Отдел пятый. Дела и учение Иисуса Христа от третьей Пасхи до торжественного входа Его в Иерусалим

Среди слушателей Иисуса Христа в последнее время все чаще стали встречаться «иудеи», под которыми разумеются не простой народ, а книжники и фарисеи. Многие из них, слыша о проповеди и чудесах Спасителя в галилейских городах, нарочито прибыли сюда из Иерусалима, чтобы сладить за Ним и подготовлять почву для фор­мального обвинения Его пред верховным судилищем в подрыве религии и закона Моисеева. Последняя беседа Спасителя о причащении видимо привела их в ярость и они дали знать в Иерусалим, чтобы там к празднику Пасхи сделаны были все приготовления для погубленная ненавистного им Пророка. Но Христос, прозрев в этом темный замысл сил злобы, на этот раз не пошел в Иерусалим и провел Пасху в Галилее, продолжая свое служение ко спасению человечества.

Потерпев полную неудачу в этом коварном замысле, иудеи опять после праздника появились в Галилее начали следить за Спасителем и изыскивать случаи с целью обвинить Его в закононарушении. Случай им скоро представился, но он послужил лишь к их собственному изобличению. Иудейские законники не ограничивались простым исполнением закона Моисеева, а с течением времени присоединили к нему мно­жество самовольных дополнений и прибавлений, которым иногда стали придавать даже больше значения, чем самому закону Божию. Эти прибавления с особенною ревностью соблюдались книж­никами и фарисеями, которые смотрели на них как на «ограду» закона, не смотря на то, что они часто стояли в прямом противоречии с последним и служили прикрытием низкого лицемеря. Фарисеи заметили, что ученики Иисуса Христа однажды не умыли рук перед едой. Это на их взгляд было великое преступление, – такое же, по учению раввинов, как поесть сви­нины. «Кто не умывает рук при еде, тот подлежит извержению из общества, ибо в рукомытии заключается тайна десяти заповедей», «тот достоин смерти», «подобен убийце» и так далее, как истолковывали строгие законники. Спаситель восполь­зовался этим случаем, чтобы преподать жалким буквоедам урок, что они должны смотреть на дух закона, а не на его букву, иначе окажутся в противоречии с там самым законом, который они думают охранить. Отвечая на укор, Он в свою очередь спросил их: «зачем и вы преступаете заповедь Божию ради предания вашего? Ибо Бог заповедал: почи­тай отца и мать; а вы говорите: если кто скажет отцу или матери: дар Богу то, чем бы ты от меня пользовался; тот может и не почтить отца своего и мать свою». Т. е. когда родители требовали от детей должного почтения и особенно вспомоществования, то по фарисейскому преданию достаточно было хоть словесно объявить принесенною в храм ту часть иму­щества, которая должна бы пойти на содержание родителей, чтобы считать себя свободным от обязанностей содержать их или оказывать им вспомоществование, так как посвященное храму или Богу, по закону, уже не могло быть обращаемо на другие нужды. Это низкое лицемере и нашло обличителя во Христе. «Таким образом, заметил Он им, вы устранили заповедь Божию преданием вашим. Лицемеры!» И затем Спаситель поучал как народ, так и своих учеников, что в царстве небесном чистота сердца важнее чистоты рук. «Ибо из сердца исходить злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, кражи, лжесвидетельства, хуления». Вот это все действительно «оскверняет человека; а есть неумытыми руками не оскверняет человека», и самое правило это вызвано лишь обыденным требованием опрятности, а отнюдь не имеет безусловного нравствен­ного характера, как толковали фарисеи, эти «слепые вожди слепых».

Чтобы избегнуть дальнейших изветов фарисейского ковар­ства и в уединении успокоить свой утомленный дух, Спаси­тель порешил на время совершенно оставить Палестину и отпра­виться в пределы соседней страны Финикии. «И вышедши оттуда, Иисус удалился в страны Тирские и Сидонские». Финикия в это время доживала свою последнюю историческую славу и по берегам ее уже больше было развалин, чем цветущих городов. Это было седалище идолопоклоннического нечестия, отечество Ваала и Астарты, так часто повергавших Израиля в бездну преступного соблазна, страна языческого мрака. Но и здесь хоть одним лучом должен был воссиять «свет к просвещению язычников». И он воссиял во временном появлении там Источника света. Слава о чудесах Спасителя уже раньше Его проникла в пределы Финикии и там нашла отклик во многих верующих сердцах. Там также было не мало утруждающихся и обремененных, которые жаждали найти в Нем покой душам своим. Лишь только Спаситель вступил в пределы этой страны, как одна женщина, видимо уже давно жаждавшая повидать Его, обратилась к Нему с слезною мольбою: «поми­луй меня, Господи, Сын Давидов! дочь моя жестоко беснуется!» Но Спаситель не сразу ответил на ее мольбу, а провидя глу­бину и силу веры этой хананеянки, хотел испытанием ярче обнаружить ее пред своими учениками. Сначала Он даже совсем не отвечал на ее просьбу. Но хананеянка не отставала. Утомленные ее неотвязчивою просьбою, ученики наконец стали просить Его отпустить ее. «Я послан только к погибшим овцам дома Израилева», отвечал им Учитель, и обратившись к плачущей женщине, холодно прибавил: «не хорошо взять хлеб у детей и бросать псам». Такой ответ мог бы холодом охватить ее душу; и если бы Спаситель не предвидел, что ее душа полна той редкостной надежды, которая может видеть милосердие и принятие просьбы даже в видимом отвержении ее, то Он не ответил бы ей так. Но и все снега ее родных Ливанских гор не могли бы затушить того огня веры, который пылал в ее сердце, и она не колеблясь дала славный и бессмертный ответ: «Так, Господи! но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их!» И вера ее восторже­ствовала. Ни на минуту больше. Спаситель не продлил мук ее ожидания. «О женщина! воскликнул Он, велика вера твоя; да будет тебе по желанию твоему». И тотчас же чудесное слово возъимело свое действие. «И пришедши в свой дом, она нашла, что бес вышел, и дочь лежит на постеле (совершенно здоровая)».

Долго ли Спаситель пробыл в этих странах, и в каких местах останавливался, неизвестно. Удаление Его оттуда было ускорено тою гласностью, которою сопровождалось это чу­до и которая лишала его желанного покоя. Поэтому Он предпочел поискать уединения опять за озером Галилейским. На пути туда Он совершил два великих чуда, именно исцелил глухого косноязычного, у которого по слову Спасителя: «еффафа, т. е. отверзись» (сопровождавшемуся некоторыми внешними действиями, как вложением перстов в уши, плюновением и прикосновением к языку больного), «тотчас отверзся слух, разрешились узы языка и стал он говорить чисто». «И чрезвычайно дивились все и говорили: все хорошо делает: и глухих делает слышащими, и немых говорящими». Чудо это собрало к Спасителю опять множество народа, жаждавшего послушать его слова и воспользоваться Его чудесами, и на берегу озера Галилейского Христос еще раз повторил чудо насыщения народа, именно, насытив семью хлебами и пятью малыми рыбами четыре тысячи человек, кроме женщин и детей. После этого уже Спаситель вступил в страну Десятиградия. Это была заиорданская область, представлявшая союз из десяти вольных городов, с сбродным полуязыческим населением. Спаситель уже раньше бывал в пределах этой области и тут между прочим исцелил бесноватого гадаринца, сделавшегося ревностным проповедником царства Божия в этой темной полуязыческой стране. Проповедь его видимо была небезуспешно. Полуязычники, некогда просившие Христа уда­литься из их пределов, теперь встретили Его с радостью и спешили воспользоваться Его чудесами. И Спаситель ознаменовал свое пребывание здесь великими делами милосердия. Так около Вифсаиды Юлииной Он исцелил приведенного в Нему слепого. Исцеление это совершилось не сразу, а постепенно. Взяв слепого за руку, Иисус вывел его вон из селения и, плюнув ему на глаза, возложил на него руки и спросил его: видит ли что? Он, взглянув, сказал: вижу проходящих людей как деревья. Потом опять возложил руки на глаза ему, и велел ему взглянуть. И он исцелел, и стал видеть все ясно». Об исцелении этом Спаситель запретил рассказывать в селении, и это дало Ему возможность найти наконец желанный отдых, чтобы наедине побеседовать с своими учениками.

Теперь уже Христос исходил всю землю обетованную и везде провозгласил наступление царства Божия, подтверждая свое благовестие множеством чудес. Слава о Нем и Его чудесах разносилась по всей стране, и Ему трудно было даже найти время и место для необходимого отдохновения. Найдя его наконец в полуязыческой стране за Иорданом, Спаситель посвятил время этого отдыха беседе с своими учениками. Он знал, что в народе ходили неясные и сбивчивые толки о Нем; но апостолы, как будущие продолжатели Его дела, должны бы­ли вполне знать, кто Он и какова цель Его служения на земле, чтобы им не прийти в смущение вследствие тех страшных событий, которые уже быстро приближались теперь.

В уединенной беседе подготовив учеников к страшным откровениям, Спаситель тихо двинулся с ними на север страны, по направлению к Кесарии Филипповой, и на пу­ти туда обратился к ученикам с испытующим вопросом: «за кого почитают Меня люди?» Ответ был грустный. Избранный народ, целые тысячелетия живший великою надеж­дою на Мессию, теперь не понимал, что давно желанный Мессия пришел к нему, и продолжал ждать Его, принимая пришедшего лишь за одного из предшественников действительного Мессии. «Одни принимали Христа за Иоанна Крестителя, друге же за Илию, а иные за одного из пророков». Очевидно народ, ослепленный лжеучением фарисейским, не способен был по­знать времени своего посещения свыше. Тогда вся надежда оста­валась на учениках. «А вы за кого принимаете Меня?» обратился к ним Спаситель с глубокознаменательным вопросом, – с таким вопросом, от решения которого зависло все направление дальнейшей деятельности Христа. Но Дух Божии уже посеял в их простых душах смена знания истины, и ап. Петр от лица двенадцати торжественно ответил своему бо­жественному Учителю: «Ты Христос, Сын Бога Живаго»! Это исповедание, сделанное теперь с полнейшею торжественно­стью на прямо поставленный вопрос, показало, что не напрасно бы­ло земное служение Спасителя и что наконец хоть избраннейшим Его ученикам открыта была великая тайна, сокровенная от веков и родов. Если не весь избранный народ, то хоть по крайней мере апостолы не только познали в Иисусе Назарянине обетованного Мессию своего народа, но по особенной бла­годати Божией им было открыто, что Мессия этот был не только тем, чем ожидали Его иудеи, не только царем, правителем и Сыном Давидовым, но больше того: был Сыном Бога Живаго. И Спаситель с величайшею торжественностью подтвердил это великое исповедание. «Тогда Иисус сказал ему в ответ: блажен ты, Симон, сын Ионин; потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой сущий на небесах. И Я говорю тебе: ты Петр (Πέτρος), и на семь камне (πέτρα) Я создам церковь Мою, и врата ада не одолеют ее. И дам тебе ключи царства небесного, и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах». Еще никогда из уст Спасителя не исходило более знаменательных и великих слов. Это было Его собственное свидетельство о Себе самом. Это было обетование, что блаженны те, которые могут признать Его. Ими открывалось, что только те могут признать Его, ко­го приведет к тому Дух Божий. В них навсегда заявлялось человечеству, что не земным рассуждением, а только при по­мощи небесной благодати может быть достигнуто полное разумение этой истины. Закладывался краеугольный камень церкви Христовой, и тот случай, при котором впервые сказаны были эти достопамятные слова, впоследствии должен был получить огромное значение в истории мира. Это было обетование, что церковь, основанная на камне боговдохновенного исповедания, оста­нется несокрушимою при всех напорах сил ада. Это было предоставление церкви, в лице ее славнейшего представителя, власти вязать и решать, и обещание, что власть эта, достойно употребленная на земле, будет окончательно утверждена на небе.

С этого времени Спаситель мог уже считать одну часть своего великого дела на земле исполненною. Апостолы Его те­перь уже убедились в тайне Его бытия и торжественно исповедали веру свою в Него как Мессию; этим исповеданием было уже заложено основание, на котором с Ним как краеугольным камнем должно было впоследствии воздвигаться все великое здание церкви Христовой. Но Он пока еще запрещал им разглашать эту истину, так как и сами апостолы нуж­дались еще в дальнейшем духовном просвещении, чтобы быть в состоянии примирить познанную ими истину о личности своего Божественного учителя с ожидавшею Его участью на земле. Им нужно было еще разъяснить, что хотя Он и Мессия, хотя Он и царь, но царство Его не от мира сего; необходимо было, чтобы все праздные земные надежды на величие и пре­имущество в царстве Мессии исчезли в них навсегда и что­бы они поняли, что царство Божие состоит не в ястии и питии, а в праведности, мире и в радостях веры. Поэтому Он начал постепенно и спокойно открывать им о предстоящем путешествии своем в Иерусалим, об отвержении Его вождями народа, об ожидавших Его поношениях и муках, о страшной смерти и своем воскресении в третий день. Правда, Он и прежде давал им различные и отдаленные намеки о предстоящих Ему страданиях, но теперь в первый раз Он ясно говорил о них простым и выразительным языком. Даже и теперь Он не открыл им всего о страшном способе своей приближавшейся смерти. Он дал им знать, что будет отвер­гнут старейшинами, первосвященниками и книжниками, всеми властями, религиозными и светскими представителями народа, но не сказал, что будет выдан язычникам. Он предупреждал их, что будет убит, но до самого последнего путешествия в Иерусалим не сообщал им ужасной истины, что Он будет распят. Однако даже и это откровение не мало смутило учеников, и ап. Петр опять от лица их обратился к Христу с просьбой, которая показывала, что и апостолы еще не в состоянии были понять всей тайны искупления. «Будь милостив к Себе, Господи, сказал он Ему, отведя Его несколько в сторону; да не будет этого с Тобою!» Но если ап. Петр в своем великом исповедании говорил по наитию Св. Духа, озарившего его разум познанием глубочайшей тайны, то теперь он несознательно уподобился сатане, как бы искушая Спаси­теля страхом предстоящих страданий и отвращая Его от исполнения искупительного дела. Поэтому Он и должен был выслушать строгий укор. «Отойди от Меня, сатана, сказал ему Христос; ты Мне соблазн, потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое». Но, выразив самонадеянному апостолу строгий укор за его неразумную привязанность и духовную немощность, Спаситель воспользовался этим случаем для изложения глубочайшего учения, с которым Он обра­тился не только к своим ученикам, но и ко всем вообще (Лк. 9:23). Из Евангелия Марка видно, что даже в этой отда­ленной области за Ним во множестве следовал народ (см. Мк. 8:34), который обыкновенно шел поодаль от Него и апостолов и иногда был подзываем к Нему, чтобы слышать благостное учение, исходившее из Его уст. Как народ, так и ученики были еще заражены теми же ложными понятиями, которые побудили Петра к необдуманному вмешательству. Ко всем им поэтому Он обратился с поучением, в котором объяснял им, что сущность всякого высшего долга, смысл всякой истинной жизни, составляющей как самое приятное служение Богу, так и самый облагораживающий пример для людей, заключается в законе самопожертвования. При этом именно случае сказал Он те немногие слова, которые оказали в высшей степени благотворное влияние на совесть человечества, возводя его мысль от мира чувственного к миру духов­ному: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою?» И затем Христос еще раз объявил им, что и сам Он будет предан суду.

Открыв своим ученикам тайну предстоящих ужасов своей земной кончины, Спаситель не оставил их в беспомощном состоянии, а подтвердил вскоре веру их славным откровением своего божественного величия. Чрез неделю после описанной беседы, Иисус Христос взял с Собою трех избранных своих апостолов – Петра, Иакова и Иоанна, и взошел с ними на гору высокую. Неизвестно, какая это именно была гора, но предание издавна разумело под ней гору Фавор. Крутая вершина этой живописной и покрытой лесом горы величаво вздымается над окружающей равниной и с нею связывалось мно­жество славных воспоминании из жизни избранного народа. Там Спаситель всецело отдался молитве, и молитва эта воз­несла Его превыше всех скорбей и суеты мира сего, кото­рый отвергал Его. И вот Он преобразился, лицо Его просияло как солнце и одежды Его сделались белы как снег. Все Его существо осветилось таким ослепительным блеском, что евангелисты только и могли сравнить этот небесный свет с солнцем, снегом, молнией.

Апостолы не были свидетелями начала этого чудесного преображения. Восточный человек, окончив свою молитву, заку­тывается в свою аббу (полосатый плащ) и, ложась на траву на открытом воздухе, быстро засыпает глубоким сном. То же самое было и с апостолами: как впоследствии в саду Гефсиманском, так и теперь они спали глубоким сном. Они были «отягчены» сном, но, внезапно пробудившись, они видели и слышали все. Среди ночного мрака, проливая лучезарный свет на зеленые склоны горы, блистал прославленный лик Спасителя. Возле Него, в том же самом сиянии славы, стояли два престарелых мужа, в которых они по виду или словам узнали Моисея и Илию. И эта славная троица среди окружающей тишины вела беседу о предстоящей кончине в Иерусалиме, о которой Спаситель только-что пред тем сообщил ученикам. Когда великолепное виднее начало исчезать, когда величествен­ные посетители готовы были расстаться с Спасителем и сам Он вошел с ними в осенившее их облако, Петр изумлен­ный, испуганный и восхищенный этим зрелищем, не зная, что сказать, но желая продлить их присутствие, воскликнул: «Наставник! хорошо нам здесь быть; сделаем три кущи: одну Тебе, одну Моисею, и одну Илие». На эти необдуманные и неуместные слова не последовало ответа; но когда он еще говорил, облако, – не облако густой тьмы как на Синае, но облако света, – осенило их, и из него раздался голос: «Сей есть Сын Мой возлюбленный, Его слушайте». Ученики пали ниц и скрыли свои лица в траве (Мф. 17:6). И когда, оправившись от произведенного этим страшным голосом и ослепляющим светом потрясения, они подняли глаза и осмотрелись кругом, то все уже кончилось. Светлое облако исчезло, не было уже ни сияющих лиц, ни ослепительно белых одежд; только один Иисус был с ними и только звезды тихо изливали свой свет на склоны горы.

Сначала они боялись встать и даже приподняться, но Иисус, их Учитель, такой же, как они видели Его раньше на молитве, подошел к ним, коснулся их и сказал: «встань­те, не бойтесь!» Рассвел день, и они стали спускаться с го­ры. Спаситель запретил им рассказывать о видении, пока Он не воскреснет из мертвых. Видение было только для них; они должны были хранить его в глубине своих сердец, так как возвестить о нем другим ученикам – значило бы возбудить в них зависть и польстить собственному самолюбию; до воскресения оно нисколько не могло содействовать вере других и могло только затемнять в них разумение истинного дела Его на земле. Они исполнили повеление Христа, но не могли понять значения указания на воскресенье. Они спрашивали друг друга или в безмолвии размышляли в себе, что значит воскреснуть из мертвых? Умы их занимал и другой серьез­ный вопрос. Они видели Илию, и теперь больше чем когда-нибудь убеждались, что Учитель их воистину – Христос. «Но как же книжники говорят, спрашивали они, что Илии надлежит прейти прежде и устроить все?» На это Спаситель объявил им, что Илия уже пришел и не узнали его, и его постигла от руки своего народа та же самая судьба, которая предстоит и Ему. Тогда они поняли, что Он говорил им об Иоанне Крестителе.

По возвращении к своим остальным ученикам, Спаси­тель нашел их в большом смущении и затруднении. Около них собралось много народа, и между прочим приведен был бесноватый отрок; отец его обратился к ним с просьбою об исцелении, но они оказались не в состоянии исполнить этой просьбы – подавая повод к издевательству со стороны злобствующих иудеев и гордых своею ученостью книжников. Как раз во время этого препирательства и явился Христос, производя на народ тем большее впечатление, что лицо Его еще сияло неземною славою преображения. «О чем вы спорите с ними?» строго спросил Он книжников. Но книжники слишком смутились от Его неожиданного появления и не знали, что отвечать. В это время чрез толпу протискался человек, который, став пред Спасителем на колена, громким голосом излагал пред Ним свое несчастье, что именно у него сын страдает ужас­ными припадками беснования, совершенно глухонемой и подвержен мании самоубийства, так что несчастный уже не раз бросался и в огонь, и в воду. Он приводил страдальца к ученикам, но они оказались бессильными изгнать беса, и неудача их послужила только поводом к насмешкам над ними со стороны книжников. Укорив учеников за маловерие, бывшее именно причиной этой неудачи, Спаситель велел привести больного отрока к Себе, и едва он был приведен к Нему, как схвачен был новым припадком своего недуга, в страшных корчах упал наземь и бился с пеною у рта. Это была одна из самых страшных форм беснования, и отец даже и пред лицем Спасителя не мог подавить в себе движения чувства сомнения в возможности исцеления. Но Христос торжественно заявил ему, что «все возможно верующему», и когда несчастный отец, желая подавить в себе всякое сомнение, воскликнул: «верую, Господи, помоги моему неверию», то Спаситель тотчас же поддержал его верующий дух исцелением сына. Обращаясь к страдальцу, Он повелительно сказал: «дух немой и глухой! Я повелеваю тебе, выйди из него, и впредь не входи в него». Раздался еще более неистовый вопль и в еще более ужасных корчах завертелся несчастный; затем упав на землю, не корчась уже и не испуская пены, он неподвижно лежал как мертвый. Некоторые говорили, что он умер. Но Христос взял его за руку и, среди возгласов изумленной толпы, возвратил его отцу – спокойным и здоровым.

Иисус Христос еще прежде дал своим ученикам власть изго­нять бесов, и этою властью от имени Его пользовались иногда да­же люди, которые не были Его ближайшими учениками (Мк. 9:38). И в этом они не терпли неудачи. Естественно отсюда, что ученики воспользовались первым удобным случаем спро­сить Его о причине последнего своего неуспеха. Он прямо сказал им, что это было по причине их неверия. Может быть сознание Его отсутствия ослабило их веру; может быть они сознавали себя мене способными справляться с затруднениями, когда с ними не было Петра и сыновей Зеведеевых, а может быть также на умы слабейших из них произвела печальное влияние скорбная весть об отвержении и смерти их Учителя. Во всяком случае Он воспользовался этим обстоятельством для того, чтобы преподать им два великих наставления: одно, что есть виды столь сильного и застарелого духовного, физического и нравственного зла, что с ним можно бо­роться только молитвой, соединенной с тем самоограничением и самоотвержением, самая действенная и сильная форма которого есть пост, другое – что для совершенной веры возможно все. Вера даже с горчичное зерно способна производить чудеса. Обладающий ею повелеть даже горе сдвинуться с места и ввергнуться в море, и будет так.

Поучая учеников и народ, Спаситель постепенно подвигал­ся к Капернауму, и по прибытии туда совершилось новое чудо. С древних времен у иудеев был обычай собирать после всякой новой переписи подать в «полсикля, сикля священного», с каждого иудея, достигшего двадцатилетнего возраста, в качестве «выкупа за душу свою Господу» (Исх. 30:11–16). Деньги эти шли на храм и употреблялись на покупку жертвоприношений, козлов отпущения, красных телиц, курений, хлебов предложения и других предметов, требовавшихся в храме. После возвращения из плена этот полсикль обратился в ежегодную добровольную подать, равную трети сикля (Неем. 10:32), но в последующее время она опять возвысилась до первоначальной суммы. Эта подать платилась каждым иудеем, в какой бы части света он ни находился, богатый он или бедный; и в доказательство того, что все души равны пред Богом, должны были платить «богатый не больше, и бедный не меньше полсикля». Сбор этот давал большие суммы, кото­рым и препровождались в Иерусалим с почетными уполно­моченными. За этою-то податью сборщики теперь и пришли к Христу. Не смея беспокоить самого Иисуса, они обрати­лись с требованием ее к ап. Петру, и он, с своею обыч­ною простотою, передал это требование Учителю, надеясь, что Он поможет выйти из затруднения, так как в кассе апостольской совершенно не было денег. Но Спаситель преподал ему по этому случаю высокий урок, сопровождавшийся новым самооткровением Божества. «Как кажется тебе, Симон, сказал Он ему: цари земные с кого берут пошлины или подати? С сынов ли своих, или с посторонних?» Ответ мог быть только один: «с посторонних». – «Итак, сказал Христос, сыны свободны». Я, Сын небесного Царя, и даже ты, который также сын Его, хотя и в другом смысле, не обязаны платить этой подати. Если мы платим ее, то плата эта не вытекает из положительной обязанности, а есть дело свободного и доброхотного даяния. «Но чтобы нам, прибавил Он, не соблазнить их, пойди на море, брось уду, и первую рыбу, которая попадется, возьми; и открыв у ней рот, най­дешь сатир, возьми его и отдай им за Меня и за себя». Таким способом уплаты подати Спаситель показал, что Он, как человек, считал своим долгом подчиняться установлениям человеческого общежития, но как Бог Он вместе с тем при этом случае показал свое всемогущество, прости­равшееся не только на землю, но и на море.

Как из пережитых событий, так и из сопровождавших их наставлений и торжественных предсказаний ученики невольно приходили к мысли, что в судьбе их Учителя готовится со­вершиться какая-то великая перемена. Не настало ли время Его земного прославления, когда Он перестанет быть смиренным учителем, каким был доселе, а выступит во всем величии Мессии, каким именно ожидал Его народ, и оснует великое и славное царство. Такая мысль, возбуждая их дух, вместе с тем пробудила в них и общие у них со всем простым народом предрассудки, и они стали заботиться об обеспечении своего наилучшего положения в имевшемся открыться царстве Мессии. Еще на пути в Капернаум между ними завязался спор, кто из них будет больший в царстве небесном. Спа­ситель слышал этот спор, и по прибытии в город, спросил их, о чем они рассуждали во время дороги. Вопрос этот пробудил в них совесть, и они устыдились за самих себя. Тогда Христос, взяв ребенка, поставил его рядом с ними и увещевал их быть такими же по своему духу, како­выми бывают дети, т. е. невинными, смиренными и непритя­зательными, и тогда только они могут войти в царство небес­ное. Таким наглядным способом Он повторил им то наставление, которое Он уже преподавал в нагорной беседе и которое совершенно забыто было ими теперь. Вопрос о непритязательности напомнил ап. Иоанну об одном обстоятельстве, встретившемся ему во время проповеди, и он теперь об­ратился к Христу за разъяснением его. Им пришлось во вре­мя своего проповеднического путешествия встретить человека, ко­торый изгонял бесов именем Христа; но так как этот человек не принадлежал к их обществу, то они запретили ему. Правильно ли поступили они? Нет, отвечал Иисус, «не за­прещайте». Кто может делать дела милосердия во имя Христо­во, тот не может злоупотреблять именем этим. Кто не против них, тот значит с ними. И затем, возвращаясь опять к своей беседе, все еще держа ребенка на руках и делая его предметом речи, Спаситель предостерегал от страшной вины и опасности оскорбления, искушения и совращения с пути невин­ности и праведности, научения чему-нибудь худому или внушения какой-нибудь злой мысли одному из малых сих, ангелы которых всегда видят лице Отца Его на небесах. Таких злых обольстителей, таких исполнителей дела диавола, говорил Он им в небывало сильных и грозных словах, ожидает такая горькая участь, что лучше бы им было повесить себе мельничный жернов на шею и потонуть в пучине морской. Нет такой великой жертвы, продолжал Он, которой не надо бы было принести, чтобы только избегнуть возможности искушений полагать такие камни претыкания на пути своей собствен­ной души или других людей. Лучше отсечь правую руку и войти в царство небесное безруким; лучше отрубить правую ногу и войти в царство небесное хромым; лучше выколоть правый глаз и кривым войти в царство небесное, чем позволить руке, ноге или глазу быть орудием греха, который бы питал червя неумирающего и возжигал огонь неугасающий. Лучше этом мире утонуть с мельничным жерновом на шее, чем на себе носить мельничный жернов нравственного и духовного соблазна, который может потопить виновную душу в огненном озере духовной смерти. Как соль посыпается на каждую жертву для ее очищения, так и каждая душа должна очищаться огнем, или должна иметь в себе очистительную соль, предохраняю­щую от разложения. «Имейте в себе соль и мир имейте между собою».

Чтобы подтвердить обязанности этого взаимного мира, нарушенного ими, и показать им, что как бы ни велик был гнев Божий против соблазнителей других, они-то никогда не должны питать ненависти даже против тех, которые причини­ли им вред, Спаситель затем наставлял их, как поступать с согрешившим братом: сначала должно честно увещевать его, а затем, если понадобится, и публично, пред церковью, но только кротко и с любовью. Придерживаясь духа иудейского фор­мализма, Петр хотел бы точно знать пределы, до которых должно доходить число прощений; но Иисус отвечал, что число это может быть безгранично, не семь только раз, как дума­лось Петру, а если надо, то и семьдесят семь. Наставление это Он пояснил притчей о рабе, который, получив от своего царя прощение своего долга в десять тысяч талантов, немед­ленно после этого схватил своего собственного товарища за гор­ло и не хотел даже отсрочить уплаты ничтожного долга во сто динариев, в 1,250,000 раз меньшую сумму, чем какая бы­ла прощена ему самому. За это жестокосердие он и сам лишен был оказанной милости, и подвергся всей суровости древнего закона по отношению к должникам. «Так и Отец Мой небесный, заключил Христос, поступит с вами, если не простит каждый из вас от сердца своего брату своему согрешений его».

Спаситель, занятый проповедью Евангелия и делами благотворения, провел в северной части Палестины не мене пол­тора года, со времени последнего посещения Иерусалима. Враги лишили Его возможности побывать там на великих годичных праздниках, но вот приближалось время окончательного завершения служения, наступало исполнение времен, и Спаситель, счи­тая подготовку своего учительного дела законченною, решительно приступил к делу искупительному и опять направился в Иерусалим, чтобы там опять возвестить о своем Божественном достоинстве и дать возможность главнейшим вождям народа, которые постоянно относились к Нему с неверием и враждою, покаяться и признанием в Нем обетованного Мессии испол­нить свое назначение.

Это было осенью, приближался один из самых замечательных иудейских годовых праздников, именно праздник Кущей, стягивавший в Иерусалим огромное множество народа со всех областей Палестины. Многие стали готовиться и из Галилеи; Спаситель отправился несколько раньше обыкновенных караванов поклонников, но это не помешало тому, что около Него собралось множество народа, который восторженно двигался за Ним, видя в Нем великого пророка, честь и славу своей области. По обычаю, Спаситель направился своим любимым путем через Самарию, где уже раньше посеяны были Им смена благовестия и где Он находил восприимчивую почву. Но теперь и Христу пришлось испытать, до какой степени может доходить племенная и религиозная вражда. Когда поклонники, утомленные дорогой, прибыли в первое самарийское селение и хотели найти в нем желанный отдых, самаряне отказали в нем и не хотели принять ненавистных им иудеев. Этот отказ воспламенил апостолов Иакова и Иоанна, которым имен­но и поручено было позаботиться о приготовлениях для приема Спасителя и сопровождающих Его учеников и паломников, сильным негодованием. Исполненные надежды на царство Мессии, которое наконец, по их мнению, находилось уже накануне своего торжественного провозглашения, негодующие братья хотели открыть его с пламенем грозного мщенья, чтобы таким образом ободрить и оживить упавший дух последователей, которые естественно пришли в уныние от такого скорого и решительного отказа. «Господи! хочешь ли, мы скажем, чтобы огонь сшел с неба и истребил их, как и Илия сделал?» «Что удивительного, говорит св. Амвросий, что сыны Громовы хотели низвесть молнию?» Этот порыв их негодования находил себе оправдание не только в мщении Илии, но и в том, что последнее имело место именно в этой области Самарии. Если такое действие оказалось нужным для личной защиты единич­ного пророка, то тем более можно воспользоваться им для за­щиты чести Мессии и Его последователей! Но Христос запретил им и укорил их. Небеса Божии имеют другое назначение, а не метание молний. «Не знаете, сказал Он им, какого вы духа». Сын человечески пришел спасать, а не губить, и если кто услышит слово Его и не поверит, то Он не осудит его (Ин. 3:17; 12:47). И таким образом без единого гневного слова Он пошел в другое поселение, и св. Иоанн, ко­торый во время писания своего евангелия, уже знал, какого он духа, несомненно вспомнил эти слова Христа, когда вместе с Петром ходил в Самарию для утверждения новообращенных и дарования им Духа Святого.

Между тем Спаситель в это время избрал из среды своих последователей еще семьдесят учеников, которые должны были составлять рядом с двенадцатью второй круг ближайших проповедников Евангелия и распространителей царства Божия. Их Он теперь отправил по двое повсюду приготовлять путь для Него и дал им наставления, схожие с теми, кото­рыми Он напутствовал двенадцать учеников. Они отличаются только большею краткостью, потому что и давались по случаю более временной обязанности, в них опущены излишние теперь ограничения касательно непосещения язычников и самарян. Вместе с тем они звучали уже более грустным тоном, очевидно навеянном грустными испытаниями постоянного отвержения.

С приближением к Иерусалиму в числе окружавшего Христа народа стало больше появляться фарисеев и книжников, которые не прочь были позаняться совопросничеством, чтобы всесторонне исследовать взгляды галилейского Пророка. Один из них подошел к Спасителю и спросил Его: «Учи­тель! что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную!» Иисус, провидя его коварные побуждения, просто спросил его, какой ответ на этот вопрос дан законом, изучение и объяснение которого составляет самую цель его жизни. Законник дал лучшее изложение, какое только было известно в то время. Иисус подтвердил его ответ и сказал: «так поступай и будешь жить». Но добиваясь несколько больше этого и стараясь оправдать вопрос, который даже с его точки зрения был излишен и задан был, как он сам сознавал, с неблагородным намерением, законник надумал прикрыть свое отступление новым вопросом: «а кто мой ближний?» Христос знал, что если спросить собственного мнения законника по этому во­просу, то оно было бы крайне узко и ложно; поэтому Он ответил сам или вернее дал законнику средство ответить на не­го – одной из своих трогательных притчей. Он рассказал, как однажды человек, проходя скалистым ущельем, ведущим из Иерусалима к Иерихону, попал в руки разбойников, частые нападения которых дали самому проходу зловещее название «кровавого пути». Грабители-бедуины, как часто бы­вает еще и теперь, бросили его на дороге обнаженным, истекающим кровью и полумертвым. Священник, возвращаясь этим путем в свой священнический город, увидел его, но тотчас же перешел от него на другую сторону дороги. Проходил также левит, но еще с более холодным равнодушием посмотрел на него и прошел мимо. Но вот тем же путем проезжал самарянин, один вид которого возбудил бы в несчастном трепет племенной вражды и самую тень которого он почел бы осквернением, – добрый самарянин, образ того божественного Проповедника, которого отвергали и презирали лю­ди, но который пришел исцелить раны человечества, не находившие для себя целебных средств ни в обрядовом, ни в нравственном законе. Он подошел к несчастному, сжалился над ним, перевязал ему раны, посадил на своего осла, сам пошел пешком по жесткой, раскаленной, пыльной и опасной дороге и не оставил его до тех пор, пока совершенно не обеспечил его безопасности и в заключение даже великодушно по­заботился о его будущих нуждах. «Кто же из этих троих, спросил Иисус Христос законника, был ближний попавшемуся разбойникам»? Законник, конечно, не был настолько тупоумен, чтобы не видеть – кто; однако же, чувствуя, что он никак не может включить в понятие ближнего ни самарян, ни язычников, не имел достаточного мужества и откровен­ности выговорить «самарянин», а употребил жалкий обиняк: «оказавший ему милость». «Иди, сказал ему Христос, и ты поступай также».

Так путешествие постепенно приближалось к цели, и вот уже виден был Иерусалим. Но Христос не сразу отправился в святой город, а на время остановился в Вифании, ютящей­ся на одном из склонов горы Елеонской. В этом пригородном селении жило одно благочестивое семейство, которое уже не раз удостаивалось посещений Христа во время Его пре­бывания в Иерусалиме, и всякий раз оно встречало божественного Гостя с необычайным радушием и восторгом. Оно состоя­ло из трех членов – Лазаря и его двух сестер Марфы и Марии. Прибытие Спасителя в их дом по обычаю привело их в неописанную радость, которая еще увеличивалась от того, что Спаситель уже давно не был у них. Обе сестры сопер­ничали между собой в оказании внимательности и почтения к высокому гостю, и особенно Марфа засуетилась, бегая взад и вперед, чтобы получше приготовить Ему угощение. Сестра ее Мария также заботилась о приличном для Него приеме, но бу­дучи более возвышенного характера, она иными способами ока­зывала Ему любовь и почтение. Зная, что Марфа до блаженства была рада сделать все, что только можно, для Его материального удобства, она сама в глубоком смирении села у ног Иисуса и слушала слово Его. Марии нельзя порицать за это, потому что сестра ее очевидно с радостью отдалась заботе по возможности лучше выполнить требования гостеприимства и без всякой помо­щи могла сделать все, что требовалось для того. Нельзя пори­цать также и Марфы за ее хлопотливость; единственная ошибка ее состояла в том, что она при своей внешней деятельности потеряла необходимое равновесие с требованиями внутренней жизни. Когда она так трудилась и хлопотала, нечто вроде зависти нарушило ее душевное спокойствие при виде того, как сестра ее «праздно», думалось ей, сидит у ног их высокого Посетителя и все хлопоты сваливает на нее одну. Если бы она вдумалась побольше, то конечно не могла бы не признать, что в уклонении Марии от забот домашнего хозяйства было не столько себялюбия, сколько здравого размышления; но быть справедливым и великодушным всегда трудно, а когда кто дозво­лит себе поддаться низкому чувству вроде мелочной зависти, то даже и невозможно. Так в порыве своей раздраженности, Марфа, вместо того чтобы ласково попросить свою сестру помочь ей, если только действительно нужна была эта помощь, – на которую, как можно судить по характеру Марии, та живо откликнулась бы, – она почти с досадой и непочтительностью подбегает и спрашивает Иисуса, неужели Ему нет нужды, что сестра ее сидит сложа руки, между тем как она одна должна хлопотать по хозяйству. Не скажет ли Он ей, чтобы она пошла и помогла в хозяйстве (Марфа была очевидно слишком добросовестна, чтобы прибавить обычное выражение строптивых людей – что дескать ей самой бесполезно говорить об этом). Но эта ненужная суетливость встретила в Христе любящий укор: «Марфа, Марфа, сказал Он ей тоном нежного укора; ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно. Мария же избрала благую часть, которая не отнимется от нее».

По утру Спаситель удалился в уединенное место помо­литься. Ученики не раз видели Его на молитве, но теперь, под впечатлением торжественных ожиданий чего-то великого, они захотели научиться от Него молитве. Когда молитва Его окончилась, они подошли к Нему и изложили свою просьбу, и Спаситель тотчас же преподал им ту дивную «Молитву Го­сподню», которая легла в основу всех христианских молитв. В ней Спаситель в молитвенной форме изложил сущность того именно, достижение чего необходимо для духовного совер­шенства человека. И прежде существовали молитвы, часто отличавшиеся замечательною высотою мысли и чувства, и иудейские раввины считали своею обязанностью преподавать своим ученикам знание молитв, обнимающих собою весь закон и пророков; но только молитва Господня воплощает в себе все, что только может чувствовать и жаждать искренно верующее и истинно человеческое сердце. В ней нет ничего такого, что вытекало бы из каких-либо личных пожеланий; все в ней дышит сознанием общего сыновства человечества по отношению к Отцу небесному, пришествие царствия которого выставляется главнейшим пожеланием всякого чистого сердца. Из материальных благ в ней испрашивается только хлеб насущный, как необходимое условие существования; но с большею настой­чивостью испрашивается прощение наших долгов или грехов, под условием нашего собственного прощения грехов других по отношению к нам. Мир окружен соблазнами, а человек слаб, и потому Спаситель учил своих учеников молиться о том, чтобы Отец небесный не подвергал нас опасности чрезмерных искушений или испытаний, и в заключение всего, чтобы избавил нас от главного виновника искушении, именно от лукавого. Все эти прошения к Отцу небесному закончены торжественным славословием: «ибо Твое есть царство, и сила, и слава во веки. Аминь».

Праздник Кущей был одним из самых торжественных иудейских праздников и для совершения его стекалось огромное множество народа, который спешил как возблагодарить Бога за все благодеяния истекающего года, так и принять участие во всех увеселениях. Народ в это время, покончив все свои полевые работы и собрав виноград, чувствовал себя особенно свободным и предавался как религиозным, так и мирским удовольствиям. Самый праздник служил воспоминанием странствования израильтян по пустыне и его проводили с таким всеобщим ликованием, что Иосиф Флавий и Филон называют его «святейшим и величайшим праздником», и у иудеев он известен был как праздник по преимуществу. Он совершался в течение семи дней подряд, с 15 по 21 день месяца Тисри, и восьмой день проводился в священном собрании. В течение семи дней иудеи в воспоминание своего странствования по пустыне жили в небольших шалашах, сделанных из густолиственных ветвей масличных, пальмовых и миртовых дерев, и каждый носил в руках пучок зелени (лулаб), состоявший из пальмовых и ивовых ветвей, из плодов персика и лимона. В продолжение недели праздни­ка все священники по очереди совершали служение; семьдесят тельцов приносилось в жертву за семьдесят народов мира; ежедневно читался закон и ежедневно храмовые трубы по двадцать одному разу трубили вдохновенные и торжественные гимны. Ликование несомненно усиливалось еще тем, что праздник этот наступал спустя только четыре дня после страшных обрядов великого дня покаяния, в который совершалось торжественное очищение грехов всего народа. Такая торжествен­ность праздника могла бы неблагоприятно повлиять на настроение народа. Если бы Спаситель открыто явился в Иерусалиме среди восторженных поклонников, то восторженность их легко могла бы перейти в политическое смятение, как это и бывало не раз, особенно с галилеянами, отличавшимися наибольшею пыл­костью патриотического духа. Поэтому Он всячески избегал поводов к этому и даже на вопрос своих «братьев» о том, пойдет ли Он вообще на этот праздник, отвечал уклон­чиво, что еще не пойдет. И теперь, будучи неподалеку от Иерусалима, Он не сразу пошел на праздник, а лишь несколько дней спустя, так что многие думали, что Он совсем не будет на празднике.

Между тем праздничный народ действительно был в необычайно восторженном настроении. Сошедшиеся отовсюду поклонники с изумлением передавали друг другу о виданных ими необычайных чудесах галилейского Пророка и о слышанном ими божественном учении Его. Слава Христа гремела уже по всей стране и отголоски ее теперь сливались в один тор­жественный хор славословя в Иерусалиме. Но где же Сам пророк? спрашивали все. Неужели Он не будет на этом торжественном народном празднике? Проходили дни за днями, а Христа все не было, и народ уже перестал волноваться мыслью о Нем. Но тогда-то именно, в средине праздника, и явился Христос, чтобы сеять семена своего божественного учения на почву спокойного, не волнуемого страстями сердца. По обыкновению Он выступил в притворе храма, где обыкновенно рав­вины поучали народ. Достаточно было только появиться этому божественному проповеднику, который учил так, как никогда еще не мог учить человек, именно жёг сердца людей словом любви и истины, и народ тотчас же окружил Его, оставляя важных книжников про себя заниматься своими казуистиче­скими тонкостями, в которых они полагали всю суть религии и закона Божия. Такое внезапное появление давно не бывшего в Иерусалиме галилейского Пророка не мало изумило книжников, а предпочтение Ему со стороны народа возбудило в них край­нюю зависть и злобу. Книжники по необходимости должны были присоединиться к другим слушателям Христа, но в толпе стали распространять недоверие к познаниям галилейского Проповедника. «Как может Он знать Писание, не учившись?» Заслышав эти толки, Спаситель не преминул преподать глубокий урок, что не всякое учение есть мудрость, и менее всего то именно учение, которое преподавалось в школах раввинских, где действительно не учился Христос. Его учение вы­ше. Оно исходит от Того, Кто послал Его, и всякий исполняющий волю Божию может постигнуть проповедуемые Им ис­тины. Такое открытое заявление об источнике учения Христа еще более раздражило книжников, и в них мелькнула крово­жадная мысль, как нибудь насильственно отделаться от столь опасного соперника, изобличавшего всю лживость и пустоту их законничества. Но Христос тотчас же проник в их ковар­ные мысли и всенародно спросил: «за что ищете убить Меня?» Такой вопрос, молниеносно озаривший мрачную тайну злобствующих книжников, должен был повергнуть их в необычайное смущение, и чтобы подавить это смущение и вместе замять опасный вопрос, они не нашли другого способа, как объявить Иисуса бесноватым и нездравомыслящим.

О своем смущении книжники не замедлили передать синедриону, и в этом верховном судилище немедленно составился план действия в отношении неприятного для его членов учи­теля. Он снарядил тайную депутацию, которая должна была собрать сведения об учении Иисуса и затем арестовать Его. Между тем праздник близился к концу и настал последний день его. В этот день совершался особенно торжественный обряд. Народ отправлялся в храм, и когда утренняя жертва полагалась на жертвенник, один из священников шел с золотым сосудом к пруду Силоамскому, неподалеку от подножия Сионской горы, и там черпал три лога воды, которая затем в торжественной процессии приносима была водными вра­тами в храм. При вступлении этой процессии в пределы хра­ма, левиты трубили в священные трубы, пока процессия не доходила до самого алтаря, где вода выливалась в серебряную вазу с лавой стороны, а в серебряную же вазу с правой стороны вли­валось вино. Затем начиналось пение великой «аллилуйи» (псалмы 115–118), и когда доходили до стиха: «Славьте Господа, ибо Он благ, ибо во век милость Его», то каждый из празднично одетых богомольцев, стоя у алтаря, радостно потрясали своим лулабом. Вечером народ предавался таким ликованиям, что, по выражению раввинов, кто не видал этой «радости черпания воды», тот не знает, что значит радость. Спаситель в это время также находился в храме и, воспользовавшись этим обрядом, начал направлять мысли народа к духовному черпанию из того источника воды живой, испивший из которого не возжаждет во век. Встав среди народной толпы, Он воскликнул: «кто жаждет, иди ко Мне и пей. Кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой», т. е. под действием имеющего сойти Духа Святого, верующие в Него не только возродятся сами в своей внутренней жизни, но и будут в состоянии изливать потоки жизни и на других, чрез распространение евангелия Христова. Такая проповедь поразила многих своею неотразимою жизнен­ностью и вместе таинственностью, и в народной толпе нача­лись горячие рассуждения о самом Проповеднике. Одни утверждали, что «Он точно пророк»; другие шли еще дальше и прямо говорили: «это Христос». А иные, и именно ученые книжники, запальчиво опровергали это последнее мнение, приводя и готовый ученый аргумента против него. «Разве, говорили они, из Га­лилеи Христос придет? Не сказано ли в Писании, что Христос придет от смени Давидова, и из Вифлеема, из того места, откуда был Давид?» Рассуждения перешли в ожесто­ченную распрю, и противники Христа, не имея возможности убеждениями отклонить от Него народ, хотели просто схватить Его; но не пришел еще час Его, и «никто не наложил на Него рук». Не осмелились этого сделать даже и посланные от синедриона. Обходя притворы храма, останавливаясь среди колонн, так чтобы не быть замеченными Тем, кого они подстере­гали, они также не могли не слышать кое-чего из дивного учения, лившегося из уст Его. Послушав же Его, они уже не могли исполнить своего поручения. Они подчинились непреодолимому влиянию, которое производить бож. Учитель; какая-то бесконечно-могущественная сила отнимала у них волю, подрывала решимость. Послушать Его значило не только быть обезоруженным во всяком покушении против Него, но почти обращенным из злейшего врага в благоговейного ученика. «Никогда человек не говорил так, как этот человек», – вот все, что они могли сказать о Нем. Членам синедриона оставалось только ответить им бесплодным гневом и презрительным упреком, что вероятно, и они прельстились и уверовали в этого пророка и любимца невежественной, проклятой и жалкой толпы. Никодим, в сердце которого давно уже теплилась искра веры, понемногу разгоравшаяся в полное пламя убежденности в бож. достоинстве Иисуса, осмелился было возразить, что не следовало ли бы сначала узнать хорошенько, прежде чем осуждать. Но это справедливое замечание осталось без внимания, и члены синедриона опять обра­тились к недостойным насмешкам и своему невежественному законничеству. «И ты не из Галилеи ли? Рассмотри и увидишь, что из Галилеи не приходить пророк», нагло утверждали они, забывая, что Галилея дала уже несколько величайших пророков, и между ними Илию и Иону. «И разошлись все по домам, Иисус же пошел на гору Елеонскую», чтобы там в уединен­ной молитве облегчить благословенным отдыхом свою утомленную душу.

На следующее утро Христос опять явился в храм и продолжал свою проповедь. Но враги Его уже заранее рыскали вокруг храма, замышляя козни против ненавистного им учи­теля. Они видимо не спали всю ночь, и чрезвычайно обрадова­лись, найдя способ неожиданно поставить Христа в безысходное, на их взгляд, затруднение. Среди веселья и разгула празд­ника Кущей бывали и дела безнравственности и распущенности, тем более, что вследствие нарушения обычного порядка жизни и пребывания населения города вместе с огромными массами пришлого люда в загородных шалашах представлялось и больше соблазнов к тому. Им попалась в руки одна женщина, за­хваченная в прелюбодеянии, и книжники не преминули воспользоваться этим случаем для лаконического уловления ненавистного им Галилеянина. Обвинять ее в сущности не их было дело, а ее мужа, и она притом не могла быть подвергнута за­конному наказанию кроме развода, если сам он не был человеком чистой жизни. В затруднительных случаях однако же у иудеев было в обычае советоваться с каким-либо знаменитым учителем, и этим то именно обычаем и захотели они прикрыть свой коварный замысл. Если, думалось им, Иисус осудит ее и будет настаивать на побиении ее камнями, согласно закону (Лев. 10:10; Втор. 22:24), то это по­вредит Ему в глазах народа, так как закон этот давно уже перестал приводиться в действие, – вследствие именно слишком большой распространенности самого преступления. Если же с другой стороны Он отпустит ее, то они могут обвинить Его в послаблении закона, так как формально он еще был обязателен. Осудить ее на смерть кроме того было бы с Его стороны посягательством на право, принадлежащее исключительно римскому правителю. Во всяком случае им думалось, что они поставят Его в безысходное положение. Нагло притаща к Нему жалкую, растрепанную блудницу, они сказали Ему: «Учитель! эта женщина взята в прелюбодеянии. А Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями. Ты что скажешь?» Спаси­тель видел их наглое коварство, услаждавшееся нравственным позором и бедствием ближнего, и Он устыдился за свой народ. Как бы не расслышав обращенного к Нему вопроса, Он склонился лицом вниз и молча писал пальцем на земле. Затем, успокоившись духом, Спаситель поднял свой задумчивый взор и кротко заметил наглым совопросникам: «Кто из вас без греха, первый брось в нее камень». Сказав это, Он потупился опять и продолжал писать на полу. Но этого было довольно. Хитро задуманное коварство разлетелось в прах. Христос, избегая законнических рассуждений касательно преступ­ной женщины, привлек самих обвинителей на суд их собственной совести. И они не выдержали этого суда. Пробужденная совесть открыла пред ними их собственную преступность, ко­торая лишала их всякого права осуждать ближнего. И вот они, смущенные и устыженные, один за другим молча удалились из храма, оставя женщину наедине с Христом. Преступница трепетно стояла пред своим божественным судьей и не ухо­дила, ожидая Его последнего решения. Устремив на нее свой бесконечно любящий взор, Спаситель спросил ее: «Женщина, где твои обвинители? Никто не осудил тебя»? – «Никто, Господи», отвечала она. – «И Я не осуждаю тебя. Иди и впредь не греши», дал Он свое бесконечно милосердное решение, доказывая им вместе с тем свое право по Божеству ставить милосердие выше обычного закона.

Чтобы еще полнее показать свое божественное достоинство, Христос, продолжая проповедь, указал еще на другую сторону своего бытия, именно, что «Он свет миру». Эти торжественные слова, исходящие из уст смиренного галилеянина, могли озна­чать только, что проповедник не простой человек, не простой галилейский учитель, как презрительно отзывались о Нем велеученые и высокомерные книжники Иерусалима, а истинный Бог, как источник всякого света истины. Когда иудеи возра­зили на это, говоря, что Он Сам восхваляет себя, не имея на то достаточных оснований, то Христос прямо указал им на то, что Он имеет за Себя еще божественного свидетеля на небесах, именно Отца небесного, с которым Он одно; и затем заявил им, что они по своим грехам сделались неспо­собными понимать Его возвышенное учение и напрасно полагают­ся в спасении на свое происхождение от Авраама, которого они однако же отвергали своим противлением Христу. Если бы они были истинными сынами Авраама, то и поступали бы по его завету и отнюдь не враждовали бы против того, Кто был исполнением великого обетования отцу верующих. Авраам, отец их, не сделал бы так. Он, как отец верующих, «рад был увидеть день Мой, и увидел и возрадовался». Эти последние слова показались иудеям странными и богохульственными. Не поняв их действительного смысла, они удивлен­но говорили: «Тебе нет еще пятидесяти лет, и Ты видел Авраама?» На это Христос отвечал еще более торжественным откровением своего Божества, сказав: «истинно, истинно гово­рю вам: прежде нежели был Авраам, Я есмь». В этих словах Он открыл им страшную тайну своего привычного бытия, своего предсуществования до вступления в храм смертного тела; но это великое и страшное откровение им о своем Божестве лишь еще более раздражило иудеев. Не вынося боль­ше такой проповеди, они схватились за камни, чтобы побить Христа как богохульника. Но час Его еще не настал, и Он невредимо вышел из храма.

Эта кровожадная вспышка иудеев не помешала Христу опять через несколько времени явиться в Иерусалиме, и на этот раз Он доказал свое Божество новым поразительным чудом, повлекшим за собою весьма важные последствия. Про­ходя мимо храма, Спаситель увидел человека слепого от рождения, который жил милостынею от прохожих. Жалкое состои­те этого слепца обратило на него внимание и учеников, кото­рые даже занялись вопросом о том, кто собственно виноват в несчастии этого человека, сам ли он, или его родители. Спаситель ответил им, что слепота этого человека не есть следствие ни его собственных грехов, ни грехов его родите­лей; она даже не есть для него несчастие, а великая честь, так как ей предназначено послужить орудием проявления дел Божиих. Затем, еще раз заявляя Себя «светом миру», Спаси­тель «плюнул на землю, сделал брение из плюновения,» и, помазав брением глаза слепому, велел ему идти умыться в купальне Силоам. Слепец пошел, умылся – и прозрел. Испол­ненный необычайного восторга от столь чудесного дарования ему величайшего дара – зрения, бывший слепец естественно не молчал о совершившемся над ним чуде. Да и сам он был очень хорошо известен в Иерусалиме, как всем примелькавшийся слепой нищий, и теперь появление его зрячим произ­вело сильное смятение. Те, кто знали его хорошо, даже едва верили его собственному заявлению, что он именно тот слепой нищий, который так хорошо известен был им. Они терялись от изумления и по нескольку раз заставляли его рассказывать историю своего исцеления. Но эта история прибавила к их изумлению и новое основание для фарисейского негодования, пото­му что и это исцеление совершено было также в субботу. Раввины запрещали вообще мазать брением в субботу даже один из своих глаз, кроме случаев смертельной опасности. Иисус же не только помазал оба глаза слепцу, но даже мешал слю­ну с пылью! Это дело милосердия находилось в глубочайшем внутреннем согласии с самыми основами установления субботы и теми нравственными уроками, постоянной провозвестницей которых она предназначалась быть. Но дух мертвой буквы и рабской мелочности в исполнении закона давно уже низвел субботу с высоты истинного ее назначения на степень пагубного суеверия. Иудеи так были пропитаны этою крайнею мелоч­ностью, что необычайное чудо милосердия пробуждало в них меньше изумления и благодарности, чем негодования за нарушение их суеверного почитания субботы. Вследствие этого со всею ревностью религиозного буквопоклонства они повели бывшего слепца на совещание к фарисеям. Тут последовала сце­на, которую св. Иоанн рассказывает в девятой главе своего Евангелия с неподражаемою живописностью. Прежде всего шли расспросы, как было все дело, за которыми следовали уверения, что Иисус не может быть от Бога, потому что не соблюдает субботы; другие отвечали на это, что настаивать на нарушении субботы значить допускать самое чудо, а допустить чудо зна­чит признать, что совершивший его не может быть преступником, каким старались представить Его первые. Затем, став совершенно в тупик, они спросили самого исцеленного, что он сам думает о своем благодетеле; а тот, не будучи посвящен в тайны их коварного замысла, с бесстрашной прямотою ответил им, что очевидно «это – Пророк». Дело при­нимало весьма неприятный для них оборот. Нужно было во что бы то ни стало найти лазейку, которая дала бы им возможность отрицать или устранить чудо; они послали за родителями бывшего слепца. «Это ли сын ваш, о котором вы говорите, что ро­дился слепым? Как же он теперь видит?» Быть может они надеялись угрозами или подкупом заставить родителей отказать­ся от своего родства или признать здесь обман; но родители также держались простой правды и с обычным иудейским раболепством и хитростью отказались делать какие-либо выводы, которые могли бы подвергнуть их неприятным последствиям. «Мы знаем, говорили они, что это сын наш и что он ро­дился слепым; а как теперь видит, не знаем. Сам в совершенных летах, самого спросите; пусть сам о себе скажет». Тогда фарисеи в страшном смущении, почти достойном сожаления, опять обратились к слепцу. Власти иудейские уже постановили произносить отлучение от синагоги всякому, кто осмелился бы признать Иисуса Мессией; поэтому фарисеи видимо надеялись, что допрашиваемый человек удовлетворится их советом воздать славу Богу, т. е. отвергнуть или не признать чудо и принять их решение, что Иисус – грешник. Но слепец был мужественнее своих родителей. Его нельзя было за­пугать властью или сбить пустыми уверениями. Он чувствовал себя совершенно свободно в напускной атмосфере их мни­мой святости. «Мы знаем, сказали фарисеи, что человек тот грешник». – «Грешник ли Он, отвечал бывший слепец, я не знаю; одно знаю, что я был слеп, а теперь вижу». Затем они вновь начали свои утомительные и пустые перекрестные допро­сы. «Что сделал Он с тобою? как отверз твои очи?» Но тому уже наскучило все это. «Я уже сказал вам, и вы не слушали; что еще хотите слышать? или и вы хотите сделаться Его учениками?» Эта смелая речь окончательно вывела совопросников из терпения, и они начали поносить бывшего слепца, наделяя его всякими укорами: «ты ученик Его; а мы Моисее­вы ученики. Мы знаем, что с Моисеем говорил Бог; се­го же не знаем, откуда Он». – «Это и удивительно, отвечал тот, что вы не знаете, откуда Он, а Он отверз мне очи. Но мы знаем, что грешников Бог не слушает; но кто чтит Бога и творит волю Его, того слушает. От века не слыха­но, чтобы кто (и даже сам великий Моисей) отверз очи слепорожденному. Если бы Он не был от Бога, не мог бы тво­рить ничего». Как? простой нищий, невежественный еретик по природе, рожденный к тому же во грехах, смеет учить их? Не в силах более сдержать взрыва своего негодования, они выгнали его из заседания и отлучили от синагоги. Но Христос не оставил без духовной помощи своего мужественного исповедника и сделал ему великое откровение, озарившее светом и его душу. Встретив этого человека, Он спросил его: «Ты веруешь ли в Сына Божия?» – «А кто он, Господи, отвечал тот, чтобы мне веровать в Него?» – «И видел ты Его, и Он говорит с тобою.» – «Верую, Господи!» ответил он и поклонился Ему. И таким образом слепорожденный увидел не толь­ко свет вещественный, но и свет духовный, прозрев к вере в обетованного Мессию.

После праздника Кущей оставался промежуток в два месяца до другого торжественного иудейского праздника, именно Обновления храма, и Христос воспользовался этим промежуточным временем, чтобы еще раз побывать в родной Галилее и там среди родной природы и малого собрания верующих отдох­нуть душей от пережитых треволнений. И пребывание Его там ознаменовалось целым рядом новых поразительных притчей и чудес. В притчах нельзя не заметить отголоска пережитых испытаний, так как в них по преимуществу изобличается излишняя привязанность к благам мира сего до забвения Бога и души и вместе с тем явно укоряется тот дух мертвого фарисейства, который ослеплял вождей иудейского народа до того, что они не в силах были понять, какого величайшего блага лишали они самих себя, отвергая в лице Христа обетованного Мессию.

Поводом к изобличению излишней привязанности к благам мира сего послужил один случай, когда во время проповеди Христа один из Его слушателей вдруг прервал Его речь и обратился к Нему с просьбою помочь ему в выгодном для не­го разделе имущества с несговорчивым братом. Такая неуместная просьба ясно показывала, до какой степени этот человек был жалким рабом мира сего, и чтобы показать ненадежность и суетность благ этого мира, Спаситель, отказавшись, конечно, от участия в уложении дела по вопросу о разделе наследства, сказал притчу о богаче, который, получив чрезвычайно большой урожай, не знал, что ему делать с этим богатством. Все, что он придумал, это расширить свои житницы, чтобы тогда в грубом самодовольстве «многие годы» наслаждаться этим богатством. Но он забыл, что самая жизнь человеческая находится вполне в руке Божией, и так как он думал обосновать свое счастье исключительно на богатстве, то и прогремел ему грозный приговор Божий: «Безумный! в сию ночь душу твою возьмут от тебя; кому же достанется то, что ты заготовил?» Так бывает, заключил божественный Проповедник, со всяким, кто собирает сокровища для себя, а не в Бога богатеет».

Продолжая развивать эту мысль, Христос увещевал своих слушателей не предаваться суете мира сего и более всего пещись о душе, которая больше тела. Тело есть низшая состав­ная часть человека, одинаковая у него с низшими животными, и для удовлетворения ее потребностей нет надобности всецело отдаваться заботе о ней. В самой окружающей природе доста­точно средств для его удовлетворения. Вот напр. вороны: «они ни сеют, ни жнут; нет у них ни хранилищ, ни житниц, и Бог питает их». Так неужели же люди не лучше птиц? Тоже самое и относительно одежды. «Посмотрите на лилии, как они растут; ни трудятся, ни прядут; но и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них. Если же траву на поле, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, то кольми паче вас, маловеры!» Поэтому нечего особенно заботиться о пище и одежде. «Наипаче ищите царствия Божия, и это все приложится вам». И к этому Спаситель прибавил ободрительным слова: «не бойся, малое стадо! ибо Отец ваш благоволил дать вам царство». Но они должны готовиться к нему духовным бодрствованием и покаянием. «Будьте подобны людям, ожидающим возвращения господина своего с брака, дабы, когда придет и постучит, тотчас отворить ему. Блаженны рабы те, которых господин, пришедши, найдет бодрствующими»; он наградит их и почтит их великим угощением, за которым сам с радостным радушием будет служить им. Но если рабы не ожидают его, и он при неожиданном возвращении найдет между ними полный беспорядок, несправедливость и раздоры, то виновные подвергнуты будут заслуженному наказанию.

Во время беседы Спасителя Ему рассказали об одном печальном событии, нередко повторявшемся в это тревожное время. Несколько пылких галилеян неумеренно заявили в Иерусалиме о своем патриотизме, и римский прокуратор Пилат, уже не раз испытывавший большие затруднения от подобных вспышек иудейского народа, подверг их жестокому наказанию: казнил бунтовщиков и кровь их смешал с кровью принесенных ими жертв. Этим печальным рассказом Христос воспользовался для того, чтобы повторить свое увещание к покаянию. Над злополучными галилеянами совершился суд Божий; но не надо думать, что они были какие-либо необычайные грешники. «Нет, говорю вам; но если не покаетесь, все также погибнете». Не грешнее других были и те несчастные восемнадцать человек, которых задавила упавшая башня Силоамская. Судьба их также служит лишь предостережением для всех нас. Самое долготерпение Божие имеет свои пределы, и это Спаси­тель пояснил притчей о бесплодной смоковнице, которую господин порешил срубить как напрасно занимающую землю и только по просьбе виноградаря отложил свое решение еще на один год, чтобы тогда, в случае если она не принесет и опять плода при всем особенном уходе за нею, окончательно срубить ее. Под бесплодной смоковницей Христос ясно разумел иудейский народ. Своим неверием, как духовным бесплодством, он истощил долготерпение Божие, и топор лежал уже у корня его. Только заступничество божественного Виногра­даря еще продлило на некоторое время долготерпение Божие, но так как и после этого народ остался бесплодным и неверующим, то и постиг его страшный суд Божий – в разрушении Иерусалима и полной гибели его политического существования.

Проповедь эта несомненно производила сильное впечатление на народ, к великой досаде ученых фарисеев, которые по следам Спасителя явились и в Галилею, чтобы там строить свои обычные козни. На этот раз они сделали попытку пре­рвать проповедь Христа сообщением об угрожавшей Ему опасности со стороны Ирода, который будто бы искал убить Его. Но сообщение это не могло устрашить бож. Проповедника, и Он велел им передать и самому Ироду, этой жалкой лисице на призрачном троне, что не пришел еще час Его и этот час настанет не здесь в Галилее, а там, где уже погибло столь­ко пророков. «Не бывает, чтобы пророк погиб вне Иерусалима».

Согласно с своим заявлением Христос еще несколько времени продолжал свою деятельность в Галилее и между прочим совершил два чуда, именно исцеление скорченной женщины, страдавшей восемнадцать лет, и больного водянкой. Исцеления эти, как совершенные в субботу, опять вызвали ропот среди фарисеев, но вместе послужили и новым поводом для Спасителя выяснить истинное назначение субботы, духу которой отнюдь не противоречит делание добра другим. Если эти мелочные законники не задумываются делать по субботам добро даже животным, когда они вытаскивают напр. осла или вола из колодца, то тем более, позволительно делать добро нашим ближним. Доводы эти устыдили присутствующих, и они молчали. Последнее чудо совершено было в доме одного из фарисейских начальников, который пригласил Иисуса Христа «вкусить хлеба», имея при этом конечно главную цель – «на­блюдать за Ним». Но наблюдение самого Спасителя за ними было более проницательным, чем их наблюдение за Ним. Между прочим, Христос заметил, как званные на эту вечерю с обычным мелочным честолюбием наперерыв друг перед другом занимали первые и наиболее почетные места за столом. В противоположность этому Спаситель предложил более муд­рое и лучшее правило общественной скромности, заключавшее в себе вместе с тем глубочайший урок духовного смирения. Подобно тому, как в земном обществе назойливый, надменный, самообольщенный человек должен быть всегда готов к сильному отпору и часто принужден бывает уступить место скромной заслуге, так и в небесном мире «всякий возвышающий сам себя унижен будет, а унижающий себя возвысится». Затем Христос не упустил из внимания и слабой стороны в характере самого хозяина дома. Вечерю он устроил отнюдь не из каких-либо возвышенных целей, а просто из тщеслав­ная желания показать свое богатство и свою мнимую щедрость, явно однако же выдающую надежду на отплату со стороны гостей тем же. Такое гостеприимство не имеет никакого нравственного значения. Доброту, оказанную бедным, ожидает более бо­гатое возмездие, чем льстивое угощение друзей и богатых. При­нимая друзей и родственников, не надо забывать беспомощных и страждущих. Расчетливая благотворительность есть не что иное, как замаскированное себялюбие. Богатый фарисей приобрел бы гораздо более надежное и нерушимое благословение, если бы пригласил остаться у себя несчастного, страдавшего водян­кой, если бы бедняки, смотревшие на его пир, были бы также в числе его гостей.

В этом месте один из гостей, думая быть может, что такое наставление было неприятно и сурово, вставил замечание, которое при данных обстоятельствах едва возвышалось над уровнем двусмысленной и плоской остроты (Лк. 14:15–24). «Блажен кто вкусит хлеба в царствии Божием», воскликнул он, как бы желая этим безличным замечанием загладить неприятность впечатления. Вместо того, чтобы воспользоваться этим божественным назиданием, он по-видимому был бы более доволен, если б весь этот вопрос был отложен в долгий ящик для отдаленного будущего, как будто он был совершенно уверен в том блаженстве, о котором очевидно имел самое смут­ное и грубое представление. Но Спаситель обратить его пустое замечание в новый случай для достопамятного поучения. Он сказал притчу, с целью показать им, что «вкушение хлеба в царстве небесном» требует условий, которых не захотели бы принять именно те, кто были в такой полной уверенности касательно вкушения его. Один человек, сказал Он, разослал множество приглашений на большой пир; но когда насту­пило время ужина, то все отказались. Один занят был своим хозяйством, и ему нужно было пойти и посмотреть вновь купленный участок земли. Другой только что купил пару волов и считал необходимым испытать их. Третий только что женился и настолько был занят своим семейным делом, что о прибытии его не могло быть речи. Тогда хозяин, разгневанный на этих непочтительных и неотзывчивых гостей, велел своим рабам немедленно идти по улицам и переулкам и звать всех нищих, увечных, хромых, слепых; когда это было исполнено и еще оставалось место, он послал своих рабов созывать даже бесприютных странников по изгородям и дорогам. Нравственное приложение притчи было очевидно для всех присутствующих. Преданное миру сердце, поглощенное хозяйственными ли хлопотами, накоплением богатства или просто чувственностью самодовольной жизни, несовместимо с истинным стремлением к пиршеству в царстве небесном. Язычники и парии, блудницы и мытари, придорожные рабочие и улич­ные нищие там могут оказаться скорее, чем книжники с своей кичливой ученостью, и фарисеи с своею показною набожностью. «Ибо сказываю вам, прибавил Спаситель от сво­его собственного лица, чтобы ближе приложить к ним это нравоучение, – что никто из тех званных не вкусит Моего ужи­на». И так «много званных, но мало избранных».

Притча эта была живописным изображением деятельности Самого Христа. На пир своего благовестия Он призывал всех, но большинство званных, тех именно, к которым Он преж­де всего обратился с благовестием, отказались от Него, будучи поглощены обольстившею их суетою. Главнейшие вожди народа и высшие классы вообще, как теперь становилось очевидным, окончательно отказались принять благовестие. Зато на него с полною искренностью откликнулись все те страждущие и обремененные, все нищие, увечные и хромые, все мытари и грешники, которые, как обездоленные в мире сем, легче откры­вали дверь своего сердца для нового благовестия, возвещавшего им царство в ином лучшем мире. Когда книжники и фари­сеи окончательно стали во враждебное отношение ко Христу, то Он остался в обществе этих именно мытарей и грешников, которые толпой собирались вокруг своего божественного Утешителя. Для гордых книжников и фарисеев такое сообщество Его казалось особенно унизительным и зазорным для пророка, и они громко роптали между собой, говоря: «Он принимает грешников и ест с ними». Низшие классы иудейского наро­да в это время находились в тяжелом положении. Междоусоб­ные войны и римское нашествие наполнили страну развалинами и пепелищами. Ироды, правда, старались восстановить разрушен­ные города и отличались страстью к постройкам, но этим они тешили лишь свое честолюбие, а для народа это влекло за собой лишь новые налоги, еще более обременявшие его и втягивавшие в неоплатные долги. Не даром в притчах Христа так часто берутся примеры неоплатных должников. Их мно­го было в действительной жизни. Этому способствовала еще римская система сбора податей посредством компаний откупщиков, которые чрез своих сборщиков или мытарей высасывали последние соки из народа. Бедственность экономическая положения простого народа усиливалась еще от того, что высшие классы отнюдь не заботились об улучшении участи своих меньших братий, а напротив относились к ним с полным презрением. Те самые книжники и фарисеи, которые считали себя ревнителями религии и закона, с бессердечною холодностью смотрели на бедствовавшую массу своего народа, и презритель­ное отношение к ним возводили даже в особое правило зако­на. Потому-то, когда Спаситель стал обращаться с своим благовестием по преимуществу к этой заброшенной и задавлен­ной массе, то молва о Нем быстро разнеслась по всей стране и из разных притонов бедственности и нищеты к Нему собирались все эти утруждающееся и обремененные, которые доселе в своих высокомерных вождях не встречали ни любви, ни привета. Но Спаситель свою любовь не ограничивал и этим; Он простирал ее и на тех, кто были полным отребием мира сего, именно грешников и мытарей, самое соприкосновение с которыми было для набожных фарисеев и строгих законников своего рода осквернением, требовавшим бесчисленных омовений. К невыразимому ужасу этих бездушных законников Христос «принимал грешников и ел с ними!» Неуди­вительно, что они начали роптать на Него за это вопиющее, на их взгляд, нарушение общественного приличия; но когда ропот их дошел до слуха Господа, то Он преподал им высоконазидательный в этом отношении урок – в ряде поразительных притчей. «Кто из вас, сказал Он, имея сто овец и потеряв одну из них, не оставит девяносто девяти в пустыне, и не пойдет за пропавшею, пока не найдет ее? А нашедши, возложит ее на плечи свои с радостью; и пришедши домой, созовет друзей и соседей и скажет: порадуйтесь со мною; я нашел мою пропавшую овцу. Сказываю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяносто праведниках, не имеющих нужды в спасении». Примером женщины, радующейся находке потерянной драхмы, Спаситель еще подтвердил ту же мысль, добавив, что «так бывает радость у ангелов Божиих и об одном грешнике кающемся». Но с особенно живописностью бесконечное милосердие Божие к кающимся грешникам изображено было в знаменитой притче о блудном сыне. В ней младший сын богатого отца прежде времени захотел воспользоваться незави­симостью и, взяв от отца следуемую часть имущества, уда­лился в чужую страну. Там он своей роскошной и преступ­ной жизнью быстро промотал свое богатство и стал терпеть даже голод, для удовлетворения которого вынужден был на­няться в пастухи свиней, т. е. занять самое унизительное положение, до какого только мог пасть иудей! Ему приходилось и питаться вместе с свиньями, теми именно плодами рожкового дерева, которыми на востоке откармливают свиней, а по временам в крайней нужде питаются и бедные люди. Безмол­вное пребывание в обществе этих грязных животных да­ло злополучному юноше возможность перебрать в своей душе все события своей безумно погубленной молодой жизни. Ему при­помнился и родной отцовский дом, где он некогда был окружен любовью, довольством и почетом со стороны многочисленных слуг. Сам он теперь тоже слуга, но слуга голодный униженный и отверженный всеми, а между тем в доме отца его и самые слуги пользуются довольством и сносным человеческим положением. И он с завистью вспомнил этих слуг. Как бы он рад был теперь занять в своем родном доме – уж не положение наследника-сына (о чем он не смел и мечтать), а хоть положение одного из наемных рабочих! Ему страшно было предстать теперь пред лицо свое­го некогда любящего отца, которого он так глубоко оскорбил своим безумным поступком; но голод и бедствие восторже­ствовали в душевной борьбе, и он решил возвратиться к отцу и чистосердечно раскаяться во всем. И вот он голодный, грязный и оборванный «встал и пошел к отцу своему». Вот уже окрестности родной страны; но каждый знакомый холм и источник служили для него страшным укором, и тем более он должен был страшиться и стыдиться знакомых людей, которые могли увидеть его теперь в этом бедственном и жалком положении. Что же скажут отец и брат? Но отцовское сердце уже почувствовало приближение злополучного юноши. «И когда он был еще далеко, увидел его отец его, и сжалился; и побежав, пал ему на шею, и целовал его. Сын же сказал ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою, и уже не достоин называться сыном твоим». Он хотел добавить уже заранее приготовленную просьбу: «прими меня в число наемников твоих», но отец не дал договорить ему этого. Он тотчас же приказал принести лучшую одежду, одеть его, обуть и украсить перстнем; затем велел убить откормленного теленка для семейного пира и веселился с своими домашними о сыне, который для него «был мертв и ожил; пропадал и нашелся». Но вот пришел старший сын, который, приблизившись к до­му, крайне удивился, заслышав в нем пение и ликование. Узнав в чем дело, он не только не обрадовался возвращению своего младшего, без вести пропадавшего брата, но крайне осер­дился и не хотел войти в дом, чтобы принять участие в веселье, упрекая вместе с тем своего отца за то, что он с такою щедростью отнесся к своему распутному сыну, кото­рый теперь возвратился лишь потому, что ему нечем было жить больше, и в то же время никогда не давал даже и козленка, ему, старшему брату, который в поте лица работал на него. На этот бессердечный укор своего старшего сына любящий отец восторженно воскликнул: «Сын мой! ты всегда со мною, и все мое твое. А о том надо было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашел­ся». Спаситель не сообщил, как поступил этот бессердечный брат; слушавшие Его фарисеи должны были решить этот вопрос собственным поведением по отношению к отчаявшимся грешникам и вместе должны были понять всю нравоучитель­ную силу притчи, которая с такою неотразимою силою изобли­чала их собственное бессердечие.

Подобные поучения притчами Спаситель предлагал во все время этого своего последнего пребывания в Галилее. При другом случае, беседуя собственно с учениками, Он рассказал им притчу о неправедном домоправителе, который расточал имущество господина и, услышав о грозившей ему отставке, входил с должниками господина в особые сделки, уменьшая на их расписках сумму их долгов, чтобы впоследствии в случае нужды найти в них друзей себе. Этот поступок изобличил в нем особенную сметливость в распоряжении имуществом, и Спаситель, исходя из этого примера, увещевал своих слушателей распоряжаться и вообще своим имуществом так, чтобы в случае обнищания иметь друзей, которые бы приняли их в вечные обители. Друзьями этими конечно могут быть только те нищие и убогие, милостыня которым и может дать право на вступление в вечные обители.

Притчу эту слышали и фарисеи, и так как они были крайне сребролюбивы, то такое поучение Спасителя показалось им чрезвычайно смешным, особенно заключительные слова поучения, что нельзя служить двум господам – Богу и мамоне. Фарисеи имен­но служили двум господам и считали себя такими великими праведниками, что для них давно уже уготованы были самые первые и почетные места в царстве небесном. Чтобы показать им их жалкое заблуждение, Спаситель сказал притчу о богатом и Лазаре. В ней Он пред изумленными фарисеями раскрывал страшную для них истину, что Бог иначе судит людей, чем земные книжники и законники, и тот, кто здесь наслаждался всеми благами мира, там, в загробной жизни должен был за свое бессердечие переносить ужасные, но заслуженные страдания и видеть, как несчастный Лазарь, которому он не хотел оказать никакой милостыни и предоставлял лишь своим собакам лизать ему его гнилые раны, покоился в блаженном лоне Авраамовом. Такой судьбы фарисеи могут избегнуть только! исполнением того, что заповедовали закон и проро­ки. К несчастию они в своей мнимой праведности были полные практические неверы и убедить их в истине сказанного едва-ли мог даже Лазарь, если бы он, по просьбе несчастного бога­ча, послан был обратно на землю с проповедью о покаянии и загробной жизни.

Между тем настало время опять идти в Иерусалим, и Спаситель, не прекращая своей учительной и благотворительной деятельности, стал понемногу подвигаться на юг и напра­вился в заиорданскую область, чтобы воспользоваться более спокойным путем. Но горе человеческое искало Его благодетельной помощи и на этом пути. На границе между Га­лилеей и Самаре, при входе в одно селение до Него донесся глухой, хриплый, жалобный вопль. Он взглянул и увидел десять человек прокаженных, соединенных в одно общество своим ужасным недугом. Они остановились вдали, потому что не смели приблизиться, так как приближение их влекло за собой осквернение, и они обязаны были предостерегать всех приближавшихся к ним раздирающим душу криком «таме́, таме́ – «нечисть, нечисть!» Проказа – это была, так сказать, живая смерть, представляла самый ужасный образ страдания и бедствия, разлагала и портила самые источники живительной крови в человеке, обезображивала лицо, делала омерзительным самое прикосновение, медленно заражала и покрывала все тело язвами болезни, более ужасной, чем смерть сама, – пораженные ею всегда возбуждали сердце Спасителя глубокое и живое сострадание. Но никогда она не возбуждала в Нем более живого участия, чем теперь. Едва услышав их вопль: «Иисус Наставник! помилуй нас!» – Он тотчас же, даже не дожидаясь приближения к ним, громко сказал им: «пойдите, покажитесь священникам!» Они понимали значение этого повеления: они знали, что Он повелевал им идти и просить у священников признания их исцеленными, удостоверения в восстановлении им всех прав и преимуществ общественной жизни (Лев. 13:2; 14:2). Уже при звуке этого чудодейственного голоса они почувствовали в себе поток здоровой жизни, восстановление силы, очищение крови, заструившейся в их жилах, «и когда они шли, очистились». Они получили величайший и драгоценнейший дар, но велика бездна человеческой неблагодарности! Исцеленные не подумали возвратиться к своему бож. Врачу, чтобы воздать Ему должное благодарение. К стыду их возвратился только один из них, именно самарянин, который «громким голосом прославляя Бога, пал ниц к ногам Его, благодаря Его». Как ни при­вычно было сердце Христа ко всякой неблагодарности, но и оно было возмущено столь вопиющим, столь бесстыдным и столь чудовищным примером ее. «Не десять ли очистились, спросил Он с грустной удивленностью; где же девять? Как они не возвратились воздать славу Богу, кроме сего иноплеменника?» Но если так черна и позорна была неблагодарность остальных девяти, то в сравнении с нею тем дороже была благодарность этого самарянина. И Спаситель не оставил ее без вознаграждения. Исцелив его тело, Он исцелил и его душу, любвеобиль­но сказав ему: «встань, иди; вера твоя спасла тебя!»

К этому времени относится возвращение с проповеди семи­десяти учеников. Они передавали Ему с радостью о том успехе, которым сопровождалась их проповедь. Силою имени Христова они могли даже изгонять басов. По этому поводу Спаси­тель преподал им поучение, что добро бесконечно могущественнее зла и что победа над сатаною, спадшим с неба как молния, одержана и будет продолжаться во веки. Над всеми силами зла Он давал им власть и победу, и слово Его обетования должно было служить для них защитой от всякого источника вреда. Они будут наступать на аспида и василиска, попирать льва и дракона; за то, что Он возлюбил их, Он избавит их; Он защитит их, потому что они познали имя Его. Но у них есть еще более возвышенный, более духовный источник радости, именно, что имена их написаны в книге жизни и во век не изгладятся из нее.

Эта простая вера и безграничная надежда учеников на­полнила сердце Иисуса радостью; но Он радовался духом так­же и потому, что хотя и был отвергнут и презираем книж­никами и фарисеями, но Его любили и боготворили мытари и грешники. Бедные, которым Он благовествовал, слепые, зрение которым Он открывал, больные, которых Он исцелял, погибшие, которых Он взыскивал и спасал – все они с искреннею и восторженною благодарностью теснились около своего доброго Пастыря и великого врача. Всем утруждающимся и обремененным Он во всевозможных видах давал надежду и благословение. В притче о докучливой вдове Он поучал их долгу веры и показал, что на неотступную, усердную молитву непременно последует ответ (Лук. 18:1–8). В притче о надменном, самодовольном своим почетом, своим постом и своею милостынею фарисее, который приходил в храм толь­ко похвалиться пред Богом и потому уходил всегда менее оправданным, чем грешный мытарь, который с опущенными глазами, ударяя себя в грудь, только и повторял вопль о милосердии Божием, – Христос поучал, что Бог больше любит кающееся смирение, чем простое внешнее служение, и что сердце смиренное и дух сокрушенный – вот жертвы, которых не презрит Он и который наиболее благоугодны Ему.

Наступила зима с ее дождями и сырыми холодными ветрами, и в конце месяца Кислева у иудеев был новый великий праздник, именно праздник Обновления храма – в память того радостного для народа события, когда храм обновлен был Иудой Маккавеем после страшного осквернения его безумным бесчинством Антиоха Епифана. Подобно пасхе и празднику кущей он праздновался целую неделю и сопровождался большими торжествами, возвышавшимися еще от обычая зажигать огни, вследствие чего и самый праздник иногда назывался праздником огней. Спаситель опять нашел возможным побывать в Иерусалиме на этом празднике, чтобы среди собравшегося на­рода еще раз провозгласить о своем Мессианском достоинстве. И Он провозгласил об этом при весьма замечательных обстоятельствах.

Народу к празднику собралось в Иерусалим по обычаю много, но торжество в значительной степени испорчено было сырой и холодной погодой, так что праздничная толпа должна была искать убежища от дождя под кровом обширной колон­нады так называемого Соломонова притвора, т. е. той части храма, которая уцелела от разгрома его Навуходоносором и в своем обновленном и украшенном для праздника виде служила лучшим памятником былой славы народа. Тут сре­ди народа оказался и Христос, и Он не мог укрыться от зорких глаз фарисейской партии. За время отсутствия Христа эта партия должна была не мало позадуматься над вопросом о там, кто же такой в самом деле этот галилеянин, ко­торый учит с такою божественною мудростью, что с Ним не могли равняться и величайшие учители раввинских школ, и вместе с тем совершал чудеса, отрицать которые можно было только с явною преднамеренностью не признавать ничего чудесного. Простой народ называет Его пророком и даже Мессией; но странно, что Он Сам не провозглашает Себя Мессией и отнюдь не думает выступить в качестве того грозного за­воевателя, мысль о котором уже несколько веков лелеялась в умах не только простого, исстрадавшегося от политического унижения народа, но и его вождей, в которых давно затемнилось истинное понятие о Мессии. Нужно же наконец разъяснить дело, и фарисеи попытались сделать это именно в настоящий праздник. И вот они приступили к Нему с решительным вопросом: «долго ли Тебе держать нас в недоумении! Если Ты Христос, скажи нам прямо». Это был знаменательный вопрос, показывавший, что наконец и фарисеи не могли более отрицать Его необычайного учения и великих дел. Но Христос провидел их затаенные мысли. Им отнюдь не нужен был Мессия в Его истинном, духовном достоинстве, так как Он при теперешнем состоянии этих мнимых праведников был бы только грозным обличением для них; а нужен был политический Мессия, который бы низверг ненавистных римлян и их ставленников Иродов, завоевал весь мир и поставил этих самых фарисеев и книжников вла­стелинами народов. Страстно желая видеть в Иисусе земного национального Мессию, они с ненавистью отвергали в Нем Сына Божия, Спасителя мира. Что Он был Мессия в более возвышенном и духовном смысле, чем как мечтали они, это часто высказывал Он в ясных словах; но Мессией в том смысле, в каком желательно было им, Он не был и не хотел быть. Поэтому Он, чтобы не ввести их в заблуждение, и не говорить им: Я ваш Мессия, а только ссылается на то неоднократно высказывавшееся учение, которое доказывало, как ясно Его право на это достоинство, и на дела, которые свидетельствовали о Нем (Ин. 5 и 8). Если бы они были овцами Его стада, – и при этом Он припомнил им ту беседу, которую Он преподал им раньше, во время празд­ника кущей, – то они послушали бы Его голоса, и Он дал бы им жизнь вечную и они не погибли бы под Его защитой, потому что никто бы тогда не мог похитить их из руки Отца Его. «Я и Отец одно» – торжественно прибавил Он. Значение этих слов было ясно. В них Он объявлял Себя не только Мессией, но и Богом. Фарисеи несомненно поняли это, и в глубине своего сердца, насколько в нем оставалось чувства правды, не могли не признавать истины этих слов на основании всего совершенного Христом. Но это разрушало их земные мечты, а земные выгоды были для них важнее всего, важнее самой истины, и как жалкие рабы мира сего они не могли снести такого возвышенного свидетельства и опять, как и на праздник кущей, яростно схватились за камни, которых было много около неоконченных построек храма. Если бы уже настал час Его, то Ему не избегнуть бы мучительной смерти, которой подвергся впоследствии Его первомученик Стефан. Но Его невоз­мутимое величие обезоружило их. «Много добрых дел показал Я вам от Отца Моего, сказал Он: за которое из них хотите побить Меня камнями?» – «Не за доброе дело хотим по­бить Тебя камнями, отвечали они, но за богохульство и за то, что Ты, будучи человек, делаешь Себя Богом». В оправдание Себя, Спаситель сослался на св. Писание, где даже вообще богопросвещенные люди называются «богами» (Пс. 81:6), а тем более иметь право назваться «Сыном Божиим» тот, который доказал своим учением и своими делами право на такое название. На свою жизнь и свои дела Он сослался как на неопро­вержимое доказательство своего единства с Отцом. Если Его безгрешность и Его чудеса не были доказательством того, что Он не мог быть дерзким богохульником, в качестве которого они хотели побить Его, – то какое еще доказательство можно представить им? Не долженствовало ли это быть для них знаменем того, что Тот, который пришел исполнить закон и возвестить вместо его другой более возвышенный закон, – Тот, о ком свидетельствовали все пророки, кому Иоанн приготовлял путь, кто говорил так, как никогда не говорил человек, кто совершал дела, каких не делал никто с сотворения мира, кто подтверждал все свои слова и придавал значение всем своим делам беспорочною красотой безусловно безгрешной жизни, – Тот действительно говорил истину, когда сказал, что Он одно с Отцом и что Он – Сын Божий?

Доказательство было неотразимое, они не смели побить Его камнями; но так как Он был среди них один и беззащитен, то они попытались схватить Его. Но и этого не могли. Вид Его устрашил их. Они расступились пред Ним и с пылающими от ненависти лицами смотрели на Него, как Он удалялся из среды их. После этого стало еще яснее, что про­должать учение среди их невозможно. Они не могли подняться до Его понятия о Мессии, как и Он не мог снизойти до их понятия. Оставаться между ними значило только напрасно под­вергать свою жизнь постоянной опасности. Иудея поэтому была закрыта для Него, как закрыта была для Него (после известного посягательства Ирода) и Галилея. Во всей родной земле для Него оставалась только одна область, где Он еще мог быть безопасен, именно Перея, область заиорданская. Поэтому Он опять удалился в заиорданскую страну, и там остановился на некоторое время, чтобы еще раз отдохнуть душей пред предстоявшим Ему величайшим подвигом.

Во время пребывания в Перее Спаситель по обычаю зани­мался делами благотворения, поучал народ и беседовал с своими учениками. Он уже не раз бывал в этой области, и народ знал Его как любвеобильного Учителя и Пророка, не только слово, но и благословение которого принималось с благоговением. Бесконечная любвеобильность Его, столь непохожая на холодную презрительность гордых фарисеев и книжников, при­влекала к Нему и женщин-матерей, который считали особенным счастьем для себя получить от Него благословение для своих малюток. У иудейских матерей и вообще был обычай подносить детей к раввинам для благословения, но к Спаси­телю они подходили с особенною охотою, в полной уверенности, что Он не отвергнет их. И Спаситель чрезвычайно любил детей, видя в них образец невинности и чистоты и на­дежду будущего. При одном случае матери с особенною настойчивостью и в большом числе подносили к Нему своих детей. Апостолы, думая, что это затрудняло Его в деле высшего служения, перестали было допускать матерей с детьми, но Спаситель тотчас же остановил их неуместную ревность, сказав им: «пустите детей, и не препятствуйте им приходить ко Мне; ибо таковых есть царство небесное». И затем, обни­мая детей и возлагая на них свои божественный руки, Спаси­тель поучал учеников и народ, что «кто не примет царствия Божия как дитя», т. е. со всею невинностью и бескорыстностью, «тот не войдет в него». По примеру Спасителя и основан­ная Им церковь стала принимать детей в свое лоно чрез крещение, не отлагая этого до их возмужалости.

Пробыв в Перее несколько времени, Спаситель опять повернул на юг, чтобы в последней раз идти в Иерусалим. Он таким образом навсегда оставлял эту область, и все спешили воспользоваться Его духовными советами для жизни. Между прочим к Нему подбежал весьма знатный и богатый юноша и, падая пред Ним на колена, воскликнул: «Учитель благий! Что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?» Укорив его за некоторую напыщенность и льстивость титула, изобли­чавшую в нем отсутствие сердечной простоты, Спаситель сказал ему, что для этого требуется соблюдать заповеди. Юноша видимо ожидал какого-либо нового и необычайного указания со стороны такого великого Учителя и спросил Его: какие заповеди? Когда Христос перечислил ему главнейшие заповеди десятословия и Моисеева закона, с особенным указанием на заповедь любить ближнего как самого себя, то юноша в изумлении заметил, что он все это соблюдал от юности своей и ему хотелось бы еще сделать что-нибудь кроме этого. Спаситель полюбил его за это желание подвига, но в то же время видел излишнюю самонадеянность этого человека и, чтобы изобличить его пред самим собою, сделал ему высокое предложение. «Если хочешь быть совершенным, сказал Он юноше, пойди, продай имение твое, и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи, и следуй за Мною». Это предложение сразу разбило всю его самонадеянность. Он был раб своего богат­ства и не имел сил расстаться с ним. «Услышав слово сие, юноша отошел с печалью; потому что, замечает еванге­лист, у него было большое богатство». Христос же извлек из этого случая предмет нового поучения для своих слушате­лей, сказав им, как трудно богатому человеку войти в царствие Божие. «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому (всецело преданному своему богатству как источнику благ мира сего) войти в царство Божие». Так как мало таких богачей, которые бы не были привязаны к своему богатству, то, услышав это, ученики содрогнулись от этой мысли и невольно воскликнули: «так кто же может спастись?» Как и все иудеи, они привыкли смотреть на богатство как на особое благословение Божие и притом тайно продолжали лелеять в себе мысль о земном царстве Мессии, в котором им должна выпасть наилучшая доля. Если же так, то что же станется с ними? «Вот, заметил Петр, мы оставили все и последовали за Тобою; что же будет нам?» Тогда Христос, утешая их, открыл им их славную будущность. «Истинно го­ворю вам, сказал Он, что вы, последовавшие за Мною, в пакибытии, когда сядет Сын человеческий на престол Славы своей, сядете и вы на двенадцати престолах, судить двенадцать колен Израилевых». Но чтобы это великое обетование не пробудило в них чувства гордости, Спаситель тут же прибавил, что они не должны придавать особенно большого значения своему первенству в проследовании за Христом, потому что в царстве небесном своя особая оценка, так что «многие будут первые последними, и последнее первыми».

Чтобы еще полнее и нагляднее разъяснить эту мысль, Христос рассказал им притчу о плате работникам в винограднике. Хозяин виноградника нанимал рабочих в три приема, так что первые нанятые им работали целый день, вторые несколько часов и третьи всего один час. Первых он нанял по динарию в день, а остальным, как стоявшим праздно на рынке, предложил работать без определенного условия, обещая только должным образом вознаградить их. При расчете вечером хозяин велел своему управителю рассчитаться с ра­бочими и начать расчет с нанятых последними. Так как они пошли на работу по первому приглашению, с полным доверием к хозяину, и видимо усердием старались наверстать за краткость времени, то хозяин велел рассчитать их по динарию как за целый рабочий день. Такая щедрость хозяина про­будила в других рабочих надежду, что он сообразно с их более продолжительной работой рассчитает их в большем размере, т. е. заплатит им больше условленного динария. Но когда хозяин их рассчитал также по динарию на человека, то они подняли ропот и упрекали его за то, что он сравнил их с последними, которые работали лишь один час, между тем как они переносили зной и тягость целого дня. Но этот ропот обнаружил в них неверность принятому ими на себя обязательству и неосновательный расчет на получение большего сравнительно с тем, на что они шли, и такое недовольство встретило справедливый укор со стороны хозяина, который сказал одному из недовольных: «друг! я не обижаю тебя; не за динарий ли ты договорился со мною? Возьми свое, и пойди; я же хочу дать этому последнему тоже, что и тебе. Разве я не властен в своем делать, что хочу? Или глаз твой завистлив от того, что я добр»? Таким образом и награда в царстве небесном будет зависеть не от первенства по времени призвания и не от продолжительности пребывания в этом призвании, а от степени верности долгу, усердия в труде и пре­мудрой благости Божией, оценивающей людей не столько по внешнему труду, сколько по внутреннему существу. Потому-то, опять добавил Христос, «будут последние первыми, и первые последними».

Эти прощальные беседы относятся видимо уже к последним дням пребывания Христа в Перее, и когда Он приближался к границе Иудеи, то получил из Вифании печальное известие, что тот, кого Он любил, «был опасно болен». С этой вестью прислали к Нему нарочитого посланного сестры Лазаря, которые, не видя надежды на выздоровление своего возлюбленного брата, просили Христа, чтобы Он возможно скорее прибыл к ним и своим божественным участием помог им как-нибудь в постигшем горе. Просьба была настойчивая, но Христос не сразу пошел в путь. Занятый своим великим делом духовного просвещения людей, Он послал только известие, что «эта болезнь не к смерти, а к славе Божией», и пробыл в Перее еще два дня. Только уже по прошествии их Он сказал своим ученикам: «пойдемте опять в Иудею». Ученики напомнили Ему, как недавно иудеи хотели побить Его камнями, и спрашивали, как же Он опять хочет идти туда; но Он отвечал, что в течение двенадцати часов своего трудового дня Он может ходить безопасно, потому что свет Его долга, составлявшего волю Отца небесного, предохранял Его от опасности. И затем Он сказал им, что Лазарь уснул, и что Он идет теперь пробудить его. Трое по крайней мере из них должны были помнить, как при другом известном случае Спаситель говорил о смерти как сне; но или это говорили другие, или же они были слишком несообразительны, что­бы вспомнить об этом. Так как они поняли Его слова и смысл простого естественного сна, то Он должен был прямо сказать им, что Лазарь умер и что Он радовался этому ради них, чтобы они уверовали, потому что теперь Он идет вос­кресить его к жизни. «Пойдем и мы, сказал и апостол Фома, вообще мало доверявший возможности воскрешения из мертвых, умрем с ним», как бы говоря этим: все это предприятие бесполезно и опасно, а все-таки пойдём. И они двинулись в путь.

Пройдя предстоявший им путь, Спаситель с учениками приблизился к Вифании, но не сразу пошел в радушный для Него дом, а остановился в некотором отдалении от селения. Близость его к Иерусалиму, от которого оно отстоит всего на три с половиной версты, и выдающееся богатство и знатность семейства привлекли много знатных иудеев, прибывших утешить осиротевших сестер и погоревать с ними; а среди таких решительных врагов очевидно нужно было действовать с предосторожностями. Но между тем как Мария, верная своей созерцательной и любящей уединение натуре, сидела дома, не зная о приближении Спасителя, более деятельная Марфа уже узнала о Его прибытии и немедленно отправилась на встречу к Нему. Лазарь умер в тот самый день, когда Иисус получил известие о его болезни; два дня еще после этого Он провел в Перее, четвертый день прошел в путешествии. Эта медлительность должна была послужить к еще большей славе Божией в предстоявшем великом деле. Дочь Иаира Христос воскресил тотчас же после ее смерти; сына Наинской вдо­вы – когда его несли на кладбище, и теперь Он хотел дока­зать свое всемогущество воскрешением человека, которого уже коснулось тлене. Но Марфа не могла понять этой печальной медлительности с Его стороны. «Господи, встретила она Его с тоном некоторого укора: если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой!» Но тут же вера и надежда взяли в ней перевес над всеми другими чувствами, и она прибавила: «но и теперь знаю, что чего Ты попросишь у Бога, даст Тебе Бог». Спаситель тотчас же подтвердил ее веру торжественным заявлением: «воскреснет брат твой!» сказал Он, намеренно употребляя двусмысленное выражение, чтобы возвести веру Марфы от простого личного интереса к возвышенным мыслям. Марфа поняла это изречение лишь в смысле всеобщего воскресения мертвых, и так как она надеялась на нечто более близкое и непосредственное, то этот ответ лишь прибавил ей скорби и она с печалью ответила только: «знаю, что воскреснет в воскресение, в последний день». Тогда Спаситель, видя, что ее мысли несколько освободились от личного инте­реса, сделал ей торжественное откровение о своем Божественном существе, в котором заключается источник нашего воскресения. «Я, сказал ей Христос, есть воскресение и жизнь: верующий в Меня если умрет, оживет. Веришь ли сему?» «Так, Господи, отвечала убежденная теперь Марфа: я верую, что Ты Христос, Сын Божий, грядущий в мир». Такая беседа совершенно ободрила ее, и она пошла за своей сестрой Марией, которой и передала тайком радостную для нее весть: «Учитель здесь, зовет тебя». Мария тотчас же пошла по ука­занию сестры и, увидев своего возлюбленного Учителя и Господа, пала к ногам Его и с удрученным сердцем проговорила тоже, что и ее сестра: «Господи, если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой!» Эта единодушная вера сестер во все­могущество Христа над смертью и жизнью вместе с надрывающим душу горем, постигшим это доброе семейство, чрезвычайно тронули Спасителя, и Он едва мог проговорить: «где вы положили его?» – «Господи, иди и посмотри», ответили Ему плачущие сестры. Когда Он следовал за ними, из очей Его текли безмолвные слезы. Эти слезы не остались незамеченными, и между тем как некоторые иудеи с почтительным сочувствием увидели в них доказательство Его любви к покойному, другие спрашивали с сомнением и почти с насмешкой: не мог ли отверзший очи слепому сделать, чтобы и друг Его не умер? Они не слышали, как Он в отдаленном городке Галилеи воскресил мертвого, но знали, что в Иерусалиме Он открыл глаза слепорожденному, и это представлялось им не менее поразительным чудом. Но Христос знал и слышал их толки, и еще раз все это зрелище – действительная скорбь, наемный плакальщицы, неутолимая ненависть, – все это собравшееся вкруг страшного дела смерти так потрясло Его дух, что, не смотря на предстоявшее воскрешение мертвеца, Он еще раз был увлечен бурей скорбного чувства и плакал. Гробница Лазаря, подобно большинству гробниц богатых иудеев, представляла собою выем, продольно высеченный в скале и закрытый при входе плитой или массой камней. Иисус Христос велел отнять этот голал, как назывался пригробный камень. Но Марфа частью вследствие своего убеждения, что душа уже совсем оставила соприсутствие с тлеющим телом, частью опасаясь вследствие понятной деликатности возможности отталкивающего зрелища, которое открылось бы с удалением камня, возразила против этого. В том жарком климате погребе­ние по необходимости совершается немедленно после смерти, а так как теперь уже был вечер четвертого дня со времени смерти Лазаря, то было полное основание думать, что наступило уже разложение. Но Христос торжественно напомнил ей о своем обещании, и камень был отвален от пещеры, где лежал умерший. Спаситель остановился при входе, а все другие невольно отшатнулись назад, устремив свои взоры на эту мрачную и безмолвную пещеру. Все притаили дыхание, когда Иисус возведя очи свои к небу и благодарил Бога за предстоящее услышание Его молитвы. И затем, возвысив свой голос до потрясающей и повелительной властности, в сильных кратких словах, обычных у Него при всех подобных случаях, Он воскликнул: «Лазарь, иди вон»! и к ужасу всех присутствующих мертвец встал из гроба и вышел опять на свет Божий – в своем страшном погребальном одеянии. Христос велел снять с него погребальные пелены, и Лазарь мог свободно идти домой, а вся присутствовавшая толпа народа в страхе и изумлении следила за воскрешенным и рассуждала о Том, кто совершил такое великое чудо. Многие уверовали в Него; но были и такие, упорного неверия которых не мог победить и Лазарь, возвратившийся из загробной жизни, и они лишь поспешили в Иерусалим, чтобы донести о случившемся синедриону.

Слух о новом величайшем чуде Иисуса чрезвычайно смутил и взволновал членов синедриона, который немедленно со­брался для обсуждения того, что же делать теперь. Назаретский пророк очевидно становился для них опасным, так как даже многие из знатных иудеев, присутствовавших в Вифании, уверовали в Него. Чудо может получить особенно большую глас­ность и весь народ пойдет за Иисусом, а это может угрожать великою опасностью, возбудить подозрительность римлян, которые и воспользуются этим случаем для того, чтобы окончательно лишить народ политического существования. Спор был горячий, так как партии в синедрионе, всегда враждовавшие между собою, теперь дошли до ожесточения. Фарисеям собственно назаретский пророк был бы на руку, если бы только Он согласился выступить в качестве национально-политического Мессии, каким только они и представляли себе Мессию, и не с такою суровостью изобличал их внутреннюю лицемерность и лживое благочестие; но саддукейская партия, которая всем своим благосостоянием обязана была теперешнему униженному состоянию народа и которая, благодаря римским ставленникам – Иродам, держала в своих руках первосвященство, бывшее для них, крупным источником обогащения боялась всякого народного смятения и готова была прибегнуть ко всевозможным мерам, чтобы устранить повод к какой либо подозрительности и недовольству римлян. Выразителем и глашатаем этой партии выступил тогдашний первосвященник Иосиф Каиафа. Он был поставлен в первосвященники римским прокуратором Валерием Гратом, незадолго пред тем оставившим должность правителя этой провинции. Будучи во всех отношениях креатурой римлян и не пользуясь вследствие этого никаким уважением со стороны на­рода, он в основу рассуждения поставил именно свои личные выгоды и, прикрывая их благом народа, обратился к синедриону с резкою речью, говоря: «вы ничего не знаете»; иначе вы не рассуждали бы так много и горячо по-пустому. Вы не при­няли во внимание главного, именно, что́ сделается неизбежным, если допустить полное торжество Иисуса Галилеянина. Мессианское движение, очевидно угрожающее разразиться теперь, несомненно привлечет римлян, которые явятся с своими легионами, закроют храм, уничтожат все национальные учреждения и пре­жде всего синедрион, лишат народ всякой независимости и в случае сопротивления опустошат страну огнем и мечем. По­этому, с зловещею торжественностью заключил Каиафа, «лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб». Мысль Каиафы была для всех ясна. Он оче­видно требовал смерти Христа как необходимого условия спасения народа; но он и сам не понимал, какое высокое про­рочество изрекал он, предсказывая, «что Иисус умрет за народ, и не только за народ, но чтобы и рассеянных чад Божиих собрать воедино».

«С этого дня положили убить Его». Стражникам дано было приказание тщательно сладить за Ним, чтобы при первом удобном случае арестовать Его и подвергнуть беспощадному суду смерти. Вследствие этого Спасителю невозможно было более оста­ваться в Иудее, и так как не настал еще час Его, то Он на время удалился «в страну близ пустыни, в город, называемый Ефраим, и там оставался с учениками своими». Там, в полной безопасности от всех замыслов и козней своих смертельных врагов, Он спокойно и счастливо провел последние недели жизни, окруженный только своими учениками, которых Он в этом мирном уединении подготовлял к великому труду на зреющей жатве мира.

Неизвестно, сколько времени продолжалось это невольное пребывание в Ефраиме, но вот приближался праздник Пасхи, тот праздник, когда вместе с узаконенными агнцами должен был закласться и Агнец, вземлющий грехи мира. Караваны поклонников по обычаю потянулись отовсюду в Иерусалим; отправился и Иисус Христос с своими учениками. Он был погружен в великую думу о предстоявшем величайшем подвиге, и ученики, следуя за Ним, не смели прерывать Его размышлений. Наконец Он остано­вился и подозвал их к себе, и тогда еще раз, именно в третий раз, с более полными, более ясными, более поразительными и ужасными подробностями, чем когда-либо прежде, говорил им, что Он будет предан первосвященникам и книжникам; и осудят Его на смерть и предадут язычникам; язычники поругаются над Ним и будут бить Его и – теперь в первый раз Он ясно открыл им о самом ужасном событии, что Он будет р а с п я т, но на третий день воскреснет. Но их умы все еще переполнены были земными мессианскими надеждами, они так были предзаняты мыслью о предстоявшем наступлении царства Божия во всем его величии, что предсказание это как бы совершенно пронеслось мимо их ушей; они не поняли его, да и не хотели понимать совсем. И это с поразительностью доказано было новым событием, опечалившим Христа. Во время этого самого пути со стороны некоторых из учеников была заявлена крайне неблаговременная и себя­любивая просьба, показывавшая, до какой степени мало еще просвещены были души даже ближайших учеников светом Евангелия. К Иисусу Христу подошла Саломия, одна из Его постоянных спутниц, с своими двумя сыновьями, Иаковом и Иоанном, и обратилась к Нему с просьбою обещать им особенную милость. Христос спросил, чего они желают; и тогда мать от имени своих пылких и честолюбивых сыновей просила, чтобы в царстве своем Он посадил одного из них по правую руку и другого по левую. Христос кротко отнесся к такому их себялюбию и заблуждению. Они по слепоте своей просили о положении, которое лишь несколько дней спустя, как они должны были увидеть, занято было в позоре и мучении двумя распятыми разбойниками. Воображение их рисовало пред ними двенадцать престолов, а Он говорил им о трех крестах. Они мечтали о земных коронах, а Он говорил им о чаше горечи и о крещении кровию. Могли ли они пить с Ним эту чашу, или креститься этим крещением? Быть может более понимая теперь значение Его слов, они смело отвечали: «можем»; и тогда Он сказал, что им действительно придется оправдать слова свои, но что сидеть по правую и по левую сторону Его придется лишь тем, кому уготовано Отцом небесным. И подозвав затем всех своих двенадцать учеников, Христос еще раз поучал их, как ошибочны их взгляды на царство небесное, и еще раз разъяснял им его истинное значение как совершенно отличного от царств мира сего.

Но вот путники перешли Иордан и вступили в равнину Иерихонскую. Это одно из самых роскошных мест в Палестине. Мягкий климат дает тропическую растительность. Смоковничные рощи в ней славились на всю страну и давали богатые урожаи. Бальзамовые растения, наполняя воздух сладостным ароматом, в то же время знамениты были своею це­лительною силою для ран; маис давал две жатвы, и пше­ница поспевала месяцем раньше чем в Галилее. Бесчисленные рои пчел находили богатую пищу на сочных ароматических кустах и цветах, из которых наиболее дорогие породы росли только здесь, наполняя воздух сладостным благоуханием и придавая особенную прелесть самой местности. Равнина медлен­но поднимается от глубокой ложбины Иордана, лежащей гораздо ни­же уровня Средиземного моря, по направлению к западу, и верстах в двенадцати от реки, на высоте семисот футов выше уровня ее, лежал тот знаменитый город, который некогда первый пал пред сынами Израиля при вступлении их в землю обетованную. Он много пережил превратностей в своей исторической судьбе и теперь, не смотря на положенное на него Иисусом Навином заклятие, опять гордо высился над окружающею местностью, блестя на знойном солнце болезною своих крепостей и дворцов, воздвигнутых Иродом великим. Когда Христос медленно поднимался с своими учениками по направлению к этому го­роду, у ворот его совершилось одно из последних чудес на благо страждущего человечества. У ворот сидело двое нищих, которые просили милостыню у прохожих, и имя одному из них Вартимей. От проходящих этим путем поклонников они могли надеяться на хороший сбор милостыни, но не предполагали, какое ожидало их счастье. Заслышав необычайный шум проходящего народа, находившегося в особенном возбуждении, они узнали, что тут проходит Иисус Назарянин, слава о чудесах которого гремела по всей стране. Это тотчас же пробудило в них сладостную надежду, и они, забыв о всякой другой милостыне, стали кричать Ему: «Помилуй нас, Господи, Сын Давидов!» Народ хотел заставить их замолчать, счи­тая этот громкий крик непристойным в присутствии Того, который должен был войти в Иерусалим как Мессия своего народа. Но Христос услышал их вопль, и Его сострадательное сердце тронулось им. Он остановился и велел подозвать их к себе. Тогда народ переменяет свой тон и говорит Вартимею (наиболее заявлявшему о себе криком о помиловании в несчастье): «Не бойся, вставай, зовет тебя». В порыве радости он поспешно сбросил свой плащ, вскочил и подошел к Иисусу. «Чего ты хочешь от Меня?» спросил Спаситель. «Раввуни», отвечал тот, давая Иисусу самый почетный титул, какой только был известен ему, «чтобы мне прозреть». «Прозри», сказал Христос, «вера твоя спасла тебя». Он прикос­нулся к глазам их, и тотчас прозрели глаза их, и они пошли за Ним, славя Бога.

В Иерихоне нужно было отдохнуть, прежде чем выступить в трудный и вместе небезопасный от разбойников путь, ко­торый ведет к Иерусалиму. Он представляет собою трудный, почти непрерывный шестичасовой подъем, подошва которого гораздо ниже, а вершина почти на 3,000 футов выше уровня Средиземного моря. Двумя наиболее выдающимися клас­сами в населении Иерихона были священники и мытари. Так как это был священнический город, то естественно бы ожи­дать, что Царь, сын Давидов, преемник Моисея, будет при­нят в доме какого-нибудь потомка Аарона. Но место, которое избрал Христос для отдыха, определилось другими обстоятель­ствами (Лк. 19:1–10). В городе было поселение мытарей для сбора пошлин с обширной торговли бальзамом, который добывался здесь в большем количестве, чем где-либо еще, и для наблюдения за ввозной и вывозной торговлей, производившейся между римскими провинциями и владениями Ирода Антипы. Одним из начальников этих мытарей был Закхей, вдвойне нена­вистный народу как иудей и как исполнявший свою должность вблизи святого города. Его начальственное положение только уси­ливало народную нелюбовь к нему, потому что иудеи считали это положение как бы наградой ему за особенную ревность на службе их угнетателям римлянам, а на его богатство смотрели как на доказательство бессовестного взяточничества. Этот человек имел глубокое желание увидеть своими собственными глазами, что за личность был Иисус; но будучи мал ростом, он не мог из-за густой толпы даже взглянуть на Него. По­этому, когда Иисус проходил через город, он забежал вперед и взобрался на развесистые ветви смоковницы, стоявшей у дороги. Под этим деревом должен был проходить Иисус Христос, и мытарю представлялась полная возможность видеть Его – Того именно необычайного пророка, который не только не питал обычной ненависти к мытарям, но находил себе среди них наиболее ревностных слушателей и одного из них возвысил даже в звание апостола. Когда И. Христос приблизился, Закхей действительно увидел Его и радовался этому; но еще большею радостью и благодарностью забилось его сердце, когда великий Пророк, признанный Мессия своего народа, остановился под деревом, взглянул вверх и, называя его по имени, велел ему скорее сойти вниз, потому что намеревался быть у него в доме. Закхей должен был не только видеть Его, но и принять в своем доме, ужинать с Ним и предложить Ему ночлег у себя, – презренный мытарь должен был иметь своим гостем славного Мессию. С радостью Закхей поспешил слезть с дерева и повел великого гостя к себе в дом. Но народ единодушно и громко возроптал: для него казалось непристойным, несообразным, унизительным, чтобы царь в самой среде своих восторженных последователей остановился в доме человека, занятие которого было символом национального унижения и который даже в этом звании, как открыто говорилось в толпе, не пользовался доброй славой. Но милостивое слово Иисуса значило больше для Закхея, чем весь ропот и все оскорбления толпы. Оно переродило его и с животворною силою воскресило в нем все добрые качества его души, которые за­давлены были своекорыстием и окружающим к нему презрением. В восторге от оказанной ему великой чести, Закхей, встав из-за стола, торжественно заявил: «Господи, половину имения моего я отдам нищим, и, если кого чем обидел, воздам вчетверо!» Это благородное самоотвержение презренного мытаря, который с таким прямодушием низвергал кумира своей жизни, оправдало оказанную ему Христом честь, и Спаситель благостно воскликнул: «ныне пришло спасение дому сему, потому что и он сын Авраама», в лучшем смысле этого слова, как сын отца верующих. «Ибо Сын человеческий пришел взыскать и спасти погибших», добавил Он.

Так как не только окружавший Его простой народ, но и ученики продолжали питать ложное ожидание, что скоро в Иерусалиме должно открыться царствие Божие в его чувственном смысле, то Христос рассказал им поучительную притчу о высокознатном человеке, который «отправлялся в дальнюю страну, чтобы получить себе царство и возвратиться». Самый образ взят из хорошо известного иудеям, недавно совершившегося пред тем обстоятельства, как Архелай отправлялся по смерти своего отца Ирода великого в Рим, чтобы добиться у императора царского достоинства для себя. Пред отправлением он роздал своим рабам по мине серебра, чтобы они употре­били его в оборот до его возвращения. Не смотря на противодействие многих граждан, он получил царство и по возвращении воздал должное как своим врагам, так и рабам, смотря по их верности и заслугам. Один ленивый и неверный раб, вместо того чтобы пустить в оборот вверенную ему мину серебра, спрятал ее в платке и возвратил господину с непристойной и дерзкой жалобой на его жестокость. Поэтому серебро было отобрано у него и отдано тому, кто наиболее заслужил из добрых и верных рабов; последние были щедро награждены; непокорные граждане, противодействовавшие его воцарению, были схвачены и преданы смерти. Притча эта имела многостороннее приложение: она указывала на скорое удаление Христа Спасителя из мира, на ненависть, с которою отвергали Его, на долг верности в пользовании всем, что вверено; на неизвестность времени Его возвращения; на несомненность того, что по возвращении Его все должны будут дать строгий отчет; на осуждение ленивых, на великую награду всем, которые верно по­служат Ему, и на конечную гибель тех, которые отвергали Его.

Шествие между тем приближалось к цели, и вот уже знакомые остовы горы Елеонской. Большинство сопровождавшего Христа народа поспешно спустилось с горы, чтобы там в виду святого города расположиться на ночлег среди зеленеющих склонов горы, но Сам Христос предпочел остановиться в любимом им селении в Вифании, где уже ожидало Его с любовью и приветом благочестивое семейство вифанское. Там для Него приготовлен был ужин, за которым происходила благо­датная беседа, снова приобретшая Христу нескольких верующих среди знатных иудеев, пришедших лично убедиться в совершенном над Лазарем чуде. Но эта беседа ознаменовалась одним замечательным событием, подготовившим решительный момент в земной жизни Спасителя. В то время как Марфа по обычаю хлопотала по хозяйственной части, Мария сидела у ног Христа и слушала Его сладостную беседу. Находясь в присутствии своего обожаемого Учителя и своего возлюбленного брата, бывшего живым свидетелем мессианского всемогущества Христа, она почувствовала непреодолимую потребность выразить Ему чем-нибудь свою любовь, свою благодарность и свое благоговение. И вот встав, она взяла алавастровую вазу индийского драгоценного нардового мира и, тихо подойдя сзади к Иисусу, разбила вазу и полила драгоценную благоуханную влагу сначала на го­лову Ему, а потом и на ноги, и затем, как бы не видя никого из посторонних присутствующих, вытерла Его ноги длинными локонами своих распущенных волос, и воздух наполнился сладостным благоуханием пролитого мира. Это был поступок всецело-преданной любви, необычайного самоотречения, и бедные галилеяне, следовавшие за Иисусом, так мало привычные ко всякой роскоши, но понимая однако же цену этого дара, есте­ственно не могли не изумиться, что такая драгоценность растрачена была в один миг. В одном же из них это благородное дело Марии пробудило низкое чувство досады и злобы, – именно в Иуде Искариоте. Его низкая натура, которую не могло облагородить и благодатное сообщество с Христом, начала уже сильно обозначаться, и он, разочаровавшись в выгодах, которых ожидал от вступления в общество Христа, начал воз­награждать себя воровством из общинной кружки. И теперь при виде щедрой жертвы Марии, которая при переводе на деньги со­ставила бы значительную сумму для апостольского ковчежца, находившегося в полном его распоряжении, душа его переполни­лась негодованием и бешенством. Ею уже овладел диавол. Мучимый духом алчности, он с притворным человеколюбием угрюмо заметил: к чему такая трата? «Для чего бы не про­дать это миро за триста динариев и не раздать нищим?» Христос со скорбью провидел коварную и алчную мысль Иуды, но на этот раз лишь косвенно укорил его, защищая Марию, ко­торая уже стала предметом неблагоприятных для нее замечаний. «Что смущаете вы женщину»? сказал Он. «Оставьте ее; она доброе дело сделала для Меня. Ибо нищих всегда имеете с собою, а Меня не всегда. Она сберегла это миро на день погребения Мо­его». И к этому Он прибавил пророчество, чудесно исполнив­шееся до настоящего времени, что где только будет проповедано Евангелие, там с честью будет поведано и о деле ее.

Слух о том, что в Вифании Иисус Христос обратил к вере в Себя еще нескольких знатных иудеев, быстро дошел до синедриона, и он пришел в такое яростное исступление, что помышлял даже убить Лазаря, как неопровержимого свидетеля чудотворения ненавистного им Галилеянина, но в то же время еще с большею решимостью стал стремиться к подготовлению Его собственной гибели.