Настоятель слатины

Ровно в начале церковного новолетия, 1 сентября 1949 года, отец Клеопа был переведен в монастырь Слатина, уезда Сучава, вместе с тридцатью монахами из Сихастрии.

«Я был вызван, – вспоминал старец Клеопа, – в Священный Синод в Бухарест Блаженнейшим Патриархом Юстинианом Марина ⁵⁷, который повелел мне спешно взять тридцать монахов и перебраться в монастырь Слатина, где оставалось тогда всего несколько монахов, а государство планировало преобразовать его в больницу. Вернувшись из Бухареста, я сообщил отцам и братиям о распоряжении Святой Патриархии. На мои слова отец Паисий и отец Кирилл сказали:

– Пойдем и мы в Слатину.

Было много желающих пойти с нами, но я не мог взять всех. Тогда мы отслужили всенощное бдение и бросили жребий. После этого я сказал, что если кому-нибудь выпал жребий идти в Слатину, а он не хочет, то пусть поменяется с тем, кто хочет. И так мы отправились из Сихастрии, тридцать монахов на автобусе.

Когда мы подъехали к Тыргу Нямц, на дорогу высыпало множество людей и перегородило ее. Они не хотели пропускать нас дальше. До них дошли слухи, будто нас отправляют на соляные рудники ⁵⁸. Мы вышли из автобуса и стали просить людей успокоиться, поскольку нас не везут на соляные рудники, а мы едем в монастырь Слатина, и если они захотят, то могут в воскресенье прийти к нам на службу. Тогда они успокоились и пропустили нас. В воскресенье мы увидели многих из них. Они пришли, чтобы убедиться, что нас не увезли на соляные рудники.

Отец Паисий, наш духовник, отправившись с нами в Слатину, оказал нам добрую службу, ибо каждый день к нам приходили десятки верующих. Святость его, Господь да упокоит его душу, исповедовал день и ночь, а народ, видя его великую кротость, с любовью внимал ему.

Патриарх Юстиниан выделил на наше попечение шесть мужских монастырей и два женских – Ры́шка и Ва́тра Молдовицей. Он издал письменное распоряжение, чтобы ввели в них канонический и уставный распорядок монастыря Сихастрия. Тогда мы запретили там вкушение мясной пищи, ввели служение утрени в полночь, чтение Псалтири в храме, назначили духовников из наших отцов для еженедельного исповедания монастырского братства, по чреде. Все отцы и братия придерживались общежительного чина с великой любовью, ибо научены были этому в Сихастрии».

В этот же период на отца Клеопу были возложено бремя возобновления духовной жизни в монастыре Путна. Он взял с собой много монахов из монастырей Сихастрия и Слатина, отправился в монастырь Пу́тна и ввел там тот же общежительный чин.

В монастыре Слатина отец Клеопа продолжил учить народ правой вере. Потому власти не были довольны им, и в результате его арестовали, отвели в милицейский участок в Фэлтиче́нь, как якобы саботирующего национальную экономику:

– Ты саботируешь национальную экономику. Говоришь людям, что сегодня святой Николай, а завтра Георгий, и они не выходят на работу, сидят сложа руки.

«Меня посадили в камеру, – вспоминал старец Клеопа, – в которой не на что было лечь, а пол был цементированный и горело множество электрических лампочек. Я совсем не мог уснуть. Пытался ладонями закрыть глаза от света, но это не очень помогало. Выйдя оттуда, я узнал, что они хотели, чтобы я лишился памяти и не смог больше учить народ.

Но Господь спас меня, и я пробыл там недолго. Секретарь милиции в Фэлтиченах, женщина с рыжими волосами, узнав, что меня арестовали, когда ее не было на службе несколько дней, и привели туда, заступилась за меня перед начальником и освободила меня. Она пришла ко мне и спросила, узнаю ли я ее. Я ответил, что не узнаю. Тогда она сказала, что она дочь Опинкару, очень богатого еврея.

У него была фабрика строительных материалов в Гэине́штах. Поняв, что скоро придут отбирать его имущество, он ночью погрузил кроватные сетки, ковры, одежду и привез все это в наш монастырь. Тогда он просил меня:

– Отче, спрячь это, они хотят отнять у меня все добро и посадить в тюрьму.

И я принял его.

Дочь его сказала мне:

– Отче, великий грех совершил тот, кто арестовал тебя. Ты поступал так, как велит Христос, ты помогал и жидовину, и крестьянину, не делал различия между ними. Если бы я была на службе, ты не оставался бы под арестом.

Я, как понимал, старался делать добро. И вот…»

У настоятеля монастыря Слатина Клеопы двери келии были всегда открыты, и его примеру следовали все остальные. Не запирали своих келий ни ночью, ни уезжая куда-либо, никогда.

У отца Клеопы в келии был топчан, сколоченный из досок, и на нем лежала одна-единственная вещь, служившая и матрасом, и простыней, и одеялом, и подушкой, – лохматый кожух, в котором он пришел от овец, когда был избран настоятелем Сихастрии. В келии еще стоял стол из еловых досок, стул и висела черная икона Богородицы, вероятно, попавшая к нам из Эфиопии. Вот и все. Здесь он спал, молился, принимал гостей, которых усаживал на своем ложе, принимал верующих для исповеди и беседы.

* * *

В храме, кроме обычных богослужений, в некоторых монастырях, какова и Сихастрия, все время читается Псалтирь. Когда все работают или спят, молитва не прекращается. Читающие Псалтирь меняются каждые два часа.

Ночное богослужение считается самым аскетическим. Однажды некий брат спросил отца Клеопу, настоятеля Слатины:

– Батюшка, мы засыпаем на ночных службах в храме (с 11.30 до 1.30). Не лучше ли было бы спать в своих келиях, мы ведь все равно не молимся в это время?

– Быть усталым и бороться со сном, – отвечал отец Клеопа, – для монаха тоже молитва, и даже больше молитвы – это жертва. Я тебе советую приходить в храм. Спи там, если не можешь противиться сну, и молись, чтобы Бог простил тебе твою немощь. Бог смилуется, глядя на твои усилия и на твое благое произволение.

В православной духовности литургические молитвы занимают особое место, место очень важное. Это моление общее, в храме, за всех людей.

– Наш долг – молиться за тех, у кого нет времени молиться, за тех, у кого нет веры, за тех, у кого нет надежды. Если мы станем молиться только за самих себя, мы не выполним своей миссии и будем наказаны за свой эгоизм.

Это первый совет, который давал настоятель Клеопа вступающим на монашеский путь. Он сам, служа Святую Литургию, возносил молитву, унаследованную им от своего старца и настоятеля Иоанникия, которой нет в церковном Типиконе: «И помолимся о несчастных, о которых никто не молится», а на панихидах молился: «Помяни, Господи, и несчастных, усопших в Бозе, за кого некому помолиться».

В начале Великого поста, предшествующего Святой Пасхе, в монастыре Слатина в Молдове держали черный пост всю первую седмицу. Настоятель отдавал распоряжение запереть кухню, чтобы ни у кого не возникало искушения приготовить там что-нибудь. Отец Кирилл всегда хотел продлить свой пост до конца второй седмицы. И всю вторую седмицу он был притчей во языцех для настоятеля, который указывал братству на него как на плохой пример:

– Посмотрите на него, Кирилл возомнил себя святым, будто он святее всех, но он постится без благословения (без разрешения).

И братство распадалось тогда на две части: одни были за Кирилла, другие против него. А когда он совсем ослабевал, все отцы и братия единодушно осуждали его:

– Он ослаб, потому что не оказал послушания. Вот плоды непослушания!

А Кирилл молчал и упорно постился. Это было потому, что он сам, Кирилл, и его духовник знали, что его пост был по благословению. Настоятель тоже знал, но, поскольку он очень хорошо знал и внутреннюю жизнь отца Кирилла, то выставлял его перед другими как ослушника, чтобы этим помочь ему сохранить духовные плоды пощения. Кроме того, настоятель не хотел вдохновлять на крайности ни одного из многочисленных братий, которым захотелось бы повторить подвиги отца Кирилла.

Монахи в Слатине имели вид мужественный, красивый в своей суровости, это были лица крестьян, обитавших за Байей, Сучавой и Ботошанами и в Нямецких пределах. Посты и бдения удлиняли лица, из-борождали их вертикальными линиями, глубокими, а бездонный взгляд, словно они смотрели на солнце или в безграничную даль, создавал такое впечатление, будто глаза у них сузились в черные треугольнички у основания носа, и тогда густые ресницы над ними казались чересчур длинными и в то же время придавали их лицам еще большую мужественность и серьезность.

Иоиль среди них был словно бабочка, сияющая красками весенних цветов. Особенными были и волосы его цвета спелой пшеницы, они словно твердили о том, что на улице светит солнце, даже когда его не

было. Но ни он, ни другие не замечали никакой разницы между собой. Никто не придавал значения внешнему виду. Правилом было не подносить ножниц к волосам и бороде, и авва Иоиль в точности подчинялся этому правилу, как и все остальные.

Но если внешний вид аввы Иоиля не привлекал внимания монахов (может, потому, что они отрицали различие между красивым и безобразным, ибо внешний вид – дар Божий, каким бы он ни был), то о его внутреннем облике мнения не расходились: авва Иоиль был ангелом. Ангелом светлым и серьезным, потому что авва Иоиль никогда не смеялся. Нет, это не была деланная серьезность, напускаемая на себя в желании попасть в монастырский тон. Она была настоящей, ибо в глубине души аввы Иоиля пылал сильный огонь: он хотел стать святым. Стать быстро. Потому его ревность не знала границ и лицо не расслаблялось в улыбке. Кроткий в слове, говоривший на мягком и подкупающем молдавском наречии, отзывчивый на всякое доброе дело и безропотно послушливый, сердцем привязанный как к делам хозяйственным, так и к церковным, он быстро привлек внимание старцев ⁶². И однажды, скорее, чем это делалось для других, он был порекомендован отцу Клеопе, настоятелю, для возведения в священный сан.

– Он слишком молод, отцы, и ревность его слишком велика, – отвечал отец Клеопа. – Нужно бы его испытать. Разве вы не знаете, что сказал один авва в Патерике? «Когда видишь юного, спешащего вознестись на небеса, дерни его за ногу и опусти на землю, ибо он близок к тому, чтобы впасть в искушение» ⁶³. У молодых плодом высокой ревности, – сказал им отец Клеопа дальше, – бывает скорее гордость, чем святость, потому что юный ум движется скорее гордостью, нежели спасением. Вы знаете, что сказал авва Антоний Великий: «Если натянуть лук очень сильно, он порвется» ⁶⁴. Мне кажется, что у Иоиля он порвется. Говоришь с ним и чувствуешь, как он весь напряжен, как сильно хочет скорее оказаться горе. Он будто искушает Господа, и боюсь, как бы бесы не взялись за него. И не очень-то он и спрашивает. Совершает суровые подвиги не по послушанию. Знаю я. Не спит, не ест, много молится.

– Но мы за этим и пришли в монастырь, – сказал авва Геронтий смеясь, как бы свысока. – Разве твоя святость не делаешь то же?

Мнение аввы Геронтия было таково, что авва Клеопа усложняет проблемы и много места отводит диаволу в жизни монахов:

– Если бы мы больше боялись бесов, чем полагались на Промысл Божий, то пришлось бы жить без надежды, – сказал он.

– Я знаю от отца моего, Иоанникия, – сказал авва Клеопа невозмутимо, – что в монастыре бо́льшую заботу нужно уделять брату ревностному, чем грешному. Грешному скажешь, чтобы он исправлялся, и он поймет тебя, поверит, ибо он знает, что грешен. А ревностный с трудом очищает свою ревность от гордости. Особенно если делает всё по правилам, он не понимает, когда ты говоришь ему, что он может пасть, тем более если считает себя исправившимся, к примеру, думает, что он лучше других. И когда ты молод, трудно бывает не искушаться этим помыслом. Потому старцы установили, чтобы духовная жизнь развивалась под присмотром искушенных.

– Оставь, преподобный, – сказал и авва Емилиан, – нет и такого закона, что все ревностные должны пасть!

Не было такого закона, естественно, потому что духовная брань не идет по писаным законам. Но у аввы Клеопы был опыт многих происшествий, и он хотел предотвратить любой несчастный случай. Однако совет старцев решил, тем не менее, рекомендовать авву Иоиля к принятию священного сана.

– Поможет ему и благодать Божия, чтобы он не пал, – сказал авва Арсений.

Теперь все были убеждены, что несчастье возможно, но решили, согласившись с аввой Арсением, что дар священства может защитить от него. Только авва Клеопа не был убежден в этом. Но, следуя решению совета старцев, написал митрополиту, и через несколько недель Иоиля вызвали в Яссы для рукоположения.

Когда он вернулся и начал служить, это был другой человек. Благодать усугубила и серьезность его, и благоговение. Он казался архангелом с огненными крыльями, так что его невозможно было отличить от Архангелов, изображенных на диаконских вратах церкви Лэпушняну в Слатине.

Следуя древнему правилу, которое он применял к каждому вновь рукоположенному, отец Клеопа направил его служить сорок Литургий в Рарэ́у, уединенный скит монастыря Слатина, расположенный высоко на горе Рарэ́у, возвышающейся над Кымпулунг Молдовенеск ⁶⁵.

У скита этого одно из самых чудесных месторасположений из всех румынских монастырей. Воздвигнут он на гористом берегу Бистрицы, называемом Румынским скатом, на том берегу, где отшельничал авва Сысой ⁶⁶, когда австрийцы оккупировали Буковину, ибо сначала он подвизался на другом склоне. Прямо из скита открывается вид на горный хребет за Бистрицей, начиная с Барнара и кончая Чахлэем. Справа, поднимаясь, словно спина гигантского медведя, целуется с небом Джумалэу, а сзади высится вершина горы Рарэу с Камнями Госпожи, Камнем Зубра и Попов Рарэу, а за ней следуют горы Тодиреску, спускающиеся вниз к Слэтиоре. Из Рарэу видны и горы Адам и Ева над Пожорыцей, где в те времена еще был действующий скит с несколькими монахами.

Чтобы добраться из Слатины в Рарэу, нужно целый день идти пешком, 40 километров, надо пройти через Гэинешть, через Стулпикань и затем от Слэтиоры подняться вверх на горы Тодиреску, где тебя может ожидать радость встречи с медведями, поэтому лучше никогда не оказываться в одиночестве, когда тебя настигнет эта радость! С Тодиреску поднимаешься прямо в скит под Камнем Зубра за полчаса.

В скиту жило тогда десять старых пустынников и один-единственный священник, авва Кассиан игумен, так что священник, присланный из Слатины, освободил его от служб, особенно от утомительного полунощного богослужения. Но авва Кассиан все же приходил в храм, только не так уставал, как когда совершал службу.

Спустя недели две после отправления аввы Иоиля в Рарэу авва Клеопа был разбужен одним пустынником из Рарэу, который с посохом и котомкой спустился с гор, чтобы принести чудную весть.

– Меня послал игумен Кассиан известить тебя, что авва Иоиль, которого ты прислал служить, говорит, что ночью на утрене, в алтаре, свечи на престоле загораются сами. Он их тушит, а они загораются опять!

– Твоя святость тоже видел это?

– Нет, я не видел, но он говорит, что так бывает. Игумен просит совета, что делать. Затем и послал меня.

– А Иоиль что делает? – спрашивает авва Клеопа.

– Молится, почти не ест, ослаб, глаза у него впали от поста. Он одно твердит, что в алтаре происходят чудеса.

– Иди назад в скит, преподобный, и скажи Кассиану, чтобы он отослал Иоиля сюда. Пусть возвращается сейчас же, – велел авва Клеопа.

На другой день к вечеру авва Иоиль пришел. В лице он изменился и, казалось, был погружен в какую-то мысль.

– Отец Иоиль, завтра ты пойдешь на послушание на виноградники в Котнары, – сказал ему отец Клеопа, ничего не спрашивая его о свечах.

У монастыря было шесть гектаров виноградников в Котнарах, обрабатывали их монахи, а когда начинался сезон спешных работ, нанимали мирских работников.

– Чтобы я работал вместе с мирянами? – спросил недоуменно авва Иоиль.

– Как я сказал, с монахами, с мирянами…

– А вы знаете… – и авва Иоиль начал рассказывать о происшествии со свечами, чтобы оправдаться и получить отсрочку.

– Оставь это, – остановил его авва Клеопа, разгадав его мысли. – Иди в Котнары.

Когда авва Иоиль ушел, отец Клеопа сказал авве Кириллу, бывшему там:

– Искушение постигло его раньше, чем можно было ожидать. Он слишком торопился. Он ускорил его. Бесы взяли его в оборот. Призраки – что ты думаешь, твоя святость? Думаешь, это Бог стоит и возжигает свечи Иоилю? Бесы свели его с ума. Кто знает, что было бы, если бы мы еще оставили его в Рарэу. Одному такому, как он, после каких-то видений бесы внушили убить своего духовника, и он сделал это, думая, что это веление Божие. Теперь трудно сказать, что было бы с ним. Я послал его на виноградники, чтобы он отвлекся, занялся трудом, с братиями и мирянами. Другого способа нет. Если б мы стали объяснять ему, он не поверил бы нам, не понял бы нас. То, что он видел, для него важнее того, что он услышал бы от нас. Если случившееся было от Бога, тогда он успокоится, вернется назад осенью и больше не станет никому рассказывать о случившемся. Если же это не было от Бога, он взбунтуется, и даже не знаю, что выйдет из его бунта. Мы должны испытывать духов. Отцы все учат нас не верить видениям. Не знаешь, что говорит один авва из Патерика? «Если даже Христос явится тебе, не верь этому и скажи, что ты грешник, недостойный того, чтобы Он являлся тебе» ⁶⁷.

Когда Иоиль пришел на виноградники, дух его быстро раскрылся.

– Что это за настоятель? Мне Ангелы возжигают свечи, а он посылает меня трудиться с мирянами. Я больше не вернусь в монастырь. Нет больше никакого уважения к святости!

И, как следствие, он из Иоиля превратился в Ио́на, отказался и от имени, и от белокурых прядей, и от рыжей бороды и ушел в мир.

– Ничего, – сказал отец Клеопа, услышав об этом. – Ион, который покается в один день, ценнее, чем Иоиль, который гордится.

В монастыре Слатина собралось большое братство вокруг отца Клеопы, прославленного настоятеля. Там было до сотни отцов и братий. Отец Каллиопий был экономом. Когда все стояли на молитве, он должен был думать о том, что им подать на стол, сколько людей отправить на картофель, сколько послать на виноградники… Для сотни человек требуется большое хозяйство.

Был молод тогда авва Каллиопий и отличался духовным рвением. В его богатырском теле обитала детская душа. Он говорил, что пришел в монастырь, чтобы искупить грех прадеда своего из Нямецких Хумулешт, Иона Крянгэ ⁶⁹, который был лишен духовного сана за то, что подстрелил ворону, севшую на крест купола храма.

– Чтобы вы знали, братия, – говорил он с убежденным видом, – как дорога ворона в очах Божиих. И она тварь Божия, что вы думаете! Знал митрополит, что делал! Тяжкое же мне предстоит покаяние!

Правнук очевидно, даже по внешности напоминал своего прадеда, но особенно унаследовал он от него мягкую молдавскую речь, выспренную, яркую и толковую. Часто говорил он, с тех пор как была вверена ему забота о хозяйстве:

– Ну, брат, знаешь, как хорошо в монастыре? Я убежал из дому, чтобы жить в пустыне, и мне отец чуть было не пересчитал ребра, когда явился за мной со «святым Николаем» в виде суковатой палки, потому что он боялся, бедняга, что его сокровище погибнет в монастыре от голода, тогда как я тут утопаю в богатстве! У, каким я богачом заделался!

В другой раз его начинал гладить против шерсти обет послушания, и тогда он опускался на ступенечку ниже и называл себя только господским управляющим, администратором. Он говорил:

– Мне нравится это послушание. Позовет меня настоятель и скажет: «Каллиопий, твое послушание – приказывать. Все сто человек в твоих руках». – «Хорошо, преподобный, – говорю я ему. – Это меня устраивает!» Как бы не умереть от счастья, свалившегося как снег на голову! Вот так вот, я – образцовый управляющий!

Он ходил с Патериком в руках и вздыхал. Показывал его и говорил:

– Знаете, что написано в этой книге? Сказано о древних монахах. Еще написано о покое, о безмолвии, о молитве. Я не видел никогда ничего подобного!

Затем добавлял как бы сам себе:

– Мне нужно уйти в пустыню!

Сказал он это слово, но никто не обратил внимания. И вот однажды утром в самый разгар лета, когда сады и поля взывают к людям о помощи, эконом больше не явился, чтобы разделить общие дневные послушания. Пошли за ним в келию. Никого. На столе записка: «Я ушел». Подождали его день-другой, и тут все поняли, что с отцом Каллиопием что-то случилось. «Видно, вернулся в Хумулешты! Наверно, ушел в Сихастрию! Да он ушел в Рарэу, в места более уединенные, чтобы избавиться от экономства!» Спросили и настоятеля.

– Не знаю ничего, – сказал отец Клеопа, – он ушел не по послушанию, без благословения.

Послали людей в названные места искать его, но они вернулись ни с чем. Назначили экономом отца Кирилла, а за отца Каллиопия стали молиться, да сохранит его Бог от опасностей, где бы он ни был. Так велел настоятель.

Прошел месяц, другой, и на третий, уже к осени, когда никто его уже не ждал, он явился. Худой, загоревший, с впалыми глазами и пустой котомкой.

– Я был в пустыне, – сказал он. – Закончились сухари, и я вернулся.

– И теперь чего ты хочешь, чтобы мы дали тебе сухарей и ты вернулся, или поместить тебя в иконостас, чтобы мы, грешники, кланялись твоей святости? – спросил его отец Клеопа перед лицом старцев, созванных, чтобы судить его, как положено по правилам, за непослушание.

Сказав это, отец Клеопа осенил себя крестом и стал на колени, как бы прося у него благословения. Остальные хотели было сделать то же, пряча в расплывшихся бородах улыбку.

– Оставьте, преподобные, я грешник, – сказал отец Каллиопий голосом поникшим, ослабевшим от поста и осипшим от холодов.

Все лето он провел под открытым небом на круче Коро́й, что над пещерой святой Феодоры, в Нямецких горах. Молился, углублялся в себя. Но без послушания, а без него все обращается в грех.

– Что скажете, отцы? – спросил отец Клеопа.

– Что сказать, – заторопился авва Кирилл, – я скажу, чтобы он вернулся к экономству. Вот так! Худшего и большего наказания, чем это, нет.

– Твоя святость хочет избавиться от послушания. Не надо. Ведь из-за него-то человек и убежал на безмолвие. Мы твою святость поставим на это место снова, если опять начнешь браться за свое!

– Отошлем его назад, – сказал другой старец, более суровый. – Если ему не понравилось тут, зачем ему сюда возвращаться?

– Я скажу, что надо перевести его в послушники, – предложил авва Клеопа, – снимем с него монашеские одежды, и пусть он начинает все сначала. И мы на него еще посмотрим. Пусть трудится на кухне, а после окончания трапезы пусть выходит к дверям и просит у всех прощения, говоря: «Простите меня, ослушника». Если он согласен, пусть остается!

– Я согласен, – быстро ответил отец Каллиопий. – Благословите и простите меня, ослушника!

Три месяца совершал он это покаяние, после чего ему вернули одежды и чин и перевели на послушание в церковь.

Позднее я узнал из уст отца Клеопы, настоятеля, что отец Каллиопий уединился в пустыне по его благословению:

– Знаешь, отче, когда я тогда поклонился ему, на суде, я же действительно поклонился его терпению и смирению. Я ведь один только знал, что этот бедный человек вовсе не был ослушником, но других я оставил при мысли, что смеюсь над ним. Если бы я сказал, что у него было мое благословение, то все труды его пропали бы даром. Он мог возгордиться, другие начали бы считать его святым, и повредилось бы все его душевное устроение. Иногда добродетели приводят к худшему злу, чем грехи! А то, что он претерпел еще и месяцы незаслуженного наказания в монастыре, помогло ему смотреть глубже на вещи и не считать, что если все было сделано им втайне, ведомо только для нас двоих, то он уже невесть какой святой.

В 1950-е годы я, будучи преподавателем монашеского училища при монастыре Слатина, что на севере Молдовы, как-то задал своим сорока с лишним ученикам, иеромонахам, монахам и братиям, вопрос, на который просил не отвечать сразу, но хорошо подумать и сформулировать ответ к следующему уроку, стараясь, насколько возможно, не советоваться друг с другом. Вопрос был очень простой, но предполагал личный выбор. Вот он: «Если бы воскрес мертвый и сказал вам: “Я воскрес только для того, чтобы самым точным образом ответить вам на один-единственный вопрос, ибо я пришел оттуда, где все в точности известно”, – какой вопрос вы бы задали ему?»

Я посоветовал им не терять такой возможности и не задавать других вопросов, а только такой, на который только такой человек, вернувшийся оттуда, мог бы дать компетентный ответ.

Ни один из учеников не стал ждать до следующего урока. Те, кто думал, что ответ простой, сформулировали вопрос тут же, а другие сразу задумались, решив, что нужно еще поразмыслить. Третьи оживились, стали советоваться друг с другом и, выйдя из школы, пошли к старцам порасспросить их, чтобы найти серьезный ответ. Таким образом, все монахи монастыря, а их было до сотни человек, невольно оказались заняты этим вопросом.

Во множестве собранных вопросов раскрылись даже у самых простых учеников качества экзегетов, догматистов и даже историков. Одному хотелось узнать, что хотел сказать Иисус фразой: если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до того? (Ин. 21, 22). Это была проблема его жизни. Ему хотелось узнать, таким образом, возможно ли бессмертие на земле и не жив ли еще до сих пор апостол Иоанн, как ему было обещано? Хотелось, может, для того, чтобы найти его и задать и ему несколько вопросов.

Другой хотел узнать, что делал Иисус между двенадцатью и тридцатью годами: «Что касается остального, то я знаю все в Священном Писании, и этого мне достаточно», – пояснил он. Многие отцы постарше заявили, что они попросили бы, как это было во времена древних отцов, чтобы им сказали «слово на пользу души».

Мне захотелось узнать и мнение отца Клеопы, монаха с большим духовным опытом и умного человека.

– Я бы спросил у воскресшего только это: «Что мне делать?», – ответил он.

– Но, – спросил я в свою очередь отца настоятеля, – разве вы не знаете, что надо делать? Разве вы не находите ответа на этот вопрос в Писании и у святых отцов?

– Как не знать? – ответил он. – Знаю даже для других, для других, может, знаю даже лучше, чем для себя! Но хотел бы все же получить ответ именно для меня, вот такой: «Клеопа, путь твоего спасения лежит вот здесь», или: «вот там».

Но, подумав, отец Клеопа отказался от этого вопроса:

– Думаю, я не спросил бы его ни о чем. Знаю я, что мне надо делать, и не хочу досаждать Богу. Священное Писание дает ответы на все вопросы. Воскресший твоего преподобия не смог бы ответить лучше, чем ответил Иисус, будучи спрошен богатым юношей. Может, я спросил бы его, как оно там, но разве он смог бы что-нибудь добавить к тому, что сказал об этом святой апостол Павел? В конце концов, в духовной жизни не существует «отсюда и дотуда». Но я все же был бы счастлив увидеть его и услышать! Что он сказал бы, чего ему хотелось бы, потому что все, что он сказал бы, было бы необычайно и важно. Но если бы все же нужно было во что бы то ни стало, обязательно задать вопрос, то я остановился бы на прежнем: «Что мне делать?»

По этому случаю я спросил мнение и братий-богословов из монастыря. Первая их реакция была характерной: «Что из того, что мы знаем, и из того, во что верим, действительно существенно?»

Этот же вопрос, заданный группе интеллектуалов разных возрастов, выявил разные недоумения, которые могут быть обобщены в один вопрос: «Есть ли Бог или нет?» А когда я спросил их мнение о вопросе, заданном отцом Клеопой, все согласились в том, что это единственный правомерный вопрос. Он включал в себя все остальные вопросы, и, что особенно важно, в нем было место для Бога и для человека, его настоящего положения и вечного, взятого в аспекте личностном и решающем.

В свои «сто без трех», как он любит говорить, когда его спрашивают, сколько ему лет, Михай Стефэноае рассказывает нам с большим пафосом о том человеке, который, когда клал свою руку на его голову после исповеди, казался ему небесным святым.

– Через папу я познакомился с Батюшкой. У папы была хорошая дойная корова, она давала по двадцать литров молока в день, а тогда, после войны, не было скота у монастыря, он был беден. Папа сказал так: «У меня есть хорошая дойная корова, и я приведу ее сюда, в монастырь. Я живу один с бабкой и все больше пощусь, мне не нужно столько молока. Приведу ее сюда». Три года он водил корову в монастырь Слатина. Летом отводил ее в монастырь, а зимой приводил домой.

Мне отец Клеопа говорил: «Ты мне как сын», – хотя он был младше меня на четыре года. Он мне рассказывал свою жизнь, с тех лет, как был маленький. Он был очень верующий, и когда я приходил к нему, он говорил: «Матерь Божия да благословит тебя, Матерь Божия да благословит тебя!» Он был как святой. Большую веру имел в Бога и в Матерь Божию!

Коммунисты хотели сделать из монастырей музеи, чтобы осталось по одному монаху, как хранители чтобы были. Отец Клеопа склонял голову и говорил: «Бог выше. Бог сделает по Его ведению, не как они хотят». Но не говорил им вслух, а то его арестовали бы на месте.

Отец Клеопа рассказал мне все детство Антония Плэмэдялы. Он был преподавателем в Бухаресте, и ни один монастырь не принимал его, боясь коммунистов.

Отец Клеопа принял его в Слатину. Отец Клеопа послал его в Яссы с письмами из Слатины, и милиционеры поймали его. Потом пришли к отцу Клеопе, чтобы снять его, потому что он принял отца Антония Плэмэдялу. Тогда отец Клеопа убежал в горы. Люди верующие и надежные приносили ему сухари, свечи… Был такой Петре Аксинте, настоящий ученик, лучше, чем монах, он ходил к нему из месяца в месяц.

У него была колиба ⁷¹, где теперь скит, в Пахомии, а милиционеры искали его с собаками. Такая сила Божественная была в нем, что собаки проходили мимо него и не могли его найти. Ходил и я к нему с Петре Аксинте. Очень тяжело там жить, но Бог укреплял его. Петре Аксенте больше всех заботился о нем. Рассказывал он об отце Клеопе, что однажды он ослаб страшно и не мог дойти до землянки; упал на землю, как в обмороке. Тогда он отломил частичку от Святого Причастия, положил в рот и мгновенно пришел в себя и смог вернуться в землянку. Чудесное дело! Бог был с ним, куда бы он ни шел, Бог был с ним.

Ни медведь, ни волк, никакой другой дикий зверь ни разу не напал на него, сколько он жил в лесах. Иногда он ел вместе с медведем по картофелине в день. Летом он все больше ел грибы и крапиву, а зимой сухари.

Он имел веру непоколебимую и говорил: «Куда бы я ни пошел, Бог со мной». Не было священника с такой большой верой в Бога, как он. Он ни шагу не делал, не испросив помощи у Бога: «Боже, помоги мне! Боже, помоги мне!»

Я исповедовался раза четыре у отца Клеопы. Когда он клал руку мне на голову, как будто это был святой с небес, такой была его рука на голове моей. Когда я его спрашивал об епитимии, он говорил: «Какую епитимию мне тебе дать? Всегда читай псалом пятидесятый, пятьдесят раз в день, и акафист Спасителю». Вот мне теперь уже почти сто лет, и я не могу долго стоять на ногах, но сижу на краешке кровати и читаю все время псалом пятидесятый и сто сорок второй и акафист Спасителю, я ведь знаю их наизусть.

Он совершал службы очень красивые и кормил весь народ. И мне казалась такой хорошей та еда монастырская, словно она пришла от Бога, такая была вкусная! Еда, приготовленная на пожертвования людей.

Он был очень, очень порядочный. Страшный был Батюшка. Для нас не было другого Батюшки лучше него. Я знал много настоятелей, но не как он. Я скажу так, отец Клеопа – да сохранит его Бог там, где он есть и как он есть, – был какой-то святой для монастыря Слатина. Не было другого такого, как он, чтобы делать Божественное. Он не говорил других слов, только о христианстве и Боге.

С ним когда разговариваешь, он говорил, что Бог наверху, и, где бы ты ни был и что бы ни делал, Он тебя видит. И я поверил в его слова. Вот я приближаюсь к ста годам и живу, и сколько знаю, читаю молитвы так, днем и ночью, Богу.

Михай Стефэноае

После возвращения в монастырь отец Клеопа сохранил, в известной мере, свой пустыннический распорядок. Вот что пишет об этом бывший ученик Батюшки.

«У нас, – пишет где-то отец Клеопа, бывший настоятель Слатины в Молдове, – как и в других обителях нашей страны, некоторые монахи подвизаются в совершении священной непрестанной молитвы сердца, но не с теми высокими целями, чтобы, подобно нашим предшественникам, великим аскетам и исихастам, через нее достичь экстаза и чудес. Для наших монахов молитва – это совершение правила, которое было дано нам Церковью как совет, когда нам вручены были четки при пострижении в монашество, когда нам было сказано, что обязанность монаха – молиться во всякое время и на всяком месте, повторять непрерывно молитву: “Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного!” Кто произносит эту молитву, тот не попускает духу и сердцу пасть под напором искушений и соблазнов, привходящих из области мысли».

Свидетельство отца Клеопы ценно тем, что́ он констатирует, а также тем, к чему он побуждает. Он говорит, что молитва предписана как правило, как норма, то есть как долг. Поскольку она долг, то никто не может пренебрегать молитвой и назидать себя по теориям или думать, что он нечто представляет собой по той причине, что он молитвенник. Отец Клеопа напоминает, что молитва – это в первую очередь средство для блюдения ума и тела, сохранения их в состоянии чистоты.

От отца Иоанникия эстафету старчества в Молдове приняло поколение во главе отцом Клеопой, который в последние 40 лет был окружен такими великими духовниками, как отцы Паисий, Герасим, Иоиль, Емилиан, Даниил, Петроний, Кирилл и многие другие, ныне в большинстве своем уже отшедшие ко Господу.

Сам отец Клеопа по устроению своему созерцатель, и что касается его самого, он мог бы жить в отшельничестве, в полном одиночестве всю жизнь, но другим он предписывает жизнь в общежитии, в послушании, с исполнением монашеской аскезы и заповедей, что есть, по его мнению, самый незаблудный путь к спасению, расчищенный от ловушек и терний. В Сихастрии он – пустынник в общежитии, каков и отец Паисий в Сихле. Он свою меру не предписывает другим и делит самого себя между собой, братством и верующими.

Открытость миру он считает совершенно необходимой для того, чтобы быть полезным. Его личный долг, бремя, которое он возложил на свои плечи, состоит в том, чтобы «быть как можно полезнее как можно большему числу людей». Он говорит без устали, пишет, борется за правую веру, наставляет, вселяет дерзновение, утешение и надежду и задает нравственное направление в повседневной жизни людей, посещающих его, используя для этого все средства и прежде всего исповедь, разрешение от грехов и причащение тех, кто этого достоин.

Он укореняет духовность, умело вписывая ее в эпоху, в современный менталитет и условия, внедряет действенно и практически. Он соединяет молитву и дела, а не противопоставляет, считая их совпадающими в какой-то точке и взаимодополняющими. В братстве он поддерживает настоятеля деятельного, хозяйственного, увещает братию к послушанию и труду, заботясь о том, чтобы уравновесить братство через совершение уставной общей молитвы, которой он придает главное значение. Келейное правило он назначает каждому в отдельности на исповеди.

Таков его способ понимания преемства традиций, сохранения их в первоначальной чистоте, но в то же время и осовременивания их, с тем чтобы адресовать их современному христианину.

* * *

Для улучшения духовной жизни в монастыре Нямц было решено сменить монастырского настоятеля. Явились некие люди с предложением назначить настоятелем отца Клеопу. Тут же начались искушения, ибо не все хотели, чтобы он стал настоятелем. По благословению своего духовника отец Клеопа сказал, что уезжает в больницу на обследование, а на самом деле заперся в настоятельной келии и здесь в течение восьми дней держал черный пост и молил Бога явить ему знамение – принимать или нет настоятельство над Нямцем. Старец Клеопа вспоминал об этих днях так:

«В келии у меня была икона Матери Божией, Которой я молился. На восьмой день слышу от этой иконы голос:

– Да не будет у тебя бигамии ⁷³.

Я не понял, что Она хотела сказать, и спросил у одного образованного отца, что означает слово “бигамия”, и он ответил мне, что бигамный – это тот, у кого две жены. Тогда я понял, что у меня не должно быть двух мнений. И действительно, спустя несколько дней пришли ко мне и сказали, что в Нямц назначен новый настоятель».

* * *

Один бывший насельник монастыря Слатина того периода рассказывал нам, что у отца Клеопы был такой образ жизни и такой духовный настрой, что уже тогда многие считали его великим святым, истинным образцом для подражания:

«Мне тогда было шестнадцать или семнадцать лет, и однажды я встретился с отцом Клеопой в монастырском дворе. Благословив меня, он для пользы моей спросил:

– У тебя здесь послушание?

– Да, преподобный, – ответил ему я.

– Это хорошо, а ум твой где? Посмотри, вот я беседую с тобой, но в то же время говорю: “Господи Иисусе…”.

Я думаю, что у отца Клеопы была сердечная молитва, и, желая мне помочь, он обратил мое внимание на то, что не нужно блуждать умом в вещах неполезных, чтобы в конце концов не позабыть, зачем ты пришел в монастырь.

Народ очень сильно искал его и из-за проповедей, и из-за того, что рядом с ним явственно ощущалось присутствие Божие. Стоишь, бывало, возле него и не чувствуешь никакой усталости, одна лишь дрожь пробегает по всему телу.

Отец Клеопа очень заботился о том, чтобы в монастыре царила атмосфера духовной жизни. Не слышно было ропота, пустословия… Молодые были ревностны и почитали стариков.

Слово отца Клеопы имело великую силу, и это стало для него причиной многих скорбей. Даже некоторые монастырские стали завидовать ему из-за его проповедей и чинить ему неприятности, иногда даже открыто. Отец Клеопа, увидев такое, отстранился от настоятельства, чтобы в монастыре не было беспокойства.

Я думаю, отец Клеопа по дару, данному ему от Бога, предузнал о том, что выйдет декрет против монахов, и потому отстранился от настоятельства. Его притесняли и власти, и по благословению митрополита он снова начал свои скитания, скрываясь в домах добрых верующих и в лесах».

* * *

Когда отец Клеопа был настоятелем монастыря Слатина, умер Сталин. Тогда из уезда поступило распоряжение три раза в день бить в колокол и поминать Сталина. Старец Клеопа вспоминал об этом:

«Когда богослужение приближалось к концу и диакон произнес:

– Помяни, Господи, раба Твоего Иосифа Виссарионовича Сталина и сотвори ему вечную память, – какой-то хитрый человек, стоявший сзади, произнес на всю церковь:

– Хорошо, что черт побрал и его.

А когда звонили в колокол по Сталину, то два колокола в Молдове треснули – то был знак, что Бог не принял молитв о нем».