Религия социализма: человекообожение

Под именем социализма⁴¹ разумеется такое направление в мысли и в жизни, которое отрицает собственность и требует обобществления, т.е. общего, для всех равного владения предметами производства: землей, деньгами, фабриками, машинами и т.п. (социал-демократия) или даже и результатами, плодами производства (коммунистический социализм). По этим своим задачам и своему историческому происхождению социализм, по воззрению некоторых исследователей его, есть, хотя и незаконнорожденное, но все-таки детище христианства. Цели его братство и равенство – взяты у христианства, только им вставлены в свою собственную оправу. Мир и счастье на земле, им проповедуемые, в значительной степени напоминают хилиастическое Царствие Божие на земле. Было время, и ещё не так давно, когда социализм стоял к христианству в весьма близких отношениях. Родоначальники французского социализма вполне искренне были убеждены, что социализм есть нечто иное, как воплощение христианства в жизнь, как осуществление Царства Божия на земле. А. Сен-Симон завершил дело всей своей жизни сочинением «Новое христианство». И ещё в 1848 году, в эпоху Июльских кровавых дней, женщинами-социалистками был организован «банкет в день Рождества Христова», на котором между прочим были произнесены тосты: «за Христа – отца социализма», «за пришествие Бога на землю» и другие в этом направлении.

В лице известного Карла Маркса социализм породнился с историческим материализмом, заимствовал у него для себя метафизику и на нем обосновался. С этого времени не только к христианству, но и к религии вообще социализм стал в неприязненные, а то и прямо враждебные отношения. Если известная Эрфуртская программа социализма (п. 6) объявила религию «делом частным», если, по словам многих вождей и учёных теоретиков его, «социалистические партии не касаются сферы религиозных верований своих членов, предоставляя им полнейшую свободу исповедовать какой угодно культ»⁴²; то это почти всегда делалось и говорилось исключительно из тактических соображений. «Чтобы скорее побороть недоверие рабочих и скорее проникнуть к ним, в наших собственных рядах, – говорит А. Панекогк, – возникает стремление затушевывать наши основные воззрения и, во имя временного успеха, жертвовать ясностью мысли и чувства наших собственных товарищей»⁴³.

Религия, вызванная, по выражению Энгельса, «темными первобытными представлениями человека о его собственной и окружающей его природе»⁴⁴, представлялась ещё Марксу отжившим свое время суеверием⁴⁵, «поконченным вопросом для интеллигента, но опиумом для народа». Согласно с этим, «освобождение совести от чар религии» К. Маркс считал за «содействие реальному счастью народа». По словам нашего русского вождя социализма Плеханова, «прогресс человечества несет с собою смертельный приговор и религиозной идеи и религиозному чувству... Религия отживает»⁴⁶. Бебель перед целым рейхстагом 31 декабря 1881 года заявил: «в религиозной области мы стремимся к атеизму», а в своей брошюре «Христианство и социализм» он называет себя «врагом всякой религии». Дицген даже извиняется перед читателями своей «Пролетарской логики» за «непопулярное выражение» «понятие Бога», так как ему хорошо известно, что все, соприкасающееся с религией, вызывает в социалистических кругах «отвращение». А Лафарг приходит в негодование оттого, что «основы религии не вытравлены ещё окончательно даже из ума учёных»⁴⁷.

Возмущаясь и восставая против общечеловеческой, исторической религии, социализм не смог, однако же, удержаться до конца на этой нигилистической плоскости. Что-то общечеловеческое потребовало от него, помимо, быть может, его воли и сознания, создать свою собственную религию – религию социализма. И им было провозглашено, что «единственной верой социалиста может быть только его социальная вера» (Бакс). И эта вера «в идеях социал-демократии содержится как новая религия, которая, в противовес всем данным существующим религиям, стремится к тому, чтобы быть воспринятой не только сердцем, но и умом»⁴⁸. У нас на Руси апостолом этой религии явился Луначарский, написавший целую книгу «Религия и социализм» с целью «определить место социализма среди других религиозных систем»⁴⁹. В беллетристике популяризатором этой религии в одно время был М. Горький. По словам Луначарского, «религия жива и будет жить, но она изменила совершенно свои формы», и кто «не нуждается в религии – узкий эгоист, нигилист в худшем смысле этого слова⁵⁰ и социалист религиознее старорелигиозного человека»⁵¹, конечно в социалистическом смысле. По признанию М. Горького, «вера (религиозная)   великое чувство и созидающее. А родится она от избытка в человеке жизненной силы его; сила эта – огромна суть и всегда тревожит юный разум человеческий»⁵².

Что же это за религия социализма, которая, по уверению вождей социализма, есть единственная человеческая религия, которая должна собою все другие религии заменить и привлечь к себе сердца человеческие?

Социалистическая религия не знает святыни высшей, чем человечество, чем человеческое благо; религия эта обоготворяет человеческое и отвергает все сверхчеловеческое. «Культурное человеческое общество – вот высшее существо, в которое мы, – говорит от лица социалистов Дицген, – веруем, наши надежды возлагаются на социал-демократический строй»⁵³. Либкнехт в рейхстаге открыто заявил, что у социалистов есть религия – «не религия попов, а религия человечества». Это вера в победу добра и идей социализма. По признанию Луначарского, «для новорелигиозного (т.е. социалиста) существует лишь то, что он находит в опыте, сверхопытное он отвергает. Но в опыте даны две великие сверхиндивидуальные величины: космос и человечество. На них и останавливается новая религиозная мысль»⁵⁴. Конечно, для такой религии не нужно Бога: религия социалистов, действительно, без Бога⁵⁵. «Человеку Бога не нужно, – говорит Луначарский в другом месте, – он сам себе Бог. Человек человеку Бог...» «Бог есть человечество грядущего»⁵⁶.

Итак, никакого Бога не нужно; ничего сверхопытного не должно быть; человечество – вот современный Бог и не только социалистов, но, добавим от себя, и громадного количества наших интеллигентов. Ему служить, для него жить – приглашают они и себя самих, и других. Оно и общественное благо – цель существования и смысл бытия современности. Прогресс, уверенность в том, что все идет, устрояется к лучшему – вот та звезда, которою руководствуются и за которой идут обоготворители человечества.

Что же это за Бог – человечество? И насколько религия социализма может удовлетворить человека?

Нечего уже говорить о том, что религия социализма, не видя никого и ничего дальше за человечеством, упраздняя все сверхчувственное, подрезывает крылья человеческому уму, его любопытствующим запросам о начале всех начал и смысле бытия Вселенной. Концентрируя все вокруг человечества, социализм ограничивает, сушит человеческую мысль с ее высшими запросами. Человек принуждается думать и мыслить лишь о том, что ему есть и пить, во что одеться, какие выгоды и удовольствия извлечь себе из мира ощущений. Если иногда некоторые социалисты и пускаются в философствования и стараются обосновать свою религию на почве кантовской метафизики и идеализма вообще, то слышат в ответ себе совершенно резонное, с точки зрения социализма вполне законное предостережение. «Нам предлагают, – пишет Каутский, – новый социализм на почве кантовской этики. Хорош будет этот социализм, благополучно возвращающий нас к древнехристианскому равенству, обоснованному на том, что все мы – дети Божий... Все это выгодно для теологии, для буржуазии, но не для нашей пролетарской точки зрения...»⁵⁷. Неудивительно поэтому, что наш русский учёный проф. Туган-Барановский, попытавшийся установить родство социализма с Кантом и Фихте, явился предметом насмешек в нашей же русской литературе. Правоверный социалист не должен, да и не хочет, поднять глаза свои к небу и на нем поискать для себя поучительного: взор его всецело прикован к земле и к земному, материальному. Все это неминуемо делает социалиста узким материалистом, ограниченным учёным и совершенно невозможным метафизиком. Так религия его убивает в нем то, что в человеке есть человеческого и чем он отличается от животного.

Да и самое человечество как бог – что оно такое? Это – не человечество прошедшего: оно слишком темно и несчастно было, да и веры в социализм никакой не имело; оно лишь почва, на коей может вырасти подлинное человечество.

И современные люди не достойны этого названия; они тоже материал лишь для будущего богостроительства. Будущее человечество – вот Бог...

Но когда оно придет? Сколько лет, поколений или веков нас отделяет от него?

Когда наступит золотой век в жизни его? На все эти вопросы социализм, да и вообще позитивизм никакого ответа не дают; они даже стараются все эти и им подобные вопросы отогнать от ума человеческого. Все призываются жить и работать, любить и всем жертвовать для этого бога – невидимого будущего человечества. Оно представляется каким-то чудовищем, пьющим кровь поколений былых и современных, истязующим каждую живую личность во имя свое. Бог социализма – какой-то древний Молох, во всепожирающую пасть которого идут целые тысячи тысяч и миллионы миллионов людей, для которого проливаются целые моря крови, океаны слез и складываются целые гекатомбы человеческих благополучий и жизней. Он все пожирает, но продолжает сам оставаться тощими фараоновыми коровами, не давая никаких признаков на свое скорое раскрытие для счастья человеку. Может ли человек такому Богу служить? Не в праве ли он хоть пожелать немного увидеть краешек своего счастья и позабыть об этом ненасытном Молохе? Только принуждением, только распадением вражды и ненависти к современным людям можно ещё заставить верить в это божество. И социализм, действительно, все делает, чтобы только возбудить человека против человека же: и классовые, и сословные, и экономические, и хозяйственные, и даже религиозноплеменные причины он воздвигает для вооружения одних против других. И льется кровь из-за ненависти к ближним, под видом любви к каким-то дальним.

К счастью человечества, сознание ненормальности, противоестественности такого явления начинает сознаваться даже самими социалистами. Вот характерное и весьма знаменательное рассуждение одного из них в повести «Конь белый»⁵⁸.

«Я, мол, ближних любить не могу, говорит один ещё не забывший Христа социалист, а люблю зато дальних. Как же дальних можешь любить, если нет в тебе любви к тому, что кругом?

Знаешь, легко умереть за других, смерть свою людям отдать. Жизнь вот отдать труднее.

Изо дня в день, из минуты в минуту жить любовью, Божьей любовью к людям, ко всему, что живет. Забывать о себе, не для себя строить жизнь, не для дальних каких-то. Ожесточились мы, озверели...» Пока же социализм приглашает любить дальних; в это время что он дает действительности? «Что мы⁵⁹, – говорит то же лицо, – миру сказали? Кровь лилась за социализм? Что же, по-твоему социализм – рай на земле?..» Кровью и ненавистью живет социализм во имя счастья своего Молоха – дальнего человечества; из вражды и мести думает он построить мост к братству и равенству всех. Не слезы ли и горе пожинать ему приходится?!

Счастьем ли и радостью манит человека будущее? Есть ли основание из опыта прошлого надеяться на прогрессирующее возрастание в жизни семян добра и благоденствия? Чтобы не показаться пристрастными, чтобы дать в ответ на эти вопросы основательные соображения, приведем рассуждения по этому поводу современных наших беллетристов.

«Люди живут тысячелетия на земле, – говорит Вальштейн в рассказе Юшкевича «Новый пророк», – а что они принесли, кроме горя? Чему они выучились и что они создали лучшего, чем было тысячелетия назад? Жалкие люди!.. Что у нас хорошего? Фабрики, лавки и «дома»⁶⁰, а кругом слезы, слезы, слезы! Что же они⁶¹ придумали за тысячелетия труда? Ничего и ничего⁶². «Мы, – говорит некто «он» в повести Сергеева-Ценского «Береговое», – просто сухое сено для челюстей (чьих-то), а живет... что-то другое... Жуют жвачку челюсти, поднял ли (человек) новое солнце над землей, или гвоздик вбил в заброшенную деревяшку?..» Социализм именно на силе человека и на прогрессе основывается, а вот вдумчивым и страдающим из людей видятся лишь слезы да ничтожество человека, его слабость и безволие, как будто кто-то другой живет и распоряжается им (невольный подход писателя к признанию существования Бога!). И эта доля видимого счастья и довольства, которою теперь человечество владеет, кажется им получаемой при таких страданиях и жестокостях, что достигнутое не искупляется ими, да и общий результат – тяжел.

«Строили Вавилон – башню высотою до неба. Клали последние камни. Ночь была... Смоляные факелы горели на улицах. Все, что было живого в домах, тогда вышло на улицы и ждало. Принесли больных и умирающих, едва рожденных и ещё только готовых родиться... все ждали, когда кончат строить. Многие, может быть, целую жизнь ждали и жили ради этого, зубами, когтями цеплялись за жизнь, только бы дожить – и вот кончают. Люди, как одно тысячеголовое... Давка, рычат, как звери... От нетерпения кого-то убивают по закоулкам... Кто-то страшно рычит перед смертью. Везут какой-то ненужный уже камень. Хлопают бичи, скрипят колеса... Цепи лязгают. Все смотрят – что там? Вверху таинственно, и внизу страшно. Внизу дрожь напряжения, когда зубы сами тянутся к чужому горлу... Опять камни везут... бичи хлопают... Крики. Сплошной крик, точно огромный нарыв нарывает, и, может быть, нельзя уже больше ждать, может быть, если дальше ждать, то совершится что-то, для чего уже нет человеческого суда, поэтому больше не может уже вместить человек... И вдруг сигнал, что окончена башня, что достроили, свели венец. Какие-то ожерелья из звезд бросили вниз, – уже небо грабят! И внизу взрыв, – такой, как будто улицы поднялись и бросились кверху, – все бросилось: люди, камни, факелы... И все это только один момент, а потом вся земля гулом гудит в пропасть. Треск, вой, – и тихо. Только небо и ночь. Широчайшая ночь. Звезды... И кто-то вверху, видимый только до пояса, говорит внятно: «разве может выдержать земля Вавилон достроенный?»⁶³.

Эта выписка дает яркую картину того, к чему зовет социализм. А та категоричность и конкретность описания этого Вавилона, с какими писатель пытается отвратить от него читателя, ясный показатель, что симпатии к мечтам социализма в обществе сильно поблекли, что увидели скрытую сторону его, – сторону мрачную, злобную, звериную, – и уже больше Вавилонам нельзя увлекать к надеждам разрешить загадки жизни. Путь к нему – через кровь и трупы, и по достижении его – «треск и вой». Это ли счастье? Это ли может путь жизни сделать хоть немного светлым и радостным? Да и когда ещё достроится этот Вавилон человеческих мечтаний? Да и если достроится, то мне-то, мне, который теперь под свист бичей, под лязг цепей таскает и обтесывает камни для него, – что мне-то от этого? – Какая радость?!

«Мы все служили завтрашнему», – словами одного героя у Юшкевича говорят обычно социалистически мечтающие о будущем счастье. Но вот что им отвечает одна несчастная девушка из «дома веселия»: «А если я не хочу? Я! И кто хочет? Не желаем мы служить завтрашнему! Если мы страдали, пусть и все страдают, сколько народятся. С радостью будем страдать. Придет он⁶⁴ в святой броне ненависти – заплюем его! Почему он не пришел раньше! Теперь же не нужен он нам! Ибо что скажут люди, в земле погребенные? Вот вы веселитесь, скажут, радуетесь, а мы, а мы? Что ответим? В горе заломим руки?.. Будем страдать, страдать»⁶⁵. Каким бы счастьем ни манили нас для будущих поколений, мы не можем его принять, ибо не можем забыть себя и своих умерших в горе и несчастьях предков, счастья не вкусивших, а лишь для счастья потомков навозом для удобрения почвы послуживших. Нет счастья от несчастий других! Что за пир на костях мучеников – дорогих нам предков наших! Еще давно от него отказался русский человек устами героев Достоевского... Не возьмет его и молодежь наша...

Примет ли это благо, для которого работать и жить призывает нас религия человечества, и то будущее человечество? Если мы представим его не нравственным каким-нибудь уродом, если оно будет со всеми теми же нравственными чувствами и инстинктами, которыми владеем и мы теперь, то оно непременно отвернется от приготовляемого нами ему счастья, оно проклянет его, да, пожалуй, и нас – творцов его. Что это за счастье, которое окровавлено, которое загрязнено кровью предков? Всякое прикосновение к нему, всякое пользование им будет не мир и радость в душу вносить, а, пожалуй, лишь вопиять об отмщении и, во всяком случае, гореть несчастьем, блестеть слезами, кричать стонами павших страдальцев.

Только животное спокойно может созидать свое благополучие на крови и слезах ближних своих. Мы же пока не имеем никаких данных так низко думать о человеке, ещё и теперь, в своих злодеяниях, помнящем о братстве, и о любви к ближним своим...

Да и что ручается за то, что то, что современные люди приготовляют для будущих как счастье, благо их, за таковое будет принято и ими? Обычная история отцов и детей – их несогласия, расхождения по самым коренным вопросам человеческого благополучия – заставляет думать, что и будущее человечество не иначе, как критически, с известной долей недовольства, примет уготовляемое нами для него благополучие его. Как же можно работать для такого положения вещей?

У кого достанет твердости духа жить с мыслью о том, чтобы все-таки в конце концов не создать счастья для будущего? Жить для счастья только потомства не значит ли, наконец, какую-то бездонную бочку неудовлетворяющегося ничем чужого счастья наполнять бесконечными и бессмысленно проливаемыми слезами миллионов современных и давних людей?!

Итак, социализм, призывая поклоняться человеку, принуждает служить какому-то фантастическому богу, заставляет любить дальнего и ненавидеть ближнего и за все это обещает совершенно сомнительное благополучие потомства, по человеческому своему чувству не могущего принять уготовляемое ему счастье, – счастье полное крови и слез. Но это одна лишь сторона дела. В высшей степени важна и другая.

Бог социализма – это человечество. Но что оно из себя представляет? Ведь это только лишь отвлеченное понятие, реально не существующее. В действительности живет и страдает только лишь та или иная личность человеческая. Но ее-то социализм и знать не хочет. Личность лишь материал или средство для существования и благополучия общества. Общество – все, личность – ничто; общество – Бог, личность же лишь полено дров на костер для жертвы этому Молоху. Такого унижения, даже уничтожения, упразднения личности не знает ни одна философская доктрина, ни научная система. Чтобы быть правоверным социалистом и чтобы честно служить божеству его, нужно отрешиться от себя, от своего внутреннего «я», позабыть о своей семье, о своих радостях и нуждах и, всецело обратив себя в кучу удобрения для выращения человечества, жить только лишь для последнего. Вот где ахиллесова пята социализма, его альфа и омега... Впрочем, эту сторону своей доктрины социалисты ужасно не любят обнажать; они её всячески стараются замаскировать красивыми словами о радости самопожертвования и громкими фразами о красоте служения всеобщему благу; но совершенно замолчать им её не удается.

В нашей современности сильно ещё другое течение мысли – ницшеанство. И с ним социализму приходится считаться и под влиянием его даже видоизменяться, переодеваться. Ницшеанство – это антитеза социализма. Если у последнего все в будущем человечестве, то у первого все для настоящего живого человека; если последний совершенно поглощает личность, то второй её ставит на высочайший пьедестал; если для последнего богом служит отвлеченное будущее человечество, то для первого бог – это сверхчеловек как реально данная в жизни личность. И, стоя на почве социализма, невольно отдаешь предпочтение и симпатии ницшеанству. Ведь всякая личность, с её действительной жизнью, с её реальными интересами и запросами слишком близка к каждому из нас; ведь она это я сам. А как мне не любить себя самого, такого, каков я сейчас есьм, а не такого, каким я проявлюсь (да и проявлюсь ли) в каком-то будущем, быть может на целые века от меня удаленном потомке?! Насколько, таким образом, ницшеанство сердечно близко к нам, настолько социализм представляется лишь отвлеченно существующей, из головы выдуманной доктриной. И ницшеанство есть одно из убийственных для социализма мировоззрений. Социализм это хорошо понимает и давно уже, хотя далеко не откровенно, старается от себя к нему перекинуть мостик. Он начинает мечтать об обществе будущем как обществе не столько простых смертных, как об обществе великих, славных, мужественных, богатых и сильных особей, – своего рода сверхчеловеков. Только таковые победят зло, тяготу и притеснения современной жизни, только они вынесут из неё силу и могущество и таковых только и будет желанное царство Божие.

«Блаженны мужественные и непокорные, ибо лишь они, сильные волей и мощью, завоюют и наследуют землю. Блаженны борющиеся... блаженны сеющие семена борьбы и восстания...» таковые лишь получают счастье и будут сыты и довольны на земле⁶⁶.

Так, выходя из желания дать счастье жизни всему будущему человечеству, социализм невольно приходит к мысли о царстве лишь сильных и могучих. Но и здесь он не договаривает до конца. Среди сильных всегда окажется сильнейший, среди могучих – могущественнейший. И этот, естественно, не захочет стать наряду с низшими ему, восстанет против них и подчинит себе; и наступит в конце концов не царство человеков, хотя бы и сильнейших, но царство одного человека, как сверхчеловека. Так социализм договаривается до того, что есть ницшеанство, и, желая оставаться самим собою, становится явлением обратного порядка. Но здесь-то и заключается конец социализму, здесь-то и роется могила ему.

Итак, что же представляет из себя религия социализма? Ответим на это словами известного писателя Н.А. Бердяева: «Казалось бы, что в религии человечества есть часть истины религии богочеловечества, что в ней за человеком признается безусловное достоинство и значение, но очень быстро теряет религия человечества свой нейтральный характер и вступает на путь сверхчеловеческий. Человек признается средством для грядущего человечества, затем и грядущее человечество – средством для ещё более далекого сверхчеловеческого состояния и в последнем счете для сверхчеловека, для земного Бога. Этот грядущий земной бог, с которым связывается всякое земное совершенное состояние, последнее и окончательное, и есть святыня социалистической религии, во имя которой приносятся жертвы, кровавые человеческие жертвы, жертвуют длинным рядом живых поколений. Конечное земное совершенство без источника своего – бога будет не совершенным человечеством, соединением совершенных человеческих личностей, а явлением земного бога – сверхчеловека, для которого все есть средство, который осчастливит «тихим» смиренным счастьем, счастьем слабосильных существ «миллионы младенцев», – обратанное насилием стадо человеческое»⁶⁷.

Поэтому совершенно прав известный нам писатель П.Б. Струве в прочитанном им 18 марта 1909 года в религиозно-философском обществе в Петрограде докладе «Социализм и религии», заявивший, что как совокупность разных мероприятий в пользу труждающихся социализм будет расти; но как фальсификация, как суррогат религии он уже сознан и песня его спета.

В конечном выводе вся эта затея с религией социализма выясняет и обосновывает от противного следующие положения: Без религии не могут обойтись и сами противники религии, самые ярые враги её – социалисты. Религия социализма – вера в человечество будущего – есть религия пустого места, поклонение несуществующему, мнимой отвлеченности. Обожествление человечества совершенно упраздняет личность как живую реальность и невольно приводит к порождению земного бога – сверхчеловека.