния собрания, здесь сооружен был Ковчег завета, здесь были наказаны Надав и Авиуд; здесь предпринято было народосчисление; здесь утвержден был порядок расположения стана; для всего этого потребовался почти целый год. Равнина Хоривская была вполне приспособлена для такого продолжительного пребывания. С одной стороны ущелья и горные пологости окрестностей доставляли им воду и траву для скота; с другой – израильтяне находились здесь на соединительном пункте, на котором пересекались пути сообщения на полуострове. Всё, что мадианитяне везли в Египет и из Египта, провозилось мимо стана израильтян, так что они имели возможность частью приобретать для себя средства к жизни, частью пополнять предметы, необходимые для устроения богослужения. Следы этих сношений с обитателями полуострова видны, между прочим, и в том обстоятельстве, что при окончательном снятии стана у эр-Рагаг зять Моисея Ховав, мадианитянин, по просьбе Моисея, присоединился к шествию, чтобы быть полезным народу своим специальным знанием местности.

Таким образом, настал, наконец, день, когда серебряные трубы в первый раз возвестили народу, что столп облачный поднялся и повелевает сниматься с места. В первый раз теперь дальнейшее шествие было расположено по новому порядку: впереди Иуда, за ним Рувим, Деви и Дан. Столп облачный указал им путь назад вниз по вади Шейк, там, где она проходит близ Рафидима. Но там чудесный путеводитель повернул направо из долины, и шествие вступило в небольшую равнину, огибавшую скалистую подошву Тига. Прямо пред собою, на расстоянии трёх часов, они увидели крутой горный утёс, вершину которого едва можно было видеть глазом. Они знали, что позади возвышенной равнины, начинающейся этим пограничным утёсом, находится обетованная земля, и потому с удовольствием могли следовать по этому направлению. Но в груди их должно было пробудиться особенное чувство, когда, подошедши поближе, они не могли нигде открыть прохода через эту скалистую стену. Только на самом близком расстоянии заметили они, что за одним, далеко выдававшимся скалистым горным гребнем, открывалась узкая расселина, наискось пробуравливавшая голую скалу направо от израильтян. Вступивши в это тёмное ущелье, израильтяне скоро заметили, что оно чем дальше, тем больше расширяется, и, наконец, переходит в нарочитую долину, в нынешнюю вади Сулакаг, и должны были тянуться по ней целых 12 часов по направлению к северо-востоку, употребивши предварительно немало времени на проход сквозь гору. Вечером, на третий день по оставлении Синая, они раскинули свой стан на месте нынешнего Эль-Аин. Путешествие, совершенное ими в эти два дня, далеко не было так приятно, как пребывание у Синая или шествие по прекрасной долине IIIейк: скоро забыты были обетования и предположения, сделанные относительно будущего. При мысли о том, что теперь предстоит длинный переход по пустыне Фаран, в которую они уже вступили, возникло новое недовольство своим положением и, несмотря на то, что Господь незадолго пред тем так непосредственно открывался пред ними, многие дерзнули прямо высказать жалобу на такое распоряжение. За это воспылал гнев Божий, и обнаружился страшным пожаром, охватившим стан, и только ходатайство Моисея успело ещё раз смягчить правосудие Божие (Чис. 11:1–3). Хотя страх подавил ропот, вызванный распоряжениями Божиими относительно пути, но не мог истребить в них воспоминаний о прошедшем, пробуждённых затруднениями настоящего. Снова мысли их возвратились к заманчивым яствам, которыми услаждалось их рабство в Египте, и народ взволновался, заплакал и сказал: кто даст нам мяса, да ямы? Пред этим новым испытанием склонилась даже адамантовая душа Моисея, и он не нашёл ничего лучше, как излить свою скорбь пред Господом. И после распоряжений, сделанных им по совету Иофора, бремя, лежавшее на его плечах, всё ещё было слишком тяжело, тем более, что он один оставался постоянной мишенью для всех жалоб, один должен быть удовлетворять все просьбы. Для его облегчения Господь повелел, чтобы впредь труды по управлению народом разделяли с ним семьдесят два человека, избранные из среды народной, которые с этою целью и были исполнены тем же духом, который почивал на нём. Но не преминул Господь заступиться за своего друга и другим образом, жестоко наказавши народ. Наказание состояло в исполнении того, чего так неумеренно просил этот неразумный народ. Это было то время года, когда вереницы перепелов в бесчисленном множестве возвращаются из Египта на север. Одну из таких верениц, утром того же самого четвёртого дня, ветер загнал на стан израильский, и, так как она летела на несколько только футов от земной поверхности, то израильтяне имели возможность ловить птиц руками и готовить их в пищу. Огромная масса птиц была засушена на раскалённом песке или под палящими лучами полуденного солнца, как это и теперь часто делается в Египте. Среди такого изобилия народ распиршествовался до того не в меру, что многие поплатились за свою жадность внезапной смертью. И вот плоское дно долины, на которой стоял стан израильтян, скоро покрылось могилами – гробами похотения; и, вследствие этого, пребывание на этом месте продолжилось на целый месяц (Чис. 11:4–34).

Обогащённый ещё одним горьким опытом, избранный народ снова снялся, наконец, с места по звуку труб. На этот раз шествие направилось уже не по той долине, по которой следовало до сих пор, и которая далее начинала уже склоняться к Эланитскому морскому берегу; столп облачный повёл их на север, где, по коротенькой тропинке, они достигли площади возвышенной равнины. Путь этот вёл на широкую, не слишком поросшую равнину, там и сям пересекаемую низенькими холмами и изрытую узкими дождевыми потоками. Хотя различие между северной половиной полуострова, по которой они теперь шли, и южной, которую оставили за собой, было довольно велико с точки зрения удобств путешествия, тем не менее, народ, запуганный страшным наказанием, прошёл без жалоб два дневных перехода. В Гацерофе, нынешнем Бир-эль-Тенед, был сделан отдых; но для Моисея не было отдыха от его бесконечных беспокойств. На этот раз огорчение получил он оттуда, откуда менее всего ожидал: оно было подготовлено ему женским соперничеством. Сестра его Мариам поссорилась с его женой Сепфорой, и в эту ссору имел слабость вмешаться и Аарон. Моисей увидел, что его родные брат и сестра оспаривают у него преимущества, которых он не искал; но чем больнее была для него эта обида, тем осязательнее утвердил Господь за своим другом его отличие. Mapиaм, как зачинщица несчастного спора, в знамение этого отличия, изречённого устами Иеговы, была поражена знаками проказы, и, так как все мольбы Моисея не в силах были снять с неё этих знаков в течение восьми дней, то и весь народ принуждён был оставаться на этом месте столько же времени (Чис. 12: 1–15).

Между тем шествие подвигалось вперёд. Путники яснее и яснее сознавали, что, углубляясь в пустыню Фаран, они находятся на прямом пути в Ханаан. Хотя путешествие потеряло теперь ту прелесть, которую имело прежде, благодаря постоянной смене горных пиков и долин с пальмовыми и тамарисковыми лесами, и колонны путников должны были раскидываться вширь более чем когда-либо, чтобы доставать пропитание для скота, тем не менее, не слышалось ни одной жалобы. Воспоминание о каре Божией было ещё так живо, и притом так много уже было признаков близкого окончания пустынного странствования, что жалобам не могло быть места. Мадианитские купцы, встречавшиеся с ними, рассказывали уже, что они идут прямо из Хеврона, построенного за семь лет раньше, очень хорошо известного израильтянам Таниса в Египте, Хеврона, близ которого так долго жил их праотец Авраам; отсюда они (купцы) шли на Вирсавию, где Авраам заключил союз с Авимелехом, и пили воду из живого источника, при котором Ангел нашёл бежавшую Агарь. Ко всем этим достопримечательным местам должны были прийти путники, держась направления, которое указывал им столп облачный. Скоро характер ландшафта изменился: прямо на их пути вдруг очутилась возвышенная страна, покрытая крутыми скалистыми холмами, страна, на которую вели бесчисленные прелестные долины (вади). Это была гористая площадь Азазимата, романические формы которой особенно приятно и живописно ласкали взор после однообразия пустыни Фаран. Два дня шли уже и по этим зеленеющим склонам гор, отдалённые пальмы обозначили уже место живого источника, как вдруг столп облачный указал им путь в одну из долин, которые открывались на их пути под прямым углом. По множеству дроковых кустарников, окаймлявших здесь подошвы скал, они назвали эту долину Ритмаг, дроковой долиной, – наименование, удержавшееся до сих пор за нею – и теперь она называется вади-эль-Ретема. Эта узенькая горная лощина скоро превратилась в широкую, обильную травой равнину, которая как бы нарочито была приспособлена для продолжительного на ней пребывания; действительно, столп облачный указал остановиться здесь станом. Здесь Ховав скоро отыскал источник Аин-Мишпат, освящённый первобытным преданием; до этих мест простерли своё вторжение с противоположной стороны цари с Ходоголмогором, уведшие за собою пленником Лота; отсюда они направились на север тем же путём, которым намеревались идти теперь израильтяне. Эти воспоминания опускали завесу на всё, что было позади их, и они тем с большим удовольствием раскинули теперь свой стан, что, по их предположению, отныне представится им не много случаев снова его раскидывать.

Частью по причине близости обетованной земли, частью благодаря удобствам местности, распоряжение Божие о том, чтобы Моисей послал соглядатаев в Ханаан для собрания необходимых сведений, ни для кого не было неожиданным. Двенадцать именитейших мужей было избрано для этой цели, и стан должен был оставаться при источнике Аин-Мишпат до их возвращения. В этой рекогносцировке прошло шесть недель и, при однообразии лагерной жизни, с каждым днём возрастало нетерпение услышать вести от соглядатаев. Наконец, на сороковой день, начала ходить из палатки в палатку молва, что посланные соглядатаи возвратились и принесли с собой кисть винограда, которую в силах нести только два человека, и то на коромысле. Это известие в высшей степени воодушевило и обрадовало всех, и все спешили слушать рассказы возвратившихся. Однако же, эти рассказы звучали вовсе не так ободрительно, как позволяло надеяться первое воодушевление. Народ, живущий в Ханаане, говорили рассказчики, не похож на нас и на мадианитян, это – не пастушеский народ, живущий в шалашах; он имеет оседлые жилища и далеко превосходит нас культурным образованием; у него есть крепкие города, как у египтян и ассириян, и он в состоянии оказать сильное сопротивление. К этим рассказам, основанным на фактах, большинство соглядатаев присовокупляло ещё преувеличенные картины, которые так любит отыскивать повсюду восточная фантазия, и которым, наконец, начинают верить сами рассказчики под влиянием соблазна рассказать что-либо чудесное или необыкновенное. Только двое из возвратившихся, именно Иисус и Халев, сохранили настолько самообладание и спокойствие духа, чтобы передать истину, не искажая; они старались обратить внимание своих единоплеменников на ту непреодолимую помощь, которую заступление Божие дарует им против материальной силы враждебных народов. Но, с одной стороны, рассказы соглядатаев вполне отвечали внутреннему настроению израильтян, постоянно тянувшему их назад в Египет, с другой – преждевременные надежды, которым они так беззаветно предались сначала, теперь сменились тем большим унынием; – словом, недовольство снова взяло верх, так что снова возникла мысль о возвращении в Египет, и Иисус с Халевом, старавшиеся успокоить их, едва не были побиты камнями. Только явление присутствия Божия не допустило до большего несчастья. Этот последний опыт неверия и малодушия истощил Божественное долготерпение; великодушное предстательство Моисея, хотя успело ещё раз остановить выраженное Еговою намерение – совершено уничтожить неблагодарный народ, но оно не в силах было отклонить определение о том, что все взрослые, замешанные в настоящем ропоте, должны умереть в пустыне. Вследствие этого, почти в виду обетованной земли, израильтяне принуждены были возвратиться снова в пустыню и странствовать в ней до тех пор, пока не исполнится 40 лет со времени исхода из Египта. Но ближайшим образом наказание их состояло в том, что Господь Бог уступил их неразумному, чуждому веры малодушию. Дело в том, что перед ними, по ту сторону высот, окаймлявших долину с севера, в нынешней вади Мурраг, засели ханааниты с амаликитянами, готовые противиться их наступательному движению: последние, кроме того, горели ещё желанием отомстить за своё поражение в вади Шейх. Так как израильтяне слишком боялись встречи с первыми, то и должны были теперь в наказание дать тыл и уклониться к заливу Акаба. Но, так как людям свойственно всегда желать запрещённого, и подвижные израильтяне постоянно бросались из одной крайности в другую, то и случилось, что вдруг они изъявили желание во что бы то ни стало вторгнуться в Ханаан и отважиться на битву, в которую положительно запретил им вступать Господь Бог. Тщетны были все увещевания Моисея; тщетно не двигался с места ковчег завета; способные носить оружие поднялись на Джебель-Галлал, который тянулся перед ними широкими гребнями с запада на восток. За этим горным кряжем раскидывалась огромная вади Мурраг, тянувшаяся далее по тому же восточному направлению на девять часов пути; несколько далее она разделяется вилообразно одним изолированным горным пиком, и двумя рукавами выходит на Арабаг. Эта вади Мурpaг отделяет известную уже нам Джебель-Галаал вместе со всею возвышенною площадью Азазимата от широкой горной страны, на которую выходит кряж гор южно-палестинских. Тогда эта горная возвышенность носила название гор Аморрейских, по имени одного из значительных племён, на ней обитавших. Эти-то Аморреи, пригласив к себе на помощь уцелевших после битвы с израильтянами амаликитян, решились теперь преградить им путь. По предположениям союзников, израильтяне должны были с Аин-Мишпат повернуть на старую дорогу, с которой они своротили, оставляя направление на Вирсавию и Хеврон; тогда они думали напасть на них с флангов или с тыла из вади Мурраг. Но как скоро израильтяне вместо того предприняли отчаянный переход через горы, то было бы безумием оставаться в долине, предоставив неприятелю все выгоды местоположения; поэтому Аморреи благоразумно уклонились на противоположные высоты и дали израильтянам спокойно спуститься в долину и продолжить по ней дальнейшее передвижение. Но когда они приблизились к той стороне, союзники воспользовались выгодами своего положения и бросились на них сверху со страшною силою. Встретившись лицом к лицу со страшными врагами и представляя себе, что теперь нет уже с ними Божьей помощи, израильтяне скоро упали духом и искали спасения в постыдном бегстве. Одни бежали направо, другие налево по долине, немилосердно побиваемые жестокими преследователями. Неистовое преследование продолжалось с одной стороны до равнины Тиг, именно до Цефата, лежащего далеко на север по дороге к Хеврону, с другой до высот Сеира, достигающих той стороны долины Арабаг. Наконец, преследователи, утомившись, возвратились в свои горы, после избиения бесчисленного множества израильтян²².

Уцелевшие от побоища, чтобы достигнуть снова Аин-Мишпата, должны были с запада и востока поворотить на юг и добираться до лагеря по уединенным горным тропинкам. При этом первые (возвращавшиеся с запада) должны были проходить мимо живого источника, – и легко себе представить, что теперь они смотрели на него не с теми чувствами, какие пробудились в них тогда, когда он был показан им издалека.

Их возвращение наполнило стан неутешной скорбью. К подавляющему сознанию, что Господь Бог отменил им вход в землю обетованную, присоединился еще траур по сродникам, тела которых лежали не погребёнными в вади Мурраг, в таком бедственном положении обратились они с молитвою к Господу Богу, в надежде отвратить от себя ещё раз гнев Божий; но ни одного знака Божеского милосердия, ни одного утешительного слова от Моисея не последовало в ответ на их тайные ожидания. Таким образом, ничего не оставалось больше, как примириться с горькой действительностью, которую так сильно хотелось бы отрицать, и готовиться к пожизненному странствованию в пустыне; одно только снисхождение оказало им Божественное милосердие, что им не было приказано отправиться в путь немедленно же. На этой, чреватой такими печальными событиями, долине они пробыли «много дней» – как много, мы не знаем, но, вероятно, так много, что по множеству они после уж не считали их²³.

Цель этой отсрочки, по-видимому, не была понята израильтянами. Есть основание думать, что в их подвижной натуре недолго сохранялось воспоминание о случившемся. Привыкши к обнаружениям Божественной благости, они снова могли предаться надежде, пока не наступила роковая действительность. Но, наконец, настал печальный день исполнения Божественного определения. С глубокой скорбью смотрели одни и зверским озлоблением другие, как поднялся столп облачный и указал им на путь, по которому они сюда пришли. Опять повёл этот путь к зеленеющим долинам Азазимата, отводя их всё далее и далее от страны, которой они думали обладать. Вечером на другой день они расположились уже станом на той открытой необозримой плоскости, чрез которую проходили раньше, и на следующее утро столп облачный указал им путь на юго-восток, где, по уверению Ховава, крутое ущелье должно было привести к морскому берегу залива Акабы. С постоянно возраставшим неудовольствием продолжали они путь по однообразной возвышенной равнине, пока, наконец, глубоко таившаяся искра негодования не вспыхнула ярким пламенем. То было формальное возмущение против Моисея и Аарона, такое свирепое и необузданное, на какое никогда ещё не отваживались израильтяне до сих пор, и на этот раз почин принадлежал старейшинам народа, с родственником Моисея Кореем во главе. Дело шло ни больше, ни меньше, как об учреждении нового священства, и, вместе с тем, об реорганизации всех существовавших доселе порядков. Моисей очень хорошо понимал серьёзность минуты, и, так как дело шло о высших благах народа и его собственных, то он прибег к крайнему средству – воззвал к непосредственному вмешательству Божию в этот вопрос. Однако ж ожесточение было так велико, что даже страшная кара Божия, потрясшая землю и поглотившая главных зачинщиков возмущения, повела лишь к новому бунту. Снова разразился гнев Божий, и почти пятнадцать тысяч мужей умерло от язвы, прежде чем молитвы Моисея и Аарона успели преклонить на милость Божественное правосудие (Чис. 16:1–50).

С этого времени мрачный покров опускается над судьбами народа Божия и его великого вождя. Хотя дошли до нас названия, которые путники во время своего продолжительного странствования давали тем местам, на которых останавливались и раскидывали свои кущи по указанию столпа облачного; но, к сожалению, нет у нас точек опоры для распознавания этих мест. Где воспоминания более позднего времени освещают несколько мрак, покрывающий историю тридцатисемилетнего странствования, там мы видим лишь туманные образы: так, постепенно доходят израильтяне до совершенного равнодушия, отстают от начертанных для них форм Богослужения, служат Молоху и Немфану и всем звёздам (Иез. 20:18–26, Ам. 5:25). Но, мало-помалу, старое поколение вымерло и погребено в пустыне, и юное поколение, которому суждено было вступить в землю обетованную, достигло мужеского возраста. И вот, в начале сорокового года, мы снова находим весь сонм сынов израилевых в Эцион-Гебере, на северном конце залива Акабы, и получаем возможность, с Библией в руках, снова следить за ним. По-видимому, отсюда они отправились на север по долине Арабаг, и в конце её поворотили налево, опять в «пустыню Син», т.е. в вади Мурраг, в которую тридцать семь лет назад вступали их отцы. Тем путём, по которому шли те, следовали и они теперь опять к Аин-Мишпат, который им сделался уже известным под именем Кадеша или Кадеш-Барнеа. Но на этот раз дождливый сезон ещё не наступил, и, вследствие этого, находившийся там источник не мог удовлетворить всем их потребностям. Тут-то это новое поколение показало, что оно вполне наследовало от вымершего поколения его жестоковыйность и упрямство. Хотя во всё пребывание своё в пустыне израильтяне не терпели ни в чём недостатка – хотя близ Рафидима, когда они находились в таком же положении, скала покорно источила им воду²⁴, хотя и теперь нужно было иметь лишь немного доверия и прибегнуть к обыкновенной бесхитростной просьбе; но дети оказались столь же мало расположенными ко всему этому, как и отцы, и подобно им возроптали и начали спрашивать: зачем вывели нас из Египта? (Чис. 20:1 и дал.) Для Моисея этот ропот был громовым ударом. Сорокалетнему странствованию их по пустыне виден был уже конец. Сколько безмерного долготерпения обнаружил Господь к своему народу в эти сорок лет! Сколько сам он – этот самоотверженный вождь народа – истощил усилий в борьбе с неблагодарностью, чтобы сохранить народу милости Божии: между тем новое поколение этого народа обнаруживает в себе то же настроение, которое, за тридцать семь лет назад, сделало тщетными все любвеобильные намерения Божии. К этому присоединились ещё печальные воспоминания, связанные с этим местом, и окончательно сокрушили маститого вождя: что ему делать, если Предвечный повелит снова возвратиться в пустыню? Мы понимаем, что под тяжестью таких впечатлений могла склониться и адамантовая душа мощного старца. Чаша переполнилась; Моисей, равно как и Аарон, впали в малодушие, и вот – этот великий муж, так часто служивший орудием чудес Божественного всемогущества, теперь усомнился и не хотел верить, чтоб ещё раз, по его удару, скала источила им воду. То был недостаток веры и упования, стоивший Моисею и Аарону великого счастья – вступления в землю обетования (Чис. 20:12, 24, Пс. 106, 33). Второй раз он должен был ударить теперь скалу прежде, чем показалась из неё вода, и в «источник правды» потекла отныне «вода пререкания», как назван был также и источник близ Рафидима; поскольку вызванный Моисеем ручей воды течет к «Аин-Кyдeс» даже до сего дня. Получив своё начало в низенькой стене скалы, он стремительно несётся на несколько сот шагов к ближайшему дождевому потоку – прежнему Аин-Мишпат – и вместе с ним теряется далее в сухой почве²⁵.

На израильтян, равнодушно встречавших уже так много чудес, это событие не произвело особенного впечатления. Так как их нужды были теперь удовлетворены, то их мысли обратились исключительно на страну, в скором занятии которой они уже не сомневались более. Вопрос был только в том, каким путём вернее проникнуть в Хаваан. От прямого движения из Кадиса на Хеврон, как прежде предполагалось, удерживала их попытка, сделанная их отцами в вади Мурраг; тем более, что и теперь носился слух, что один из хаваанских царей, именно царь Арадский, приготовился дать им с этой стороны отпор с оружием в руках. А так как они по опыту знали, что из Кадиса идёт очень удобная долина, которая пересекает горные твердыни по направлению к востоку и прямо ведёт в длинную узкую равнину Арабаг, то лучшим путём с места, ими занимаемого, был бы именно этот путь; держась его, они обогнули бы Мёртвое море, и по линии Иордана вступили бы в Ханаан с востока. Можно было ожидать, что и столп облачный укажет этот именно путь. Но по ту сторону равнины Арабаг лежал кряж Сеирских гор, тянувшийся по восточной стороне этой равнины от Мёртвого до Чермногo моря; этот кряж нужно было потом переходить. Между тем, он служил тогда жилищем эдoмитов и, так как под прикрытием своих родных гор этот враг казался неодолимым, то проход по области эдомитов возможен был только с их позволения. Таким образом, в случае, если бы столп облачный указал им этот путь, то оказывалось необходимым предварительно обеспечить себе возможность перехода через указанную местность. Вследствие этого Моисей послал послов в Эдом и далее к Моаву с вежливою просьбой; но хищные дети гор наотрез отказались исполнить эту просьбу, и, в случае, если бы израильтяне вздумали проложить себе путь силою, приготовились к энергическому сопротивлению. Господу было не угодно, чтобы израильтяне вступили в борьбу с родственными себе по происхождению эдомитами, и потому столп облачный указал им сначала путь на восток, в долину Арабаг, а потом на юг, через открытую равнину вдоль гор эдомитских. Ясно было, что они должны были обогнуть эти последние с юга, чтобы таким образом достигнуть в обход восточной полосы Иордана. Эта часть путешествия была ознаменована печальным событием. На половине дороги, именно между Мёртвым и Чермным морями, возвышается уступами, в виде четырёхсторонней пирамиды, гора Ор. Здесь суждено было скончаться Аарону, и первосвященническое достоинство перешло к сыну его Елеазару. Тридцать дней продолжался надгробный плач по усопшем, имя которого так тесно слилось с историей странствования по пустыне. С назначением нового первосвященника была обеспечена прочность религиозных учреждений; но теперь наставала необходимость обеспечения права собственности.

По широкой, песчаной Арабаг, составляющей обсохшее дно морского рукава, израильтяне не могли двигаться сомкнутым строем. Скудость в подножном корме для скота заставила их разделиться и подвигаться вперед большими и малыми колоннами. Услышал об этом царь Арадский, давно уже державший свой народ под оружием. Напасть на целый полк израильский он не мог отважиться; но нападение на ту или другую отдельную группу обещало богатую добычу, и он решился рискнуть²⁶. Через вади Мурраг направо, по узкой стезе, он пробрался к скалам Азазимата, прошёл поперёк их, внезапно явился в долине Apабаг и бросился на одну из ближайших групп израильских, которые, по случаю траура, спокойно стояли лагерем. Застигнутые врасплох, израильтяне не могли противиться ханаанитянам, вооружённым с ног до головы, и потому враги возвратились в свои горы с огромною добычей. Оставлять такого врага позади себя было нельзя, и потому решено было отомстить ханаанитянам почувствительнее. Итак, оставивши Скинию собрания с остальными кущами в долине Арабаг под необходимым прикрытием, все остальные, с оружием в руках, воротились назад, проникли даже до той стороны вади Мурраг, в собственную область царя хананеев, и принудили его отказаться от дальнейших хищнических нападений. Страшные города его оказались вовсе не так крепкими, как думали израильтяне, и одно укрепление за другим должны были сдаваться, так что царь не отважился даже принять открытое сражение. После того, как, все близлежащие к вади Мурраг местности были таким образом разрушены, израильтяне удовольствовались приобретёнными успехами, и только наименование Гормаг, т.е. опустошения, данное этой местности, должно было указывать её обитателям на намерение победителей снова возвратиться сюда с противоположной стороны и покончить как с их владычеством, так и с их укреплениями. Когда все возвратились к своим кущам, снова подан был сигнал к выступлению, и они пошли далее по тому же направлению, которого держались до сих пор.

Эта победа над ханаанским царём имела очень важное значение. Собственным опытом израильтяне дознали теперь то, чему не хотели верить их предки, несмотря на уверения Иисуса и Халева, – именно, что боязливая трусость была тем врагом, которого они испугались при вступлении в Ханаан. Этот же самый страшный народ ханаанский Господь Бог предавал теперь в их руки, и вера в его непобедимость оказывалась созданием воображения. Это убеждение должно было помочь им довести до конца своё многолетнее испытание; между тем, начало к тому действительно было уже сделано. Мы думаем, что, вследствие этого, все другие соображения должны были стушеваться перед мыслью о близости их цели. Однако же и теперь минутные затруднения оказывались могущественнее всех опытов и всех воспоминаний. Долина Арабаг была не обильна средствами к жизни; но израильтяне не хотели переносить даже малейших недостатков и роптали, как часто делали и прежде. И теперь, в эти последние минуты, Моисей ещё раз услышал обычную жалобу: «Зачем вывел нас из Египта?» Нo прошло уже время, когда жестоковыйный народ склоняли к раскаянию и улучшали долготерпением и убеждением. На этот раз за преступлением немедленно же следовало и наказание; не далеко оказалось и средство к нему. В песчаной почве Арабага гнездилось бесчисленное множество гадюк, которые частью по красному, огненному цвету своих голов, частью по жгучему воспалению, производимому укушением, названы были огненными змеями. Их-то Божественное правосудие напустило на мятежников, и многие, очень многие из них погибли близ цели, к которой стремились в течение сорока лет! Только те из наказанных спаслись, которые с верою взирали на медного змия, представлявшего чувственный образ ожидаемого спасения. Таким образом, последняя очистительная жертва взята была с народа, и масса оставшихся могла готовиться к обходу южного конца гор эдомитских и к занятию восточной полосы Иордана. Вместе с тем, израильтяне оставляли пустыню, чтобы никогда уже в неё не возвращаться.

«Поразительное явление! С тех пор, как израильтяне оставили гору Синайскую, ни в св. Писании, ни в другом каком-либо месте, не встречается свидетельства о том, чтобы какой-либо иудей посетил священную гору Откровенного законодательства, за которое, однако же, они так упорно держатся, – тем более поразительное, что их священные певцы и пророки старались заимствовать самые возвышенные образы и сравнения от этого грозно-величественного события. Исключение составляет один пророк Илия, когда, спасаясь от преследования Иезавели, он пробрался через пустыню на гору Хорив, где, после бури, землетрясения и огня, внимал гласу Божию в тихом, прохладном веянии (3Цар. 19:2–13). Что же касается длинного промежутка времени, от вступления израильтян через пустыню Синайскую в Ханаан до разрушения Иерусалима и обращения Палестины в римскую и византийскую провинции, то христианскому периоду известно только два случая, имеющих отношение к стране Синая, – один из них касается пристаней Эцион-Гебера и Элафа, упоминаемых по случаю плавания в Офир (3Цар. 9:26), другой берегов внутренней страны Петры, ознаменованных вторжениями Антигона и его сына Димитрия»²⁷. С распространением христианства религиозный интерес впервые заставил христианский Запад обратить свои взоры на Аравийскую пустыню. Многочисленные средневековые пилигримы охотно простирали свою благочестивую любознательность и на Синайский полуостров, пока не настало другое время – когда начали смеяться над простодушной верой этих пилигримов и всех, разделявших их воззрения. Потом неверие дало первый толчок к учёному исследованию всей страны, и отважным мужам, подъявшим этот тяжкий труд, мы обязаны разъяснением одного из важнейших отделов истории Откровения, насколько можно этого ожидать для периода, относящегося к такой глубокой древности.

И. Троицкий.