Чермное море¹

Не много можно указать пунктов на земном шаре, где бы местные воспоминания сохранялись так долго, как при Аравийском заливе. Величие совершившихся здесь событий в соединении с монотонно–однообразным течением восточной жизни сделали то, что здесь живо и неизменно сохранилось предание, восходящее за четыре тысячи лет до нашего времени. Названия фараоновой горы, фараонова моря, фараоновой купальни сохраняют для всех времен воспоминания о погибели этого гонителя евреев. Наивные арабы, жители северного конца залива, приходят в бурную погоду посидеть на берегу его и насладиться стонами неверных египтян, которые не могут найти себе покоя в глубине морской и буровят оттуда водяную массу. Им вторит проклятый Богом фараон, труп которого море не хотело держать у себя, и который поэтому зарыт на берегу; дети пустыни, наверное, знают, что ключи горячих источников пробивающихся в морском песку, берут свое начало из останков свирепого тирана. Когда же морское волнение утихает и месяц смотрится в светлые волны, тогда они ясно различают на дне морском колеса колесниц, разбитые в дребезги мечем Гавриила, вследствие проклятия, изреченного Аллахом. В свидетели наблюдаемых явлений приглашаются дети и внуки, и с напряжением соразмерным впечатлению, внимают чудесным рассказам о гордом Фирауне (фараоне), его 6000 колесниц и не исчислимых сокровищах, которые все покоятся в морской глубине: – позднее, юные слушатели, превратившись в дедов и отцов, в свою очередь будут передавать своим детям и внукам сведения, окрылявшие их юные грезы.²

Нужно сознаться, что и мы не можем слышать и произносить имени «Чермнаго моря» без особенного чувства. Ни голубое, ни зеленое, ни желтое, ни черное моря своими названиями не возбуждают в нас такого участия, какое с самого нашего детства возбуждает чермное море. Коралловые леса, красные как жар, и пробивающиеся со дна моря чрез безмерную толщу воды, имеют для нашего воображения нечто чудесное, таинственное, что впоследствии делается неотделимым от имени чермнаго (красного) моря. Оттого мы нисколько не осуждаем наделенных богатой фантазией средневековых пилигримов, которые для объяснения своеобразного названия этого моря прибегали к новому чуду, долженствовавшему, по их предположению, увековечить воспоминание о свершившемся здесь великом деле Божием. Это море, рассказывали они, было сначала зеленым, но потом в память гибели ³ египтян превратилось навсегда в красное. Между тем вода этого светлого, как кристал, залива, что знал уже Агатархид, вовсе не красная, как представляют средневековые карты. Но и независимо от этого обстоятельства, само собою является желание объяснить себе удовлетворительнее происхождение этого странного названия.

Название «Красного моря» усвоенное заливу, лежащему между Египтом и Аравией, получило у нас право гражданства, благодаря Вульгате. В этой последней, начиная в Исх. 19:10 и далее еврейская фраза jam sûph. Переводится латинской mare rubrum (красное море), которую Лютер заменил в своем немецком переводе словом Schilfmeer (Камышевое море). Этот последний перевод потому уж неправилен, что в красном море вовсе не растет камыша (по–еврейски kenah), да и слово suph не имеет этого значения. Этим словом обозначаются скорее подводные растения из семейства порослей, водорослей (hidrophitae, fucaceae) и паядь, которая в Ион. 2:6 представляются находящимися на дне морском, которые в аравийском заливе, как и по берегам Нила (Исх. 11:3) образуют так называемые морские луга. Под jam sûph некоторые хотят разуметь только Суэцкий залив; но так как по 3Царств. 9:26 и Эцион–гебер лежал при морском луге, то из этого видно, что указанное название прилагалось и ко всему аравийскому заливу, потому что эти «морские луга» встречаются в заливе Суэцком гораздо реже, чем в прочих частях Красного моря. Если же блаженный Иероним jam suph переводит mare rubrum; то он следует лишь обыкновенному воззрению древности, на которое ближайшим образом указывает греческий перевод. Под названием εουθρα θαλασσα или иначе ποντος ερυθραιος по греческому словоупотреблению, разумелся весь индейский океан вместе с обоими, простиравшимися на сере заливами, из которых западный мы называем теперь Черным морем. Если это название ставится в связь с царем Эритреем, то это объясняется лишь пристрастием древних к мнемической этимологии. Дело в том, что греки воображали себе весь юг земного материка погруженным в тропический жар, и это климатическое свойство обозначали выражениями ερυθρος ιρυθραῖος, ruber. Таким образом то море, которое занимало крайний юг известного материка по той же причине было названо красным, как самые южные обитатели земли назывались Αιθιοπες красноглазые. А что это общее название позднее ограничено было только Северо-Западной частью именно sinus arabieus (Аравийским заливом) Плиния и Мелы, это произошло вследствие того значения, которое приобрел этот залив сравнительно со всеми прочими частями Индийского океана.

Это значение может быть правильно понято только при ближайшем ознакомлении с естественными свойствами означенного залива. Чермное море, как известно, есть длинный, узкий морской рукав, который простирается от залива Аден через пролив Баб-эль-Мандеб к Северо-Западу, на протяжении 500 часов плавания, до Синайского полуострова. На южной оконечности этого полуострова, на мысе Магомет (Ras Mohamed) разделяются его воды на две меньшие морские полосы, из которых одна простирается прямо почти на север до Акаба на протяжении 45 часов, а другая – на Северо-Запад на пространстве 75 часов. Между тем как из этих обоих рукавов меньший имеет только восемь, а больший – десять часов плавания в ширину, наибольшая ширина всего залива от шестидесяти до девяноста часов, так что аравийский мореход при переезде через море теряет из виду землю в крайнем случае только на восемь часов. Поэтому весь залив может быть приравнен к Балтийскому морю по прямому направлению от острова Меэна до Торнео. Впрочем Чермное море отличается от этого последнего тем, что в нем отлив и прилив равномерно простираются до отдаленнейших краев. Глубина Чермнаго моря даже на самом незначительном расстоянии от берега, если и не бездонна, то и не измерена, так как лот в 1,200 футов нигде не находит дна. Притом фарватер от Баб-эль-Мандеба до мыса Магомета совершенно открыт; только на юге находится близ берега несколько островков. Водяной путь, так далеко простирающийся между двумя континентами и отделяемый от третьего только перешейком, представляет, по-видимому, желанный и искомый торговый путь для жителей всех трех стран света, и тем более, что в частности для европейцев Чермное море представляется естественным путем в богатую сокровищами Индию. На этом обстоятельстве основан известный проект прорытия Суэцкого перешейка. И в древние века, пока еще не был объехан мыс Доброй Надежды, произведения Индии большею частью доставлялись через Чермное море в Александрию, и оттуда в Европу. Но уже в древнейшие времена важность обладания гаванью в заливе Акаба была сознана Соломоном, который и вел отсюда значительную торговлю с Аравией и Индией. Не смотря на то, что Красное море никогда не приобретет того значения, которое, по-видимому, обеспечивает за ним его международное положение; его физические особенности представляют для плавания по нему особого рода препятствия.

Во-первых, весь бассейн, на всем протяжении берегов, не исключая и Синайского полуострова, как бы венцом каким, увенчан линией скалистых гор. Находясь один от другого на расстоянии узкой речной полосы, эти скалистые пики возвышаются везде круто до значительной высоты, не достигая однако снежной линии. Через это у Красного моря отнят значительный приток воды; только незначительные ручьи по местам ниспадают с крутизны и нет другого моря на земле, которое могло бы похвастаться меньшим количеством речных устьев. Поэтому, убывающая вследствие испарения вода почти вся должна снова пополняться из Индийского океана через пролив Баб-эль-Мандеб. Пролив же этот загорожен лежащим в нем островом Перимом, так что в нем остаются только два прохода, один – восточный, не больше часа ширины, другой – западный, шириною в четыре часа. Оттого в обоих этих проходах – невообразимо сильное течение, гораздо значительнее чем у Гибралтара, и если последнее может быть осилено только при восточном ветре⁴, то чтобы выбраться из Красного моря, необходим сильный N. или N.O. При противном же ветре парусным судам это совершенно невозможно, а паровым только с величайшим затруднением. И самое название Баб-эль-Мандеб, т.е. ворота слез, красноречиво говорит, как часто скалистые берега этого пролива приготовляли мореходцам печальную участь. «Когда мы в последний раз – пишет один очевидец – подняли наш якорь в Красном море, то с этих собственно пор и началась самая дурная часть нашего путешествия – крейсировка против сильного порывистого юго-восточного ветра, вздымавшего высокое море, и против течения, которое совсем не пускало нас вперед. Более десяти дней понадобилось нам, чтобы пройти небольшое пространство между Моха и Баб-эль-Мандебом, не превышавшее десяти немецких миль, – пространство, которое при благоприятном ветре, можно было пройти в пять часов, и при всем том мы могли еще сказать, что нам посчастливилось, потому что один английский военный корабль однажды крейсировал здесь три недели, безуспешно борясь с сильным монсуном. Прибывши к Баб-эль-Мандебу, мы выбрали большой пролив, по своей ширине казавшийся нам более удобным для крейсерования, и одним утром прошли его половину, как вдруг ветер немного ослабел и течение, захватившее нас с новою силою, в короткое время снова вогнало в бурное Красное море. Тогда мы решились испытать восточный проход; ветер опять скрепчал и мы крейсеровали, в продолжение четырех часов, под рифованными марс-мачтою, фок-мачтою, форстень-мачтою и бизанью, имея по обоим сторонам высокие грозные скалы Перима и Баб-эль-Мандеба, у подножия которых бушевал бурун и опоясывал их широким блестящим поясом пены. Корабль лавировал превосходно и, не смотря на узкое пространство, ни разу не изменил направления, иначе мы очутились бы в очень опасном положении. Между тем, при каждом обороте корабля на другую сторону, мы замечали, что несколько продвигаемся вперед, и ощущаемая нами, по этому случаю радость придавала нам новые силы для продолжения нашей усиленной работы. Наконец, мы оставили позади опасный пролив; мы вздохнули свободно, как бы сбросили с плеч тяжелое бремя, когда поплыли к югу от Перима по голубым водам залива Аден, где мы имели свежий морской ветер и не были принуждены, как в нижней части Красного моря, возвращаться вспять через каждый два часа»⁵.

Как видно из этих слов, вход в Чермное море не составляет единственного препятствия для плавания по нему. Так как здесь находится в большой зависимости от свойств ветра. Между тем направление ветра в этом заливе непостояннее чем где либо, и держит мореходца постоянно в большой опасности. Правда, в Чермном море по преимуществу вдуют пассаты. От сентября до мая дует пассат, называемый Азиаб, от Баб-эль-Мандеба вверх, от мая до сентября сев. пассат, называемый Шамал, вниз от Рас-Магомета. Но дело в том, что эти направленияветра постоянно прерываются безчисленным штормами, которые совершенно не ожиданно, с ужасною силою срываются с береговых гор.Иногда в узком заливе по всему протяжению продольного фарватера дуют пассаты, так что искуство кормчаго ближайшим образом подвергается испытанию только со стороны указанных нам штормов. Спускаюшиеся с гор порывы ветра поднимают страшную зыбь на этом замечательном глубоком море, размахи волн бывают до того широки и сильны, что корабль перестает повинаваться рулю и экипаж оказывается совершенно беспомощным против шторма. Таким образом и самые большие европейские пароходы только изредка могут держаться на чистом открытом фарватере Чермнаго моря, потому что редко удается совершить продольный путь по нему без вреда от злобных орканов.

К несчастию и берег не смотря на свою близость к мореходцу, представляет очень мало мест куда бы можно было укрыться в случае нужды. Это приводит нас к третьему препятствию для плавания по Красному мору, в обширных размерах и вместе с тем к его замечательнейшей особенности. Мы уже сказали, что берега этого морского залива совершенно отвесно опускаются в тех местах, где соприкасаются друг с другом суша и море. Напротив по обоим берегам на всем протяжении Чермнаго моря, тянется как бы перегородка из коралловых образований, которые поднимаются со дна до поверхности моря. Проходя параллельно с краем берега, эти коралловые полосы образуют плотно примыкающие друг к другу рифы; на стороне их, обращенной к морю, дно отвесно опускается на неизмеримую глубину, между тем, как со стороны материка находится спокойный, чистый фарватер, только незначительной глубины. Дно этой береговой полосы, похожей на узкое озеро, всплошь усеяно живыми кораллами, которые во многих местах выдвинулись уже так высоко, что угрожают опасностью мореходцам, – вообще же эта прорса воды есть единственное место Красного моря по которому корабли могут безопасно плавать. Именно со стороны моря коралловые рифы сами образуют твердую, оборонительную стену против морских волн, разбивающихся вдребезги о зубчатые коралловые гребни, между тем, как благодаря близости берега, здесь не так опасны порывы ветра, – эти прибрежные воды по местам, где ряд скал прерывается и образует узкий, опасный проход, соединяются посредством таких проходов с открытым морем. Для больших судов эти узкие проливы к сожалению не проходимы, и так как в Чермном море весьма мало гаваней, то все это вместе взятое сильно затрудняет сообщение между тремя частями света, для которого, по видимому, создано это море.

Правда, торговля и мореплавание существуют на Чермном море, но вследствие особенных обстоятельств и не подвижности натуры восточных обитателей, они и ныне вращаются в тех же младенческих формах, в которых были при Соломоне. Род фелуков, или больших барок, называемых цаиме, и поднимающих не больше шестисот центнеров тяжести, поддерживают сообщение между прибрежными местностями на тихих водах, окаймляемых коралловыми рифами. Стройка этих судов большею частию в высшей степени груба и неудовлетворительна, все снаряды на них неуклюжи и не практичны, как вообще бывает при младенческом состоянии кораблестроения. Даже употребление железа еще не известно, или оказывается не нужным; так как есть довольно много судов у которых отдельные части связаны одна с другой деревянными гвоздями и кожаными ремнями. Старинные христианские пилигримы, не зная как объяснить себе это обстоятельство, принесли в Европу сказку о магнитной горе, в Красном море, которая будто бы не дозволяет употребления железных гвоздей при стройке судов. Состоянию судов вполне соответствует и искусство кормчих. Практикуясь в течение трех тысячелетий, арабы или зомалисы, посвящающие себя морскому делу, приобрели точные сведения о скалах и отмелях у берега, и эти сведения передаются ими из рода в род по наследству; далее этого корабельная наука не простирается у здешних кормчих. Но и опирающаяся на этих сведениях опытность не простирается до того, что бы они решились пуститься в путь при неблагоприятной погоде или в ночное время; они путешествуют всегда только от одной ночной стоянки до другой и никогда не пускаются в путь, если не предвидят возможности бросить якорь до захождения солнца на следующей стоянке. Только самая настоятельная нужда может побудить этих мореходов, и то при надежной погоде, рискнуть на поперечный переезд, и за то сколько бывает горя, если во время этого переезда наступит слишком рано вечер! Звездное небо, в других местах указывающее путь мореходцу и жителю пустыни – замкнутая книга для этих прибрежных ползунов. В такой крайности они прибегают уже к компасу; но никогда он не бывает в пригодном состоянии. Так как по восточным понятиям жизнь всего существующего слагается по темпераментам – сырому и сухому, теплому и холодному, то спокойно стоящая магнитная стрелка, не хотящая оказывать услуг, должна быть холодная, а когда ее хотят заставить действовать, то прежде всего стараются ее подогреть и возбудить, как организм, перцом. Во время одного путешествия Нибура, бывшие с ним мореходцы старались усилить свой слабый компас, положивши возле магнитный камень. Случающаяся при этом несчастия не сокрушают здешних мореходцев; учение о предопределении притупило их ко всем несчастиям, а к горю других они совершенно равнодушны.⁶

Доверившись таким шкиперам, вы пробираетесь на веслах и парусах между скалами, то огибая их, то отклоняясь от них к однообразному берегу, так что благодаря мелководью, берегам и кипящим водоворотам между коралловыми рифами и песчаными отмелями, и это плавание бывает не безопасно; но здесь арабский кормчий в управлении своим утлым судном обнаруживает столько же отваги и знания сколько апатии и невежества в открытом море. Здесь-то подводный мир на своих коралловых отмелях с их фантастическими очертаниями, с великолепными переливами красок, напоминающими самый роскошный цветник, представляет привлекательнейшее зрелище. При такой погоде видно бывает дно светлого, как кристалл, моря на 12–15 брасс (от 72 до 90 футов) поросшее, как кустарником, целым лесом порослей, или цветной капусты, красного, фиолетового, голубого, золотистого, зелено-яблочного, сапфирового и других цветов, пучков и почек, игол и зубчиков, на которых лепятся тьмы колючих морских ежей вперемешку с бесчисленными группами раковин, устриц и других морских животных. «Можно всю жизнь смотреть и не насмотреться на дно этого моря; воображение рисует вам цветы, целые деревья и леса, обремененные прекраснейшими драгоценными камнями, которые оказываются животными, если вы вздумаете снять их. Один из кормчих по имени Ссале, с удовольствием и очень часто срывал их, как цветок; лучший и искуснейший из матросов, негр Солиман, по нашему желанию, часто спрыгивал на мель и срывал самые лучшие из этих кажущихся цветков и подносил их к нашим глазам; но только на одну минуту краски удерживали еще свой великолепный блеск, снова восстановляя его при погружении в море, но вскоре замет животные умирали, покрывались зеленый мертвенный красной, и шелковистый блеск, равно как и игра цветов в миг исчезали как сон. От всего этого оставался лишь мертвый скелет; из таких скелетов образовались все каменные береговые постройки»⁷.

После этого понятно, почему аравийский залив называется «Коралловым морем»; хотя это название нельзя никоим образом отождествлять с наименованием Чермнаго моря. Но не одна прелесть редкого и чудесного должна приковывать нпше внимание к этим коралловым образованиям; эти последние дают нам ключ к уразумению истории Чермнаго моря, если можно назвать историей то, что совершилось в до-исторические времени. Именно, на берегу северной оконечности и в заливе Акаба, описанные нами коралловые отмели тянутся уже не под водою, а возвышаются на берегу над ее уровнем до высоты от шестидесяти до восьмидесяти футов, совершенно голые и сухие. Даже на мысе Рас-магомет есть коралловая скала, высотою в двести футов, простирающаяся. Постепенно понижаясь, до самой средины Красного моря, а южнее от этой местности ее уже не видно над поверхностью воды. А известно, и выше уже сказано, что животные, замечаемые на дней моря, не могут жить над его поверхностью. Следовательно, указанные нами длинные коралловые образования должны были когда-нибудь находиться под водою; если бы это не вытекало само собою, из самых условий их возникновения, то достаточно доказывалось бы бесчисленными скорлупами и каменным песком раковин, находящихся на поверхности этих плоскостей и скал корало-известкового образования. Теперь вопрос: мог ли уровень воды Чермнаго моря когда либо быть настолько выше теперешнего, что бы эти известковые массы могли образовываться под водою? Этого нельзя предполагать потому что только на северном конце замечается указанное явление – в противном случае вся страна, лежащая вокруг моря, должна бы быть обсохшим морским дном, чего на деле нет. Поэтому остается одно только объяснение, именно, что вся местность на северном конце Чермнаго моря была поднята вверх и притом не при первоначальном происхождении самого моря, а во время какой-нибудь позднейшей катастрофы. Этим подтверждается сказанное нами прежде на страницах этого журнала о происхождении Мертвого моря⁸;опираясь га указанные нами коралловые образования, мы еще более утверждаемся в своем мнении о том, что последнее есть не что иное, как часть Черминаго моря, отрезанная от залива Акаба. Но так как простирающиеся за этим заливом (по направлению Мертвого моря) коралловые мели, что бы достигнуть своего теперешнего протяжения, должны были развиваться под морскими волнами, в течение целых веков, то далее мы можем заключить, что соединение Чермнаго моря с Мертвым, в исторические или доисторические времена, существовало многие периоды времени. Залив Акаба, судя по положению поверхности, простирался тога на север чрез всю долину Арабаг за Мертвое море и озеро Генисаретское, наполняя долину Иорданскую до подошвы Ливана. Это подтверждается всеми геологическими исследованиями этой полосы. Не Суэцкий залив, а залив Акаба должен считаться действительным продолжением Чермного моря, потому что не первый, хотя он и больше по объему, а последний удерживает преобладающий характер аравийского залива. Как там, так и здесь, те же крутые, обрывистые скалистые горы плутонического происхождения, отвесно погружающиеся в неизменную глубину и оставляющие место только для узких береговых полос. Если сравнивать формацию на обоих берегах, то получится полнейшее соответствие в характере и положении, что и приводит нас к заключению, что это положение есть следствие первоначальной связи. Этим было бы все сказано о происхождении Чермнаго моря. Эта длинная, узкая морская полоса есть огромнейшая продольная расселина, которая оторвала одну от другой две, находившиеся первоначально в связи части света, и тотчас же была наполнена океаном, ворвавшимся у Баб-эль-Мандеба. Может быть, это произошло во время той же самой катастрофы, которая насильственно подняла вверх черные массы Синайской горы; во всяком случае, влияние этого горного пика на образование Аравийского залива несомненно, так как землеколебательная сила встретивши в нем препятствие, открыла насильственно залив Суэцкий. За такое происхождение говорит и очертание Чермного моря; при взгляде на карту открывается замечательная параллель между обоими берегами, на которых выступы залива по одну сторону постоянно соответствуют таковым же на противоположной стороне. Как греческие писатели говорят о вторжении Атлантического океана в Средиземное море, так и восточные сочинители хранят смутное воспоминание о подобном же случае с Чермным морем. В одной аравийской рукописи сохранилась сага, свидетельствующая что оно некогда не существовало; но один король Иеменский Велел прорыть у океана гору, с целью провести канал для безопасности своей земли, и вот чрез этот канал ворвалось море, затопило множество городов и людей и образовало Аравийский залив⁹. Такие саги показывают, что мысль о второстепенном происхождении Чермного моря приходила в голову уже прежде, чем могли привести к ней наши геологические исследования.

Но, если время и причина происхождения Суэцкого залива одни и те же с большою водяною полосой, из которой он отгибается, то физические свойства его тем не менее очень отличны от этой массы во многих отношениях. Как горы по его сторонам уже далее отступают от берегов, и именно на восточном берегу его между ними и морем раскидываются уже большие равнины, так и ложе его совершенно другого свойства: «Кораллов здесь нет, потому что им не достает почвы, на которой они могли бы воздвигаться; плоско опускаясь, песчаное дно простирается от одного берега до другого, не достигая по средине значительной глубины. На северо-восточном конце дно этого морского рукава чрезвычайно мелко и плоско, так что море и суша оспаривают друг и друга очень значительное пространство. Заметны ясные следы того, что и здесь в былое время море, по направлению залива, простиралось дальше, потому что так называемые селитряные или горько-водные озера, высохшие, покрытые морскою солью, болота с большими лужами морской воды и соленой грязи, очевидно входили прежде в состав самого моря и вероятно тем же самым поднятием дна, результатом которого было Мертвое море, отрезаны были от Суэцкого залива. Все это такие явления, которые можно замечать и в других морях, благодаря которым залив Суэцкий в физическом значении далеко уступает не только заливу Акаба, но и самому Чермному морю. За то этот залив и приобрел в истории человечества другое значение, которым далеко оставляет за собою все другие моря на земле; на нем совершилось событие, имевшее неизмеримо важные последствия для человеческого рода.

Нужно ли прибавлять, что под этим событием мы разумеем чудесный переход израильтян чрез Чермное море; ибо только здесь, а не в другом каком-нибудь месте мог случиться этот переход. Мнение о том, что израильтяне прошли чрез рукав Средиземного моря нелепо и противоречит истории. А переходом чрез Чермное в другом каком-нибудь месте не возможен и не объясним без троякого чуда, потому что если бы вода разделилась в заливе Акаба или в другом каком либо месте между Египтом и Аравией, то они очутились бы у пропасти, через которую, как они сами, так и египетские колесницы могли бы перебраться разве с помощью птичьих крыльев. Только к берегу Суэцкого залива ведет и священная история. Намереваясь оставить Египет, израильтяне собираются в Суккофе. Где это место находилось, для нашего исследования не важно; для нас достаточно знать, что оно составляло исходный пункт к ближайшему стану Эфам. Для определения же этого места отдыха мы имеем различные данные. Во-первых мы знаем, что оно лежало по дороге из Египта к Синайскому полуострову и именно Хориву (Исх.13:17–18; 3:12). Далее его положение точнее определяется фразой bikzeh hammidbar, in extremis finibus solitudinis (Исх.13:20). «Границы пустыни» можно искать только там, где обработанная почва Египта соприкасалась с бесплодным пространством полуострова и примыкающими к нему степями. Последнее и действительно имеет место на северо-западе или на юго-востоке от горьких озер. На верхнем конце не могла быть искомая стоянка, потому что на этом конце проходила прямая дорога из Раамзеса в Палестину. Бог же, говорится в Исх. 13:17, по повел их этим путем, по планам Своего Провидения, а заставил держать путь к полуострову. Следовательно Эфам лежал к югу от горьких озер, на линии которая проходит от конца этих озер до северного конца залива Суэцкого, и которая позднее посредством канала доведена до Нила. Наименование «пустыня Ефам» вполне соответствует этой местности. Именно так называется простирающаяся на восток от Суэцкого залива часть пустыни Сур, т.е. степь, лежащая на восточной границе Египта, к северу от Синайского полуострова (Числ. 33:8; Исх. 15:22). Когда израильтяне прибыли в Ефам, то прежде всего пришло им на мысль оставить вправо Суэцкий залив и прямо уклониться в пустыню Эфам, и только чудесное Провидение Божие воспрепятствовало им привести ее в исполнение (Исх. 14:1). Господь хотел вести, только что освободившийся от рабства и нуждающихся в самых разнообразных приемах нравственного воспитания, народ другим путем, который был вполне принаровлен к оживлению его веры, хотя, по человеческим соображениям, был совершенно не удобен для его бегства. В самом деле, пустыня простирается не только на восток, но и на запад от Суэцкого залива, вдоль по берегу, полосою около 16 часов пути. Почти на средине этой полосы начиналась от древнего Мемфиса крутая, плоская горная цепь Джебель-Атака и тянулась почти до самого моря, до которого оставалось всего на полчаса пути по пологому берегу. Если же идти с севера и пройти между Джебель-Атака справа и морем слева, то, позади этого горного хребта, откроется вдали песчаная равнина, называемая Вади-Бедеа, которую справа полукругом опоясывают отдаленные горы; только в средине этого полукруга, чрез эти горные кряжи, узкий проход Вади-Рамли ведет к Нилу. Но далее вперед, на расстоянии восьми часов, эти горные цепи, отвесные и скалистые, носят уже название Джебель Куэб, удерживая оное на всем своем протяжении до самого моря, и мысом Рас-абу-Драб замыкают поименованную равнину, отделяя ее совершенно от лежащих далее береговых полос. Таким образом когда израильтяне готовились в Эфам уклониться на юго-восток на Синайский полуостров, им совершенно неожиданно было указано оставить море влево и спуститься на юг, по его берегу. И вот, по ту сторону Джебель-Атака, в Вади-Бедеа, они и стали лагерем¹⁰. Это относительно того пути, которого до тех пор держались израильтяне было совершенным поворотом назад (Исх. 14:2); на египтян, отлично знавших страну, этот поворот произвел то впечатление, которое Господь предвидел и которого хотел: «они беспомощны в стране, пустыня заграждает их»¹¹. Действительно, по человеческому рассуждению, такой поворот мог быть объяснен лишь совершенным незнанием местности; израильтяне чрез это попали как бы в западню. А когда Фараон, в котором этот оборот дел снова вызвал прежнее упрямство против Бога, собрал свои колесницы и всадников их ближайших пограничных городов и пустился преследовать их с севера вдоль Суэцкого залива, то израильтяне тотчас поняли опасность своего положения. На лево от них было глубокое море, противоположный берег которого, на расстоянии шести часов пути, едва виднелся вдали; перед ними стояла стена Джебель Куэба, заграждая дорогу; направо открывался один узкий Вади-Рамли, чрез который могли спастись, в крайнем случае, только несколько сотен, а не целые сотни тысяч с женами, детьми и скотом, и который все таки вел опять в центр Египта; а сзади возвратный путь был отрезан неприятельским войском; что же касается узкой береговой полосы, которую Джебель-Атака оставлял свободною, то по ней нельзя было и думать о бегстве. В таком положении смерть казалась неизбежною; отсюда и происходило отчаяние израильтян: «разве не было могил в Египте? Разве ты затем взял нас с собою, чтобы нам умереть в пустыне?» Между тем Господь хотел лишь возвеличиться пред Фараоном и пред всем войском его и египтяне должны были признать, что Он есть Господь; и в то же время рабски настроенный народ должен был наглядным доказательством Божия всемогущества, прийти к вере и упованию на Бога. И вот, перед сетующими израильтянами, разверзаются морские волны, и не мокрыми ногами переходят они по песчаному дну морского ложна на другой берег, а преследовавшие их египтяне находят смерть в устремившихся назад водяных мессах, отважившись, без Божьего повеления, вступить на дно морское.

Исследование, величающее себя научным, уже с незапамятных времен задается двоякого рода соображениями: одни касаются способа, другие места перехода, и те и другие тесно связаны друг с другом. Место перехода всегда старались отнести как можно дальше на север, чтобы лишить тем само событие чудесного характера. Так как Суэцкий залив к северу становится все уже и мелководнее и неподалеку от города Суэца имеет броды и мелкие места, то, оставивши в стороне св. Писание, действительно можно допустить, что известное количество людей в указанной местности прошло во время отлива поперек конца залива, а другое было застигнуто врасплох приливом. При этом могло случиться еще и то обстоятельство, что ветер с суши продлил отлив, или что высокий прилив усилил опасность. Это понятно; непонятно только то, каким образом просвещенные путешественники и толкователи Библии могут хвататься за эту возможность и выводить из нее заключение, что переход израильтян произошел в этом месте и именно во время отлива, тогда как египтяне были застигнуты приливом. Не будем останавливаться на том, что заставляя израильтян дойти до этого места, защитники этой гипотезы страшно насилуют текст книги Исхода. Взглянем лишь поближе на то место, на котором, по указанию этой гипотезы, должен был совершиться переход. Правда, нынешний Суэц лежит в конце названного по его имени залива, но к северу от него тянется еще мелководный морской рукав длинною в два, а шириною в полчаса пути, вглубь земли. Устье, ведущее в этот отдел моря, шириною не более, как на добрую четверть часа, потому что здесь Суэц лежит на косе, или полуострове. К югу от этого устья лежит большая песчаная мель на средине моря, равно как и означенный морской рукав тоже почти весь усеян мелями. Вследствие этого во время отлива действительно легко отыскать место к северу от Суэца, по которому можно было бы перейти море вброд. Известно, что во время египетского похода Бонапарт переехал здесь чрез море верхом, но на возвратном мети, вследствие наступившего прилива, только с трудом мог добраться до другого берега. К югу от Суэца, по словам Лаборда, существует другой подобный же брод. Но нужно иметь слишком много слепой веры, чтобы допустить возможность перехода двух миллионов человек с соответствующим количеством вьючного и выгонного скота чрез этот брод во время отлива, продолжающегося всего-на-всего, пусть примут это к сведению – три часа¹². При этом забывают еще, что брод не есть ни дорога по суще, не путь, открытый в водах по Исходу 14:21; и что напротив он должен был причинять при прохождении через него детей, верблюдов и овец большое замедление. Но если и допустить, что действительно они могли так скоро переправиться вброд, то представляется непонятным, каким образом египтяне, у которых, как известно, процветала астрономия и точное вычисление времени, опустили совершенно из виду предстоявший после отлива поворот воды на прибыль? Большинство прибывших на колесницах и конях, даже в том случае, если бы отправились в обход вокруг моря, все-таки могли бы нагнать израильтян, хотя бы те и перегнали их морем. Но говорят, обыкновенные законы отлива и прилива были нарушены дувшим тогда сильным ветром (Исх.14:21). Правда: но этот ветер, как показывает еврейский текст, был восточный¹³, следовательно он дул в лицо израильтянам через море. Таким образом, естественно думать, что этот ветер гнал волны к западному берегу и следов на добрую часть времени затруднял вступление вброд для находившихся там израильтян, равно как и египтян. Экзегетический фокус-покус, перевертывающий восточный ветер в северо-восточный, не изменяет существа дела. Но, пропуская и это и принимая, что отлив после перехода израильтян терпеливо ожидал, пока египтяне точно так же перейдут мели – а ведь последние опять таки составляли изрядное количество, следуя Исх. 14:7, не меньше двух тысяч колесниц¹⁴ с соответствующим числом конницы и прочими составными частями египетской военной силы – мы решительно не понимаем, каким образом египтяне ухитрились утонуть все до одного, когда совершая этот переход, они по необходимости должны были образовать длинную ленту, имевшую занять почти всю мелководную переправу, которая в ширину простиралась на всего каких-нибудь полчаса пути¹⁵, даже предположивши, что они захотели при начале прилива употребить в дело своих быстрых коней, чтобы спастись на тот или другой берег. За тем нужно обратит внимание на то, что израильтяне, по Исх. 14:21–22, перешли чрез море сухими ногами, а это едва ли возможно когда-нибудь и на северном броде; между тем южный можно перейти не иначе как по плечо в воде. Итак мнение, что израильтяне воспользовались отливом для своего перехода должно быть отвергнуто. Но это приводит нас еще к одному пункту, на который до сих пор мало обращали внимания. Все, придерживающиеся мнения, что израильтяне во время отлива перешли по мелкому месту моря, хотя и призывают на помощь северо-восточный ветер и высокий прилив, в сущности построят возможность означенного перехода a priori, чтобы заменить им нечто действительное, что дошло до нашего сведения a posteriori. О переходе через Чермное море мы знает от автора книги Исход. Следовательно кто хочет получить ответ на вопрос: как и где совершился этот переход, тот должен прежде всего обратиться к сказанию этого автора и никакое объяснение не согласное с его словами не может быть допущено. А выше приведенное объяснение положительно не согласно с текстом Исхода. Автор – или как говорим мы с нашей точки зрения – Моисей – не говорит, чтобы израильтяне ждали отлива, или чтобы они случайно воспользовались им, а говорит напротив, что переход внезапно сделался возможным, и что эта возможность внезапно же и прекратилась (Исх.14:21,27). Мало того – как появление, так и прекращение этой возможности находилось в связи со свободной волею вождя израильского народа; когда он простер жезл свой, тогда открылся народу путь чрез волны; при обороте жезла в противоположную сторону вода возвратилась на свое прежнее место. Правда, при этом упоминается, что Господь Бог произвел это посредством восточного ветра; но и это орудное средство, и эта посредствующая причина так же находились в зависимости от воли Моисея. Следуя букве текста, никак нельзя думать, что разделение воды сюду и сюду было следствием продолжительного и упорного веяния (продолжавшегося целую ночь), как принимают даже верующие толкователи. Прибавка в 21 ст. col hallaj lah, tota nocte, относится не к flante vento, а к глаголу wajjolech, adstulit; библейский стих гласит: «Моисей простер руку свою над морем и Господь Бог удалил море посредством сильного восточного ветра на всю ночь, и он сделал море сухим, и воды разделились». Последнее выражение (baka’) особенно важно, потому что оно имеет совершенно определенное значение: распарывать, расщелять и т.д. Водная масса представляется твердым целым, в котором восточный ветер производит расщелину. Эта последняя, согласно 22 ст., прошла чрез всю водную массу до самого дна, потому что «Израильтяне прошли посреди моря посуху» т.е. по песчаному дну морского ложа. Для лучшего уяснения дела повествователь продолжает: «и вода была для них стеною справа и слева.» Это значит, вода стояла справа и слева, возвышаясь, как твердая масса, хотя и нет нужды непременно полагать, что она стояла отвесно, как бы срезанная ножом. Не справедливо было бы слово стена chomah, понимать здесь в общем переносном смысле «ограды»¹⁶. Ограда (оборона) или оплот справа и слева мало могла принести пользы Израильтянам, когда их преследователь находился позади их. За тем это еврейское слово во всех 132 местах Библии, в которых оно встречается, не употребляется ни в каком другом значении, кроме собственного, именно в смысле вало-образного возвышения, стоймя стоящей загородки, твердой массы¹⁷, и перевод этого слова словом оплот (оборона), основывается на легкомысленном произволе, столь часто выдаваемом за толкование. После всего выше изложенного, добросовестное изъяснение Св. Писания может только становиться на одной мысли, а именно, что здесь повествуется о чуде, совершенно выходящем из ряда обыкновенных явлений. Моисей не забывает заметить, что и Египтяне поняли его в этом именно смысле – силу, тормозившую колеса их колесниц и препятствовавшую подвигаться вперед, они сами признали за сверхъестественную, прежде чем вода покрыла их (ст. 25). Захочет ли современный толкователь или читатель Св. Писания признать это чудо за факт исторический – это другой вопрос, решение которого зависит от разрешения известных фундаментальных вопросов, которых было бы не уместно здесь касаться. В настоящем случае мы протестуем лишь против того мнения, будто в 14 главе Исхода дело идет о совпадении естественных обстоятельств. Прекрасно сказал Раумер: «Толкователь должен верно толковать своего автора, ничего не привнося к нему. Нравится ли ему то, что у него находит, или нет; считает ли все это за истину, или нет, это не идет в расчет. Напр. Фосс находил, что Гомер считал землю за круг, со всех сторон опоясанный морем; сообразно с тем он начертил и гомеровскую карту света, хотя прекрасно знал, что земля есть шар. Такая же обязанность лежит и на толкователе Исхода, хотя бы он и держался мнения, что нет чудес¹⁸. Нужно еще прибавить к этому, что те, для которых была написана книга Исход, никогда в ней не находили ничего другого, кроме чуда. «Он провел их чрез глубину», говорится в Пс. 5 по полю злачному от волнения зельнаго (Иер. 19:7) «поставил воды, как стену» (Пс. 77. 13). Но мы идем далее и утверждаем, опираясь на вышеприведенные данные и исследования: относительно перехода израильтян чрез Чермное море должно принимать одно из двух – или что он совершился чудесным образом, и именно так, как повествуется у Моисея, или же что его вовсе не было. Какой-нибудь средний путь к выходу из представляющихся при толковании этого места затруднений, не имеет смысла.¹⁹ Затем уже мы можем, не путаясь на всевозможных мелях и отмелях, прямо сказать, в каком месте Суэцкого залива должен был совершиться этот переход. Для этого повествование Моисея дает нам довольно определенные данные. Мы читаем, что переход чрез море продолжался «всю ночь»; при утренней заре, следовательно около четырех часов, израильтяне должны были, согласно 24 ст. уже быть на другом берегу. Таким образом, если шествие началось, полагая уже поздно, в девять часов вечера; то на совершение его остается семь часов; А весь сонм израильтян (по расчету сделанному Робинсоном) должен был растянуться на пространстве, равному доброму часу пути; но положит, что он равнялся двум часам, тогда последние должны были вступить на дно моря двумя часам позднее, чем первые, и все таки оставалось бы еще пять часов времени для пути в самом море. Если прибавим к этому неизбежную поспешность израильтян, то ширина залива на месте перехода может быть положена в шесть путевых часов. Это заставит на удалиться как можно далее на юг от северного конца залива и здесь действительно есть место между Джебель-атака и Джебели-куэб, подходящее к данной ширине моря. Сведения, сохранившиеся до нас, о станах на полуострове после перехода, указывают также на это место. Держась его на экзегетических основаниях, мы, в виде дополнения, примем к соображению и предание арабов, указывающее переход именно на этом месте. Здесь – биркет фираун т.е. фараоново море, гаммам фи раун, т.е. купальня фараонова, джебель фираун – фараонова гора. Уже средневековые арабские географы обозначают с большою определенностью место, о котором идет речь, прилагая вышеприведенные названия к тем самым пунктам, которые и теперь носят эти названия. Мы очень хорошо знаем, что в новейшее время предают весьма мало значения подобным преданиям²⁰; но знаем также и то, что они иногда гораздо вернее приводят к истине, чем научные соображения, основывающиеся на предзанятых мнениях. И потому ничего не будет странного в том, что на наш взгляд местное предание гораздо более доказывает справедливость Моисеева повествования, чем сколько имеют доказательной силы для отрицания его научные сомнения. Кто знаком с регулярностью восточной жизни и имеет понятие о том упорстве, с каким держатся на востоке учреждения, воззрения, повествования, тот поймет почему мы даже арабских кормчих, о которых была речь выше, призываем в свидетели событий, совершившихся за четыре тысячелетия. Когда их застигнет врасплох буря во время их ленивого плавания вдоль кораллового берега, то прежде всего они прибегают к «жезлу Моисея». Они угрожают волнам: «Barra, Barra! Alaich essajet Musa!» – Прочь, Прочь! На вас идет жезл Моисея! На этот факт мы не знаем лучшего комментария, кроме замечания, сделанного по этому случаю Риттером: «древние предания, говорит он, столь живо сохраняющиеся в настоящее время у народа, не имеющего летописей, представляют нечто в высшей степени замечательное, так как и до сих пор они имеют все свое жизненное значение. На юге, на Йеменской стороне полуострова, имена Аада и Шеддада, сына Аадова (см. Быт. 10:23) можно слышать и теперь ежечасно в устах йеманистов, хотя имена эти восходят к временам гораздо более древним, чем времена Моисея; на северном конце Чермная моря только и речи, что об египетскм фирауне и о великом законодателе Муса (Моисее), об его зяте Шоэбе и об их делах, между тем как все события от Моисея до самого прибытия Бонапарта в Суэц, в продолжении двух тысячелетий, прошли пред ними бесследно».