Κοινη’ «общий» греческий язык

Κοινη’ «общий» греческий язык по связи с библейским

Под названием Κοινη’ ⁵¹ разумеется греческий язык в известную эпоху своего развития, – в эпоху, когда сделан был перевод LXX и написаны книги Нового Завета. Чтобы составить себе правильное понятие об этом периоде языка, необходимо проследить историю греческого языка с более раннего времени.

С незапамятных времен греческий яз. делился на наречия (δια’λεκτοι). Древние сами различали их четыре: аттическое, ионическое, дорическое, эолическое. Новые лингвисты находят это деление неудовлетворительным в научном отношении и предлагают другую группировку наречий; напр., известный немецкий ученый К. Brugmann делит их на 7 групп: ионическо-аттическую, дорическую, северо-западную, северо-восточную или эолическую, элидскую, аркадийскую и кипрскую, памфилийскую. Наречия, в свою очередь, подразделялись на говоры (μεταπτω’σει’σ, ὐποδιαιρε’σεις τοπικαὶ κατὰ πο’λεις τ, κατὰ ἐ’θνη). С течением времени границы между отдельными наречиями стираются, и одно переходит в другое так, что прежнее их распределение становится все менее применимыми. В конце концов старые наречия постепенно совсем исчезают и на их место является один «общий» язык (Κοινη’), на котором говорят во всех странах, куда проникает греческое влияние. Только с этих пор и может быть речь о едином греческом языке; раньше этого существовали лишь отдельные наречия. Начало и постепенное развитие этого процесса темно вследствие недостаточности фактических данных. Судить о нем можно только на основании более или менее вероятных предположений.

Начало этого процесса надо искать еще в V веке до р. Хр. Победа афинян над персами при Микале в 479 г. повела к заключению союза между афинянами и ионянами; Афины становятся постепенно значительным торговым центром внутри этого большого союза. Следствие этого общения было двоякое: как афиняне принимали в свой язык чуждые ему элементы от других племен, так и эти последние заимствовали аттические элементы в свои наречия. Афины имели с самого начала материальное превосходство в этом круге, но вскоре получили и духовное; а это дало преимущество и аттическому наречию. Участие союзников в афинской военной службе, привлечение их к афинскому суду приводило ионян в очень близкое и продолжительное соприкосновение с господствующим народом; еще более, пожалуй, этому способствовали помещение афинских гарнизонов в союзных городах и основание афинских колоний в областях союзников. Последние годы V-го века должны были особенно сильно отразиться на диалектическом составе греческого языка, так как с ними совпадают два великие факта в истории Греции: – Пелопоннесская война и возвышение афинской образованности на степень общегреческой. Передвижения значительных масс войска от Лакедемона до Фракии и многочисленные политические перевороты в разных городах Греции, сопровождавшиеся изгнанием побежденных на чужбину, не могли остаться без влияния на сближение племен, а следовательно, и наречий, между собою. Что касается духовного преобладания Афин, то достаточно припомнить, что их наречие сделалось литературным языком всех греков, из чего мы можем далее вывести необходимое заключение, что всякий грек, желавший казаться образованным, ломал свою родную речь на аттический лад.

О распространенности аттического наречия среди образованных людей других племен Греции можно судить, напр., по следующим фактам. Знаменитые софисты Протогор, Продик, Горгий, Иппий были не афиняне, и тем не менее излагали свое учение в Афинах на аттическом наречии. Знаменитый трагик Эсхил, живший некоторое время при дворе сиракузского царя Иерона, ставил там на сцену и свои драмы, между прочим «Персов», и, – по словам его биографа, – эта трагедия доставила ему большую славу: след., и в дорическом городе Сиракузах были люди, вполне понимавшие аттическое наречие. Еврипид поставил на сцену одну из своих трагедий «Андромаху» не в Афинах, а, по-видимому, в дорическом городе Аргосе. Последние годы жизни Еврипид провел при дворе македонского царя Архелая и тоже ставил там на сцену свои трагедии: стало быть, и в Македонии, если не простой народ, то, по крайней мере, двор и знать могли понимать его произведения. О том же Еврипиде есть рассказ у Плутарха (биография Никия, гл. 29), что некоторые из афинян, попавшие в плен после поражения афинского войска в Сицилии в 413 г., спасли себе жизнь благодаря своему знанию произведений Еврипида: одни были отпущены на волю своими господами за то, что научили их тем отрывкам из его трагедий, какие они помнили наизусть; другие во время своих скитаний по острову после сражения получали пищу и воду от жителей за то, что пели им песни из его трагедий. Все это показывает, как распространено было знание аттического наречия среди греков V-го века. К концу V-го века аттический диалект становится уже общегреческим письменным языком и постепенно почти совсем вытесняет другие диалекты из прозаической литературы. Хотя письменный язык сам по себе представляет с лингвистической точки зрения мало интереса, тем не менее, значение его для истории языка вообще не подлежит сомнению, так как по мере распространения образованности он все более проникает в народ и таким образом до некоторой степени объединяет наречия. А в классическую эпоху каждый был более или менее знаком с главными наречиями, потому что еще ребенком изучал в школе произведения древних поэтов.

Определить, насколько было распространено аттическое наречие в низших, необразованных слоях населения других племен, мы не можем за неимением фактических данных; можем это только предполагать у афинских союзников ионян на основании проведенных выше соображений.

Однако и аттическое наречие само не избежало обратного воздействия со стороны других диалектов, как вследствие торговых и политических сношений афинян с другими племенами Греции, так и вследствие пребывания в Афинах множества иностранцев: «метеков» (με’τοικοι), т. е. свободных людей, постоянно жавших в Афинах, по происхождению бывших отчасти греками, отчасти варварами; торговцев, приезжавших в Афины на время из разных стран; рабов, огромное большинство которых было из варваров. Число этих иностранцев, которые едва ли могли говорить по-аттически вполне чисто, было в Афинах значительно больше числа самих афинских граждан. Неизвестный автор V-го века, написавший сочинение «О государстве афинян», ошибочно приписываемое Ксенофонту, делает замечание, свидетельствующее о примеси посторонних элементов к аттическому языку (II, 8): φωνὴν πᾶσαν α'κου’οντες ἐξελε’ξαντο τοῦτο μὲν ἐκ τῆς, τοῦτο δὲ ἐκ ῆς καὶ οἱ (ἀ’λλοι) ῾’Ελληνες ἰδι’α μᾶλλον καὶ διαι’τη καὶ σχη’ματι χπῶνται, ᾿Αθγναῖοι δὲ κεκραμε’νη ὲξ ἀπα’νυων τῶν ῾’Ελληνων καὶ βαρβαπων , т. е. «афиняне, слыша всякие языки, взяли себе одно слово из одного языка, другое – из другого; другие эллины лучше сохранили свой язык, свой образ жизни, свою одежду, а у афинян язык представляет смесь из языков всех эллинов и варваров».

Таким образом, уже V-й век носит в себе задатки смешения наречий между собою вследствие их взаимодействия.

В ІV-м веке влияние Афин на духовную жизнь греков еще усилилось, а политические события вызывали еще более тесные и частые сношения между греческими племенами; переселения сторонников побежденных партий и передвижения войск не только продолжались, но в способе ведения войны явилось изменение, в высшей степени благоприятное взаимодействию наречий; это – наемные войска, набиравшиеся из разноязычных искателей приключений. Таков был, напр., греческий отряд в войске Кира младшего, прославившийся своим отступлением под предводительством Ксенофонта: во главе этих наемников стоял спартанец; из подчиненных ему военачальников один был фессалиец, другой – аркадяинин, третий – афинянин и т. д.: низшие чины представляли собою, конечно, не менее пеструю смесь племен. В какой мере такое постоянное общение разноплеменных греков, – да еще при частых переходах из одной области в другую, – должно было отражаться на языке каждого из них, можно судить по афинянину Ксенофонту: хотя он и прозван «аттической пчелой», однако уклонений от аттической речи у него много, особенно в синтаксисе и в выборе слов. Ксенофонт был человек высокообразованный и относился к словесному выражению своих мыслей вполне сознательно; сверх того, его родным наречием была именно та форма языка, которой старались подражать все грамотные греки; и тем не менее наемническая служба и сопряженные с нею скитания наложили свою печать на его речь; как же должно было сказываться влияние такого образа жизни на язык менее развитых его товарищей по ремеслу?

Но все таки в V и IV веках, насколько мы можем судить по аттическим надписям и литературным памятникам, влияние греческих диалектов и варварских языков на аттическое наречие было еще невелико и выражалось лишь присутствием в аттическом языке некоторых чуждых ему слов, напр., дорических военных терминов λοκαγο’ς, ξενογο’ςc, οὐραγο’ς , ионических, напр., πουλυ’πους (название рыбы), варварских, напр., ἀπποβω’ν «задаток» (залог, слав. «обручение» ). Поэтому заметка того неизвестного автора, будто аттическое наречие представляет собою какую-то смесь из всех языков, вероятно, сильно грешит против истины: до времени Александра Македонского и даже до самого конца IV века афинский народ все-таки сохранял, – по крайней мере в Аттике, – родной язык в значительной чистоте.

С половины ІV го века в судьбы Греции вмешивается новый деятель – Македония. Под знаменами Александра Македонского все племена Эллады соединились во имя одного общего дела. Благодаря ему и его преемникам, эллинизм разносится и отчасти насаждается от Нила до Инда; в сферу греческого влияния втягиваются варвары, и греческая речь слышится из уст египтян, сирийцев и евреев ⁵²; первым осязательным последствием этого объединения Греции было в области языка образование так называемого «общего наречия» – κοινη’ δια’λεκτος, ἡ κοινη’ συνη’θεια или просто ἡ κοινη’.

Впрочем, понятие ἡ κοινη’ (δια’λεκτος) определилось как в древние, так и в новые времена различными учеными различно: одни – как древние, так и новые ученые – понимали под этим термином письменный, литературный язык, на котором образованные люди (οἱ πεπαιδευμἐνοι) также и говорили, – τὴν ἀστειοτε’παν καὶ φιλο’λογον συνη’θειαν (Sextus Empiricus, Ad versus grammaticos, § 235); другие – новые ученые – понимают термин κοινη’, как разговорный язык простых, необразованных людей; древние ученые выражались об этом языке довольно презрительно – ἡ ὲπιπολα’ζουσα φωνη’, ἡ ἰδιωτικη’, ἰδιωτικο’ν, ἀδο’κινον, αλλοκοτε’ρως, ἐ’φυλον, Βα’ρβαρον , а массу народную, говорившую этим языком, называли ἀμαθεῖς, ἰδιῶται, ἀγοραῖοι, συ’ρφακες, χυδαῖοι . По первому определенно, κοινη’ есть язык исключительно книжный, неживой, представляющий собою смесь из разговорного языка и старого аттического литературного предания, приближающийся то к разговорному, то к старому аттическому, смотря по степени образованности автора или по его личному вкусу. Условимся понимать под словом κοινη’ или «общий язык» – безыскусственный, разговорный язык; а тот искусственный книжный язык будем называть «литературная κοινη’» или «литературный общий язык».

Определить точно по годам, когда начинается и кончается κοινη’ невозможно: каждый оборот, каждая часть речи, каждой отдел склонения и спряжения, каждое слово, каждый звук имел свою историю; можно лишь приблизительно наметить поворотные пункты. Началом «общего языка» можно считать время около 300 года до р. Хр., концом – время около 500 года по р. Хр. когда уже наступает эпоха ново-греческого языка, который является прямым продолжением «общего языка», а не восходит к древнегреческим диалектам, как думали некоторые ученые.

Что же такое «разговорный общий язык»? Это – вопрос спорный. Господствующий теперь в науке взгляд, представителями которого являются ученые Хацидаикис, Г. Мейер, Крумбахер, Тумб и др., – то, что основанием его служит разговорный аттический язык, к которому в большем сравнительно количестве примешаны элементы из ионического диалекта и в очень небольшом количестве элементы из других греческих диалектов. Другое мнение о κοινη’ высказанное еще древнегреческими учеными («грамматиками») и в настоящее время поддерживаемое Кречмером и Дейсманом, состоит в том, что κοινη’ представляет собою пеструю смесь почти всех диалектов, в которой аттическое наречие представлено лишь одним или двумя важными элементами. Первое мнение более вероятно, как вследствие наибольшего сходства общего языка с аттическим и ионическим, так и на основании высказанного раньше предположения о распространенности аттического диалекта среди других племен Греции.

Можно предполагать, что еще во время до Александра Македонского в области Эгейского моря образовалась своего рода κοινη’, имевшая в своем основании аттическое наречие, к которому, однако, уже были примешаны и ионизмы. Македоняне, выступая на арену греческой истории и заимствуя греческую культуру и греческий язык, всего скорее могли познакомиться с ним от своих ближайших соседей – ионян, города которых окружали побережье Македонии; а язык этих городов и был той смесью аттического и ионического наречия, о которой мы сейчас говорили. Таким образом, греческий язык, который разнесли по Азии и Египту войска Александра Македонского, состоявшие из эллинизированных македонян и греков, был уже κοινη’ δια’λεκτος в тех городах, где Александр и его преемники селили македонян и греков, этот же язык, естественно, становился господствующим, – все равно, к какому бы греческому племени ни принадлежали остальные жители его. Вслед за македонскими завоевателями пошли на Восток греки мирных профессий, – купцы, ремесленники и т. д., а после покорения Греции римлянами в 146 г. грекам открылась дорога в Италию, Испанию, Галлию; мало-помалу все побережье Средиземного и Черного морей подпало под культурное влияние Греции, которому подчинились и сами победители ее – римляне; греческий язык постепенно завоевал весь древний мир (впрочем, главным образом Восток) и сделался международным. Ставши чрез это и языком варваров, κοινη’, хотя и сохраняла главные черты аттической грамматики и словаря, тем не менее, приняла и чуждые элементы, но почти исключительно в свой словарь. Впрочем, ориентализмов (восточных слов) в κοινη’ мало; гораздо больше она заимствовала латинизмов: сперва их было немного, но потом (с начала нашего летосчисления и особенно со времени Диоклитиана) число их быстро стало возрастать. Одновременно с этим внутри самой κοινη’ шел естественный процесс упрощения грамматики: многие старые формы исчезли и были заменены новыми, главным образом под влиянием аналогии, напр., в 3-м склонении дат. и п. множ. ч. стал оканчиваться на οις , как во 2-м скл. (ἀρχο’ντος вм. ἀ’πχουσι ).

Кроме слов, заимствованных из других языков, в κοινη’ мы находим слова, которые в аттической литературе известны нам только из поэзии. Думать, что в κοινη’ они попали прямо из аттической поэзии, невозможно, потому что в κοινη’ они встречаются в документах, ничего общего с поэзиею не имеющих и писанных людьми необразованными, напр., в каком-нибудь счете за вино. Несомненно, эти поэтические слова употреблялись в живой κοινη’, как самые обыкновенные. Каким путем они попали в κοινη’, – мы не знаем, но во всяком случае не путем литературы; вероятно, сама аттическая поэзия почерпнула их из живого народного языка – аттического или ионического, где они все время продолжали жить скрытым для нас образом и откуда они перешли в хκοινη’, а некоторые затем и в новогреческий язык.

Итак, из сказанного нами о сущности κοινη’ следует, что основанием ее служит аттический народный язык, к которому примешаны ионизмы и в ничтожном количестве элементы из других греческих наречий и в которой грамматика постепенно изменялась, главным образом упрощаясь, под влиянием аналогии; впоследствии в κοινη’ вошло значительное число латинских слов.

Древние греческие диалекты вели долгую, но тщетную борьбу: мало-помалу, – одни раньше, другие позже, – они были поглощены «общим языком», точно так же, как и местные языки Малой Азии – фригийский, ликийский и др. Но удивительно, как мало следов оставили в κοινη’ и греческие диалекты, и варварские языки: большая часть того, что было принято в какой-нибудь одной местности, напр., из дорических форм или египетских особенностей, было потом в течение первого тысячелетия нашей эры вновь отброшено. А большая часть того, что кажется нам новым и чуждым, на самом деле есть продукт внутреннего, естественного развития самой κοινη’.

Борьба древних диалектов все таки сильно задерживала развитие «общего языка» в старых поселениях греков; эти диалекты исчезали лишь постепенно; борьба между древними диалектами и «общим языком» длилась несколько столетий, и только с III века по р. Хр. древние диалекты совсем вымирают, насколько мы можем судить по тому, что надписей на древних диалектах мы уже более вовсе не находим. Во время борьбы диалектов и «общего языка», – надо думать, – некоторое время в тех местах были в употреблении оба языка; κοινη’ наконец, не вытесняла совершенно из употребления старые диалекты. Раньше всех исчез ионический диалект, – еще в III веке до р. Хр., – на островах Эгейского моря, которые, по-видимому, и были родиной и центром распространения «общего языка»; за островами следовали ионяне в Малой Азии, затем эоляне в Малой Азии, Фессалии и Беотии; дольше всего оказывал сопротивление дорический диалект, особенно в Пелопоннесе, в Кирене и на некоторых островах вследствие обособленности этих мест от остального греческого мира (в Пелопоннесе даже до сих пор существует «цаконское» наречие, восходящее к «лаконоскому» говору).

Главную роль в развитии κοινη’ играют новые сферы греческого влияния – Малая Азия п Египет, где не было старых диалектов, а потому не было и препятствий к распространению «общего языка». Центр греческой культуры со времени Александра Македонского перешел в Египет и Малую Азию; язык этих новых греческих областей теперь сталь уже действовать обратно на диалекты самой Греции, уничтожая их, и одержал, наконец, победу над остатками дорического диалекта и даже самим аттическим наречием, которое в императорскую эпоху было само лишь одним из диалектов по отношению к κοινη’.

Само собою разумеется, что из открытых Александром для греческой культуры и новых областей не все в одинаковой, степени были эллинизированы. Всего более эллинизировалась М. Азия: в императорскую эпоху это была совершенно греческая страна и с греческой культурой. Сирия и Египет были менее эллинизированы; греческий язык был, по-видимому, только в городах, тогда как в деревнях туземцы говорили на своем родном языке. Палестину едва ли можно назвать эллинизированной страной. Распространению эллинизма тут мешала религиозная нетерпимость евреев к язычникам. Греческих общин – таких, как в Сирии, – в Палестине не было, и едва ли правы те ученые, которые говорят о преобладании греческого языка, напр., в Галилее во время земной жизни И. Христа. Палестинские иудеи учились греческому языку, насколько он им был нужен для торговых и иных сношений с иноплеменниками; образованные иудеи знакомились с греческой литературой, но не забывали родного языка; даже для Иосифа Флавия греческий язык был чужим [см. Antiqu. XX, 12:1 по изд. В. Niese IV,Berolini 1890, р. 319–320]. И в этом положении Палестина оставалась, вероятно, до времени завоевания ее арабами. Но, конечно, иудейский народ в Палестине не мог остаться совсем чуждым культурному влиянию эллинизма: это доказывает масса греческих слов, встречающихся в раввинистических творениях – в Талмудах, Мидрашах, Таргумах; а проникли они сюда не ученым путем, а прямо из разговорного народного языка: в народном языке иудеев, – стало быть, – было много греческих слов (а также и латинских). Несомненно, что и И. Христос и Его ученики примешивали немало чужеземных слов к своей «арамейской речи»: такие слова, как συνε’δριον, διαγη’κη, παρα’κλητος, κυ’πιε (как обращение), δηνα’ριον, ἀσσα’ρτον, κοδρα’ντης, πανδοκευ’ς, πανδοκεῖον, λεγεω’ν и др., которые встречаются в речах И. Христа, представляют собою не переводы Евангелистов с «арамейского», а буквально употребленные И. Христом греческие выражения среди «арамейской» речи. При случае И. Христос и Его ученики, по-видимому, вели разговор на греческом языке с лицами, обращавшимися к ним на этом языке. У Ин.12:20–21 идет рассказ о том, что «эллины» подошли к Ап. Филиппу и просили его, говоря: «Господин! Нам хочется видеть Иисуса», – нельзя думать, чтобы Евангелист назвал этих людей «эллинами», если бы они, как евреи, говорили с Апостолом по-арамейски. В евангельском рассказе о суде Пилата над И. Христом, который мог вестись только на греческом языке, ничего не говорится о том, что при разговоре между судьей и Обвиненным возникли какие-либо затруднения относительно языка или что разговор шел чрез переводчика. (Вопрос о греческом языке среди иудеев подробно рассмотрен у Prof. Th. Zalm, Einleitung in das Neue Testament I т. стр. 24 сл. по 1-му изд. и стр. 24 сл. – по 2-му изд.). [См. еще Prof. Emil Schürer. Geschichte des jüdischen Volkes in Zeitalter Jesu Christi II³, S. 43 ff. 50 ff. 63–67. 457 (II⁴, S. 57 ff. 67 ff. 84–89. 534–535); III³, S. 93–95.]

Как мы видели, древние греческие диалекты вымерли около времени р. Хр., – одни раньше, другие позже; на их место явился «общий язык». Но несомненно, что этот язык, в существенных своих чертах. всегда остававшийся неизменным на протяжении всей своей территории от Нубии до Армении, в мелочах (особенно – в произношении) был безусловно одинаков повсюду уже вследствие того, что область его распространения была слишком велика и географически различна: Страбон, напр., сообщает (VIII, 1:2), что в его время (около р. Хр.) почти в каждом городе говорили различно. Иными словами: κοινη’ уже с самого начала своего существования, строго говоря, не была одинакова, а делилась на «говоры» (вроде того, как великорусское наречие делится на говоры акающие и окающие, напр., московский и володимирский). И это понятно: дорянин, напр., произносил κοινη’ иначе, чем ионянин, не говоря уже об иностранцах. Конечно, такие оттенки выговора по большей части недоступны нашему наблюдению. Однако и мы можем заметить, что, напр., «υ» в разных говорах произносилось различно: как немецкое «ü», как русское «и», как русское «у» и, вероятно, как русское «ю». Необразованный египтянин не различал глухих и звонких согласных и потому, напр., должен был произносить одинаково слова ἡγου’μενος и οἱκ ου’μενος. Разновидности «общего языка» с течением времени должны были обособляться все более и более, пока этот обще эллинский язык не распался, в свою очередь, на более или менее определенно очерченные наречия, не имеющие, однако, ничего общего с наречиями древними. Эти новогреческие наречия вылились в определенную форму лишь несколько веков спустя после возникновения κοινη’, в течение первого тысячелетия по р. Хр.

У древних грамматиков мы находим упоминание о македонском и александрийском наречиях. Под первым надо разуметь не природный язык македонян (его даже и нельзя было бы назвать диалектом греческого языка), а тот греческий язык, который был в употреблении у македонян, т. е. ту же самую κοινη’, может быть, с теми мелкими отличиями в выговоре, в употреблении некоторых слов и т. п., о которых мы сейчас упоминали. То же самое надо сказать и об александрийском диалекте: это опять же κοινη’, но в том виде, как ее употребляло население Александрии. Иначе говоря, – то, что известно под именем македонского и александрийского диалектов, представляет собою не наречия, а разве лишь говоры в κοινη’ с очень незначительными особенностями.

Само собою разумеется, что κοινη’, как и всякий живой язык, с течением времени видоизменялась и наконец обратилась незаметно в теперешний новогреческий язык с его наречиями. Время этого перехода, т. е. конец «общего языка» и начало новогреческого, определить с точностью невозможно, как и начало самой κοινη’; приблизительно начало новогреческого языка определяют около середины первого тысячелетия по р. Хр.

Все, что мы до сих пор говорили о κοινη’, относится к κοινη’ разговорной, как мы уже упоминали. Наиболее надежными и непосредственными источниками наших сведений об этом разговорном языке служат надписи той эпохи и особенно египетские папирусы.

Папирусом называется египетское растение, из которого древние приготовляли материал для письма; этим же словом обозначаются теперь и древние документы, писанные на нем. Эти древние документы находят теперь массами в Египте, где они пролежали под песком в кучах мусора или в пирамидах десятки веков и сохранились благодаря сухости египетского климата. Впервые европейцы познакомились с ними в 1778 году, когда один европейский антикварный торговец купил такой папирусовый свиток у египетского крестьянина. Но ученые сперва мало придавали значения папирусам, и их находили в небольшом количестве; только в 1877 г. открытие огромной массы папирусов египетской провинции Эль-Файюм обратило на них взимание ученых, и с тех пор стали снаряжать целые экспедиции для отыскания папирусов в Египте и начали их старательно изучать. В настоящее время листки и обрывки их, большей частью еще не разобранные ⁵³, лежат целыми тысячами в разных музеях Европы (есть, между прочим, и в Петербурге). Папирусы заключают в себе отчасти отрывки литературных текстов; но огромное большинство их не имеет ничего общего с литературой. Содержание этих текстов чрезвычайно разнообразно: акты из управлений деревень, городов и храмов, юридические документы, арендные и наемные контракты, счета и квитанции, завещания, брачные контракты, наконец – большое количество писем «маленьких» людей. Этим разнообразием содержания объясняется богатство слов; а так как эти документы писались часто необразованными людьми, то в них мы находим нелитературные формы слов, употреблявшиеся в разговорном языке, и безграмотную орфографию, из которой иногда видно, как произносилась та или другая буква. Таким образом, папирусы имеют громадное значение для исследования позднейшего греческого разговорного языка. Большая часть их датирована не только годом, но даже и днем. Древнейшие из папирусов восходят к III веку до р. Хр. ⁵⁴ , наиболее поздние – к VII веку по р. Хр. Значит, мы имеем архивный материал – почти без перерыва – за период свыше тысячи лет: – от эпохи царя Птоломея Филадельфа до времен ислама.

Другим, косвенным средством для ознакомления с разговорной κοινη’ служат свидетельства древних лексикографов – Фриниха, Мирида и др., где указывается, какое аттическое слово соответствует тому или другому слову «общего языка».

Наконец, о составе разговорной κοινη’ можно судить на основании современного новогреческого языка, который есть непосредственное продолжение ее, точно так же, как на основании теперешних романских языков делаются заключения о составе простонародного латинского языка.

Что касается литературного языка в эпоху κοινη’, который образованные люди употребляли и в устной речи, то он значительно отличался от разговорной κοινη’ и приближался более или менее к старому аттическому литературному языку, смотря по степени образования автора или его вкусам и целям: сочинение, предназначенное для простого народа, конечно, было ближе к разговорному языку, чем то, которое предназначалось для образованной публики.

Нечего и говорить о том, что этот литературный «общий язык» был языком искусственным, на котором народ в собственном смысле никогда и нигде не говорил; он был приблизительно таким же искусственным языком, как наш литературный язык XVIII века, представляющий собою смесь русского и церковнославянского. Из дошедших до нас авторов на этом языке писали: Поливий, Диодор, Страбон, Плутарх, Иосиф Флавий ⁵⁵ , Филон и др.; но и у них язык неодинаков относительно близости к аттическому.

Литературная κοινη’, как мы видели, хотя до некоторой степени имела связь с живым языком. Но уже в I веке до р. Хр. возникает реакция, с течением времени все усиливающаяся, в пользу употребления в литературе настоящего древнего аттического диалекта. Это литературное направление называют «аттикизмом», а писателей этого направления – «аттикистами». Аттикисты держались принципа употреблять только те слова, которые находятся у какого-нибудь аттического автора, и с презрением относились ко всем неаттическим элементам. Аристид, напр., один из знаменитейших риторов II века по р. Хр., хвалится (Rhetor. II, 6), что он не употребил ни. одного слога, не заимствованного из «книг», т. е. из аттических авторов (τοσοῦτον ἀ’ν εἰ’ποιμι, μη’τε ὀνο’ματι μη’τε ῥι’ματι χρῆσθαι ἀ’λλοις πλὴν τοῖς βιβλι’ον). Старались соблюдать, конечно, и аттическую грамматику, значительно расходившуюся с грамматикой живого языка.

Таким образом, между языком образованного общества и простого народа была целая пропасть: судя по словам Секста Эмпирика, писателя 200–250 г. по р. Хр. («Против математиков», I, 10), с необразованными людьми ученые говорили на другом языке, чем между собою: говоря со слугами, напр., называли корзину для хлеба πανα’ριος, а ступку ἰ’γδις, тогда как в образованном обществе эти же предметы называли словами ἀπτοφο’ριον и θυει’α; ученый язык казался смешным простым людям и наоборот: ὠς γὰρ ἠ φιλο’λογος (συνι’θεια) γελᾶται παρὰ τοῖς ἱδιο’ταις, οὐ’τως καὶ ἠ ἰδιοτικὴ παρὰ τοῖς φιλο’λογος.

Педантизм аттикистов, конечно, не мог не возбудить протестов: писать на аттическом наречии в императорскую эпоху было почти то же, что писать теперь нам на языке Остромирова Евангелия. Так, знаменитый врач ІІ века по р. Хр. Гален, один из противников этого направления, смеется над правилами аттикистов, «занимающихся проклятой этой лженаукой», которые хотят называть капусту аттическим словом ῤα’φανος (вместо κρα’μβη, как она называется в κοινη’), «как будто это афиняне разговаривают с греками, жившими 600 лет назад, а не с теперешними – τοῦτο τὸ λα’χανον (τὴν κρα’μβην) οι’ τῆν ἐπι’τριπτον ψευδοπαιδει’αν ἀσκοῦντες ὀνομα’ζειν ἀξιοῦσι ῤα’φανον, ὠ’σπερ τοῖς πρὸ ἐξακοσι’ων ὲτῶν ᾿Αθηναι’ων διαλεγομε’νον? ἀλλ᾿ οὐχι τοῖς νῦν ῾’Ελλησιαν (VI, 633, 4 изд. Kühn’a). Правила аттикистов казались настолько бессмысленными, что один из остряков того времени даже сказал: «если бы не было на свете врачей, то ничего не было бы глупее грамматиков» – εἰ μὴἰατροὶ ἠ’σαν, οὐδὲν ἀ’ν ἠ’ν τῶν γραμματικῶν (Athenaeus, XV, 2).

Однако, несмотря на протесты, учение аттикистов постепенно получило силу закона для всех последующих веков; этой силы оно не потеряло даже и в настоящее время, так как и у теперешних образованных греков литературный язык совсем непохож на язык простого народа, а заключает в себе много аттических элементов. Но велика и сила живого языка: при всех стараниях писать на чистом аттическом языке, никому из аттикистов это не удалось вполне: все невольно примешивали и слова, и формы, и конструкции из современного им живого языка. Аристид, напр., в том самом месте, где он хвалится своим аттикизмом (которое мы сейчас привели), сделал ошибку против аттической грамматики, поставив отрицание μη’τε вместо οὐ’τε, так как в «общем языке» μη’ ставилось при всяком инфинитиве.

Κοινη’ в науке нередко называется еще «эллинистическим» языком – dialectus hellenistica, Hellenistisches Griechisch, la languc hellénistique. Это слово образовано от существительного ἑλληνιστη’ς, которое в свою очередь происходит от глагола ἑλληνι’ζειν. Последнее значит «говорить по-эллински», причем употребляется двояко. 1) Или ему противополагается понятие «говорить по-аттически, – и тогда ἑλληνι’ζειν значит «говорить на общем наречии»; в этом смысле оно употреблено в следующих словах комика Посидиппа: «Эллада одна, а городов в ней много. Ты говоришь по-аттически, когда выражаешься по-своему, а мы эллины говорим по-эллински» – ῾Ελλὰς με’ν ἐστι μι’α, πο’λεις σὺ μὲν ἀττικσι’ζεις, ἡνι’κ ᾿ ἀ’ν φωνὴν λε’γης αὐτοῦ τιν᾿, οἱ δ᾿ ῾’Ελληνες ἑλληνιζομεν. В этом же смысле лексикографы аттикисты употребляют слова ῾’Ελληνες, ἑλληνικος в противоположность к ᾿Αττικοι’, ἀττικο’ς. 2) Или же ἑλληνι’ζειν противополагается иноязычной, варварской речи, напр., у Лукиана Philopseudes 16 ἑλληνι’ζων ἠ’ βαρβαρι’ζων, – и тогда значит просто «говорить по-гречески». Соответственно этому значению, существительным ἑλληνισται’ в Деян.6:1 обозначены иудеи, говорящие по-гречески, в противоположность иудеям, говорящим по-арамейски. Ввиду этого ученый Scaliger (XVI в.) в своих Animadicrsiones in prolegomena Hieronymi, впервые образовавший прилагательное hellenisticus от древвего ἑλληνιστη’ς по аналогии с тем, как, напр., от σοφιστη’ς было древними образовано σοφιστικο’ς, – а за Скалигером и другие ученые до последнего времени понимали под выражением «эллинистический диалект» специально ту особую форму греческого языка, которую употребляли именно иудеи, т. е. своего рода «жаргон». Так, Drusius в Commentatio ad voc. hebraic. N. Т. 1582 г. пишет: vulgus litteratorum ignorat, Apostolos et Evangelistas peculiarem dialectum habuisse, quam Hellenisticam vocamus, qua usi sunt post LXX interprotes Aquila, Theodotio, Symmachus, item auctores apocryphi, omnesque adeo Judaei, qui Graeco sermone quid conscribebant. †Проф. протоиерей С. К. Смирнов тоже употребляет этот термин в таком смысле: «Итак, язык эллинистический есть язык греческий, смешанный с формами еврейскими, на котором говорили иудеи» (Филологические замечания, стр. XXIV). Но такое понимание едва ли правильно: ἑλληνισται’ должно было иметь более широкий смысл и означать не только иудеев, но вообще всех варваров, т. е. людей не греческого происхождения, усвоивших греческий язык (а также греч. обычаи, греч. культуру); соответственно этому и под выражением «эллинистический диалект» надо разуметь греческий язык всех варваров в эпоху после Александра македонского. А так как в это время огреченные варвары (египтяне, малоазийцы) говорили на том же «общем языке», на каком говорили и сами эллины, то понятие «эллинистический диалект» должно быть еще расширено и под ним надо разуметь просто «общий язык» или κοινη’ как под словом «эллинизм» разумеется вся вообще эпоха, в которую греческая культура стала мировой, так и под словом «эллинистический» надо разуметь все, что относится к этой культурной эпохе, которая также называется «эллинистической». Поэтому выражения «эллинистический язык» и κοινη’ – синонимы. В таком смысле и употребляют этот термин новейшие ученые, напр., Дейсман, Тумб. Однако, ввиду того, что в разное время под этим термином разумелись разные понятия, было бы полезно, чтобы каждый автор предуведомлял читателя, в каком смысле он его употребляет. Мы будем употреблять его в новейшем смысле, т. е. как синоним κοινη’.

Книги Ветхого Завета переведены на греческий язык, а книги Нового Завета написаны в эллинистическую эпоху. Язык почти всех этих писаний есть не литературная κοινη’. Кто знаком с греческим языком только по классическим образцам, тому язык Свящ. Писания кажется чрезвычайно неправильным.

а) Мнения древних. Ап. Павел сам называет себя «невеждою в слове» – ἰδιω’της τῶ λο’γω (2Кор.11:6). Распространение Н. З. на греческом языке совпало с эпохой аттикизма, когда в образованных кругах была в высшей степени развита чувствительность ко всему, связанному с языком и стилем. Употребление неаттического слова считалось тягчайшим литературным преступлением; сочинение, написанное простым языком, не украшенное цветами риторики, не могло иметь никаких претензий на занятие места в литературе. Одним словом, хорошо писать считалось признаком, отличавшим грека от варвара. Такая публика должна была смотреть на священные книги христиан как на что-то варварское по языку и чудовищное в стилистическом отношении, – и круг их читателей среди язычников должен был быть очень невелик. И, действительно, мы не раз слышим презрительные отзывы язычников о языке Свящ. Писания. Против таких нападок язычников на Свящ. Писание со стороны языка и стиля христиане защищались двумя путями: одни признавали эти «недостатки» Свящ. Писания, но объясняли их тем, что новая религия пользовалась простым, для всех понятным языком потому, что хотела завоевать весь мир; другие доказывали, что писатели книг Свящ. Писания были вовсе не необразованные люди, а знали и применяли средства художественной речи, так что Свящ. Писание, по мнению их, и с внешней стороны является совершенным. Приведем несколько свидетельств древних христианских писателей того и другого направления о библейском (главным образом – новозаветном) языке и стиле. Св. Исидор Пелусиот (V в ) в одном из своих писем говорит (Migne gr. LXXVIII, 1080): «Сыны эллинов унижают Свящ. Писание, находя, что в нем язык – варварский и что оно составлено из иностранных, новых слов, а также что нет в нем необходимых союзов, но есть лишние вставки, затрудняющие смысл речи. Однако пусть из этого они познают силу истины. В самом деле, каким образом грубый язык Писания убедил красноречивых? Пусть скажут мудрецы, каким образом оно, будучи переполнено варваризмами и солецизмами, победило заблуждение, говорившее по-аттически?» (῾Ελλη’νων παῖδες ἐξευτελι’ζουσι τὴν θει’αν γραφὴν ὡσ βαρβαρο’φωνον καὶ ὀνοματοποιι’αις ξε’ναις συντεταγμε’νην, συνδε’σμων δὲ ἀναγακαι’ων ἐλλει’πουσαν καὶ περιττῶν παρενθη’κη τὸν νοῦν τῶν λεγομε’νων ἐκταρα’ττοσαν. ᾿Αλλ᾿ ἀπὸ του’των μαηθανε’τωσαν τῆς ἀληθει’ας τὴν ἰσχυ’ν. Πῶσ γὰρ ἐ’πεισεν ἡ ἀγροιχιζομε’νη τὴν εὐγλωττι’αν; εἰπα’τωσαν οἱ σο_γοι’, πῶς βαρβαρι’ζουσα κατακρα’τος καὶ σολοινι’ζjυσα νενι’κηκε τὴς ἀττικι’ζουσαν πλα’νην). Блаж. Феодорит (V в.) тоже свидетельствует (Graec. affect, cur., prol.: Migne gr. LXXXIII, 784), что «некоторые ставили Апостолам в упрек их необразование, называя их варварами, так как они не имеют изящества хорошего слога» (τῆς τῶν ἀποστο’λων κατηγο’ρουν ἀπαιδευσι’ας, βαρβα’ρους ἀποκαλοῦντες, τὸ γλαφυρὸν τῆς εὐεπει’ας οὐκ ἐ’χοντας).

Само собою разумеется, что и новые слова, образованны» христианами для выражения новых понятий, как не аттические, не нравились ревнителям чистоты древнего языка; напр., ἀποκα’λυψις «откровение» – по словам блаж. Иеронима – «свойственно лишь Свящ. Писанию и не употребляется у греков никем из языческих мудрецов»; но, возражая тем, которые, «привыкли читать красноречивых языческих писателей, смеялись над христианами по поводу новых слов и безыскусственности речи Свящ. Писания», Иероним ссылается на пример Цицерона, который «вынужден был по необходимости вводить в свои философские сочинения такие чудовищные слова, каких ухо латинянина никогда не слыхало, и притом переводя с греческого языка на близкий ему латинский; что же испытывают те, которые стараются выразить особенности языка, переводя с еврейских трудностей? И все-таки слов, звучащих по-новому, гораздо меньше в таких больших книгах Писания, чем он (Цицерон) собрал их в своем маленьком труде» – Verbum quoque ipsum ἀποκα’λυψεως; id ost revelationis proprie scripturarum est et a nullo sapientium saeculi apud Graecos usurpatum. Unde mihi videntur, quemadmodum in aliis verbis quae de Hebraeo septuaginta interpretcs transtulerunt, ita et in hoc maguopere esse conati, ut proprietatem peregrini sermonis exprimerent nova nocis rebus verba fingentes… Si itaque hi, qui disertos saeculi legere consueverunt, coeperint nobis de novitate el vilitate sermonis illudere, mittamus cos ad Ciceronis libros, qui de quaestionibus philosophiae praenotantur, et videant, quanta ibi necessitate compulsus sit tanta verboruin potenta proferre, quae numquam latini hominis auris audivit: et hoc cum de Graeco, quae lingua vicina est, transferret in nostram: quid patiuntur illi, qui de hebraeis difficultatibus proprietates exprimere conantur? Et. tamen multo pauciora sunt in tanlis roluminibus scripturarum, quae novitatem sonent quam ea, quae ille in parvo opere congessit (Comm, in cp. ad Gal. 1.1 ad 1, 12: Migne lat. XXVI, 323).

Мало того, даже собственные имена в Библии, напр. Матфей, Варфоломей, Иаков, Моисей, как варварские, возбуждали насмешки язычников, о чем свидетельствует блаж. Феодорит: κωμωδοῦσιν ὡς βα’ρβαρα τὰ ὀνο’ματα (Graec. affect, cur. V: Migne gr. LXXXIII, 915).

Реже встречаются среди христиан представители другого направления, учившие, что Свящ. Писание и со стороны формы совершенно. Эта вторая группа, впрочем, касалась не столько языка собственно, сколько стиля: так, блаж. Августин доказывал, что в Свящ. Писании находятся различные риторические фигуры, какие есть в языческой литературе: diversa schemata saecularium litterarum inveniri probavit (Augustinus) in litteris sacris (Cassiodorms, Expositio Psalterii, c. 15: Magne lat. LXX, 19). Доказательству совершенства Свящ. Писания со стороны формы посвящена 4-я книга сочинения Августина De doctrina Christiana. Рассуждения о стиле Свящ. Писания продолжались и в средние века: так, во времена Карла Великого грамматик Петр хвалит Ап. Павла за совершенство его языка (Poetae aevi Carol. I, 48), и сам Карл Великий в своей Encyclica de litteris colendis (787 г.), указав на необходимость образования, чтобы легче и вернее проникать в таинства Свящ. Писания, – ut facilius et rectius divinarum scripturarum mysteria valeatis penetrare, – продолжает: «так как на святых страницах находятся фигуры, тропы и т. п., то несомненно, что всякий тем скорее поймет это, чем полнее будет его образование» – cum enim in sacris paginis scemala, tropi et cetera his similia inserta inveniantur, nulli dubium, quod ea unusquisque legens tanto citius spiritualiter intellegit, quanto prius in litteraturae magisterio plenius instructus fuerit.

Однако, как мы сказали, эти рассуждения имели в виду, кажется, только риторическую сторону Писания, а не язык: на Западе в средние века богословы читали только Вульгату, считая ее перевод богодухновенным, а потому, конечно, – особенно при тогдашнем незнании греческого языка, – греческий язык Библии не подвергался обсуждению. (Мнения древних относительно библейского языка подробно изложены в книге Norden’a, Die antike Kunstprosa т. II, стр. 516 сл.).

б) Мнения новых о библейском языке. В эпоху Возрождения, когда начались на Западе занятия греческим языком, являются и отзывы об языке Библии: так, в XV веке знаменитый итальянский гуманист Лаврентий Валла находил, что греческий язык Н. З-а не может быть назван чистым и имеет много гебраизмов. В XVI веке Эразм Роттердамский в своих Adnotationes in N. Т. (Basileae 1516 г.) тоже находил, что «язык Апостолов не только не обработан и нескладен, но даже неправилен и сбивчив, а нередко прямо страдает солецизмами» – Apostolorum sermo non solum impolitns et inconditus, verum etiam imperfectus et perturbatus, aliquotiens plane soloecissans. Основатели протестантства Лютер и Меланхтон указывали на присутствие гебраизмов в языке Н. 3-а. Против Эразма восстал ученый реформат Теодор Беза (Beza) 1565 г.: «В писаниях апостольских, – говорит он, – я признаю величайшую простоту, не отрицаю, что в них есть неправильности, даже некоторые солецизмы, однако я называю это достоинством, но не недостатком… А что Апостолы допустили в своих писаниях много гебраизмов, я не удивляюсь: многие места в их речи таковы, что их нельзя так счастливо выразить или даже вовсе нельзя выразить ни на каком другом наречии; если бы они не удержали этих оборотов, им пришлось бы выдумывать новые слова и новые обороты, которых никто не понял бы… Гебраизмы – это драгоценные камни, которыми Апостолы изукрасили свои писания». На сторону Безы встал и знаменитый французский гуманист Генрих Стефан (Henricus Stephanus) 1576 г. и, вооружась против тех, которые «в писаниях Апостолов призывают все необделанным и грубым», старается доказать примерами из классиков, что в языке Н. 3-а встречаются по большей части чистые греческие обороты и что, если и попадаются гебраизмы, то они придают новозаветной речи неподражаемую силу и выразительность, которой нельзя достигнуть ни на каком другом языке. Затем, когда Друзий (Drusius) 1582 г. и Глассий (Glassius) 1623 г. доказали, что язык Н. З. наполнен (obrutus) гебраизмами, против них выступил Пфохен (Pfochen) 1629 г., который старался доказать также примерами из классических писателей, что язык Н. З. есть совершено чистый греческий, что у классиков встречаются выражения, буквально сходные с выражениями Апостолов, и что те фразы, в которых другие хотели видеть гебраизмы, вовсе не гебраизмы, а чисто греческие фразы – graecos autores prophanos eisdem phrasibus et verbis loquutos esse, qnibns scriptores N. T.

Пфохен положил начало горячему спору, длившемуся более ста лет между пуристами и гебраистами: первые доказывали, что язык Н. З. есть чистый греческий язык; вторые, – что в нем много гебраизмов. К пуристам принадлежали, напр., следующие ученые: Pfochen, Grosse, Ostermann, Schmid(t), Веbеl, Stolberg, Michaelis, Blackwall, Georgi, Schwar(t)z, Palairet, von Marle; к гебраистам принадлежали Cocceius, Böckler, Gataker, Wyss, Vorst, Olearius, Leusden, Solanus. В числе тех и других были как представители крайних мнений, так и умеренные. Так, напр., из пуристов держались крайних убеждений Pfochen, Georgi, Schwar(t]z, не признававшие в Н. З. решительно никаких гебраизмов; другие были умереннее, напр., Michaelis, который не отвергал присутствия гебраизмов в новозаветных книгах, но вместе с тем доказывал, что слог в них имеет все свойства изящной речи и не отстает от языка классиков. Blackwall доказывал, что речь в новозаветных писаниях есть истинно греческая, самая чистая и изящная, изящнее даже, чем у всех греческих классиков, так что Н. З. есть первый и лучший auctor classicus для изучения греческого языка, и что красот языка В. З. не достигали ни Демосфен, ни Ксенофонт. Однако гебраизмы Blackwall допускал в Н. З., но думал, что от значительного их количества, которым изобилует эта божественная книга, еще увеличиваются легкость и изящество речи. Интересный довод приводит в пользу чистоты языка Н. З. Штольберг: «Что сказать о тех, которые не только о некоторых, но и весьма многих греческих словах и выражениях Н. З. утверждают, будто они не греческие и не употреблялись ни одним классическим писателем, когда виновник Н. З. есть сам Дух Святый? Единственной причиной, почему многие безукоризненные места Свящ. Писания подозревают в недостатках, должно призвать то, что недостаточно учены, мало знакомы с лучшими авторами, мало читают и плохо понимают те, которые дерзко укоряют Писание в солецизмах и варваризмах».

Свои доказательства пуристы основывали почти исключительно на сходстве слов и выражений новозаветных с классическими и допускали при этом много натяжек; только Георги обратил особенное внимание на грамматическую сторону и на целый составь новозаветной речи.

Из гебраистов особенно крайнего мнения держался Gataker: он не находил в языке Н. З. почти ничего кроме гебраизмов, почему впоследствии Vorst, сам довольно строгий гебраист, во многих случаях не соглашался с ним и опровергал его односторонние воззрения. Напротив, Böckler и Olearius держались средины и признавали в языке Н. З. как чисто греческий элемент, так и еврейский.

Наряду с этими двумя школами была еще третья (малозаметная) – эллинистов, главными представителями которой были Jungle 1637 г. и Dan. Heinsius 1643 г., которые, следуя мнению, впервые высказанному Скалигером и Друзием, учили, что язык Н. З. есть эллинистический. Юнге, между прочим, писал: «Я утверждаю, что в Н. З. язык не чисто греческий. Вопрос, наполнен ли этот язык варваризмами, есть вопрос соблазнительный, которого не поднимал ни один христианин; я никогда не хотел утверждать, будто в Н. З. встречаются варваризмы, прежде всего потому, что сами греки признают варваризм за недостаток». Интересно мнение виртембергских богословов и философов по этому вопросу: они высказались, что языку новозаветному нельзя приписывать варваризмов; иначе это будет богохульство; а что касается до языка эллинистического, то спор об этом не решен. Но, конечно, под словом «эллинистический» понимали тогда, как и теперь еще многие, не κοινη’ а особую форму греческого языка, которую употребляли именно иудеи (см.). Поэтому многие называли библейский греч. язык прямо еврейско-греческим hebraeo-graecus (stylus): первый дал такое название этому языку ученый Атата 1628 г.

Со второй половины ХVIII века пуристы замолкли. Последний удар им нанес и вместе положил конец спорам Aug. Ernesti в сочинении Institutio interprets N. Т. ad usum lectionum 1761 г., которое обратило на себя общее внимание ученых и в скором времени сделалось учебником в германских школах. Свой взгляд на язык Н. З. Эрнести выражает в таких словах: «Поистине достойны сожаления те, которые спорят, будто язык Н. З. есть чисто греческий. Мы это мнение решительно отвергаем и вместе утверждаем, что священные писатели подражали еврейскому образу речи не только в отдельных словах, выражениях и фигурах, но даже во всей форме речи, – так что в языке Н. З. очевидна смесь чисто греческих слов и фраз со словами и оборотами, носящими на себе характер речи еврейской. Писатели новозаветные и не могли хорошо писать по-гречески, так как они родились и получили воспитавшие между евреями, не учились греческому языку в школе и не привыкли к чтению греческих книг, что, кажется, нужно сказать и о Павле Апостоле, хотя он был родом из Тарса, где были школы риторов и философов; из того, что он родился в этом городе, никак не следует, чтобы он пользовался тамошними наставниками или читал греческих писателей, из которых приводит какой-нибудь стишок. Вместе с тем несообразно, чтобы Дух Св. даровал Апостолам знание речи чисто греческой. Не говоря уже о том, что никто не призвал бы их за писателей тех книг, которые ими написаны, – такие книги не мог бы понимать простой народ из иудеев, для которых (а не для философов и грамматиков) преимущественно они писали, и которым не понравился бы такой образ речи по ненависти их к грекам и к греческому красноречию. Апостолы привыкли к языку, образовавшемуся на манер еврейского (hebraizanti), – в таком виде, какой имел он в переводе александрийском. Наконец, так как учение Н. З. опиралось на основы В. З., то следовало удержать и образ выражений ветхозаветный. Такой состав языка ничего не отнимает у достоинства книг Н. З. и не вредит ясности, какая требуется от писателя, потому что каждый писатель должен иметь в виду преимущественно свое время и тех, для кого пишет. Нужно при этом заметить то полезное правило, что если какое-либо выражение встречается и в еврейском языке и в языке греческих писателей, то вернее думать, что оно образовалось по образцу еврейского, нежели заимствовано у лучших греческих писателей, – потому что гораздо вероятнее, что люди еврейского происхождения самостоятельно употребляли это выражение; особенную силу имеет это замечание в том случае, если у греков такое выражение встречается редко и относится к числу изысканных».

В XIX веке Heinr. Planck в своем рассуждении «De vera natura et indole ofationis graecae N. T.» 1810 г. первый ясно и точно определил характер новозаветного языка, избежав ошибок своих предшественников: «книги Р. 3. писаны не на чистом и обработанном греческом языке, который употребляли писатели образованные, но на том, который был в ежедневном употреблении в житейском быту: это была κοινη’».

Так, пуристы были совсем побеждены, и – вполне заслуженно: доказывать, что язык Н. З. есть классический, – мысль нелепая, которую можно объяснить только предвзятым мнением, будто древний аттический язык лучше, чем позднейший общий, и что поэтому Дух Св., говоривший чрез Апостолов, непременно должен был выбрать для этого первый, а не второй язык (см. приведенные выше слова Штольберга). На самом деле κοινη’ ничем не хуже и не лучше аттического, – совершенно так же, как русский язык современный ничем не хуже и не лучше церковнославянского, а итальянский язык – латинского: просто это разные стадии в развитии языка. Действительно, можно ли, напр., утверждать, что аттическое λε’γειν лучше, чем эллинистическое λαλεῖν, χε’ω – чем χυ’νω, εῖ’μι – чем ἐλευ’σουαι, νοῦ – чем νοος, θᾶττον – чем τα’χιον? Дух Св., естественно, говорил чрез Апостолов не на мертвом аттическом языке, который тогда был понятен лишь небольшой кучке образованных людей, а на живом общем языке, который был в употреблены во всем тогда известном мире.

Споры между пуристами и гебраистами были очень полезны для изучения новозаветного языка, – главным образом, – с лексической стороны; грамматической стороны касался только Георги. Это незнание грамматики отразилось на экзегезе Свящ. Писания, в которой до самого конца XVIII века господствовал страшный произвол. Напр., посредством так называемой ἐναλλαγη’ можно было всякое место толковать, как угодно: учили, что всякий падеж, время глагола, частицу можно понимать в смысле другого падежа, другого времени глагола, другой частицы, иногда прямо противоположные тем, которые находятся в тексте; так, – по мнению тогдашних толкователей, – прошедшее время можно было понимать в смысле будущего, сравнительную степень – в смысле положительной, «к» и «в» – в смысле «из», «от» – в смысле «в», «следовательно» – в смысле «потому что», «но» – в смысле «ибо», «ибо» – в смысле «хотя» (Ин.4:44), «по ту сторону» – в смысле «по эту сторону» и т. д. Справедливо знаменитый филолог †Г. Герман (ХVІII-XIX в.) называет такой способ экзегезы кощунством – blasphemia (Ad Vigerum annotationes, 4-e изд., стр. 786).

Winer в своей грамматике, впервые появившейся в 1822 г., имел в виду положить предел этому безграничному произволу в области новозаветного толкования. Он указал, что язык новозаветных писателей есть продукт двух факторов: позднейшего греческого языка (т. е. κοινη’) и языка еврейско-арамейского.

До последнего времени этой гебраистической теории в общем держались все исследователи новозаветного языка, в том числе и наши русские. Очень ярко выражена эта теория в теперешнем ее виде французским ученым abbé Joseph Fiteau в статье «Grec biblique», помещенной в Dictionnaire de la Bible, publié par F. Vigouroux, t. III (Paris 1903), col. 312–331. «Первые эллинствующие иудеи Палестины или рассеяния, – пишет он (col. 315), – узнали греческий язык из разговора, – по ежедневным сношениям ради торговли и практической жизни, – от более многочисленной части населения, говорившей по-гречески, но менее культурной; они узнали язык разговорный или близкий к «языку общему» ⁵⁶ . Их непосредственною целью было достигнуть возможности понимать греков и самим быть понятными для них. Эти иудеи еще долго мыслили по-еврейски или на еврейский лад, хотя понимали и говорили по-гречески. Так как дух языка еврейского существенно отличается от греческого, то, естественно, иудеи вносили в употребляемый ими греческий язык столько гебраизмов и придавали ему столь заметную гебраистическую окраску, что он совершенно отличался от «языка общего». Это – греческий язык гебраистический. Иудеи-эллинисты передали его своим детям, а равно и иудеям-эмигрантам, непрерывно прибывавшим из Палестины; эти последние учились по-гречески преимущественно у своих собратьев – иудеев, с которыми они, естественно, вступали в сношения прежде всего и чаще всего. Поэтому гебраистический греческий язык есть ветвь «общего языка», а окончательно он определился как разговорный язык, свойственный иудейскому народу. Потом, когда священные еврейский книги были переведены на этот гебраистический греческий язык или составлены на нем, он явился также и в качестве языка письменного. Иудеи, говорившие по-гречески, жили в странах весьма различных и весьма удаленных одна от другой. Но их наречие везде оставалось одинаковым. Основою его был «общий язык», одинаковый везде, – кроме местных особенностей. Влияние еврейского языка воздействовало на него везде тождественным образом. Наконец, влияние свящ. книг, которые теперь читали по-гречески, сильно содействовало единообразию разговорного гебраистического греческого языка во всем рассеянии. Шли годы; сношения иудеев с греками по языку становились чаще; первоначальная грубоватость гебраистического греческого языка постепенно смягчалась; странность этого языка уменьшалась; греки получали возможность легче объясняться с иудеями-эллинистами и непосредственно знакомиться с еврейским мышлением и гебраистическим греческим языком».

Итак, по господствующей теперь гебраистической теории язык LXX и Н. З. есть особый диалект позднейшего греческого языка, на котором говорили огреченные иудеи того времени, – диалект, представлявший собою смесь двух или даже трех разнородных языков: разговорной κοινη’ древнего еврейского и современного арамейского языка. Гебраизмов ⁵⁷ по этой теории так много у LXX, что «создался совершенно новый язык, которого грек не мог понимать»⁵⁸ . Не говоря уже о подражании еврейским конструкциям, очень часто бывает, что греческому слову, которое соответствует еврейскому в каком-нибудь одном его значении, придаются и все другие значения этого еврейского слова, каких греческое слово в родном своем языке не имеет» (О. F. Fritzsche, Alexandrinische Uebersetzung d. Alt. Test, в Real-Encyclopadie Herzog’а I, S. 282 по 2-му изд.).

Догматическая теория. Наряду с гебраистической теорией, не отрицая ее, но скорее дополняя и соединяясь с нею, в настоящее время существует еще другая, основанная на догматических соображениях и приходящая к подобному же результату, хотя она исходит из другой точки зрения. Основываясь на предположении, что божественное вдохновение Свящ. Писания простирается и на словесную форму, эта теория заключает, что язык Свящ. Писания обладает характером совершенства. При этом идею о божественном вдохновении молчаливо переносят с Н. З. и еврейского текста В. З. также и на перевод LXX. Мнение пуристов о том, что библейский язык есть классический, правда, держалось недолго; но нашли другой выход. – идею об особенных свойствах языка Свящ. Писания; в отличие от светского греческого языка появился «библейский» греческий язык или христианско-греческий язык, который в силу этих особенных свойств не может подлежать исследованию светских ученых. Одним из главных представителей этой теории, – принятой, впрочем, и применяемой на практике большинством экзегетов, – является в настоящее время недавно скончавшийся проф. Hermann Gremer, который в предисловии к своему Biblisch-theologisches Wörterbuch der neutestamentlichen Gräcität цитирует [9-е изд., Gotha 1902, стр. УІІ-VIII] следующее положение известного догматиста Rothe: «Действительно, можно с полным правом говорить о языке Св. Духа. В Библии нам ясно обнаруживается, как действующий в откровении Божественный Дух из языка того народа, который служил сферой для этого откровения, каждый раз создавал для Себя совершенно особое религиозное наречие, придавая новый, Ему только соответствующий, вид тем элементам языка, которые Он находил, равно как и существовавшим уже понятиям. Всего яснее заметен этот процесс на греческом языке Н. З.» Во многих местах своего словаря Кремер пытается дать доказательства этой теории в частностях. И замечательно то, что специально христианскими считаются не только слова, выражающие новые, христианские понятия, но даже слова, выражающие самые обыкновенные понятия, если только эти слова в таком значении не попадаются у светских писателей (может быть, случайно) или даже просто не отмечены в лексиконах.

Благодаря этим двум теориям, в науке для обозначения языка LXX и Н. З. вместе появился термин «библейский язык»; а также отдельно: для языка LXX – «иудейско-греческий язык» или «язык LXX», для языка Н. З. – «новозаветный греческий язык» или «христианский греческий язык» или даже «иудейско-христианский греческий язык».

При всем различии в точках отправления, обе эти теории – гебраистическая и догматическая – имеют одну общую черту: обе они рассматривают язык писателей В. и Н. З. как особый, отличающийся от языка современных им светских писателей. Рассмотрим обе эти теории.

Критика гебраистической теории. Гебраистическая теория, – очень давняя, как мы видели, – на первый взгляд весьма привлекательна. Действительно, читая В. и Н. З., всякий сразу чувствует разницу между языком Свящ. Писания и светским греческим языком не только классическим, но даже и литературной κοινη’ напр. языком Поливия. А так как книги В. и Н. З. написаны и переведены иудеями, у которых «дух языка», естественно, семитический, то сама собою напрашивается мысль, что особенности в языке В. и Н. З. суть именно еврейские и что иудеи-эллинисты говорили по-гречески иначе, чем природные греки, имели свой «жаргон» – иудейско-греческий язык.

Однако, против этой теории можно сделать несколько веских возражений. 1) Если бы существовал такой особый диалект, которым говорили иудеи и в котором множество греческих слов имело совсем другие значения, чем в чистом греческом языке того времени, то, несомненно, кто-нибудь из древних писателей, – напр., грамматиков и лексикографов, – упомянул бы хоть одним словом об этом странном диалекте, – тем более, что александрийские ученые писали об «александрийском наречии» – περὶ τῆς ᾿Αλεξανδρε’ων διαλε’κτου; что же было бы естественнее, как упомянуть при этом об «иудейско-греческом диалекте», на котором говорил целый миллион иудеев, живших в Александрии и вообще в Египте (не считая уже миллионов остальных иудеев рассеяния)? Однако никаких следов упоминания об этом наречии у грамматиков и лексикографов до нас не дошло. Только математик Клеомид (неизвестного времени; вероятно, IV века по р. Хр.) упоминает о каких-то «иудейских испорченных словах» ᾿Ιουδαïκα’ τινα καὶ παρακεχαραγμε’να, как о самых вульгарных выражениях; но это место Клеомида ненадежно в критическом отношении (см. Bernhardy, Griechische Literaturgeschichte, 5-е изд., I, 525); да если оно дошло и в истинном виде, все-таки не дает права делать заключение о существовании особого «иудейско-греческого языка», а доказывает только, что иудеи говорили языком самого простого народа. 2) Равным образом, из полемики между отцами церкви и язычниками относительно языка Свящ. Писания видно только, что его называли варварским, мужицким, рыбачьим и т. д., но опять-таки никто не обмолвился ни единым словом, что это особый диалект, на котором говорили иудеи. Из названия «варварский» нельзя выводить такого заключения, потому что это слово аттикисты употребляют о выражениях вполне греческих, только вульгарных; напр., лексикограф Фриних называет слова εῖ’τεν и ἐ’ει’τεν, встречающиеся даже в аттической новой комедии, – ἐαχατως βα’ρβαρα «в высшей степени варварскими». Блаж. Иероним в приведенном нами выше месте объясняет novitas et vilitas sermonis В. З. только трудностью перевода с еврейского на греческий, а не тем, что язык переводчиков был не чистый греческий: значит, в его время (IV-V в.) не только не было у иудеев особенного греческого языка, но даже не было никаких известий или преданий об этом из прежних времен. 3) Затем, как бы мы ни относились к известному письму Аристея о том, что перевод LXX был сделан вследствие желания царя Птоломея иметь еврейские священные книги в своей библиотеке, – во всяком случае для нас важно то, что этому рассказу верили Филон, Иосиф Флавий, отцы церкви: стало быть, они находили, что этот перевод сделан настоящим греческим языком, понятным царю, а не каким-то жаргоном, которого греки не понимали; иначе – какая польза была бы царю от такого перевода? Мало того, Филон, прекрасно писавший по-гречески, прибавляет еще, что переводчики знали оба языка: след., он видел в языке LХХ настоящий (хотя, может быть, и вульгарный) греческий язык; в противном случае он хоть одним бы словом упомянул, что переводчики знали лишь жаргон. Правда, Филон в своих цитатах из LXX делает изменения, но они имеют целью лишь исправить язык LXX, как вульгарный, на более литературный, более близкий к аттическому. 4) Апостолы, проповедовавшие веру Христову всем народам и устно, и чрез послания, должны были тоже знать настоящей греческий язык, чтобы их понимали; Ап. Павел говорит даже в Афинах в Ареопаге, и в Деяниях нет ни малейшего намека на то, чтобы афиняне осмеяли его язык. 5) Равным образом, и иудейские прозелиты широко распространяли свое учение по всей римской империи еще в I веке нашей эры (см. И. И. Семенов, Иудеи и греко-римский мир, стр. 1): это тоже было возможно лишь при условии знания ими настоящего греческого языка. 6) Среди египетских папирусов найдено несколько иудейских документов на греческом языке, и язык их ничем не отличается от языка неиудейских папирусов того времени (см. Ad. Deissmann, Bibelstudien, стр. 63). 7) В пользу существования особого «иудейско-греческого языка» можно было бы сослаться на то, что в раввинских памятниках (Талмуде и др.) заимствованные евреями греческие слова имеют часто другое значение, чем в известных нам памятниках греческого языка (см. об этом S. Krauss, Griechische und lateinische Lehuwörter im Talmud, Midrasch und Targum, стр. 206 сл.): напр., στρατιγο’ς значит «солдат», στρατιω’της – «офицер» или даже «князь», λεγεω’ν «солдат» и т. д. Однако такое изменение значений греческих слов, заимствованных еврейским языком, все-таки не доказывает, что иудеи-эллинисты употребляли жаргон. Прежде всего, в числе приведенных Краусом слов, может быть, есть такие, которые и в самом греческом народном языке того времени и тех мест имели указанные им значения; только при нашем недостаточном знакомстве с разговорной κοινη’ нам неизвестны эти значения из греческих источников, – точно так же, как в числе этих гебраизированных греческих слов есть такие, которые нам совсем неизвестны из греческих источников. Затем, эти греческие слова вошли уже в плоть и кровь еврейского языка, получили иногда даже другую звуковую форму, напр., «сангедрин» вместо греческой народной формы из συνε’δριον, и могли уже внутри самого еврейского языка, как его элементы, получить новое значение. Но из этого вовсе не следует, что иудей, владевший вполне греческим языком, говоря по-гречески (а не вставляя в еврейскую речь получившие в ней права гражданства греческие слова), искажал слова в произношении или придавал им значение, которого они в самом греческом языке не имели. В русском народном языке иностранные слова бывают иногда сильно искажены (напр., «фатера», «киятер»), получают даже новое значение (напр., «мораль» в выражении «мораль напущать», «линия» в выражении «вести свою линию»); но из этого вовсе не следует, что мы, говоря по-французски или по-немецки, произносим соответствующие французские и немецкие слова на русский лад и употребляем их в новом, русском значении. Во всяком случае, важно то, что эти раввинизмы почти не коснулись библейского греческого языка ни со стороны произношения, ни со стороны смысла, так что в огромном большинстве случаев звуковая форма и значение таких слов в библейском языке обыкновенные греческие, не совпадающие с раввинскими. Так, συνε’δριον в Н. З. всегда с υ, а не с α; στρατιγο’ς и λεγεω’ν никогда не означают солдата, а στρατιω’της – офицера или князя; λειτουργι’α в раввинском языке значит, как в древне-аттическом, «работа, возложенная государством на гражданина», «государственная служба», а в языке LXX и Н. 3 , как в κοινη’, оно (и глагол λειτουργεῖν) означает «богослужение» (откуда наше «литургия»). А между тем, если бы LXX и писатели Н. З. говорили и писали на иудейско-греческом жаргоне, из которого будто бы греческие слова попали и в раввинские книги, то, конечно, они употребляли бы греческие слова как раз в таких значениях, какие имеют они в раввинских книгах. Только некоторые специальные еврейские, – главным образом религиозные, – понятия, которых у греков не было, выражаются одними и теми же словами в раввинских сочинениях и в библейском языке, что было неизбежно: напр., ἀ’γγελος у самих греков, конечно, не могло означать Ангела, так как это понятие им было неизвестно; только подобные слова и можно назвать иудейско-греческими.

Приведенные соображения доказывают, что гипотеза об особом «иудейско-греческом диалекте», мало даже понятном для греков, несостоятельна. Но еще более, пожалуй, несостоятельна она потому, что основание ее очень ненадежно. Основана она на том предположении, что у LХХ и в Н. З. очень много гебраизмов. А что такое гебраизмы? Это понятие – крайние неопределенное. Под ним разумеются все явления языка LXX и Н. З., которые нам, при нашем недостаточном знании языка, кажутся не греческими и которые иногда бывают сходны с еврейскими. Но как субъективно подобное мерило, мы уже видели при обозрении спора между пуристами и гебраистами XVII-XVIII веков. Мы видели там, что были гебраисты крайние, которым чуть не всё казалось гебраизмами; были и более умеренные; были, наконец, пуристы, которые никаких гебраизмов не признавали. Как различна практика, так различна и теория относительно того, что считать гебраизмом: Эрнести, напр., как мы видели, держался правила, «что если какое-либо выражение встречается и в еврейском языке и в языке греческих писателей, то вернее думать, что оно образовалось по образцу еврейского, чем заимствовано у лучших греческих писателей, – потому что гораздо вероятнее, что люди еврейского происхождения самостоятельно употребляли это выражение; особенную силу имеет это замечание в том случае, если у греков такое выражение встречается редко и относится к числу изысканных». Напротив, П. Вендланд полагает, что все явления, которые можно найти в κοινη’ и которые понятны из развития греческого языка, должны быть исключены из числа доказательств в пользу арамаизмов («Byzantinische Zeitschrift» 1903 г., стр. 189).

Затем, даже если бы возможно было установить какую-нибудь теорию в этом отношении, все-таки наши заключения о гебраизмах были бы далеко не тверды. Всякий филолог знает, как трудно доказать с уверенностью, что какой-нибудь необычный факт языка, переданный нам в рукописях древнего автора, невозможен; и в истории классической филологии не раз бывали случаи, что критики очень ученые признавали невозможным то, что потом оказывалось вполне правильным. Ошибаются в этом отношении не только новые ученые, но даже ошибались и древние аттикисты, у которых в распоряжении было гораздо более произведений древней литературы: так, напр., они учили, что конструкция ακολουθεῖν μετα’ τινος неправильная (Phrynichus, Eel., стр. 458 по изд. Rutherford’а), а между тем она у аттических писателей попадается нередко. Более надежны наши суждения в грамматических вопросах (и то далеко не всегда); но в лексических вопросах они всегда проблематичны: ввиду того, что до нас дошла лишь ничтожная часть всей греческой литературы, никогда нельзя сказать с уверенностью, что какое-нибудь слово, встречающееся в наших текстах только один раз (так наз. ἁ’παξ ἐιπημε’να), или необычное значение какого-нибудь слова не существовали в языке: – они могли встречаться в не дошедших до нас текстах. Почти у каждого автора найдутся ἁ’παξ ἐιπημε’να: это не значит, что он их сочинил, может быть даже, это были вовсе не очень редкие слова в языке, но просто лишь по игре случая они встречаются в дошедших до нас сочинениях только один раз. Наконец, если бы даже мы могли доказать, что какое-нибудь слово ни в одном письменном памятнике не встречалось, все-таки нельзя бы было сказать с уверенностью, что оно не могло существовать в языке, раз только оно не противоречит законам его: оно могло быть в разговорном языке и случайно не попасть в письменность; к тому же, всякий живой язык способен к такому бесконечному творчеству, что всегда может создать новое слово по аналогии со старыми, и такое слово будет вполне законным его элементом.

Таким образом, назвать гебраизмом какое-нибудь библейское слово или необычное значение его – только потому, что оно неизвестно нам из других греческих текстов, мы не имеем права. Притом же, старые гебраисты судили о библейском языке с точки зрения классического (припомним вышеприведенное выражение Эрнести: «заимствовано у лучших писателей»), т. е. считали гебраизмами те явления, которые чужды классическому греческому языку, но близки к еврейским. Так как теперь доказано, что в основе библейского языка лежит не классическая κοινη’, и притом не литературная, а разговорная, то, конечно, все старые суждения о гебраизмах не имеют никакого значения. Поясним это сравнением. Предположим, что вся наша теперешняя литература погибла бы, а сохранилось бы только несколько комедий, переведенных с немецкого, и несколько комедий оригинальных, написанных каким-нибудь обруселым немцем. Если бы какой-нибудь ученый через 2000 лет стал сравнивать язык этих комедий с языком Несторовой летописи, Слова о полку Игореве и других произведений древней русской литературы, то он нашел бы огромную разницу в языке и, может быть, стал бы считать все несогласия языка комедий с языком древним – германизмами; но разве это было бы верно? Старые гебраисты делали совершенно такую же методическую ошибку, сравнивая библейский язык с аттическим и даже с гомеровским. Гебраисты XIX века знали, что основа библейского языка есть κοινη’, о составе которой, – особенно в разговорной ее форме, – до последнего времени нам почти ничего не было известно; и, тем не менее, они ухитрялись каким-то образом определять, какие элементы библейского языка – греческие и какие – семитические. Каким же критерием они руководствовались? Новая школа гебраистов делает, пожалуй, еще большую методическую ошибку, чем старая: у тех было основание, хотя и ложное на самом деле, но которого они не считали ложным; а новые гебраисты продолжают пользоваться старым критерием, хотя и знают, что он ложный.

Они делают еще и другую, тоже важную методическую ошибку, отыскивая гебраизмы у LXX (и вообще в переводных сочинениях) и выводя из этого заключение об особом «иудейско-греческом языке». LXX дают перевод, – иногда буквальный, иногда очень далекий, почти парафраз. Не считаясь с этими свойствами перевода, гебраисты делают двоякого рода ошибки. 1) В тех частях, которые переведены буквально, гебраизмы, если они и есть, не могут служить доказательством того, что переводчики говорили на гебраистическом греческом языке: при таком методе перевода конструкции подлинника, т. е. главным образом его синтаксические обороты, могли сохраняться в переводе даже и тогда, когда они чужды греческому языку. Но все-таки у LXX «обыкновенно не бывает совсем негреческих конструкций» (Winer-Schmiedel, Gramm. d. N. Т., стр. 29): напр., лишь редко встречается еврейское употребление женского рода вместо греческого (и русского) среднего, как Пс.117:23 ( = Мф.21:42, Мк.12:11) παρὰ Κυρι’ου ἐγε’νετο αὐ’τι καὶ ἐ’στιν θαυμαστὴ ἐν ὀφθαλμαῖς ἡμῶν «это от Господа и есть дивно в очах наших» (переводчик Псалмов вообще, – по замечанию Шмиделя, – один из наименее думавших). Таким образом, синтаксические семитизмы LXX являются следствием неправильного метода перевода и уважения переводчиков к подлиннику, но не могут быть доказательством того, что переводчики сами так говорили. Акила переводил уже совсем буква в букву, вовсе не заботясь о законах греческого языка, напр., Быт.1:5 ἐκα’λεσεν ὁ θεὸς τῶ φωτὶ ἡμε’ρα (LXX правильно τὸ φῶς ἡμε’ραν) «назвал Бог свет днем»; но отсюда не следует, что Акила знал по-гречески еще хуже, чем LXX, ибо он был прозелит из греков. Если по буквальному переводу судить о языке самого переводчика, то пришлось бы допустить, что люди, переводившие Свящ. Писание и богослужебный книги с греческого на славянский язык, сами говорили на языке иудейско-греческо-славянском, – потому что в славянском перевод найдутся и грецизмы в большом количестве (напр., слово «дориносимый» или употребление родительного пад. в восклицании: «о божественного, о любезного, о сладчайшего Твоего гласа»), и гебраизмы, перешедшие из греческого текста (напр., Мф.21:42 в старых текстах: «От Господа бысть си, и есть дивна в очию вашею»). Доказательством того, что семитизмы в буквальных греческих переводах взяты прямо из оригинала, а не принадлежат языку самих переводчиков, может еще служить следующий факт. К книге Премудрости Иисуса, сына Сирахова, имеется пролог, написанный внуком автора прямо по-гречески, тогда как самый текст сочинения переведен этим внуком с еврейского. Замечательно, что между языком пролога и текста есть разница: в первом язык ничем не отличается от языка александрийского грека того времени; во втором он имеет семитическую окраску. Переводчик сам понимал, насколько отличается язык его перевода от обыкновенного греческого языка, на котором он говорил и писал в прологе. Он просит, поэтому, у читателей прощения в том, что некоторым он покажется слабыми относительно выражений перевода, несмотря на свое старание, потому что еврейский текст при (буквальном) переводе на другой язык получает иной смысл – παρακε’κλησθε – συγγνώμην ἔχεν ἐφ᾿ οὶ’ς ἀν δοκῶμεν τῶν κατὰ τὴν ἑρμηνει’αν πεφιλοπονημε’νων τισὶ τῶν λε’ξεων ἀδυναμεῖν οὐ γὰρ ἰσοδυναμεῖ αὐτὰ ἐν ἑαυτ0ῖς ἐβραιστὶ λεγο’μενα καὶ ὁ’υταν μεταχθῆ εἰς ἐτε’ραν γλῶσσαν. То же самое явление мы замечаем в Евангелии от Луки: пролог его написан другим языком, чем самый текст – особенно в начальных главах: в первом случае Ап. Лука писал от себя обыкновенным греческим языком; во втором он имел пред собою еврейский оригинал и старался близко передать его (см. Ad. Deissmаnn, Bibelstudien, стр. 63, 71).

2) LXX часто не столько переводят, сколько истолковывают ⁵⁹ . Упуская это из вида, гебраисты, при сличении греческого текста с еврейским, предполагают, что каждое греческое слово имеет буквально то же значение, как соответствующее еврейское, и при этом оказывается, что иное греческое слово должно иметь такое значение, какого оно вообще никогда не имеет; отсюда выводится заключение, что евреи употребляли это слово в таком смысле, в каком греки его не употребляли, и что, след., иудеи говорили на особом греческом диалекте. Напр., проф. J. М. S. Baljon в своем словаре (Grieksch-theologisch woordenboek hoofdzakelijk van de oud – christelijke letterkunde, Utrecht 1896) приводит для слова ἀ’ρκευθος у LXX значения: «оливковое, масличное дерево» и «кипарис». Еврейские названия этих деревьев передаются греческими переводчиками чрез ἀ’ρκευθος; след., – заключает Бальён, – ἀ’ρκευθος у LXX имеет эти значения. Но на самом деле ἀ’ρκευθος значит «можжевельник» как вообще в греч. языке, так и у LXX; «маслину» и «кипарис» LXX в переводе заменили «можжевельником», а не перевели. Думать, что иудеи могли обозначать на своем греческом диалекте одним и тем же словом два совершенно различные растения, – прямо бессмысленно (ср. также о. проф. Н. А. Елеонский, Очерки из библейской географии I, 375 прим.). То же самое произошло со словом χολή: в греч. языке оно всегда значить «желчь»; но комментаторы к Мф.27:34 ἐ’δωκαν αὐτῶ πιεῖν οἶνον (или ὀ’ξος) μετὰ χολῆς μεμιγμε’νον, желая согласовать эти слова с Мк.15:23 ἐδι’δουν αὐτῶ ἐσμυπισμε’νον οἶνον, думают, будто χολή может означать вообще «горькое вещество», и ссылаются при этом на несколько мест из LXX, в которых χολή поставлено там, где еврейский текст имеет слово, означающее «ядовитое растение» (Втор.29:18, Пс.68:22), «горечь» (Втор.32:32, Иер.8:14, Иер.9:15, Плач.3:19), «полынь» (Притч.5:4, Плач.3:15). Но на самом деле χολή вовсе не имеет всех этих значений; а LXX, переводя свободно, подставили во всех приведенных местах по какой-то причине вместо еврейских слов, означающих разные горькие вещества, одно χολή, означающее «желчь», которая тоже горька и ядовита (по мнению их); но тем не менее самое слово χολή не значит ни «яд», ни «горечь», ни «полынь». В нашем славянском переводе мы имеем такие же случаи замены одного, неизвестного, предмета другим, известным. В Быт.41:2 ἐβο’σκοντο ἐν τῶ ἀ’χει переведено по-славянски «пасяхуся по брегу». Согласно методу Вальена, в словаре к славянской Библии для слова «брег» следовало бы отметить значение «тростник», «осока»; между тем несомненно, что наши переводчики, не знавшие значения египетского слова ἀ’χι (см. о. проф. Н. А. Елеонский, Очерки из библейской географии I, 414), или по какой другой причине, подставили здесь вместо него по смыслу слово «брег»; в Ис.19:7 они передали его просто «злак». То же случилось у Мф.22:19, где они «ославянили» монету динарий, подставив вместо нее «пенязь».

К числу неточностей перевода LXX относятся и те случаи, когда они, – вместо перевода некоторых выражений, особенно каких-нибудь технических, – дают переложение их на египетские нравы. Так, в книге Есф.2:21 упоминается чиновник, который носит в подлиннике титул «хранитель порога»; но LXX передают этот термин чрез ἀρχιασωματοφυ’λαξ «обер-телохранитель», «начальник телохранителей», а это был египетский титул высшего офицера, командовавшего царской гвардией при дворе Птоломеев, и затем вообще титул разных высших придворных чинов. Тут LXX египтизировали и подновили библейский термин, т. е. сделали то же самое, как если бы мы в переводе Библии передали этот титул, напр., посредством «командир (шеф) лейб-гвардейского полка», или какого-нибудь древнего придворного назвали бы в переводе «камергером». Изображая нужду в стране, прор. Иоиль.1:20 говорит, что высохли «источники»; LXX обращают эти источники в «каналы» – ἀ_γε’σεις ὑδα’των, потому что для такой страны, как Египет, где каналы из Нила имеют то же значение, что источники в других странах, такое изображение бедствующей земли нагляднее. Равным образом, и слова «поток» и «река», когда они употребляются образно, иногда заменяются словом «канал» по той же причине. В книге Быт.50:2 сказано, что врачи набальзамировали тело Иакова, а LXX вместо «врачи» говорят ἐνταφιαστιαι’, потому что ἐνταφιαστη’ς было техническим египетским выражением для членов корпорации, занимавшейся бальзамированием трупов.

При важных в религиозно-историческом отношении словах LXX еще более неблагоприятно сказывается вредное влияние механического сопоставления греческих слов с еврейскими. Возьмем для примера слово ἱλαστη’ριον. О нем в самых почтенных богословских сочинениях говорится, что у LXX или в «библейском» греч. языке оно «значит» то же, что еврейское kарporeth, «крышка на ковчеге завета» (на которую кропил первосвященник жертвенной кровью в великий день очищения). Но, как показывает этимология этого слова и как подтверждают некоторые надписи, оно значит «предмет, которым умилостивляют». Когда LXX называют крышку ковчега завета ἱλαστη’ριον, то понятие «крышка» они не переводят, а заменяют другим понятием, которое объясняет священно-храмовое предназначение этого предмета. Крышка ковчега завета, правда, есть ἱλαστη’ριον, но из этого не следует, что слово ἱλαστη’ριον у LXX или у Ап. Павла или где бы то ни было означает «крышка»; оно всегда и везде значит «предмет, которым умилостивляют» ⁶⁰. Большая часть так называемых «библейских» значений обыкновенных греческих слов обязана своим появлением в словарях просто такому механическому сопоставлению греческих слов с еврейскими.

Сказанное сейчас о языке LXX относится также и к другим переводам семитических оригиналов на греческий: с этой точки зрения надо судить не только о языке многих ветхозаветных апокрифов, но даже и о языке синоптических Евангелий, так как и они заключают в себе части, которые первоначально были задуманы по-арамейски.

Если мы будем следовать принципу умеренных – не считать гебраизмами тех явлений, которые можно объяснить из греческого языка, если будем сравнивать библейский язык не с аттическим, а с κοινη’ и если не будем судить о гебраизмах на основании переводов с семитического, – то уже и тогда окажется, что число предполагаемых гебраизмов очень невелико и что принадлежат они почти исключительно религиозной области. А так как изучение κοινη’ только что еще началось, то можно надеяться, что в будущем число их окажется совсем ничтожным. Бл. Иероним, по крайней мере, как мы видели, находил, что «слов, звучащих по-новому, гораздо меньше в стольких книгах Писания, чем Цицерон собрал их в своем маленьком труде»; а он под «словами, звучащими по-новому», разумеет, конечно, не только гебраизмы, но и чисто греческие новообразования. Но во всяком случае и теперь уже можно сказать с уверенностью, что никакого «иудейско-греческого наречия» не существовало: если даже и есть в библейском языке гебраизмы, то они показывают только, что это не вполне хороший греческий язык, но никоим образом они не могут служить доказательством того, что это – какой-то особый диалект греческого языка. Все эти семитизмы (в сочинениях, не переведенных с еврейского или арамейского) почти исключительно касаются лексической стороны языка; что же касается этимологии и синтаксиса, то они те же, чтоб в κοινη’, т. е. вполне греческие. Если бы LXX и писатели Н. З. говорили на жаргоне, то это непременно отразилось бы и на грамматике. До нас дошло несколько образчиков греческого языка, на котором говорили иностранцы, плохо владевшие им; таковы, напр., нубийские надписи, где и этимология и синтаксис не греческие: так, родит. падеж оканчивается на ε, предлоги соединяются с любым падежом (σὺν τῆ μητρὶ καὶ τῆς γυναικος) и т. п. Ничего подобного у LXX и в Н.З. нет; даже Акила употребляет член всегда правильно и применяет аттракцию относительного местоимения (Winer-Schmiedel, стр. 29).

Отрицая существование «иудейско-греческого диалекта», мы не хотим этим сказать, что все иудеи говорили по-гречески хорошо. Несомненно, что из тех иудеев, для которых родным языком был арамейский, а греческий был чужим (какими были иудеи палестинские), одни говорили хуже, другие – лучше по-гречески, со множеством градаций, причем каждый ломал настоящий греческий язык на свой лад, а одного общего для всех иудеев жаргона не было. Но у большей части иудеев рассеяния родным языком был греческий; еврейскому языку учились они уже после. Что эти иудеи-эллинисты говорили уже вполне настоящим тогдашним греческим языком, а не жаргоном, – это мы и старались доказать.

Однако влияние «еврейского духа», конечно, отразилось на Свящ. Писании; но оно сказывается не в языке, а в стиле вообще, в способе мышления и выражения: напр., греку чужды параллелизм мыслей В. З., применение притчи в Н. З.

Что касается догматической теории, то и она имеет не более прав на существование, чем гебраистическая. Хотя христианами были выработаны новые слова или старым словам были приданы новые значения, – это не дает нам права думать о каком-то особом «христианском» диалекте греческого языка: особые слова и особые значения слов найдутся во всяком языке в разных областях труда и знания; но из этого не следует, что язык, напр., моряков, военных и т. д. можно называть особым наречием. Греческая философия выработала тоже немало новых слов и придала новые значения многим старым словам; тем не менее никто не считает языка греческих философов особым диалектом греческого языка. Поэтому считать греческий язык христиан «совершенно особым религиозным наречием» так же неправильно, как считать русский язык после принятия русскими христианства отличным от русского языка раньше этого. Конечно, с принятием христианства и возникновением новых понятий явились в русском языке новые слова, отчасти прямо заимствованный у греков, напр., «Евангелие», «диакон», «диавол» и др., отчасти переведенные с греческого или образованные вновь, напр., «Богородица», «священник», «обедня», «вечерня», «утреня» и т. д.; а некоторые старые слова получили новое значение, напр., «Господь», «часы»; может быть, вошли в употребление и некоторые новые конструкции. Однако, несмотря на такие многочисленные нововведения, никто не видит в христианском русском языке особого наречия; а между тем на русском языке эти христианские нововведения должны были отразиться сильнее, чем на греческом, потому что русский язык не был обработан литературно, так что христианству приходилось вводить в него понятия вообще культурные, а греческий язык и раньше был богат разными философскими терминами, которые надо было только приспособить к христианским идеям.

Против обеих теорий, касающихся языка LXX и писателей Н. З., – гебраистической и догматической, – выступил гейдельбергский [ныне берлинский] профессор богословия Адольф Дейсман (G. Adolf Deissmann) в своих сочинениях: Bibelstudien 1895 г., Neue Bibelstudien 1897 г., Die sprachliche Erforschung der griechischen Bibel 1898 г. (переведено проф. H. H. Глубоковским в «Христианском Чтении» за 1898 г., № 8 стр. 372–400), Hellenistisches Griechisch, – статья в Realencyclopädie von Herzog-Hauck, т. VII 3, стр. 627–639 и др. (см. ниже). Его Bibelstudien должны составить эпоху в изучении библейского языка. Он первый восстал против обособления библейского языка от языка светского, показав при помощи папирусов и надписей на многочисленных частных примерах, что так наз. «христианские» или «иудейско-греческие» слова или мнимые семитизмы на самом деле были обыкновенными словами общего языка, и притом главным образом нелитературного. В грамматическом отношении вообще почти не может быть и речи об особенных свойствах библейского греческого языка; но и относительно выбора слов – даже таких, по-видимому, чисто христианских, как, напр., ἀγα’πι «любовь» (в этическо-религиозном смысле), ἐπι’σκοπς "епископ», πρεσβυ’τερος «пресвитер», – Дейсман показал, что это не специально-новозаветный язык, а только лишь дальнейшее развитие κοινη’. Изыскания Дейсмана находятся еще в начале: весь запас слов LXX и Н. З. далеко еще не исследован на основании памятников «общего языка». Поэтому пока мы еще не в состоянии (а во всех пунктах это, пожалуй, будет невозможно и вообще) сопричислить все явления библейского языка к κοινη’. Но тот факт, что уже при первом ударе сделана брешь в старой гипотезе, позволяет нам надеяться, что наука скоро обратит в развалины все это здание.

Как мы сказали выше, Дейсман, видя в библейском языке κοινη’, – и притом в более близкой форме к разговорному языку, чем к литературному, – основывает свои выводы главным образом на папирусах и надписях. На важность папирусов при изучении языка LXX указал еще Thiersch в 1841 г. (De Pentateuchi versione Alexandrina libri tres); пользовался ими и Winer в своей грамматике; но это были лишь слабые попытки; лишь в девяностых годах XIX века, благодаря тому, что наука обогатилась новыми находками папирусов в огромном количестве и их изданиями, на папирусы было обращено внимание ученых, и Дейсман первый сделал папирусы краеугольным камнем в изучении библейского языка.

Дейсман усиленно настаивает еще на необходимости при исследовании языка не представлять себе язык писаний В. и Н. З. чем-то единым; напротив, необходимо прежде всего разграничить их на две большие категории – сочинений оригинальных, написанных прямо по-гречески, и переведенных с семитических оригиналов. Это деление не совпадает с делением на книги ветхозаветные и новозаветные, так как, с одной стороны, к памятникам переводным надо причислить первичные документы синоптических Евангелий и, может быть, кое-что из Апокалипсиса Иоанна, а к греческим оригиналам – многие из так наз. апокрифов В. З. Эти группы очень сильно различаются между собою по характеру языка; для примера можно сравнить 2-е послание Ап. Павла к Коринфянам с греческой Псалтирью. Оригинальные греческие сочинения суть памятники греческого языка, на котором действительно греки говорили, а в переводах – язык искусственный, книжный, сделанный для данного случая, подражающий в большей или меньшей степени, сознательно или бессознательно, особенностям чуждого ему оригинала; но эта зависимость от оригинала могла оказать влияние только на образование новых выражений, т. е. сочетаний слов, и на синтаксис, а никак не могла повести к сочинению новых слов или к изменению значений старых слов или на этимологию (но и в синтаксисе переводных сочинений, как мы говорили, вовсе негреческих конструкций нет). Язык перевода LXX был настолько искусственным и далеким от живого, что даже чтение Торы каждую субботу на греческом языке в «рассеянии» и научное изучение труда LXX не могли дать ему жизни у слушателей и читателей, как показывает то ничтожное влияние, которое он оказал на язык Ап. Павла и Филона. Всего лишь 2–3 оборота, обратившиеся в формулы, да несколько легко запечатлевающихся конструкций перешли в торжественный, архаизирующий религиозный язык.

Даже и внутри указанных двух больших групп есть заметные различия. Переводы сделаны не одною рукой и не по одинаковому методу: напр., слова Христа в Евангелиях в общем переведены лучше, чем многие части LXX. Какое своеобразие язык Евангелия и посланий св. Иоанна представляет хотя бы по сравнению с посланием к Евреям! Таким образом, язык у разных писателей В. и Н. З. различен – так же, как он различен у светских авторов. Мнение о том, что библейский язык представляете собою нечто единое, произошло от того, что филологическую точку зрения смешивают с религиозной. С религиозно-исторической стороны священные тексты представляют, действительно, нечто единое, как документы и памятники двух фаз, которые не могут быть отделены одна от другой. Это бесспорно – так же, как и то, что мысли, понятия, дух греческого В. и Н. З. родственны между собою и резко отличаются от верований греко-римского язычества. Но это единство их с религиозно-исторической точки зрения не дает нам права заключать и об единстве языка во всех ветхозаветных и новозаветных писаниях. Общее в их языке лишь то, что они почти все суть памятники позднейшего греческого языка, и притом нелитературного.

Ясно, что для изучения библейского языка необходимо главным образом изучение разговорной κοινη’. Мы уже говорили о том, что изучать ее можно как на основании древних памятников безыскусственной письменности (папирусов, надписей и др.), так еще и обходным путем, – посредством заключения от теперешнего новогреческого языка к родоначальнику его – эллинистическому. На важность этого источника также и для изучения библейского языка указал проф. Albert Тhumb в сочинениях: Die Griechische Sprache im Zeиialter des Hellenismus (Strassburg 1901), стр. 123, и Die Sprachgeschichtliche Stellung des biblischen Griechisch в «Theologische Rundschau» V, 3 (за март 1902 г.), стр. 85–99 (переведено проф. Н. Н. Глубоковским в «Христианском Чтении» за 1902 г., № 7, стр. 6–16 под заглавием «Греческий язык Библии» и пр.). Он доказывает свое мнение несколькими примерами. ᾿’Ονομα в значении «лицо», – один из мнимых гебраизмов, – на самом деле есть принадлежность эллинистического языка: это доказывают не только папирусы, но и новогреческий язык, в котором употребляется слово (ὀ)νομα’του в значении «лица». Значение слова νυ’μφη «невестка» при значении «невеста» Шмидель (Грамм., стр. 27) выводит из еврейского kallâh, которое имеет оба эти значения; однако новогреческое νυ’φη «невеста», «молодая женщина», «невестка» доказывает, что и библейское νυ’μφη в значении «невестка» есть не гебраизм, а чисто греческое явление.

A priori надо предположить, что в языке LXX мы имеем александрийский (египетский) говор эллинистического языка, а в языке писателей Н. З. – говор палестинский или малоазийский. Но разница между этими говорами в ту эпоху могла быть лишь ничтожной: сколько-нибудь заметное деление общего языка на диалекты началось позже (см. выше), а в ту эпоху κοινη’ была поразительно однообразна. Данное наблюдение очень поучительно для нас в методологическом отношении: чрез это, напр., мы имеем право объяснять форму или значение слова у малоазийца Ап. Павла на основании греческого текста из Египта. Решение вопроса о таком тонком диалектическом различии между языком LXX и Н. З. на основании рукописей невозможно: так как наши рукописи принадлежат к позднему сравнительно периоду, когда уже диалекты в κοινη’ обозначились яснее, то в рукописном предании Библии совсем нет единства; в каждой рукописи обнаруживается влияние позднейшего говора самого писца, времени и местности, где она возникла; а иногда, может быть, в рукописях первоначальные вульгаризмы исправлялись на основании грамматических правил аттического диалекта, когда вошел в большую моду аттикизм.

Подведем итоги всему сказанному нами о библейском языке.

1) Язык LXX и Н. З. в общем есть эллинистический в нелитературной его форме; насколько он близок к обыкновенному разговорному, – сказать трудно; но так как всякий письменный язык отличается от разговорного, то надо думать, что библейский язык занимает положение среднее между κοινη’ литературной и разговорной.

2) Язык отдельных писаний В. и Н. З. неодинаков: в переводных сочинениях он имеет семитизмы, попавшие из оригинала вследствие стремления переводчиков передавать текст буквально; в оригинальных сочинениях язык свободен от семитизмов, за исключением цитат или некоторых выражений, обратившихся в формулы, взятых из сочинений переводных. Но, кроме того, язык каждого писателя в отдельности имеет отличия от языка другого.

3) Как велико число семитизмов, – нельзя определить с совершенной решительностью, отчасти потому, что понятие о семитизме точно не установлено, отчасти же потому, что эллинистический нелитературный язык недостаточно изучен.

4) «Иудейско-греческого диалекта», на котором будто бы говорили иудейские эллинисты, не существовало, равно как не было и специального «христианско-греческого языка».

Дадим теперь краткий обзор языка LXX и Н. З. Так как этот язык в основе своей есть эллинистический, то это будет обзор эллинистического языка, основанный только на материале, взятом из писаний В. и Н. З. Если бы существовали у нас руководства к изучению эллинистического языка вообще, то в подобном обзоре почти не было бы надобности; но наше знание греческого языка есть почти исключительно знание аттического литературного языка, а потому нам приходится для того, чтобы составить себе представление об эллинистическом языке, сравнить его с известным нам аттическим. При этом надо заметить, что, указывая на разницу между эллинистическим и аттическим элементами, мы не можем с полной уверенностью сказать, что такого-то явления у аттиков не существовало, потому что и аттический диалект мы знаем все-таки очень несовершенно, особенно разговорную его форму, из которой главным образом и вышла κοινη’; говоря об отсутствии того или другого явления в аттическом. мы этим говорим только то, что в известных нам доселе памятниках аттического наречия этих явлений не найдено.

Особенности языка LXX и Н. З. удобнее всего изложить по связи с разными элементами, входящими в его состав, а именно: I «общий греческий язык»; II латинские и другие иностранные элементы; III семитические элементы; IV христианские элементы; V особенности отдельных писателей. Особенности первых трех категорий могут быть разделены на А, лексические, Б, грамматические, причем к первым относятся: а) новые слова, б) новые значения слов; ко вторым: а) особенности этимологические, б) особенности синтаксические.

А., Особенности лексические.

а) Новые слова. Собственно новых слов, совсем неизвестных нам из аттического, т. е. слов с неизвестными нам корнями, очень мало; огромное большинство новых слов – или производные, или сложные, образованные совершенно правильно с аттической точки зрения, по старым типам, так что они составляют продукт только дальнейшего развития аттического языка.

Таковы: 1) Глаголы на ο’ω, произведенные от имен: ἀσφαλτο’ω (от ἀ’σφαλτος – смола) ἀθωο’ω, (от ἀθῶς), ἀναστατο’ω (от α­να’στατος), α­νακαινο’ω, α­ποδεκατο’ω, α­φυπνο’ωα, διηλο’ω, δολιο’ω, (ε­νδον., ὑπερδυν), ε­γκλοιο’ω, θεμελιο’ω, καλλιο’ω, καφαλαιο’ω, κραταιο’ω, μαδαρο’ω, μοτο’ω, μυελο’ω, νεκρο’ω, περισιαλο’ω, περικαλκο’ω, σαρο’ω, σθενο’ω, φατνο'ω, χαριτο’ω, ω­ραιο’ομαι.

На ε’ω– по большей части сложные: (простой – δυνατε’ω) ἀγαθοπειε’ω – делаю добро, ἀγαθοεργε’ω, ἀθετε’ω, ε’κβεκε’ω, ἐξουθενε’ω, ἐργοδιωκτε’ω, ἐτεροξυγε’ω, εὐκληματε’ωσ, λατομε’ω, λιθοβολε’ω, λογομαχε’ω, ὀλεγοψυχε’ω, πολυπληθε’ω, προτοτοκε’ω, συμποδε’ω, τιμογραφε’ω, χωροβατε.

Hа ι’ζω, после ι на α’ζω: αἱρετ’ζω, ἀιχμαλωτι’ζω, ἀκουτι’ζω, ἀναθεματι’ζω, ἀνεμι’ζω, ἀποκεφαλι’ζω, δειγματι’ζω, δογματι’ζω, ἐκυμελι’ζω, ἐνθρον’ζω, ἐξεικονι’ζω, ἐπτιφυλλι’ζε, θεατρι’ζω,ἱματι’ζω, ἰουδαι’ζω, καταστραγγι’ζω, κερατι‘ζω, (ἐκ)μυκτηρι’ζω, ὀρθρι’ζω, πελεκι’ζω, προσσιελι’ζω, (δια)ακορπι’ζω, σμυρνι’ζω, σπλαγηνι’ζομαι, γυμμοπφι’ζω, φιλακι’ζω, χοματι’ζω, ὡραι’ζομαι, – ἁγια’ζω, ἀκιδια’ζω, εἰσοδια’ζομαι, ἐνταφια’ζω, ἐξηλια’ζω, ἐξιχνια’ζω, θυσιμα’ζω, ὁμοιοα’ζω, σινια’ζω.

Ha ευ’ω: αἰχμαλωτευ’ω, ἁλιευ’ω, ἀποδεσμευ’ο, ἀφρονευ’ομαι, γυμνητευ’ω, διδυμευ’ω, ἡμισευ’ω, κωφευ’ω, λαξευ’ω, λοιμευ’ομαι, μεσιτευ’ω, (εξ)ολεθρευ’ω, παγιδευ’ω, παραβολευ’ομαι, περπερευ’ομαι, πρωτοτοκευ’ω, φυγαδευ’ω, χωνευ’ω.

Ha υ’νω: ἀγαθυ’νω, σκληρυ’νω.

2) Существительные, произведенные от глаголов:

На μο’ς, означающие действие, по большей части от глаголов на ι’ζω и α’ζω. a$giasmo’_s (от ἁγια’ζω) освящение, очищение, ἀγορασμο’ς, ἀκριβασμο’ς, ἀνατιναγμο’ς, ἀποσκορακισμο’ς, ἀπωσμο’ς, ἁρπαγμο’ς, βαπτισμο’ς, βρυγμο’ς, γελοιασμο’ς, γλυκασμο’ς, γογγυσμο’ς, γομφιασμο’ς, διαμερισμο’ς, (ἀπ)ελεγ μο’ς, ἐμπαιγμο’ς, ἐντσφιαμο’ς ἐξιχνιασμο’ς, ἑτασμο’ς, θλιμμο’ς, μυκτηοισμο’ς, νυσταγμο’ς, οἰωνισμο’ς, ὀνειδισμο’ς, παροργισμο’ς, περιασμο’ς, ῥαντισ μο’ς, σαββατισμο’ς, σωφρονισμο’ς, ὐποσκελισ μο’ς.

На μα, по большей части означающие результат действия, но также и самое действие (что выражается главным образом окончаниями σις и μο’ς), а иногда употребляющиеся и в разных других значениях, производятся от всяких глаголов: ἀγαλλι’αμα (от ἀγαλλια’ω – радуюсь) – предмет радости, радость, ἀγαυπρι’αμα, ἀγνο’ημα грех, ἀθε’τημα, αἰτι’ωμα, ἀνταπο’δομα (у аттиков ἀνταπο’δοσις), ἀ’ντλημα орудие для черпания ( = ἀντλητη’ρ или ἀντλητη’ς), ἀπαυ’γασμσ, ἀπο’κριμα (у атт. ἀπο’κρισις), ἀποσκι’ασμα, βα’πτισμα (несколько отличается от βα’πτισμος, которое никогда не употребится о крещении Иоанновом, а о христианском употреблено только в посл. к Кол.2:12 в разночтении), (отличается от ἐ’μπαιγμος тем, что последнее означает только действие «поругание», а первое заключает в себе и результат этого действия «шутка», «насмешка»), ἐ’μπτυσμα, ἐξε’ραμα, ἐπι’σλημα, ἐπι’σαγμα, ἡμι’σευμα, ἡ’ττημα, θε’λιμα, θε’μα, ἰερα’τιυμα, ἰ’νδαλμα, κα’θεμα, (от καγι’ημα останавливаюсь) место остановки, гостиница, κατο’ρθωμα, νυ’σταγμα, παρα’πτωμα, προ’σκομμα, προ’χωμα, σμῆγμα, τηλαυ’γασμα, ὑπο’θεμα, ὑποσκε’λισμα (то жe что ὑποσκελισμο’ς), ὑποστη’ριγμα, φαλα’ντωμα, φαλα’κρωμα.

На σις: отвлеченные существительные, означающие действие, по большей части от глагольных основ на гласную, реже от глагольных основ на согласную, но не от глаголов на ζω, от которых существительные в большинстве оканчиваются на σμο’ς: ἀθε’τησις (от ἀθε’τε’ω) уничтожение, ἀνα’βλεψις, ἀνα’νευσις, ἀποκα’λυψις, βι’ωσις, γο’γγυσις (от γογγυ’ζω, попадающееся только один раз в Числ.14:27 вместо обычного γογγυσμος), γρηγο’ρισις, ἐκδι’κησις, ἐ’κνηψις, ἐπιπο’θησις, ἐ’τασις, θε’λησις, θλι’ψις, κατα’νυξις, κατα’ρασις, πεποι’θησις, προ’σκλισις, προ’σχυσις ὑπε’ροψις.

На ει’α от глаголов на ευ’ω: ἀπεσκει’α (от ἀπεσκευ’ομαι) желание нравиться, ἐριθει’α, εστιατορει’α, ἱερατει’α, μεθοδει’α, φυγαδει’α (от φυγαδευ’ω.

На μονη’: ἐπιλησμονη’ (от ἐπιλη’σμων), πεισμονη’ (οτ πει’θω).

Без суффикса: οἰκοβομη’ (древнее οἰκοβομι’α или οικοβο’μημα), ἀναζυγη’ снятие с лагеря, ἀναντη’, ἀποκορυβη’ или ἀποκορυφη’, βροχη’, γλυφη’, ἐπιγονη’, ἐπισκοπη’, κοπη’, παρεμβολη’.

На της, означающие действующее лицо: αἰνιγματιστης а говорящий загадками, βαπτιστη’ς (от βαπτιζω), βιαστη’ς (от βια’ζομαι), γελοιαστη’ς, γνοστης, γογγυστη’ς, διω’κτης, δο’της (древнее δοτη’ρ), ἐκδικητη’ς, ἐλληνιστη’ς (от ἐλληνι’ζω говорю по-гречески) говорящий по-гречески (иностранец), ἐνταφαστη’ς, νυπνιαστη’ς, ἐξουσιαστη’ς, ἐπισπουδαστη’ς, ἐρεθιστη’ς, εὐαγγελιστη’ς, ἰατη’ς (древнее ἰατρο’ς или ἰατη’ρ), κερατιστη’ς, λυτρωτη’ς, μεριστη’ς, πειρατη’ς, προσκυνητη’ς, πυρωτη’ς, ῥαφιδευτη’ς, τειχεστη’ς, χωνευτη’ς; такие слова образовываются почти так же легко, как глагольные формы. Отдельно стоят: ἐπενδυ’της верхняя одежда и ὑποδυ’της исподняя одежда от ἐπενδυ’ω и ὑποδυ’ω, означающие не лица, но вещи, а также ἐπημι’της отшельник и μεσι’της посредник, происходящие не от глаголов, а от прилагательных ἐ’πημος и με’σ ος.

На τη_ρ, означающие орудие: ἀναλημπτη’_ρ (от ἀναλημβα’νω) то, чем можно брать, черпак, ἀρτη’_ρ (от ἀ’ιρω) орудие, с помощью которого носильщики поднимают и носят тяжести, διωπτη’_ρ или διωστη’_ρ, ἐπαρυστη’_ρ, λουτη’_ρ умывальник, ὀνοχιστη’_ρ, σφαιρωτη’_ρ, ὑποχυτη’_ρ.

На τη’ριον, означающие место или орудие: ἀκποατη’ριον (от ἀκποα’ομαι слушаю) место для слушания, зала суда, ἱλαστη’ριον предмет, посредством которого умилостивляют, крышка ковчега завета (см. выше), λαξευτη’ριον орудие для разбивания камней.

3) Существительные, произведенные от прилагательных:

На ο’τις, отвлеченные, от прилагательных 2-го склонения: ἀγιο’τις (от ἀ’γιος святой) святость, ἀγνο ο’τις (древнее ἀγνει’α от ἀγνευ’ω), ἀδηλο’τις, ἀφελο’τις (от ἀφελη’ς – неправильно образовано, так как существительные отвлеченные, произведенные от прилагательных 3-го склонения на ης, обыкновенно имеют окончание εια; у других писателей и здесь ἀφε’ειαλ), γυμνο’τις ´, δολι ο’τις, ματαιο’τις, μεγαλειο’τις; от существительных образованы: ἀδελφο’τις (от ἀδελφο’ς брат) братство (в конкретном смысле), θεο’τις (от θεο’ς) состояние божества, божественность, λοιμο’τις (от λοιμο’ς моровая язва).

На συ’νη, отвлеченные, от прилагательных 3-го склонения на ων: ἐλεημοσυ’νη (от ἐλεη’μων милосердный) милосердие; в Н. З. по большей части в конкретном смысле – милостыня; μεγαλωσυ’νη, ταπεινοφροσυ’νη; от прилагательных 2-го склонения: ἀγαθωσυ’νη, ἁγιωσυ’νη.

На ι’α, отвлеченные: ἀβροχι’α (от ἀ’βροχος) бездождие, αἰχυμαλωσι’α (от αἰχυμαλωτος), ἀποικεσι’α (от ἀποικεαω, параллельная форма к ἀποι’κησις) выселение, ἐκλιμι’α (от λιμο’ς) голод, ἐαφρι’α, παραφρονι’α (от παραφρων).

4) Существительные от существительных:

Женские на ισσα: μαγει’ρισσα: (от μα’γειος повар) повариха, Συροφοινι’κιισσα или Συροφοινἰ’νισσα (от Συροφοι’νιξ) сирофиникиянка.

Уменьшительные на ιον, ι’διον, α’ριον, ισκος, ι’σκη: αἰγι’διον (от αἱ’ξ козел, коза) козленок, ἀρνι’ον, βιβλαρι’διον (уменьшительное от уменьшительного βιβλα’ριον , а последнее от βιβλος), γαναικα’ριον (в презрительном смысле), δορκα’διον, ἐπι’φιον, θυγα’τριον, ἰχθυ’διον, κλινα’ριον, χκινι’διον, κορα’διον, κυνα’ριον, ὀνα’ριον, ὀψα’πιον, πτερυ’γιον, ψιχι’ον (от ψιξ), ὠτι’ον или ὠτα’ριον (от οῦ’ς); – ἀσπιδι’σκη, βασιλι’σκος (от βασιλτυ’ς). Некоторые из этих слов потеряли уменьшительное значение, напр., ὠτα’ριον или ὠτι’ον ухо.

На ιον не уменьшительные, по большей части произведенные от существительного с предлогом: ἐμπλο’κιον (от ἐμπλο’κη’, которое от ἐν и πλε’κω плету) украшение, вплетенное в волосы, εἰσο’διον, ἐνω’τιον (от ἐν и οῦ’ς серьга, ἐξοδιον, ἐπιμυ’λιον, καθο’ρμιον, περιβω’μιον, περισποριον, περιστιηθιον, περιστο’μιον, ὑποπο’διον, ὑποτι’τθιον, φρυ’γιον.

На εῖον, означающие место: εῖον (от εἱ’δωλον идол) капище, ἀσταρτεῖον капище Астарты.

На ω’ν, означающие место: ἀμπελω’ν виноградник, ἀφεδρω’ν отхожее место, κοιτω’ν спальня, λυτρω’ν спальня, μελισσω’ν улей, ῥοω’ν гранатовый сад, σιτοβολω’ν житница, συκω’ν фиговый сад, φοινικω’ν место, засаженное финиковыми пальмами.

5) Прилагательные, произведенные от имен или причастий:

На ιος: ἐπιου’σιος ⁶¹ , περιου’σιος.

На ικο’ς (после ι на ακος): κυριακο’ς, σαρκικο’ς.

На ινο’ς, означающие время: ὀρθρινο’ς утренний (классическое – ὀρθριος), αὐθημερινο’ς, καθημερινο’ς (от καθ᾿ἡμεραν) ежедневный (классическое – καθημε’ριος, но уже у аттиков μεθημερινο’ς), ταχινο’ς (от ταχα, ταχε’ως).

В эллинистическом языке LXX и Н. З. очень много слов сложных, – сравнительно еще больше, чем в классическом. Перечислять их было бы бесполезно, потому что греческий язык образует сложные слова совершенно легко, – так же, как теперь немецкий, в противоположность латинскому и русскому, не любящим таких слов. Поэтому новые сложные слова едва ли можно даже назвать нововведением в языке. Напр., с предлогом συ’ν можно сложить любой глагол для означения совместного действия: (βασιλευ’ω царствую, συμβασιλευ’ω царствую вместе с кем ⁶² . Поэтому давать список новых сложных слов LXX и Н. З. было бы бесцельно. Укажем лишь несколько слов, более замечательных: αἱιματεκχυγι’α (от αῖ῾ιμα – ἐκ –χε’ω) кровоизлияние, ἀλλοτριοεπι’σκοπος тот, кто вмешивается в чужие дела ⁶³ , ἀμφοτεροδε’ξιο’ς проворный, ἀνθρωπα’ρεσκος человекоугодник, ἀρτρο’πους (от ἀ’ρτρον – που’ς) сошник, γραμματοεισαγωγευ’ς глашатай, δωροδε’κτης (от δωρον – δε’χομαι) мздоимец, εἰδολολατρει’α, ἐργοδιω’κτης, ζωογονε’ω, καλοπιοε’ω, λιθοβολε’ω, νυχθη’μερον, οικοδεσποτε’ω, πατροπαρα’δοτοσ, ποταμοφο’πητος.

Совсем новых слов непроизводных и несложных (или по крайней мере таких, которых части не сразу видны) очень немного, напр., αἰθα’λη пепел, ἀ’καν ( = классич. ἀ’κανθα терн, ἀκροβυστι’α крайняя плоть (по-видимому, испорченное сложное слово ἀκρο-ποσθι’α), αλισγε’ω, ἀυο’ρα, ἀυμφι’ταπος, ἀττα’κης или ἀττακο’ς, βου’βαλος, γλεῦκος, γjγγυ’ζω, γρηγορε’ω, διαβα’φρα, δρα’ξ, ἐγρη’γορος, ἐγκρι’ς, ἐνω’πιον, θλαδι’ας, καμψα’κης, καρπα’σινος, κα’ρταλλος, κοιλα’ς, λικμο’ς, λογι’α, με’σακλον, ὀπι’τιον, ῥογα’ς, ῥαδαμνος, ραθι’ς, ῥεμβα’ς, ῥε’μβω, σκοταμη’νη, σπι’λος, στη’κω, στρηνια’ωα, χα’ρτης, χυδαῖος, ὠ’α, ὠμι’α.

Некоторые слова LXX и Н. З., хотя и древние, но известны нам не из аттического, а из других диалектов. Исследователи библейского языка, кажется, склонны думать, что LXX и писатели Н. З. брали эти слова сами непосредственно из разных диалектов в силу тех или других соображений. Так, +проф. И. Н. Корсунский писал: «Но по местам LXX избирают и формы других диалектов взамен форм аттического диалекта, очевидно, пользовавшихся предпочтительным употреблением в κοινὴ δια’λεκτος их времени, или же употребляют и формы одного и формы другого из диалектов древнегреческого языка по тем или иным соображениям их пригодности для выражения тех или других понятий еврейского кодекса ветхозаветных священных книг и по мере их употребления в народном устном или литературном обиходе того времени» (Перевод LXX, стр. 139). У него же (стр. 143): «Эту форму (νι’τρον), которую еще Фриних считал эолической, … LXX толковников предпочли ионической и аттической … форме λι’τρον». Такое мнение о непосредственном заимствовании библейскими писателями слов из разных диалектов ради каких-то особенных целей – должно быть признано ошибочным. Κοινὴ, как мы видели, приняла некоторые слова и формы из диалектов, всего более из ионического, – и, несомненно, те диалектические слова и формы, какие мы находим у библейских писателей, принадлежали самому «общему языку», на котором говорили и писали библейские писатели.

Так, из ионического диалекта κοινὴ заимствовала следующие слова, которая мы находим в книгах В. и Н. З.: γογγυ’ζω (вместо аттического τονγορυ’ζω), ῥη’σσω (вм. ῥη’γνυμι), πρηνη’ς (вм. πρανη’ς), βαθμο’ς (вм. βασμο’ς), σκορπι’ζω (вм. skeda’nnumi). Равным образом, ионическому диалекту принадлежат формы с ρσ, вместо чего у аттиков было ρρ; таковы в библейском языке ἀ’ρσην вместо ἀ’ρρην, ταρσο’ς вм. ταρρο’ς, μυρσι’νη вм. μυρρι’νη; однако, относительно ρσ и ρρ эллинистический язык не был вполне последователен: так, у LXX и в Н. З. употребляются и θαρρε’ω и θαρσε’ω. Что такое колебание было действительно в κοινὴ, – это доказывают и папирусы и новогреческий язык, в котором соответствующие слова являются то с ρσ, то с ρρ. Точно так же не было последовательности в κοινὴ относительно употребления форм с σσ, и с ττ: вообще говоря, ионические формы с σσ получили в эллинистическом языке перевес над аттическими формами с ττ, но это бывало не во всех случаях: так, в библейском языке с σσ – θα’λασσα, πρα’σσω, ταρα’σσω, περισσο’ς, νεοσσο’ς; но ἐκπλη’σσομαι и ἐκπλη’ττομαι (1 раз); ἐλλα’σσων ἠ’λαττονεῖν, ἐλαττοῦν; ῆ’σσον, ἠσσω’θητε и ἠ’ττημα, ἠ’ττᾶσθια; κρεῖσσον и κρεῖττον, κρεῖττων. Соответственно этому всегда ионич. ση’μερον вместо аттич. τη’μερον. Эллинистическая форма νι’τρον у LXX попала κοινὴ тоже не из аттического наречия, где было λι’τρον, а из какого-нибудь другого, – может быть эолического, может быть ионического. Вместо аттич. λεω’ς, νεω’ς, как эллинистический язык вообще, так и LXX и Н. З. в частности имеют формы λαο’ς, ναο’ς; но аттическая форма ἱ’λεως удержалась. Вероятно, благодаря воздействию ионического диалекта на κοινὴ, в последней употребляются иногда не сокращенными формы, которые у аттиков всегда сокращались; таковы в библейском языке: νεομηνι’α (вместо аттич. νουμηνι’α), ἀγαθοεργεῖν; во 2-м склонении: ὀστε’α, ὀστε’ων, но ὀστοῦν; χρυσε’ον, χρυσε’ους, χρυσε’ας наряду с сокращенными; в 3-м склонении:χειλε’ων, но ἐτῶν; в спряжении глаголов на εώ: ἐδε’ετο вместо ἐδεῖτο. Влияния других диалектов, – кроме ионического, – на эллинистический язык, как он представлен у LXX и в Н. З., следов почти нет: доризмами можно считать только разве слово ὀ’πνιξ (вместо аттич. ὀ’πνξις), ἡ λιμο’ς (вм. ὁ λιμο’ς).

Многие слова, употребляемым у LXX и в Н. З., как обыкновенные, мы встречаем в более древнюю эпоху только в поэзии. †Проф. И. Н. Корсунский, указывая на то, что и классическая проза стояла под влиянием поэзии, полагает, что «LXX толковников, дабы выразить многие понятия, для которых в выработанной до них прозе не доставало многих выражений, обильно пользовались из того же источника». Это едва ли верно, так как 1) трудно допустить, чтобы LXX и писатели Н. З. были знакомы с древней греческой поэзией; 2) как мы говорили выше, такие поэтические слова употреблялись в живом эллинистическом языке, как самые обыкновенные. Надо думать, что такие поэтические слова попали в библейский язык не из древней поэзии, а из живого языка. Таковы слова у LXX и в Н. З.: ἀλε’κτωρ, ἀ’μωμος, ἁριο’ζω выдаю замуж, βαρε’ω вместо βαρυ’νω, βαστα’ζω, βρε’χω, διαλαλε’ω ἐ’νι, вместо ἐ’νεστι, ἐντρε’πομαι стыжусь, ἐ’ριφος, εὐοδο’ω, ζο’φος, θαμβε’ω, καμμυ’ω, κραταιο’ς, λαῖλαψ, μεσονυ’κτειον, ὁδηγε’ω, πειρα’ζω, ῥα’κος, ῥυ’ομαι, σαργα’νη, σαρο’ω, σκολλω, στεῖρος, φαντα’ζω делаю видным, показываю, φηνι’ζω, φλογλι’ζω, ὠρυ’ομαι.

б) Но в позднейшем греческом языке мы находим не только новые слова, но также и новые, неизвестные нам из аттического, значения слов, существовавших в аттическом. Таковы, напр., у LXX и в Н. З. слова: ἀνα’κειμαι возлежу за столом (вместо: откладываюсь в запас, приношусь в дар), ἀνακλι’νjρμαι и ἀναπι’πτω ложусь за стол (вм. отклоняюсь, падаю назад), ἀπεκρι’θη ответил (по-аттич. ἀπεκρι’νατο ответил, ἀπεκρι’θησαν разошлись), ἀποτα’σσομαι прощаюсь, ἐπευ’γομαι говорю (вм. меня тошнит), ἐπωτῶ прошу (вм. спрашиваю), εὐχαριστῶ благодарю на словах (вм. плачу благодарностью на деле), παιδευ’ω наказываю (вм. воспитываю), παρακαλῶ прошу (вм. призываю), περιπῶμαι я очень занят (вм. снимаю с себя), σεβα’ζομαι почитаю (в смысле древнего σε’βαομαι, вм. боюсь), στε’γω выдерживаю (вм. покрываю), σογκρι’νω сравниваю (вм. соединяю), συνι’στρημι показываю, доказываю (вм. помещаю вместе), φθα’νω достигаю (вм. предупреждаю, делаю раньше), χορτα’ζω кормлю, насыщаю (вообще; у древних, – кормлю животное, о человеке лишь с презрительным оттенком), χρηματι’ζω называюсь (вм. занимаюсь государственными делами), ψωμι’ζω кормлю (вообще; у древних – кормлю ребенка или молодое животное), – γεννη’ματα плоды (у древних – рожденное, дети), δαι’μων, δαι’μο’νιον злой дух (вм. божество вообще), δῶμα крыша (вм. дом), λαμπα’ς лампа (вм. факел), ξυ’λον живое дерево (у древних δε’νδρον живое дерево, ξυ’λον срубленное дерево), ὀψα’ριοv рыба (у древних – всякое вообще кушанье, кроме хлеба), ο­ψω’νιον жалованье (вм. провизия), πτῶμα труп (вм. падение, упавший предмет), ῥυ’νη улица (вм. вращение, нападение), σώματα рабы (вм. тела), εὐσχη’μον почтенный, богатый (вм. красивый).

В некоторых случаях утратилась аттическая разница между синонимами, так что вместо одних аттических слов вошли в частое употребление в эллинистическом языке другие, близкие к ним по значению. Так, «вижу» в языке LXX и Н. З. (βλε’πω или θεωρῶ (которые у аттиков значат «смотрю»), редко ὁρῶ; «увидел» – εῖ’δον (εῖ’δα) или ἐθεασα’μιν, а не ἐθεω’ρησα или ἐ’βλεψα; в perfectum ἑυ’πακα или τεθε’αμαι; «увижу» – ὀ’ψομαι. »Иду» – πορευ’ομαι; исчезло βαβι’ζω и εῖ’μι со сложными; последние употребляются только в более литературном слоге у Ап. Луки и в послании к Евреям; сохранилось еще причастие ἐποιοῦσα. ᾿’Ερχομαι значит «иду», «прихожу», «ухожу» и имеет все формы настоящего и имперфекта, тогда как у аттиков оно имеет только indicat. рrаеs. В смысле «ухожу» употребляется и πορευ’ομαι, но наиболее специальный глагол с этим значением есть ὑπα’γω. Таким образом, οἱ ἐρχο’μενοι καὶ οἱ ὑπα’γοντες (Мк.6:31) значит «приходящие и уходящие» и равняется аттическому οἱ προσιο’ντες καὶ οἱ ἀπιοντες Περιπατῶ, которое у аттиков значит «гуляю», в эллинистическом языке имеет гораздо более широкое значение «хожу» ­­ аттич. βαβι’ζω, περι’ειμι. В смысле «говорю» употребляется не только аттич. λε’γω, но и λαλῶ, которое у аттиков обыкновенно значит «болтаю». Τρω’γω, имеющее у аттиков специальный смысл «гложу», «ем десерт», в κοινὴ имеет широкое значение «ем» (вообще). Εῖ’ς употребляется также в значении аттического τις или в значении πρῶτος. Вместо οὐδει’ς говорится также πᾶς οὐ. Прилагательное ἰ’διος «собственный» получило в κοινὴ значение почти притяжательного местоимения «свой» ( = атт. ἑαυτοῦ. Сверх того, много глаголов, бывших прежде обыкновенно переходными, в κοινὴ получили возвратное или среднее знамение, напр., ἀπορρι’πτω «бросаюсь» (Деян.27:43), αὐξα’νω или αὐ’ξω «увеличиваюсь», ἐνισχυ’ω «получаю силы» (LXX и Деян.9:19), ἐπιβα’λλω «падаю» (в лодку, о волнах) и др. Наоборот, некоторые средние глаголы получили переходное или даже причинное значение, напр., βασιλευ’ω «делаю царем» (LXX), διψῶ и πεινῶ (Мф.5:6).

К лексическому отделу можно, отнести также те случаи, когда в κοινὴ существительные имеют другой род, а иногда вместе с тем и другое склонение, чем в аттическом диалекте. Так, ἐλεος «милосердие» у классиков всегда мужеского рода и 2-го склонения, а в эллинистическом языке LXX и Н. З. оно среднего рода и 3-го склонения, хотя в рукописях и изданиях иногда попадаются и формы мужеского рода; также ὁ и ἡ ληνο’ς «точило», ὁ и ἡ βα’τος »голод», ὁ и ἡ βα’τος «терновый куст», ὁ и τὸ πλοῦτος «богатство», ὁ и τὸ ζῆλος «ревность», τὸ vῖκος и ἡ vι’κη’ «победа», τὸδι’ψος и ἡ δι’ψα «жажда». Некоторые слова лишь во множественном числе имеют оба рода: οἱ δεσμοι’ и τὰ δεσμοα’ »узы», οἱ στα’διοι и τὰ τα cστα’δια "стадии».

В грамматическом отношении отметим лишь наиболее важные факты отличия «общего языка» от аттического.

а) Произношение. Произношение в κοινὴ изменилось сравнительно с аттическим и продолжало меняться с течением времени. Несомненно, были и местные различия в произношении. Но вопрос этот пока мало еще разработан. Папирусы дают нам некоторые указания относительно произношения в Египте; они исследованы в этом отношении в книге B. Mayser’a, Grammatik dor griechischen Papyri ans dor Ptolomäerzeit 1906 [cp. «Христ. Чтение» 1902 г. 7, стр. 25].

б) Этимология.

Имена существительные и прилагательные. В 1-м склонении род. и дат. пад. ед. ч. слов на ρα и υῖα (которое произносилось как υα) оканчивается у LXX и в Н. З. на ης и η (вм. атт. ας и α), напр., σπει’ρῆσ, μαχαι’ρης, μαχαι’ρη, κονομυι’ης, συνειδυι’ης. Обыкновенно тут видят ионизм; но, скорее, это – явление, образовавшееся в самой κοινὴ под влиянием аналогии; напротив, слова на ρα и ια (ἡμε’ρα, ἀλη’θεια, μι’α) удерживают α во всем склонении ед. ч. Слова vοῦς и πλ ῦς склоняются по 3-му склонению, как βοῦς: род. νοο’ς, дат. νjῖ’. В 3-м склонении вин. п. ед. ч. оканчивается иногда на αν и ην вместо α и η, напр., у LXX (только в некоторых рукописях) αῖ’γαν (Числ.15:27), ἀκρι’δαν (Исх.10:4), ἀ’νθρακαν (Иез.28:13), βασιλε’αν (3Цар.1:47), γυναῖκαν (Руфь.4:12), ἐλπι’δαν (Сир.13:6), χοηΧδοαη (2Цар.5:18), jjεπηοαη (1Цар13:23), κοιλα’δαν (2Цар.5:18), μερι’δαν (1Цар.13:23), νυ’κταν (Исх.13:21, 1Цар.14:34), σκι’φαν (Исх.8:18), φρε’ναν (3Макк.5:3), χεῖραν (1Цар.21:8), – ἀσθενῆν (1Цар.2:10), ἀσεβῆν (Пс.9:23); в Н. З. (тоже лишь в некоторых рукописях): ἀ’ρσεναν (Откр.12:13), ἀστε’ραν (Мф.2:10), Δι’αν (Деян.14:12), εἰκο’ναν (Откр.13:14), μῆναν (Откр.22:2), χεῖραν (Ин.20:25), – ἀσεβῆν (Рим.4:5), α­σφαλη ν (Евр.6:19), συγγενῆν (Рим.16:11), ὐγιῆν (Ин.5:11). Это не есть простое «прибавление ν к окончанию α винит, падежа» вследствие какого-то «усыпления значения и употребления носовых звуков», как сказано у †проф. И. Н. Корсунского (Перевод LXX, стр. 396 и 386), но это αν перенесено в 3-е склонение из 1-го, т. е. по аналогии, напр., с ἡμε’ραν возникло χεῖραν, по аналогии с βορε’αν возникло βασιλε’αν, по аналогии с κριτη’ν возникло ἀσφαλῆν. Вследствие этого нельзя с точностью сказать, какое ударение надо ставить на этом ην – облеченное ли (как оно было на окончании η 3-го склонения), или острое (по аналогии с 1-м склонением), а также с каким ударением писать χειραν и т. п. – с облеченным ли (как в 3-м склонении), или с острым (как в 1-м склонении). От слов на ης 3-го склонения вин. п. на ην был и у ; аттиков,напр. τριη’ρην, Διμογθε’νην, но только от barytona. Ввиду того, что αν и ην являются в рукописях В. и Н. З. только как вариант наряду с α и η, да и то в небольшом сравнительно числе случаев, издатели решают этот вопрос различно; несколько помогут для его решения папирусы и надписи, но едва ли много, так как и в них (по крайней мере, в документах после р. Хр.) попадается и то и другое окончание, иногда даже оба в одном и том же документ (в эпоху до р. Хр. такое αν очень редко на папирусах).

Вин. и. множ. ч. от слов на ευ’ς оканчивается на εῖς вместо ε’ας, т. е. одинаков с именительным (вероятно, по аналогии с αἱ πο’λεις – τὰς πο’λεις), как уже у аттиков в конце IV века до р. Хр. От τε’σσαρες вин. п. тоже по большей части одинаков с именительным, как очень часто и на папирусах (по аналогии с несклоняемыми числительными). Наоборот, от слов на υς вин. п. множ. ч. имеет окончание не сокращенное υα (по аналогии с вин. п. на ας от согласных основ) – ἰχθυ’ας, βο’τρυας; (вм. атт. ἰχθῦς, βο’τρυς; также и от βοῦς – βο’ας [(вм. атт. βοῦς). От γῆρας дат. п. γῆρει, как в ионич. диалекте (в аттич. – γη’ρα; однако эта форма едва ли заимствована из ионич. диалекта: вероятно, вследствие неясного произношения окончания в именит. п. ας, это слово перешло в склонение имен на οςо; (как γε’νος), так что и род. п. от него у LXХ γη’νος, как γε’νος;, а не γη’νως, как у аттиков. Подобным образом, у нас слова на «мя» (напр., время) перешли в склонение слов на «е» (как поле) вследствие неясности произношения, так что в просторечии род. п. «время» (как поля), дат. п. «времю» и т. д.

Двойственного числа совсем нет в κοινὴ ни в склонении, ни в спряжении; оно вымерло еще у аттиков в IV веке до р. Хр. Но эллинизм пошел еще дальше в этом направлении и устранил и другие понятия, указывавшие на различие между двойственным и множественным, – πο’τερος, ἐκα’τερος, οὐδετερος, μιδετερος, προ’τερος; они все (кроме ἑτερος) были заменены словами, означающими множественность, – τι’ς, ἑκατστος, οὐδει’ς (οὐθει’ς), μηδει’ς (μηθει’ς), πρῶτος.

’ В силу того же уничтожения различия между двойственностью и множественностью, превосходная степень прилагательных на τατος почти исчезла и была заменена сравнительной степенью (здесь, – стало быть, – наоборот, прежнее понятие множественности исчезло); сохранились лишь некоторые старые, твердо установившиеся, окаменелые формы превосходной степени – ὑ’πσιστος, ἐλα’χιστος, τλεῖστος, με’γιστος, κρα’τιστος (в зват. п.), ἠ’διστα (наречие), τα’χιστα (наречие), ma’li’sta. Но и они, может быть, уже не содержали в себе полного понятия превосходной степени, и были близки по значению к положительной, как это видно из того, что от ἐλα’χιστος образована сравнительная степень ἐλαχιστο’τερος в смысле превосходной (Еф.3:8). В κοινὴ появились новые формы степеней сравнения, не существовавшие в аттическом: ἀγαθω’τερος (Суд.11:25 и Суд.15:2, хотя не во всех рукописях), τα’χιον, διπλο’τερος, μειζο’τερος, ἐλαγιστοτερος, κατω’τερος, ἐσω’τερος, ἐξωτερος.

Глаголы. Система спряжения не потерпела в эллинистическом языке больших изменений сравнительно с прежним, так как почти все классические формы залогов, наклонений, времен уцелели, за исключением двойственного числа. В частности, заметим след. из библейского языка.

Слоговое приращение почти всегда пропускается в plusquamperf., напр., πεποιη’κεισαν и, хотя есть исключения, напр. ἐβε’βλητο (Лк.16:20), ἐπεγε’γραπτο (Деян.17:23). Временное приращение иногда пропускается в глаголах, начинающихся с ει, οι, ευ, напр. εῖ’ξα, οἰκοδομη’, εὑ’ρισκον, a кое-где в отдельных случаях даже в глаголах, начинающихся с краткой гласной (по большей части в сложных глаголах), напр., ἀφε’γησαν, ὀ’φελον. В глаголах, сложенных с двумя предлогами, иногда бывает два приращения, напр. παρεσυνεβλη’γη (LXX), ἀπεκατεςτα’θη (Мф.12:13, Мк.3:5, Лк.6:10).

Относительно образования глагольных форм заметим, что некоторые глаголы на ζω имеют гортанную основу: νυστα’ζω – аоr. ἐνυ’στσξα, παι’ζω – aor. ἐ’παιξα, fut. παι’ξω (у атт. ἐ’παισα, παι’σομαι), βαστα’ζω – aor. ἐβασταξα (ΛΧΧ); στηρι’ζω имеет то зубные, то гортанные формы: ἐστη’ρισα и ἐστη’ριξα, στηρι’σω (στηριῶ) и στηρι’ξω; наоборот, σαλπι’ζω имеет лишь зубные формы в противоположность аттическому: ἐσα’ισα, σπλαλπι’σω (σαλπιῶ LXX).

Наиболее важным нововведением было перенесение окончаний 1-го аориста во 2-ой аорист и имперфект. Началось это явление еще у аттиков в формах εῖ’πα (при εῖ’πον) и ἠ’νεγηα (при ἠ’νεγηον). Но в эллинистическом языке это явление получило широкое распространение; в библейских текстах оно чаще встречается у LXX, чем в Н. З. Однако и в Н. З. этот процесс еще не был закончен (позднее он пошел еще дальше и устранил совсем окончания 2-го аориста); в библейских текстах мы находим окончания 1-го аориста в формах 2-го аориста наряду с аттическими правильными, причем рукописи часто колеблются между той и другой формами; очень редко это бывает в формах имперфекта, причем часть рукописей всегда дает и правильные аттические формы, почему можно думать, что такие позднейшие формы имперфекта представляют в Н. З. чтение не подлинное; у LXX такие формы имперфекта исследователями вовсе не указаны. Так получились в разных (но не всех) наклонениях формы аористов: εῖ’πα, ἠ’νεγκα, ἐ’βαλα, εῖ’δα, εῖ’λα, εῦ’ρα, ῆ’λθα, β ἐ’πεσα, ἀπε’θανα, ἐ’λαβα, ἐ’πια и др. Impf. с окончаниями 1-го аориста дается некоторыми рукописями лишь в нескольких местах: εῖ’χαν, εἰ’χαμεν, εἰ’χατε, ἐ’λεγαν, причем во всех этих случаях другие рукописи дают правильные аттические формы.

Окончание 3-го лица множ. ч. 1-го аориста αν проникло и в perf. (вместо ασι), но как у LXX, так и в Н. З. аттические формы преобладают. Таковы у LXX: πε’ποιθαν (Иудифь.7:10) во всех рукописях, ἐω’ρακαν (Втор.11:7) и παρε’γτηκαν (Ис.5:29) в некоторых рукоп. В Н. З.: ἐω’ρακαν (Лк.9:36, Кол.2:1), τετη’ρηκαν (Ин.17:6), ἐ’γνωκαν (Ин.17:6), ἀπε’σταλκαν (Деян.16:36), εἰσελη’λυθαν (Иак.5:4), γε’γοναν (Рим.16:7, Откр.21:6), πεπ(τ)ωκαν (Откр.18:3), εἰ’ρηκαν (Откр.19:3) – все эти формы даются лишь некоторыми рукописями.

Окончание 2-го лица ед. ч. имперфекта проникло в перфект и аорист; но у LXX и в Н. З. есть только несколько случаев этого явления, и при том лишь в некоторых рукописях. У LXX: ἀπε’σταλκες (Исх.5:22), ἐ’δωκες (Иез.16:21, Неем.9:10). В Н. З.: κεκοπι’ακες и a᾿φῆ κες (Откр.2:3), ἐλη’λυθες (Деян.21:22), ἐω’ρακες (Ин.8:57), ἐ’δωκες (Ин.17:7), εἰ’ληφες (Откр.11:17), ἀπεκα’λυψες (Мф.11:25).

Окончание σαι 2-го лица ед. ч. страд, и среднего залога перфекта или настоящего глаголов на μι проникло и в соответствующую форму настоящего глаголов на αω. У LXX: κοιμᾶσαιχ (Втор.31:16) вместо атт. κοιμᾶ, κτᾶσαι (Сир.6:7). В Н. З.: ὀδυνᾶσαι (Лк.16:25), καυχᾶσαι (1Кор.4:7, Рим.2:17,23, Рим.11:18) и в будущих φα’γεσαι и πι’εσαι (LXX и Лк.17:8) – все формы в Н. З. без разночтений.

Глаголы на μι в эллинистическом языке подвергаются влиянию глаголов на ω, что заметно еще и в аттическом; но в κοινὴ это влияние усиливается в действ. залоге; впрочем, в библейском языке встречаются и древние формы – то во всех рукописях, то в некоторых; страдательный или средний залог спрягается по древнему, хотя и не вполне. Так, от глаголов на υμι образуются формы как бы от глаголов на υ’ω, напр., praes. δεικνυ’τις, ὀμνυ’ει, ὀμνυ’ουσι; impf. ἐζω’ννυες, ἐστρω’ννυον; imperat. ἀπο’λλυε, ὀμνυ’ετε; infin. ὀμνυ’ειν, δεικυ’ειν; partic. ἀπο’λλυ’ων, δεικνυ’οντος. ῾Ιστα’ναι переходит в ῾ιστα’νειν или ῾ιστᾶν и даже στ’νειν, от которых и образуются формы настоящего врем., напр., 3-е лицо множ. ч. ἰστῶσι, прич. ἰστα’νον или ἰστῶν; от старого perf. ἐ’στηκα образовалось новое praes. στη’κω. От δυ’ναμαι иногда встречаются в разночтениях формы спряжения на ω: δυ’ναμαι, -ο’μεθα, -ο’μενος (формы, известные нам из папирусов). От τι]θημι 3-е л. множ. ч. имперфекта ἐτι’θουν (в некоторых рукоп. также ἐτι’θοσαν и атт. ἐτι’θεσαν). От διδωμι та же форма ἐδιδουν (наряду с атт. ἐδι’δοσοσαν); в страд, или среднем залоге impf. ἐδιδετο и aor. medii ἐ’δετο с разночтениями ἐδι’δοτοo и ἐ’δοτο; conj. aor. δοῖ наряду с атт. δῶ; есть еще форма δω’η, но трудно сказать, что она такое – conj., или opt. (сели opt., то надо писать δω’η; conj. praes. διδοῖ. От γιγνω’σκω conj. aor. γνοῖ наряду с γνω. ῾’Ιημι переходит иногда в ἰ’ω, и от этого встречаются новые формы: praes. ἀφι’ω, συνι’εις, ἀφεῖς (сокращено из Г a­_fi’ei_s), ἀφι’ομεν, ἀφι’ουσιν, inf. συνι’ειν, partic. τοῖς συνι’ομεν, impf. ἠ’φιεν. От εἰμι’ ( не аттич. формы: impf. η­’μην, η­’ς, η­’μεγα, imperat. ἠ’τω. Οῖ’δα спрягается так: οῖ’δας, οῖ’δε, οἰ’δαμεν и т. д., но есть и атт. ἰ’στε, ἰ’σασι в более литературных писаниях Н. З. (у Луки, напр.).

От многих глаголов на ω мы находим в библейском языке не аттические образования аориста, перфекта, будущего, напр., от ἐσθιω fut. φαγομαι; эти глаголы перечислены в грамматиках к Н. З. Winer-Shmiedel’я и Blass’а.

Уже из представленного здесь краткого очерка особенностей этимологии библейского языка видно, что в ней много спорных вопросов, . решение которых крайне затрудняется разногласием рукописей. Κοινὴ представляет собою такую стадию развития греческого языка, когда старые формы боролись с новыми, возникавшими главным образом под влиянием аналогии; каждая форма имеет свою отдельную историю; и для решения этих спорных вопросов необходимо как всестороннее исследование рукописей, так и детальное изучение каждой формы, по преимуществу на основании папирусов и надписей.

b) Синтаксис.

Перевод LXX, как мы указывали выше, вследствие буквальности своей, кое-где имеет конструкции не вполне греческие. Синтаксис LXX недостаточно исследован, и потому подробно мы не можем его касаться; но несомненно, что относительно собственно греческих элементов он очень близок к синтаксису Н. З., т. е. к синтаксису эллинистического языка, и потому сказанное о синтаксисе Н. З. приложимо более или менее и к синтаксису LXX. Укажем главнейшие черты, отличающие синтаксис Н. З. от синтаксиса аттической прозы.

Согласование подлежащего и сказуемого. При подлежащем среднего рода множ. ч. аттики ставят сказуемое – глагол в ед. ч. В Н. З. и у LXX это правило не всегда соблюдается, и сказуемое – глагол ставится то в ед., то во множ. ч.; очень часто рукописи колеблются. Ин.19:31 ἱνα κατεαγῶσιν αὐτῶν τὰ σκε’λη, но там же ἱνα μὴ τὰ σω’ματα

Падежи. Конструкция многих глаголов изменилась: вместо одного падежа ставится другой; особенно часто вместо простого падежа употребляется предлог с падежом, хотя нередко наряду с новой конструкцией употребляется и старая – аттическая. Так, καλῶς ποιεῖν τινι (Лк.6:27) вм. τινα’, καταρᾶσθαι’ τινα (Мк.11:21) вм. τινι’, προσκυνεῖν τινι или ἐνωπιο’ν τινος (LXX и в Н. З.) которое тоже встречается у LXX в Н. З., παραινειν τινα (Деян.27:22) вм. τινι’, χρῖσθαι’ τινα (1Кор.7:31) в части рукописей) вм. τινι’, что обыкновенно и в библейском языке, πεινᾶν и διψᾶν τι (Мф.5:6) вм. τινο’ς ἐπιθυμεῖν τι (LXX и Н. З.) вм. τινο’ς, κληρονjμεῖν τι вм. τινο’ς, κρυ’πετειν τι ἀπο’ τινο’ς (Мф.11:25) вм. τι’ τινα, ποιεῖν τι’ τινα «делать что с кем», ὀμνυ’ειν ἐ’ν τινι или εἰ’ς τι или κατα’ τινο’ς вм. τι «клясться чем», καταδικα’ζειν τινα’ вм. τινο’ς, βασιλευ’ειν ἐπι’ τινο’ς или ἐπι’ τινα вм. τινο’ς, πολεμεῖν τινα (Исх.14:25) или μετα’ τινο’ς вм. τινι’ «воевать кем». Стали говорить ἐν τῶ ἁ’δη и εἰς ἁ’δην "в аду» ἐν и εἰς ἁ’δηου, очевидно потому, что ἁ’δου стало обозначать саму преисподнюю, а не бога преисподней, кaк раньше. Вместо аттич. винительного отношения по большей части становится дательный, напр., τῶγε’νει «по происхождению», ὀνο’ματι «по имени», ἀδυνατις τοῖς ποσι’ν, ἀπερι’τμητοι τῆ κορδι’α. Вместо винительного внутреннего объекта слов одного корня или одного значения с глаголом часто ставится дательный, и притом даже без всякого определения, которое в аттическом языке при таком винительном почти необходимо, напр., ὀδω πορευ’εσθαι, περιπατεῖι, στοιχεῖν (LXX и H. 3.) «идти путем», ἐπιθυμι’α ἐπιθυμεῖν, χαρᾶ χαι’ρειν, θανα’τω τελεντᾶν и др. Вместо gen. partitivus очень часто употребляется описание с предлогами εξ, ἀπο’, ἐν, напр., ε῀’ς εξ ὑμῶν, τι’να ἀπο’ τῶν δυ’ο, τι’ς ἐν ὑμῖν. Gen. part. или выражение с предлогом, его заменяющее, нередко ставятся в смысле подлежащего или дополнения, тогда как в классическом языке этим подлежащим или дополнением является τι’ς, от которого и зависит gen. part., напр., εῖπον ἐκ τῶν μαθρο τῶν αὐτοῦ (т. е. τινε’ς) «сказали некоторые из учеников его», θανατω’σουσιν ἐξ ὑμῶν (т. е. τινα’ς) «умертвят некоторых из вас». Вместо gen. part., зависящего от глаголов, также нередко ставится выражение с предлогом (ἐξ, ἀπο’) или иногда вин. пад., напр., ἐκ τοῦ ἀ’πτου ἐσθιε’τω (вм. аттич. τοῦ ἀ’πτου) «есть хлеб», ὁς ἀ’ν πι’η τοῦ ὑ’δατος «пить воду», ἰ’να ἀπο’ τοῦ καρποῦ δω’σjυσιν «чтобы дали плодов». При сравнительной степени вместо gen. comparationis или частицы ἠ’ с каким-либо падежом ставится иногда также παρα’ или ὐπε’ρ с вин. пад., напр., Лк.3:13 μηδὲν πλε’ον παρα’ τὸ διατεταγμε’νον πρα’σσετε «ничего не делайте более того, что приказано», Лк.16:8, φρονιμω’τεροι ὐπε’ρ τοὐς τοῦ φωτο’ς «умнее сынов света». В смысле сравнительной степени нередко употребляется даже положительная степень с ε’ρ, напр., 1Цар.9:2 οὐκ ῆ’ν ἐν υἱοῖς ᾿Ισραὴλ ἀγαθὸς ὐπε’ρ αὐτο’ν «не было среди сынов Израилевых лучше его»; Лк.13:2 ἀμαρτωλοὶ παρὰ πα’ντας.

Предлоги. Н. З. сохранил все аттические собственные предлоги, кроме ἀμφι’, но некоторые употребляются не со всеми падежами, с какими они употребляются в аттическом языке. Так, περι’. с дат. п., редкое и в аттической прозе, совсем не встречается в Н. З.: также ὐπο’ с дат. п.; προ’ς с род. и дат. п. попадается очень редко. Но зато в κοινὴ развилось употребление таких предлогов несобственных, которые вовсе или почти не употреблялись так у аттиков, – ἐ’ως с род. п. «до», ἐηω’πιον «пред», ἐπα’νω »на», "над», ὑποκα’τω «под». Относительно предлогов в эллинистическом языке замечается тенденция к употребление винит. падежа вместо родительного или дательного при обозначении пребывания на месте, тогда как в аттическом языке винительный падеж при предлогах означает почти всегда движение к месту; иногда, впрочем, но гораздо реже, в эллинистическом языке бывает и обратное явление – употребление падежа (род. или дат.), означающего пребывание на месте, для обозначения движения. Так, в эллинистическом языке, а отсюда и в библейском, εἰς с вин. п. часто ставится вместо аттического ἐν с дат. на вопрос «где?», напр. Мк.1:9 ἐβαντι’σγη εἰς τὸν ᾿Ιορδα’νη, но Мк.1:5 ἐβαντι’ζοντο πα’ντες ἐν τῶ ᾿Ιορδα’νη ποταμῶ?) и Мф.3:6 ἐβαντι’ζοντο ἐν τῶ ᾿Ιορδα’νη. Лк.11:7 εἰς τὴν κοι’την εἰσι’ν. Обратное явление – ἐν с дат. вместо εἰς с вин. – в Н. З. редко, напр. Лк.9:46 εἰσῆλθε διαλογισμὸς ἐν αὐτοῖς. Нередко, впрочем, одни рукописи дают εἰς, другие – ἐν. Это смешение ἐν и εἰς встречается и у LXX и у всех Евангелистов, кроме Матфея; но в посланиях и даже в Откр. ἐν и εἰς по большей части различаются, как в аттическом. Подобным же образом ὑνο’ с вин. п. употребляется вместо аттического ὑνο’ с дат. или род. в смысле «под чем», напр. Ин.1:48 ὀ’ντα ὑνο’ τὴν συκν῀ν «под смоковницей». Также ἐπι’ с вин. п. вместо аттического ἐπι’ с род. или дат. в смысле «на чем», напр., Лк.2:25 πνεῦμα ἁγιον ῆ’ν ἐπ᾿ αὐτο’ν «на нем». Бывает изредка и обратное явление – ἐπι’ с род. или дат. п. вместо аттического ἐπι’ с вин., напр., Мк.9:20 πεσὼν ἐπι’ τῆς γῆς «упав на землю»; Мф.9:16 οὐδεὶς ἐπιβα’λλει ἐπι’βλημα ἐπι’ ἰματι’ω παλαιῶ. Рукописи, однако, сильно колеблются относительно падежа при ἐπι’. Равным образом, προ’ς с вин. п. употребляется в смысле «при ком», «у кого», «при чем». Напр., Мф.26:18 προ’ς σὲ ποιῶ τὸ πα’σχα "у тебя».

᾿Απο’ иногда употребляется вместо ἐξ в значении «из», напр., Деян.16:39 ἀπελθεῖν ἀπο’ τῆς πο’λεως«из города». ᾿Απο’ ставится часто также и вместо ὑπο’ при глаголах в страд, залоге, напр., Деян.2:22 ἀποδεδειγμε’νον ἀπο’ τοῦ Θεοῦ; впрочем, рукописи в таких местах по большей части сильно колеблются. Κατὰс вин. употребляется часто для описания простого род. падежа: так, в Н. З. напр., словами κατὰ Ματθαῖον, может быть, просто писатель этой формы евангельского повествования: «Евангелие Матфея»; Деян.18:15 νο’μου τοῦ καθ᾿ ὑμᾶς ᾽ ὑμετε’που "вашего». Περι’ и ὑπερ с род. нередко ставятся один взамен другого (впрочем, и в рукописях смешиваются), так что περι’ получает значение «за» а ὑπερ – «о»; напр., Мф.26:28 τὸ αῖμα τὸ περι’ πολλῶν ἐκχυννο’μτνον «изливаемая за многих», но Мк.14:24 τὸαῖμα τὸ ἐκχυννο’μτνον ὑπερ πολλῶν. Обратное явление – ὑπερ вместо аттич. περι’ – в Н. З. встречается редко, и почти только у одного Ап. Павла, напр., Флп.1:7 φρονεῖν ὑπερ πα’ντων ὑμων «думать о всех вас».

Прилагательные. Прилагательное ср. р. ед. ч. нередко употребляется в смысле отвлеченного существительного и даже, как существительное, соединяется с род. п. (в посланиях Ап. Павла, как вообще в κοινὴ, что бывает, впрочем, иногда и у аттич. писателей), напр., 1Кор.1:25 το’ μωρὸν τοῦ Θεοῦ σοφω’τερον τῶν ἀνθρω’πον ἐστι’ν (᾽ ἡ μωρι’α).

Числительные. Для придания числительному, – и даже вообще имени, – разделительного значения оно повторяется, как и в еврейском языке, напр., Мк.6:7 ἠ’ρξατο αὐτοὺς ἀποστε’λλεν δυ’ο δυ’ο (᾽ ἀνα’ δυ’ο ηλη κατὰ δυ’ο) «по двое». Мк.6:39 ε-πε’ταξεν αὐτοῖς ἀνακλινθῆναι πα’ντας συμπο’σια συμπο’σια «по отделениям» … καὶ ἀνε’πεσαν πρασιαι’ πρασιαι’ "рядами».

Местоимения. Замечательную черту языка Н. З. и – еще больше – языка LXX составляет необыкновенно частое употребление косвенных падежей личных местоимений там, где в классической прозе это было бы избегнуто, напр., 1Ин.3:17 ὁ’ς, ἀ’ν… θεορῆ τὸν ἀδελφὸν αὐτοῦ χρει’αν ἐ’χοντα καὶ κλει’σηυ τὰ σπλα’γχβα αὐτοῦ ἀπ᾿ αττ’ αὐτοῦ, πῶς ἡ ἀγα’νη τοῦ Θεοῦ με]νει ἐν αὐτῶ. Возвратное местоимение во множ. ч. для всех трех лиц в эллинистич. языке есть ἑαυτῶν (атт. ἡμτῶν αὐτῶν, ὑμτῶν αὐτῶν, σφῶν αὐτῶν исчезли). Там, где аттики употребляют возвратные местоимения, в библейском языке нередко ставятся личные, напр., Мф.18:8 βα’λε α­πο’ σου.

"Οστις в относительном предложении не отличается по значению от ὁ’ς, напр. Деян.8:15 Π’τρον και1 ᾿Ιωα’ννην, ὁ’τινες προσηυ’ξαντο (᾽ὁὶ); но у Ап. Павла ὁ’ς и ὁ’στις; употребляются с аттическим различием. Вопросительное τις с употребляется иногда в смысле относительного, напр., Мк.14:36 οὺ τι’ ἐγὼ θε’λω ἀλλὰ τι’ συ’ ( = ὁ’, как и стоит в рукописи D).

В прямом вопросе вместо τις нередко ставится νοῖοσ (как иногда и в аттическом). В косвенном вопросе ὁ’στις и другие косвенно-вопросительные местоимения перестали употребляться и заменены прямыми τις и др. (которые и в аттическом Н. З. могли употребляться наряду с ὁ’στις и пр.).

3алоги глагола. Действ. залог в библейском языке употребляется иногда там, где по-аттически должен бы был стоять средний, и наоборот, напр., ποιεῖν (κρι’σιν, πο’λεμον, συμβου’λιον и др.) вместо ποῖσθαιειτ; наоборот, perible’pesfai вм. perible’pein, tifesfai (a­posto’lous, eì_s o­rgh’n) вм. аттич. ποιεῖν или ион. τιθε’ναι.

Времена глагола. Настоящее часто употребляется вместо будущего в предсказаниях (как иногда и в классическом языке); всего чаще .так употребляется ἐ’ρχομαι, напр., Ин.14:3 ἐὰν ἑτοιμα’σω το’πον, ὑμῖν, πα’λιν ἐ’ρχομαι καὶ παραλη’μψομαι ὐμᾶς. Равным образом, partic. praes. ставится иногда для обозначения действия, следующего за действием главного глагола, вместо классического partic. fut., которое в библейском языке почти вышло из употребления, напр., Деян.15:27 ἀπεστα’λκαμεν ᾿Ιου’δαν καὶ Σι’λαν ἀπαγγε’λλοντας «чтоб они возвестили».

Разница между имперфектом и аористом изъяв. накл., а также между другими наклонениями настоящего и аориста в библейском языке та же, что в классическом, а именно видовая. Так наз. aoristus gnomicus употребляется в библейском языке очень редко и почти только в сравнениях, напр., Ин.15:6 ἐα’ν μη’ τις με’νη ἐν ἐβλη’θη ἐ’ξω ω’῀σ τὸ κλῆμα ἐξηρα’νθη.

Перфект употребляется с тем же значением, как и в аттическом; но иногда вместо него бывает и аорист (как, впрочем, иногда и в аттическом), напр. Мф.23ἐπί τῆς Μωυσε’ως καθε’δρας ἐκαθισαν οἱ γραμματεῖς «сели (и сидят)» в Апокалипсисе бывает и наоборот – перфект вместо аориста, напр. Откр.5:7 ῆ’λθεν καὶ εἰ’ληφεν.

В будущем почти исчезли неопредел. накл. и причастие; они встречаются только в литературном языке Деяний и послания к Евреям. Эти формы заменяются разными способами, напр., описанием посредством гл. με’λλω с inf. praes.

Вместо простых форм глаголов нередко встречаются сложные, составленный из форм гл. εἰμι’ (иногда γι’γνομαι) с partic. perf. и с partic. praes.; такие описания попадаются и в классическом языке, но сравнительно редко. Так, в Н. З. употребляются в одинаковом значении γεγραμμε’νον ἐστι’ и γεγραπται, ῆ’ν γεγραμμε’νον и ἐγε’γραπτο, ῆ’σαν καταμε’νοντες ᾽ κατε’μενον, ἐσο’μεθα προσκαρτεροῦντες ᾽ προσκαρτερη’σουμεν, ἐ’σεσθε μισου’μενοι ᾽ μιση’αεσθε «будете ненавидимы», ἐστι’ν προσαναπληροῦσα προσαναπληροῖ, ἰ’σθι εὐνοῶν ᾽ εὐνο’ει, εῖναι προσευχο’μενου ᾽ προσευ’χεσθα.

Наклонения в главных предложениях.

Изъявительное наклонение. Так наз. modus irrealis, состоящий в аттич. прозе из прошедшего изъяв. (impf., aor., plqp.) с ἀ’ν и употребляемый в аподосисе условных периодов, в Н. З. иногда встречается без ἀ’ν (хотя в огромном большинстве случаев ἀ’ν ставится), напр., Ин.15:24 εἰ τὰ ἐ’ργα μὴ ἐποι’ησα ἐν αὐτοῖς…, ἁμαρτι’αν οὐκ εἰ’χοσαν (вм. οὐκ ἀ’ν εἰ’χ)

Для выражения неисполнимого желания в аттическом ставится εἰ’θε или εἰ γα’ρ с прошедшим изъяв. или εἰ’θε (εἰ γα’ρ) ωφελον с неопред. накл. Вместо этого в библейском языке употребляется ωφελον или ὀ’θελον с прошедшим изъяв., причем это ωφελον (ὀ’θ) ие спрягается, т. е., след., оно само обратилось в неизменяемую частицу, напр., ὀ’θελον ἀπεθα’νομεν (Исх.16:3) «о если бы мы умерли (тогда)», ὀ’θελον ἐβασιλευ’σατε (1Кор.4:8). Это же ὀ’θελον употребляется с fut. ind. для выражения желания исполнимого (­ атт. εἰ’θε или εἰ γαρ с opt..), напр., ὀ’θελον και αποκοψοντεαι οἰ ἀναστατοῦντες ὑμᾶς (Гал.5:12). Подобным образом, ἐβουλο’μην или ἠ’θελον ставятся вместо аттич. ἐβουλο’μην ἀ’ν (для выражения желания неисполнимого) и вместо аттич. βουλοι’μην ἀ’ν (желания исполнимого), напр., Гал.4:20 ἠ’θελον παρεῖναι πρὸς ὐμᾶς ἀ’ρτι και’ ἀλλα’ξαι τ`ν φωνη’ν μου «хотел бы я теперь быть у вас и изменить голос мой» ( = атт. ἐβουλο’μην ἀ’ν); Деян.25:22 ἐβουλο’μην ἀκοῦσαι «желал бы послушать» ( = аттич. βουλοι’μην ἀ’ν).

Сослагательное наклонение. Fut. ind. и aor. conj. в библейском языке часто употребляются одно вместо другого; впрочем, это бывает почти исключительно в придаточных предложениях; в главных это редко, напр., Ис.33:24 ἀφεγῆ αὐτοῖς ἡ ἀμαρτι’α ᾽ ἀφεγῆσεται «будет отпущено согрешение».

При conj. adhortainus 1-го лица множ. ч. (а также при imperatives 2-го лица) ставится ἀ’φες (imperat. aor. от ἀθι’ημι). обратившееся в частицу, как наше «пусть», так что оно ставится и при ед. и при множ. ч. глагола, или δεῦρο при ед. ч. глагола и δεῦτε при множ. ч. глагола (в классич. языке ставятся ἀ’γε, φε’ρε, δεῦρο); по-русски так употребляются «дай», «давай»; напр., Мф.7:4 ἀ’φες ἐκβα’λω «дай вырву»; Мф.27:49 ἀ’φες ἰδωμεν «давай посмотрим»; Деян.7:34 ( = Исх.3:10) καὶ νῦν δεῦρο ἀποτει’λω; Мк.12:7 δεῦτε ἀποκτει’νομεν; Мф.28:6 δεῦτε ἰ’δετε «посмотрите».

При запрещениях, выражаемых 2-м и 3-м лицом aor. conj. с μη’ (а также imperat. praes. с μη’), ставится часто ὁ’ρα. ο’ρᾶτε, βλε’πετε без влияния на конструкцию (как по-русски «смотри»), напр., Мф.8:4 ὁ’ρα μηδενὶ ἐ’ιπης «смотри, не говори никому»; Мф.24:6 ο’ρᾶτε μὴ θροεῖσθε.

Желательное наклонение. Oplativus, выражающий в классическом языке исполнимое желание, употребляется иногда и в Н. З., напр., μὴ γε’νοιτο. Но он часто заменяется, – особенно в проклятиях, – повелительным, напр. ἀνα’θεμα ἐ’στο. О замене его посредством ὀ’θελον с ind. fut. см. выше.

Modus potentialis (opt. с ἀ’ν) в разговорной κοινὴ совсем исчез. В Н. З. встречается лишь несколько примеров его в литературном языке Ап. Луки (в Ев. и Деяниях). Вообще же вместо него употребляются другие обороты, напр., ind. fut.: 1Кор.15:35 ἐπεῖ τις ­­ атт. εἰ’ποι τις ἀ’ν (хотя и по-аттически возможно fut.); вместо βουλοι’μην ставится ε’βουλο’μην (см. выше).

Повелительное наклонение употребляется в библейском языке так же, как в аттическом; но нередко заменяется другими оборотами, напр., посредством fut. ind. в законах В. З. (редко в Н. З.), напр., οὺ φονευ’σεις «не убивай»; также посредством t ἰ’να с conj., напр., ἡ γονὴ ἰ’να φοβν῀ται τὸν ἂνβρα.

Наклонения в придаточных предложениях. Желательное наклонение в придаточных предложениях в Н. З. почти совсем исчезло; остается лишь несколько примеров его, почти исключительно в более литературном языке Ап. Луки (Ев. и Деян.). Поэтому вместо optativus orationis obliquae сохраняется наклонение прямой речи. Вместо optativus iterativus (т. с. желательного наклонения, употребляемого в предложениях временных и относительных для означения повторяемости действия в прошедшем – «всякий раз, когда» или «всякий, кто» с прошедшим) в библейском языке употребляется impf. или aor. ind. с ἀ’ν (или с εα’ν, которос в эллинистическом языке при относительном местоимении или наречии ставится в смысле аттического ἀ’ν), напр., Мк.3:11 τὰ πνευ’ματα ὁταν αὐτὸν ἐθεω’ρον, προσε’πιπτον «всякий раз, как его видели» ( = атт. ὁπο’τε ἰδοιεν); Мк.6:56 ὁπου ἐὰν (ἀ’ν) εἰσεποπευ’ετο… ἐν ταῖς ἀγοραῖς ἐτι’θεσαν τοὺς ἀσθενοῦντας… καὶ ὀσοι ἀ’ν ἡ’ψαντο αυ’τοῦ, ἐνω’ζοτο «куда бы Он ни входил … все, кто касались».

В предложениях цели при ἰ’να и μη’ кроме conj., ставится также fut. ind. (по-аттически оно может быть только при ὁ]πως), напр., Откр.22:14 ἰ’να ἐ’σται… καὶεἰσε’λθωσιν, где fut. ind. и conj. стоят рядом в одном значении; Евр.3:12 βλε’πετε, μη’ ε­’σται.

В условных предложениях произошли след. перемены. ᾿Εα’ν соединяется не только с conj., как в аттическом, но и с ind. praes., напр., 1Ин.5:15 ἐὰν οἰ’δαμεν. Полная потенциальная форма условного периода (εἰ с opt. в придаточном, – opt. с ἀ’ν в главном) в Н. З. совсем не встречается; но (εἰ с opt. в придаточном несколько раз встречается, но так, что главное предложение имеет ind. или заменяющую его форму, напр., 1Пет.3:14 εἰ καὶ πα’σχοιτε διὰ δικαιοσυ’νην, μακα’ριοι (подраз. ἐστε’ или ἐ’σεσθε) «если бы вы терпели мучения за правду, все-таки вы (будете) счастливы». Об ирреальной форме условного периода см. выше.

В относительных предложениях, имеющих смысл предложений цели, где аттики ставят ind. fut., в Н. З. употребляется редко ind. fut., обыкновенно же conj., напр., Мк.14:14 = Лк.22:11 ποῦ ἐ’στιν τὸ κατα’λυμα, ὁπου φα’γω «где бы Я мог вкусить» ( = атт. ἐ’δοιμαι).

Во временных предложениях при ὀ’ταν ставится ind. в смысле аттического opt. itcrativus, о чем см. выше; но иногда ὀταν с ind. употребляется даже просто вместо аттического ὀτε с ind. для обозначения единичного случая, напр., Исх.16:3 ὀ’φελον ἀπεθα’νομεν… ἐν γῆ Αἱγυ’πτω, ὀ’ταν τ᾿καθι σαμεν καὶ ἠσθι’ομεν «о если бы мы умерли в Египте, когда мы сидели и ели»; Откр.8.1 ὀ’ταν ἠ’νοιξεν…, ἐγε’νετο σιγη’ «когда открыл».

При ἑ’ως, ἑ’ως οῦ (ἑ’ως ὁ’τουο). ἁχρις (οῦ), με’χρις (οῦ) с conj. «пока не» частица ἀ’ν почти всегда отсутствует (рукописи, впрочем, часто колеблются), напр., Мк.13:30 με’χρις οῦ ταῦτα πα’ντα γε’νιται «пока это все не случится». Πριν с conj. и opt. почти совсем вытеснено из употребления союзом ἑ’ως и т. п.; πριν сохранилось лишь в 2-х местах в более литературном слоге Ап. Луки (Ин.2:26 и Деян.25:16).

Неопределенное наклонение. Употребление инфинитива без члена в Н. З. сильно сократилось по сравнению с аттическим: в зависимости от глаголов со значением «говорить» и «думать» – там, где по-русски предложение с союзом «что», – inf. в Н. З. по большей части заменяется предложением с ὀ’τι или ω’ς; а в остальных случаях – там, где по-русски неопределенное наклонение или предложение с союзом «чтобы», – наряду с inf. в Н. З. употребляется предложение с ἱνα (в аттическом языке конструкция с ἱνα в подобных случаях невозможна; изредка равносильною инфинитиву конструкцией в аттическом является предложение с ὁπως). Только при δυ’νασθαι и με’λλειν употребляется и в эллинистическом исключительно инфинитив. Впрочем, разные писатели Н. З. употребляют inf. и предложение с ἱνα в разных пропорциях: Мф., Мк., Ин. употребляют ἱ’να очень часто, Лука, – особенно в Деяниях, – гораздо реже; у Иакова, Петра и в послании к Евреям предложение с ἱ’να употребляется по-аттически, – как действительное предложение цели.

Предложение с ὀ’τι, ω’ς в Н. З. ставится и в таких случаях, где по-аттически должен быть inf., а именно при глаголах φημι, ὀ’μνυμι и при глаголах со значением «думать» δοκῶ, ἐλπι’ζω, νομι’ζω, οἰ’ομαι и др., напр., Мф.5:17 μὴ νομι’σητε, ὁ’τι ῆ’λθον; Иак.1:7 μὴ οἰε’σθω, ὁ’τιλη’μψεται. Инфинитивная конструкция при глаголе «думать» встречается почти только Луки и Павла; инфинитивная конструкция при глаголе «говорить» у всех новозаветных писателей, кроме Луки и Павла, гораздо реже, чем предложение с ὁ’τι. Союз ω’ς в Н. З. встречается тоже почти исключительно у Луки и Павла.

Косвенная речь, выраженная инфинитивами, почти исчезла в Н. З.; только у Луки есть несколько случаев ее, и то коротких: обыкновенно же бывает прямая и речь, пред которой иногда ставится еще ὁ’τι (что бывает и в аттическом), напр., Ин.10:36 λε’γετε, ὁ’τι «βλασφημεῖς», ὁ’τι εῖ’πον «υἱὸς τοῦ Θεοῦ εἰμι’» (в первом случае прямая речь введена посредством ὁ’τι, во втором она следует непосредственно за εῖ’πον.

Вот примеры употребления предложения ἱ’να вместо аттического inf.: а) после глаголов со значением «хотеть, стремиться, остерегаться, просить, приказывать, позволять, делать»: 1Кор.14:5 θε’λω πα’ντας ὑμᾶς λαλεῖν γλω’σσιασς, μᾶλλον δὲ ἱ’να προφητευ’τηε (здесь рядом асс. с. inf. и предложения с в одинаковом смысле); Лк.9:40 ἐδεη’θην τῶν μαθητῶν σου, ἱ’να ἐκβαλωσιν αὐτο’ «попросил, чтобы…» (по-аттич. было бы или ἐκβαλεῖν, или ἐκβαλοῦσιν); Мк.6:8 περη’γγειλεν αὐτοῖς, ἱ’να μηδὲν αἰ’ρωσιν «приказал им не брать»; б) после безличных выражений συμφε’ρει, ἀρκετο’ν (ἐστι), сочетаний из глагола (по большей части ἐστι’ν) с существительными ὠ’ρα, συνη’θεια, χρει’α и др. или с прилагательными ἱκανος, ἀ’ξιος и др. Мф.5:29 συμφε’ρει σοι, ἱ’να ἀπο’ληται (по-атт. было бы συμφ. σοι αὐτὸν ἀπολε’σθαι); Ин.12:23 ἐη’λυθεν ἡ ὠ’ρα ἱ’να δοξασθῆ; Ин.1:27 οὐκ εἰμι’ ἐγω’ ἀ’ξιος, ἱ’να λυ’σω.

Неопределенное наклонение для означения цели при глаголах «идти», «посылать» и др. в Н. З. употребляется чаще, чем в аттическом, где обыкновенно в этом случае употребляется partic. fut., напр., Мф.5:17 οὐκ ῆ᾿λθον καταλῦσαι, ἀλλὰ πληρῶαι «не нарушить пришел Я, но исполнить» (в аттич. было бы καταλυ’σων – πληρω’ων); Мф.25:35 ἐδω’κτε’ μοι φαγεῖν (τυτ η πο-αττ. βыλ βы ινθ.). Ναρяδυ c ινθ. η β эτομ cλυчαε υποτρεβλяετcя πρεδλοжενηε c ἱ’να, ναπρ., Μφ.27:26 τὸν ᾿Ιησοῦν παρε’δωκεν, ἱ’να σταυρωθῆ.

При глаголе «приказывать» ставится асc. с. inf. passivi, если не названо лицо, которому приказывают (как в лат. яз.), напр., Мф.18:25 ἐκε’λευσεν αὐτὸν πραθῆναι «приказал его продать» (в аттич: был бы inf. activi, как в русском).

Соединение инфинитива с ἀ’ν, очень употребительное в аттическом языке, в Н. З. ни разу не встречается, – очевидно потому, что modus potentials и modus irrealis, которые соответствуют ему в прямой речи, в разговорной κοινη’ вышли из употребления.

Если подлежащее инфинитива то же, что управляющего глагола, то по-аттически оно при инфинитиве совсем не выражается, а имя (существительное или прилагательное), относящееся логически к этому невыраженному подлежащему при инфинитиве или составляющее с инфинитивом сказуемое, ставится в именит. пад. Это правило аттической грамматики соблюдается и в Н. З., но встречаются и отступления от него, а именно: такое подлежащее при инфинитиве иногда выражается и возвратным местоимением в винит. пад. (как в лат. яз.), напр., Рим.6:11 λογι’ζεσθε ἑαυτοὺς εἶναι νεκρου’ς «думайте, что вы мертвы» (по-атт. было бы λογ. εἶναι νεκροι’).

Nominativus cum infinitvo в H. 3. встречается очень редко (в более литературном слоге), напр., Евр.11:4 ἐμαρτυρη’θη εἶναι δι’καιος.

Употребление инфинитива с членом в Н. З. расширилось сравнительно с аттическим; всего чаще встречается родительный пад. τοῦ или τοῦ μη’ с inf., употребление которого очень разнообразно: τοῦ может быть присоединено ко всякому такому инфинитиву, который может быть заменен предложением с ἱ’να или ὡ’στε. Так, родительный пад. означает цель (это возможно и в аттическом, но редко встречается), напр., Мф.13:3 ἐ_κῆλθεν ὁ σπειρων τοῦ σπειρειν «вышел сеятель сеять» (можно поставить inf. без члена или предложение с ἱ’να). Родительный падеж инфинитива может стоять при разных глаголах, соединяющихся с простым инфинитивом, напр., ἐγε’νετο, ἐκπριθη, ἐπιστεῖλαι, παρακαλεῖν, ἐντε’λλεσθαι, προσευ’χεσθαι, κατανευ’ειν, συντι’θεαθαι, ποιεῖν и др., при которых в аттическом эта конструкция была бы невозможна. Напр., Лк.4:10 ( = Пс.90:11) τοῖς ἀγγε’λοις αὐτοῦ ἐντελεῖται περὶ σοῦ τοῦ διαφυλα’ξαι σε «заповедает сохранить»; Деян.3:12 ἡμῖν πεποιηκο’σιν τοῦ περιπατεῖν αὐτο’ν «мы сделали, чтобы он ходил».

Часто встречается инфинитив с членом в зависимости от предлогов, особенно εὶς, προ’ς, δια’ с вин., μετα’ с вин., προ’, ἐν; это есть и в аттическом, но в некоторых случаях аттический способ выражения не совпадает с библейским, напр., Мф.20:19 παραδω’σουσαιν αὐτὸν τοῖς ἐ’θνεσι εὶς τὸ ἐμπαξαι «предадут на поругание» (означается цель; по-аттически был бы другой оборот); Мф.13:4 ἐν τῶ σπει’ρειν αὐτὸν «в то время, как он сеял» (по-атт. было бы иначе, напр., σπει’ροντες αὐτοῦ).

Если подлежащее инфинитива с членом в зависимости от предлога тожественно с подлежащим управляющего глагола, то оно в аттическом, по общему правилу, не должно выражаться при инфинитиве; но в Н. З. часто оно выражается винительным падежом личного (не возвратного) местоимения, напр., Мф.26:32 ( = Мк.14:28) μετὰ τὸ ἐγερθῆναι’ με προα’ξω ὑμας «после того как Я воскресну, Я пойду раньше вас».

Причастие употребляется в Н. З. приблизительно так же, как в аттическом языке, хотя и с ограничением некоторых случаев употребления.

Так, употребление причастия, дополняющего смысл некоторых глаголов, близких по значению к глаголу «быть», в Н. З. почти исчезло и встречается главным образом в литературном слоге у Луки и Павла. Такое причастие попадается в Н. З. лишь при следующих глаголах: ὑπα’ρχω (который в Н. З. и вообще в κοινη’ значит просто «быть»), ἐπιμε’νω, παυ’ομαι, τελῶ (1 раз), λανθα’νω (1 раз), διατελῶ (1 раз), ἐγκακῶ. При τυγχάνον, διατελῶ, ἀ’ιρχομαι, φθα’νω, ἀνε’χομαι, καρτερῶ, οι’χομαι, φαι’νομαι, φανερο’ς εὶμι, δῆλο’ς εὶμι причастие ни разу не поставлено в Н. З.; глаголы κα’μνω, α’παγορευ’ω, λη’γω совсем не встречаются в Н. З. Напр., Лк.7:45 οὐ διε’λειπεν καταφιλοῦσα «не переставала целовать».

При глаголах, означающих душевное движение «радоваться», «печалиться» и др.. причастие в Н. З. встречается только в 2 -х местах: Деян.16:34 ἠγαλλιάσατο πεπιστευκώς; 2Пет.2:10 οὐ τρε’μουσιν βλαγφημοῦντες.

При глаголах, означающих «видеть», «слышать», «знать», «замечать» и др., причастие изредка попадается в Н. З., напр., при ὀπῶ, βλε’πω, θεωρῶ, ἀκου’ω, οῖ’δα (1 раз), ἐπι’σταμια (1 раз), υγιγνω’σκω, εὑπισκω, δοκιμα’ζω. При συνι’ημι, αἰσθα’νομαι, με’μνημαι, μανθα’νω причастие ни разу не встречается. Напр., Мф.24:30 τὀ’ψοναι τὸν υἱο’ν τοῦ ἀνθρω’που ἐρχο’μενον. Вместо причастия при глаголах этой категории употребляется нередко inf. или предложение с ὁ’τι.

Причастие будущего, как мы видели, почти исчезло в Н. З.; оно заменяется причастием настоящего, инфинитивом и др. оборотами.

Асс. absolutus, напр., ἐξο’ν, δε’ον, исчезло в Н. З., кроме τυχο’ν, обратившегося в наречие «может быть».

Gen. absolutus сохранился; но аттическое правило о том, чтобы подлежащее его не встречалось в главном предложена, в библейском языке не существует, и gen. absol. часто ставится там, где по-аттически должно бы быть participium сопjunctum, напр., Мф.9:18 ταῦτα αὐτοῦ λαλοῦντο_ὐτοσῖς, ἱδου’ ἀ’ρχων προσελθὼν προσεκυ’νει αὐτῶ (в аттич. было бы ταῦτα λαλοῦντι).

Из частиц, определяющих отношение причастия к главному предложению, в Н. З. употребляются, хотя и очень редко, только και’περ, και’ ταῦτα, και’ος.; чаще – ω’ς.

Соединение причастия с ἀ’ν исчезло в Н. З.

Но есть и новые случаи употребления причастия, в Н. З. сравнительно с аттическим языком: таково лишнее употребление некоторых причастий, напр., λαβω’ν, ἀνασια’ς, ἀπελθει’ς, πορευθει’ς: Мф.13:31 ὁ’ν (᾽ κο’κκον σινα’πεως) λαβὼν ἀ’νθρωπος ἐ’σπεριπεν; Лк.15ἀνασιὰς πορευ’σομαι. Такое же лишнее причастие λε’γων при глаголах ἀποκρι’νομαι, λαλῶ, κρα’ζω и др., часто встречающееся в Н. З., напр., ἀπεκρι’θη λε’γων, ἠρω’των λε’γοντες, ἐ’κραξαν λε’γοντες. Такой же плеоназм составляет постановка при глаголе причастия, тожественного с ним, у LXX, а в Н. З. только в цитатах из В. З., напр., Мф.13:14 βλε’ποντες βλε’ψετε; Деян.7:34 ἰδὼν ε῀’δον; Евр.6:14 ( = Быт.22:17) ἐυλογῶν ἐυλογη’σω σε καὶ πληθυ’νων πληθυ’νῶ σε.

Отрицания. Правило об отрицаниях в Н. З., как в κοινη’ вообще, проще, чем в аттической прозе: οὐ ставится при изъявительном, μη’ при остальных наклонениях, в том числе при инфинитиве и причастии, хотя есть исключения в обоих случаях. В условных предложениях реальной формы (с изъявительным наклонением всех времен при изъявительном накл. в главном предложении) бывает отрицание οὐ; но в условных предложениях ирреальной формы (εἰ с изъявительным наклонением прошедших времен при изъявительном накл. прошедшего вр. с ἀ’ν в главном предложении) – отрицание μη’. В относительных предложениях с изъявительным наклонением – почти всегда οὐ. При причастии – обыкновенно μη’, редко οὐ.

В Н. З., как и в аттическом, часто встречается соединение отрицаний οὐ μη’ с conj. aor. или с fut. ind. в смысле οὐ с fut. ind., напр., Лк.13:35 οὐ μη’ ἰ’δητε’ με (᾽οὐκ ὀ’ψεσθσ) «не увидите меня»; Мф.16:22 οὐ μη’ ἐ’σται τοῦτο. Но у LXX этот оборот служит также для выражения запрещения – подобно тому, как fut. ind. ставится в смысле imperativus (см. выше), напр., Быт.3:3 οὐ φα’γεσθε οὐδὲ μη’ ἀ’ψησθε «не ешьте и не касайтесь» (где рядом стоят οὐ с fut. ind. и οὐ μη’ с conj. aor. в одном значении).

Союзы. Союзы в Н. З. ставятся реже, чем в аттической прозе, но все-таки чаще, чем в семитических языках.

Вместо разнообразия частиц, которыми в аттической прозе характеризуется отношение одной мысли к другой, в Н. З. мы находим всего чаще монотонное соединение их посредством και’, которое повторяется иногда по нескольку раз сряду, напр., 7 раз в Деян.13:17 сл. Και’ ставится нередко даже там, где аттик поставил бы другой союз, более выразительный, напр., καὶ ὁμως или ὁμως δε’ «и все-таки», καὶ μη’ν или και’τοι «а между тем», ὠ’στε «так что» и др. Поэтому отношение одного предложения к другому часто приходится лишь угадывать на основании общего хода мыслей. Примеры: Мк.12:12 ἐζη’τουν αὐτὸν κρατῆσαι, καὶ εφοβη’θησαν τὸν ὀ’χλον «но побоялись народа» (по-аттич. было бы: ἐζη’τουν μὲν…. εφοβη’θησαν δε’); Мф.6:26 οὐ σπει’ρουσιν καὶ – ὀ πατὴρ ὐμῶν ὀ οὐρα’νιος τρε’φει αὐτα’ »и все-таки Отец ваш Небесный питает их» (по-атт. ὑ’μως δε’ или просто δε’); Ин.7:28 κἀμὲ οἴδατε καὶ οἴδατε, πο’θεν εἰνι’, καὶ ἀπ᾿ ἐμαυτοῦ οὐκ ἐλη’λυθα «а между тем Я пришел не от Себя» (по-атт. καὶ μη’ν или και’τοι, или же καὶταῦτα с причастием ἐληλυθο’τα); Мф.5:15 ἀλλ᾿ ἐπὶ τὴν λυχνι’αν (τιθε’ασιν), καὶ λα’μπει »так что светит» (по-атт. ὠ’στε λα’μπειν); Лк.19:43 ἡ’ξουσιν η#με’ραι ἐπὶσὲ καὶπαρεμβαλοῦσιν οἰ ἐχθροι’ σου χα’ρακα σοι «придут дни, когда обложат».

Соединение мыслей посредством με’ν – δε’, столь обычное в аттич. прозе, в Н. З. применяется очень редко, так что με’ν в некоторых писаниях совсем не встречается: 2Пет.1:2, 3Ин., 2Фес., 1Тим., Тит., Флм., Откр.; в других почти не встречается: Иак.3:17, Еф.4:11, Кол.2:23, 1Сол.2:18; довольно редко во всех Евангелиях (особенно у Мк. 6 раз: Мк.4:4, Мк.9:12, Мк.12:5, Мк.14:21,38, Мк.16:19); несколько чаще только в литературном слоге – в Деяниях, посл, к Евр. (1Пет.), Иуд. и в некоторых посл. Ап. Павла (особенно Рим. и 1 – 2Кор.).

В клятвах у LXX нередко и в Н. З. Евр.6:14 вместо ῆ᾿ μη’ν употребляется сочетание частиц εἰ σι μη’ν (или εῖ᾿ μη’ν, встречающееся на папирусах.

Εἰ, употребляющееся у аттиков в косвенном вопросе, в библейском языке вводит также и прямой (как синоним с ᾶ᾿ρα), ναπρ., Λκ.22:49 κυ’ριε, εἰ πατ’ξ ἐν μαχαι’ρα.

Из частиц сравнения, наряду с аттическими (ὠς и w$’sper, kafa’, kafo’, часто употребляется в Н. З. эллинистическое καθως "как».

Соединение предложений. Периодическая речь не свойственна новозаветному языку; искусно построенными периодами в Н. З. можно считать только 3: Лк.1:1–4 ἐπειδη’περ πολλοὶ ἐπεχει’ρησαν…; Деян.15:24–56 ἐπειδη’ ὴκου’σαμεη…; Евр.1:1–5 πολυμερῶς καὶ πολυτρο’πως… Обыкновенно же в новозаветном рассказе предложения не соединяются в длинные периоды, а следуют одно за другим паратактически, связанные между собою каким-нибудь союзом или наречием, напр., και’ (см. выше), το’τε (также однозначащими с ним выражениями ἐν ἐκει’νω τω καιπῶ, ἐν ἐκει’νη τῆ ὠ’ρα и т. п.), οῦ᾿ν, ἐ’πειτα, ἐτι, даже иногда совсем без союза (особенно в Ин., напр., Ин.1:23 ἐ’φη; Ин.1:26 ἀπεκρι’θη).

В строении предложений встречается часто неправильность (анаколуф) такого вида: Мф.12:36 πᾶν ῥῆμα ἀργο’ν, ὁ’ λαλη’σουσιν οἱ ἀ’νθρωποι, ἀποδω’σουσιν περὶ αὐτοῦ λο’γον (вместо περὶ ῥῆματος ἀργοῦ… ἀποδ. λο’γ.); 2Цар.7:21 καὶ ὁ οῖ᾿κος οῦ᾿τος ὁ ὑψηλο’ς, πᾶς ὁ διαπο αὐτὸν ἐκστρη’σεται (вместо τὸν οῖ᾿κον ὑψηλὸν πᾶς ὁ διαπ. ἐκστ.).

Так как в эллинистическом языке были и негреческие элементы, то они находятся также и в Библии: это – главным образом латинизмы и в очень небольшом числе заимствования из других варварских языков. В то время, как гебраизмы в Библии являются следствием буквального перевода с еврейского или подражанием ему со стороны библейских писателей, а вообще не могут считаться составной частью живого греческого языка того времени, – латинизмы и иные варваризмы, встречающиеся в Библии, составляют принадлежность самого греческого языка: это были «иностранные» слова и обороты, получавшие в греческом языке права гражданства, как это бывает во всех языках. Надо заметить, что эти иностранные элементы были принадлежностью по преимуществу разговорной κοινη’; образованные же люди – аттикисты – всегда смотрели на них, как на варваризмы, и старались избегать их в своей речи.

А. Латинизмы стали проникать в греческий язык с середины II века до р. Хр. после завоевания римлянами Греции, Азии и Египта – сперва в незначительном числе, потом все больше и больше. В переводе LXX, как сделанном еще раньше этого времени, латинизмов нет; в Н. З. они есть, но еще в небольшом количестве. [Ср. Guil. Schulze, Graeca Latina, Gottingae 1901, и ср. «Христ. Чтение» 1902 г. № 7, стр. 25].

а) Лексические латинизмы в Н. З. состоят главным образом из юридических и военных терминов, названий мер, монет, изредка предметов одежды, утвари и т. п. Латинские слова вполне сохраняют в греческом языке латинскую форму тогда, когда латинское окончание имеется и в греческом, напр. σπεκουλα’τωρ, speculator, κουστωδι’α custodia; в противном случае латинское окончание заменяется греческим, напр., κῆνσος census, δηνα’ριον denarium; иногда бывают и небольшие изменения звуков внутри слова. Вот список латинских слов, попадающихся в Н. З.: ἀσσα’ριον, δινα’ριον, κεντορι’ων, κῆνσος, κοδρα’ντης quadrans, κολονι’α, κουστωδι’μα, λεγεω’, λε’ντιον, λι’τρα libra, μα’κελλον, μεμβρα’να, μι’λιον, μο’διον, ξε’στις – испорченное sextarius, πραιτω’ριον, σικα’ριον, σιμσκι’νθιον seimicinctium, σουδα’νης, σπεκουλα’τωρ, αἱ ταβε’ρναι, τι’τλος, φελο’βης paenula, φο’ρον, φραγε’λλιον flagellum, φραγελλοχα’ρτγς charta, χῶπος corns (сев.-зап. ветер).

Римские имена собственные тоже были в употреблении у греков и даже у евреев; в Н. З. мы находим более 40 латинских имен лиц и мест.

Встречаются также буквальные переводы латинских слов и выражений, чуждые самому греческому языку, сколько мы можем судить; таковы: συμβου’λιον – по-видимому, искусственное слово, образованное для перевода латинского consilium, ἐ’χειν с двумя винительными в смысле латинского habere «считать», напр., Лк.14:18 τ᾿’χε παρητημε’νον habe me excusatum, ἐργασι’αν δοῦναι opcram dare, τὸ ἱκανὸν ποιεῖν satis facere, τὸ το ἱκανὸν λαμβα’νειν satis ассiреге, συμβου’λιον λαμβα’νειν consilium capere, может быть также σὺ ὀ’ψη (Мф.27:4) tu videris.

Латинский язык оказал влияние и на словообразование греческого языка; некоторые латинские суффиксы вошли в употребление в греческом, и чрез это получались слова с греческим корнем и латинским суффиксом. В Н. З. таковы слова на ιανος – ianus: ῾Ηρωδιανοι от ᾿Ηρω’δης «приверженцы Ирода», Χπηστιανοι’ или Χπιστιανοι’ от Χπηστο’σ или Χπιστο’σ «христиане».

б) Грамматические латинизмы. Влияние латинского языка на греческий синтаксис было ничтожно; почти все синтаксические явления, которые обыкновенно считаются заимствованными с латинского, можно считать возникшими самостоятельно в греческом языке. Более вероятными (но все-таки не несомненными) латинизмами этого рода в Н. З. можно признать лишь след.: употребление предлога ἀπο’, как в латинском ab, при определении расстояния, напр., Ин.11:18 ῆ’ν Βηθανι’α ἐγγὶς τῶν ᾿Ιεροσολυ’μον´, ὠς ἀπο’ στδι’ων δεκαπε’ντε «на рассгоянии около 15 стадий»; употребление предлога προ’ с двумя родительными в таких выражениях: Ин.12:1 πρὸ ἓξ ἡμεπῶν τοῦ πα’σχα «за 6 дней до пасхи», как в лат. ante diem tertium Calendas; употребление inf. pass, вместо inf. act. при глаголе «приказывать», когда не названо и лицо, которому приказывают (см. выше), напр., Деян.23:3 κελευ’εις με τυ’πτεσθαι jubes me verberari; употребление acc. c. inf. вместо простого inf., когда подлежащее инфинитива тожественно с подлежащим управляющего глагола (см. и выше), напр., Деян.5:36 Θευδᾶς λε’γων εῖναι’ τινα ἑαυτο’ν dicens sc esse magnum aliquem.

Б. Влияние других варварских языков на греческий было значительно меньше, чем латинского; из них заимствовались главным образом слова, обозначающие туземные предметы или обычаи. Некоторые из них были приняты в греческий язык задолго еще до р. Хр. и в рассматриваемую нами эпоху уже перестали чувствоваться, как иностранные, а потому и перечислять все иностранные слова, встречающиеся в Библии, нет надобности; укажем лишь несколько для примера: считаются персидскими ἀγγαρευ’ειν, ἀρτα’βη, γα’ζα, κι’δαρις, μανδυ’ας, μανια’κης, παρα’δεισος, σανδαλιον, σαρα’βαρα, σατρα’πης; считаются египетскими ἀ’χι, βαῖ’ον, βα’ρις, βι’βλος, θι’βη, ἰ’βις, κο’νδυ, κο’συμβος, πα’πυρος, στι’βη, σι’ναπι, σινδω’ν; считается финикийским ἀρραβω’ν, кельтским ῥε’δη (проникло в греческий при посредстве латинского rheda), македонскими κρα’βαττος, παρεμβολη’τ, ῥυ’μη.

Мы говорили уже выше о том, что понятие о гебраизме неопределенное и что одни ученые считают гебраизмом то, что другие считают продуктом самого греческого языка. Поэтому мы приведем здесь лишь те явления, которые признают за гебраизмы такие умеренные последователи, как Schmiedel и Thayer. Но напомним, что даже и эти гебраизмы мы вовсе не считаем непременно все за таковые; весьма возможно, что многие из них суть чисто греческие явления, только неизвестные нам из памятников греческого языка.

А. Лексические гебраизмы.

а) Новые слова. Из них 1) некоторые представляют просто транскрипцию семитических слов, напр., ἀβαυμα’ (ΛΧΧ), ἀββα’, ἀδοναι’ и ἀδοναιε’ (ΛΧΧ), ἀλληλου’ια, αμη’ν, γαββαθα’, Γολγοθα’, κορβα’ν, πα’σχα, ῥαββει’, ῤακα’, σαβαω’θ. σατα’ν, σικε’ρα, ταλειθα’, χερουβει’ν; 2) другие несколько изменены на греческий лад, обыкновенно в окончаниях; таковы βα’τος (мера), γε’εννα γειω’ρας, ζιζα’νον (растение), χα’βος (LXX; мера), χο’ρος (мера), μαμωνᾶς, μα’ννα, σα’ββατον, σα’τον (мера), χαυω’ν (LXX). Мы не приводим здесь слов семитического происхождения, с давних пор вошедших в греческий язык и получивших в нем нрава гражданства; полный список таких слов и см. в книге Н. Lewy, Die scmitischen Fromdwörter im Griechischen, Berlin 1895; мы привели лишь те, который, сколько мы можем судить, заимствованы из еврейского самими LXX и писателями Н. З.

б) Более многочисленны слова и выражения греческие но происхождению, но под еврейским влиянием принявшие новое значение; к ним относят, напр., следующие: ὀ αἰὼν οῦτος (ἐκεῖνος ὀ με’λλον), ἀποκρι’νομια «начинаю говорить» (хотя раньше нет вопроса), δε’ω и λυ’ω «запрещаю» и «позволяю», δο’ξα "сияние» (τοῦ φωτο’ς: Деян.22:11), δυνα’μεις τοῦ οὐρανοῦ (о звездах), ἐπισκοπη’ (о божественном «посещении»), μακροθυμῶ «долготерплю», οἰκοδομω (в переносном смысле об увеличении – созидании христианской мудрости, благочестия, святости), ὀφειλε’της и ὀφειλη’ματα «должник» и «долги» (по отношению к греху), ὀδο’ς «жизнь», peripatw  «живу», ποιῶ τὸν νο’μον «исполняю закон», πορεύομαι «живу» и «умираю», πορνευ’ω «служу идолам ’τερον ´πε’μψαι δου λον = πα’λιν ε­’πεμψεν), σκα’νδαλον и σκα’δα’ίζω (в переносном смысле), σπε’ρμα «потомство», φοτι’ζω (о духовном просвещении).

Много слов греческого происхождения имеют в библейском языке специальное значение, относящееся к еврейской религии, национальным учреждениям, обычаям, историческим происшествиям и т п.; таковы: ἀ’γγελος (ἀ’ρχαγγελος), ἀρχοβυστι’α, ἀνα’θεμα и ἀναθεματι’ζω, ἀποδεκατω, ἀποσυνα’γωθεμα, (ἀρχισυνα’γωγος и др.), οἱ ἀ’ρτοι τῆς ποθε’σεως, γραμματυ’ς "книжник», δια’βολος, θη’κη, δωδεκα’φυλον, ἐγκαι’νια, ἐγκαινι’ζω, ἐξορκιστη’ς заклинатель бесов, ἐπιγαμβρευ’ω, θυσιαστη’ριον, τὸ ἱλαστη’ριον, καγαρι’ζω и κοινῶ (о чистоте и нечистоте в левитском смысле), κλιρονομω (в техническом употреблении), λατρει’α (ритуальное служение), λυτρῶ (в теократическом смысле), μοσκοποιῶ, νονοδιδα’σκαλος, ὀλοκαυ’τωμα, πατρια’ρχης, πεντηκοστη’, πρεσβυτε’ριον, προση’λυτος, προφη’της, πρωτοκαθεδρι’α, πρωτοτο’κια, σκινοπηγι’α, συναγωγη’, συντ’δριον, υἱος, τοῦ ἀνθρω’που (τοῦ θεοῦ), φυλακτη’ριον.

Некоторые слова, – как полагают, – может быть, даже образованы самими иудеями-эллинистами или новозаветными писателями, для выражения нужных им понятий, от чисто греческих слов, напр., λιθοβολῶ, αἱματεκχυσι’α, σκληροκαρδι’α, σκληροτρα’χηλοςα, ἀγαθοεργῶ, ὀρθοποδῶ, ὀρθοτομῶ, μοσχοποιῶ, μεγαλωσυ’νη, ταπεινοφροσυ’νη, παραβα’της, τρια’ρχις, ἀγενεαλο’γητος, χπισοδακτυ’λιον. Наиболее вероятно иудейское происхождение таких слов, которые относятся к иудейской религии, обычаям, учреждениям и т. д. (см. приведенные выше) или к идолопоклонству, напр., εἰδολο’θυτος, εἱδολολατρει’α.

Некоторые выражения, состоящие из чисто греческих слов, по большей части образные, представляют собою, – как полагают, – буквальный перевод семитических выражений и в таких сочетаниях были чужды грекам, напр., ἀνιστα’ναι σπε’ρμα τινι’, ἀπερι’τμητος τῆ καρβι’α, λε’γειν ἐν τῆ καρβι’α, ἡ καρβι’α ἡμῶν πεπλα’τυνται, ἐν γεννιτοῖς γοναικῶν, ἐν ἡμε’ραις ῾Ηρω’δου, ἐ’σκαψε καὶ ἐβα’θυνε, ζητρῖν τὴν ψυχη’ν τινος, καρποὶ τῶν χειλε’ων, ὀφειλη’ματα ἀφιε’ναι «отпускать грехи», ὀφθαλμὸς πονηρο’ς (о зависти, πορευ’εσθαι ὀπι’σω τινο’ς быть последователем кого, ποτη’ριον «чаша» (в образном смысле) εἰς πρὁσωπο’ν τινος βλε’πειν и πρὁσωπο’ν τινος λαμβα’νειν или θαμβα’ζειν «смотреть на лицо кого» в смысле «обращать внимание на его общественное положение», «быть лицеприятным», σα’ρξ καὶ αῖμα απλαγχνι’ζεσθαι, στηρι’ζειν τὸ προ’σωπο’ν, στο’μα μαχαι’ρης, υἱος или τε’χνον с род.п. отвлеченного имени (напр., ἀπωλει’ας, εἰρη’νης, βροητἰῆς, φωτο’ς, ὀργῆς, ὑπακοῆς, и.др.), χτῖλος τῆς θαλα’σσης.

В. Грамматические гебраизмы обязаны своим происхождением также буквальному переводу с еврейского; к числу их обыкновенно относят, напр., следующие случаи: употребление предлога ἐν с дат. п. в смысле простого dat. iustruinenti, напр., κρα’ζειν ἐν φωνῆ μεγα’λη «кричать громким голосом», ποεῖν κρα’τος κοησ ἐν βραχι’ονι, πολεμεῖν ἐν τῆ ῥομφαι’α τοῦ στο’μανος; употребление предлога εὶς с вин. п. в качестве сказуемого вместо именительного или винительного пад. при глаголах «быть», «считаться», «считать» и т. п., напр., ἐ’σονται εὶς μι’αν «будут единою плотью» (­­ἐ’σονται σὰρξ μι’α), ἐλουι’σθη εὶς δικαιοσυ’νην, εὶς οὐδε’ν λογισθῆαν, εὶς προφη’την θὐτὸν σῖ-χον; некоторый конструкции глаголов с предлогами, напр., ὀμνο’τιν ἐν τινι, φευ’γριν ἀπο’ τινος, ἐπι’ζειν ἐπι’ τινα или ἐπι’ τινι, ποιεῖν ἐ’λεος μετα’ τινος «оказывать милость кому», μεγαλυ’νειν ἐ’λεος μετα τινος и др.; употребление несобственных предлогов ἐ’μπροσθεν (Мф.11:26, Мф.18:14), ἐνω’πιον (Деян.6:5), κατενω’πιον (Еф.1:4), κατε’ναντι (Рим.4:17), ὀπι’σω (Лк.14:27) – там, где в чисто греческой речи был бы другой оборот, напр., Мф.18:14 ουκ ἐ’στιν θε’λημα ἐ’μπροσθεν τοῦ πατρὸς ὑμον «нет воли Отца вашего»; Деян.6:5 ἠ’ρεσεν ὁ λο’γος ἐνω’πιον παντὸς τοῦ πλη’θους «понравилось это предложение всему собранию». Иногда употребляется описание, состоящее из предлога и существительных ὀφθαλμο’’ς, προ’ςωπον, στο’μα, χει’ρ там, где в чисто греческой речи достаточно одного предлога, напр., Деян.5:41 ἐπορευ’οντο ἀπο’ προςω’που τοῦ συνεδρι’ον «ушли от синедриона»; Ин.10:39 εξῆλθεν ἐκ τῆς χειρὸς αὐτῶν «избавился от них». Местоимения иногда ставятся плеонастически там, где в чисто греческой речи они не должны быть, – особенно αὐτο’ς, которое ставится даже при причастии и в относительном предложении при ὁ’ς, напр., Откр.2:7 τῶ νικῶντι δω’σω αὐτῶ; Мк.7:25 γυνη’, ῆ῾ εῖ῾χεν τὸ θυγσ’τριον αὐτῆς πνεῦμα α-κα’θαρτον. Родит. падеж отвлеченного существительного употребляется при существительном там, где в чисто греческой речи было бы прилагательное или другой какой-нибудь оборот (в еврейском языке употребление прилагательного вообще мало развито), Напр., Лк.18:6 ὁ κριστῆς τῆς ἀδικι’ας ᾽ ὁ ἀ’δικιος κριστῆς; Евр.12:15 ῥιζα πικρι’ας ᾽ ῥιζα πικρια’. Выражение καὶ ἐγε’νετο или ἐγε’νετο δἐ ставится плеонастически, как введение пред определением времени или пред рассказом о каком-либо случае, напр., Лк.2:1 ἐγε’νετο δἐ ἐν ταῖς ἠμε’ραις ἐκει’ναις ἐξῆλθεν δο’γμα; Лк.19:15 καὶ ἐγε’νετο ἐν τῶ ἐπανελγεῖν αὐτj`ν… καὶ ε῀᾿ιπεν. Упомянутое выше употребление при глаголе причастия, тожественного с ним, или дательного падежа существительного одного корня с этим глаголом, напр., βλε’ποντες βλε’ψετε, χαρα’ χαιρειν, есть перевод еврейского inf. absolutus. Гебраизмом считается также плеонастическое употребление причастий λαβεω’ν, ἀναστα’ς, ἀπελθω’ν, πορευθει’ς (см. выше). Условное предложение с εὶ без аподосиса ставится иногда, как подражание еврейскому, для выражения сильного отрицания с клятвой или без нее, напр., Евр.4:3 ( = Пс.95:11) ὠ’μοσα ἐν νῆ ὀργῆ μου εὶ εἰσελευ’σονται εἰς τὴν κατα’παυσιν μου «поклялся: не войдут»; Мк.8:12 ἀμνη’ν λε’γω ὑμῆν, εὶ δjθη’σεται τῆ γενεᾶ ταυ’τη σηνεῖον «не будет дано». Употребление οὐ… πᾶς в смысле οὐδει’ς тоже считается гебраизмом, как и выражение τι’ τ᾿μοὶ καὶ δοι’ (Мк.1:24, Ин.2:4).

Христианский элемент в Н. З. проявляется только в лексическом отношении. Христианство, давши жизнь новым понятиям, естественно, должно было выработать для них и словесные выражения. Много ли оно ввело совсем новых слов, – мы с точностью определить не можем по недостаточному знанию обыкновенного греческого языка того времени; несомненно, что во многих случаях новая вера брала для выражения нужных ей понятий слова обычные, придавая им свое особое значение; напр., даже такие, по-видимому, чисто христианские слова, как τὐαγγελε’λιον, ἱερυ’ς, ἀρχιεπευ’ς, ἐπι’σκοπος, πρεσβυ’τερος, λειτουργι’α, употреблялись в обыденной речи у язычников. Многие греческие слова перешли в христианство уже со своеобразным значением из перевода LXX. Что же касается слов обыкновенных, не относящихся к области религии, которые в словарях отмечаются как христианские только потому, что они неизвестны нам из языческих писателей, – то, по всей вероятности, такие слова были общи язычникам и христианам и лишь по простой случайности известны нам только из христианских писателей; по крайней мере, проф. Ад. Дейсману удалось найти в языческих папирусах и надписях немало слов, которые считались прежде чисто христианскими. Поэтому не следует придавать значения тому, что какое-либо слово у языческих авторов не найдено, и что слово впервые мы встречаем в Н. З., никак не следует, что оно сочинено христианами или до них не существовало. Ради полноты, однако, приведем:

а) Слова Н. З., не найденные пока у светских писателей: ἀγαθοποιῖα, αἰσχποκερδῶς, α-κατα’κριτος, ἀλι’σγημα, ἀνακαινο’ω, ἀνακαι’νωσις, ἀντιμισθια ἀντιχριστος, ἀπε’κδυσιςτ, ἀπελεσμο’ς, αὐτοκατα’κριτος, ἀφιλαγαθος, ἀφιλα’ρυυς, βαττολογε’ω, δαιμονιω’δις, δικαιοκτισι’α, δι’λος, διω’κτης, δοκιμη’, ἐγκουμβο’ομαι, ἐθελοθρησκαι’α, εἰβωλολατρι’α и под., ἐπιυ’σιος, ἐτεροδιδασκαλε’ω, εὐαγγελιστη’ς ⁶⁴ , ἐυμετα’δοτος, ἐυπροσωπε’ν, θεοδι’δακτος, ἰσα’γγελος, καλοδιδα’σηαλοσ, καροδιογνω’στης, καταθεματι’ζω, κανοφωνι’α, λογομαχε’ω, λογομαχι’α, ὀλιγο’πιστος, ὀλιγο’πιστια, ὀρθοποδε’ω, ὀφθαλμοδουλι’α, πληροφορι’α, πολυ’σπαλαγχνος, προσωπολη’μπτης (-λημπτε’ω, -λημψι’α), προτοκαθεδρι’α, συγκακοπαθε’ω, συγκακουχε’ω, συζωοποιε’ω, συ’μψυχος, συσταυρο’ω, φρεναπατα’ω (-πα’της), φυσιο’ω (-σι’ωσις), χριστευ’ομαι, α’δελφος, ψευδαπο’στολος (и другие сложные с ψευδο).

б) Новые значения, какие христианство дало старым словам. Сюда относятся прежде всего слова с техническим или ритуальным значением, напр., ἀδελφο’ς о брате-христианине, απο’στολη’ и απο’στολος об Апостолах, ἀρχαι’, ἐξουσι’αι и др. об Ангелах. βα’πτισμα, γλῶσσα о даре языков, δια’κονος, ἐκκλησι’α, ἐπι’σκοπος, εὐαγγε’λιον, ἰερευ’ς о христианах, κλιτοι’ и ἐκλεκτοι’ «званные» и «избранные», παρα’δεισος (2Кор.12:4) о рае небесном, παρα’κλητος, προφητευ’ω, προφη’της о христианском пророчестве, τυ’πος о событии В. З., которое было прообразом события Н. З. ἀντι’τυπον, Χπιστο’ς.

в) Новая вера вообще возвысила и одухотворила значения многих старых слов, каковы, напр., ἀγα’πη, εἰρη’νη, ζωη’, θα’νατος, κο’σμος, πι’στις, συνει’δηυσις, σωτηρι’α ⁶⁵ , χα’ρις ψυχη’. Рабское слово πεινοφροσύνη было облагорожено; слово σταυρο’ς, говорившее о позоре, было увенчано ореолом славы.

г) Образовались вновь целые выражения, напр., ἀποθανει τῆ ἀμαρτι’α ζῆν τῶ Θεῶ, ζῆν τῶ Θεῶ ἐν Χριστῶ ᾿Ιησοῦ, τῶν πιστευο’ντων δἰ ἀκρποβυστι’ας, 77j; τῆς ἐν ἀκρποβυστι’α πιστευως, βαπτιζειν τινὰ ἐν πνευ’ματι, εὶς πνευ’μα, γ»; εὶς τὸ ὀ’νομα τοῦ πατρος, ἐπι’ τῶ ὀ’νοματι, εὶς Χριστο’ν, εὶς τὸν θα’νατον, εὶς ἓν σῶμα.

Однако все сказанное о новых греческих словах и значениях слов, введенных иудейством или христианством, относится не столько к истории языка, сколько к истории религии. Греческий иудей, напр., который впервые образовал слово εἰδολο’θυυος по аналогии с ἱερο’θυυος, не коверкал этим греческого языка и не полагал начала новому диалекту;. это был термин его отличной от греков религии, а не отличного от греков языка. То же самое надо сказать и о перемене значений старых слов, произведенной иудейством и христианством. Что многие пустые слова стали содержательными и полновесными, презренные – почетными, это не нуждается в доказательстве. Но все это относится к истории религии, а не языка: язык христиан был таким же греческим, как и язык остальных греков, о чем мы уже говорили.

Мнимые гебраизмы и христианизмы. В словарях к Н. З. и теперь еще тщательно отмечаются слова, попадающиеся только в Библии, и этому обстоятельству придается важное значение, как доказательству того, что язык Библии совсем особый и в значительной степени является созданием самих библейских писателей. На самом деле это обстоятельство по большей части чисто случайное, как мы уже говорили. Мы упоминали также, что исследования проф. Ад. Дейсмана (а отчасти и некоторых других ученых) показали, что многие слова, значения слов и конструкции, считавшиеся исключительно библейскими, на самом деле встречаются в языке папирусов и надписей, т. е. были принадлежностью обыкновенная греческого языка. Таковы слова: ἀγα’πι, ἀκατα’γνωστος, ἀντιλη’μπτωρ, ἐλαιω’ν, ἐ’ναντι, ἐνω’πιον, εὐα’ρεστος, εὐι’λατος, ἱεραυευ’ειν, καθαρι’ζεινχ, κυρι ακο’ς, λετουργικο’ς, λογει’α, νεο’φυτος, ὀφελη’, περιδε’ξιον, ἀπο’ πε’ρυσι, προσευχη’, πυρρα’κης, σιτο με’τριον, φιλοπρωτευ’ειν, φρεναπα’τις.

То же должно сказать о «библейских» значениях слов и выражений: ἀδελφο’ς в смысле «член религиозного сообщества», ἀναστρε’φεσθαι и ἀναστ0φη’ в этическом смысле, ἀντι’λημψις «помощь», λειτουργεῖν и λειτουργι’α в сакральном смысле, πρεσβυ’τεροι «священники» ⁶⁶ ἐποστᾶν »просить», ἀρεσκει’α в хорошем смысле, ἐπιθυμητη’ς в дурном смысле, ἐξιλα’σκσεθαι τᾶς ἀμαρτι’ας, λου’ειν о сакральных омовениях, πα’ροικος; «пришлец». Даже из приведенных нами выше гебраизмов и христианизмов некоторые, вероятно, были явлениями чисто греческими, напр., οἰ ἀ’ρτοι τῆς προθε’σεως, κατὰπρὀσωπο’ν υινος в смысле простого κατὰ, πρεσβυτε’ριον, προφη’της. Рассмотрим подробнее некоторые из предполагаемых «библейских» слов.

᾿’Ονομα в смысле «авторитет», «власть (напр., βαπτι’ζειν τινὰ εὶς ὀ’νομα τινος) или в смысле «лицо» (напр., Деян.1:15 ὀ’χλος ὀνομα’των) встречается в языке папирусов и надписей (см. Ad. Deissmann: Bibdstud. 143; N. Bibelstud. 24).

Νυ’μφη в значении «невестка» (обыкновенно оно значит «невеста» или «молодая женщина») считается за гебраизм ввиду того, что еврейское kallah означает «невеста» и «невестка»; однако новогреческое νυ’φη, употребляемое в значении «невеста», «молодая женщина» и «невестка», показывает, что и библейское значение νυ’μφη «невестка» нет надобности считать подражанием еврейскому, а что здесь – случайное сходство между греческим и еврейским, точно так же, как и церковнославянское «невеста» имеет оба эти значения (см. и выше).

᾿Ορθρι’ζειν «рано вставать» также напрасно считается гебраизмом; древний лексикограф Мирид знает это слово и называет его эллинистическим; образование его вполне правильно, – такое же, как глагола ᾿ορθρευ’ειν, известного нам из Феокрита.

῾Yποπο’διον, встречающееся впервые у LXX, еще в грамматике Winer-Schmiedel’я (стр. 23) причисляется к словам, которые могли быть образованы самими иудеями. Однако это слово встречается не только в позднейшей греческой литературе – у Лукиана и Афинея, но и на папирусах.

Форму κατη’γωρ (вместо аттич. κατη’γορ в Откр.12:10 Шмидель (Грамм. § 8, 13) считает не греческим, но арамейским образованием. На самом же деле это – форма вполне греческая, только простонародная; образование ее аналогично образованию позднейшей формы δια’κων вместо δια’κονος и обязано своим происхождением тому, что в κοινη’ родительный падеж слов 3-го склонения имел окончание ου, напр., α­λεκτρο’που, Ευ­πατρο’ρου, α­στε’που – формы, вполне сходные с κατ’γόρου, вследствие чего от κατ’γόρου и мог легко образоваться именительный пад. κατη’γωρ.

Форма ἐραυνα’ω (вместо атт. ἐρευνα’ω часто встречается у LXX и Н. З. и долго считалась одним из самых сильных доказательств в пользу иудейско-греческого языка. Но теперь она найдена на папирусах и потому должна быть признана чисто греческой формой разговорной κοινη’.

Повторение слова в разделительном значении (см. выше), напр., δυ’ο δυ’ο «по два», употребляется и в теперешнем новогреческом языке (см. Б. И. Ордынский, Сличение грамматики простонародного греческого языка с грамматикой языка древнегреческого, Казань 1858, стр. 88); стало быть, это – не гебраизм, как думают обыкновенно, а чисто греческая конструкция, случайно тождественная с еврейской; нечто подобное есть и в классической литературе: Aeschyl. Pers. 981 μυπι’α μυπι’α πεμπαστα’ν ᾽ τὸν κατὰ μυπι’ους ἀριθvοῦντα.

Предполагаемый гебраизм – излишнее употребление слова ὀ’νομα, напр., Мф.1:21 καλε’σεις τὸ ὀ’νομα αὐτοῦ ᾿Ιησοῦν; Лк.2:21 ἐκλη’θη τὸ ὀ’νομα αὐτοῦ ᾿Ιησοῦν, встречается в папирусах уже около 260 г. до р. Хр.

В описании имперфекта посредством причастия с εῖ’ναι (см. выше) обыкновенно видят арамейское влияние; однако это описание встречается уже в папирусах эпохи Птоломеев и у эллинистических авторов, напр., у Аристея и особенно часто у Александра Афродисийского (II-III в. по р. Хр.).

Нагромождение личных местоимений (см. выше) считают обыкновенно гебраизмом; но скорее это – признак вообще безыскусственного языка: по крайней мере, и в языке чисто греческих папирусов мы встречаем такое же явление, напр., ἐπελθω’ν…. εἰς τὴν οἰκι’αν μου, ω’ς ζητῶν τὸν ἀ’νδρα μου, ἀ’ρας τὸν λυ’χνον μου, ἀνε’βη εἰς τὴν οἰκι’αν μου (Aegyрtische Urkunden aus den königlichen Museen zu Berlin II, № 22, строки 24–30); то же в надписи царя нубийского Силько (Corpus inscriptionum. т.III, стр. 486, или у Mullach. Graminatik der griechischen Vulgärsprache. стр. 23), язык которой, правда, полуварварский, но, во всяком случае, по общему типу близкий к разговорному: ἐποι’ηγα εἰρη’νην μετ᾿ αὐτῶν καὶ ὠ’μjσαν μυι τὰ εἰ’δωλα αὐτῶν καὶ ἐποι’στευμα τὸν αὐτῶν.

Монотонное соединение предложений посредство καὶ (см. выше), в котором нередко видят влияние семитического духа, на самом деле, вероятно, есть явление чисго греческое: по крайней мере, и в новогреческом языке соединение предложений посредством καὶ вместо подчинения их одного другому – не представляет ничего редкого (см. Ордынский, Сличение грамматики, стр. 102), да и Аристотель уже любит соединять предложения посредством καὶ. То же мы видим и в надписи царя Силько: в 22 строках ее καὶ поставлено 11 раз.

Употребление в клятвах (см. выше) считается иудейско-греческой формулой, возникшей из смешения гебраистического εἰ μη’ν в клятвах (см. выше) с аттическим ῆ᾿ μη’ν, но это мнение опровергается тем, что εἰ μη’ν в этом смысле найдено на папирусах.

Анаколуф, указанный выше и считаемый обыкновенно за гебраизм, на самом деле тоже, может быть, есть явление, свойственное разговорному греческому языку: так, в одном греческом стихотворении XV века есть совершенно такой же оборот: ἡ πο’λις ἡ ἀγα’πι σου, ἐπῆραν τὴν πο’λιν ἐπῆραν τὴν οἱ Το῀ρκοι вместо ὴν β πο’λιν ἐπῆραν οἱ Τ. (см. Тhumb, Griechische Sprache, стр. 131). Такое же построение фразы мы находим и в надписи царя Силько: οἱ γὰρ φιλο’νεικοι’ μου ἀπα’ζω τῶν γυγαικῶν καὶ τα’ παιδι’α αὐτῶν, что, вероятно, значит: «я похищаю жен и детей моих врагов».

Что касается многих других предполагаемых гебраизмов и христианизмов, не найденных еще и до сих пор нигде в греческих памятниках, то можно предположить, что и это случайность и что со временем, может быть, хотя некоторые из них найдутся на каком-нибудь папирусе или надписи или в тексте какого-нибудь вновь открытого автора.

Как мы говорили выше, библейский язык не представляет собою в лингвистическом отношении одного целого: как светские писатели, так и библейские имеют каждый свои особенности в языке. Язык переводчиков и писателей В. З. в этом отношении совсем не исследован; язык писателей Н. З. исследован довольно мало – лишь в общих чертах. Поэтому мы можем дать здесь лишь общую характеристику языка некоторых новозаветных писателей.

Разница в языке новозаветных писателей зависит – помимо индивидуальных особенностей каждого из них, – главным образом, от степени его литературности: одни пишут более литературным языком, т. е. приближающимся к аттическому, другие – более простым, т. е. близким к обычному разговорному языку своего времени. Наиболее литературными писаниями являются послание к Евреям, Деяния Апостолов и Евангелие Луки; наиболее простонародным языком написан Апокалипсис; остальные писания занимают средние места, приближаясь то к одной стороне, то к другой. Так, о послании к Евреям мы имеем отзыв Оригена у Евсевия, Церк. Ист.VI, 25: 11: ὁ’τι ὁ χαρακτρὴρ τῆς λε’ξεον τῆς πρὸς ῾Εβραι’ουσ ε-πιγεγραμμε’ηης ἐειστολῆς οὐκ ἐ’χει τὸ ἐν λο’γω ἰδιωτικὼν τοῦ ἀποστο’λου ομολογη’σαντος ἐαυτὸν ἰδιω’την εῖ’ναι τῶ λο’γω τουτε’σαι τῆ φρα’γει, ἀλλα’ ἐστιν η’ ἐειστολὴ συνθε’σει τῆς λε’ξεως ἑλληνικωτε’ρα, πᾶς ὁ ἐπιστα’μενος κρι’νειν φρασεων διαφορα1ς ὁμολογη’σαι ἀ’ν («что характер языка Послания, носящего заглавие «к Евреям» не заключает в себе простоты речи Апостола, признающего себя простецом в речи, т. е. в способе выражения, но что это послание по слогу языка более греческое. – это признает всякий, могущий судить о разнице в способе выражения»). Ап. Лука, греческий врач и, – как говорит Симеон Метафраст, – обладавший всей эллинской образованностью παιδει’α (Migne gr. CXV, 1129), был, – по авторитетному суждению блаж. Иеронима, превосходного стилиста своего времени, – inter omncs evangelistas gracci sermonis eruditissimus .(«между всеми евангелистами лучшим знатоком греческого языка»). О языке автора Апокалипсиса Дионисий у Евсевия, Церк. Ист. VII, 25:дает такой отзыв: δια’λεκτον με;ντοι καὶ γλῶσσαν οὐκ ἀκριβῶς ῾Ελληνι’ζουσαν αὐτοῦ βλε’πω ἀλλ᾿ ἰδιω’μασι’ τε βαρβαρικοῖς χρω’μενο_ν και’ που και’ σολοικιζοντα («наречие его и язык как я вижу, не вполне греческие, но он употребляет и варварские (не греческие) выражения, а кое-где допускает и солецизмы»).

Послания Ап. Павла в лингвистическом отношении безыскусственны; он писал так, как говорил, т. е. живым языком того времени, но, однако, не таким простонародным, каким написан Апокалипсис, а разговорным языком более или менее образованных людей, и нередко применял разные риторические фигуры: недаром блаж. Иероним в своих комментариях не раз указывает на его знакомство со светской литературой (litterae saeculares), но вместе с тем и признает его недостаточное знание греческого языка, – конечно, литературного, аттического: Hlebraeus ex Hebraeis et qui esset in vегnaeulo sermone doctissimus, profundos sensus aliena linua exprimere non valebat, nec curabat magnopere de verbis, quum sensum haberet in tnto (Comm, in op. ad Gal. III. c. 6) – «еврей, родом из евреев, большой знаток своего родного языка, он не мог выражать глубоких чувств на чужом языке, да и не заботился особенно о словах, когда относительно смысла не было опасности». Иероним отмечает у Апостола «солецизмы», т. е., конечно, погрешности против аттического, литературного языка: nos quotiesqunmque soloecismos ant tale quid annotavimus etc. (In ep. ad Ephes. III. c. 5) – «когда мы отмечаем солецизмы или что-нибудь подобное». Не будучи литературными произведениями (с точки зрении аттикистических теорий того времени), послания Ап. Павла представляют собою памятник разговорной κοινη’: выбор слов его таков, что древнему грамматику-аттикисту пришлось бы беспрестанно делать поправки, чтобы устранить все слова, не допускавшиеся в письменном языке образованного общества. Так, величественных слов γρηγορεῖτε στῖκετε (1Кор.16:13) не употребил бы ни один писатель того времени, сколько-нибудь заботившийся о красоте формы, потому что оба эти слова – простонародные. Да и несправедливо было бы ожидать от Ап. Павла литературного языка; он не был писателем или даже эпистолографом: его послания суть обыкновенные письма, записанный таким языком, каким он говорил ⁶⁷ ); а говорил он в лингвистическом отношении так, как говорили обыкновенные «маленькие люди» того времени. Его послания отличаются от писем этих «маленьких людей» не большей литературностью, а тем, что их писал человек, обладавший природным даром слова и пророческим пафосом пламенной души. Тоnat, fulgurat, meras flainmas loquitur Paulus!

Приблизительно такова же степень литературности и трех Евангелий – Матвея, Марка, Иоанна. Язык Ев. от Мф. Fr. Blass в предисловии к своему изданию этого Евангелия (Evangelium secundum Matthaeum. Lipsiae 1901, стр.III) характеризует так: Quod ( = hoc scriptum) sive ab initio graeco sermone conceptum sive ex aramaico hebraicove Matthaei apostoli commentario ab ignoto aliquo homine est conversum; certe longissiine distat ab eo versionum genere, quod ex LXX qui vocantur Veteris Testamenti interpretum opere eoguitum habemus, niletque elocutione graeca salis para, simplici pelerumque, sed in orationibus quidem diclisque ceteris saepe etiam praeralida el luminibus orationis hand mediocribus dislincta («написано ли Ев. Мф. с самого начала по-гречески, или переведено каким-нибудь неизвестным лицом с арамейской или еврейской записи Ап. Матфея, – во всяком случае оно очень далеко от таких переводов, какие нам известны по труду так называемых LXX толковников В. З.: оно отличается довольно чистым греческим языком, по большей части простым, но в речах и вообще там, где приводятся чьи-либо слова, часто даже очень сильным и украшенным в значительной степени цветами красноречия»). Язык евангелиста Иоанна Дионисий у Евсевия, Церк. Ист. VII, 25:25, находит вполне греческим (конечно, эллинистического периода): τὰ μὲν γὰρ… ἀπται’στῶσ κατὰ τὴν τῶν ῾Ελλη’νων φωνὴν… γε’γραπται… Πολλοῦ γε δεῖ βα’ρβαρο’ν τινα φθεογγον ἠ’ σολοικισμὸν ἠ’ ὁλος ἰδιωτισμὸν ἐν αὐτοῖς εὑπεθῆναι, («они – т. e. Евангелие и Послание Иоанна, – написаны без погрешностей против греческого языка, Нечего и говорить, что в них не найдется ни варварского звука, ни солецизма, ни вообще простонародного выражения»).

Но замечательно, что разные писания одного и того же писателя и даже различные части в одном и том же писании не одинаковы по литературности. Так, в Ев. Луки, как мы говорили выше, пролог, написанный Апостолом самостоятельно, отличается большей литературностью, чем другие его части, и период, из которого состоит весь этот пролог, есть (вместе с начальным периодом послания к Евреям) лучший период во всем Н. З. Деяния Ап., написанные тем же Лукою, в общем более литературны, чем его Евангелие; но и в Деяниях одни части менее, другие более литературны; примером первого рода может служить речь Стефана (гл. 7), второго – речь Павла (гл. 22). См. проф. Eduard Norden. Die antike Kunstprosa II, стр. 483–484. Ап. Павел в посланиях к отдельным лицам пишет иначе, – несколько более высоким слогом, чем в посланиях к общинам (Blass, Grammatik, стр. 6 1-го и 2-го изд.).

О степени литературности того или другого писания можно судить на основании выбора слов, этимологии, синтаксиса: чем больше слов, форм и оборотов аттических, чуждых живой речи эллинистического периода, – тем более литературным должно считаться произведение. Так, глагол οῖ᾿δα в «общем диалекте» спрягался так: οῖ᾿δας, οῖ᾿δαε(ν), οἰ’δαμεν, οἰ’δατε, οῖ᾿δασιό(ν). Но в речи Ап. Павла (Деян.26:4) стоит аттическая форма ἰ’σασι ], также в посл. к Евр.12:17 ἰ’στε (см. и выше). В той же речи Ап. Павла находится единственная во всем Н. З. форма превосходной степени на τατος (Деян.26:5 τὴν ἀκριβεστα’ την αἰ’ρεσιν). Inf. fut., исчезнувший из народного языка в эпоху Апостолов, встречается только в Деяниях и в послании к Евреям. Optativus с ἀ’ν (modus potentialis) и optativus orationis obliquae, также исчезнувшие из народного языка, в Н. З. встречаются опять-таки только у Ап. Луки в Евангелик и в Деяниях. Аттическое ὀ’πως аи с conj. в предложениях цели встречается только у Луки; φοβοῦμαι – только у Луки, Павла и в послании к Евр.; ἀξιῶ с асс. с. inf. – только у Луки; косвенная речь, выраженная чрез асс. с. inf. – только у Луки (Деян.1:4, Деян.25:4); предложение с ἱ’να – вместо классического inf. – Лука у потребляет редко, особенно в Деяниях; также в посланиях Иакова, Петра и к Евр. ἱ’να встречается лишь как действительный союз цели.

Особенно важным критерием литературности служит употребление частиц, напр., με’ν и δε’: так, в одной 7-ой главе послания к Евр. частицы με’ν – δε’ встречаются 7 раз, т. е. в одной главе их больше, чем в двух любых посланиях Павла, вместе взятых [Ed. Norden, Die antike Kunstprosa II, 499 прим. 2 кон.].

Проф. Норден (Die antike Kunstprosa II, 485 сл.) сделал в таблицах сопоставление целого ряда мест одинакового содержания из Евангелий трех синоптиков, из которого ясно видно, что язык Луки литературнее, т. е. ближе к аттическому, чем язык Матфея и Марка: Лука избегает не только иностранных слов, как ῥαββει’, ἀγγαρευ’ω, ἀμη’ν, κοδρα’ντης (ибо иностранных слов литературный язык избегал) но даже и эллинистических, которые отвергались аттикистами, и, наконец, употребляет аттические формы вместо эллинистических. Таблицы Нордена настолько поучительны, что мы приводим их почти целиком.

1) Иностранные слова!

2) Ср. H. Cremer, Biblish – theologisches Wörterbuch, 9-е изд., стр. 155; «у Луки ἀμη’ν встречается очень редко; он заменяет его посредством ἀληθῶς (Лк.9:27, Лк.12:44, Лк.21:3), ἐπ᾿ ἀληθεις (Лк.4:25), ναι’ (Лк.11:51), πλη’ν (Лк.10:14, Лк.22:21), λεσω’ υ’μῖν, λεσω’σοι, где у других Евангелистов стоит ἀμὴν λεσω’ υ’μῖν (ср. Лк.7:9 с Мф.8:10, и др.)».

3) Употребление аἀπ᾿ ἀ’ρτι вместо ἀπὸ τοῦ νῦν запрещается аттикистами: ср. примечание Lobeck/’а к Phrynichus, стр. 21.

4) О смешении εἰς и εν᾿ см. выше. Лука не только поставил здесь по-аттически εν᾿, но и не аттическое выражение ἐπιστρε’φειν (εἰς τὰ ὀπισω в смысле «возвращаться» заменил другим.

5) Τρω’γειν в эллинистическом яз. значило просто «есть», но в аттическом «есть десерт» (фрукты, орехи, миндаль); см. выше. Photius, изд. Naber’а, стр. 231: τρω’γειν οὐχὶ τὸ ἐσθι’ειν α’πλῶς, ἀλλὰ τραγη’ματὰ καὶ τα τρωκιτὰ καλου’μενα. У Луки не только этот глагол заменен аттическим ἠ’σθιον, но и расположение слов в виде τετρα’κωλον (4 членов) без союзов есть изысканный способ выражения.

6) Об употреблении πτῶμ в общем смысле «труп» см. выше и Phrynich. стр. 375, изд. Lоbеск’а.

7) Οἰκε’τεια (или οἰκετει’α в собирательном смысле «слуги» есть эллинистическое слово; у аттиков в этом значении употребляется θεραπει’α: см. Lobeck к Фриниху, стр. 469.

8) Moeris стр. 273: ὁμο’δουλος ἀττικῶς συ’νδουλος ἑλλινικῶς («в эллинистическом языке»); по-видимому, Лука следует такой же теории, заменяя συ’νδουλος описанием, хотя на самом деле συ’νδουλος есть и в аттическом.

9) ᾿Yποκριτη’ς лишь в позднейшем языке употребляется в смысле «лицемер»; здесь Лука заменяет его словом ἀ’ποστοι «люди, которым нельзя верить»; однако, в других местах и Лука не раз употребляет ᾿υποκριτη’ς в указанном смысле: см. H. Cremer, 612.

10) Об употреблении ἱ’διος в смысле «свой'см. выше.

11) Это выражение, означающее «сводить счеты с кем», в греческой литературе не найдено.

12) Форма аориста не аттическая: см. Lobeck к Фриниху, стр. 740.

13) В виде восклицания εὐ’ γε у аттиков употребительнее, чем εὐ’.

14) Неаттическое слово: см. выше и Lobeck к Фриниху, стр. 220.

15) «Не вздумайте»; в аттическом яз. такого значения δοκεῖν не имеет.

16) «Ночью»: неаттический способ выражения.

17) Употребление ὀψι’α (собственно прилагательное женск. р. от ὀ’ψως в качестве существительного (с подразумеваемым ὠ’ρα) «позднее время'запрещалось аттикистами (ср. Blass, Grammatik, стр. 137 1-го изд, 141, 2-го изд.); ὠ’ρας πολλῆς (без γενομε’νης) – выражение эллинистического языка (Polyb. V, 8, 3). Из выражений, выбранных Лукой, ἡ ἡμε’ρα η’_ρκσ κλι’νειν нам неизвестно из классических авторов, но употребление κλι’νειν о солнце допускалось аттикистами: Polux IV, λε’γοις ὁ’ ἂν καὶ κλι’νοντος ei­_s tà mehmbrià tou  geou ; в выражении ὁ’τε ἐγε’ν ἡ οτε ευεη. ὠ’ρα слово ὠ’ρα употреблено в смысле «пора», «определенное время», – правильно с классической точки зрения; выражение δυ’νοντος τοῦ ἡλι’υ есть у Ксенофонта.

18) Аттикисты (Moeris 262, Hesychius под сл. ὀ’νος различают μυ’λος «нижний жернов» и ὀ’νος «верхний жернов»; поэтому в классическом яз. соединение μυ’λος ὀικο’ς невозможно.

19) Ο σπε’ρμα в смысле «потомство» см. выше и Н. Сrеmer, 958. Замечательно, что Лука употребляет этот гебраизм только в двух местах, из которых одно (Лк.20:28) есть цитата из LXX, а в другом (Лк.1:55) имеется в виду фраза из LXX.

20) Γριγορεῖν – позднейшее образование, запрещаемое аттикистами: см. выше и Lobeck к Фриниху, стр. 119. У Луки, впрочем, оно встречается в 2 местах: Лк.12:37,39 (в последнем месте лишь как вариант).

21) Κρατεῖν в смысле «держать», «хватать» с вин. п. есть эллинистический способ выражения: Blass, Grammatik. стр. 100 1-го изд. [104 2-го изд.].

22) Существительное ῥα’πισμα «пощечина» – не аттическое слово и запрещается аттикистами: Phrynchus, стр. 175 изд. Lobeck’a. То же, вероятно, касается и глагола ῥαπιρ’ζειν «давать пощечину»: хотя оно и встречается 2 раза у аттических писателей – у Демосфена и комика Тимокла, но у последнего – в другом значении, а речь Демосфена, в которой оно находится, считается не принадлежащей ему. См. W. Grunion Rutherford, The Neо Phrynichus (London 1881), стр 264–265.

23) ῾Ραφι’ς запрещается аттикистами; в аттическом употребляется βελο’νη: Phrynich., стр. 90 изд. Lob. Ср. Rutherford, The Neо Phrynichus, стр. 174.

24) Κορα’σιον запрещается аттикистами: Phrynich., стр. 73 изд. Lob.

25) ᾿Αγγαρευ’ειν’ «заставлять» – иностранное слово, вошедшее в κοινή: см. выше.

26) Κωμο’ πολις известно нам лишь из позднейших писателей – Страбона и византийцев.

27) Συμβου’λιον – латинизм: см. выше.

28) Хотя отрицание по-гречески может быть повторено в разных формах несколько раз (напр., Plat. Parmen. 166А οὐδεὶν οὐδαμῶς οὐδεμι’αν κοινωνι’αν ἐ’κει) , но сочетание οὐδεὶς οὐ’πω едва ли встречается в классич. языке.

29) Форма perf. κεκα’θικα – эллинистическая.

30) Такое употребление существительного с предлогом в виде определения существительного без члена возможно и в классическом языке; но с прибавлением причастия, как у Луки, получается оборот более книжный.

31) У Луки с причастием оборот более книжный.

32) Употребление возвратного местоимения вместо ἀλλη’λων возможно и в классическом яз. (Blass, Grammatik, стр. 166 1-го изд., 173 2-го изд.), но ἀλλη’λων все-таки более «правильно».

33) О повторении слов в разделительном значении см. выше. Но так как это был оборот не литературный, то Лука его не употребил. Кроме того, вместо κατά он ставит аттический предлог ἀνβ’, который в разделительном смысле неизвестен в κοινή и введен в эллинистическую литературу аттикистами.

31) У Луки оборот более стройный.

35) «Не останется камня на камне». О вин. пад. при ἐπι’ вместо аттического род. или дат. п. см. выше. У Луки здесь дат. п. по-аттически; однако, и у него в других местах есть эллинистический винительный, напр., Лк.2:25 πνεῦμα ἁ’γιον ἡ’ ἐπ᾿ αὐτο’ν.

Лука иногда строит периоды лучше, чем оба другие Евангелиста (хотя вообще он строит их далеко не искусно), напр.

Особенно выдается у Луки употребление известного рода периодов, построенных с помощью причастных конструкций, в то же время как у других речь составлена из сочиненных предложений, напр.

36) Вместо эллинистического оборота ἱνα с conj. (см. выше) у Луки поставлен по-аттически род. п. инфинитива, который в таком виде, – в зависимости от существительного, – в Н. З. встречается главным образом у Луки и Павла: Blass, Grammatik, стр. 229 1-го изд. [239 2го изд.].

37) Лука избегает здесь соединения οἰδα с вин. лица (в Лк.13:25 ὐμᾶς поставлено вследствие так наз. prolepsis subjecti вместо οὐκ οἰδα πο’θεν ὑμρῖς ἐστε); однако в Лк.22:34 он сам употребляет этот оборот.

38) Лука избегает здесь соединения ἀπαρηοῦμαι с вин. п. лица в смысле «отрицать свое знакомство с кем»; однако, в Лк.22:61 он сам употребляет этот оборот.

39) Употребление εἰ’ς в смысле τὶς не аттическое; см. выше.

40) Очень любимая у аттиков игра слов.

41) Вполне литературный аттический оборот – соединение вопросительного слова с причастием.

Обратного отношения, т. е. употребления Лукой менее литературных слов или оборотов, почти нигде нет; впрочем, ср. Мф.24:45 τροφη’ν и Лк.12:41 σιτομε’τριον (эллинистическое слово: Фриних стр. 383 запрещает говорить σιτομε’τρεῖσθαι вместо σῖτον με’τρεῖσθαι). – Мф.24:48 χπονι’ζει μου ὁ κυ’ριος (по-атт.), Лк.12:45 прибавлено ἐ’ρχεσθαι (с inf. χπονι’ζω у аттиков не соединяется). – Мф.19:25 τι’ς ἀ’ρα δυ’ναται σωθῆναι более литературно, чем Мк.10:26 и Лк.18:26 καὶ τι’ς δυ’ναται σωθῆναι. – Мф.21:46 ζητοῦντες αὐτὸν κρατῆσαι εφοβη’θησαν τοὺς ὁ’χλους Лучше построено, чем Мк.12:2 ἐζη’τουν αὐτὸν κρατῆσαι εφοβη’θησαν τὸν ὁ’χλο и Лк.20:19 ἐζη’τησαν ὲπιβαλεῖν ἐπ᾿ ὐτὸν τὰς χεῖρας καὶ εφοβη’θησαν τὸν λαο’ν.

Такое сравнение языка трех синоптиков наводит на мысль, что Лука пользовался Евангелиями Матфея и Марка, исправляя их язык с целью придать ему большую литературность, как это по синоптическому вопросу и утверждает одна из теорий взаимного пользования первых трех Евангелистов.

В заключение этого отдела приведем мнение о библейском языке известного знатока греческого языка, бывшего профессора Дублинского университета Магаффи (John Pentland Mahaffy), высказанное им в сочинении The Progress of Hellenism in Alexander’s Empire, Chicago – London 1905, стр. 114–115: «Рассмотрим язык синоптических Евангелий. Тут мы имеем обыкновенный греческий язык Палестины и Сирии, на котором писали люди, имевшие мало, по-видимому, претензий быть литературными знаменитостями. Они пишут наречием простым и грубым в сравнении с аттическим; они употребляют формы, неправильные с точки зрения пуристов. Но повествовал ли кто когда-либо о великих событиях с большей простотой, с большей непосредственностью, с большей силой? Возьмем, напр., вступительную главу Евангелия от Луки: – может ли какой художник, начиная с Феокрита, показать нам идиллию более совершенной прелести? Возьмем рассказ о страданиях: – кто изображал когда-либо великое горе с более простым пафосом, с более трогательною скромностью, с более естественным достоинством? Поверьте мне, вопреки педантам всего света, что наречие, которое рассказывает такие события таким образом, не есть бедный язык, но есть отражение (outcome) великого и плодотворного умственного воспитания. Таково было воспитание, которое эллинизм внес в сирийский мир».

Изучение библейского языка далеко еще не окончено. Для LXX лексикографических исследований мало, и они недостаточны (напр., очень важно было бы проследить, одинаково ли переводится в отдельных книгах одно и то же еврейское слово, или в одних так, в других иначе), а собственно грамматических исследований совершенно не имеется, если не считать случайных замечаний в грамматиках к Н. З., особенно у Шмиделя, и одной главы, очень неполной, в книге †проф. Н. И. Корсунского, Перевод LXX, стр. 369–465. А между тем это – поистине плодотворная область исследования; не надо только начинать сразу с полной грамматики LXX. Самое большее – это исследовать этимологию всего перевода сразу в связи. Но что касается остального, то надо заняться ближайшими образом грамматическими изысканиями к отдельным книгам, синтаксическая проблемы которых в большинстве случаев совпадают с вопросом о методе перевода, причем следует иметь в виду, что тут мы имеем дело с явлениями не настоящего разговорного греческого языка. Равным образом, необходимы были бы экзегетические работы для отдельных книг LXX. Что таких трудов до сих пор вообще нет, – это, пожалуй, самый чувствительный пробел в исследовании. Каждая книга LXX, – напр., хоть книга Псалмов, – есть совсем другая книга, чем еврейская Псалтирь. Чрезмерная буквальность и, с другой стороны, относительная свобода по сравнению с подлинником, маленькие и большие уклонения в значениях, которые бывают во всяком переводе, – все это делает из труда LXX совершенно новую книгу, которая представляет свои, особые трудности. Здесь исследователю придется работать, в сущности, еще на девственной почве. Нужно пожелать, чтобы обильная продуктивность по истолкованию В. З. направилась на непростительно заброшенную область истолкования LXX. Ведь изъяснять LXX – это значит изъяснять Библию Ап. Павла и вообще древнейшего христианства.

Что касается языка Н. З., то, несмотря на значительное число исследований в этой области, все-таки еще многое остается неизвестным относительно разных деталей. Кроме неясностей, происходящих от недостатка исторических сведений, напр., о «крещении мертвых ради» (1Кор.15:29), о «даре языков» (1Кор.14 и др.), апостольского «жала в плоть» (2Кор.12:7) и пр., – есть пункты лексикографического и грамматического характера, в которых между руководящими толкователями не достигнуто еще единодушия и в которых, поэтому, нужны новые разыскания. Среди лексикографических вопросов можно указать след.: ἁρπαγμο’ς (Флп.2:6 – райне трудное для экзегетики слово; – совсем ли исчезло или насколько сгладилось в новозаветном языке различие между отглагольными существительными на μα, μο’ς и σις?), τὴν ἀρχη’ν (Ин.8:25), ἐμβριμῶμαι (Мк.1:43, Ин.11:38 и др.), ἐξουσι’α (1Кор.11:10), ἐπερω’τημα (1Пет.3:21), ἐπιβαλω’ν (Мк.14:72), ἐπιου’σιος (Мф.6:11, Лк.11:3), εὐπερι’στατον (Евр.12:1), κατοπτρι’ζομαι (2Кор.3:18), κεφαλιῶ (Мк.12:4), κοσμικο’ς (Евр.9:1), ὁδο’ν ποιῶ или ὁδοποιῶ (Мк.2:23), παραρυῶμεν (Евр.2:1, προεχόμεθα (Рим.3:9), σπιλα’δες (Иуд.12), συναλι’ζομαι (Деян.1:4), συγκρι’νοντες (1Кор.2:13), τροπῆς ἀποσκι’ασμα (Иак.1:17), τροχὸς τῆς γενε’ςεως (Иак.3:6). – Далее: каково различие, и насколько оно соблюдалось новозаветными писателями, между ἀ’λλος и ἑ’τερος (напр., Гал.1:6 сл.), βου’λομαι и θε’λω (напр., Мф.1:19), εἰμι’ и ὑπα’ρχω (напр., Флп.2:6: труднейшее место для экзегетики!) и др.? Насколько близки между собою случаи употребления εἰς и ἐν? Насколько теряется разница в употреблении падежей при некоторых предлогах (напр., προ’ς), существующая в классическом языке? Всегда ли εἰς το’ с inf. выражает цель (намерение)? Какое различие между εἰ’γε и εἰ’περ? Всегда ли διο’τι значит «потому что»? Может ли ὁ’ τι вводить прямой вопрос в значении «почему» (Мк.9:11,28)? Вводит ли ει’ прямой вопрос (см.)? Употребляет ли Ап. Павел 1-е лицо множ. ч. об одном себе (см. Dick) и др.?

Из собственно грамматических проблем упомянем след.: много ли уклонений от классической нормы в употреблены члена – πᾶς (напр., Еф.2:21, Еф.3:8, Деян.2:36, 1Тим.1:16); с νο’μους; с πνεῦμα (ἁγιον); в таких сочетаниях, как Рим.5:7 (δικαι’ου – τοῦ ἀγαγοῦ), Рим.3:30 (πι’στεως – τῆς πι’στεως), 1Тим.2:26 (τῆς τεκνογονι’θς – πι’στει κτλ.)? Соблюдается ли классическое правило об употребления члена при атрибутивном причастии (ср. 1Пет.3:19,20 ἀπειθη’σασιν)? Есть ли разница в значении между ὁ ὁ’χλος πολυ’ς и ὁ πολὺς ὁ’χλος (ср. Ин.12:9,12 и Мк.12:37)? Какая разница между αὐτο’ς и ἐκεῖνος в 2Тим.2:26? Употребляются ли косвенные надежи от αὐτο’ς в возвратном значении? Всегда ли ὁ’στις есть просто относительное местоимение – то же, что ὁ’ς: ср. Мф.22:2 и Мф.18:23? Какой смысл имеет род. над. в выражениях: δικαιοσυ’νη Θεοῦ (Рим.1:17: трудное для экзегетики место!) πι’στις ᾿Ιησοῦ Χπιστοῦ (Рим.3:22: тоже!)? Различаются ли по значению (ἀκου’ειν φωνῆσ и ἀκου’ειν φωνη’ν (ср. Деян.9:4, Деян.22:7,9, Деян.26:14 и F. Blass. Grammatik § 36, 5)?

Присоединим еще группу прямо экзегетических проблем, напр., Мф.6:13, Лк.12:49, Лк.18:7, Деян.26:28 сл., Иак.4:5, 2Пет.1:20.

Укажем несколько общих вопросов, напр.: какое влияние, – если только оно было, – оказывали переписчики на язык новозаветных писаний? Какие указания, – если только они есть, – дают новозаветные тексты о месте своего происхождения? Наконец, необходимо последовать язык каждого из новозаветных писателей в отдельности.

Как мы видели, язык новозаветных авторов неодинаков: одни пишут языком более близким к разговорному, другие заботятся о литературности слога. Та же двойственность наблюдается и во все последующее время; но лишь сочинения, предназначаемые для простого народа, пишутся на живом языке того времени; вообще же ученые христианские писатели последовали аттикистическому течению, господствовавшему тогда в литературе. Конечно, резкой границы между этими двумя категориями провести невозможно, так как и в пределах каждой из них сочинения по степени литературности своей бесконечно разнообразны, почему в общем мы видим в христианских сочинениях всевозможные степени литературности языка, – начиная от самого простонародного до самого изысканного подражания аттическому.

К первой категории относятся главным образом сочинения мужей апостольских (первое послание Климента Римского к Коринфянам и другое известное под именем второго послания к Римлянам, послание Варнавы, послание к Диогнету, послания Игнатия, послание Поликарпа, мученические акты Поликарпа, Пастырь Ермы), Учение XII Апостолов, апокрифы (евангелия, деяния Апостолов, апокалипсисы) и разного рода легенды. Из них на самой низкой ступени литературности стоят Деяния Фомы, Деяния Пилата, «Апокалипсис» Ездры; напротив, Послание к Диогнету по языку есть одно из самых блестящих христианских произведений.

В теории – христианские авторы, с самых древних времен до глубины средних веков, почти все без исключения держались взгляда, что надо писать простым языком; но на практике они следовали как раз противоположному. Так. Василий Великий в известном письме к своему учителю Ливанию говорит (Migne gr. XXXII, 1084): ἡμεῖς μὲν Μοσεῖ καὶ ᾿Ηλι’α καὶ τοῖς οὑτο μακαρι’ους ἀνδρα’σι συ’νεσμεν, ἐκ τῆς βαρβα’που φωνῆς διαλεγομε’νjς η’μῖν ἑαυτῶν, καὶ τὰ παῤ ἐκει’νων φθεγγο’μεθα, νοῦν μὲν ἀληθῆ, λε’ξιν δὲ ἀμαγῆ. Εὶ γα’ρ τι καὶ ῆ῾μεν παῤ ὑμῶν διδαχθε’ντες, ὑνὸ τοῦ χρο’νου ἐπελαθο’μεθα («Мы имеем общение с Моисеем, Илией и с подобными им блаженными мужами, которые высказывают нам свои мысли на варварском языке; мы говорим то, что получили от них, – истинное по мысли, но неученое по способу выражения. Если мы и научились чему у вас, то позабыли это за давностью времени»). Но, несмотря на эту теорию, христианские авторы не могли противостоять духу времени: и действительно, трудно было писать о высоких истинах христианского учения на языке простонародном, который у всех образованных людей того времени был в презрении (как и в наше время богословы пишут по большей части «высоким слогом»): сам Василий Великий даже в приведенном сейчас отрывке пишет совсем не «варварским», а почти настоящим аттическим языком, и в этих нескольких строках не может обойтись без риторической фигуры (ὁμοιοτε’λευτον – ρηφμα: ἀληθῆ – ἀμαθῆ). Некоторые христианские авторы прямо находили, что и христианину не следует пренебрегать хорошим слогом: так, напр., Исидор Пелусиот говорит (Migne gr. LXXVIII, 1500): τῆς θει’ας σοφιας ἡ ης μὲν λε’ξις πεζη’ ἡ ἑ’ννοια δὲ οὐραηομη’κ ης τῆς δὲ ἡ ἐ’ξωθεν λαμπρὰ μὲν ἡ φρα’σιος, χαμαιπετὴς δὲ ἡ πρᾶξις. Εὶ δε τις δυνηθει’ν τῆς μἐν ἐ’χειν τὴν ἑ’ννοιαν, τῆς δὲ τῆς φρα’σιν, σοφω’τατος ἃν δικαι’ως ὑπερκοσμι’ου σοφιας ἡ εὐγλωττια, εὶ καθα’περ σῶμα ψυχῆ ὑποκε’οιτο ἣ ὡ’σπερ λυ’πα λυρωδῶ, μηδε’ν μὲν οἰ’κοθεν καινοτομοῦσα νεω’τερον, ἑπμηνευ’ουσα δὲ τὰ οὐπανομη’κη ἐκει’νης νοη’ματα εἰ δ᾿ αντιστρε’φοι τὴν τα’ξιν καὶ δουλευ’ειν ὀφει’λουσα, μᾶλλον δὲ τυραννε῀ν οἱ’α τε εῖ’ναι νομι’ζοι, ἐξοστρακισγῆναι ἀ’ν εἰ’η δικαι’α («У божественной мудрости язык низкий, но содержание высоко, как небо; а у светской – способ выражения блестящий, но дела пресмыкаются по земле. А если бы кто мог совместить в себе содержание первой и способ выражения второй, то по справедливости он мог бы считаться величайшим мудрецом; ибо красноречие может быть орудием мудрости, которая выше мира, если оно будет подчинено ей, как тело душе или как лира играющему на ней, и не будет привносить ничего нового от себя, а будет истолковывать мысли ее, высокие как небо; если же оно извратит этот порядок и, долженствуя служить, будет думать, что оно может стоять во главе или, вернее сказать, властвовать по-царски, то его следует изгнать ⁶⁸).

Нет сомнения, что и на практике теория о простоте языка применялась в христианской Церкви, отчасти даже невольно: среди пастырей, даже епископов, были люди неграмотные, не умевшие на соборах подписать своего имени: – нельзя ожидать, чтоб их проповеди отличались литературностью. Мы имеем даже прямое свидетельство об этом: Григорий Нисский о Григории Чудотворце рассказывает (Migne gr. XLVI, 937), что поставленный им в епископа Александр, бывший прежде угольщиком, однажды проповедовал в церкви, проповедь его была глубока по мысли, но груба по внешней форме; случайно в церкви был один юноша, который стал громко смеяться над проповедью Александра, потому что она не была украшена цветами аттического красноречия. Но такие проповеди простые не дошли до нас; а произведения ученых христианских авторов написаны вполне литературным языком; и притом не только богословские сочинения, которые предназначались для ученых, написаны так, но даже проповеди произносились ими на этом же мертвом, непонятном для простых людей языке ⁶⁹ . Об этом сохранилось свидетельство в житии св. Иоанна Златоуста. Однажды в Антиохии он говорил речь, во время которой одна женщина обратилась к нему с просьбой поучать народ на более понятном языке, и поэтому святитель впоследствии стал говорить проще: по суждению Фотия, по крайней мере, в его проповедях на книгу Бытия φρα’σις ἐπι’ ταπειρο’τερον ἀπενηνεγμε’νη – «слог сравнительно низкий». Во всяком случае, впоследствии в Константинополе Златоуста народ понимал: по свидетельству Зосимы, ἡ]ν ὁ ἀ’νθρωπος ἀ’λογον ὑπαγαγε’σθαι δαινο’ς – «он умел привлечь к себе необразованную чернь»: быть может, в Константинополе и простой народ мог легче понимать литературную речь, чем в Антиохии. Вот еще факт из более поздней эпохи, когда литературный язык стал еще дальше от языка народа и еще меньше был ему понятен: ученый митрополит афинский Михаил Акоминат жаловался, что его необразованная паства не понимает его, – и таких жалоб мы имели бы тысячи, если бы народ оставил нам память о своих чувствах при слушании высокопарных проповедей своих пастырей. Чтобы судить о том, с каким презрением ученые богословы смотрели на язык простого народа, достаточно указать на следующие два факта: в IV веке какое-то неизвестное нам лицо исправляло язык в посланиях Игнатия, чтобы сделать его более литературным (Norden II, 515); а несколько столетий спустя патриарх Николай Музалон (1147–1151 г.) приказал сжечь жизнеописание св. Параскевы, составленное одним крестьянином «невежественным и недостойным ангельского жития святой образом», – очевидно, на народном языке, – и поручил диакону Василику написать другое житие святой.

Если язык проповедей был непонятен народу, то тем более могли быть не вполне понятны уже при самом своем возникновении церковные песнопения и молитвы, которые постоянно писались на литературном языке и, к тому же, еще украшались обильно цветами риторики.

Лучшими стилистами среди отцов Церкви были: в IV в. Афанасий Александрийский, Кирилл Иерусалимский, Григорий Богослов, Василий Великий, Иоанн Златоуст; в V в. – Феодор Мопсуестийский, Синезий Птолемаидский, Исидор Пелусиот. VІ-й век был поворотным пунктом в истории греческого языка вообще и церковного творчества в частности. С VII века уровень образования у греков очень понизился: – ученых людей было очень мало. Авторы того времени подражали Василию Великому, Григорию Богослову, Иоанну Златоусту, которые пользовались у них большим почетом. В своих сочинениях они старались избегать по возможности всего, что было свойственно обыденному языку. Но, конечно, и в эту эпоху были выдающиеся по образованию и по языку христианские авторы, напр., Иоанн Дамаскин, который в своих песнопениях не только подражал аттическому языку, но даже употреблял и древние стихотворные размеры, основанные на долготе и краткости слогов, хотя в живом языке еще задолго до того времени исчезла разница между долгими и краткими слогами: примером может служить хотя бы канон Иоанна Дамаскина на Рождество Христово, написанный ямбическим триметром – ἐ’σοσε λαὸν θαυματουργῶν δεσπο’της.

Необходимость изучения греческого языка для богословов так очевидна, что об этом достаточно сказать лишь несколько слов. Знаменитый гуманист Меланхтон правильно утверждал, что Свящ. Писание «нельзя понять с богословской точки зрения, если раньше оно не будет понято вполне с грамматической» – (Scripturam) non posse intelligi theologice, nisi antea sit intellecta onmi ex parte grammatice, а Лютер даже «полагал, что истинное и высшее богословие есть не что иное, как грамматика» – theologiam veram et summam nihil aliud esse quam grammaticam putabat (Ernesti, Opera philol., стр. 199). И действительно, чтобы понимать Свящ. Писание, необходимо знать в совершенстве не только греческий язык вообще, но и язык каждого из библейских писателей в частности: мы видели, напр., что Евангелист Лука пишет более литературным языком, чем другие синоптики, и это может во многих случаях объяснить причину разницы в выражениях при повествовании их об одном и том же предмете и поможет правильнее понять мысль каждого из них.

Как мы старались показать в своем изложении, библейский язык вообще не есть особое наречие греческого языка, но есть греческий язык эллинистической эпохи в форме средней между разговорной и литературной, причем в одних писаниях. он приближается к первой форме, в других – ко второй. Из этого следует, что при изучении языка Свящ. Писания необходимо изучить и язык окружающей его среды, т. е. прежде всего эллинистический язык в разговорной и литературной его формах, а затем и греческий язык других эпох, – как более ранней, так и более поздней. «Изолирование Н. З., – говорит Бласс (Grammatik, стр. VII 1-го и 2-го изд.), – есть дурная вещь для его уразумения и должно быть устраняемо, елико возможно».

Не менее, чем для истолкования Библии, изучение языка важно для критики – низшей и высшей. Пользование языком в этом случае, – как, конечно, всегда и везде, – должно быть разумным: небольшая разница, напр., во фразеологии различных творений одного и того же писателя не может служить непреложным доказательством того, что эти писания принадлежат разным лицам. Разница в лексическом отношении или в стиле писателя может быть вызвана обсуждаемым предметом или характером и положением лиц, к которым он обращается, иногда даже каким-нибудь случайным или неизвестным нам обстоятельством: замечено, напр., что Ап. Павел для выражения «во всем» употребляет в посланиях к общинам ἐν παντι’, а в пастырских посланиях – ἐν πᾶσιν, между тем в Флп.4:12 оба эти выражения соединены: ἐν παντι’ καὶ ἐν πᾶσιν. Ср. также то, что сказано выше о разнице в языке в писаниях св. Луки и Ап. Павла.

Сергей Соболевский.